Амнезия или яркий духом и разумом (гет)

– Сколько видите пальцев? – врач-нейрохирург наклонился к молодому парню, заметив, что тот открыл глаза.

Парень сфокусировал взгляд. В глазах всё плыло.

– Шесть.

– Так вы так и не вспомнили своё имя?

– Меня зовут… Чёрт! Я не знаю!

Доктор Дэниел Тэйлор нахмурился.

– Ладно, отдыхайте. Я рад, что вы пришли в себя.

Он вышел из реанимационной палаты, тихонько прикрыл дверь, оставив пациента под присмотром медсестры. Навстречу ему поднялись пожилая чета – мистер и миссис Джонсон. Собственно, именно они вызвали неотложку, когда обнаружили практически на крыльце своего дома человека без сознания.

– Мистер Тэйлор, как он?

– Состояние стабильное. Давайте пройдём в мой кабинет, мне нужно задать вам ещё пару вопросов.

Старушка послушно кивнула. Её муж бережно подхватил жену под локоть, и они засеменили за доктором Тэйлором в ординаторскую. Дэниел Тэйлор прошёл за стол, предложив устраиваться супругам поудобнее, и задумчиво углубился в свои записи. Джули и Марк Джонсон робко молчали, ожидая, когда врач начнёт разговор. Наконец, он оторвал взгляд от бумаг:

– Итак, что мы имеем. Молодой человек, на вид двадцать пять – двадцать восемь лет, рост около шести футов, телосложение среднее, с хорошо развитой мускулатурой. Либо парень занимается спортом, либо его работа связана с физическим трудом. Волосы рыжие, глаза голубые, европейской внешности. На безымянном пальце левой руки – обручальное кольцо. На лопатке имеется татуировка. Найден без сознания двадцатого апреля две тысячи восьмого года мистером и миссис Джонсон на пороге своего дома по адресу: графство Суррей, округ Уэверли, Фарнхайм, долина Уэй. Вы точно раньше никогда его не видели?

Джули Джонсон, волнуясь, комкала кружевной платочек, отвечая на вопрос:

– Нет, нет, мы же уже говорили. Марк пошёл утром проверить почтовый ящик и нашёл бедного мальчика возле нашей калитки. Сначала мы, понятное дело, очень напугались, но потом Марк пощупал пульс у парня, хвала небесам – он оказался живой, и вызвали 911. Бригада увезла его в дежурную больницу. А сегодня я упросила Марка узнать адрес больницы, и вот – мы приехали, – она развела в стороны руки и всхлипнула. – Бедный мальчик! Он не похож на бандита!

Дэниел Тэйлор согласно кивнул:

– Да, вы знаете, в крови пациента не обнаружено никаких алкогольных, наркотических или иных психотропных препаратов. Все показатели в норме. Я бы даже сказал – в отличной форме. У молодого человека сильнейшая черепно-мозговая травма. Сотрясение мозга. Удивительно, что он так быстро пришёл в себя. Утром здесь были полицейские – мы обязаны сообщать о подобных вещах. Думаю, вам тоже придётся ещё с ними встретиться. Возможно, судя по характеру травмы, парня сбила машина, но не берусь утверждать. Как он оказался у порога вашего дома – загадка. Полицейские завели уголовное дело по факту нанесения тяжких телесных увечий. Личность молодого человека пока не установлена. Прошло ещё мало времени, возможно, родственники ещё не заявили об исчезновении. Ориентировки с его данными были разосланы во все ближайшие полицейские участки. Дактилоскопическая экспертиза оказалась безрезультатной – данных нет в базе. Но меня беспокоит другое. К сожалению, мои опасения подтвердились. Конечно, точность и специфику диагноза мы подтвердим после всех положенных процедур, но коротко скажу так – у парня амнезия. Это ретроградная травматическая форма. Он прекрасно осознаёт всё, что происходит с ним сейчас, но совершенно не помнит события, предшествующие несчастному случаю. К счастью, такая форма амнезии обратима. Как правило, после лечения и реабилитационного периода при должном уходе и условиях память восстанавливается полностью. Близкие события, знакомые вещи, обстановка могут привести к резкой внезапной разблокировке сознания. Хотя иногда память восстанавливается постепенно эпизодами, вспышками. Дело ещё вот в чём. Сейчас мы проводим курс нейропсихологической реабилитации. Больной сегодня будет переведён в стационар ещё сроком на десять дней. Кто оплатит лечение?

– Мы возьмём все расходы на себя! – Джули Джонсон попыталась вскочить, на ходу расстегивая сумочку, но мистер Тэйлор жестом попросил её сесть обратно. На его лице читалось облегчение, что они так быстро решили щепетильный момент.

– В отделении Красного Креста Уэверли есть квота на оплату таких случаев, но это всегда такая волокита. Я рад, что вы не остались в стороне от участия в судьбе молодого человека. Это весьма благородно с вашей стороны. Будем надеяться, что когда его родственники найдутся, они отблагодарят вас.

Марк Джонсон впервые нарушил молчание:

– Мистер Тэйлор, понимаете, мне трудно про это говорить. Пять лет назад, двадцатого апреля, погиб наш единственный сын. У нас с женой долго не было детей, Хью был поздним ребёнком. В тот день рядом с долиной остановилась семья на пикник – Уэй протекает от нашего дома буквально в двух шагах. Это было воскресенье, Хью приехал на выходные порыбачить. Мы с женой возились на садовой дорожке, когда услышали крики. Девочка собирала первые цветы и сорвалась с обрыва. Хью был совсем рядом и, конечно же, бросился в воду. Он подоспел вовремя – ребёнок не умел плавать и практически ушёл под воду. Когда Хью вытащил девочку на берег, все сразу принялись хлопотать вокруг неё, никто не заметил, что Хью стало плохо. У него было больное сердце…

Этот день всегда очень тяжёлый для нас. Господь послал нам этого мальчика или нас к нему именно двадцатого апреля не случайно. Где-то его ждут родители. Возможно, у него большая дружная семья. Мы потеряли Хью. Ему было всего двадцать пять. Я никому не пожелаю потерять ребёнка. Мы сделаем всё, что в наших силах. И после госпитализации мы его заберём к себе. Пока он всё не вспомнит.

– Церебролизин можно отменить. Энцефабол пока оставляю, – доктор Тэйлор сделал несколько размашистых движений ручкой на планшете назначений и прикрепил табличку обратно, на спинку кровати.

– Ну, молодой человек, как себя чувствуете? – теперь он переключил своё внимание на пациента.

– Нормально, спасибо. Только чувствую себя дураком. Доктор, скажите, это пройдёт?

– Нет причин полагать, что память не восстановится. Нужно время. В основе амнезии лежат нарушения и деформации формирования, закрепления или воспроизведения временных корреляций. Что, так ничего и не вспомнили?

Парень сосредоточенно нахмурился. Всё что он помнил о себе – это то, что очнулся здесь, в этой больнице. Кто он, где живёт, как его зовут – ничего этого он не знал. В голове картинки прошлого завесили плотным чёрным занавесом. Чёрт! Как овощ какой-то! Ведь кто-то он есть на самом деле?

– Нет, ничего не помню.

– Хорошо, хорошо, не волнуйтесь. У меня для вас приятная новость. Завтра мы вас выписываем. Патронажная сестра будет приходить к супругам Джонсон, где вы остановитесь, и будет следить за вашим самочувствием.

– Почему они мне помогают? Миссис и мистер Джонсон приходят ко мне каждый день.

– Мир не без добрых людей! Ещё хотел вам сообщить, что поиски полицейских ничего не дали. Никто не заявлял о пропаже человека с похожими приметами, как у вас. Это странно. Хотя, может, надо искать чуть дальше окрестностей Фарнхайма. Теперь я с полной уверенностью могу утверждать, что черепно-мозговая травма, полученная вами – результат сильнейшего удара тяжёлым предметом. Вы умеете водить машину, кстати?

– Я? Не помню…

– Ладно, ничего страшного. Возможно, какие-то незначительные детали, события смогут прояснить ситуацию. Всего доброго, – Дэниел Тэйлор пожал руку молодому человеку и вышел.

Рон Уизли, а это был именно он, мучительно старался вспомнить хоть что-то. Пока он не знал – кто он. Как его зовут. Кто его семья. Он не знал, что он – волшебник. Он не помнил, как вечером девятнадцатого апреля выскочил поздно вечером из подъезда всего лишь, чтобы сбегать в магазин напротив. Гермиона захотела суши, хотя обычно терпеть их не могла. Как она его виновато не отговаривала, он чмокнул её в щёчку, сказал, что через десять минут вернётся и понёсся в круглосуточный супермаркет, прихватив с собой только портмоне с магловскими деньгами. Палочка осталась дома, в коридоре на тумбочке – он же выбегал ненадолго. На автомобильной стоянке перед супермаркетом неожиданно столкнулся с двумя парнями, которые только что обчистили банкомат. Рон этого, конечно, не знал, а отморозки не знали, что он ничего не видел. С перепугу грабители пшикнули в глаза Рону какой-то гадостью из баллончика, и пока он протирал глаза, запихали его в свой Noble и газанули со стоянки. Рон, понятное дело, не собирался тихо смириться с внезапным похищением, за что получил битой по голове. Грабители, по плану, должны были затаиться в Гемпшире, и появление свидетеля совсем не входило в их планы. Они мчались по трассе, переругиваясь между собой, и всё время боялись, что сзади раздастся вой полицейских машин. Когда миновали Фарнхайм, проехав почти тридцать миль от Лондона, свернули с трассы и запетляли между вересковых пустошей и долин Уэя, заметая следы, намереваясь выскочить на трассу у самой границы Суррея. Отморозки остановили машину, нервно оглядываясь, выволокли свою жертву из салона и бросили бы прямо так, но тут Рон замычал. Он стал приходить в себя. Один из парней схватил биту и обрушил на голову Рона серию мощных ударов, пока его не перехватил за руку напарник.

– Хватит с него. Ты ему и так, кажется, череп проломил. Нам только мокрухи не хватало. Поехали!

Они вскочили в спорткар и газанули подальше от этого места. Живописный Уэй излучиной протекал у самой границы поместья Уэверли, некогда могущественного аббатства. Небольшие уютные домики спрятались по всей долине, в разные стороны от развалин монастыря. В основном здесь проживали пенсионеры. В одном из коттеджей жили миссис и мистер Джонсон, которые на протяжении многих лет вели тихую размеренную жизнь, с ежедневными одинаковыми заботами, как, например, утренний поход к почтовому ящику за свежей газетой…

На следующий день после разговора с доктором Тэйлором Рона выписали. Странные это были ощущения – ехать в такси с незнакомыми людьми в неизвестное место. Он смотрел в окно, невольно залюбовавшись пейзажем пустошей. Он надеялся, что как только окажется вне стен больницы, что-то вспомнит, но ни город Фарнхайм, через который они проехали, ни сменяющиеся зелёные косогоры не были ему знакомы. Когда вышли из машины, возникла неловкая пауза. И Рон, и супруги Джонсон чувствовали себя не в своей тарелке. Видимо, Джули понимала настроение Рона, потому что легонько дотронулась до его плеча:

– Ничего, сынок, не переживай, всё образуется. Пойдём!

Коттедж Джонсон был небольшим, но очень уютным. Чистенькая, аккуратная кухня, большой холл на первом этаже и несколько спальных комнат на втором. Рону выделили угловую комнату с видом на Уэй.

– Располагайся, – мистер Джонсон гостеприимно распахнул двери нового обиталища Рона. – Скоро будем обедать.

Рону располагаться долго не пришлось, так как и вещей-то у него не было. Он огляделся. Комната принадлежала, судя по всему, парню – вся обстановка говорила об этом. Кровать вдоль стены, платяной шкаф-купе, письменный стол возле окна, да ещё крутящийся стул с высокой спинкой – вот и вся обстановка. Стены над столом были увешаны фотографиями и плакатами рок-групп и футбольного клуба «Сканторп Юнайтед», как прочитал Рон на афише. Покрывало на кровати было бордово-голубым, под цвет любимой команды хозяина комнаты. Что-то щёлкнуло в сознании Рона, когда он разглядывал фотографии. Что-то в них было неправильно, но он не понял, что именно. Возникло стойкое ощущение, что фотографии должны быть другими. Так и не поймав мысль за хвост, он взял со стола фото в рамочке. На него смотрел, улыбаясь, молодой черноволосый парень, примерно его лет, очень похожий на мистера Джонсона. Только глаза ему достались от матери – такие же добрые и распахнутые, как у Джули. Значит, это комната их сына. Интересно, где он сейчас? Из раздумий его вывел стук в дверь.

Мистер Джонсон после предложения войти заглянул в комнату:

– Я не помешал?

– Нет, что вы, проходите.

Рон перевёл взгляд с фотографии парня на вошедшего Марка и заметил, что тот тоже смотрит на портрет.

– Это ваш сын, верно? Он очень похож на вас. Где он сейчас?

– Да, это Хью. Хью нет с нами. Он погиб. Пять лет назад.

– Простите, я не знал.

– Ну что ты, ничего страшного. Это комната Хью, она полностью в твоём распоряжении. Джули сказала, что у Хью в шкафу много вещей – мы не смогли их выбросить – ты можешь пока воспользоваться. У вас практически один размер. А завтра мы съездим и купим тебе новые.

– Но вы не должны мне покупать вещи! И, вообще. Я не знаю, что бы делал, если бы не вы. Куда бы я пошёл? Чёрт, как же всё непонятно! Драный Мерлин!

– Что ты сказал?

– Простите, вырвалось.

– Нет, я просто никогда не слышал такого ругательства, по крайней мере, в нашем округе. У нас так точно не ругаются! Откуда это слово? Оно тебе ни о чём не говорит?

Рон задумался:

– Нет. Я бы очень хотел всё вспомнить, но пока, видимо, придётся полагаться на волю случая.

– Ладно, пойдём вниз. Давно я не видел Джули такой оживлённой.

Рон и Марк Джонсон спустились вниз, где хлопотала у обеденного стола Джули. Она радостно улыбнулась мужчинам и предложила садиться. Разговор не клеился. Рону не верилось, что всё это – реальность, но, увы, другого дома, другой семьи, другого совместного обеда или ужина он не мог никак вспомнить, чтобы оттолкнуться от чёрной завесы пелены.

На десерт Джули приготовила замечательный пирог с патокой, и Рон, неожиданно для самого себя, вдруг выпалил:

– Как вкусно! Я обожаю пирог с патокой.

Повисла пауза, после которой Рон вздохнул:

– Ну, хоть что-то. Так и запишем – в прошлой жизни я ел пироги с патокой.

– Послушай, сынок, – Джули посмотрела в глаза Рона, – как нам к тебе обращаться? Пока ты не вспомнил своё имя, может, придумаем тебе новое? Я понимаю, это странно, но не может же человек быть совсем без имени!

Пока он лежал в больнице, психолог на одном из сеансов зачитывал ему монотонным голосом весь перечень мужских английских имён, да и не только английских, многозначительно поглядывая на Рона всякий раз, когда лицо его воодушевлялось. Но вспомнить своё имя он так и не смог, хотя некоторые ему показались смутно знакомыми.

– Знаете, если вы не против, можете называть меня Хью.

– Яркий духом и разумом, – прошептала Джули.

– Что?

– Так звали нашего мальчика. Хью – от Хьюго – яркий духом и разумом. Спасибо тебе, что ты выбрал это имя.

Вечером Рон спустился в гостиную, где Марк за журнальным столиком разыгрывал сам с собой шахматные этюды. Рон присел рядышком. Мистер Джонсон расставил фигуры на доске, заглянул в журнал и сделал пару ходов, переместив пешки с обеих сторон e2-e4, e7-e5 и f2-f4. Рон со знанием дела прокомментировал:

– Королевский гамбит.

Марк удивлённо поднял брови:

– Хью, ты умеешь играть в шахматы?

Рон посмотрел на шахматы, на мистера Джонсона и растерянно произнёс:

– Не знаю.

– Давай попробуем! – Марк азартно пододвинул доску на середину столика.

Первую партию Рон выиграл слёту, во второй не оставил Марку никаких шансов, в третьей мастерски расправился с ним в самом начале. Марк восторженно воскликнул:

– Нет, вы только посмотрите на него! В жизни меня ещё так не раскатывали! Это была самая выдающаяся партия!

В голове Рона неожиданно прозвучал старческий голос: «За самую выдающуюся партию в шахматы…» Он прислушался, стараясь вспомнить, чей это голос, и какая партия в шахматы ему, видимо, принесла грандиозный успех. Но голос старца уже потонул в тумане.

– Хью? Ты что-то вспомнил?

– Нет. Показалось. Но в шахматы я действительно играл раньше.

– Кстати, мистер Тэйлор сказал, что, возможно, ты занимался спортом. Вряд ли шахматы могут накачать такие бицепсы, – Марк с уважением указал на плечи Рона. – Давай попробуем посмотреть спортивный канал, может, ты что-нибудь вспомнишь?

Сначала они смотрели теннис, затем волейбол, а потом канал начал транслировать Лигу Чемпионов УЕФА. Рон с интересом смотрел за перемещением футболистов по полю, но никаких ассоциаций матч у него не вызывал. На двадцать пятой минуте голкипер одной из команд в пантерском прыжке взял немыслимый мяч прямо из «девятки». На замедленном повторе вратарь вновь и вновь крупным планом спасал свою команду от верного гола, а Рон почувствовал, что в ушах зазвенело.

– Я – вратарь!

Марк радостно хлопнул в ладоши:

– Замечательно! Ты футболист?

– Нет. Это не футбол. Это другая игра. Но я точно знаю все те ощущения, которые переживает сейчас этот парень на экране.

– Ну, что ж. Уже кое-что! Верно? Не отчаивайся. Ты обязательно всё вспомнишь!

Так Рон-Хью поселился у супругов Джонсон. Раз в неделю приходила медсестра, которая мерила Рону давление, заставляла высунуть язык, ставила какие-то примочки к вискам, записывала все показатели в тетрадку и уходила до следующего раза. Через месяц Рону было велено прийти на приём к мистеру Тэйлору.

Рон ужасно злился, что никак не мог сосредоточиться. Ему казалось, что ещё чуть-чуть и всё получится. Но всё время удача ускользала в последний момент. Он словно ходил рядом – вот только протяни руку и возьми, но никак не получалось. Утром у него было стойкое ощущение, что во сне он был прежним. Просыпался в тревоге и тоске, оставляя все свои сновидения в тумане. Это было мучительно. Доктор Тэйлор ещё в больнице посоветовал не напрягаться, но как тут ходить и не думать! Рон потряс головой. Может, он делает хуже, слишком усиленно пытаясь всё вспомнить? После его стараний выхватить из смутных обрывочных видений детали начинала болеть голова. Механическая память спокойно выдавала ему его прежние привычки, склонности, но вот то, что действительно важно – не удавалось ухватить никак. Он чувствовал, что есть очень существенная деталь. Стоит это вспомнить – и чёрный занавес сразу откроется. Но пока не получалось.

Он помогал Марку по дому, они много разговаривали, и Рон всё надеялся, что память к нему вернётся. У Марка в гараже было много различных инструментов, рыболовные снасти, подержанный древний пикап «Мини», продолжающий верно служить хозяевам, садовый инвентарь и прочий хлам, который скапливался годами. Когда Рон первый раз зашёл в гараж, он с удивлением взял в руки отвёртку. Что-то отозвалось колокольчиком в душе – этот предмет ему явно был знаком. Марк, заметив интерес Рона, предложил ему помочь отрегулировать косилку. Но Рон явно не умел пользоваться отвёрткой, руки его точно этого не помнили.

Много открытий принесла ему поездка в Фарнхайм. Джули и Марк не пожелали слушать никаких возражений Рона, что ему неловко пользоваться их добрым отношением. Сначала они посетили магазины одежды. Рон с удовольствием выбрал себе в бутике несколько футболок с весёлыми надписями. Тут уж он точно был уверен, что в прежней жизни ему нравились именно такие.

Он обнаружил, что обожает сладкое, когда они с четой Джонсон оказались на знаменитой ярмарке сладостей. Джули лишь добродушно улыбалась, когда они сидели в кафе, и Рон поглощал эклеры.

