Привычка рожать (гет)

Ржали все: дома, в академии, на работе. «В чём разница между молнией и нашим Ронни? Молния никогда не ударяет в одно и то же место дважды!»

Рон бы посмеялся с ними, если б всё это не касалась его лично. И надо было так вляпаться! Да ещё когда жизнь немного наладилась.

Успокоила его, как ни странно, Молли, сказав что-то вроде «Где один, там и два, вырастим». Не то чтобы Рон собирался спихивать детей на неё с отцом, но стало легче. Кроме того, он ушёл из магазина: после практики ему предложили место в министерском бюро пропусков, на полсмены. Не предел мечтаний, но теперь хоть можно было читать что-то по учёбе.

А учёба беспокоила. Она по-прежнему давалась Рону сравнительно легко, но он стал задумываться, нужна ли ему аврорская бляха. Курсантов начали всерьёз готовить к оперативной работе, и Рону она была не по душе.

— Я, конечно, не думал, что работа у авроров весёлая, — делился он с Джинни, — но это уж чересчур. То скука, то форменный ужас. Ужас, становящийся скукой. И ты всегда как будто немножко там, потому что это не то, что можно оставить в ящике стола, понимаешь? И как они выдерживают такое изо дня в день? Тут на людей-то смотреть не захочешь.

— Авроры тоже разные бывают, — заметила Джинни. — Вспомни Грюма и Тонкс. Вот если тебе всё это просто не нравится, тогда другое дело.

Рону не нравилось. Но бросить всё и уйти он тоже не мог — пришлось бы выставить себя сосунком, который не знает, чего хочет, так? А он и правда не знал, куда податься. Не в бакалею же возвращаться.

— Что, ловить преступников — не так весело, как тебе казалось? — спросила Паркинсон, когда они в очередной раз сидели на кухне.

— Ты-то откуда… Джинни, что ли, сказала?

Она по обыкновению пожала плечами. Рон помолчал, а потом неожиданно для себя выпалил:

— Грязное это дело.

Думал, Паркинсон будет язвить, но она задумчиво сказала:

— Самые важные профессии всегда грязные.

— Какие же это?

— Целительство, например. Строительство.

— Это ты к чему?

Паркинсон вздохнула.

— Неважно. Но академию лучше закончить. Вас же там всему учат, пригодится. Вдруг…

— Что вдруг?

— Ну, может, опять война.

— Ты сдурела? — вскричал Рон, тут же, впрочем, перейдя на зловещий шёпот — Рэй спал. — Какая ещё война?

Паркинсон отмахнулась.

— В любом случае, нужно, чтоб ты нормально зарабатывал, а после академии тебя куда угодно возьмут.

— Вот так и скажи, что о деньгах думаешь.

— Я думаю о своих детях, Уизли.

— О наших детях, — хмуро поправил Рон.

Резон в её рассуждениях был — диплом академии открывал многие двери. Но из-за дурацкого напоминания о войне Рон задумался: а что будет, если его убьют на задании? Такое случалось довольно часто…

— И кстати, напиши завещание, — сказала Паркинсон обычным ядовитым тоном. — А то вздумаешь ещё помереть не ко времени.

— Паркинсон…

— А что? Мужики на всё готовы, чтобы избежать ответственности.

— Да иди ты!

Из спальни донеслось хныканье. Паркинсон удовлетворённо улыбнулась.

— Ты разбудил, тебе и укачивать.

— Ведьма, — буркнул Рон, привычно подхватывая Рэя на руки.

Но на самом деле он не злился, даже радовался небольшой стычке. Язвительная Паркинсон — это норма. А то в последнее время она всё больше молчала и вообще ходила в себя завёрнутая.

В министерстве перед Роном проходили сотни людей, и он с удовольствием их разглядывал — тренировал наблюдательность. Постепенно научился узнавать беременных, несмотря на широкие мантии. Помимо очевидных признаков, округлившихся форм и удобной обуви, было ещё кое-что. Беременные женщины ступали мягче, двигались более плавно и смотрели по-особому — будто одновременно пытались разглядеть что-то в самих себе.

Паркинсон он тоже иногда видел — та ураганом проносилась мимо, только тощие ноги мелькали. Вопреки всем законам природы она худела и бледнела, становилась угловатей и резче. Когда Рон видел, как она пробегает по коридору, грохоча каблучищами, словно монгольская конница, ему хотелось прижаться к стене. Казалось, Паркинсон объявила кому-то войну и теперь, стиснув зубы, ждала нападения. Иногда, правда, у неё тоже делался особый, обращённый внутрь себя взгляд, но, судя по выражению лица, Паркинсон совсем не нравилось то, что она видела.

