Слабость (гет)

осень 1942

— Ну как, ты впечатлен? – она игриво прижимается к его руке, пока Том ошарашенно осматривает высокие стеллажи, заполненные тысячами фолиантов. – Наши предки не брезговали знаниями, чего нельзя сказать о других.

Глаза Вальбурги горят, она видит перед собой только его одного, совершенно забывая, что где-то там, в глубине длинных коридоров находится ее будущий муж, что дядя Регулус сидит и пьет чай с родителями Ориона, что брат Альфард, увязавшийся с ними, недовольно прожигает взглядом ее спину, совершенно не одобряя такого поведения.

— Она даже лучше, чем я предполагал, — наконец выговаривает Том и, отцепив от своего локтя пальцы Вальбурги, устремляется к полкам.

Его руки осторожно касаются потемневшей кожи книг, ловко вытягивают их и пролистывают, а потом с огромной неохотой ставят обратно. Каждое движение как сладкая мука, как надежда на то, что вот именно в той, следующей, он найдет ответ на давно мучающий его вопрос. Глаза Тома восторженно блестят, теряя привычную холодность, губы кривит улыбка, когда он оборачивается к Блэкам:

— Могу ли я немного тут задержаться и просмотреть некоторые книги, — он, не дожидаясь ответа, тянется к карману и вытаскивает вчетверо сложенный пергамент.

— Да, конечно, — тут же отзывается Вальбурга. — Может, тебе помочь в поисках?

За ее спиной громко фыркает Альфард, и она резко разворачивается в его сторону:

— Тебе есть что сказать, братец?

— Оставь его в покое, Вэл, — бросает он. – Том и без тебя прекрасно найдет все, что ему нужно. Ты же будешь только ему мешать, верно, Том?

— Что? – Том вздрагивает, отрываясь от раскрытых страниц книги. – Прости, я не расслышал.

— Вот видишь, сестренка, что и требовалось доказать. Мы будем в гостиной, если что-то понадобится – просто вызови домовика, — он щелкает пальцами и перед ним тут же появляется маленькая фигура: — Это Мейси, она отвечает за библиотеку и сохранность книг, если что-то будет не понятно – просто спроси ее.

Домовиха послушно кланяется Тому и пищит:

— Буду рада помочь гостю дома Блэк.

— Да, я учту это, — роняет Том и слегка брезгливо рассматривает стоящее перед ним существо. «И она может в любое время касаться всех этих книг, всех тех знаний, что в них заключены?.. Недопустимо».

— Не будем мешать, — Альфард почти силой вытаскивает упирающуюся Вальбургу из библиотеки, оставляя погрузившегося с головой в написанное Риддла в одиночестве.

— Хватит, отпусти меня! – решительно требует она, вырывая локоть из его цепких пальцев. – Ты мне надоел своими выходками!

— Успокойся, — Альфард разжимает пальцы и с недоумением смотрит на нее. – Что на тебя нашло? Ты почти виснешь на нем все последние месяцы. Вэл, ты не можешь так поступать, у тебя уже есть жених.

Она брезгливо отряхивает платье, расправляя помятый рукав, и ровно произносит:

— Это ты об Орионе?

Альфард только упрямо вскидывает подбородок, и в коридоре, кажется, можно услышать потрескивание – с такой силой скрещиваются два одинаковых серых взгляда.

— Он мальчишка, он младше меня, и я не хочу выходить за него! – на последних словах голос Вальбурги срывается и она судорожно делает вдох. – Я ненавижу все, что связано с ним. Если бы не он, я бы никогда не оказалась в такой дурацкой ситуации, Альфард.

— Бросила бы все и сбежала к этому полукровке? – презрительно бросает он, кивая в сторону недавно покинутого помещения. – Наплевала бы на честь семьи, на принципы, на свою гордость?

— И что? Он потомок самого Слизерина! – она кричит, и ее голос звонким эхом разносится по пустому коридору. Ярость, по-блэковски темная, вырывается наружу.

— Заткнись, — Альфард накладывает на нее заклинание немоты и увлекает в пустую комнату, где свидетелями щекотливого разговора точно никто не станет.

Он толкает онемевшую сестру на диван, а сам усаживается в придвинутое кресло.

— Послушай меня, Вэл, — тонкие пальцы устало трут висок, словно Альфарда мучает головная боль. – Он не просто так возится с тобой. Посмотри, ты и так уже делаешь все, что он не попросит. Захотел заполучить книгу из нашей библиотеки – ты привела его в дом. Захотел, чтобы ты меньше общалась со своими друзьями – ты влепила прилюдно пощечину Эвелине Нотт и обозвала ее шлюхой, перепробовавшей всех старшекурсников. А ведь мы с тобой прекрасно знаем, что это не так.

Она гневно смотрит на него, но молчит, только выше вздергивает подбородок.

— Вэл, посмотри, в кого ты превращаешься, — наконец тоже срывается на крик Альфард, теряя с таким трудом удерживаемое спокойствие. – Я не хочу знать такую Вальбургу Блэк. Это не ты.

— Почему же нет? – она открывает рот, после того, как он снимает заклинание. – Возможно, то, что ты видишь прямо сейчас и есть настоящая я. С чего ты взял, что я добрая? А Нотт заслужила все то, что я ей сказала!

— Да? И чем же?

— Она посмела пойти на прогулку с Томом. Моим Томом, — добавляет она, сжимая пальцы в кулак. – Никто не смеет становиться между нами. Никто.

— Что ты такое говоришь? – Альфард удивленно следит за тем, как она останавливается около окна и сдвигает в сторону портьеру. – Что ты творишь со своей жизнью, Вэл.

— Тебе не понять.

— Он не тот, кто тебе нужен. Пусть он и потомок Слизерина, самый талантливый маг на нашем курсе. Все, что я знаю – что он харизматичный мерзавец, который пойдет по головам, чтобы достичь своей цели. И я клянусь, я найду способ узнать, что за цель он поставил перед собой.

— Тебе не понять, — с непонятной жалостью смотрит на него Вэл. – Он хочет сделать наш мир лучше. Хочет сделать так, чтобы традиции не уходили в прошлое. Многое из того, что было позволено нашим предкам, уже запрещено. А все из-за засилья грязнокровок! Что достанется нашим детям, когда грязнокровки будут везде: в Хогвартсе, в Министерстве, в нашей жизни? Не они станут следовать нашим правилам, а мы, чистокровные маги, чьи родословные насчитывают несколько веков и уходят в начало времен, будем подчиняться тому, что они привнесут в наш мир. Не они склонятся перед нами, а мы. Вот что ждет магический мир. Вот что хочет остановить Том.

— Опомнись, он всего лишь школьник. И ты тоже слишком молода, чтобы рассуждать об этом…

— А кто тогда? Может быть, наш Совет? Визенгамот? Министерство? Кто должен смотреть в будущее и видеть грядущую угрозу?

— Бред, Вэл, — Альфард резко поднимается и замирает, остановившись перед не разожженным камином. — Пока еще слишком рано о чем-то таком говорить.

— А когда заговорят – будет уже слишком поздно, — возражает она и, одарив его на прощание пренебрежительным взглядом, выходит из комнаты.

* * *

Ужин в особняке Блэков проходит спокойно. Безукоризненные движения, ровные улыбки, неспешные разговоры ни о чем. Вальбурга едва замечает, что лежит на ее тарелке, отвечает, если ей задают вопрос, и не сводит пылающих глаз с улыбающегося Тома.

— Молодой человек, — Арктурус оценивающе смотрит на него, — как вам наша библиотека? Я слышал, вы очень хотели ознакомиться с некоторыми книгами, что хранятся в нашей семье. Как они вам?

Том вытирает рот и небрежно роняет салфетку около тарелки, в каждом его жесте – неповторимая грация, присущая только тому, кто с пеленок окружен подобной роскошью.

— Благодарю за саму возможность увидеть это чудо, сэр, — он с почтением склоняет голову. – Я не могу не восхититься, с каким усердием ваша семья копила и приумножала знания. Это было просто невероятно – обнаружить на книжных полках экземпляры, которые я никогда не надеялся даже увидеть. Такая библиотека делает честь вашему дому. И я очень рад, что смог побывать здесь, мистер Блэк.

— Ну что вы, моя племянница очень просила за вас. — Арктурус улыбается опустившей глаза Вальбурге. – Знаете, бывает очень кстати иногда просто уступить леди в ее просьбе.

— Да, я понимаю, сэр, — понимающе улыбнулся Том.

— Альфард рассказывал, что Слизерин вот уже который год с вашей помощью держит первенство среди остальных факультетов. Должен сказать, я впечатлен вашими успехами в столь юном возрасте.

— Благодарю, сэр.

— О, это вовсе не комплимент, это признание ваших талантов, мистер Риддл.

— Если не сложно, зовите меня просто Том, сэр, — в темных глазах Риддла мелькает неудовольствие, но он любезно улыбается. – Вы окажете мне честь таким обращением.

— Конечно, Том.

— Я бы хотел попросить разрешения иногда бывать у вас, сэр, — он выдерживает паузу и добавляет: – В моем исследовании никак не обойтись без тех книг, что хранятся в вашей библиотеке...

Арктурус отставляет бокал в сторону и просто изучает собеседника, потом переводит взгляд на замерших племянников, на сына, так и не вступившего в беседу за столом, на Мэлани, замершую с недонесенным до рта бокалом, и кивает:

— Да, вы можете посещать наш дом, только предупредите заранее о вашем приходе.

— Конечно же, огромное вам спасибо, сэр!

Том счастливо улыбается.

— Такая тяга к знаниям очень похвальна. И я рад, что вы дружите с моими племянниками, надеюсь, они точно так же научатся ценить мудрость прошедших поколений.

— Дядя Арктурус! — в один голос произносят Вальбурга и Альфард, и тут же умолкают, когда он тепло улыбается им.

— Уилли, подавай десерт, — отсмеявшись, приказывает Мэлани и на столе тут же появляется замысловатое творение умелых рук домовиков.

* * *

зима 1942-1943

— С днем рождения, Том, — целует хмурого Риддла Вальбурга.

— Ты же знаешь, как я не люблю этот день, — ворчит он, пытаясь обойти неожиданное живое препятствие.

— Тогда ты можешь просто порадоваться за меня, — не теряет хорошего настроения Вэл. – Я приготовила тебе сюрприз в этом году.

— И зачем тебе было оставаться на каникулах в замке? — Том небрежно касается губами ее лба и приобнимает за талию. «Что бы не говорили остальные, но иметь на своей стороне любого из славного семейства Блэков – это прекрасные инвестиции в будущее», — думает Том Риддл, направляясь вслед за Вальбургой в сторону слизеринских подземелий.

— Закрой глаза, — приказывает Вальбурга, называя пароль и входя в гостиную.

Для Риддла невероятно сложно позволить кому-то вести себя в неизвестность, но он стоически наступает на горло своим принципам и делает шаг.