Впечатлений было море. Фарнхайм оставил о себе самое приятное впечатление. Но Рон всё время надеялся, что его кто-нибудь окликнет, или какое-нибудь место покажется ему знакомым. Он всё представлял – каково это, когда к тебе подбегают с распахнутыми объятиями, а ты стоишь, как дурак, и не знаешь, как реагировать. Но никто не подошёл, никто не окликнул, и настроение плавно опять скатилось к унынию, когда уже после обеда ехали в долину Уэй. Сначала они с Джули и Марком оживлённо переговаривались, наблюдая за живописными пейзажами, но постепенно разговор стух. Рон уставился в окно и замолчал. В стекле отражались его глаза, которые словно заглядывали внутрь и спрашивали: «Ну? Кто ты?» Рон стиснул кулаки. Кольцо на левой руке больно врезалось в ладонь. Он много раз рассматривал это колечко, которое было свидетельством того, что где-то у него есть семья. Возможно, они его ищут, скучают. А, может, кольцо на пальце – чистая формальность? Если у него есть горячо любимая жена, почему он никак не может вспомнить её? Нет, он был уверен, что брак его на самом деле союз двух любящих сердец. Это было на подсознании. Как то, что он любит долго спать по утрам, как то, что любит выходить из душа в одном полотенце, так и тут – он знал, что у него есть человек, который для него весь мир. И от этой уверенности становилось ещё хуже. Потому что память поставила барьер на всё, что было до несчастного случая. Хотя он и этого не помнил.

Из мрачных раздумий его вывел удивительный вид за окном. Они уже миновали Фарнхайм, и путь их пролегал мимо развалин поместья Уэверли.

– Марк, что это за место?

Марк обернулся:

– О! Это усадебный дом Уэверли. Хочешь посмотреть поближе? – Марк остановил машину.

– Это историческое место, – продолжил он рассказ, когда все выбрались из пикапа. – Но поговаривают, что оно проклято, хотя, думаю, все эти разговоры про привидения – уловка для туристов. Дом сменил много владельцев со времени своей постройки, а, насколько я помню, построен он был по соседству с аббатством ещё в семнадцатом веке. Владели им в разное время семьи Эйслеби, Хантер, а затем Андерсон. И по преданию здесь всё время происходили несчастные случаи. Однажды даже был разрушительный пожар, но дом отстроили вновь. И ещё говорят, – голос Марка таинственно перешёл на шёпот, – что здесь обитает привидение кардинала. Во время Первой мировой войны усадьба использовалась в качестве госпиталя. Так вот, призрак появлялся всегда в присутствии многих людей, а в большой гостиной размещалось восемнадцать коек. Так что списать всё на плод больной фантазии одного человека не представлялось возможным – его видели одновременно два десятка человек.

– Марк, ну что ты забиваешь голову бедному мальчику, – Джули мягко дотронулась до руки мужа. – Поехали, Хью уже, наверное, проголодался.

А Рон, когда все уселись обратно в машину, пытался докопаться, почему его сознание так отреагировало на вид усадьбы и рассказ Марка. Он был уверен, что про привидения точно слышал раньше. За эти дни он уже привык к этому состоянию, когда знакомые вещи словно играли на струнах души, заставляя сердце учащённо биться. Как, впрочем, уже и привык к тому, что после вспышки неясных образов всё застилалось вновь привычным туманом. Если пытаться сразу же заглянуть поглубже, то головная боль обеспечена. Рон научился управлять таким своим состоянием. Поэтому он ехал и приказывал себе мысленно не спешить, а спокойно разобраться в своих ощущениях. Внутренний голос произнёс: «Не гони гиппогрифов!» И Рон так и поступил, стараясь привести мысли в порядок, но тут же, как кто дал обухом по голове: «Кто такие гиппогрифы?»

– Кто такие гиппогрифы? – он эхом повторил вопрос, фейерверком ворвавшийся в сознание.

– Кто? – Джули с тревогой посмотрела на Рона.

Голос подал Марк:

– Первый раз про таких слышу. Может, поклонники учения Гиппократа?

– А кто такой Гиппократ?

В общем, привести сознание в спокойное русло опять не удалось. К тому моменту, когда «Мини», тихо шурша гравием под колёсами, подъехал к дому Джонсон, голова Рона раскалывалась. Он извинился перед Марком и Джули, сказал, что есть совсем не хочется и поднялся к себе.

Что происходит? Почему? Почему, как только он подбирается поближе к разгадке, его мозг злорадно начинает выдавать лишь плотный туман, который приносил боль в висках и затылке, но никак не ясность сознания. Рон улёгся на кровать, прямо на покрывало, обнял подушку и уставился в одну точку. Настроение было препаршивым...

Пусть будет вечер тихой нежностью наполнен,

Я губ твоих коснусь дыханьем ветерка.

Мне хочется побыть волшебницей сегодня,

Поворожить... В твоей руке моя рука...

На перекрёстке снов запутались столетья,

Я освещаю путь тебе издалека,

А ты идёшь ко мне, единственной на свете,

Чтоб были мы всегда вдвоём — в руке рука.

От пламени свечи растоплены желанья,

Я начинаю их на волю отпускать...

Тебе приснится вдруг забытым предсказаньем

Мой профиль и в твоей руке моя рука.

Пусть будет эта ночь безоблачной и лунной,

Палитрой огневой запомнится закат.

Начало волшебства — натянутые струны.

Прикосновенья миг... как сон... в руке рука.

( Лана Майская)

Рон снял колечко с пальца и долго его рассматривал. Дул, подносил к губам, зажмуривался и мучительно страдал. А что, если он так ничего и не вспомнит? Ему придётся начинать новую жизнь здесь, в Фарнхайме, устроиться на работу — не может же он сидеть на шее Марка и Джули всё время! А где-то его будет ждать семья, которая так и не узнает, что он не сбежал, не пропал, а просто ничего не помнит. Рон сжал колечко в кулаке и задремал. Его сон был необычным. Это были воспоминания, память о событиях, которые происходили на самом деле. Мы не придаём этому значения, относимся как к само собой разумеющемуся, что воспоминания всегда при нас. Сознание Рона хранило всё самое дорогое, но наяву он этого не помнил. Только во сне...

* * *

Когда-нибудь это должно было повториться. В конце концов, он никогда не был силён в трансгрессии. Если бы он сам понимал в тот момент, куда именно он хочет спрятаться от всего, то, возможно, всё бы закончилось не так плачевно. А, может, расщеп был неизбежен, поскольку его душа всё равно осталась там.

Их отношения с Гермионой нельзя было назвать безоблачными. Всё как у всех — ссоры, обиды, непонимания, неуверенность в своих силах. Но она всегда была рядом. Невозможно вычеркнуть человека из жизни, если он в сердце. Твой человек. Родной. Когда просыпаешься с мыслью о нём и засыпаешь. И не важны тогда ни расстояния, ни мелкие недоразумения. Наверное, в том, что они до сих пор не поженились, виноват был, всё же, Рон. Сначала он не мог поверить, что Гермиона действительно с ним рядом, потом его терзали сомнения, сможет ли он дать ей то, чего хочет любая женщина от брака. Они не говорили об этом, просто им было хорошо вместе.

Утром. Когда Гермиона в его футболке, сползающей с одного плеча, готовила завтрак. Он прихлёбывал чай непременно с лимоном, и непременно потолчённым в чашке, и следил за её перемещениями по кухне. Потом отставлял в сторону недопитый чай, утыкался носом в это беззащитное плечо, и они опаздывали на работу.

Днём. Когда Сычик прилетал с посланием, содержащим подробный отчёт о её работе, наставлениях не перекусывать всухомятку и слов грусти между строк. Тогда тренировка заканчивалась нередко пропущенным квоффлом в живот, потому что мысли были совсем не на квиддичном поле.

Вечером. Когда они, наконец, совмещали свои выходные и межкомандировочные дни и просто радовались, что у них есть эти часы. Тогда весь мир оставался за дверью, а вся реальность была вот здесь, рядом — в её голосе, жестах, назиданиях, в ней самой.

Ночью. Когда можно наложить на все стены заклинание Оглохни и раствориться полностью друг в друге. Тогда понимаешь, что истинное счастье — когда твоё тело принадлежит тому, чью душу ту полюбил.

Он стеснялся высоких слов, на него всегда нападало косноязычие, но к чему все эти слова. Они понимали друг друга без слов. Даже когда молчали.

Рон не предлагал Гермионе стать его женой, но когда Гарри с Джинни объявили о своей помолвке, Рон всё чаще стал задумываться.

Они с Гарри были на очередных сборах, когда вдруг чётко и ясно пришло понимание того, что он готов. Готов стать мужем, отцом.

И такой уж у него был характер, что захотелось сделать это тут же. Вот как бладжером кто дал по голове, честное слово. Он представлял, как скажет своей девочке те самые слова, как она засветится, и дальше его фантазии унеслись таким галопом, что толку от него, как от вратаря, практически не было. Гарри с пониманием усмехнулся, когда Рон, как бы между прочим, спросил, какие кольца любят девчонки.

В общем, со сборов Рон Уизли уехал раньше времени. Ричард Миен, капитан, проглотил сказку про недомогание, так как действия Рона в игре на самом деле оставляли желать лучшего.

Оказавшись в Лондоне, Рон по совету Гарри первым делом направился на Бонд-стрит. Он изрядно вспотел, пока выбирал кольцо. Цена не имела значения, но его поставили в тупик вопросы сначала о размере, затем о выборе дизайна. Наконец, подарок был упакован в красную бархатную коробочку, и Рон, облегчённо вздохнув, выпал на улицу. Коробочка жгла карман и кричала всем прохожим, что он — Рональд Биллиус Уизли вскоре предложит руку и сердце самой замечательной девушке на свете — Гермионе Джин Грейнджер.

Оказавшись в подъезде, Рон запоздало сообразил, что забыл купить цветы. Но возвращаться не хотелось, поэтому он решил, что цветы можно наколдовать и в квартире. Улыбнувшись своей находчивости, Рон открыл дверь Алохоморой и шмыгнул внутрь. Накануне верный Сычик принёс от Гермионы сообщение, что она очень скучает, не может сосредоточиться на работе и берёт бумаги на дом, чтобы вечера не были такими тоскливыми. Он так и представил себе, как тихонько зайдёт в гостиную, где Гермиона, заправив выбившуюся прядь за ухо, сидит, сосредоточенно посасывая кончик пера, и правит очередной документ.

Он незаметно подойдёт, протянет ей кольцо, встанет на одно колено и скажет… А, впрочем, кольцо лучше сразу надеть на палец. Рон открыл коробочку, достал колечко и сжал его в кулаке. Улыбаясь своим мыслям, он прислушался. Кажется, Гермиона была вовсе не в гостиной, а на кухне, потому что звуки разносились с той стороны квартиры. Рон на цыпочках подобрался поближе.

Представьте, что вы долго и упрямо ходили по лабиринту, нашли единственно правильный путь, освещаемый светом в конце туннеля, а когда добрались до выхода, увидели, что свет исходит от равнодушной неоновой вывески, сообщающей о том, что выхода здесь нет. Рон уже протянул руку к двери кухни, когда разобрал, какие именно звуки он слышит по ту сторону. Рука так и не дотянулась до ручки, а сердце, казалось, полоснули острым ножом. Такие звуки они издавали сами с Гермионой, когда утром опаздывали на работу. Ступор его оборвался, когда мужской голос за дверью произнёс:

— Я люблю вас, миз Грейнджер.

Ответом был переливчатый смех колокольчиком, до боли знакомый. Рон ещё секунду стоял в коридоре, не справляясь с болью. Не с физической, что там полная ладонь крови от врезавшегося в руку камня от кольца. Разорвалось сердце. Он не знал, куда он хочет сбежать от этого, он не понимал, что происходит, а потому трансгрессировал совсем не с теми тремя "Н", которые им втолковывал когда-то Уилки Двукрест. Невозможно. Неправда. Не могу. Расщепилась его душа. Часть осталась там, на Тауэр Хэмлетс, а бренные останки перенеслись туда, куда хотелось сбежать от всего света. Только Рон не знал, да и не мог знать, куда именно он перенёсся, потому что потерял сознание. Шутки и небрежность с трансгрессией не допустимы. Не его вина, что он даже чётко не представил, куда именно хочет попасть. Подальше. Очень далеко. На край земли.

Он лежал на морском побережье у входа в пещеру. Он никогда здесь не был. Если бы смог спокойно оглядеться, то заметил бы, что здесь вообще не ступала нога человека. Магла уж точно. Мрачные скалистые берега, позеленевшие от постоянной смены приливов и отливов, располагались отвесной стеной, и не оставалось никаких сомнений, что сюда невозможно спуститься сверху. А в тёмной воде у этих скал торчали зубьями острые зловещие камни, так что и со стороны моря добраться до берега было весьма проблематично. Рон оказался на маленькой площадке у входа в пещеру, в часы прилива скрываемую толщей воды. Наверное, в скором времени этот прилив начнётся, скрывая в своей бездушной неизбежности в трёх футах над уровнем моря фигуру человека, для которого время остановилось. Рон находился в пограничной зоне между сознанием и сладостным забытьём. Иногда он выныривал на поверхность реальности, но сознание отказывалось зацепиться за что-либо, кроме нежелания там находиться. И расщеп. Рон был серьёзно ранен.

Но Рон был здесь не совсем один. От арчатого свода входа в пещеру отделилась фигура. Это не был человек. Молочного цвета призрак был почти незаметным, когда плавно заскользил в сторону Рона. Молодой парень, лет восемнадцати, немного сутулый и с тонкими чертами лица. Он наклонился над раненым волшебником, заправив за ухо длинные серебристые пряди волос, когда-то иссиня чёрных. Призрак, задумчиво нахмурясь, дотронулся длинными белыми пальцами до левого бока Рона, где зияла особенно безобразная рана. Затем он ненадолго скрылся в пещере, но вскоре вернулся обратно. В руке он сжимал обычный кружевной носовой платок, сейчас прозрачный, как и вся его одежда. Фантом юноши вновь наклонился над Роном, который лежал в полузабытье. С платка сочилась обычная на вид вода, и призрак хорошенько отжал его над раной. Тоненькая струйка коснулась левого бока Рона. С лёгким шипением рана стала затягиваться буквально на глазах. Призрак расправил платок и положил на рану. Рон застонал.

Ему было очень холодно. Весь левый бок будто подвергли заклятию заморозки. Но сознание прояснялось. Он вспомнил все события последних часов. Как выбирал кольцо, как в радостном предвкушении зашёл в квартиру Гермионы, как, не помня себя, трансгрессировал оттуда в неизвестном направлении. Кстати, где это он? Глаза его были закрыты, но он явно слышал шум прибоя, и воздух, наполняющий его лёгкие, был по-особенному свежим, солоноватым. Куда его занесло? Может, он в Ракушке?

Рон открыл глаза и огляделся, насколько позволял обзор его лежачего положения. Нет, это совсем не Ракушка! Мрачные скалы были незнакомыми. Рон попытался сесть. Кружилась голова, всё тело нещадно саднило, но, в целом, он чувствовал себя весьма сносно. Только левый бок продолжал мучить ледяной холод. Рон с удивлением уставился на кружевной платок, приложенный поверх его футболки. Попробовал снять его. Пальцы окунулись в ледяную прорубь, пройдя сквозь платок. Да что с ним случилось? Рон в растерянности поднял взгляд и только сейчас заметил призрак юноши, наблюдавшего за ним. Больше всего поразило Рона не то, что рядом с ним привидение, а тот факт, что он знал, кто перед ним! В голове чётко, до мельчайших деталей, всплыла картинка — табличка на двери, написанная от руки аккуратным почерком: «Не входить без ясно выраженного разрешения Регулуса Арктуруса Блэка». И дальше, как в калейдоскопе, череда воспоминаний. Фотография Регулуса в составе сборной по квиддичу, разговор с Кикимером, лже-крестраж. Внезапно, он понял, где находится. Это та самая пещера, где Волан де Морт укрывал часть своей души в медальоне матери.

Рон первым нарушил молчание:

— Регулус? Регулус Блэк?

На лице молодого человека отразилось лёгкое недоумение:

— Да. При жизни я был Регулусом Арктурусом Блэком. А кто вы? За все годы я не встречал здесь ни одного волшебника, да и магла тоже. Вы ведь волшебник?

— Я Рон. Рональд Уизли.

— Уизли — чистокровная семья. Мне знакома эта фамилия.

Голос Регулуса не был надменным, а, скорее, заинтересованным. Он очень походил внешностью на своего брата Сириуса, разве что был худощавее, и черты его лица были более мягкими.

— Откуда вы меня знаете? Судя по вашему возрасту, мы не встречались в настоящей жизни. Я умер в…

— Я знаю, когда вы умерли, — перебил Рон. От потрясения он даже забыл на время обстоятельства, из-за которых оказался здесь.

— Я знаю, когда вы умерли, — повторил он, — знаю, как и с какой целью. Мерлин, это просто невероятно! Но Гарри и Дамблдор не видели вас здесь, когда приходили за крестражем.

— Альбус Дамблдор? За крестражем? Вам известно про крестражи? Что это значит? Волан де Морт побеждён или?

— Вы ничего не знаете? Слушай, давай перейдём на «ты», и возьми, пожалуйста, свой платок — от него ужасный холод.

— Ты был серьёзно ранен. Я понял, что это была неудачная трансгрессия. В подземном озере в этой пещере есть живой источник. Ты можешь подняться? Скоро будет прилив, нам надо укрыться в пещере.

Рон не без труда поднялся на ноги, последовав за своим новым знакомым в тёмный грот пещеры. Регулус остановился возле дальней стены.

— Я могу пройти беспрепятственно, но тебе надо что-то придумать, чтобы попасть внутрь. Скоро весь грот наполнится водой. У тебя ведь есть палочка?

Рон улыбнулся, до сих пор не веря в происходящее:

— Я знаю, что нужно делать.

Он приложил окровавленную ладонь к стене, спрятав кольцо в карман. Выкинуть его он так и не смог. Он подумает потом, что ему делать со всем этим. Сейчас важно укрыться до прилива внутри пещеры у подземного озера.

Стена засветилась белым сиянием, и образовался проход. Всё, как рассказывал сто лет назад Гарри. Рон последовал за Регулусом по узкому проходу. Шёпотом произнёс: «Люмос», и палочка, подчиняясь его просьбе, осветила пространство вокруг, так что можно было идти, почти не спотыкаясь. Коридор туннеля внезапно вынырнул в огромную пещеру, тускло освещавшуюся свечением подземного озера. Рон ощутил, что весь покрылся мурашками совсем не от холода. Жуткое место.

Регулус тем временем остановился у груды валунов на берегу и жестом предложил Рону сесть на один из них. Рон, опасливо озираясь на кромку воды, присел на камень.

— Когда прилив сойдёт, я помогу тебе выбраться обратно, — произнёс Регулус, внимательно глядя на Рона.

— Я хотел бы знать всё, что тебе известно о крестраже Тёмного Лорда. Я понимаю, что здесь ты оказался не просто так, что-то у тебя случилось, Рональд.

— Зови меня Рон — так меня называют друзья.

— И всё же, я рад, что ты здесь. Не знаю, что тебе про меня известно, но, наверное, я не смогу уйти до конца, пока не узнаю, что дело моё не умерло вместе со мной.

Рону Регулус был интересен в той же мере, что и он сам Блэку. В голове вертелись десятки вопросов.

Их беседа длилась не один час. Рон рассказал Регулусу про войну с Волан де Мортом, про пророчество, про Гарри Поттера, Альбуса Дамблдора, поиск остальных крестражей и Великую Битву. Регулус пришёл в ужас, узнав, что Тёмный Лорд создал больше, чем один крестраж. С большой теплотой он выслушал ту часть повествования, в которой Рон рассказал про Кикимера.

— Моя матушка была помешана на чистоте крови, — горько усмехнулся Регулус. — Я очень любил своих родителей и не замечал элементарных вещей, Рон. Я сожалею, что никогда не был близок со своим братом Сириусом. Он всегда был бунтарём, с того самого дня, когда шляпа распределила его в Гриффиндор. Он и сейчас, наверное, всё такой же.

— Сириус погиб, Регулус.

Сам Регулус рассказал Рону про своё решение пойти против Тёмного Лорда, когда понял, что стоит за его планами.

— Ты знаешь, что я приказал Кикимеру вернуться и не рассказывать, что со мной случилось. Я выпил зелье из кубка, в котором лежал медальон, и должен был присоединиться к армии инферналов. Волан де Морт всё рассчитал правильно. Жажда неизменно вела любого, напившегося из кубка, к озеру. Но в последний момент, когда меня тащили на дно, что-то пошло не по плану Тёмного Лорда. Пока я ещё находился в сознании, отбивался — у меня ведь была палочка. А потом, видимо, одно из заклинаний срикошетило и всё. Я не знаю, что случилось. Очнулся уже в том виде, в котором ты меня видишь. Одно могу сказать точно — на дне меня нет. Я не стал инферналом. Но и уйти до конца не смог. Я обитаю в таком облике уже много лет, не ведая, что происходит за стенами этой пещеры. Я закован внутри этого озера. Пробовал переместиться, но ничего не выходит. Владения пещеры создали границу, за которую не могу выйти. В том месте, где моя палочка попала заклинанием в свод пещеры, появился источник. Это трудно объяснить, но вода в нём живая. В самом озере — чёрная, мёртвая. А в роднике — прозрачная и живая. Иногда я брожу по морскому прибрежью, хотя и вдаль в сторону моря тоже не могу далеко уйти. Скорее всего, когда здесь был Альбус Дамблдор в первый раз, а затем вместе с Гарри Поттером, я и прогуливался в окрестностях. Годы ожидания не оказались напрасными. Судьба привела тебя сюда в эту пещеру. Прости за бестактность, но что у тебя случилось? Я могу как-то помочь?