А ещё волосы. Не то чтобы Рон зацикливался на внешности Паркинсон, но её волосы, чёрные, блестящие и тяжёлые, ему всегда нравились. За эти месяцы они потускнели и поредели, не говоря уже о том, что вечно зализанная Паркинсон теперь просто связывала их в небрежный узел на затылке — неприятное дополнение к напряжённому иссохшему лицу.

Работала она как проклятая — квартирка была завалена пергаментами, которые надо было рассортировать и подшить. Паркинсон отвлекалась от них, чтобы покачать или покормить Рэя, и только в эти моменты немножко светлела.

Рон не нашёл ничего лучше, как спросить:

— Что-то случилось?

Паркинсон с минуту буравила его неподвижным змеиным взглядом, а потом ответила:

— Без сигарет ломает. Целитель предупреждал, что такое может быть.

— А, — протянул Рон. Про себя он подумал, что дело, конечно, не в сигаретах. А в чём тогда?

С опозданием, но до него дошло, что, возможно, Паркинсон просто одиноко — с родителями она по-прежнему не общалась. И тогда Рон затащил её в Нору на Рождество.

Паркинсон честно выдержала два дня и была вежливым, хотя и отстранённым гостем. Обычная рождественская суета словно обтекала её, к тому же, всё внимание в этот раз уделялось Анджелине: после многочисленных попыток ей наконец-то удалось забеременеть. Все поздравляли их с Джорджем, поднимали тосты, гадали, кто родится.

Паркинсон играла в шахматы с Биллом.

Что интересно, часто выигрывала, а ведь в своё время именно у Билла учился и Рон.

«Надо будет с ней сыграть как-нибудь», — подумал он, но так и не собрался.

Праздники закончились. Лекции вновь чередовались с рабочими сменами, Паркинсон отмалчивалась и пропадала в архиве, а Рэй в свои полтора года радовал окружающих общительностью и прекрасным аппетитом.

Именно это он демонстрировал мартовским утром в кухне Норы, когда Рон спустился завтракать.

— Па! — объявил Рэй, указывая почему-то на горку творожных пончиков.

— Привет… — ошарашенно пробормотал тот. — Мам, а почему Рэй здесь?

— Потому, наверное, что чья-то… Что Панси отправилась рожать, — невозмутимо ответила Молли, пришлёпнув лопаткой очередной пончик.

Рон чертыхнулся. Ну, Паркинсон!

Наплевав на учёбу, он полдняв слонялся по Мунго и всё-таки дождался новости: у них родился ещё один сын.

Благодаря Гарри об этом узнали сокурсники и даже устроили праздник в честь новорождённого. Впрочем, для курсантской вечеринки любой повод годился. Поздно вечером Рон обнаружил себя сидящим в пабе с блондинкой на коленях. Блондинка была ничего такая, но он вежливо ссадил её — грызла совесть за тоскующую в больнице Паркинсон. В итоге Рон достал у перекупщика пачку маггловских сигарет, попутно пригрозив его оштрафовать, и пошёл ночевать на квартиру. Укладываясь на диване в гостиной, в сотый раз напомнил себе отчитать Паркинсон: что за привычка — хранить ключ под ковриком…

* * *

Рон планировал забрать её из Мунго сам, но Паркинсон, конечно же, рассудила иначе: на третий день заявилась рано утром и разбудила его вопросом:

— Как там Рэй?

— Нормально, нормально… — Рон сел на диване, и Паркинсон тут же сунула ему в руки тёплый кулёк.

Рон, помедлив, отогнул краешек пелёнки. Младенец моргал круглыми глазками, и почему-то сразу было ясно, что со временем они станут чёрными. Светлый пух у него на макушке отливал рыжиной. Рон перевёл взгляд на Паркинсон.

— А ты как?

— У меня молока нет.

— В смысле? — Рон поводил рукой перед грудью. — Да?

— Да.

— И как же теперь?

— Хорошая смесь стоит дорого, поэтому…

— Но деньги-то есть!

— Но и детей у меня теперь двое.

— У нас, ты хочешь сказать. — Рон вновь посмотрел на сына. — Как назовём?

Паркинсон присела на краешек дивана.

— Мне всё равно.

«Всё равно» растянулось на получасовой спор.

— Нужно что-нибудь простое, — упирался Рон. — Это же ребёнок! Рэймонда вон никто не зовёт полным именем.

— Уизли, ты идиот? Он не всегда ребёнком будет!

— Всё равно, нечего выпендриваться. Нужно нормальное английское имя.

— Джон? — ехидно уточнила Паркинсон.