— Можно открывать? – теплая ладонь Блэк выскальзывает из руки Риддла, и ему на мгновение становится неуютно. – Все, открываю глаза.

Он шумно выдыхает, когда видит гостиную. Все усыпано легким сверкающим снегом, лежащим на столиках, на диванах, и громоздящимся сугробами в углах. Над головой переливаются всеми цветами радуги елочные гирлянды и одинокие мерцающие огни. Камин, украшенный еловыми ветками, так и манит подойти и присесть на расстеленное около него одеяло, а пьянящий аромат хвои уносит в далекие детские мечты, когда маленький Том Риддл еще наивно верил, что уж в это Рождество кто-то обязательно придет за ним, и свой день рождения он проведет в кругу семьи.

— Невероятно, — шепчет он, пораженный до глубины души.

— Спасибо, — ее щеки вспыхивают радостным румянцем, и из холодной красавицы Вальбурга Блэк превращается в просто отчаянно влюбленную семнадцатилетнюю девушку.

— Я никогда еще не получал такого подарка, — темные глаза Риддла светятся от восторга, на губах скользит легкая, счастливая улыбка человека, у ног которого неожиданно оказался весь мир.

— С днем рождения, Том, — шепчет она вновь, крепко обнимая его неподвижную фигуру. – Пусть этот год будет для тебя самым выдающимся.

— С днем рождения, Вэл.

Вальбурга неуловимо морщится, словно даже такое невинное упоминание о разнице в их возрасте представляет для нее неудобство. Хотя, если подумать, что такое разница в год, но с любимым человеком, чем все три – с тем, кто никогда не станет ближе даже спустя прожитые годы.

Том отстраняется и вытягивает палочку, легким взмахом он заставляет снежинки взметнуться в воздух и закружиться по гостиной, мерцая и переливаясь в свете свечей и пламени камина. Вальбурга восторженно ахает, наблюдая за снежным хороводом, и нерешительно протягивает ладонь, ловя кончиками пальцев невесомо-хрупкое счастье.

Нужен ли мир вокруг, есть ли необходимость в том, чтобы завтра наступило, если сегодня у нее есть этот вечер, эта сказка и эта ночь. И Том.

Ее руки притягивают Тома ближе, крепко обнимают. Вэл задерживает дыхание и просто слушает, как ровно бьется его сердце, и сходит с ума, ведь ее собственное сердце готово выскочить из груди и рассыпаться в пепел у его ног.

— А как же твой будущий муж, Вэл? – он невозмутимо смотрит прямо в глаза, губы кривит насмешливая улыбка.

Сердце замирает, она дергается, но не отступает, презрительно усмехается и, копируя его интонацию, отвечает:

— Ты правильно заметил, Том, «будущий», — цепляет пальцами верхнюю пуговицу, и та легко выскальзывает из петли. – А пока никто мне не указ и я буду делать, что хочу, и с кем хочу.

Пальцы Вэл чуть дрожат, когда она несмело ведет по обтянутым тонкой тканью плечам Тома. Она замирает от собственного безрассудства, когда касается теплой кожи, прижимается губами к бьющейся жилке на шее, скользит вдоль горла и прикусывает тонкую кожу. Том стоит неподвижно и, словно с любопытством, наблюдает за ее действиями. Их взгляды пересекаются – пылающе-безумный Вэл и отстраненно-прохладный Тома.

— Хочу... — еле выговаривает она пересохшим ртом, и он словно оттаивает, перехватывает инициативу, прикусывает полную губу Вэл и настойчиво подталкивает ее к дивану.

Вэл отступает, запинается и падает навзничь, увлекая его за собой. Воздух выходит из ее груди, в глазах вспыхивают звезды, когда его тело накрывает ее полностью, лишая даже малейшей свободы. Она выгибается в его руках, когда уверенные пальцы скользят по груди, затянутой в тончайшую шерсть платья, рывком, выдирая пуговицы, обнажают нежную кожу. Холодный воздух подземелий заставляет ее поежиться и лишь крепче прижаться к жару его тела.

Губы Тома везде, они творят безумие, отключая разум и вынуждая забыть обо всем. Поцелуи-укусы оставляют на кремовой коже багровые следы-метки.

— Моя.. — шепчет он, стаскивая с тонких плеч платье.

— Моя.. — разрывая неподдающийся материал.

— Моя!.. — входя до конца, закрывая губами сорвавшийся с ее губ болезненный крик.

Он чувствует, как острые ногти Вэл пропарывают кожу на спине, чувствует, как теплые капли скользят вдоль позвоночника и дурманяще-сладкий запах заставляет его еще резче, еще сильнее вбиваться в податливое тело, ловить губами ее стоны, чувствовать, как она сама сжимает крепче ноги вокруг него, прижимая, подавляя, не отпуская ни на миг.

Кульминация подобна раскату грома. Тому кажется, что он на мгновение перестает дышать, слышать, чувствовать. Есть только он и ее тепло под ним, ее руки, ее губы раскрытые в крике удовольствия, ее тело, содрогающееся от накатившего оргазма. Блэковский нрав не знает полумер – если любить, так любить беззаветно, если отдаваться, так до конца, растворяясь в другом человеке. Ее волосы рассыпаны темными волнами по подушкам дивана, серые глаза затуманены переживаемым наслаждением, а он уже отодвигается от нее, отстраняется, но не может удержаться, и зарывается лицом в шелковые пряди: «Моя».

Одна из сотен таких же, и не похожа ни на одну из них... Вальбурга Блэк.

* * *

В мире, где всем заправляют мужчины очень сложно не сломаться и не потерять себя. Вальбурга с горечью думает о том, что когда-то придет и другое время, где женщины не будут играть роль радушных домохозяек, а станут плечом к плечу со своими избранниками защищать то, что дорого. Так она размышляет вечерами, сидя в гостиной Слизерина и наблюдая за Томом. Ей хочется надеяться, что высказанные доводы все же смогут убедить родителей, и они откажутся от консуммации* этого смехотворного брака, который заключили еще в детстве между ней и кузеном. Она в ярости раздирает платок, когда понимает, что они никогда не отдадут ее за полукровку, будь он хоть потомком самого Мерлина. Иногда слова девиза «чисты навек» слишком сильно давят ей на плечи своей неизбежностью, но воспитание и впитанные с молоком матери истины не дадут ей сделать неверного шага. Вальбурга осознает правоту родителей, понимает разумом необходимость подобного решения, но сердце не хочет, оно противится, мечется и мечтает вырваться из клетки, и каждый раз оказывается под еще большим замком.

В последнее время отношение Тома к ней изменилось. Вальбурга видит по его глазам, что проводимое вместе время больше ничего не значит для него, что он словно исполняет тяжкую повинность, находясь рядом с ней. И пусть его слова по прежнему пленяют ее, пусть его руки дарят ей наслаждение, которое вряд ли доведется еще раз пережить потом, но его мысли несравнимо далеки, заперты под сверкающей толщей льда, сквозь которую не пробиться, сколько не разбивай руки в кровь и не ломай барьеры.

Разговоры о важности чистой крови, о вековых традициях, попираемые современным обществом, становятся все более частой темой во время ночных посиделок старшекурсников Слизерина. Вальбурга с удовольствием видит, как все больше и больше людей начинают осознавать то, что пытается донести до них Том. Ей нравится смотреть, как равнодушные глаза вчерашних друзей начинают гореть жарким пламенем священной идеи – не дать традициям уйти в прошлое.

Тома невозможно не слушать, его сложно не замечать. Одно его присутствие заставляет головы поворачиваться в его сторону, словно свет его истины становится виден всем. И тогда даже самые гордые, самые скептичные и те признают его правду… но не Альфард.

— Почему ты споришь с ним? – не выдерживает Вальбурга и отлавливает кузена после обеда. – Почему ты не хочешь понять его?

Альфард раздраженно отмахивается от нее и идет своей дорогой. Но когда это Вальбургу Блэк могло остановить подобное?

— Стой! – ее голос холоден и, кажется, способен заморозить все вокруг. – Мы должны поговорить.

— В самом деле? – он резко тормозит, гневный взгляд пронизывает ее насквозь. – О чем же ты хочешь со мной поговорить?

— О тебе.

— Мне не нужны твои советы, я сам способен видеть истину и, в отличие от тебя, я не ослеплен Томом Риддлом!

— Дурак, — Вальбурга стискивает пальцы и вцепляется в собственную мантию, лишь бы удержаться и не ударить его. – Ты ничего не понимаешь!

— А ты, значит, понимаешь, дорогая сестра?

Насмешливый серый взгляд не отпускает ее, но она вскидывает подбородок и ровно чеканит слова:

— Уж побольше тебя!

— А ты не заметила, что твой обожаемый Риддл изменился? Что со времени смерти Миртл он холоднее не только к тебе, но и к остальным. Возможно, вам, очарованным его обаянием, это и не заметно, но для меня же, который никогда не попадал в сферу его интересов, это очевидно.

— Многие изменились после того случая, — возражает она. – Но самое главное другое – наследник Слизерина пришел, как и было сказано. И наследник – это Том.

— Это не оправдывает его! – бросает Альфард. – Ни одна безумная идея о превосходстве чистой крови не может быть дороже человеческой жизни. Он стал более жестоким после того, как вернулся с летних каникул, в нем все чаще можно увидеть что-то темное. И оно пугает меня больше, чем все, что я видел до этого...

— Вздор! – выкрикивает Вэл, топая ногой, как совсем не пристало делать воспитанной девушке. – Ты все выдумываешь, это только твои догадки!

— Так слушай же, моя недоверчивая сестричка, — в его голосе она впервые слышит отчаяние, столь несвойственное весельчаку Альфарду Блэку. – Однажды ты потеряешь все из-за него. И у тебя никогда не получится ничего исправить. Все, что он говорил, окажется не более чем пылью на могильных плитах тех, кто тебе будет дорог. И тогда ты еще вспомнишь этот день, и то, что я предупреждал тебя держаться от Риддла подальше!

— Ненавижу, — цедит она, с усилием проталкивая слова сквозь сведенное яростью горло.

— Как знаешь, Вальбурга, как знаешь.

Он разворачивается и уходит. Вэл смотрит ему в спину, отмечает гордый разворот плеч, высоко поднятую голову, и понимает, что он не тот, кто станет кому-то служить.

* * *

лето 1944

Хогвартс она покидает в смешанных чувствах. С одной стороны, ей радостно от самой мысли, что теперь она взрослая, с другой – целый год без него. И пусть ее седьмой курс был наполнен не романтической шелухой свиданий, а тайными встречами и планами, которые Том мог доверить только близким, она была счастлива. Вальбурга помнила каждое его прикосновение, каждое движение губ на своем теле, когда все расходились, и они оставались наедине. Она принадлежала ему до кончиков пальцев, до самого потаенного уголка души – всегда своенравная и независимая, она склонилась перед ним, позволяя делать все, что он хотел. В его движениях больше не было былой нежности, ушло тепло из выразительных глаз, изменился даже голос и интонации, но Вэл продолжала видеть в нем того, в кого влюбилась так давно. Гордого, несломленного, способного увлечь за собой других, убедить их в своей правоте, в истинности всего, что говорит.