Сердце ухнуло вниз. Он отвлёкся, рассказывая Регулусу про войну с Волан де Мортом, но сейчас, после его вопроса, вся боль вернулась сполна. Он до сих пор отказывался верить, что Гермиона его предала. Первые слова дались с трудом, но потом Рон почувствовал, что вытаскивая всё на поверхность, он избавляется от заноз внутри. Иногда гораздо легче рассказать о своих проблемах совсем незнакомому человеку. Ну, или призраку. Регулус был хорошим слушателем. Он ни разу не усмехнулся, не посмеялся над Роном, когда тот делился самым сокровенным, чего он, пожалуй, не мог рассказать даже Гарри.

— Мне трудно тебе советовать, Рон. Я благодарен, что ты доверился мне. И, всё же, думаю, ты должен прислушаться к своему сердцу.

— Я не знаю, как мне жить со всем этим. Это слишком больно. Сначала хотел исчезнуть, сбежать. Но от себя не убежишь. Я люблю Гермиону.

Попал Рон в это удивительное место поздно вечером, перед приливом. Они проговорили с Регулусом всю ночь и добрую часть утра. Хотя здесь, вблизи подземного озера, нельзя было сказать, какое время суток снаружи. После всех душевных переживаний и разговоров на Рона навалилась дикая усталость. Пустота. И желание уснуть и не просыпаться. Но когда после нескольких часов сна он проснулся возле камней, в настроении немного добавилось позитива. Он вернётся. А там видно будет. Всё тело затекло, ужасно хотелось есть. Как тут не позавидовать Регулусу, который не испытывал таких земных неудобств. Регулус тепло улыбнулся, когда Рон со стоном поднялся.

— Проснулся? Сейчас самое время выбираться наружу.

Они прошествовали в обратном направлении от груды валунов к входу в коридор туннеля. В какой-то момент Рон пошатнулся и неловко зачерпнул ногой воду. Отдёрнул ногу, пытаясь удержать равновесие, и увидел, как нечто забеспокоилось там, под водой. Драный Мерлин! Ну и твари! Остаток пути прошли без приключений. Регулус скользил себе впереди, поджидая Рона. Когда оба спутника выбрались на площадку перед пещерой, день уже клонился к вечеру. Значит, Рон пробыл в гостях у Регулуса почти сутки. Сейчас самый отлив, но если не поторопиться, вода опять начнёт прибывать. Регулус знал в этих местах все невидимые тропы и лазейки. Рону и самому не верилось, что через два часа они уже оба стояли на вершине утёса. Вниз уходила отвесная стена скалы, и там внизу, в трёх футах над уровнем моря, осталась пещера, которую сверху разглядеть было невозможно. По пути Рону удалось съесть несколько пучков водорослей, повисших на скалах. Легче было, наверное, поцеловать соплохвоста, чем проглотить это, но он заставил себя не разжимать челюсти, пока всё не съел. Удивительно, но сил прибавилось.

Рон выпрямился во весь рост. Внизу простиралось море, вокруг необъятными крылами распростёрлось небо. Солнце в это время заходило, озарив горизонт багряным заревом. Рон поддался порыву. Он раскинул руки в стороны и закричал во всё горло. Что он кричал, он сам не знал — это была непереводимая игра слов. Просто так хотелось. Выплеснуть всё. Здесь, в этом таинственном месте. Где край земли. Где хранятся ужасные секреты.

Он кричал, пока не охрип. А потом обессиленный уселся прямо на холм, покрытый в этом месте скудными травами, продуваемыми всеми ветрами. Всем своим существом он почувствовал, что стало легче. Как будто он очистился. Регулус стоял рядом.

— Удивительное место, правда? Я тоже иногда поднимаюсь сюда, когда мысли одолевают, и нахожу тут успокоение. У тебя всё будет хорошо, Рон. И спасибо тебе за всё.

Внезапно Регулус изменился в лице. Как будто прислушался к чему-то. Можно бы было сказать, что он побледнел, если бы он не был призраком.

— Рон. Господи, невероятно! Рон, я могу уйти! Я чувствую это! Я свободен. Я узнал правду. Меня держало здесь неведение. Я хотел убедиться, что всё, что произошло со мной, было ненапрасным. Ты должен вернуться. К родным, к близким. Они любят тебя. И твоя девушка — Гермиона. Вам нужно поговорить. У меня никогда не было девушки, я умер слишком молодым.

Регулус немного помолчал.

— Знаешь, мне нравилась одна, но она была полукровкой. Я даже думать боялся в этом направлении, потому что родители никогда бы мне не простили, если бы выбрал грязнокровку. Если бы можно было всё вернуть. Слушай сердце, Рон. Ничего не портят ни чужое мнение, ни устои общества. Всё портят сами люди. Будь счастлив! Будьте счастливы с Гермионой. Если она дорога тебе, не отпускай её.

Регулус пожал Рону руку. На несколько секунд Рон снова почувствовал леденящий холод, а затем Регулус ушёл. Его фигура стала плавно подниматься вверх, и Рон, приложив ладони козырьком, долго смотрел вслед.

— Регулус! Спасибо тебе, Регулус! И знаешь что? Я думаю, твой брат, Сириус, он бы гордился тобой. Удачи тебе там!

Он смотрел до тех пор, пока очертания Регулуса не стали всё более размытыми. Вскоре Рон уже не мог разглядеть призрака. Регулус ушёл.

А сам Рон сосредоточился и трансгрессировал туда, откуда началась вся эта история. В квартиру Гермионы. Ограничение на трансгрессию было наложено на все апартаменты. Исключением из правил пользовался только Рон. Поэтому он смог в тот раз исчезнуть прямо из коридора. Поэтому сейчас свалился прямо на проход возле кухни. Гермиона, проходившая мимо, от неожиданности взвизгнула.

— Господи, Рон! Где ты был? Я чуть с ума не сошла, когда вернулась утром.

Она подлетела к нему и обвила его шею руками.

Рон не слышал, что она говорит. Острая боль вернулась сполна. Он отстранил Гермиону от себя, взял её за плечи и взглянул в эти родные глаза.

Гермиона задохнулась от его взгляда и спросила шёпотом, даже не пытаясь ослабить хватку его сильных рук, которые точно теперь оставят синяки.

— Рон? Что с тобой случилось?

Он не мог говорить. Он не хотел кричать, не хотел ничего выяснять. Неужели можно так искусно врать? Нет, это же его Гермиона. Не может быть.

— Что с тобой случилось, миз Грейнджер? — в его голосе был печальный сарказм.

— Почему ты меня так называешь? — Гермиона округлила глаза.

— Ну, вчера тебе нравилось, когда тебя так называли. Миз — просто и дипломатично, и плевать, есть у тебя жених или нет.

— Рон? Я не пойму, о чём ты, вообще, говоришь? Какая миз? Какой жених? Меня и дома вчера не было. Я же послала тебе сову, меня срочно вызвали на семинар в Париж, я вернулась только сегодня утром. Я чуть с ума не сошла, когда сова прилетела без ответа. Связалась с Гарри, он сказал, что ты ещё вчера отбыл со сборов по непонятным причинам. Я ничего не понимаю, Рон! Господи, да что случилось?

Монстры, которые подняли внутри голову и желали наговорить Гермионе гадостей тут же, уличив её во лжи и коварстве, заблудились на полпути. Рон смотрел в её глаза, пытался отыскать в них фальшь, обман и не находил. Уже совсем не понимая, что он видел вчера, вернее слышал, он спросил:

— Гермиона, скажи правду. Тебя вчера не было здесь? На кухне?

Гермиона ответить не успела. В этот момент входная дверь открылась обычным магловским способом — на пороге стояли миссис и мистер Грейнджеры.

— Здравствуй, Рональд, — отец Гермионы подал руку ошарашенному Рону.

— Дорогая, как хорошо, что ты дома, — это подала голос мама, — а то нам с Энтони нужно возвращаться к себе. Хорошо, что были отгулы, это даже замечательно — провести пару дней иногда не на работе. Так, в холодильнике найдёшь нормальную еду, страшно смотреть на тебя — одни кости. Рональд, ты должен следить, чтобы Гермиона хоть иногда питалась. Я вчера полдня провела на кухне, спасибо папе, помог мне.

— Гермиона, что твои родители делают у тебя? — выглядел вопрос Рона, надо сказать, весьма по-дурацки.

Ответил мистер Грейнджер, так как родители, похоже, не заметили, что до секунду до их прихода в коридоре разыгрывалась драма, и Гермиона слегка потеряла дар речи.

— Вообще-то, Рональд, мы её родители, так что посчитаем твой вопрос случайным. Ну, а конкретно — дочь попросила нас покормить Живоглота, дала ключи, а у нас был отгул, вот мы и провели вчера здесь весь день.

И добавил, обращаясь к жене:

— Ну, вы готовы, миз Грейнджер? Дочка, звони. А, чёрт, всё время забываю. Ладно, присылай сову.

Миссис Грейнджер рассмеялась:

— Дорогой, пора бы тебе уже привыкнуть. Наша девочка — волшебница, хочешь ты того или нет, но стоматологом она точно не станет.

В ушах Рона звучал смех — переливчатый, колокольчиком.

Вместо пожелания всего доброго и того, что говорят при расставании воспитанные близкие люди, он, во все глаза глядя на мистера Грейнджера, произнёс:

— Вы вчера были на кухне?

— Хм. Ну да, были, мы же вчера наготовили Гермионе на неделю. Попробуй пирожки, мой тебе совет, они получаются не хуже, чем у Молли! — мистер Грейнджер подмигнул Рону, помог жене надеть пальто, и они, отдав ключи Гермионе, вышли за дверь, на прощание поцеловав дочь. Мистер Грейнджер немного обеспокоенно посмотрел на Рона, но руку пожал ему весьма сердечно.

Когда за родителями захлопнулась дверь, Гермиона сразу посмотрела на Рона, с тревогой ожидая продолжения непонятного разговора.

— Так что, Рон? Ты мне объяснишь, что случилось? Я ничего не понимаю.

На Рона накатил такой приступ счастья, что хотелось не просто кричать, как там на вершине утёса, а орать. Он зажмурился, обнял Гермиону.

— Прости меня. Я никуда тебя не отпущу.

Одной рукой продолжая обнимать Гермиону, он нашарил в кармане кольцо, которое было немного в бурых пятнах. Да какая разница. Он надел колечко на пальчик Гермионы и прошептал:

— Гермиона, выходи за меня замуж. Я люблю тебя.

Внезапно они поняли, что их ноги слегка не достают до пола. Они будто парили. Гермиона тихонько засмеялась. А Рон, уткнувшись носом ей в плечо, сказал:

— Три фута над уровнем моря. Я счастлив.

— Я счастливее.

— Насколько?

— На три фута над уровнем неба.

* * *

Рон проснулся со стойким ощущением, что он только что был дома. Когда обнимаешь человека и понимаешь — ты дома. Но всё, что он успел ухватить из приграничной зыби яви и сна — это то, что ему снилось привидение, кольцо и та, которой он надел это кольцо на палец...

Что такое наши сны? Материя тонкая и неизученная. Во сне мы можем быть настоящими, наше внутреннее Я снимает все оковы с сознания, и тогда наша душа переносится через расстояния, время и все другие преграды. А потом мы просыпаемся и ничего не помним. Что во сне были счастливыми.

Рон спал и не знал, что его сознание отчаянно посылает ему знаки. Не знал, что Гермиона всё это время каждую секунду его ждала. Не знал, что в этот самый момент она как раз смотрела на своё кольцо – знак того, что Рональд Уизли есть в её жизни.

Почти три недели прошло с того вечера, когда Рон выбежал в магазин и пропал. Сначала она гнала от себя тревожные мысли, но к утру уже просто не находила места. Приказывала себе не паниковать, но голос предательски дрожал, когда ей пришлось отвечать на вопросы Джинни, которая примчалась сразу, как получила сову с короткой запиской: «Гарри, Джинни, привет! Вы не знаете, где Рон?»

Джинни кинула короткий взгляд на серое лицо Гермионы, на ходу пытаясь скинуть лёгкий плащ:

– Ну? Что случилось? Не появлялся? Вы поругались?

Гермиона чувствовала, что ещё немного, и она просто разревётся. Всё походило на нелепый сон. Она так надеялась, что Джинни сейчас всё объяснит, что вышло недоразумение, и Рон появится следом с виноватым видом.

– Нет. Я ничего не понимаю, – Гермиона всё же расплакалась.

Джинни всё воевала с плащом, запутавшись в рукавах:

– Чёрт! Может, беременность и красит женщину, но эта неуклюжесть меня убивает, – она, наконец, справилась с плащом и решительно потащила Гермиону в кухню.

– Давай, рассказывай! И не реви! Никуда он не денется. Тебе ещё нервничать сейчас не хватало, – Джинни своим пузом легонько дотронулась до живота Гермионы, такого же выпирающего и огромного. – Подумай о малыше. А Роза где?

– Розу вчера мама с папой взяли на выходные. Упросили. Совсем избалуют ребёнка.

Гермиона немного успокоилась, увидев вокруг себя бурную деятельность Джинни. Они с Гарри тоже ожидали прибавления в семействе. Когда Гермиона и Джинни объявили каждая о своей беременности, Джордж с пониманием ухмыльнулся:

– Ну, всё верно. Рон с Гарри и на сборах вместе, и в отпуске одновременно.

Гермиона вспыхнула, а Джинни замахнулась на брата полотенцем, которое держала в руках.

До родов оставался ещё месяц. Гермиона чувствовала себя уставшей и вялой. Да ещё Роза требовала столько внимания. Родители забирали девочку иногда на выходных, и Гермионе бы радоваться, что есть возможность отдохнуть, но она тут же начинала скучать, как только за дочуркой и мамой с папой закрывалась дверь. Розе было уже два года, она каждый день делала свои новые детские открытия, щебетала без умолку и пыталась во всём помогать Гермионе.

А Джинни, несмотря на то, что это была третья беременность, усталости не чувствовала вовсе. Она носилась по дому с прежней энергией, везде успевала и за всем следила. Гарри чуть не силком заставил её перестать ходить на работу, пригрозив, что положит её в больницу, если она и дальше будет носиться так, словно не слезает с метлы. Джинни с Гарри часто бывали в гостях у Рона с Гермионой, тем более сейчас, когда у ребят было межсезонье. И всё было так замечательно. До вчерашнего вечера.

Джинни выслушала сбивчивый рассказ Гермионы о том, что накануне, после того как мистер и миссис Грейнджеры забрали Розу, Рон решил устроить небольшой романтический ужин. Тут Гермиона слегка покраснела, но Джинни лишь отмахнулась:

– Ну тебя. Когда уже ты перестанешь стесняться?

Сама Джинни могла совершенно спокойно выложить любые интимные подробности их с Гарри семейной жизни. И каким-то романтическим ужином её было не удивить.

– Ну вот, – продолжала Гермиона, – а потом я захотела суши, и Рон помчался в супермаркет. Это всё он виноват, — она погладила свой живот. — Наверное, будет мальчик – у него такой же непомерный аппетит, как и у папы. Я отговаривала Рона, но ты же знаешь его! Он обещал быть через десять минут, но так и не вернулся. Сначала я подумала, что очередь, или он в другой магазин побежал, мало ли, но все сроки вышли. Что-то случилось, – Гермиона опять утёрла слезинку.

– Ну погоди! Сразу и случилось! – Джинни попыталась скрыть, что на самом деле начала волноваться. Она подсмеивалась над их отношениями, но прекрасно знала, что как бы они не ругались, чего бы не вытворяли – эта парочка жить не сможет друг без друга. За эти годы всякое случалось. Но тот, кто на небесах распределяет амуры, связал Рона и Гермиону прочно. Это внутри. Это в его взгляде, когда он смотрит на Гермиону. Это в её голосе, с которым она произносит имя Рона. Джинни тряхнула головой – не хватало ещё ей запаниковать. Хороша поддержка для Гермионы!

– Может, встретил кого? – не слишком уверенно предположила она.

– Джинни, пойми, он вышел на десять минут! Он обязательно бы предупредил, если вдруг срочно понадобилось куда-то уехать, пойти, ну, не знаю… Его палочка осталась дома. Я ходила утром в супермаркет, там ничего подозрительного не помнят. Я даже не знаю, купил он суши или нет. Был ли он в магазине.

– А Сыч? Отправь Сычика, он его отыщет.

– Я отправляла. Сыч вернулся обратно и больше не захотел лететь, как его не заставляла. Тогда я написала записку вам. Не понимаю, что происходит.

Уже к вечеру об исчезновении Рона знали все близкие. Все находились в недоразумении и удивлении. Куда может подеваться человек, вышедший из дома на десять минут? Тревога начала закрадываться на третьи сутки, когда стало понятно, что дело серьёзнее, чем казалось на первый взгляд. Рон был без палочки. Отследить его местонахождение было невозможно. Совы прилетали обратно – они не чувствовали связи с адресатом и не находили его. Такое чувство, что Рональд Уизли просто исчез.

Вся семья сбилась с ног. Артур целыми днями пропадал в министерстве, пытаясь отыскать хоть какую-то зацепку. Гарри с ребятами из команды подключили все свои каналы связи. Молли не плакала. Она была уверена, что Рон найдётся и понимала, что вдвоём им с Гермионой сейчас раскисать не годится. В магловскую полицию обращаться не стали, но супруги Грейнджер обзвонили все больницы Лондона, пытаясь узнать, не поступал ли кто с похожими приметами. И все верили, что Рон отыщется живой и здоровый.

Через две недели за Гермионой заехали мама и папа.

– Доча, ты только не волнуйся. Нам надо с тобой съездить в одно место. Оденься потеплее, сегодня ветрено. Мама посидит с Розой, – папа старательно отводил глаза.

– Что случилось? Вы что-нибудь узнали?

– Нет, нет, не переживай. Просто надо проверить.

Гермиона в тревоге собралась, поцеловала растерянно Розу и вышла за отцом на улицу. Он молча открыл ей дверь машины, молча тронулся со стоянки.

– Пап, куда мы едем?

Отец промолчал и лишь вздохнул. Затем похлопал Гермиону по коленке:

– Ничего, доча, всё будет хорошо.

Ответ на свой вопрос Гермиона получила, когда они остановились возле одной из клиник. Отец припарковался возле ворот, и они направились к одному из входов.

– Он здесь? Вы нашли его? Он ранен? – Гермиона не поспевала за отцом, пытаясь унять разбушевавшийся живот.

– Здесь работают мои друзья. Мы с мамой по своим каналам попросили сообщить, если появится человек с похожими приметами, как у Рона – мало ли что могло случиться. Сегодня нам позвонили.

– В каком он отделении? – Гермиона не верила, что весь этот кошмар, наконец, закончится.

– Он...

Они остановились перед входом. На двери висела неброская табличка «Mortuary».

– Нет!

– Господи, Гермиона, пожалуйста, – в голосе отца было столько мольбы, – ещё ничего не ясно, нас пригласили на…опознание. Я не стал вызывать Молли, съездил только за тобой.

Гермиона стояла и не могла заставить себя перенести ногу через порог. Это дурной сон. Это не может быть реальностью. Отец бережно взял её под руку, и они открыли страшную дверь. После звонка их пропустили в приёмную, где к отцу вскоре подошёл врач. Это и был его знакомый, который сообщил, что ночью привезли труп молодого мужчины, найденный на берегу Темзы. Все приметы совпадали.

– Привет, Энтони, – врач пожал руку мистеру Грейнджеру, затем кивнул в сторону Гермионы. – Это твоя дочь?

– Да, это Гермиона. Стив, давай уже пойдём посмотрим. Никаких сил нет. Это невыносимо.

Стив посмотрел на выпирающий живот Гермионы и нахмурился.

– Хорошо, идём. Только халаты наденьте.

Он повёл их по коридору. Гермиона шла, как в тумане. Даже ребёнок внутри неё затих. Никто не обращал на них никакого внимания. Обычная работа. Каждый день за кем-то приходят родственники. Каждый день чья-то боль становится лишь статистикой в отчётах. Умер в... Смерть наступила… Тело выдано… Сегодня их день?

Зашли в зал. Гермиона не видела ни кафельных стен, ни обстановки, ни металлических стеллажей с инструментами. Взгляд её был прикован к каталке, на которой лежало тело. Лица не было видно, только рыжие вихры выбивались из-под края накинутой простыни. Стив подошёл поближе и отдёрнул простыню.

– Господи… Это не Рон.

С Гермионой случилась истерика. Сначала её отвели в ординаторскую, где встревоженный Стив Кокс давал ей успокоительное, мерил давление, проверял пульс и предлагал оставить Гермиону под наблюдением врачей.