— А почему нет? Так королей звали, между прочим, да и Джонов у нас в семье ещё не было. — Рон покачал сына. — Ну как, Джонни, нравится тебе имя?

Но тот, пригревшись, спал у него на руках.

Рон думал — со вторым ребёнком будет проще. Тогда он ещё не знал, что придётся несколько раз в день мотаться в Мунго за грудным молоком, которым их выручали на добровольных началах. И если от одной порции Джонни спокойно засыпал, то от другой мог начать беспокоиться или плакать. К рёву подключался и Рэй. Паркинсон бесилась, а полумёртвый Рон сбегал отдыхать в академию — на вскрытие или лекцию по криминалистике.

Неизвестно, чем бы это кончилось, но вскоре родила Анджелина. Она предложила выкормить и Джонни.

Рон мысленно вознёс хвалу за упрямство Паркинсон — за то, что всё-таки отстояла подключенный камин. У Джорджа с Анджелиной он тоже был, и теперь можно было без проблем отправлять к ним Мисси с ребёнком. Хотя чаще Рон относил его сам.

— Круто, да? — сказал как-то Джордж, наблюдая за Анджелиной и детьми. — Фредди только родился, а уже завёл себе брата. Вот это по-нашему!

— Но они всё-таки не родные, а кузены.

— Что бы ты понимал! В старину молочные братья считались такими же близкими, как и кровные. И смотри, как они похожи, две рыжих головы…

Рон не стал спорить. В конце концов, даже имена «Джон» и «Джордж» немного похожи.

— Кстати, ты бы присмотрелся к Панси.

— В смысле?

— Нет, я ничего не хочу сказать, она девчонка стоящая, просто… — Джордж замялся. — … с ней как будто не всё ладно. Ты разве не замечал?

— Замечал, конечно. — Паркинсон в последнее время напоминала свой собственный призрак. — Может, слишком много родов?

— Может быть. Но мне кажется, тут дело серьёзное. Я ведь кое-что знаю об этом, понимаешь? Мне не нравится её состояние.

Рон пожал плечами. Он предпочитал думать, что Паркинсон просто устала и, как мог, старался облегчить ей жизнь.

Возиться с детьми и наблюдать за ними оказалось занятно, хоть и утомительно. Рон теперь умел и укачивать, и кормить, и ещё сотню вещей. Он стал чаще оставаться в квартире. Паркинсон не возражала. Она уходила на кухню и дымила в форточку, устремив немигающий взгляд непонятно куда — то ли вдаль, то ли вглубь.

И кто бы мог подумать, что рванёт всё это из-за какой-то паршивой детской присыпки.

Рон пеленал Джонни и случайно опрокинул баночку. В воздух взметнулось пудровое облачко, немножко присыпки попало в глаза Рэю, который крутился тут же. Он начал хныкать.

— Тихо, тихо, — забормотал Рон, пытаясь одновременно убрать беспорядок и закончить пеленание.

— Прекрасно, — сказала Паркинсон. — Ты хоть знаешь, сколько она стоит?

— Да ладно тебе, сколько там она может стоить.

— Это самая лучшая присыпка. — Голос Паркинсон опасно завибрировал. — И нужна она не для того, чтобы рассыпать по всей комнате!

Рэй заревел в голос.

— Я на эту сраную присыпку зарабатываю, между прочим! — не выдержал Рон.

Теперь заплакал и Джонни. Мисси серой тенью прошмыгнула к столу, забрала его, взяла за ручку Рэя и скрылась с ними в спальне.

Рон, чихая от присыпки, собрался высказать Паркинсон ещё кое-что, но она вдруг повернулась и, как-то деревянно переставляя ноги, ушла в кухню. Двумя взмахами палочки Рон убрал пятна.

— И кстати, если ты думаешь… — начал он.

Тут раздался громкий треск.

— Паркинсон? Ты чего там… Драный Мордред!

Рон застыл на пороге. Кухонный стол был расколот, стёкла пошли трещинами, обои повисли на стенах бумажными фестонами. Над умывальником корчился латунный кран: он ронял в раковину капли расплавленного метала, которые, остывая, тихонько шипели. Воздух гудел от напряжения, потрескивал, и волосы у Паркисон практически стояли дыбом, но смешным это не казалось.

— Уизли, — сказала она неестественно тонким голосом, — кажется, у меня проблемы.

* * *

— Ты только не бойся. Этот целитель, то есть врач, — знакомый родителей Гермионы. Они сказали, ему про тебя, и что…

— Уизли, по-моему, боишься здесь ты.

Они стояли в приёмной психотерапевта и шёпотом переругивались.

— Ты, главное, про свои всплески магии не ляпни.