— Я так долго не буду видеть тебя, — ее голова лежит на плече Тома, и она старается растянуть насколько можно дольше этот миг счастья.

— Да.

Одно слово и снова молчание окутывает их. Вальбурга хмурится, но молчит, только поворачивает голову и смотрит в темные глаза.

— Я буду скучать, — предпринимает она еще одну несмелую попытку, и в душе клянет себя за то, что наступает на свою гордость. Но разве можно говорить о гордости, когда он рядом?

— Это просто минутная слабость, — Том поворачивает голову и впервые смотрит прямо на нее, Вэл вздрагивает от той пустоты, что царит в его глазах. Была ли она там раньше?

— Слабость? Разве можно назвать мои чувства к тебе слабостью?

Она недоверчиво приподнимается на локте, проводит ладонью по его лицу, словно надеется стереть эту отрешенность. Сильные пальцы перехватывают ее кисть, удерживают, и отпускают. Вальбурга смотрит на свою руку, лежащую на обнаженной груди, и вздыхает. Молча поднимается, собирает вещи, и выходит, хлопнув на прощание дверью. Внутренние демоны рвутся на волю, мечутся в узкой клетке груди, но стальная воля держит их в узде. Пальцы неловко завязывают атласные ленты платья, и она неспешно выходит из гостиной.

Боль приходит, когда она добирается до заброшенных помещений на седьмом этаже. Когда-то в них преподавали артефакторику, закрытую теперь за ненадобностью. Вальбурга вваливается в класс, запечатывает двери всем, что приходит в голову, и только тогда позволяет себе разрыдаться. Ноги подгибаются, и она скользит спиной по двери, опускаясь на колени, зарываясь пальцами в серебристый шелк выпускного платья. Глухие рыдания переходят в судорожные всхлипы, словно ей резко перестает хватать воздуха. Хочется причинить кому-то боль, разнести все вокруг и даже само это место сравнять с землей. Палочка, по-прежнему зажатая в кулаке, плюется зелеными искрами.

— Бомбарда! Бомбарда! Бомбарда! – в исступлении кричит она, разнося обстановку в прах. Грохот оглушает ее, заставляет замереть на месте с высоко поднятой палочкой. «Что она делает?»

И тогда ее накрывает смех.

________________________

* Консуммация — термин, употребляемый иногда для одной из составляющих брака, а именно первого осуществления брачных отношений (полового акта). В Средние века часто в случае заключения фиктивного брака между несовершеннолетними (что практиковалось в среде высшей аристократии) консуммация брака откладывалась до достижения ими совершеннолетия. Отсутствие фактических брачных отношений в Европе традиционно учитывалось церковью как уважительная причина для развода.

лето 1945

— Добрый день, Вэл, — легко целует ее в щеку Риддл, мимолетно обнимая.

Вальбурга замирает от нахлынувших воспоминаний – сколько раз он точно так же говорил ей в прошлом? Не счесть. Но сердце заходится в сумасшедшем темпе и, кажется, готово выскочить из груди.

— Что, не скажешь мне ни слова? После всех этих месяцев?

На его губах улыбка, вот только выразительные глаза полны льда, о который с легкостью можно пораниться. Вэл рассматривает его, изучает, но так и не может сказать, что же кажется ей странным в нем.

— Поздравляю с окончанием, Том.

Он морщится, как и всегда, когда его называют ненавистным именем. Но Вэл все равно, она по-прежнему зовет его так, невзирая на нахмуренные брови и плотно сжатые губы. В глубине души ей кажется, что она так поступает назло ему, чтобы отомстить за все те мгновения, когда он с легкостью забывал о ней и уходил.

— Благодарю, — вежливая улыбка вновь кривит его губы. – Но что ты тут делаешь?

Риддл вопросительно приподнимает бровь, и предлагает ей локоть. Вэл несколько мгновений смотрит на него, а потом невесомо кладет затянутую в перчатку руку ему на предплечье. Краем глаза ловит полный обиды и непонимания взгляд белокурой Элии Гринграсс и только выше вздергивает подбородок, когда они проходят мимо нее.

— В этом году не только ты выпускаешься, — ровно произносит Вэл.

Он с интересом смотрит на нее и кивает, словно подобное объяснение вполне устраивает его, и как будто он не знает, что она уже несколько месяцев не общается с братом и даже не жалеет об этом.

— Хогвартс все такой же! — мечтательно произносит Вальбурга и с улыбкой смотрит на факультетские часы, на зелень искрящихся изумрудов. – Совершенно не изменился.

— И будет таким всегда. За это я люблю его, — тихо-тихо отвечает Том. – За то, что даже спустя годы, когда вновь переступлю его порог, я буду чувствовать себя как впервые.

Вэл молчит, эхо от ее шагов раздается в коридоре, по которому они неспешно идут.

— Я скучала.

Она прикусывает губу, но слов уже не вернуть. Они, вырвавшиеся против воли, тяжестью опускаются ей на плечи. Пальцы сжимаются на его локте, и Вэл едва ли не впервые в жизни хочет, чтобы этого момента никогда не было.

— Я знаю.

Том оглядывается, и совсем не нежно притягивает ее к себе. Вальбурга потрясенно ахает, когда его пальцы сжимаются вокруг талии, причиняя боль. Губы с жадностью опускаются на ее, и она с недоумением спрашивает себя: «Куда же подевался тот Том, которого я знала?».

Мантия оказывается у ее ног раньше, чем она успевает сделать следующий вдох. Прохладные ладони с силой проводят по груди, задевая мгновенно напрягшиеся соски, и она ахает уже от наслаждения. Странного наслаждения, замешанного на боли пополам с эйфорией.

«Сколько времени я жила без этого?»

Тихий вскрик, когда его руки приподнимают длинную юбку, и он входит пальцами в нее. Вэл прижимается к нему, пытаясь устоять на ногах. В голове уже не осталось мыслей, только чувства, только эмоции, только странная жажда, которую невозможно утолить одними лишь пальцами. Она насаживается на них, пытается стать еще ближе. Отчаянно зарывается в его волосы, кусает за губу и заводится от того, что чувствует на языке пряный вкус его крови. Битва языков заканчивается ее полным поражением, Вальбурга задушено стонет ему в рот, впиваясь ногтями в плечи, обтянутые шелком мантии. Оргазм сокрушает все те барьеры, что она настроила за этот год, словно песочные стены замка на берегу океана.

— Хочешь еще? – искушающе-хриплый голос Тома молнией проскальзывает в ее мысли, и она уже не может думать ни о чем другом. Ей все равно, что они стоят в какой-то нише, сплошь затянутой старой паутиной, все равно, что обнаженные лопатки упираются в шершавую поверхность каменной стены, и что его глаза не потеплели ни на градус. Ей все равно, она хочет еще больше... Его всего.

Риддл вжимается в нее, заставляет обхватить бедра ногами и на мгновение застывает, смотря в затуманенные серые глаза Вальбурги. Искусная прическа распалась, и волосы теперь лежат тяжелыми прядями на обнаженных плечах прекрасной мисс Блэк, которая вскорости станет миссис Блэк. Он усмехается странному каламбуру и медленно входит в нее. Его глаза неотрывно следят за Вальбургой, за каждым движением ее ресниц, за рваными вдохами, когда движения учащаются, и она все сильнее сжимает его. Он смотрит, как она запрокидывает голову назад, каждый раз ударяясь затылком, как из зажмуренных глаз скатывается слеза, чертя дорожку на бледной щеке, как напрягаются мышцы ее горла и она открывает рот в беззвучном крике наслаждения.

Он наблюдает... Словно бы проводит невероятно интересный эксперимент, и ему непременно надо знать, какой же будет результат его трудов. Так он смотрит на Вальбургу Блэк.

Когда наваждение отпускает ее, она отстраняется от Риддла и поспешно начинает приводить в порядок платье. Палочкой чинит порванное кружево на корсаже и позволяет ему накинуть мантию на дрожащие плечи. Вальбурга молчит. Ей нечего сказать, как и ему. Они молча направляются в зал, где расходятся в разные стороны, словно случайные знакомые, и также невозмутимо обмениваются кивками.

— Я же говорил тебе, что это плохая идея.

Альфард оказывается рядом и смеряет недовольным взглядом удаляющуюся спину Риддла.

— Все в порядке, — ровно отзывается Вальбурга, и отворачивается, когда Риддл наклоняется к Элии Гринграсс.

— Да, конечно.

Альфард протягивает руку и снимает с ее волос невесомую нить паутины, сверкающую в свете свечей, словно драгоценное серебро.

Вальбурга смотрит на эту нить, а потом тихо произносит:

— Я пойду, Альфард. С выпуском.

Она не видит его грустной улыбки, когда он провожает взглядом гордо расправленные плечи и рассыпавшиеся по мантии темные волосы Вальбурги.

* * *

весна 1950

В особняк на площади Гриммо она наведывается редко. Вальбурге кажется, что стены ее будущего дома давят ей на плечи, заставляют горбиться под их вековой тяжестью. Но проигнорировать приглашение своей будущей свекрови она не в силах, тем более той не терпится обсудить фасон свадебного платья и предстоящее торжество. Вальбурга отчаянно мечтает, чтобы заботы о свадьбе взяла на себя мать, но Ирме вот уже которую неделю нездоровится, и она лежит, не поднимаясь.

— Здравствуй, дорогая, — приветливо щебечет улыбчивая Мэлани. Она крепко обнимает и целует племянницу в щеку, вызывая у последней дрожь отвращения.

Не сказать, что Вэл не нравится Мэлани – нет, наоборот, она ей нравится и нравилась бы еще больше, если бы ей не предстояло с ней породниться ближе.

Развернутые эскизы усыпают весь стол, когда прибывший домовик просит Мэлани подняться в гостиную и поговорить с миссис Яксли, только что появившейся в камине.

— Прости, я отлучусь на минутку, — Мэлани ободряюще сжимает плечо Вэл и выходит, шурша платьем.

Вальбурга неподвижно сидит, уставившись в потолок. Изучает лепнину, вычурную люстру с хрустальными подвесками и думает, а каково бы это было, если бы та упала? Наверное, звон бьющегося стекла заполнил особняк по самый чердак, а от нее не осталось бы и вовсе ничего? «Вот было бы хорошо...» — мелькает трусливая мысль.

— Успокойся, — приказывает себе Вальбурга, вставая с дивана. – Тебе надо отвлечься.

Она выходит и бездумно бредет по коридору, пока не упирается в закрытые двери библиотеки. Некоторое время Вэл просто рассматривает свое отражение в лакированной поверхности дверного полотна, а потом решительно толкает ее.