– Я здесь не останусь! Я поеду домой, к Розе. Я буду ждать Рона.

Гермиона категорически заявила всем и каждому, что слышать больше ничего не желает о том, что Рон погиб, умер или исчез совсем. Она запретила даже намекать на это. Когда Джинни попыталась сказать Гермионе, что надо быть готовой ко всему, она отчеканила:

– Тебя там не было! Я никому в жизни не пожелаю быть вызванным на опознание. Он живой, я уверена в этом. И больше я ни в какие морги не пойду. Он вернётся.

Учитывая её положение, родные опасались и за состояние Гермионы и за будущего ребёнка. Но она не позволила себе больше раскисать.

Гермиона каждую секунду ждала, что дверь откроется, и Рон появится на пороге. И будет всё хорошо. Они так ждали малыша! И Рон, и Роза. Неужели ему придётся родиться, не познав, что у него есть папа, который с первых недель беременности Гермионы разговаривал с ним, ждал его и любил...

Рон не сразу отошёл ото сна. Сидел, обхватив голову руками, и пытался привести мысли в равновесие. Прав был мистер Тэйлор – он слишком себя подгоняет. Надо просто потерпеть. Просто жить, а там видно будет. Надел кольцо на палец, которое так и зажимал в ладони, и спустился вниз.

В гостиной обнаружилась только Джули – Марк после обеда возился во дворе. Джули мягко журила Марка – он ни минуты не сидел без дела и совсем не давал себе отдохнуть. Миссис Джонсон сидела в глубоком кресле и вязала. Увидев Рона, она засуетилась, предлагая его покормить.

– Спасибо, миссис Джонсон, не беспокойтесь. Не хочется пока. Я посижу тут с вами?

– Конечно, Хью! Ничего, сейчас придёт Марк, и попьём чайку. Ты просто ещё не проснулся. Тебе нужно больше отдыхать.

– Да нет, я нормально себя чувствую. Не люблю днём спать – потом такой разбитый.

– Хью, смотри, я вяжу для тебя свитер, тебе нравится? – Джули продемонстрировала Рону полотно вязания на спицах бордового цвета. – Думаю, петель я набрала нормально для спинки. Я знаю, сейчас не модно ходить в вязаных вещах – в магазинах можно купить всё, что угодно, но ты уж меня прости. Я всегда вязала раньше для Хьюго. Представляешь, пять лет в руки спицы не брала. А сейчас сижу и радуюсь, – лицо Джули светилось изнутри.

Знакомый шум в голове. Рон уже знал, что за этим последует. Нечёткая картинка пыталась пробить брешь в его затуманенном сознании. Он видел руки другой женщины. В руках её мелькали спицы. Рон слышал свой голос со стороны, когда прокомментировал ошарашенной Джули свой ступор:

– Моя мама вяжет. На Рождество она всегда вяжет нам всем свитера. Мне доставался тёмно-бордовый…

– Хью? Ты вспомнил? Ты вспомнил маму? Свою семью?

– Нет. Я видел её руки. Господи, да что же это такое?

– Ты только не волнуйся! Это хороший знак! Видишь, потихоньку ты всё вспоминаешь. Я уверена, какое-то событие или воспоминание будет таким сильным, что пробьёт заслон. Не переживай. Доктор Тэйлор ведь предупреждал, что так всё и будет – вспышками, озарениями.

Джули пыталась скрыть волнение. Потому что она ужасно жалела бедного мальчика. И ещё ей стыдно было в этом признаться самой себе – она понимала, что пока Хью всё не вспомнит, он останется у них. А ей впервые после смерти сына хотелось жить.

Рон чувствовал со стороны супругов Джонсон искреннюю привязанность и доброжелательность. Он понимал, что нисколько их не стесняет, и ему рады в этом доме. Но он взрослый дееспособный мужчина, он не собирается сидеть на их шее, как последний тролль. От мысли, кто такой тролль, и почему в голове такое сравнение, он просто отмахнулся – устал уже от боли в висках, когда пытался добраться до истины. Надо принять как факт, что его сознание сейчас слишком перепутанное. Когда он пытается срочно всё привести в порядок – получается только хуже.

Одно дело – принять решение действовать. Другое дело – с чего начать. Рон совершенно не представлял, чем ему заняться, в смысле, какую подыскать работу. Он надеялся, что руки вспомнят, что они делали в прошлой жизни, к чему есть склонности. Но получалась ерунда. Возиться с косилками, машиной и любой другой техникой он не умел. Когда хотел забить гвоздь – они ремонтировали лавочку в саду – попал себе молотком по пальцу. Марк узнал новые ругательства, а Рон получил пульсирующую боль и новую порцию размышлений. Такое чувство, что он никогда в глаза не видел всех этих обычных мужских приспособлений для быта. Это же элементарно – уметь починить проводку, забить гвоздь, вкрутить шуруп, не глядя на шуруповёрт, вытаращив глаза. Но Рон напрочь был лишен любых навыков такого плана. Да что там – он даже не смог починить розетку, когда вызвался помочь Марку. Джули давно жаловалась, что розетка на кухне расшаталась. Когда включала чайник, всё время боялась, что заискрит. Марк принёс ящик с инструментами, выключил пробки, но тут у него зазвонил телефон – Марк продолжал давать консультации по математике, хотя уже давно не преподавал в лицее. Была предэкзаменационная пора, поэтому спрос на хорошего репетитора был высок. Джули с заботой ворчала, что Марк себя совсем не бережёт, но он лишь отмахивался. Так вот, пока Марк разговаривал с учеником по телефону, Рон решил попробовать самостоятельно разобраться в причине неполадки. Догадался, что болт посередине можно открутить плоской отвёрткой, снял крышку. Порадовался, что на этот раз справиться получилось быстрее – видимо, руки начинали привыкать к новой для них работе. Всех делов-то – затянуть контакты! Один провод болтался, от этого, видимо, и искрило. Рон отвернул от клемм винтики, зачистил концы провода (порезался только один раз), потом ловко прикрутил обратно. Ну, не совсем ловко – один медный кончик получился длиннее. Ничего страшного – пассатижами скрутил их все вместе. Поставил корпус на место и привинтил плотно крышку. На подошедшего Марка смотрел с видом именинника. Пока Марк не включил автоматы. Раздался хлопок – пробки вылетели обратно. Из розетки валил дым.

– Ничего страшного. Я сейчас всё поправлю. Видимо, на уроках физики в школе ты пропустил пару ключевых уроков, – рассмеялся Марк.

Эта фраза навела Рона на существенную мысль. На самом деле, он совершенно не мог сказать, какие дисциплины в школе изучал. Где-то ведь он учился! Значит, точно должен уметь хоть что-то!

В доме Джонсон была неплохая библиотека. Целый стеллаж занимали учебники по математике. Рон листал страницы и всеми силами сдерживал отчаяние. Он впервые видел все эти мудрёные формулы. Более того, учебники по физике, химии, естествознанию, которые остались от Хьюго, тоже ему ни о чём не говорили. Джули и Марк списывали всё на блокировку сознания, но Рон понимал, что дело не только в этом. Многие вещи остались на подсознании. У него всё время было такое чувство, что он, как бы это сказать – из другого мира. Он другой. Только какой?

Когда Марк открыл справочник колледжей и лицеев, надеясь, что какое-нибудь название подскажет Рону профиль его обучения, Рон при многократном повторении слова «факультет» выдал:

– Учатся там храбрецы,

Сердца их отваги и силы полны,

К тому ж благородны они.

Марк округлил глаза:

– Хью, что это за факультет такой? Никогда такого девиза не слышал. Может, это спортивная школа какая? Ты – спортсмен, возможно, школа резерва мастерства, ну, не знаю, – он развёл в стороны руки.

– В любой школе изучают все эти физики, химии, математики и прочую ерунду, которую я совершенно не знаю! Марк, я не не помню. Я не знаю всех этих дисциплин.

Настроение было близким к паническому…

Марк и Джули посоветовали Рону не расстраиваться. Они уверяли, что он вовсе не обязан искать работу и просто должен отдохнуть. В конце концов, дружно настаивали они, у него тяжёлая травма, надо выполнять указания медиков и дать организму восстановиться. Рона такие доводы не устраивали, и он твёрдо решил при случае устроиться хоть куда-то. Только куда? Куда его возьмут без документов, без диплома. Всё по кругу.

Медсестра, когда пришла во второй раз, сказала, что самочувствие Рона вызывает оптимизм, и есть все предпосылки для полного выздоровления. Девушка эта ухаживала за ним ещё в больнице Фарнхайма, в смысле, ухаживала как медсестра за больным. И отношения их были ко времени второго её визита в долину Уэй, как старых знакомых. Хотя всех знакомых у Рона теперь было раз-два и обчёлся, и вряд ли их можно было назвать старыми. Все его знакомства вели своё исчисление с того момента, когда он очнулся в реанимации.

Но Элизабет явно проявляла к Рону интерес не только, как медсестра. Ей сразу понравился этот парень. Она с удовольствием наносила визиты к Джонсон, так как это был безобидный повод продолжить знакомство. Намекнуть Рону на то, что он ей нравится, не хватало решительности. И здесь на выручку пришла Джули. После того, как Элизабет спустилась с Роном из его комнаты, где проводила положенные процедуры, Джули предложила:

– Хью, почему бы тебе не проводить мисс Фейн немного? Сегодня такая чудная погода, развеешься.

Ну, и что оставалось сделать Рону? Сказать, что он хочет подняться наверх, залезть под одеяло и не вылезать оттуда? Джули смотрела с таким теплом, а Элизабет с такой скрытой надеждой, что он согласился.

Они прошли мимо Марка, подметающего дорожку, мимо почтового ящика и направились по тропинке вдоль Уэя. Элизабет сказала, что здесь путь короче, недалеко есть навесной мост, и до её дома всего минут двадцать ходьбы, поэтому она редко приезжает на машине по главной дороге. Они шли болтали ни о чём, и постепенно натянутость исчезла. Рон с удивлением почувствовал, что впервые за последние дни его не одолевают тревожные мысли. С Элизабет было удивительно легко и приятно беседовать. И Рон не напрягался, что чего-то не помнит или не знает. Элизабет рассказала, что снимает квартиру на окраине Фарнхайма, в Гемпшире у неё живёт мама и брат. Она очень любит свою работу, мечтает пойти учиться дальше, но для поступления нужны деньги, поэтому она часто работает сверхурочно, и совсем нет времени на личную жизнь.

– Элизабет, ты – молодец! У тебя обязательно всё получится.

– Зови меня Лиза, хорошо? Мне так привычнее. Так меня называет мама и близкие друзья. Не удивляйся! Когда я была маленькая, папа всё время мне говорил, что я вырасту и буду королевой Елизаветой, а пока – принцесса Лиза, – Элизабет приосанилась, откинув белокурые локоны за плечи, и рассмеялась. – А тебя как в детстве называли? Ой, прости, – она виновато посмотрела на Рона.

Рон улыбнулся:

– Ну, вряд ли меня в детстве называли Хью. Хотя это имя мне нравится.

Они дошли до подвесного мостика, перекинутого между высокими берегами. В такт их шагам мост раскачивался, и приходилось держаться за верёвочные поручни, сохраняя равновесие. Рон весь сосредоточился на этой процедуре – каждый шаг отзывался в душе восторгом. Элизабет уже перешла на ту сторону и внимательно наблюдала за выражением лица Рона.

– Тебе тоже нравится? Удивительные ощущения. Страшно, что нет твердой опоры под ногами, но так волнительно. У меня всегда дух захватывает. Давай спустимся вниз?

Берег на этой стороне позволял подойти к самой воде. Приходилось только смотреть под ноги, перебираясь с камня на камень, чтобы не оступиться. Элизабет разулась, села на большой валун и опустила ступни в воду. Рон последовал её примеру. Вода была прохладной и бодрящей – в ноги как будто вонзили десятки иголочек. Они сидели, болтали ногами в воде и бросали камушки. Сначала кто дальше, потом Рон изловчился и послал свой отсчитывать шаги по воде. Течение не позволяло долго скакать снаряду, и через четыре прыжка камень исчез под водой. Элизабет пришла в восторг:

– Как ты это делаешь?

– Не знаю. Само как-то получилось.

Они ещё немного посидели. Кидали камни, молчали и думали каждый о своём.

Элизабет о том, что этот рыжий парень совсем не похож на всех её знакомых. Что он слишком стремительно завоёвывает её сердце, и она чересчур много о нём думает.

Рон о том, что эта девушка очень красивая и хорошая, но она чужая. Он не знал, кем занято его сердце – он не помнил, но чувствовал, что занято оно прочно.

Элизабет покраснела от своих мыслей. Ей вдруг захотелось, чтобы Хьюго её поцеловал.

Ноги Рона покраснели. Он чувствовал, что скоро начнёт стучать зубами.

В животе Элизабет словно запорхали бабочки. Господи, не хватало влюбиться, она ведь его совсем не знает!

В животе Рона заурчало – прогулки прогулками, а время-то уже обеденное!

– Пойдём? – Рон вопросительно посмотрел на Элизабет.

– Пойдём, – вздохнула она и решительно поднялась.

Когда выбрались наверх на тропинку, Элизабет протянула Рону круглый камень:

– Хьюго, держи. Смотри, какой у него необычный цвет. Загадай желание, и пусть оно непременно сбудется.

– Спасибо, Элизабет. То есть, Лиза, – Рон положил подарок в карман.

– Не провожай дальше, я добегу тут.

Рон пожелал всего доброго и уже сделал первый шаг по подвесному мостику, когда Элизабет решилась:

– Хьюго! Хьюго, подожди.

Подошла к самому краю мостика, остановившись в шаге от Рона.

– Может, сходим куда-нибудь вечером? Ну, например, завтра, – она в полном смущении смотрела на него снизу вверх – Рон был на целую голову выше.

Рон не нашёлся, что сказать. Мост под ним раскачивался.

– У тебя ведь нет мобильника? У миссис Джонсон есть мой номер, если надумаешь – звони, – Элизабет совсем стушевалась.

– Мне надо перейти мост, – Рон растерянно улыбнулся.

– Главное знать, какой мост нужно перейти, а какой сжечь, когда идёшь вперёд. Пока.

Элизабет развернулась и торопливо зашагала вверх по тропинке, не оборачиваясь. Рон пожал плечами и направился домой.

До самого вечера он слонялся без дела. Пытался заняться хоть чем-то, даже пробовал читать, но понял, что застрял на первом абзаце и отложил книгу в сторону. Элизабет нравилась ему. Определённо. И он совершенно не помнил своей прежней семьи. Может, это выход? Начать всё сначала, здесь, в Фарнхайме. А там видно будет.

Когда раздевался перед сном, из кармана выпал камень. Рон совсем забыл о смешном подарке. Улёгся в кровать, взял камень и долго так лежал, пытаясь разобраться во всём происходящем. Вставать было лень, положил камень под подушку. Улыбнулся, вспомнив, как Элизабет посоветовала загадать желание. Если бы только от него зависело! Он знал, чего хочет, но пока ничего не получалось…

Человеку в пути

Маргарита Алигер

Если бы Рон мог вспомнить на утро то, что отчаянно пробивалось ночью. Камень Лизы, сомнения по поводу своей принадлежности к этому миру обычных людей, живущих каждодневными заботами, породили этот сон. Сон, который, как и прежние, был лишь попыткой сознания достучаться до сущности…

* * *

– Ничего не понимаю!

Представительный колдомедик, поправив пенсне на носу, вытер машинально руки о лимонный халат, чем выдал свою полную растерянность. Вот уже три часа, как по тревоге экстренного вызова были подняты лучшие медики Мунго. Страшная потасовка уцелевших Пожирателей с застигнутыми врасплох мракоборцами в одном из побережных районов страны. Отголоски противостояния всё реже давали о себе знать, и магическое сообщество потеряло хватку, расслабилось. Казалось, с тёмными днями покончено навсегда, и времена Лорда для нового поколения волшебников будут лишь страницей в истории магии. Тем страшнее была та беспомощность перед жестокостью и коварством загнанных в угол, потерявших всякий человечий образ Пожирателей. Страшные подробности по крупицам восстанавливали картину обычного рейда. За пять лет, прошедших после Великой победы, это был, пожалуй, самый громкий случай. Томас Бёрн был вызван патронусом министра магии прямо из своей квартиры, и вот уже три часа четыре бригады колдомедиков боролись за жизнь мракоборцев. Бёрн повидал на своём веку всякое, и к чему к чему, а к виду человеческого горя и смерти давно привык, иначе в его профессии просто нельзя, можно с катушек слететь. Но почему же в этот раз сердце предательски сжимается? Стареет, наверное, теряет хватку. Молоденький паренек, убитый мгновенно – с его матерью сейчас беседовал Бруствер в кабинете Бёрна. Говорят, он был на практике, только получил диплом мракоборца. Трое героев скончались уже здесь, в Мунго, как не бились медики за их жизнь. И это было страшно. Борьба шла на минуты, секунды. Борьба с беспощадным противником – Смертью, которая накинула свой саван над всем отделением и плотоядно ухмылялась. Шесть человек были в различной степени ранения, среди них две женщины. Надо сказать, что логово Пожирателей было уничтожено, двадцать пять мёртвых тел находились сейчас в другом отделении больницы до особого распоряжения правительства. Остальные давали показания в Азкабане. По распоряжению министра оставшихся в живых сразу экстрагировали в камеры предварительного слушания.

Информация о том, что в прибрежных районах к северу от Кернгормских гор творятся тёмные делишки, поступила в Отдел Магического правопорядка с полгода назад. Участились случаи криминального свойства в этом районе, о чём с тревогой передавали в магловских новостях. Все это было странно. Серия таинственных исчезновений, несколько убийств – всё переплелось настолько плотно, что закрывать глаза на происходящее уже никак было нельзя. Выяснилось, что отвертевшиеся от справедливого возмездия Пожиратели создали что-то вроде клана. Но самое страшное и дикое было в том, что среди главарей были маглы, настоящие преступники, скрывающиеся от правосудия. Каким-то образом эти две тёмные силы нашли друг друга, и факт оставался фактом. Теперь на стороне Пожирателей были не только заклинания и мощь Тёмного волшебства, но и обычное, до жути действенное огнестрельное оружие. Отряд мракоборцев получил задание проверить одно из поместий – по информации там могла находиться одна из ставок шайки. Никто не знает, что произошло на самом деле. По-видимому, это была основная база преступников, и ничего не подозревающие о масштабах противодействия мракоборцы наткнулись на хорошо подготовленных негодяев. Конечно, мракоборец высокого уровня знаком с магловскими типами оружиями, но никто не ожидал стрельбы и взрывов немагического характера.

Лишь первоклассная квалификация мракоборцев не позволила статистике быть ещё более угрюмой. Но как это объяснить семьям погибших, которые сидели сейчас в приёмном отделении и ожидали своей участи. Никто не застрахован от несчастного случая. Люди, выбравшие себе эту профессию, знали, на что шли. Мерлин, как же это всё несправедливо!

Томас немного успокоил дрожь в коленях и вновь присел на реанимационную кровать молодой женщины. С её диагнозом пока было неясно. С огнестрельными ранениями колдомедикам дело иметь не приходилось, но тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – эта девушка после пулевого ранения должна быть мертва. Однако, судя по всему, она просто находилась без сознания, все жизнеобеспечивающие функции работали нормально. Коматозное состояние, не более. Мистика какая-то. Вот след от ранения, входное отверстие чуть выше левой груди, прямиком в сердце. Вернее, отверстие есть на комбинезоне, стандартной униформе мракоборцев. Легчайший материал, способный удерживать тепло при низких температурах и отражать многие заклятия. За основу была взята идея Защитного заклинания, способного противостоять несложным ударам палочек противников. Но тут. Такое же отверстие, рваная рана розочкой, было у погибшего парня, Джонатана. Как сказали люди Бруствера – снайперская винтовка, срезавшая первые ряды отряда ещё на подходе. Что это за штуковина, Бёрн понятия не имел, но в полной мере мог убедиться в действенности. Когда с Джонатана сняли осторожно комбинезон, ровно под сердцем обнаружилась багровая дырочка. Мгновенная смерть, перечеркнувшая планы практиканта. В случае с девушкой колдомедики встали в тупик. Входное отверстие было таким же, и поначалу никто вообще не мог понять, почему пульс у человека с таким ранением ещё есть. Когда аккуратно разрезали заклятием ножниц одежду, ровно на том же месте, что у Джонатана, обнаружили не дырку, но гематому. Стремительно расползающееся фиолетовое пятно синяка, как след от мощного удара. Настолько мощного, что девушка находилась без сознания, но чудесным образом была жива. Берн машинально проверил пульс пациентки – все оставалось без динамики. Красивая. Каштановые волосы раскиданы по подушке, на носу едва заметные веснушки, что придавало беззащитности. Странно, Бруствер сказал, что эта молодая женщина чуть ли не глава отряда с высшим чином. Такая молодая, поди ж ты! По возрасту едва ли старше несчастного Джонатана. Не хотелось думать, что карьерный рост девушки был грязным, связанным с патронажем или ещё чем похуже. Не хотелось думать, потому что Бёрн был неплохим физиономистом, а лицо, в которое сейчас пристально всматривался Томас, было чистым и возвышенным. Бёрн невольно залюбовался, и сердце сжало обручем привычной тоски, когда приходилось терять безнадёжных пациентов. Имя девушки, сказанное Бруствером, Бёрн пропустил мимо ушей, так как был слишком сосредоточен на состоянии больной. Теперь же он взял в руки планшет, прикрепленный магическим скотчем на спинку кровати. Так… Двадцать четыре года (я ж говорю, совсем молоденькая!) Имя…Святой Парацельс! Быть такого не может. Это же сама Гермиона Грейнджер! Всё встало на свои места, все сведения о знаменитой колдунье вихрем пронеслись в голове медика. Мерлин! Неужели здесь, в этой палате, может оборваться жизнь легендарной Гермионы? Томаса бросило в жар. Но секунду спустя он просто приказал себе не паниковать. Пульс четкий, дыхание ровное. Всё будет с ней хорошо. Только как, каким образом ей удалось избежать участи напарника? Мысли вернулись к первоначальному, загнав Бёрна в тупик.

