Свитер на Рождество (джен)

Я никуда не спешу.

Тихо пахнет хвоей и немного мандаринами. Дом живет своей жизнью, осторожно поскрипывает, вздыхает половицами, шуршит занавесками. Мне порой кажется, что не мы создали дом, а дом когда-то создал нас — непутевых, с вечно пустым кошельком и привычкой держаться плечом к плечу. Может, и правда так — новый сын рождается тогда, когда Нора решает подарить нам еще одну комнату?

На часах с кукушкой — два часа до Рождества. Как ни странно, дети спят. В руках мельтешат привычные спицы — одна немного погнутая, другая потускнела от времени и количества одежды, связанной с ее помощью. Поправляю очки, сползшие на нос, прикидываю длину свитера и вяжу дальше.

На столе — аккуратный ряд из разноцветных кульков. По молодости Артур все шутил надо мной, когда узнал, что и вяжу, и упаковываю эти невзрачные подарки я всегда вручную. "Без всякой магии? Прямо как настоящие маглы?" — все смеялся он.

Глупенький.

В этих смешных и колючих подарках волшебства больше, чем во всей Британии. Магии, которой не нужна ни палочка, ни заклинание. Ей нужно лишь женское сердце — и дети.

Любовно провожу рукой по свитерам.

Красно-серый — это Биллу. Как быстро он вырос... давно ли учила его гонять гномов? А теперь Артур ходит к нему за советом. Умница наш. Первенец.

Зеленый — для Чарли. Среди бескрайних пустынь и дремучих лесов вспоминай, пожалуйста, о палисаднике, что растет возле твоего родного дома. Знай, что тебя здесь всегда ждут.

Красный — для Перси. Перси, мой Персиваль — какое красивое у тебя имя. Ты немножко оступился, сынок — но мы с папой всегда тебе готовы помочь. Ты наша гордость.

Тебе, моя маленькая птичка Джинни — желтый. Радуйся жизни, солнышко мое. Совсем скоро ты сама станешь мамой, и поймешь, что значит — быть по-настоящему счастливой.

Ронни-кин, тебе пусть будет бирюзовый. Этот цвет неимоверно идет к твоим глазам — да и ты наконец не будешь дуться весь вечер, что свитер перевязан из старой одежды братьев. Пойми, сынок: младший — не значит забытый. Ты грел мое сердце, когда старшие братишки уже убегали к папе. А какими влюбленными глазами на тебя смотрела крошка Джинни, забавно топая неуклюжими ножками свои первые пару метров?

Тебе, Джордж, я подарю белый свитер. Не начинай жизнь с чистого листа, сынок. Начни новую страницу в книге своей жизни.

На часах — почти полночь. Довязываю последний свитер — золотой. Тонкие шерстинки порой выпадают из вязки, оседая на моих коленях светящейся пыльцой.

Как жаль, что я больше не смогу подарить тебе подарков, мой Фред. Как ты там?

Трещит, капая желтым воском, свечка. В доме такая тишина, что, кажется, я могу услышать сны моих детей. Такие разные, такие... мои. Помню, подрастая, все они так любили меня спрашивать: "Мамочка, а кого из нас ты любишь больше?" Я тогда усаживала их кружком подле себя и повторяла одни и те же слова, которым меня научила еще моя мать: "Маленького — пока не вырастет, больного — пока не поправится, вышедшего из дома — пока не вернется. И каждого из вас — пока я жива". Клопыши и не понимали еще толком — обижались порой: "А-а-а, вот он болеет, значит, его ты больше любишь?" И я тогда прижимала их к себе покрепче, а сердце тихо млело от чистого аромата их пушистых головок.

— Молли?

За светлыми воспоминаниями я и не заметила, как на кухню спустился Артур. Вот он стоит у дверей — такой близкий и понятный, словно он — часть меня. Подходит ближе, кладет мне на плечи руки и задумчиво смотрит на пестрые свитера.

— Ты и Фреду связала? — спрашивает он.

В кухне тепло и тихо, и чуть поскрипывают половицы, когда Артур переступает с ноги на ногу. Если закрыть глаза, то можно почти поверить, что этот — золотой — свитер тоже завтра обретет своего хозяина. Неловко сминаю обновку, и солнечные шерстинки осторожно покалывают запястья.

— Как ты считаешь, родная... — Артур затихает, словно обдумывает что-то серьезное. — Может, попросим Патронуса отнести ему подарок?

— Патронуса... — откликаюсь я. Сработает ли? — Попробуем?

Артур накладывает на нас согревающие чары, и мы, стараясь не шуметь, выходим на улицу. Декабрьская ночь светла от полной луны, и ясное небо смотрит на нас сотнями крошечных солнц. Мне очень хочется создать Патронуса самой, но отчего-то на ум не идет ни одно счастливое воспоминание. Словно все, что в жизни было — лишь Последняя битва и эта ночь.

— Давай-ка я, — понимающим голосом произносит Артур. Несколько секунд — и серебристый юркий горностай узкой змейкой принимается виться между нами. — Да постой ты, хитрина, — по-хозяйски командует Артур и поднимает руку, подзывая Патронуса. — Ну-ка, примерь.

Зверюха тревожно ерзает, укутанная в длинный свитер, и я невольно улыбаюсь, замечая, как нелепо смотрятся вместе золотой и серебряный, и почти слышу, как Фред и Джордж шутят: "Мам, пап, сикль галлеон надел!"

Покружив с пару минут, горностай кивает и взмывает высоко в небо, исчезая в сизой темени подобно падающей звезде.

Артур притягивает меня к себе, и мы еще долго молча стоим, пытаясь разглядеть среди множества звезд ту, что появилась там совсем недавно. И пусть мы больше не скажем об этом ни слова, но я знаю, о чем попросим Рождество.

Пусть Фред получит свой подарок.