Библиотека сумрачна и пустынна. Вальбурга не успевает сделать и шага, когда перед ней материализуется Мейси. Она почтительно склоняет голову и пискляво спрашивает:

— Молодой мисс Блэк что-то надо найти?

— Нет, — отрицательно качает Вальбурга головой, а потом замирает, словно на нее только что снизошло озарение. – Какие книги обычно просматривал мистер Риддл? Покажи мне их.

Домовиха кивает и тут же на стоящем около окна столе начинают появляться толстые фолианты.

Время для Вальбурги останавливается, стоит ей коснуться пожелтевших страниц.

— Вот ты где! – выводит ее из задумчивости звонкий голос Мэлани Блэк. – Там прислали еще один каталог, я бы хотела, чтобы ты обязательно на него взглянула.

Вальбурга бросает еще один взгляд на раскрытые книги и нехотя поднимается. В голове звенящая пустота, и ей трудно подобрать слова.

— Простите, у меня страшно разболелась голова, — произносит она, потирая висок. – Не могла бы я взглянуть на них дома?

— О, дорогая, — сочувственно смотрит Мэлани, — уверена, это все из-за книжной пыли. Тебе непременно надо прилечь, и головная боль пройдет.

Вальбурга слабо кивает и позволяет увлечь себя в холл.

— Я пришлю каталоги с домовиком, — добавляет Мэлани, когда они прощаются у камина.

— Спасибо.

Попав домой, первым делом Вальбурга запирается в комнате – мысли скачут напуганными зверьками и мешают сосредоточиться. Знал ли Том, на что обрекает себя? Знал ли, какую цену придется заплатить за сумасшедшее желание жить вечно? А в том, что он решится на подобный шаг – она не сомневалась ни минуты.

* * *

лето 1959

— Вальбурга, дорогая, — голос Верити Эйвери сочится неприкрытой насмешкой, — смотри, кто пожаловал на наш скромный праздник.

Вальбурга настороженно оборачивается – прямо перед ней замер тот, кого она не видела почти десять лет, о котором почти научилась не вспоминать. Том Риддл собственной персоной.

— Здравствуй, Вэл, — его голос по-прежнему глубокий и выразительный, и она с трудом удерживает бокал с шампанским. – Прекрасно выглядишь.

— Благодарю, — ей не хватает воздуха, чтобы сказать что-нибудь еще, и она только может растерянно смотреть на него.

— Прости, что не смог своевременно поздравить со свадьбой, — продолжает он, словно и не заметив повисшей между ними напряженности. – Уверен, ты абсолютно счастлива в браке.

Счастлива? Вальбурга позволяет себе усмехнуться – только идиот назвал бы их брак счастливым, а Том никогда таковым не был.

— Что тебе надо, Том? – спрашивает она, делая глоток шампанского. – Ты ведь не просто так появился сегодня?

— Все верно, — он улыбается и жестом предлагает пройти на широкую веранду: — Тебе надо побыть на свежем воздухе, тут слишком жарко.

Он кивает Верити и увлекает ее за собой.

— Так что?

Вальбурге не терпится узнать причину его появления в Англии. Ходили слухи, что он уехал далеко на континент в своих поисках, и причин, побудивших вернуться обратно, лично она не видела.

— О, ты как всегда нетерпелива. Я бы хотел еще раз наведаться в вашу библиотеку. Вы же не будете против, миссис Блэк? – церемонно произносит он.

Вальбурга молчит, рассматривая его, склоняет голову на бок, и задает совершенно неожиданный вопрос:

— Твои глаза... что с ними?

— Что-то не так? – в свою очередь деланно усмехается Том.

— Они совершенно не такие, какими я их помню.

— Ну, Вэл, ты же не маленькая, — ирония сквозит в каждом его слове. – Люди с возрастом меняются.

— А... да, конечно, — она кивает, и отворачивается, устремляя взгляд на сад: — Мы будем рады видеть тебя в эту среду.

— Отлично, — он запечатлевает поцелуй на ее руке и улыбается: — Буду с нетерпением ждать.

* * *

Среда наступает слишком быстро, Вэл даже не успевает подготовиться к его визиту, как Кикимер докладывает о госте.

— Проводи его в гостиную, — приказывает Вальбурга, зябко кутаясь в домашнюю мантию. Пусть на улице и лето, но ей в последнее время постоянно холодно. Она смотрит в окно, когда слышит его шаги.

— Как ты? – нарушает Риддл молчание, и она оборачивается, надеясь увидеть в его глазах искреннее участие, но ничего нет.

Вальбурга вздыхает – сколько еще она будет пытаться увидеть в нем то, чего уже никогда не будет? Пора распрощаться с иллюзиями и просто жить.

— Все хорошо, Том. Позвать Мейси, чтобы провела тебя?

— Нет, я бы хотел пройтись с тобой, — возражает он и склоняет голову на бок. – Ты не против?

Вэл усмехается – так показать, кто есть кто, умел только он. И даже сейчас, в своем собственном доме, она чувствовала себя не более, чем обычной гостьей.

— Это фамильное древо вашей семьи? – он подходит к гобелену и, едва касаясь пальцами, проводит вдоль двойной золотой нити, соединяющей их с Орионом имена. – Как интересно – «Чисты навек». Знаешь, довольно громкое заявление, — отмечает Том, поворачиваясь к ждущей Вальбурге.

— На протяжении веков кровь Блэков смешивалась только с кровью чистокровных родов, — с гордостью произносит Вальбурга, приближаясь к гобелену. – Ни одна грязнокровка не осквернила его.

— Неужели? – он недоверчиво приподнимает брови и вновь возвращается к разглядыванию гобелена. – А эти, – небрежно касается обугленных дыр, — что с ними стало?

— Тетя Элладора ревниво следила за всем, что касалось нашей семьи, — поясняет Вальбурга, в свою очередь касаясь выжженных имен. – Каждый, кто посмел бросить тень на имя семьи, был отлучен и изгнан. Таков закон Блэков, и я, как и многие другие до меня, буду неукоснительно ему следовать.

— Даже если это будет касаться твоей семьи? – Риддл с интересом смотрит на ее округлившийся живот. – Даже если это будет твой собственный ребенок?

— «Чисты навек», — цитирует Вальбурга и мягко прикасается к животу, словно уже хочет уберечь неродившегося ребенка от грядущих бед.

— Похвально, похвально, — кивает Риддл и направляется к двери.

Вальбурга идет чуть впереди, хотя вряд ли ему требуется проводник – этим коридором он ходил не раз.

— Слышала, ты начал воплощать задуманное в жизнь, — произносит она, когда они останавливаются в библиотеке.

— Все верно. — Риддл немногословен, и Вэл не знает, что еще сказать, чтобы не наткнуться на холодный, оценивающий взгляд.

— Ясно, — она запинается, зачем-то проводит рукой по корешкам книг и, решившись, говорит: — Я никогда не осуждала тебя и вряд ли вправе осудить...

— Вальбурга, — предупреждающе начинает он, но она обрывает его взмахом руки.

— Подожди, дай мне договорить. Я знаю, каким разделом магии ты интересовался, когда бывал у нас, — взгляд Вэл обращен внутрь, и она не замечает вспыхнувших багрянцем глаз Риддла. – Какой бы ни была твоя цель, она не оправдает тот вред, который ты нанесешь себе, если сумеешь создать крестраж.

— Ты знаешь поразительно много для той, кто никогда не испытывал интереса к подобным вещам.

— У меня были годы, чтобы понять все, что ты задумал, — спокойно отвечает Вальбурга, пристально смотря на него. – Твоя цель не будет иметь смысла, ведь разорвав душу, ты лишишься и того, что двигало тобой, заставляло добиваться новых результатов. Разорвав душу, ты уничтожишь то, что есть хорошего в тебе.

— Чувства, эмоции – это все слабость, я уже говорил тебе, — он скучающе смотрит ей в глаза. – Только отрешившись от них, можно достичь истинного величия. Не размениваясь по мелочам, идти к своей цели.

— Том...

— Я тебя не узнаю, Вэл, — ирония звучит в его словах, а сам он стоит, небрежно опершись на книжный стеллаж, — ты ли это? Ведь девушка, которую я знал, была готова на все, чтобы не допустить магглов в магический мир, помнишь?

— А я и по-прежнему так думаю.

— И?

— Но я не считаю, что тот путь, который выбрал ты, правильный.

— Не понимаю, о чем ты, — медленно произносит Риддл.

— Истинное бессмертие в детях, — устало поясняет она. – В твоих детях, Том. Только так ты можешь стать бессмертным – дав жизнь кому-то еще.

— Это гормоны в тебе говорят, Вэл. Дети, любовь, привязанность... Ты только послушай себя со стороны! Все то, что ты перечислила, не делает нас сильнее, а наоборот, становится причиной наших ошибок, нашей слабости. А я не хочу быть слабым, — он молниеносно выхватывает волшебную палочку: – Прости, Вэл, но так будет лучше. Обливиэйт!

Вальбурга оседает на руки Тома, заботливо поправившего на ее плечах сползшую мантию.

— Что со мной?

— Тебе стало нехорошо, — тут же отзывается он, усаживая ее в кресло. – Может, стоит вызвать домовика?

— Что? А, да... — Вальбурга растерянно потирает висок. – Кикимер! Принеси мне воды, — приказывает, когда домовик появляется перед ней.

Ее взгляд по-прежнему остается рассеянным, словно она пытается вспомнить что-то, что непременно хотела ему сказать. «Это все беременность, — успокаивает она себя. – Вот родится ребенок и все вновь станет хорошо». — Вальбурга, — он оказывается возле нее, едва домовик исчезает. Вэл поднимает на него все еще затуманенные глаза, и видит, как губы Риддла складываются в неприятную усмешку. – Тебе совсем не будет больно. Империо!

Серые глаза затуманиваются еще сильнее, а пальцы, разжавшись, выпускают пустой стакан.

— Вот так, моя дорогая, — удовлетворенно произносит он, — мне нужно еще одна маленькая услуга с твоей стороны. Ты же окажешь ее мне?

— Да, Том.

— О нет, Вэл, ты же помнишь, сколько раз я просил тебя так меня не называть.

— Простите, милорд.

— Вот, совсем другое дело. Вэл, мне нужна Мейси, прикажи ей появиться.

Вальбурга послушно кивает:

— Мейси! Иди сюда, чертовка, — испуганная фигурка тут же материализуется посреди библиотеки.

— Отлично, а теперь прикажи ей принести все те книги, из которых ты узнала о моей маленькой тайне, Вэл.

— Принеси мне те книги, что смотрел в свое время мистер Риддл, — безразлично повторяет Вальбурга.

— Но хозяйка, — домовиха испуганно поджимает уши, — ранее вы запретили мне даже приближаться к ним, велели спрятать их так, чтобы больше никто не смог достать.

— Вот значит как, — Риддл задумчиво трет подбородок, — а ты умнее, чем кажешься. Это даже становится интересным.