– Ничего не понимаю, – опять повторил он.

Все остальные колдомедики сейчас сражались за жизнь других мракоборцев. Гермиону (теперь Томас знал, кто это перед ним) оставили на попечении сиделки, которую Бёрн отпустил по служебным делам, согласившись приглядеть до её прихода за пациенткой. Томас перевёл взгляд с лица Гермионы, такого торжественно-строгого, на ворох возле кровати. В больнице свято соблюдались правила гигиены и порядка, вся одежда с поступивших больных тут же отправлялась в бокс. Тот факт, что вещи Гермионы до сих пор лежали рядом с кроватью, говорил о неординарном случае, о панике, если хотите, об экстренности случившегося. Томас наклонился поднять одежду, все равно ему сейчас идти мимо блока, нечего гонять Эльзу, санитарку, лишний раз. Тут уж не до табеля о рангах – грязной работы Томас никогда не боялся. Еще раз рассмотрел рваную ткань комбинезона в том месте, где пуля поразила Гермиону. Дырочка была на левой стороне, на кармашке, в котором мракоборцы обычно носили всякую мелочь, необходимую быть под рукой при рейдах. У Джонатана, кстати, в таком кармашке нашли фотографию матери. У Гермионы в кармане тоже что-то было, и Томас, вовсе не из любопытства, а машинально расстегнул клапан. В руку высыпались осколки, сначала показавшиеся ему просто кучкой обычных камней. Но когда Томас выложил находку на прикроватную тумбочку, в хаотичном беспорядке он углядел смысл. Есть такие детские картинки, которые надо собирать из кусочков. Бёрн по округлым краям, видимым контурам сложил все камешки. Части с зазубринами легко легли одна к другой, будто радовались соединению. Получился обычный округлый камень – таких на взморье тьма тьмущая. Среднего размера, дюйма три в диаметре. На верхней поверхности видны были черточки, следы букв. Томас пригляделся внимательнее. Если вот здесь добавить линию, в месте скола, тут мысленно добавить, где больше всего трещин. Получается слово, имя… Да, точно! RON

Томас старательно, как первоклассник, собирал неожиданную головоломку и не заметил, что получившееся слово произнёс вслух.

– Рон, – протяжно прочитал он.

Гермиона дернулась, впервые обнаружив динамику в своих действиях.

Боже, они в полном тупике, она же видит, что Гарри всё больше уходит в себя. Наверное, как всегда винит себя за то, что позволил им с Роном последовать с ним. Рон всё больше становился раздражительным, его добродушное расположение возвращалось лишь после удачного ужина, которых за последнее время становилось всё меньше. Утром они переместились на побережье, где гулял холодный северный ветер, но в палатке сидеть не хотелось. Сидя на каменистом берегу, Гермиона ощущала себя песчинкой в океане. Не хотелось ни о чём думать. Что будет с ними, куда их заведут поиски – лучше не думать про это. Пусть всё идет, как идет. Они справятся. Пока они вместе, они справятся. Боковым зрением она видела, как Гарри тоже вышел из палатки, но не пошёл в её сторону, а присел на бугре, подставив свои непослушные вихры ветру. Гермиона не сердилась на него – нет, конечно. И давала возможность побыть одному. К чему перетирать в сотый раз планы, которых попросту нет. Они, как слепые нюхлеры, тыкались наудачу. Уйдя в свои мысли, Гермиона вздрогнула, когда на её плечи что-то упало.

Потом Рон ушел, бросил их. Гермиона кричала, звала его, у неё началась форменная истерика, она никак не могла поверить, что он сделал это. Разваливалась на части. Однажды вечером, сменив Гарри на дежурстве у входа в палатку, она по обыкновению последних дней сидела и тихо плакала. С Гарри они не говорили про уход Рона – слишком больно было обоим. Гермиона полезла в карман за платком и наткнулась на что-то твердое. Что это? Посветив палочкой, она уставилась на подарок Рона – камень Желаний. В сердцах размахнулась и забросила его подальше в кусты. Потом, дав волю слезам, еще долго сидела и икала. Постепенно мысли опять понеслись по запретному кругу. Предательство Рона, невозможная тоска без него. Что с ним? Где он? Мерлин всемогущий, хоть бы с ним ничего не случилось! Ведь если он попадёт в руки людей Волан де Морта, живым его не оставят. А они с Гарри изолированы от всего мира, отрезаны от всех новостей. Вскочила. Засветила палочку и, опустившись на колени, стала перебирать землю и траву вблизи палатки. Святая Моргана, помоги мне, где же он? Камень. Когда отчаяние уже почти захлестнуло в тщетности попыток, наконец, нашла. От облегчения сразу обессилела. Вернулась к палатке, бережно протирая камень. Какие-то буковки – странно, раньше она их не замечала. Да ведь камень пролежал в кармане, она его толком тогда не разглядела. Корявыми лихими буквами на гладкой поверхности было выведено – RON. Гермиона прижала камень к губам, клятвенно моля, чтобы с ним ничего не случилось, чтобы всё было хорошо, и чтобы им быть вместе. Немного покраснела от своих желаний и мыслей, но, во-первых, было темно, во-вторых, рядом никого нет, а, в-третьих, сказано всё это было с неподдельной искренностью.

Томас метнулся к Гермионе, подавшей признаки жизни, но в этот момент в коридоре послышался ужасный шум. Что-то кричали, кто-то бежал, и отнюдь не тихо. Дверь с треском распахнулась, на пороге стоял… ну, конечно! Рон Уизли, собственной персоной! Томас сразу понял, чьё имя на камне Гермионы. Рон Уизли – герой Великой битвы, друг Гарри Поттера и жених Гермионы Грейнджер. Это знало всё магическое население Британии, как маглы таблицу умножения!

Но это долго описывать свои мысли, на деле же Томас даже не успел воспротивиться такому беспардонному врыванию в реанимационную, между прочим, палату, вход в которую был категорически запрещён! Сзади, буквально повиснув на метле Рона (Господи, он ещё и с метлой!) семенила Эльза, по-видимому, не переставшая надеяться не пустить в палату посетителя. Где уж там! Томас резко встал, попытавшись сразу внести ясность, но его слова о правилах поведения в больнице были бесцеремонно не выслушаны.

– К чёрту ваши правила! Что с ней? – Рон отбросил в сторону метлу, на ходу снимая защитные перчатки.

Томас задним умом понял, что так и стоит с открытым ртом, в котором застряли правила. Но он не сердился на Уизли. Хотя это был беспрецедентный случай в его практике, чтобы его так бесцеремонно перебивали.

– Успокойтесь, Рональд. Я могу вас так называть? Жизни Гермионы ничто не угрожает. В неё стреляли из снайперской винтовки. Это магловское оружие, не знаю, говорит ли вам это о чём-то? Так вот, пуля, которая должна была пройти через сердце, судя по всему, застряла в неком предмете, который по невероятной счастливой случайности оказался в нагрудном кармане. На месте несостоявшейся раны есть гематома. Это травматический шок. Удар был очень сильным, но, думаю, скоро Гермиона придёт в себя, и её жизни ничто не угрожает.

Рон никак не реагировал на монолог Бёрна, ни разу не кивнул головой, не издал ни звука. Все это время он держал Гермиону за руку, как будто боясь отпустить от себя. Когда постепенно до его сознания дошёл смысл сказанного, он спросил первое, на чём сознание зацепилось:

– Что это за предмет?

Томас Бёрн указал рукой на тумбочку. Рон проследил взглядом.

Солёные брызги в лицо. Как всё надоело. Злость на Гарри, на Гермиону, на маму, на самого себя и опять на Гарри. Он готовился, он настраивался на трудности, но вот так тупо сидеть в палатке, не зная куда идти, когда желудок прилипает к спине. Он изнывал от этой бесполезной бездеятельности и понимал, что характер его портится изо дня в день, но ничего поделать не мог. Ненавижу ненавидеть. Пнул камень ногой, огляделся. Гарри вон он, ага, сидит себе на пригорочке, чёрт с ним, пусть сидит. Гермиона задумчиво присела у воды. Пронизывающий ветер бездушно обдувал нахохлившуюся фигурку. Волна боли затопила Рона. Лопатки как у птички, торчат прямо сквозь кофту. Минутная забота заглушила злобу, затопившую со вчерашнего вечера, когда опять сцепился с Гарри. Его понесло, он не хотел ругаться, но остановиться уже не мог. А просить прощения он не умел. Вот и ходил всё утро злился на всех по очереди. Подошел к Гермионе, неуклюже предлагая свою куртку.

Сам он загадал сразу. Чтобы всё хорошо закончилось, чтобы он мог обуздать свой дурацкий характер и не срываться на Гарри, и чтобы они с Гермионой были вместе. От последнего бросило в жар, но оно сработало в мозгу само, и он не успел поставить преграду непозволительным желаниям.

Рон был волшебником. Когда Лили Поттер отчаянно защищала жизнь своего сына, она дала ему защиту – высшую силу, которая способна противостоять злу. Любовь. Сила, которую никогда не воспринимал как достойную Волан де Морт, сила, способная сокрушить несокрушимое.

Любовь… Рон вложил в камень свою любовь к Гермионе, хотя сам он того не знал.

Это был камень Желаний. Тот самый, который Рон когда-то вложил в руку Гермионы. Он помнил, что он загадал – быть вместе.

– Я уже загадал. И всё зависит только от тебя.

Рон не заметил, что последние слова произнёс вслух, и вздрогнул, когда от кровати Гермионы послышался слабый голос:

– Я тоже тогда загадала. И моё желание сбылось.

* * *

Пробуждение было таким резким, что Рон ещё некоторое время думал, что он в больничной палате. В ушах звучали его собственные слова: «Я уже загадал. И всё зависит только от тебя». Кому он их говорил? Чьей жизни угрожала опасность? Он чётко помнил, что только что во сне чуть не потерял самого родного человека. И ещё там был камень. Отчаяние захлестнуло. Он был почти рядом. Он почти вспомнил.

Встал, подошёл к окну. В полной мере узнал, что значит выражение: «Плавлю лбом оконное стекло».

Утром Рон спустился вниз совершенно разбитый. Марк копошился где-то во дворе, и чай пили вдвоём с Джули.

– Хью, что-то ты сегодня неважно выглядишь. Хорошо спалось?

Рон ответил чашке с чаем, не поднимая взгляда:

– Совсем паршиво.

– Ну, не отчаивайся! На следующей неделе тебе надо показаться доктору Тэйлору – он скажет, как идёт выздоровление. Ты уже столько всего вспомнил! Всё наладится, вот увидишь.

Рону не хотелось спорить. Ни черта не налаживалось. Чем дольше он жил в семье Джонсон, тем сильнее у него были ощущения, что всё неправильно. Он словно с Луны свалился (видел изображение в хрестоматии по астрономии), всё вокруг казалось непривычным и чужим. Житейские мелочи ставили его в тупик. Почему он совершенно не умеет пользоваться мобильным телефоном? Когда Джули с Марком в Фарнхайме предложили купить ему на первое время хоть какой-то, ведь в наше время, как уверяли они, никто шагу не ступит без телефона – без него, как без рук – он вполне правдоподобно отговорился, что ему звонить пока некому, не стоит беспокоиться. На самом деле витрина со смартфонами, айфонами, всеми этими гаджетами повергла его в полный ступор. Он не представлял, как этим пользоваться.

Почему, когда он предложил Марку помочь подмести дорожки в саду, у него было стойкое желание оседлать метлу? Он еле поборол искушение, представив, что подумает Марк. Но мести метлой гравий ему казалось также нелепо, как то, что письма и квитанции супруги Джонсон получали посредством почтового ящика. Он был уверен, что почта доставляется не так. Только как? Может, он вместе с памятью потерял часть извилин? Почему весь окружающий мир казался ему неправильным? И он себя чувствовал здесь случайным гостем?

Джули тем временем убрала со стола и достала большой альбом с фотографиями.

– Хью, я тебе обещала показать наши семейные снимки, не хочешь взглянуть?

Заняться всё равно было нечем, поэтому Рон согласился. Да и обижать Джули не хотелось – она смотрела с таким теплом.

Джули перебирала старые фотографии, в которых запечатлелась вся их жизнь. Есть некий особый дух, когда мы перебираем семейные альбомы, словно возвращаемся в прошлое, заново переживая самые прекрасные и печальные моменты.

Вот молодые Марк и Джули с настороженностью взирают на фотографа. Джули сидит в кресле, а Марк стоит сзади, за спинкой, положив одну руку на плечи Джули. Тут они совсем не похожи на себя, разве что глаза остались прежними.

Марк на работе – читает лекции студентам.

Джули в смешном пальто собирает осенние листья, лукаво улыбаясь.

Маленький Хью, совсем ещё грудной – лежит голенький на пеленальном столике на животике. Джули грустно улыбнулась:

– Мы с Марком всегда так хотели детей. Первый раз, когда случился выкидыш, мы постарались скорее забыть. Но потом это повторилось ещё и ещё. Оказалось, у меня отрицательный резус фактор, и во время беременности я вступала в резус-конфликт с собственным ребёнком. Это так печально. Марк убеждал меня, что не надо на этом зацикливаться, что надо надеяться на всевышнего, но я потихоньку скатывалась в депрессию. Я всегда так завидовала семьям, где ребятишек много. Завидовала – не совсем уместное слово. Я радовалась всегда, глядя на ватагу малышей в окружении уставшей, но счастливой матери. Всё познаётся в сравнении, верно? Кому-то Бог не даёт детей, а кому-то они не очень и нужны. Я не представляю, как можно отказаться от своего ребёнка.

Потом, когда мне было уже сорок лет, я вновь забеременела. Врачи опасались и за моё здоровье и за здоровье малыша. Всю беременность я пролежала в кровати, если можно так сказать. И мы с Марком дождались нашего Хьюго, – Джули перебирала снимки сына, протягивая их Рону, окунувшись снова в те счастливые дни.

– Хьюго родился с пороком сердца. Дефект межжелудочной перегородки. Тебе это ни о чём не говорит, но этот диагноз – не самый страшный у таких больных. Прогноз был благоприятный, Хьюго постоянно находился под наблюдением врачей, соблюдал рекомендации. Ему нельзя было много заниматься физическим трудом, переохлаждаться и ещё кучу всего, что Хью часто игнорировал. Он запретил нам считать его больным, многие его друзья даже не знали о его заболевании. Но от судьбы не уйдёшь. То, что Хью родился – уже было чудом. Знаешь, для любой женщины самое большое счастье – это прижать к себе своего новорождённого ребёнка. И самое большое горе – потерять ребёнка или услышать приказ мужа идти на аборт.

Джули протянула Рону снимок, где босоногий мальчишка стоял с самодельной удочкой.

– Когда Хью родился, я всё время панически боялась Уэя. Хью рано научился плавать, но я всё равно боялась. Потом он пристрастился к рыбалке. Сначала это были самодельные нелепые удочки, потом Марк купил ему настоящую телескопическую. Он так радовался! Все свои сбережения он тратил на все эти крючки, леску, катушки. Они вдвоём с Марком могли просидеть на берегу весь день, пока я силком не заставляла их пойти пообедать. А часто я приносила бутерброды и термос прямо к ним, и мы сидели около воды все вместе. Замечательное было время. Хью учил меня закидывать спиннинг, но я так и не научилась. Я боялась Уэя, и он, в конце концов, забрал нашего мальчика. Марк с тех пор забросил рыбалку, стащил все рыболовные снасти в гараж. Но, знаешь, вчера я видела, как он разбирал свои удочки. С твоим появлением в нашем доме появилась радость. Может, я скажу крамольную мысль, но я рада, что ты оказался на пороге именно нашего дома. Ты посмотри на Марка – он словно помолодел лет на двадцать. А в его возрасте это грозит последствиями, – она рассмеялась. – Он совсем не отдыхает.

– Ох, прости! Я со своим старческим брюзжанием совсем заморочила тебе голову. Не слушай меня!

– Нет, Джули, я, правда, очень тронут вашим рассказом. Мне жаль, что Хью так рано ушёл от вас.

– Если у тебя когда-нибудь будут дети, ты поймёшь, что это такое. Быть отцом, или матерью – самое высшее таинство природы, а мы так часто этим пренебрегаем. Хотя, может, у тебя есть дети. Ты ведь женат, – Джули указала на кольцо Рона.

– Я не помню, Джули.

Они помолчали немного, и Джули попыталась перевести разговор в другое русло.

– А что Элизабет? Вы с ней договорились вчера о встрече?

– Да, то есть, нет. Не знаю. У вас ведь есть её номер?

– Конечно! Всё же я не понимаю, почему ты отказываешься от мобильника – это очень удобно. Компьютера у нас нет, к сожалению, тебе было бы, чем заняться в свободное время. У Хью был ноутбук, но мы отдали его соседскому мальчику, после того, ну, после того случая.

– Да ничего страшного. От меня и так никакой пользы.

– Не говори так.

– Ну, так вы дадите мне номер Лизы?

Рон чувствовал себя не очень комфортно, но понимал, что поступает правильно, когда при помощи Джули нашёл в адресной книге телефона номер Элизабет и позвонил ей.

– Привет. Это Хью. Знаешь, Элизабет, ты прости, но я думаю, ничего у нас не получится. Я не хочу тебя обманывать. Ты очень хорошая. Ты обязательно встретишь нужного человека. Нам не нужно встречаться. Прости…

Рон немного успокоился и стал привыкать к новой для него жизни. Прошёл уже месяц с тех пор, как он появился в Фарнхайме.

На последней неделе перед визитом к доктору Тэйлору пришла медсестра. Рон немного нервничал, представляя встречу с Лизой, но понимал, что пока не готов к новым отношениям. Но пришла не Элизабет, а совсем незнакомая женщина. Рон испытал одновременно облегчение и разочарование.

– Меня зовут Софи, послезавтра тебе на приём к доктору Тэйлору – он даст распоряжение о дальнейшем патронаже.

Медсестра деловито вымыла руки, достала фанендоскоп и приказала Рону не дышать.

– А где Элизабет? – он не выдержал и спросил.

– Элизабет попросила меня подменить. Девочка слишком много работает, целый день бегает по больным, да ещё дежурство в больнице.

Наверное, так будет лучше. Лиза просто не захотела больше с ним видеться. Что ж, по крайней мере, он был честен с ней. Рон вздохнул.

– Ну, Хью, дела твои совсем неплохи. Надо сделать снимок головы, но по остальным показателям ты вполне здоров. Классная татушка! – Софи прижала мембрану фанендоскопа к изображению на левой лопатке.

– Спасибо.

– Интересный рисунок. Что-то готическое. Никогда такого не видела. У меня сын работает в тату-салоне, – пояснила она.

Рон и сам знал, что рисунок интересный, но ни черта не помнил, почему именно это изображение красовалось на его спине. Сложные вензеля с мечом посередине.

Софи записала все показатели в тетрадку, пожелала Рону всего доброго и ушла, оставив Рона в раздумьях. Он нервничал перед визитом к доктору Тэйлору. Потому что он так ничего и не вспомнил. Для него было точкой отсчёта поход в больницу. Как будто что-то должно проясниться. Но, по большому счёту, что изменится? Ну, обследуют его, как медицинское чудо, сделают снова все эти снимки, вынесут вердикт, что нужно ждать и всё. Он так надеялся, что если он не может вспомнить сам, то его просто разыщут родственники. Целый месяц прошёл. Может, его и не ищут?

Рон спустился вниз – Джули ушла проводить Софи, а Марк был в гараже. Рон застал его в окружении рыболовных снастей – Марк наматывал леску на безынерционную катушку.