— У меня, может, и едет крыша, но дурой я пока стала!

— Но если что, я буду тут, поблизости.

— Не надо меня сторожить!

— Да нет, я к тому, что память ему подправить можно, если ты чего сморозишь. Хотя психам это, наверно, простительно… Ой.

— Уизли, ты что, нарочно? Какой я тебе псих?

— Ладно, ты иди, иди.

Паркинсон одёрнула маггловское платье и, постучав, вошла.

Рон плюхнулся на диван и уставился в кипенно-белый потолок. Он ругал себя за недогадливость, за то, что не понял, как на самом деле плохо Паркинсон. С другой стороны, людям в двадцать с небольшим вроде не полагается знать о затяжных депрессиях, а уж о послеродовых — тем более. Да и не особо об этом говорили. Рон смутно помнил виденное где-то упоминание о зелье от «чёрной хандры», и всё. Сумасшедших обычно содержали родственники, а самых буйных или тех, кто, как родители Невилла, совсем не могли себя обслуживать, отправляли в Мунго. Но ведь проблемы могли быть у многих.

Он вдруг подумал: а что если бы у Волдеморта в своё время был хороший мозгоправ? Может, и не стал бы он тогда Волдемортом. Рон представил его сидящим в аккуратной приёмной, вроде этой, и хмыкнул.

— Что смешного? — Паркинсон неслышно подошла сзади.

— Ничего. Эй, а ты что, уже закончила?

— На сегодня — да. — Она подала ему сложенную бумажку. — Вот эти лекарства надо купить.

— Ты будешь пить пилюли для психов? А это не опасно?

— Уизли, ты всё-таки мракобес. Это антидепрессанты, нормальная практика при… таких проблемах.

— А ты у нас как будто специалист по всему маггловскому?

— Вообще-то почитала кое-что, прежде чем идти невесть куда, — снисходительно ответила Паркинсон.

«Вот вроде и не назвала идиотом, а как будто назвала», — подумал Рон, поднимаясь. Когда они вышли на улицу, он, как бы между делом, спросил:

— А почему ты мне ничего не сказала?

Паркинсон ответила не сразу.

— Думала, само пройдёт. И ещё… я опасалась.

— Чего?

— Что не вылечусь. Что ты заберёшь детей, а меня запрёшь в Мунго.

Рон остановился, неверяще глядя на неё.

— Ну, знаешь… И кто тут после этого мракобес?!

— Да ладно. Это даже было бы разумно.

— Так, я всё понял. Пей свои пилюли, может, хоть они дурь из головы выбьют.

Но о разговоре Рон не забыл и вскоре вновь оказался у Кингсли.

— Ты прав, конечно, — сказал тот. — Нам многому нужно научиться у магглов, в том числе и в отношении медицины. Но на всё это нужно время. Сейчас главное — укрепить власть и пересмотреть законодательство, реформировать налогообложение. А ещё — судебная система, аврорат, чтобы был порядок. Тут я, кстати, на вас очень рассчитываю.

— Но мозгоправы людям нужны не меньше авроров, особенно после войны!

Кингсли усмехнулся.

— Просто тебя это коснулось, и ты задумался. Но повторяю: не всё сразу.

Ничего не оставалось, как позаботиться о своих психах самостоятельно.

Рон прочёл кучу маггловских статей про депресии, антидепрессанты, про их побочные эффекты. Он, как мог, приглядывал за Паркинсон, тайком проверял коробочки с её таблетками, однако никакой зависимостью там и не пахло. Она просто прошла курс лечения и стала похожа на человека: немного поправилась, сделала стрижку, начала общаться с людьми. Даже каблуки её теперь стучали не так зловеще.

Были в этой истории и плюсы: Рон вновь сблизился с Гермионой. Когда она пришла им на помощь, прошлые обиды и сожаления показались такими мелкими. Рон понял, что скучал по ней, и было так здорово опять разговаривать обо всём на свете, безо всякой неловкости. С Малфоем, правда, у него по-прежнему не ладилось, но, говоря словами Кингсли: «Не всё сразу».

Паркинсон же внезапно помирилась с родителями. По крайней мере, Рэй начал у них гостить — один, а то и два раза в месяц.

— Ну, чему научили тебя мамины родители? — спрашивал Рон, косясь на Паркинсон. — Пить кровь или, может, спать, зацепившись когтями за потолок?

— Да! — охотно соглашался Рэй.

Ему исполнилось два года, и более подвижного и разговорчивого ребёнка трудно было представить. Рэй ходил, бегал, всюду совал носишко и при этом безостановочно лепетал что-то на своём детском языке.

— Наверное, политиком будет, — приговаривала Молли. — Или артистом.