Вальбурга неподвижно смотрит перед собой, а где-то глубоко внутри другая Вальбурга кричит и бьется, пытаясь сбросить с себя оковы чужой воли. Той Вальбурге кажется, что ее с головой захлестывает мутная вода, мешающая сосредоточиться и найти выход. А ведь дядя Регулус рассказывал, что Империо можно сбросить, достаточно обладать сильной волей... Вальбурга горько смеется внутри кокона мыслей – она, всю жизнь считавшая себя сильной и несгибаемой, оказалась не крепче стекла перед волей и магией Тома.

— Я хочу, чтобы ты отменила свой запрет.

— Мейси, немедленно принеси мне книги, — в голосе Вальбурги прорезается сталь, и домашний эльф не смеет ослушаться прямого приказа.

— Как будет угодно хозяйке, — с легким щелчком пальцев на столе начинают появляться старинные фолианты.

Риддл подается вперед, открывает книги, просматривает их и довольно улыбается. Его палочка порхает над страницами, копируя нужные отрывки, и спустя полчаса Риддл отходит от стола.

— Спасибо, Вальбурга. А теперь остался только маленький штрих, — он указывает палочкой на лежащие фолианты и с грустью шепчет: — Инсендио.

Отчаянный крик Мейси позволяет Вальбурге на мгновение вырваться из-под чар Риддла, и она с ужасом смотрит на то, как превращаются в пепел фамильные книги. Она не помнит, что в них было, но сам вид корчащихся в огне страниц вызывает в душе неистребимое чувство потери, словно прямо сейчас сгорает что-то очень важное, что-то, что она должна была помнить, но забыла.

— И последнее, Вэл, — он опускается на корточки и ловит рассеянный взгляд ее глаз, — я хочу, чтобы ты обезглавила ее.

Короткий всплеск неповиновения тут же стихает в ее глазах, и она покорно кивает. Вытаскивает палочку и шепчет заклинание. Потрясенные глаза верной слуги все так же смотрят на нее, пока голова не скатывается с маленьких плеч и не падает на пол с гулким стуком.

— Умница, Вэл, — он целует ее в лоб и легко трепет по волосам. – Мейси стала слишком старой, чтобы и дальше выполнять свои обязанности, и ты оказала ей великую честь, позволив занять почетное место рядом с остальными домовиками Блэков. Это все, что ты будешь помнить из нашей беседы в библиотеке, Вэл. Тебе все ясно?

— Да, милорд, — кивает она.

— Вызывай Кикимера, пусть он проводит тебя в гостиную, а я пока просмотрю нужные мне книги, — спокойно говорит Риддл, помогая ей подняться. – Я скоро присоединюсь к тебе.

— Да, хорошо.

Его взгляд неотступно следует за ней до двери, и только после того, как в помещении не остается никого, кроме него, Риддл позволяет себе вспышку ярости. «Как все могло так выйти из-под контроля? Вовремя он решил нанести визит...»

* * *

Риддл появляется, когда Вальбурга почти засыпает. За окнами уже давно стемнело, а она все так же сидит в кресле и сквозь веер ресниц смотрит на огонь. Ей кажется, что в игре пламени есть какая-то завораживающая тайна. Она вглядывается настолько пристально, что глаза начинают слезиться, и она их закрывает. Но под тонкой кожей век пламя продолжает изгибаться и искрить.

— Я благодарен за то, что ты уделила мне время, — его голос вырывает ее из полудремы, и она встряхивается, приходя в себя.

— Рада была помочь старому другу.

— Другу ли?

— Другу, — Риддл перехватывает спокойный взгляд Вальбурги. – Я не повторяю своих ошибок дважды, милорд.

— Очень хотелось бы в это верить, Вэл.

Он проходит по гостиной и садится в соседнее кресло. Вальбурга вздрагивает, когда взорвавшееся снопом искр полено, зажигает в его глазах алые искры. «Померещилось», — твердит она, уставившись на дрожащие пальцы.

— Я бы хотел, чтобы вы присоединились ко мне, — спустя долгое молчание произносит он.

Вальбурга вскидывает голову и пристально вглядывается в его лицо.

— Зачем?

— Мне бы не помешала поддержка вашей семьи.

— Прости, тут я ничем не могу помочь, — пожимает она плечами. – Тебе надо переговорить с Орионом.

— И как думаешь, каков ответ я получу? – насмешливо спрашивает он. – Я – тот, с кем ты спала все то время, пока являлась его невестой?

Вальбурга вздрагивает, как от пощечины – в таком тоне с ней давно уже никто не разговаривал. Но плохо даже не это, а интонации, с которыми он произносит больно ранящие ее слова, словно все то время, что она провела около него, было лишь пустым звуком, чем-то, призванным скрасить долгие дни учебы.

В груди щемит с новой силой, словно и не было тех долгих лет, в течение которых она училась жить заново: с нелюбимым мужем... без него.

— Прости.

Лицо Риддла теряется в отблесках огня, и Вальбурга не может увидеть его реакцию на свои слова.

— Надеюсь, твои дети встанут на правильную сторону, Вэл, — поднявшись, говорит он. – Я бы не хотел причинить им боль.

Холодный озноб пробирает ее до костей, и Вальбурга может только беспомощно смотреть на того, кто когда-то казался ей центром вселенной.

— Я позабочусь об этом, — с трудом выталкивает слова из пересохшего горла и тоже встает. – Идем, провожу тебя.

осень 1971

— Что?! — Вальбурга в ярости рвет ни в чем не повинный пергамент в клочья. Кажется, весь воздух разом вышел из легких, и она судорожно пытается сделать вдох. «Нет-нет, этого не может быть, не правда!»

— Что случилось, Вэл?

Орион спокойно взирает на нее поверх бокала и совершенно не торопится разделить весь ужас обрушившегося на них несчастья. Альфард, впервые за многие годы тоже присутствующий на семейном ужине, насмешливо щурится и ждет продолжения тирады Вэл.

— Этот паршивец... — ей не хватает воздуха, и она вынуждена глубоко вдохнуть, прежде чем удается договорить. – Он посмел поступить на Гриффиндор! На Гриффиндор! – словно не веря, выкрикивает она.

— Но Блэки... — Орион запинается, и удивленно качает головой.

Негромкий смешок Альфарда спустя мгновение превращается в громкий хохот. Вальбурга в бешенстве смахивает со стола бокал, и тот, звеня осколками, осыпается на пол.

— Ну, племянничек и выдал...

— Умолкни, Альфард. Я завтра же отправлюсь в Хогвартс! – бросает она, судорожно обдумывая свой разговор с Дамблдором. – Это, наверное, какая-то ошибка. Может быть, старая тряпка просто ошиблась? Да, Орион? Это же просто ошибка?

Орион хмурится, но молчит, Альфард продолжает посмеиваться, а Вальбурга лихорадочно думает, как выйти из сложившейся ситуации. Ни Рейвенкло, на который никогда не попадали Блэки, но это было хотя бы объяснимо и где-то даже, наверное, лестно, ни Хаффлпафф, который и вовсе считался пристанищем слабых умом и волей, и – упаси Мерлин! – ни Гриффиндор, рассадник маггловской заразы в их мире, только Слизерин идеально подошел бы ее сыну! Только на Слизерине истинный Блэк сможет занять принадлежащее ему по праву рождения место в волшебном мире. Только этот факультет научит непокорного мальчишку верно оценивать ситуацию и мотивы поступков окружающих, а не слепо верить в искренность людей. Только здесь подставят плечо в дальнейшей жизни, привив умение трезво мыслить и не впадать в крайности, и ни при каких условиях или обстоятельствах не ставить кого-то или что-то выше блага собственной семьи. Именно Слизерин должен был окончательно показать Сириусу, где его настоящее место в этом мире. И, что самое главное, поступление на факультет Салазара убедило бы лорда Волдеморта в лояльности их семьи идеалам чистокровных.

Вальбурга покидает столовую, не обращая внимания на зависшее тревожное молчание, и решительно кивает своим мыслям: «Да, именно так и надо будет сделать – убедить Дамблдора изменить решение Шляпы!»

— Что будет с Сириусом? – повисшую тишину нарушает негромкий голос Регулуса.

— Завтра узнаем, Рег, — Альфард спокойно смотрит на младшего Блэка. – Выжила ли Шляпа из ума, или же в обилии зеленого цвета условностей сверкнет алая искра бунта.

— Но мама...

— Она всегда свято чтила традиции, — пожимает плечами он. – Но Шляпе откровенно наплевать на традиции, главное для нее – это то, что в сердце. И по правде сказать, Сириус слишком прямолинеен для Слизерина. Я, пожалуй, пойду. Прощай, Рег.

— До свидания, дядя Альфард.

Уже стоя на пороге, Альфард накинул мантию и обернулся к кузену:

— Знаешь, Орион, будет лучше, если Вэл успокоится и завтра останется дома. Не стоит раздувать из этого полноценный скандал. В истории Хогвартса никогда не было подобных случаев, вердикт Шляпы не подлежит изменению, и кто мы такие, чтобы идти против вековых традиций.

— Но... — пытается Орион найти весомый аргумент.

— Если не хочешь выставить себя посмешищем – успокой Вальбургу. Ее взрывной характер известен далеко за пределами нашей семьи, и не мне тебе об этом говорить.

— Я подумаю об этом. Камином?

— Нет, пожалуй, мне стоит прогуляться, чтобы переварить такие новости, — иронично усмехается тот.

— Прощай, Альфард.

— Прощай.

Орион еще пару секунд смотрит вслед уходящему гостю, а потом начинает подниматься по лестнице к комнате Вальбурги.

* * *

— Что я сделала не так? – лихорадочно размышляет она, яростно отстукивая пальцами ритм по поверхности туалетного столика.

Сириус с самого рождения оказался непоседливым и любопытным ребенком. Дня не проходило, чтобы он не придумывал очередную проказу и не испытывал ее терпение. Первая вспышка магии принесла в размеренную жизнь особняка на площади Гриммо перекрашенный в невообразимые цвета фамильный гобелен. Увидев этот «шедевр», Вальбурга в ужасе попыталась снять чары, но потерпела полное поражение: не помогли найденные в старых книгах заклинания, оказавшиеся бессильными перед магией Сириуса. Но, даже отругав сына и оставив без сладкого на неделю, где-то внутри она была невероятно горда, что в столь юном возрасте он оказался способен на столь сильное волшебство. Истинный Блэк!

«Может, не стоило вместо сказок рассказывать ему о достижениях предков?» — резонно вопрошает совесть.

И возможно, Вальбурга бы согласилась с ней, если бы в памяти не гремели совсем другие слова: «Надеюсь, твои дети встанут на правильную сторону. Я бы не хотел причинить им боль».

Видит Мерлин, она пыталась воспитывать Сириуса правильно, сколько бесконечных часов она потратила, чтобы вбить в него знания, подобающие наследнику чистокровной семьи. Но тому было гораздо интереснее убегать и проказничать, доводя домовиков до икоты, чем учить деяния благородных предков; вместо того, чтобы прислушиваться к тому, что она пыталась ему донести – он лишь насмешливо улыбался и спрашивал: «Неужели не у всех людей кровь красная?»