Глаза его горели детским восторгом и, увидев Рона, Марк азартно предложил:

– А давай завтра с утра махнём на рыбалку? Я разобрал снасти, обещаю инвентарь на высшем уровне.

– Я не знаю, люблю я рыбачить или нет, – Рон печально улыбнулся, – но спасибо за предложение. Почему бы и нет?

Марк радостно махнул спиннингом:

– Замётано! Так говорят мои студенты. Я знаю здесь все места. Недалеко есть протока, в паре милей, мы поедем на «Мини», не тащить же всё с собой! Сейчас щука отнерестилась, кидается на любую приманку – самый жор. Надо бы живцов наловить, но это можно сделать и на месте. Ох, я и не подозревал, что так соскучился по рыбалке. Аж руки чешутся от нетерпения. Смотри, я тебе дам вот этот спиннинг. Он легковат, но среднюю щучку вполне может вытащить. И катушка тут у меня классная стоит – девять подшипников, выдержит любую борьбу. Ты умеешь закидывать?

Рон ошарашенно смотрел на Марка. Такое чувство, что с ним говорят на неведомом языке – он ни черта не понял. Рон помотал головой.

– Ничего, научишься! Это такой азарт, скажу я тебе! Даже килограммовая щука выделывает такие свечки! Пока её к берегу подтянешь – сто потов сойдёт. Главное – ловить момент, когда она даёт слабину, и тогда потихоньку подтягивать. Надо ещё червей накопать для живца. Мелкой плотвы у берега всегда полно. Можно и манку заварить, пожалуй. Жаль, мотыля нет – знал бы, купил в Фарнхайме. На искусственного сейчас плохо берёт – подавай ей живого!

Такое чувство, что Марк разговаривал сам с собой. Но Рон заразился настроением детского восторга, и они с Марком до самого вечера готовились к рыбалке. Вернее, готовился Марк, а Рон ходил за ним следом и пытался заочно уяснить правила, чтобы не выглядеть завтра полным дураком. Они стащили в пикап снасти, садок, ящик с блёснами, ведёрко с прикормкой, два складных стульчика, отдельный ящик с запасными катушками, леской и крючками и ещё кучу непонятных вещей. Потом Марк повёл Рона к унавоженным клумбам, где с наслаждением стал копаться в земле, выуживая червей и складывая их в банку.

– Навозные лучше, – объяснял он Рону. – Дождевого тоже можно использовать, но это в крайнем случае. Белая рыба лучше берёт на навозного, да и насаживать его удобнее. Лучше пучком, сразу по две-три штуки.

Марк продемонстрировал Рону консервную банку, в которой копошились недовольные черви.

А Рон вдруг неожиданно увидел перед глазами тёмное подземелье со стеллажами. На полках стояли банки с червями, жуками и всякой заспиртованной гадостью. Видение исчезло так же неожиданно, как и появилось, и Рон некоторое время стоял в полном ступоре. Что это за место? Он знаком с червями – точно! Но только использовались они явно не для рыбалки.

Все приготовления были закончены. Решили выдвигаться завтра рано утром. Когда поужинали, и Джули мыла посуду на кухне, Марк без всякого перехода вдруг сказал, словно весь день знал, что у Рона на душе:

– Хью, я вот о чём подумал. Тебе надо что-то придумать. Конечно, нужно верить, что всё будет хорошо, но пока надо жить дальше. Я разговаривал с начальником полицейского участка. Честно говоря, у них забот выше крыши и без поиска пропавших людей. Мне дали понять, что раз ты пристроен, живёшь не на улице, то и нечего забивать голову. Единственное, что пообещали – это сделать тебе временное удостоверение личности. Чтобы тебя могли взять на работу. Мы с Джули совсем не настаиваем, чтобы ты срочно искал работу, но я с уважением отношусь к твоим принципам. Я понимаю, что ты чувствуешь. Я видел твои снимки на стене в участке. Никогда не понимал, как можно узнать человека по этим чёрно-белым карикатурам? Если бы я не знал, что это ты – ни за что бы не догадался. Я хочу сказать, чтобы ты не отчаивался и не думал, что тебя не ищут. Просто человек – всего лишь песчинка. Для кого-то ты дорог, а для кого-то это всего лишь работа, которая каждый день снежным комом подваливает всё новые происшествия. Не знаю, может, надо было им денег предложить? Не больно-то рьяно занимаются установлением твоей личности, ты уж прости.

– Спасибо, Марк. И вам, и Джули. Да, всё верно. Надо жить дальше.

Рон помолчал.

– Неужели я никому не нужен?

– Не говори так. Ты нужен нам с Джули – а это уже кое-что. И твои родные, возможно, сбились с ног, разыскивая тебя. Но с нашей системой отыскать человека не так-то просто. Не переживай. И спокойной ночи. Завтра я подниму тебя рано.

Конечно Рона искали. Ждали, верили, что он жив, и снова искали. Гермиона старалась не поддаваться отчаянию, брала себя в руки, но существовала, словно на качелях. Периоды железной воли сменялись полной безнадёгой. Тогда она плакала по ночам, приказывала себе собраться, но ничего не могла поделать. Малыш внутри доставлял много беспокойств – ему тоже было не сладко, ведь все волнения матери он разделял вместе с ней. Наверное, именно мысли о ребёнке и не давали ей окончательно сломаться. Человек просто пропал. Исчез. Она знала, что и Гарри, и мистер Уизли перепробовали уже все средства. Но поиск не дал результатов. Джинни сказала, что в министерстве подумывают даже о мести Пожирателей, но Гермиона не хотела верить в такой исход. Во-первых, столько лет прошло с тех памятных времён, а, во-вторых, если бы это была показная месть, уж враги бы проявились, чтобы добить несчастных близких. Да и какие враги были у Рона? Гарри ходил сам не свой, Гермиона видела, что ему тоже очень тяжело. Отец всерьёз предлагал обратиться в полицию, несмотря на все статусы о секретности магического общества. Гермиона уже сама не знала, что и думать. До родов оставалось совсем чуть-чуть. Она отказалась лечь в больницу заранее, твёрдо решив до последнего ждать Рона. Ей казался ужасно мучительным сам факт того, что ребёнок должен родиться без отца. Она уговаривала малыша подождать ещё немного, хотя понимала всю абсурдность таких уговоров. Роза часто спрашивала про Рона, и Гермиона, пряча глаза, отвечала, что папа на сборах. Роза проглатывала отговорки, но всё равно скучала и спрашивала, когда папа приедет?

Гермиона уже не могла перемещаться со своим пузом через камин, тем более трансгрессировать, поэтому все новости узнавала дома. Каждый день кто-нибудь приходил. Гермиона уже устала от этого молчаливого ритуала. Вошедший смотрел с надеждой в её глаза, а она в глаза того, кто пришёл. Немой вопрос: «Не нашёлся?» терялся в разочаровательном ответном вздохе. Все делали вид, что ничего страшного, значит, завтра найдётся, ну, или послезавтра, но надежда начинала перемешиваться с отчаянием.

Несколько раз приходила Молли. И с Артуром, и одна. Она убедила отправить Розу в Нору перед самыми родами, ведь родители Гермионы работали – они не могли присматривать за девочкой всё время, пока Гермиона будет в больнице. Гермиона с тяжёлым сердцем согласилась, но всё оттягивала этот момент. Она боялась остаться дома совершенно одна. Роза её отвлекала и не давала погрязнуть в мрачных мыслях. Молли уверяла, что Рон обязательно найдётся.

Май беспечно превращался в лето. Месяц, прошедший со дня исчезновения Рона, пролетел стремительно. Вернее будет сказать – Гермиона просто не замечала смены дней. Время остановилось, превратившись в мучительное ожидание.

В один из последних дней мая Молли приехала за Розой. Гермиона уже собрала сумку с вещами, хотя была слишком рассеяна, чтобы сосредоточиться. Она знала, что в Норе дочке будет хорошо, и Молли, в крайнем случае, найдёт всё необходимое, если понадобится ещё что-то.

– Ты точно не хочешь, чтобы Энтони отвёз тебя сегодня в больницу? – Молли сидела с Розой на коленях и кормила её фруктовым пюре.

– Нет, мама, я останусь пока здесь. Если что, всегда можно вызвать такси.

– А если роды начнутся ночью, или что-нибудь случится? Это опасно! Никого не будет рядом.

– Ну, думаю, пару дней я ещё продержусь. Обещаю, если к концу недели ничего не случится, я честно пойду и лягу в клинику.

– Гермиона, тебе нужно беречь себя. Сама знаешь, всё может случиться так неожиданно.

Именно Молли принимала два года назад в Норе Розу, когда Гермионе чуть раньше срока приспичило рожать. В тот день Гермиона впервые назвала её мамой, что для Молли было большим подарком. Сама она любила Гермиону, как свою дочь, уже много лет, с болью переживая все их стычки с Роном. Ну, и конечно, Молли просто обожала всех своих внуков. И за Розу Гермиона была спокойна. Роза кормила теперь бабушку, отобрав у неё ложку и щедро намазывая лицо Молли пюре. Гермиона улыбнулась.

– Джинни тоже бегает, как шальная. Гарри на неё ругается. Думаю, неделю ещё пробегает. И в кого она только такая? – Молли удивлённо пожала плечами.

Когда уже собрались, Молли никак не могла уйти. Она всё порывалась сказать Гермионе, чтобы она берегла себя, что всё будет хорошо, и что Рон обязательно найдётся.

– Мы должны верить. Ты же знаешь способность моего сына вечно встревать в истории, – Молли немного помолчала на пороге и добавила: – Я всё же жалею, что Артур снова переделал часы. Он сказал, нечего ждать неприятностей, хватит с нас со всех. Господи, знать бы, что он живой! – вырвалось у неё.

Гермиона прекрасно знала историю знаменитых часов Молли. Это были необычные часы, как, впрочем, всё в доме волшебников, причудливым образом совмещая в себе предметы обихода с магическими свойствами. Эти часы Молли нашла на чердаке, когда они с Артуром ещё только вселились в Нору. Обычные с виду ходики, затянутые паутиной, притягивали к себе и хранили загадку. Артур пришёл в совершеннейший восторг, когда Молли показала ему свою находку. Куча ненужного хлама с чердака тогда перекочевала в мастерскую – сарай Артура, где, как он выразился, тут есть, над чем поработать! Как Молли не ворчала и не качала головой, она снисходительно относилась к чудачествам молодого мужа и лишь настояла на том, чтобы в доме она этого хлама не видела. Разобрав часы и разглядев их устройство, Артур сообщил Молли, что это творение самого Павла Карловича Буре, вернее, его дочернего предприятия в Швейцарии, принадлежавшего Жану-Жоржу Пфунду. Механизм часов был в отличном состоянии, и поскольку Артур помимо тяги к магловским изобретениям был ещё и неплохим волшебником, он сумел вернуть часы к жизни, но преобразил их. Молли, когда увидела результат его творения, просто изумилась. Вместо скучных цифр по кругу циферблата стояли надписи – заметки хозяйственных дел: «Время чая», «Время кормить кур», «Опоздание» и так далее, и единственная стрелка магическим образом всегда прыгала на нужную шкалу, ни разу не ошибившись. Со временем Молли так привыкла к часам, что без них уже не мыслила управления своим немаленьким хозяйством.

Так бы эти часы и остались лишь помощником в бытовых домашних делах, но наступила Вторая война с Тёмным Лордом. Слишком свежи в памяти были ещё злодеяния Первой войны – страх и неизвестность за близких железной лапой скручивали внутренности. Однажды, накануне переселения четы Уизли на площадь Гриммо в штаб Ордена Феникса, Артур снял часы со стены и забрал их в мастерскую. Он прекрасно знал, как изводится Молли всякий раз, поджидая в Норе возвращения членов семьи. И вот, вместо указателей с бытовыми заботами, на часах появились другие надписи. Стрелочек стало девять, ровно по количеству членов семьи Уизли, а по кругу циферблата шли указатели: «Дома», «В пути», «Хогвартс», «Работа», «Смертельная опасность» и другие. Теперь Молли всегда могла знать местоположение Артура и детей. В самые тёмные времена все стрелки дружно указывали на один показатель – Смертельная опасность, и Молли просто сходила с ума. Она таскала часы с собой по всему дому, не выпуская из поля зрения. Во время Великой битвы в Хогвартсе часов у Молли не было, и она не могла видеть, как в тот момент, когда на устах Фреда отыграла последняя улыбка его последней шутки, стрелочка с именем сына завибрировала, засветилась голубоватым свечением и под печальную музыку, похожую на плач феникса, медленно растворилась, перестав указывать на смертельную опасность. Молли не сразу заметила, что на часах не хватает одной стрелки. Последующая потом многонедельная и многомесячная боль не давала сознанию зацепиться за окружающие детали. И уже только осенью она увидела, что стрелки с именами домочадцев разбрелись по всему циферблату, указывая на работу, Хогвартс, а вот стрелки Фреда нет. Ещё через пару лет, когда у Билла, Перси, Рона, Джинни и Джорджа уже были свои семьи, Артур вернул часы к их первоначальному состоянию, добавив к перечню хозяйственных забот надпись "Внуки". Когда стрелочка замирала на этом делении, надпись светилась золотистым сиянием, и сердце Молли каждый раз радостно замирало. Это значило, что в Норе скоро появятся гости, и окрестности огласятся детскими криками. Вот потому-то сейчас Молли не могла с помощью волшебных часов сказать, где находится Рон.

Гермиона тепло попрощалась с Молли, расцеловала Розу, обещала держать в курсе своего самочувствия и заверила, что через пару дней честно ляжет в больницу.

До вечера слонялась без дела, совершенно не зная, куда приткнуться. Словно на вокзале ожидания – ждёшь своего поезда, а он задерживается. Она ждала Рона. Поэтому, когда в дверь позвонили, Гермиона отчаянно надеялась, что это он. На пороге стояла Лаванда Браун. Разочарование на лице было таким очевидным, что Лаванде пришлось самой себе разрешить войти – не стоять же на пороге.

– Привет.

– Здравствуй, Лаванда.

– Я войду?

– Так ты уже вроде как зашла.

Лаванда пропустила колкость мимо ушей.

– Гермиона, я знаю, что не вхожу в список тех, кого бы ты желала видеть, тем более сейчас, но я на самом деле зашла поддержать тебя. Я хочу сказать, что Рон жив, я точно это знаю. Можешь мне не верить, ты всегда скептически относилась к моей профессии, но с ним точно всё хорошо. И он найдётся.

Гермиона не хотела спорить с Лавандой.

– Пойдём на кухню, что стоять у порога.

Лаванда чувствовала себя неловко и явно не знала, куда деть руки. Гермиона заварила чаю, достала печенья с конфетами, и пока Лаванда, обжигаясь, прихлёбывала из чашки, задумчиво смотрела в окно.

– Знаешь, Лаванда, как-то мы спорили с Ксенофилиусом Лавгудом по поводу того, что всё возможно, если никто не доказал, что этого не существует. Верю или нет я во все эти предсказания и гадания, но не так давно ты уже доказала, что это возможно. Так что я верю тебе.

– Правда? – Лаванда так удивилась, что чуть не пролила чай.

И тут же воодушевилась:

– Гермиона, я смотрела в магический шар. Конечно, чтобы лучше увидеть, нужна другая обстановка, но я и так тебе скажу, что он жив.

– Что значит – другая обстановка? – этот разговор отвлекал Гермиону, к тому же, когда все средства перепробованы, заключишь сделку и с чёртом, не то что с Лавандой Браун.

– Ну, когда я работаю с такими вещами, я стараюсь быть поближе к объекту. Это может быть предмет, связанный с человеком, или его фото. Многие считают всё это чепухой, но я на самом деле устанавливала связь с людьми. Волшебники, которые ко мне приходят за помощью, верят мне – а это значительный фактор. Нужно верить. Тогда вибрация пространства открывается.

Гермиона поняла, что в тонкости ей вдаваться не хочется – голова заболит, но суть она уловила.

– Слушай, Лаванда, а ты можешь сейчас посмотреть? Здесь, в нашей квартире?

– Сейчас?

– Ну да. Если тебе некогда, я пойму.

– Нет, нет, что ты! Просто я не ожидала, что ты всерьёз всё воспримешь, если честно. Не знаю даже, зачем я зашла. Я правда, Гермиона, искренне хочу, чтобы он нашёлся. И чтобы всё у вас было хорошо.

– Ты всё ещё любишь его, верно?

Лаванда покраснела.

– Гермиона, пожалуйста, давай не будем про меня. Так что, попробуем? Магический шар у меня с собой и остальные атрибуты. От тебя требуется личная вещь Рона. Очень личная.

– Ну, вряд ли я принесу тебе его трусы. Прости. Я не хотела обидеть. Нервы совсем ни к чёрту. Ох, и живот что-то побаливает.

– Когда у тебя срок?

– Да завтра-послезавтра,– Гермиона посмотрела в глаза Лаванде. – Я не хочу в больницу, пока, пока Рон не нашёлся, понимаешь?

– Я понимаю.

– Так, ладно, сейчас что-нибудь принесу.

Гермиона направилась в спальню.

Она стала выдвигать ящики прикроватной тумбочки, где каждая мелочь, каждая вещь говорила о своём хозяине, о его привычках и характере. Боже, как же она соскучилась! Сил нет больше терпеть. Где же ты, Рон?

Карточки от шоколадных лягушек, втихаря засунутый огрызок от яблока, вратарские перчатки, совиные вафли. Гермиона улыбалась, а по щёкам катились слёзы. Как будто Рон был рядом. Разговаривал, объяснял, почему в его тумбочке должен быть именно такой кавардак, удивлялся обёрткам от шоколадок (Это не я, это, наверное, Роза положила!), клялся, что наведёт порядок, а потом пытался повалить Гермиону на кровать, чтобы она перестала сердиться. Гермиона буквально ощутила его присутствие рядом, словно он на самом деле сейчас стоял за спиной. Она оглянулась. Никого не было. Вздохнула, выдвинула последний ящик, в котором обычно лежали старые шахматы и деллюминатор Дамблдора. Сейчас здесь ещё лежала палочка Рона – Гермиона сама её сюда положила месяц назад.

– Лаванда, палочка подойдёт?

Лаванда внимательно посмотрела на красные глаза Гермионы, затем взяла протянутую палочку.

– Четырнадцать дюймов, ива, волос единорога, – прошептала она.

– Да, так и есть.

– Ну, ты готова?

– Да. Мне бы только знать, что с ним всё в порядке.

«Пока человек чувствует боль — он жив. Пока чувствует чужую боль — он человек».

Лаванда заметно волновалась, когда раскладывала на столике в гостиной предметы для магического ритуала. Она поставила в центр магический шар, сейчас совершенно прозрачный, рядом примостила керамическую миску с замысловатыми вензелями, в которую высыпала травы и лепестки из мешочка. Потом налила туда воды из бутыли толстого тёмного стекла. Затем достала старинный подсвечник с ярко-красной ароматической свечой. Палочку Рона бережно положила около шара.

— Гермиона, знаешь, я волнуюсь.

— Может, мне выйти пока?

— Нет, нет, ты мне не мешаешь. Главное, чтобы ты верила.

Гермиона вздохнула и присела рядышком на диван.

— Я постараюсь ввести в транс нас обеих. Это сложно, учитывая твоё скептическое отношение ко мне, но так ты сможешь через меня увидеть всё сама. Ты согласна?

Гермиона и сама волновалась. Но узнать, где Рон, и что с ним, так хотелось, что она решительно кивнула головой.

Лаванда зажгла свечу. Положила палочку в чашку с травами и начала бормотать что-то себе под нос. Гермиона с удивлением наблюдала, как магический шар стал меняться. Он уже не был прозрачным внутри, а наполнился плотным белым дымом. Казалось, весь воздух в комнате тоже наполнился этим туманом, потому что очертания мебели стали размываться. Закружилась голова. Лаванда взяла руки Гермионы в свои и попросила закрыть глаза. Вибрации пространства полностью открылись. Лаванда была сильным медиумом, а Гермиона с полной верой отнеслась к её манипуляциям, поэтому их сознание объединилось. И перескочило в сознание хозяина палочки, которого отчаянно искали родные. Но палочка знала связь с Роном — волшебником, чего он не помнил о себе, а потому увидели они не его нынешнего, в данный момент мирно собирающегося на рыбалку, а чуть раньше. То, что невольно объединило их несколько месяцев назад, в полной мере проявилось сейчас. Вся боль. Только была это только его боль. Они видели всё глазами Рона.