И она впадала в ярость, встречая столь яркое неповиновение, другое дело – Регулус. За него она никогда не волновалась, уверенная в том, что сын поступит так, как требовал того долг.

— Вэл? – на пороге ее комнаты появляется Орион.

— Я завтра же разберусь с этим негодником, — нахмурившись, произносит она.

— Не думаю, что это хорошая идея.

— И что ты предлагаешь делать? – она насмешливо щурит глаза и окидывает мужа безразличным взглядом. – Что ты можешь предпринять?

— По крайней мере, — возвращает тот ей насмешку, — я не стану разносить кабинет нашему светлейшему магу.

Вальбурга прожигает его взглядом, но потом успокаивается и кивает:

— Как будет тебе угодно, Орион.

А в голове Вальбурги бьется одна единственная мысль – только бы все обошлось.

* * *

лето 1977

— Ты не посмеешь!

— Еще как посмею!

Разговор на повышенных тонах длится вот уже двадцать минут. Орион и Регулус, притихнув, сидят и наблюдают за ссорой матери и сына. И ни один, ни другой не решаются вмешаться и прервать поток упреков, непрекращающимся ливнем падающий на голову Сириуса.

— Что ты молчишь? – вконец свирепеет Вальбурга. – Сколько раз мне тебе повторять – твои грязнокровки никогда – слышишь, ни-ког-да! – не подадут тебе руки в беде. Только люди с нормальным воспитанием, впитавшие благородство вместе с молоком матери способны на подобное!

Она едва заметно морщится при воспоминании о Томе Риддле и о том, как он неоднократно поступал с ней. Разве позволил бы себе тот же Абрахас Малфой нечто подобное? Нет, только воспитание, только привитые с детства манеры могли помочь волшебнику проявить истинное благородство не только мыслей, но и поступков. Грязнокровкам чуждо само понятие «благородство», а если и нет, едва ли они способны преодолеть свою суть и стать полноправными членами волшебного сообщества. Только не они, которые не знают даже основы основ окружающего их мира. Разве можно требовать благородства от тех, кто узнает о существовании волшебников за считанные месяцы до поступления в Хогвартс? Разве можно надеяться, что выросши среди дикарских нравов маггловского мира, они постараются перенять утонченную культуру волшебников: с вековыми традициями и понятиями, со знаниями, передающимися на протяжении многих поколений? Нет, нисколько.

Вальбурга набирает побольше воздуха и пытается еще раз достучаться до сына:

— Чего ты ждешь от своего дружка-магглолюбца? А от грязнокровок, этих презренных животных...

— Не смей так говорить о Джеймсе и моих друзьях! — закипая, бросает Сириус. – Они в сто крат лучше любого из этих напыщенных павлинов, что заседают в провонявших нафталином гостиных!

— Что? Ты смеешь еще противоречить мне?

— Ты живешь в каком-то выдуманном мире! Нет уже тех идеалов, которые ты защищаешь. Я знаю много примеров, когда так презираемые тобой грязнокровки оказывались в тысячу раз лучше представителей чистокровных семейств...

— Традиции – вот основа основ! – брызжа слюной, доказывает она. – Только чтя традиции и следуя кодексу, мы не погрязнем в том хаосе, что несут с собой люди с нечистой кровью! А что, если скоро в школу начнут принимать не только грязнокровок, но еще и оборотней, вампиров, вейл? Что будет тогда?

— Один уже и так... — Сириус резко прикусывает язык, едва не выболтав тайну, но мать продолжает орать, не обращая внимания на его заминку.

— Ты позор нашего рода! Я не верю, что могла породить подобное отродье!

Вальбурга на секунду представляет, что случится с ними со всеми, если ей сейчас не удастся переубедить этого глупца. Что она скажет Волдеморту? Что не сумела воспитать наследника надлежащим образом? Или что оказалась слишком слаба, чтобы выжечь даже тень бунта из мыслей собственного сына? Что Сириус, ее плоть и кровь, отказался признавать все то, чему она столько лет пыталась его научить? Бред... Риддлу всегда было наплевать на жалкие оправдания: для него никогда не существовало ничего невозможного, того же он требовал и от остальных.

— Вэл... — пытается вмешаться Орион, видя, как смертельно побледнел старший сын.

— Отродье? – тихо переспрашивает тот, и Вальбурга на мгновение осекается, услышав в голосе сына что-то, чего никогда не слышала ранее. – Значит, вот кем ты меня считаешь?

— Ты... — она озирается на мужа в поисках поддержки, перехватывает затравленный взгляд Регулуса. – Ты наказан! Я запрещаю тебе покидать свою комнату без моего разрешения до конца лета. Вон с глаз моих!

— Как пожелаете, мадам, — презрительно цедит Сириус и выходит с идеально прямой спиной, оборачиваясь на самом пороге: — Как бы вам не пожалеть о своем решении.

— Ты смеешь мне угрожать? – шипит Вальбурга, и ее лицо перекашивает гримаса неконтролируемой злобы. – Не дорос еще, сопляк, чтобы палочку на меня поднять!

Уверенные шаги Сириуса слышны еще некоторое время, потом наверху громко хлопает дверь, отчего качаются хрустальные подвески на люстре. Печальный звон окутывает гостиную, словно знаменуя начало конца.

— Регулус, иди в свою комнату, немедленно! – приказывает Вальбурга, прижимая пальцы к гудящей голове. – Этот паршивец когда-нибудь сведет меня в могилу, — жалуется она мужу, неподвижно замершему около камина.

— Ты перегнула, Вэл. Он не потерпит такого обращения, тем более на глазах у брата.

— А что? Что я должна была сделать? Ты слышал, о чем он говорил? Эти идеалы Дамблдора, равноправие грязнокровок и чистокровных волшебников? Это самое нелепое, что я слышала в своей жизни, и лорд Волдеморт...

— Оставь в покое Волдеморта! Сириус – твой сын, — Орион морщится и слегка потирает грудь, — попытайся просто услышать его, Вэл.

— Мой сын ничтожество, раз не разделяет взгляды Волдеморта! Лорд вернет чистокровным права, которые у нас отняли грязнокровки и им сочувствующие. Все будет так, как было раньше, без них.

— Как было раньше – уже вряд ли будет, Вальбурга. Время не стоит на месте.

— Тогда ты тоже глуп, раз не видишь очевидного, — гордо бросает Вальбурга и уходит, оставляя мужа в одиночестве.

* * *

— Хозяйка, хозяйка, — визгливый, полный отчаяния голос Кикимера вырывает ее из сна, и Вальбурга вначале даже не может в полной мере осознать, что происходит.

— Чего тебе?

— Хозяйка, Кикимер недостойный эльф, он не смог, — домовик бьется в истерике и заламывает длинные пальцы, — мастер Сириус, он сбежал.

Вальбурга недоверчиво смотрит на сгорбившуюся фигурку, замершую на коленях перед ней. «Сбежал? Сириус? Не может быть».

— Этого не может быть, — резко возражает она, накидывая на плечи ночной халат. – Как подобное вообще могло произойти?

Вальбурга торопливо поднимается по покрытой ковром лестнице, когда из своей спальни выглядывает заспанный Регулус:

— Мама? Что-то случилось?

Она обжигает его таким взглядом, что Регулус отступает на шаг назад. А Вальбурга уже распахивает дверь комнаты Сириуса и разъяренной фурией влетает в просторное помещение.

Широкая кровать разобрана и в страшном беспорядке, вещи, впопыхах выкинутые из шкафа, так и остались лежать на сером ковре, на полках остались забытые модели проклятых изобретений магглов, и Вальбурга в ярости смахивает их на пол, с удовольствием наступив на хрупкие детали. Среди разбросанных пергаментов и перьев – одиноко примостился свернувшийся лист. Протянув к нему руку, Вальбурга с удивлением видит свои дрожащие пальцы. Разве ей страшно узнать, что там написал ее непутевый сын? Нет, нисколько, и она стремительно разворачивает пергамент.

«Мне плевать на чистоту крови, мадам, она не заменит мне семьи, которой у меня, как оказалось, никогда и не было. Мне плевать на все то, что вы называете правильным и достойным – я сам могу определить для себя, чего стоит этот мир. Мне плевать, что я не оправдал возложенное на меня доверие и так опозорил вас. Мне плевать на все то, что вы пытались привить мне в течение этих долгих лет, пока я был вынужден жить с вами под одной крышей. Все, довольно! Больше я не намерен терпеть ваши поучения, ваши попытки заставить меня жить по дурацким правилам! Я ухожу, и надеюсь больше никогда не возвращаться в этот дом. С.Б.»

— Жалкий глупец, — шепчет она, сжимая пальцы и сминая пергамент. – Мальчишка...

Вальбурга бездумно оглядывает комнату сына, отмечает вызывающе алое полотнище ненавистного Гриффиндора, постеры с неподвижными развратными магглами. И вскидывает палочку, чтобы убрать все это из своего дома, но вещи так и остаются на своих местах, даже не сдвинувшись ни на дюйм. Вальбурга в смятении смотрит на свои руки и еще раз повторяет заклинание. Безрезультатно. И тогда она просто покидает спальню Сириуса, проходит мимо застывшего Регулуса, едва видит хмурого Ориона, пытающегося ей что-то сказать.

— Не сейчас, Орион, это подождет, — и муж послушно умолкает, только смотрит ей вслед, пока она неторопливо спускается по лестнице вниз. Она чувствует его укоряющий и совсем немного обвиняющий взгляд. Все это может подождать...

И лишь оказавшись наедине с собой, Вальбурга дает волю отчаянию – очередной шаг на пути в пропасть Сириус сделал сегодня. И стал еще одним препятствием на пути лорда Волдеморта. В том, что Сириус не останется в стороне и примет участие в пока еще только грядущей битве, она не сомневается ни минуты. Слишком независим и горд ее сын, слишком сильно он подпал под влияние пропагандируемой Дамблдором идеологии.

* * *

осень 1977

На ужин неожиданно заглядывает Беллатрикс, давно уже не Блэк, но от этого не менее любимая племянница Вальбурги. Темно-серые глаза Беллы лихорадочно блестят, когда она прямо за столом начинает рассказывать о новом продвигаемом в Министерстве проекте Темного Лорда. Вальбурга милостиво улыбается и кивает в такт ее словам, поглядывая на привычно-хмурого мужа, почти не вникающего в беседу.

— Он величайший волшебник, тетя, — выпаливает Белла, — невероятно могущественный и талантливый. Он тот, кто вернет нам законное место в волшебном мире.

— Ты абсолютно права, дорогая, — Вальбурга отпивает глоток вина и отставляет хрупкий бокал в сторону.

Регулус, весь ужин просидевший в задумчивом настроении, неожиданно вскидывается и смотрит поочередно на мать и кузину.