* * *

Боль

Рон проснулся внезапно, как от толчка, и не сразу понял даже, где он находится. Дикая боль была настолько осязаемой, яркой, что он ещё некоторое время находился в пограничной зоне между сном и явью. Боль была не физическая. Мучительно ныло сердце. Ему приснилось, что его бросила Гермиона. Отчаяние, невозможная бесконечная боль там, во сне, в полной мере не желали его отпустить. Рон ощутил сырость казённой, в обычной белой наволочке подушки спортивной гостиницы, где они с командой находились на сборах. Из груди рвался вой, и Рон закусил уголок одеяла, чтобы не дать вою вырваться наружу. Потихоньку пришёл в себя. Всего лишь сон. Это был сон. С Гермионой всё в порядке, он уверен в этом. Вчера утром прилетал Сыч с ежедневным письмом. Дома всё хорошо. Роза смешно коверкает свои первые слова — две страницы послания, написанные убористым почерком отличницы с ровными буквами, были посвящены достижениям этого маленького чуда. Гермиона недавно вышла на работу, как молодую мать её держали в отделе на щадящем рабочем графике. Всё хорошо. Рон попытался себя убедить в этом и даже мужественно решил ещё поспать, но сон не шёл. Промучившись остаток ночи, встал совершенно разбитый. Всё утро с нетерпением поджидал Сычика, вздрагивая каждый раз, когда на окошко падала тень. Сыча не было. Беспокойство нарастало. Гарри посоветовал не паниковать и справедливо высказался, что плохие новости очень быстрые, если бы что случилось, Джинни или ещё кто сразу бы сообщили.

Уже ближе к полудню, после первой тренировки, Рон заметил в квадрате окошка летящего письмоносца. Невероятное облегчение сменилось тревогой, когда разглядел вместо Сыча или Весты, семейной совы Гарри и Джинни, министерскую сипуху. Официальное послание несло в себе сообщение о немедленном возвращении в Лондон.

На сборы ушло пять минут. Вещи потом заберёт Гарри. Надо срочно выяснить, что случилось, и почему Рона вызывают. Ощущение назревающей беды всё нарастало. Мучительный спазм давешнего сна стиснул сердце с такой силой, что Рон замычал. Надо взять себя в руки.

Гарри обещал быть к вечеру. Миен отпустил обоих ребят досрочно со сборов до выяснения всех обстоятельств.

Рон, едва достигнув трасгрессионной зоны, сразу переместился в неприметный переулок с мусорным бачком — вход в министерство магии.

Машинально зарегистрировал свою палочку у дежурного администратора, получил пропуск и опрометью понёсся к лифтам.

Прохладный женский голос сообщил: «Уровень второй. Отдел обеспечения магического правопорядка».

Рон промчался мимо штаба мракоборцев к кабинету группы обеспечения магического правопорядка, где в последнее время работала его жена.

В кабинете было много народу, но Рон сразу выхватил взглядом из всех Кингсли Бруствера. Присутствие самого министра говорило о серьёзности ситуации. Рона ввели в курс дела. Происходящее просто не укладывалось в голове. Оказалось, накануне Гермиона с двумя сотрудниками посетили Отдел Тайн. Это загадочное зловещее место хорошо было знакомо Рону. Группа спустилась в отдел по служебному расследованию, что-то нужно было проверить, с кем-то встретиться, в общем, детали проскользнули мимо сознания Рона. В самом посещении Отдела Тайн не было ничего сверхсекретного, просто Рон знал, что этот отдел некоторые сотрудники министерства за годы работы и в глаза не видели. Работа Гермионы была связана с отслеживанием нарушений законодательства. Отдел магического правопорядка представлял собой своего рода элиту. Не смотря на гневные уверения когда-то Бартемию Краучу, Гермиона всё же связала свою профессиональную деятельность с этим отделом после рождения Розы. И вот, когда все трое выходили уже с засекреченного места (Отдел Тайн, как известно, был ненаносимым ни на одну карту), сработала ловушка. По-видимому, во времена скрытой войны между Пожирателями и их преследователями один из врагов оставил здесь свой знак. Кто это был — трудно сказать. На разгадку странного происшествия экстренно были брошены все силы.

Поток информации, мощным потоком хлынув в раздираемое болью сознание Рона, постепенно стал формироваться в некое русло. Подетально Рон более-менее представил всю картину. Как он понял, Гермиона оказалась запертой в внезапно выросшей из ниоткуда камере. Когда ребята оказались в круглой комнате с вращающимися дверями, сработали злые силы, до поры до времени дремавшие и поджидавшие свою жертву. Что послужило сигналом — загадка. Двое коллег Гермионы были отброшены к центру зала, а когда всполохи мощного заклинания перестали отскакивать от стен, Брайан и Эд обнаружили в дальнем углу эту самую выросшую камеру. Двери не было. Никакими заклинаниями, в горячке произнесёнными прибежавшими на шум волшебниками отдела, дверь открыть не удалось.

После тщательного осмотра и анализа зловещность ситуации просто пугала. Вызванные в спешном порядке лучшие умы вынесли свой вердикт. Преграда, замкнутое пространство, поглотившее внутри человека, является следом мощнейшей тёмной магии. Когда связали вместе показания коллег Гермионы, исследовали пространство вокруг живого склепа, пришли к выводу, что шансов выбраться оттуда у жертвы практически нет.

Волшебникам из отдела магических происшествий и катастроф удалось воспроизвести произнесённое, казалось, самими стенами заклинание. Сложный прибор, способный улавливать волны магии, подобие магловского записывающего устройства.

Отголосок заклинания, сработавшего в минуту опасности, нельзя было опознать лингвистически. Эхо стен и мощь не давали возможности разобрать сами слова. Но голос. В разы усиленный акустикой круглой комнаты, голос этот Рон узнал сразу. Что такое волосы дыбом встали, Рон в полной мере осознал, когда услышал леденящий душу маниакальный смех Беллатрисы Лестрейндж.

Заклинание было запечатано в стены. Сработало ли оно от того, что кто-то коснулся стены в определённом месте, или по какой другой причине, оставалось загадкой. Но высказали печальные предположения, что Гермиона стала жертвой не случайно. Противостояние двух женщин, абсолютно разных, но связанных незримой магией.

После того, как возникновение зловещей ловушки прояснилось, вставал самый главный вопрос — а можно ли открыть такую ловушку? Имея дело с тёмной магией, нельзя сказать наверняка, с чем столкнёшься. Все отделы, имеющие отношение, были поставлены на уши. Срочно связались с выдающимися чародеями, сведущими хоть что-то в подобных вещах. Колдомедики, не совсем понятно как могущие помочь, сообщили, что в данной камере человек может продержаться трое суток. Сутки уже пробежали. Отпущенное время утекало сквозь пальцы. Как вызволить Гермиону из беды, Рон не знал. Он не мог сосредоточиться на поиске решения, отчаяние и боль пульсировали так сильно, что ни одной здравой мысли не удавалось оформиться. Рядом были десятки людей, а может и сотни. Все хотели помочь. Рон знал, что отсчёт идёт на минуты, секунды, и все те люди, которые забегали с серьёзными лицами, тоже не спят вторые сутки. Они хотят помочь. Но он как никогда чувствовал себя одиноким в своей боли. Он не мог пойти сейчас домой и терпеливо ждать, когда отпущенное колдомедиками время истечёт. Сидел на полу около серой махины камеры, поглотившей его девочку, и всеми силами пытался себя удержать от отчаяния.

Приходили по очереди все члены семьи Уизли. Всем было больно. Но ему было больнее всех. Заплаканная Джинни, со следами ногтей на лице. Гарри, бледный больше обычного. Джордж, загнавший скупую слезу обратно и сжавший плечо: «Держись, братишка». Папа, незамечающий, что очки повисли на одной дужке.

К концу второго дня, когда Рон в отупевшем состоянии всё также сидел, как верный пёс, около ловушки Беллы, с гневом отмётший все попытки родственников увести его отсюда отдохнуть, входная дверь в очередной раз скрипнула. Рон не повернул головы. Ему было всё равно, кто это пришёл. Он понимал, что все хотят помочь и был благодарен, только что толку? Завтра истечёт время, и всё потеряет смысл. Нос уловил лёгкий нежный забытый, но такой знакомый запах парфюма. На пороге стояла Лаванда. Рон не счёл нужным спрашивать, что она тут забыла.

— Привет, Рон.

— Привет.

— Рон, мы давно не виделись, я понимаю, сейчас не лучшее время для встречи. Я не это хотела сказать. Я хочу помочь. Я узнала про Гермиону от мужа, он тут работает. Вообще-то, это тайна, в «Пророке» ни звука пока. Но так получилось, что я в курсе.

Рон лениво пропускал сбивчивые объяснения Лаванды мимо ушей. Сил говорить, обсуждать просто не было. Тем более с Лавандой. Он знал, что она работает в магическом салоне — пошла по стопам Трелони, так сказать. Последний раз они виделись лет сто назад, на банкете министерства, куда Лаванда приходила с мужем, работающим в отделе магических происшествий и катастроф. Он хорошо к ней относился. Но она была в прошлом.

— Так вот, — продолжила Лаванда, нервно накручивая локон на палец. — Ты знаешь, моя работа связана в какой-то мере с тёмной магией. Я хочу сказать, я изучила гору оккультной литературы и всё, касающееся ритуалов и заговоров. Магия, использованная против Гермионы — это древнее заклинание. Я знаю, как его можно снять.

— Ты серьёзно? — Рон от удивления даже перестал злиться на Лаванду, докучающую своими соболезнованиями.

— Шансов мало, то есть, даже зная все меры контрзаклятия, не всегда удаётся снять его. В истории, пожалуй, есть только пара удачных примеров. Но ведь они есть, правда? Слушай, жертва, в данном случае Гермиона, поглощённая в саркофаг заживо, может быть вызволена оттуда. Это заклинание Боли. Помочь может только человек, хорошо знакомый с привычками заточённого. Быть с ним сердцем, понимаешь? Я думаю, у тебя есть шанс, Рон.

— Что я должен сделать? Что это за заклинание? — глаза Рона горели.

Впервые за последнее время появилась надежда на вызволение. Бессилие от невозможности действий сменилось лихорадочностью перспективы этих самих действий. Он готов на всё, Мерлин, только помоги мне её оттуда вызволить.

— Ну, насколько я знаю, этот обряд, если можно так назвать, содержит три стадии. Ты должен пережить, понять боль жертвы.

— Не понял. Три раза что ли?

— Нет, не совсем так. Боль, Рон, бывает разная. Физическая, душевная, боль утраты. Тебе нужно понять, какая боль откроет эту дверь. Вообще-то, тут и двери-то нет, я не очень сама понимаю. В трактатах размыто про это говорится. Сказано, что три боли помогут снять заклятие. Одна из них должна быть физическая, другая сердечная. А про третью мнения расходятся. Говорится, что если пройти две стадии, то третью составляющую можно будет увидеть.

— Как увидеть?

— Ну, ты не смейся, я знаю, ты всегда относился к Сивилле с сарказмом, но речь идёт о медитации. Внутреннее око дано не каждому, но по моему скромному признанию, я смогу тебе помочь и дальше. Только если ты поймёшь, как пройти первые две стадии. Без них внутреннее око застилается туманом заклятия.

Перед глазами Рона вдруг совсем некстати нарисовалась картинка. Они с Гарри на уроке предсказаний смотрят в магический шар, и Рон замогильным голосом сообщает последнему, что в конце июля должен родиться маленький зануда в очках. Рон хихикнул. Лаванда посмотрела на него внимательно, чмокнула в щёчку и вышла, унеся с собой облако аромата лаванды. На пороге она обернулась: «Удачи, Рон! У тебя всё получится».

Рон остался один на один с новыми вопросами. Чем чёрт не шутит! Бред, конечно, всё что она тут наговорила, но просто вот так траурно сидеть сил нет. Лучшие магические умы бьются над разгадкой, а пока они бьются — время уходит. Рон встал и несколько раз прошёлся по комнате. Сосредоточился. Тишина нарушалась лишь эхом его шагов. Наверху кипит работа, люди пытаются спасти Гермиону. Несмотря на поздний час, никто не ушёл домой, Рон знал это. Но здесь, внизу, никого не было, и это было сейчас на руку.

Так. Боль. Физическая боль. Что нужно сделать? Он готов немедленно применить к себе круциатус, только вряд ли это поможет. Лаванда предупредила, что всё должно быть связано с Гермионой. Это должна быть её боль. Он должен почувствовать.

На десятом круге хождения закружилась голова. Сел на корточки, руки запустил в вихры, взлохматив их больше обычного. Вспомнил, как вот так же, как затравленный зверь, нарезал круги в другом мрачном месте — подвале поместья Мэнор, когда Гермиону пытала Беллатриса наверху. Ну конечно! Помешанная на чистоте крови маньячка Лестрейндж нанесла Гермионе не просто физические увечья. Попытка унизить, смешать с грязью, а, может быть, зависть? Что у человека не с чистой кровью такая чистая душа?

Рон вытащил палочку из заднего кармана джинсов, поднёс к запястью, закусил губу. Боль была дикая, но как ни странно, она приносила мрачное удовлетворение. Во-первых, физическая боль заглушала прочно сидящую душевную, а, во-вторых, это была ниточка надежды, что что-то сдвинулось в спасительной миссии. В глазах полыхало красным от боли, и лишь спустя несколько минут Рон смог разглядеть на запястье проступившее слово MUDBLOOD. Он выжег себе клеймо, которое оставила на руке Гермионы Белла. Интуитивно Рон знал, что нужно делать дальше. Он поднёс пульсирующую руку к склепу и приложил свежий ожог к поверхности. Не мог сказать, сколько прошло времени, потому что на какой-то период его сознание стало её сознанием. Он лежал на полу поместья Мэнор, на красивом начищенном до блеска паркете и видел в квадратиках отражение своего лица. Он был Роном, но видел Гермиону. Боль была такая сильная, что казалось невозможным терпеть. А потом вдруг всё резко прекратилось. Рон понял, что стоит вовсе не в поместье Малфой, а в Отделе Тайн, в круглой комнате. На той стороне, к которой Рон прижимался запястьем, появилась замочная скважина, затянутая дымкой. У него получилось. Он прошёл первое испытание болью. Немного посидел, отдышался. Сейчас бы бутылочку с бадьяном — руку саднило нещадно. Провёл по запястью палочкой, произнёс: «Vulnera sanentur». Нет, пожалуй, только у принца-полукровки получалось это мастерски. Но боль стала поменьше.

Так. Что теперь. Радоваться рано. Если верить легенде Лаванды, осталось ещё два этапа. Боль сердечная. Что нужно сделать? Использовать заклинание? Омут памяти? От отчаяния чуть не запаниковал. Что может храниться в сознании Гермионы, как боль душевная, острая, личная? Его уход тогда во время поисков? Виновато поёрзал. Нет, Лаванда сказала, что это что-то беззащитное, со стороны кажущее смехотворным, но важное для человека. Голова кругом. Кто знает, что творится в сердце у девчонок, да туда только сунься, заблудишься. Рон перепробовал разные варианты. Вспоминал все их размолвки, ссоры. Но это всё было не то. Он чувствовал это.

Сражённый усталостью, постоянными раздумьями, Рон не заметил, как уснул. Проснулся через несколько часов, кляня себя на чём свет стоит за растраченное время на сон. День пролетел стремительно. Воодушевлённые тем, что дело сдвинулось с мёртвой точки, все пытались дать совет, но только мешали сосредоточиться. К вечеру, когда в отделе никого не осталось, Рон с всё нарастающим ужасом понял, что он не знает, что же дальше. Тупик. Скоро должна прийти Лаванда. Если он не угадает загадку, не сможет постичь эту вторую боль, то в её приходе нет никакого смысла.

Он вспомнил, как на шестом курсе они забежали целоваться с Лавандой в пустой класс и обнаружили там Гермиону с Гарри. Лаванда захихикала, довольно-смущённая, а он стоял сконфуженный, как дурак. А потом Гермиона вышла и… Господи, он точно дурак!

Рон поднял палочку и произнёс: «Oppugno». Воздух вокруг зазвенел. Он снова был не здесь. Он был Гермионой, и дикая боль предательства, ревности и чего-то ещё, не позволяющее оформиться в сердце до конца строгим разумом. Боль любви.

В тот момент, когда его сознание вынырнуло на поверхность, и он осознал себя снова Роном, из ниоткуда возникли жёлтенькие птички, которых он не создавал. Они покружились в воздухе, затем сбились в плотный клин и тараном набросились на дверь ловушки. Раздался лёгкий хлопок из самой сердцевины возникшего матового золотого облачка, а когда оно рассеялось, Рон не увидел больше птичек. На месте замочной скважины исчезла пелена, застилавшая входное отверстие.

Не успел Рон немного прийти в себя, отворилась входная дверь. Он подпрыгнул, всё ещё находясь во власти того давешнего воспоминания и готовый к атаке гермиониных канареек. Уши его горели.

Лаванда сразу поняла, что Рон справился с двумя уровнями контрзаклятья. Она тут же радостно принялась извлекать из сумки магический шар, травки и прочую ерунду, не переставая восхищаться Роном.

— Рон, я знала, что ты справишься! Ой, не могу поверить! Я читала, что два этапа удавалось проходить единицам, ну не успевали, ты понимаешь. Что это было? Как ты догадался?

— Не важно. Лаванда, давай просто ты мне поможешь понять, что там есть ещё, ладно?

Лаванда вздохнула, потом занялась только ей одной известными манипуляциями. Она зажгла в тесной комнате свои благовония, смотрела в шар, бормотала себе под нос, закрывала глаза, раскачивалась из стороны в сторону. От трав у Рона заслезились его собственные глаза, но он боялся упустить момент, когда Лаванда разгадает последнюю загадку.

Наконец, когда к слезящимся глазам добавилась тупая боль в виске, Лаванда вышла из транса. Лицо её было слегка вытянувшимся. Она неспешно убрала свои приспособления обратно в сумку, задумчиво хмурясь.

— Ну, Лаванда, — не выдержал Рон. — Что? Тебе удалось понять? Какая ещё боль скрыта здесь?

— Знаешь, я не очень понимаю, что мне сказал шар. Ну, то есть, я всё прекрасно разобрала, ты здорово поработал и очистил путь к внутреннему оку, но я не понимаю значения. Это боль тайны. У Гермионы есть тайна.

Теперь и у Рона лицо слегка вытянулось. Час от часу не легче! И что ему теперь делать? И следом в голове звоночек — что ещё за тайна?

— Но это ещё не всё, — подытожила задумчиво Лаванда. — Я поняла, что это тайна, которая есть у Гермионы, но о которой она не знает. Как-то так.

— Бред какой-то.

— Сама не понимаю, что это значит. Возможно, кто-то что-то знает о Гермионе? Но это должно быть тесно связано с ней. И боль. Не забывай — это должна быть боль. То есть в данном случае боль тайны, того, что эта тайна уйдёт в могилу вместе с жертвой. Ой... Я не про Гермиону, — Лаванда побелела под взглядом Рона, — я в общих чертах. Не пойму, как это может быть одновременно неизвестно Гермионе и неизвестно никому, раз это останется с ней? Может, ты прости, у неё есть тайный поклонник? Ну, допустим, Гермиона не знает о его чувствах, а это настоящие такие чувства, от сердца.

— Лаванда. Ты знаешь, из какой ягоды было любимое варенье Альбуса Дамблдора?

Лаванда вытаращила глаза от неожиданного вопроса, но послушно ответила:

— Из малины.

— Вот и иди в малину!

Лаванда закрывала и открывала рот, как рыба, выброшенная на берег.

— Прости. Я тебе очень благодарен и всё такое, но мне лучше одному подумать над всем. Прости, правда. И спасибо тебе, — Рон устало потрепал Лаванду по плечу.

После молчаливого ухода Лаванды он остался опять один на один со своим страхом не успеть и сплошными загадками. Тайна. Боль тайны. Что это может быть? Первая идея была настолько смехотворно абсурдной, что он даже хмыкнул. Он представил, что профессор Флитвик завысил Гермионе баллы на экзамене, и та обманным путём получила выше ста, что, в принципе, было нереальным.

Господи, ну и бредятина в голове. При чём тут Флитвик, его оценки и прочая ерунда?

Всё равно в мозг будто кто тумана напустил, и выудить хоть завалящую здравую мысль было невозможно. Из-за отсутствия собственных идей Рон невольно вернулся к гипотезе Лаванды. Если у Гермионы кто-то есть, пусть она даже не знает про это, что ему делать? Отлавливать всё мужское население от шестнадцати до шестидесяти, приводить сюда и пытать, какую боль они почувствуют, если Гермионы не станет? И не только мужское. Рон истерически захохотал до слёз. Нервы сдают. Слёзы истерики сменились настоящим воем.

Он стучался в эту чёртову дверь, пробовал разные заклинания, просил, умолял, содрал себе все ногти, отчаянно царапая замочную скважину. Так, наверное, сходят с ума. Он не переживёт этого. Не сможет. Вот так сидеть и знать, что она в двух шагах, а пройти ему эти два шага никак не удаётся. После лёгкого помешательства впал в ступор. Это тупик. Он не знает, как разгадать третье испытание. Лёг перед дверью и долго так лежал, пока в сумерках уже не пришла Молли. Сумерки были на улице. Здесь, внизу, одинаково было мрачно, безнадёжно и угрюмо. Время остановилось. И утром оно остановится совсем. Остались считанные часы, а он ничего не смог сделать.