— Ты что-то хочешь сказать, Регулус?

— Я... Да, да, я хочу сказать, — он чуть запинаясь, добавляет: — Я тоже хочу посвятить свою жизнь борьбе Темного Лорда. Хочу вместе с ним возрождать культуру и традиции волшебного мира. Хочу, как он, достичь в своей жизни тех результатов, которыми буду гордиться не только я, но и все. Я хочу очистить магическую Англию от грязи, привнесенной в нее нескончаемым потоком грязнокровок...

Регулус выдыхается и умолкает, а Белла, победно улыбнувшись, громко захлопала в ладоши:

— Поздравляю, кузен, ты наконец-то поступил как настоящий Блэк! Темный Лорд очень интересовался тобой, и он будет бесконечно рад твоему решению, – сверкают ее глаза. – Тетя, разве это не достойный повод, чтобы открыть бутылку хорошего вина?

— Кикимер! – тут же отдает Вальбурга приказ, и с гордостью смотрит на сына, который никогда ее не подводил. Испытывает облегчение – хотя бы одного сына она уберегла. – А что скажешь ты, Орион? Разве ты не рад, что твой сын стал на правильную сторону?

— Время рассудит, — апатично отзывается он. – Мне нездоровится, пожалуй, пойду и отдохну.

— Дядя, вас проводить? – тут же предлагает Белла, даже не пошевелившись.

— Не стоит.

Дальнейшее празднество проходит без молчаливого Ориона, и уже в самом конце, прощаясь у камина, Белла крепко обнимает Регулуса и шепчет ему на ухо:

— Вот видишь, одного моего присутствия оказалось достаточно, чтобы ты им сказал. Ну, малыш Регги, не стоит больше трусить, тебя ждут великие дела рядом с Темным Лордом, — и рассмеявшись, она кидает летучий порошок в горящее пламя: — Лестрейндж-Холл.

* * *

зима 1977

Ранним декабрьским утром в окно стучит запорошенный снегом лощеный филин Малфоев. Вальбурга лично отвязывает письмо и приступает к чтению.

— Кто там? – сипло спрашивает Орион, с трудом усаживаясь в кресло поближе к жарко натопленному камину.

— Это приглашение на бал, — рассеянно бросает Вальбурга, дочитывая послание. – Лорд Волдеморт хочет меня видеть.

Она с интересом всматривается в глаза мужа, но тот только невыразительно хмыкает и роняет:

— Как пожелаешь.

— Отлично, я сейчас же отправлю ответ, — слегка пренебрежительно смотрит на него Вальбурга и удаляется, шурша домашним платьем.

Орион равнодушно провожает ее взглядом и только потом его черты искажает давняя боль – столько лет прожить бок о бок, а она все так же бросается к нему по первому зову. И каждый раз он удивляется, как можно так слепо… любить? Нет, не любить, ведь Вальбурга не знает, что такое любовь. Может быть, желать? Наверное, именно в этом и кроется ее помешательство лордом Волдемортом. Столько лет желать и не получать – вот что заставляет ее снова и снова пытаться наступать на горло своей гордости и забывать о том, что Блэки не унижаются и никогда не просят.

* * *

Бал у Малфоев грандиозен. Вальбурга с легкой улыбкой шествует среди гостей, обменивается приторными улыбками со старыми подругами, снисходительно кивает на подобострастные приветствия волшебников, стоящих ниже нее по социальной лестнице, и ласково обнимает племянницу Нарциссу, блистающую в роли хозяйки приема.

— Рад вас видеть, миссис Блэк, — чинно произносит Люциус, склоняясь над протянутой рукой Вальбурги. – Как здоровье Ориона?

— Ему снова нездоровится, — ровно отзывается она, словно это ее нисколько не беспокоит.

— Дяде Ориону следует показаться целителям, — хмурит тонкие светлые брови Нарцисса.

— Непременно.

— Тетя Вальбурга! – радостный возглас Беллы заставляет ее недовольно поморщиться, но к племяннице она оборачивается с улыбкой. – Какая встреча, не думала вас увидеть здесь.

— Не могла же я проигнорировать прием нашей дорогой Нарциссы.

— Сестра в этот раз все организовала на высшем уровне, ведь сегодняшний праздник посетит сам лорд Волдеморт.

— Да? – отмерив необходимое количество удивления в голосе, приподнимает бровь Вальбурга. – Какая неожиданная новость.

Она перехватывает осторожный взгляд Люциуса и лишь сильнее распрямляет плечи.

— Мы с лордом Волдемортом старые знакомые, Белла. Думаю, нам будет что обсудить.

— Ах, тетя, вы никогда не упоминали об этом, — улыбается та.

— Как дела у Регулуса? – как бы между прочим спрашивает Вальбурга, пристально следя за мимикой племянницы. – Он уже прошел свое первое испытание?

— Можешь не волноваться, Вэл, — раздается за ее плечом такой знакомый голос, — твой сын в надежных руках. Чего не могу сказать о другом, — почти у самого уха шепчет он, и Вальбурга вздрагивает от внезапного озноба.

— Мой Лорд, — тут же приседает в реверансе Беллатрикс, — рада видеть вас на этом празднике!

Удостоив ее легкого кивка, Риддл с улыбкой обращается к Нарциссе:

— Примете мои самые искренние поздравления, миссис Малфой.

— Благодарю, милорд.

— Миссис Блэк, — чуть насмешливо произносит он, — разрешите пригласить вас на танец?

Вальбурга едва заметно улыбается и кивает:

— Почту за честь.

Его пальцы прохладны и совсем не такие, какими она их помнит, темные глаза уже окончательно поменяли свой оттенок на красный, а кожа, которая и раньше никогда не была смуглой, приобрела и вовсе нездоровую белизну. Только столь любимые ею волосы остались почти без изменений, и Вальбурга на мгновение позволяет себе помечтать – каково это – вновь пропустить их сквозь пальцы?

— О чем мечтаешь, Вэл? – спрашивает он, когда звучат первые аккорды музыки.

— Я уже слишком взрослая, чтобы мечтать, — чуть рассеянно отвечает она, наслаждаясь весом его руки на своей талии.

— Ну не скажи, сколько лет прошло с нашей последней встречи, а выглядишь ты просто прекрасно.

Вальбурга улыбается, никак не комментируя его слова, и он чуть сильнее сжимает ладонь, держащую ее пальцы.

— Как поживает твой старший сын? Я был очень разочарован, когда узнал о том, чью сторону он принял, Вэл.

Его голос спокоен, но Вальбурга слышит скрытое неудовольствие.

— Он уже сполна наказан за свое своеволие, — презрительно бросает она.

— Да, я слышал любопытные слухи, будто у рода Блэк неожиданно остался только один сын. Неужели ты выжгла его с того чудного гобелена?

— Предателям крови нет места в памяти рода.

— О, — пауза повисает между ними, пугая Вальбургу своей многозначительностью. – Это и к лучшему. Когда у дерева появляется гниющая ветвь, ее следует отсечь, чтобы гниль не поразила остальные. Вот только у вас осталась всего одна ветвь, Вэл. Не переживаешь об этом?

Она вся подбирается, приготовившись защищаться до последнего от угрозы, проскользнувшей в светском тоне лорда Волдеморта.

— Регулус чем-то вызвал твое недовольство?

— Нет, что ты. Я вполне доволен его успехами, и у него есть прекрасный шанс добиться чего-то воистину значительного.

— Я рада это слышать, — переводит она дух, и едва не оступается.

— Думаю, тебе стоит подышать свежим воздухом, Вэл. Я слышал, у Малфоев прекрасный сад.

Вальбурга сразу же подхватывает его игру, и согласно кивает:

— Нарцисса лично занималась его перепланировкой после свадьбы.

— Тем более нам стоит его увидеть, — хищно улыбается он, когда танец заканчивается, и властно кладет ее ладонь себе на локоть, словно она может убежать в любой момент.

Зимний сад встречает их заснеженными дорожками, и он тут же наколдовывает согревающие чары.

— Как живешь теперь, Вэл? – он не смотрит на нее, только пальцы чуть поглаживают ее напряженную кисть.

— Все хорошо, милорд. Все уже хорошо.

— Я рад это слышать, — повторяет он ее слова, сказанные ранее.

Некоторое время тишину, повисшую между ними, ничего не нарушает. Далеко за спиной слышна музыка, доносящаяся из открытых дверей, выходящих на террасы. Вальбурга вновь ощущает давно позабытое чувство покоя рядом с ним, забываются и его угрозы, и предостережения, и туманные намеки, которые он произнес во время вальса. В ее памяти оживают вечерние коридоры слизеринских подземелий, пустые кабинеты и наслаждение, разделенное на двоих.

— Ты опять меня не слушаешь, — хмурится он.

— Прости, я просто кое-что вспомнила.

— Уж не нас ли? – насмешливо улыбается, взирая на нее.

— Да, — покорно соглашается Вальбурга. – Знаешь, оказывается, даже спустя все эти годы я все так же прекрасно помню нас.

— Это всего лишь слабость, — повторяет он свои же слова, сказанные десятилетия назад. – И ты вновь позволяешь себе быть слабой.

Вальбурга резко останавливается, склоняет голову к плечу, словно прислушиваясь к себе, и оборачивается к нему.

— А что, если я хочу быть слабой? Рядом с тобой?

— Вэл, моя маленькая Вэл, — шепчет он, убирая темные пряди ее волос. – Разве ты можешь позволить себе быть слабой?

— Рядом с тобой – да!

Она преодолевает разделяющее их расстояние за считанные мгновения, легко опирается о его руку и прикасается к теплым губам. Его губы остаются неподвижны, и он позволяет Вальбурге отчаянно себя целовать, пока не отстраняется с усмешкой в красных глазах.

— Время тебя совсем ничему не учит, Вэл.

И окончательно перехватывает инициативу.

Следующее, что осознает Вальбурга сквозь марево вожделения – это хлопок аппарации и холодное покрывало, холодящее разгоряченную кожу. А еще чужой балдахин и давно позабытый, пронизывающий все пространство вокруг аромат. Что-то присущее только Тому, что-то родом из далекого прошлого, что-то, заставляющее сердце биться еще чаще, грозя сломать хрупкую клетку ребер.

Платье оказывается вслед за мантией на полу, и она уже может почувствовать теплое дыхание на груди. Том не спешит, с интересом наблюдает за ее реакцией, вырисовывая на нежной коже таинственные символы. Его пальцы едва касаются поверхности ее бедер – Вальбурга изо всех сил сдерживается, чтобы не податься ему навстречу. Ей кажется, что еще секунду – и она не выдержит, накинется сама на желанное тело и будет бесконечно обладать им. Но так можно было поступать с безвольным Орионом, воображая совсем другого человека на его месте, сейчас же в этом не было необходимости, ведь он рядом.

Она кончиками пальцев скользит по его лицу, отслеживает чуть потускневшие от прожитых лет черты и задается вопросом, что же было причиной всех этих изменений. Нашел ли он то, что столько лет искал по пыльным фолиантам? И стал ли он от этого хоть чуточку счастливее... Вальбурга не может оторваться от его губ, снова и снова возвращается к ним, словно не может насытиться, не может жить без них дальше.

— Хочу услышать мое имя, — шепчет он, зарываясь лицом в рассыпавшиеся по подушке волосы. – Скажи его, Вэл.

— Лорд Волдеморт, — едва выговаривает она непослушными губами.

— Не это, — рык вырывается из его груди. – Скажи имя!

Вальбурга непонимающе смотрит на него, пытаясь прояснить затуманенные мысли. Чего он хочет от нее? Неужели...

— Том... — хриплый шепот наполняет спальню чувственностью, заставляет его кожу покрыться мурашками, ведь так, как она, его больше не называет никто. Только в ее устах ненавистное имя приобретает совсем иной смысл.

Его руки скользят по обнаженному телу, вызывая у нее неконтролируемый стон. Пальцы проникают внутрь и замирают, чтобы уже спустя мгновение – резким движением войти до самого конца. Вальбурга выгибается, бьется в его руках, и тогда движения Тома ускоряются, и он, более не сдерживаясь, набрасывается на нее.

Утро наступает слишком быстро. Воздух еще пропитан запахом секса, а Риддл уже начинает одеваться. Его пальцы проворно застегивают пуговицы на рубашке, поправляют запонки, и Вальбурга может только мечтать о том, чтобы таких моментов в ее жизни было больше. Сладостный туман, оставленный его прикосновениями, постепенно развеивается, и она приподнимается на постели, оглядывая роскошную комнату в поисках своей одежды. Платье небрежным комком валяется на кресле, чулки находятся у самой кровати, а самого главного предмета своего гардероба она так и не может найти. Под насмешливым взглядом она кутается в простынь и, прихватив разбросанную одежду, скрывается за дверью, ведущей в ванную.

— Я тебя столько раз видел обнаженной, чего теперь-то стесняться? – доносится до нее довольный голос Тома.

И правда, чего ей стесняться? Но где-то внутри она корит себя за свое поведение, за то, что в который раз попала под влияние его дьявольского обаяния, и за то, что не смотря ни на что, она все еще его хочет. Снова и снова, каждый день, до тех пор, пока не сможет сделать вдох.

— Знаешь, Вэл, — протягивает он, когда она выходит из ванны, — должен признать, вы с Беллой невероятно похожи.

Она непонимающе смотрит на него, привычно выделяя из вороха слов суть.

— Она мне с самого первого раза, когда я увидел ее на собрании, напомнила о тебе, о той тебе, — подчеркивает он интонацией, — которой ты была в свои восемнадцать.

— Что ты хочешь этим сказать? – неуловимо напрягается Вальбурга, стараясь унять поднимающуюся из глубины души ревность.

— Ничего, Вэл, ничего.

Его глаза насмешливо изучают ее, но Вальбурга отчаянным усилием воли старается удержать маску невозмутимости. Что бы он не говорил, одно она знает точно – каждое слова Тома значит гораздо больше, чем можно предположить на первый взгляд.

— Кофе, Вэл? Или тебе уже пора?

Он ненавязчиво смотрит на каминные часы, и Вальбурге кажется, будто ее только что окунули с головой в ледяную воду. То чувство легкости и странного запретного счастья, с которым она проснулась, исчезли без следа.

«Пора спускаться на грешную землю, миссис Блэк».

* * *

лето 1979

Пробуждение Вальбурги ото сна резкое и неприятное, словно кто-то полоснул по сердцу чем-то невероятно острым. Она даже подносит ладонь к глазам, но на белеющей в темноте коже нет никаких признаков крови.

Еще не до конца осознав случившееся, она поднимается и на дрожащих ногах направляется в спальню к Ориону. «Может быть, ему плохо?» Пошатываясь, Вальбурга открывает двери и выходит в темный коридор, едва освещенный горящими газовыми лампами. Спазмы боли накатываются один за другим, и невероятно сложно оказывается сделать следующий шаг. До спальни Ориона всего несколько футов, но их неожиданно оказывается трудно преодолеть.

— Орион? – она замирает на его пороге, не решаясь шагнуть вперед.

Спальня Ориона освещена пламенем свечей, а сам он сидит за столом и читает книгу. Он удивленно поднимает голову, отрываясь от написанного, и с немым вопросом изучает растрепанную Вальбургу.

— Что-то случилось? – он оказывается около нее и поддерживает жену под локоть, когда та неожиданно теряет равновесие и едва не падает. – Кикимер!

Домовой эльф появляется тут же, его глаза горят каким-то отчаянным блеском, руки избиты в кровь, а губы кривятся в горестной гримасе.

— Принеси успокоительного!

Орион поддерживает жену, отчаянно цепляющуюся за отвороты его халата, усаживает на кровать и не отпускает ее ледяных рук, пытаясь их отогреть.

— Вэл, ты меня слышишь? – он смотрит в ее замершие серые глаза и впервые в своей жизни напуган настолько, что даже давний боггарт кажется лишь невинной зверушкой.

Рядом возникает домовик, протягивает наполовину пустой флакон и с хлопком исчезает.

— Вот, выпей, тебе обязательно станет легче, — он поит ее как маленькую, уговаривает сделать следующий глоток. И Вальбурга постепенно отходит: на щеках появляется лихорадочный румянец, глаза вспыхивает безумной искрой, а пальцы, еще секунду назад апатично лежавшие в его ладонях, с неожиданной силой впиваются в кожу.

— Пустота, — шепчет она, склоняя голову ему на плечо, отчего ее дыхание шевелит короткие волоски на виске. – Вот здесь пусто.

Она прикасается пальцами к груди и вновь замирает, словно прислушиваясь к себе.

— Может, стоит вызвать целителя? – тут же вскидывается он. – Тебе нездоровится, Вэл.

— Нет, Орион, вот здесь пусто, — она настойчиво хватает его за руку и прижимает к своей груди. Под пальцами Ориона яростно бьется сердце Вальбурги, он чувствует его мощные толчки, проводящие по венам такую желанно-чистую кровь.

— Тише, тебе надо отдохнуть. Я буду рядом с тобой, Вэл. Тише-тише.

— Ты не понимаешь, — она лихорадочно отталкивает его руки. – Ты ничего не понимаешь!

Вывернувшись из его объятий, она спешит вниз, путается в ногах и чуть не падает, когда достигает гостиной. Вальбурга воспаленными глазами пристально смотрит на залитый лунным светом фамильный гобелен.

— Люмос! – почти выкрикивает она, и свет волшебной палочки заливает волшебную материю, изгоняя тени и сверкая на золотых нитях.

— Что ты...

— Регулус, как же так? – шепчет она, выронив палочку. Та откатывается в сторону, тут же погружая гобелен в сумрак теней.

— Вальбурга!

Орион стремительно хватает ее за плечи и разворачивает лицом к себе – по щекам никогда не плакавшей жены текут слезы. Осознание странной неизбежности накрывает его с головой, заставляет отступить и пристально всмотреться в гобелен, где рядом с безобразной выжженной дырой блестит золотом вязь букв: «Регулус Блэк (1961-1979)» . И тогда у него темнеет перед глазами. Где-то, на грани слышимости, раздаются судорожные всхлипы Вальбурги, где-то, как ему кажется, он слышит жалобные стоны Кикимера, а где-то в этом мире – он точно знает – больше нет его сына.

— Надо сообщить Сириусу, — охрипшим голосом произносит он, когда Вальбурга немного приходит в себя.

— Нет! – выкрикивает она, яростно оскаливаясь. – Это все из-за него.

— Он его брат, родная кровь...

— Он отрекся от нас!

Она еще что-то кричит, но Орион уже не слушает – разворачивается и уходит, аккуратно притворяя за собой двери. И только оказавшись на пороге спальни, с сожалением шепчет:

— Мы первые отреклись от него, Вэл.

лето 1985

Годы идут для Вальбурги однообразной чередой. Осень сменяется зимой, зима – весной, а у нее на душе царит непроглядная зимняя стужа, со снежными буранами, когда наступает вечер, слякотной оттепелью, когда ее навещает Нарцисса, и вечным, иссушающим одиночеством. Орион ушел от нее в тот же год, что и Регулус. Его похороны прошли тихо и незаметно – только короткий некролог в «Ежедневном пророке» и оставшиеся в живых родственники, посетившие фамильный склеп.

С его уходом Вальбурга замыкается в себе и перестает принимать гостей в доме Блэков, словно пытаясь отгородиться от мира, который нанес ей слишком много ран. Первоначальная блокировка камина должна была оградить от докучливых журналистов, непременно желающих знать ее мнение о том, почему большая часть ее родственников оказалась под подозрением в пособничеству Тому-Кого-Нельзя-Называть? И знала ли она, что ее сын был Пожирателем смерти? Или о приговоре Визенгамота, упекшего Беллатрикс Лестрейндж, в девичестве Блэк, в Азкабан? Но потом отпала надобность в камине вообще – никто больше не желал иметь ничего общего с матерью и теткой Пожирателей смерти.

Прокляв незадачливого журналиста, первым сунувшегося на площадь Гриммо, Вальбурга в ярости крушит все вокруг и едва успевает остановиться, когда Кикимер с испуганным воплем аппарирует из-под падающей хрустальной люстры.

«Да как они только смеют осквернять порог ее дома своим присутствием?!» — бьется в висках ярость.

С тех пор она просиживает целыми днями в гостиной с гобеленом, бесцельно бродит по дому, и думает, думает… Была ли ее вина в том, что случилось с Регулусом? Ведь она воспитала его так, как считала нужным. В нем никогда не было той кипучей энергии, что всегда отличала Сириуса, ему, быть может, не хватало смелости брата, его безрассудности и характера, но в остальном Регулус был именно таким, каким она хотела его видеть. И пусть младший сын казался тихим и спокойным, и порой у нее у самой возникал вопрос, а способен ли он на фамильную вспыльчивость, на решительность, с которой Блэки всегда добивались своего, она отчаянно любила его, гордилась и старалась уберечь…

И только перед самой своей смертью Вальбурга вспоминает давным-давно сказанные Альфардом слова: «Однажды ты потеряешь все из-за него. И у тебя никогда не получится ничего исправить. Все, что он говорил, окажется не более, чем пылью на могильных плитах тех, кто тебе будет дорог. И тогда ты еще вспомнишь этот день, и то, что я предупреждал тебя держаться от Риддла подальше!» Ей еще хватает сил удивиться тому, насколько ясно и отчетливо она все помнит, словно Альфард вот только что это произнес… Но разве может она ненавидеть того, кто заставлял ее сердце биться быстрее, того, чьи взгляды она разделяет до сих пор? Того, кто спустя все эти годы и даже после своей смерти остается ее самой главной слабостью?