Молли села рядом, прямо на пол, положила голову Рона себе на колени и принялась его укачивать, как в детстве. Они долго так сидели, молчали и тихо плакали, каждый внутри себя.

Молли погладила Рона по волосам и первой нарушила молчание:

— У дементора всё боли, у Ронни милого всё заживи. Всё будет хорошо, всё наладится.

У Рона от боли перекрыло дыхание. Он зажмурился, чтобы не завыть в голос. Прижался к матери ещё сильнее.

— С Розой всё в порядке. У неё режется коренной зубик, миссис Грейнджер оставила магловскую мазь. Артур сейчас, наверное, рассказывает ей десятую сказку. Она такая смышленая! — Молли болтала и болтала без умолку, боясь, что если остановится, то не сможет сдержаться и разревётся, как маленькая девочка. Пришла поддержать Рона, хороша поддержка.

— Все будет хорошо, — повторила она, — сынок.

Сынок. Чтобы он делал без Молли? Без её добрых рук, тёплых лучистых глаз и ласковых слов? И как останется Роза без всего этого? Без матери.

И тут он внезапно всё понял. Боль тайны. Он вскочил, наклонился к замочной скважине и уверенно крикнул:

— Там мой сын! Откройся!

Молли так и сидела на полу, когда Рон внезапно вскочил, когда вокруг полилась неземная песня феникса, звучащая прямо из сердца, когда серая глыба, поглотившая Гермиону, вдруг растаяла в лёгкой белой дымке. А Рон уже бережно прижимал к себе свою Гермиону, ослабевшую, но чудесным образом живую.

Боль тайны. Гермиона ждала ребёнка. Она не знала пока ещё этого. Рон узнал первым.

* * *

Потрясение было таким сильным, что уже выйдя из транса, Лаванда и Гермиона продолжали держаться за руки, во все глаза глядя друг на друга. Ни одна не могла произнести ни слова. Первой нарушила молчание Гермиона:

— Лаванда, у меня воды отошли…

Марк разбудил Рона ни свет, ни заря. Рон никак не мог проснуться, пока они тихонько, чтобы не разбудить Джули, копошились на кухне. Марк шёпотом предложил взять бутерброды и термос с кофе с собой, чтобы не терять время. Он весь был в предвкушении утреннего клёва, а Рон недоумевал – разве рыба не спит по утрам? Сонный побрёл за Марком в гараж, где тот суетливо покидал припасы на заднее сиденье и поскорее уселся за руль. Теперь ещё ноги были сырыми – роса была такой обильной, что кеды промокли насквозь, пока они дошли до гаража по тропинке. Марк предложил Рону взять резиновые сапоги – они пылились на верхней полке вместе с кучей хлама, который не доходили разобрать руки. Рон подошёл к стеллажам, увидел паутину и решил, что поедет в сырых кедах.

– Хью, в сапогах удобнее будет. Эх, моя вина – я не подумал про твою обувь.

– Ничего, не беспокойся Марк, высохнут.

Ему было стыдно признаться, но, когда он увидел огромного паука, то пропало всякое желание рыться на полке в поиске сапог. Может, разыгралось воображение, но Рону даже показалось, что паук плотоядно улыбается. Нет уж, спасибо!

Рон сел рядом с Марком и приготовился немного подремать, пока они будут ехать до места. Марк похлопал себя по карманам:

– Ах ты, чёрт! Забыл ключи на тумбочке в коридоре, всю связку! Ничего, возвращаться – плохая примета, – он подмигнул Рону, нырнул под сидение и вытащил из-под коврика запасной ключ от замка зажигания. С видом победителя завёл двигатель – «Мини» сегодня, на удивление, не капризничал и не чихал.

Не успел Рон задремать, как уже подъехали к протоке, на которой Марк обещал чудную рыбалку. Выбрались из пикапа, вытащили снасти. Утренняя свежесть и особый дух нового дня, который бывает только по утрам, и непременно когда вы встречаете рассвет, разбудили Рона окончательно.

Марк предложил Рону заняться ловлей живцов, так как по его словам это было гораздо проще закидывания спиннинга. Рон не спорил. Марк настроил ему удочку с тонкой леской и малюсеньким крючком. Рон думал, что чем толще леска – тем лучше! Но оказалось, что рыба – не дура. Сам Марк открыл свой трёхэтажный саквояж с приманками и стал выуживать оттуда непонятные штуковины с ещё более непонятными названиями – воблеры, попперы, твистеры и ещё кучу всего. Рон даже не пытался запомнить. Марк сказал, что щука лучше здесь берёт на поппер, только надо правильно делать проводку. Он продемонстрировал Рону яркую искусственную рыбку с обрубленной головой, как ему показалось. Когда Марк забросил спиннинг, приманка осталась на поверхности воды. Марк дал слабину леске, рывком подтянул, и поппер издал чавкающий звук. Сам Рон, изрядно помучавшись, насадил червяка на крючок и забросил удочку. Поплавок мирно покачивался на воде, выставив вверх антеннку. Рон присел на стул и приготовился к размеренному медитированию у воды. Было здорово! Вдруг поплавок нырнул. От неожиданности Рон замер. Вытаращился на поплавок, а тот нырнул снова. Дёрнул удилищем так, что чуть не свалился со стула. На крючке болталась маленькая рыбёшка, переливаясь на солнышке серебристыми бликами.

Определённо, это был неописуемый драйв. Рон так увлёкся, что забыл про всё на свете. Марк вытащил уже несколько щучек, а у Рона в ведёрке зажиточно поблёскивали спинками мелкая густера, плотвичка, карасики и ещё какие-то представители рыбной братии – всех названий он не запомнил. Марк сказал, что карась, пожалуй, самый живучий, его дольше можно использовать.

Время на рыбалке, как известно, величина обманчивая. Вроде только приехали, а, оказывается, прошло несколько часов. Роса давно высохла, солнце припекало вовсю. Рон с удовольствием прихлёбывал кофе и радовался жизни. Наверное, в прошлой жизни он никогда не рыбачил раньше, но это занятие ему определённо нравилось! Марк предложил Рону половить рыбу покрупнее – живцов уже было достаточно. Рон уже почти мастерски забрасывал удочку, только два раза запутался леской в ветках ивняка, когда излишне азартно дёргал добычу. Марк в сторонке проводил настоящий мастер-класс. Рон улыбался, глядя, с каким восторгом Марк радуется всему происходящему.

Поплавок резко ушёл под воду. Рон уже знал, что нужно уметь подсекать, иначе рыба может сорваться или попросту не заглотить наживку, поэтому выждал момент и ловко дёрнул. Удилище изогнулось дугой, на том конце явно не хотели сдаваться! Рон провоевал с краснопёркой достаточно, но всё же справился. Этот экземпляр был довольно крупным, и Рон, не сдержавшись, закричал:

– Марк! Марк, я поймал большую рыбу!

Марк не ответил. Рон отцепил добычу, всё ещё находясь в эйфории, боковым зрением взглянув на Марка. Наверное, тоже воюет. Что-то было неправильно в позе Марка. Сначала Рон подумал, что тот задремал. Ухмыльнулся. Но потом закралась тревога. Рон бросил своё удилище и подошёл к Марку. Спиннинг лежал рядом. Сам Марк сидел на берегу, держась за сердце. Он тяжело дышал. Лоб покрылся испариной. Рон не на шутку испугался.

– Марк! Марк, что с тобой?

Марк с большим усилием показал в сторону пикапа:

– Хью. Там таблетки, в бардачке.

Рон опрометью кинулся к машине. Рывком распахнул дверцу, дёрнул за крышку бардачка. Бардачок был закрыт. Рон знал, что у Марка на связке есть все ключи – и от багажника, и от бардачка, и от гаража. Метнулся к замку зажигания. В замок был вставлен один единственный ключ. Господи! Марк же оставил всю связку дома, на тумбочке в коридоре. Рон рванул крышку посильнее. В панике не мог сообразить, что делать. В голове билась только одна мысль – быстрее положить Марку под язык таблетку. После нескольких неудачных попыток открыть дверцу вспомнил про ящик с инструментами. Руки тряслись. Схватил отвёртку, попытался подковырнуть крышку, но ничего не получалось. Положение было критическим. Что делать? Бежать за помощью – можно не успеть.

Дальше мозг Рона действовал отдельно от панического ужаса, охватившего с ног до головы. Он вытянул вперёд руку и громко крикнул:

– Алохомора!

Раздался щелчок. Крышка отпрыгнула. Рон схватил пачку нитроглицерина, вытащил одну таблетку, подбежал к Марку, разжал челюсти и положил под язык. И только когда Марк стал приходить в себя и пошевелился, до Рона дошло, что он сейчас сделал. Мощным потоком в сознание врывалось всё. Всё до мельчайших деталей. В голове будто устроили фейерверк. Словно бурный неуправляемый поток воды, прорвавший плотину, в сознание врывались воспоминания, разбив плотный чёрный занавес, соединяя его прошлое и настоящее. Он – волшебник! Его внутреннее Я в момент, когда жизни близкого человека угрожала опасность, вытащило на поверхность то самое существенное, что он никак не мог вспомнить. Он использовал беспалочковую магию, в минуту отчаяния его магическая сила пришла ему на помощь.

Марк слабым голосом прошептал:

– Спасибо, Хью. Ох, Джули будет на меня ругаться.

– Я не Хью. Меня зовут Рон Уизли. Господи… Гермиона…

Лаванда развила бурную деятельность. Гермиона сначала пыталась её убедить, что ничего страшного, она утром поедет в больницу, время ещё есть.

– Гермиона! Ты с ума сошла? Немедленно собирайся!

– Слушай, Лаванда, может, ты домой пойдёшь? Я полежу, что-то устала.

– Гермиона, не дури! Можешь меня проклясть, но я никуда не уйду! Что я скажу Рону, когда он вернётся? Что бросила тебя тут одну в такой момент?

Повисла пауза. Лаванда сказала про Рона машинально. Но Гермиона неожиданно перестала сопротивляться.

– Ты думаешь, он вернётся?

– Конечно. Он обязательно вернётся к тебе. И к Розе. И к вашему малышу.

Гермиона заплакала. Лаванда села рядышком и несмело погладила Гермиону по волосам. А та вдруг прижалась к своей бывшей сопернице и дала волю слезам. Лаванда и сама сидела, загоняя слёзы обратно. Наконец, Гермиона подняла голову:

– Прости меня, Лаванда. Я совсем расклеилась. Мне так неловко.

– Ну, что ты. Гермиона, я, правда, хотела помочь. Это ты меня прости.

– Ладно, надо просто верить. Что ещё остаётся. Ох! – Гермиона схватилась за живот.

– Господи, Гермиона, ты же не хочешь опять родить дома! Я не смогу тебе помочь, как Молли!

– Всё так неправильно. Я не хочу ехать в больницу без Рона. Он хотел присутствовать на родах. Мы так этого ждали.

– Ну, значит, придётся ехать без него. Собирайся. Пожалуйста…

– Да, хорошо. Вещи у меня готовы. Пойду, приведу себя в порядок.

Гермиона, опираясь на руку Лаванды, поднялась, придерживая живот. Только бы с ребёнком было всё в порядке.

Пока Гермиона ходила в душ, Лаванда убрала все свои магические принадлежности и навела порядок в комнате. Вернувшаяся Гермиона выглядела до ужаса бледной.

– Надо, наверное, Сыча послать миссис Уизли.

Она написала записку с сообщением, что отправилась в больницу, и с ней всё хорошо. Сычик, соскучившийся без дела, радостно верещал, пока женщины привязывали к его лапке послание.

– Угомонись! – Гермиона никак не могла справиться – так тряслись руки.

Наконец, Сычик был отправлен в Нору, вещи собраны. Гермиона потеряно озиралась по сторонам. Дом выглядел таким сиротливым. Рона нет, Роза у бабушки, сама она совершенно разбитая. И неродившийся ещё малыш, который ни в чём не виноват, но уже столько испытал. Слёзы всё катились по щекам. Она столько времени сдерживалась, а теперь никак не могла себя взять в руки. Лаванда понимала состояние Гермионы.

– Гермиона, всё будет хорошо. Подожди, вот приедете из роддома с малышом, заберёте Розу, найдётся Рон, и всё будет хорошо.

Гермиона улыбнулась:

– Спасибо тебе, Лаванда. Не думала, что когда-нибудь буду говорить тебе спасибо.

– Я не враг тебе. Ладно, пойдём.

Лаванда вызвала такси, довезла Гермиону до магического отделения родовспоможения клиники Портлэнд и наотрез отказалась уезжать домой.

– Гермиона, хватит играть в мужество! Я не оставлю тебя. По крайней мере, пока ты не окажешься в надёжных руках.

В отделении к Гермионе сразу подошёл дежурный врач, выяснил ситуацию, велел переодеваться, после чего увёл её на осмотр. Лаванда осталась стоять в коридоре.

Время было позднее, в коридоре почти никого не было, если не считать пары рожениц, к которым пришли посетители. Как бы Лаванда хотела оказаться на их месте! Она очень хотела детей, но пока ничего не получалось. Она разглядывала плакаты, развешанные на стенах, бегущую строку почти у самого потолка с информацией: кто, во сколько, с каким весом родился сегодня, и не знала, что ей теперь делать. Гермиону она сдала на руки колдомедиков – свою миссию может считать выполненной. Она невольно сегодня вторглась на чужую территорию, они с Гермионой всегда подчёркнуто вежливо общались, но подругами, конечно, никогда не были. Так уж получилось, что они обе любили одного и того же мужчину. Нет, с мужем у Лаванды всё было замечательно, отношения тёплые и с уважением, но, но… Может, поэтому и детей нет? От невесёлых мыслей Лаванду отвлёк резкий стук двери – кто-то наотмашь её распахнул, пытаясь попасть внутрь. На пороге стояли Гарри и Джинни. Джинни приспичило рожать, и как она не уверяла Гарри, что всё пройдёт, ещё рано, она-то знает – он и слушать не стал, а схватил жену в охапку и потащил в больницу. Джинни, увидев Лаванду, думать забыла, как уговорить Гарри не делать глупостей и не укладывать её в больницу на неделю раньше:

– А ты тут что делаешь?

Лаванда растерялась, но потом справилась с волнением:

– Я? Я привезла Гермиону. У неё отошли воды.

– Мерлин драный! А я давно ей говорила, что нужно лечь в больницу – добегалась! Где она?

– Её увели на осмотр.

– Здравствуй, Лаванда, – это подал голос Гарри.

– Привет.

Джинни чуть подрастеряла боевой дух от услышанного этикета и тут же накинулась на мужа:

– Гарри! Чего ты стоишь? Иди, узнай, что там с Гермионой!

На шум уже вышла медсестра. Выяснив причину суматохи, она ушла за дежурным врачом.

Через час к ожидающим Гарри и Лаванде вышел колдомедик.

– Вашу жену мы домой не отпустим. Тревога была ложная, это предвестники, но, принимая во внимание её характер, и то, что роды уже третьи, мы оставляем её под наблюдением.

Гарри вздохнул с видимым облегчением:

– Слава Мерлину! Меня она совсем не слушает. Доктор, а что там с Гермионой?

– Миссис Уизли? Она находится в палате. Схватки пока не начались, но учитывая то, что воды уже отошли, надеюсь, что завтра точно всё решится. Как объяснила миссис Уизли, воды были прозрачные, надеюсь, инфекции нет. Мы взяли анализ на B-стрептококк, самочувствие роженицы хорошее, так что не переживайте. А где её муж? Уж больно он порывался присутствовать на родах, – врач позволил себе улыбнуться.

Лаванда переглянулась с Гарри. Гарри молчал. Ответила Лаванда:

– Он будет чуть позже. Он… задерживается.

– Ну, не смею вас задерживать. Да, мистер Поттер, не могли вы сказать вашей жене, что в больнице необходимо соблюдать правила. Все мы взрослые люди. Мне бы не хотелось читать вам лекции, но… – колдомедик развёл руками.

Гарри густо покраснел.

– Простите. Обещаю, Джинни будет вести себя смирно.

– Всего доброго, – врач пожал руку Гарри, поклонился Лаванде и удалился.

Лаванда с Гарри неловко потоптались на месте.

– Тебя проводить?

– Нет, спасибо. Я дойду, тут недалеко.

– Лаванда, спасибо тебе.

– Не стоит, Гарри. Я верю, что всё будет хорошо. Удачи тебе! У вас уже есть два сына, надеюсь, в этот раз будет девочка, – она улыбнулась.

– Да, я тоже на это очень надеюсь! И ещё, между нами, очень надеюсь, что третий ребёнок, наконец, заставит Джинни немного осесть дома.

Лаванда рассмеялась:

– Гарри! Джинни – Уизли! Неужели ты ещё не понял, что это – диагноз?

Лаванда с Гарри вместе вышли на улицу, где каждый направился в свою сторону. Гарри к сыновьям, за которыми присматривал Кикимер, а Лаванда к мужу, к правильным, размеренным отношениям, с правильным предсказуемым поведением. Хотелось плакать…

К утру начались схватки. Гермиона уже не понимала, что она чувствует – ей казалось, что события вышли из-под контроля, и она просто сторонний наблюдатель. Так бывает, когда очень ждёшь чего-то, считаешь дни, а когда время приходит – всё происходит совсем не так, как вы планировали. Но врачи явно обрадовались – дальше тянуть было опасно. Боль физическая не могла притупить душевную, и Гермиона сначала никак не могла сосредоточиться на всём происходящем. Но когда схватки начались по-настоящему, мысли о Роне отошли на второй план. Нервное состояние последнего месяца сказалось на состоянии ребёнка – было ужасно больно. Господи, только бы всё хорошо закончилось! Ближе к обеду процесс уже не прекращался. Колдомедик-акушер сообщил, что пора рожать, и Гермиону перевели в родильную палату. В голове был сплошной туман. Она почти ничего не соображала. Вцепившись в ручки кресла, Гермиона изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать. Волосы выбились из-под шапочки, прилипли ко лбу. Она пыталась перевести дух между потугами, но боль была такая сильная, что уже плевать было, что подумают про неё врачи.

– Давай, Гермиона! Осталось чуть-чуть!

Новая потуга. Гермиона закричала.

– Кричи, кричи, моя хорошая! Ну! Давай!

Сил не хватало. Господи, она должна помочь своему ребёнку появиться на свет, но была слишком измотанная. Врачи суетились вокруг.

– Гермиона! Тужься! Работай!

Гермиона собрала все свои силы.

– А-а-а! Мамочка!

– Гермиона, головка показалась. Давай! Ещё немного!

– Я не могу!

– Сможешь! Давай!

– Господи... Рон! Рооон!

Наверное, не бывает тихо рожающих женщин. Кто-то кричит, выдавая нечленораздельные звуки; кто-то вспоминает все междометия в различных вариациях; многие зовут маму – мы всегда зовём маму, когда нам плохо; некоторые матерятся – попробуйте родить, и вы не станете утверждать, что это не этично; а Гермиона кричала имя Рона. Потому что он должен был быть рядом. Он всё это время, весь месяц, мысленно всегда был рядом.

– Роон!

– Я здесь! Девочка моя, всё хорошо.

От двери тенью метнулся настоящий живой Рон Уизли. За ним по пятам бежала медсестра, пытаясь надеть на него халат, бахилы и шапочку одновременно. Рон подскочил к креслу, взял Гермиону за руку.

– Я здесь.

Гермионе показалось, что ей всё привиделось. Но нет, вот он Рон – его руки, его глаза, полные боли и муки, его прикосновения.

И тут накрыла новая волна. Гермиона сжала запястье Рона сильно – до синяков. Он вернулся! Теперь всё будет хорошо. Минута дикой боли. И облегчение.

– Всё! Умница, Гермиона!

Бригада колдомедиков облегчённо выдохнула. Они занимались роженицей, ребёнком, а Гермиона никак не могла отпустить от себя Рона.

– Господи, Рон. Ты живой.

Больше сказать ничего не могла. Просто плакала.

Целитель поднял над головой младенца, который огласил палату криком – он родился!

– Поздравляю! У вас сын!

После всех треволнений, положенных манипуляций, логичного завершения суеты они сидели в палате Гермионы. Вернее, Гермиона лежала, а Рон сидел рядом. Они говорили и говорили, и никак не могли наговориться. И всё время держались за руки. Гермиона боялась отпустить от себя Рона. Он поведал ей о своих приключениях, а она поделилась, как всё время его ждала и верила. Плакала, смеялась, снова плакала и держала его за руку. Рон рассказал, что на такси примчался домой, никого не обнаружил и уже хотел трансгрессировать в Нору, но тут прилетел Сычик с запиской от Молли, из которой Рон понял, что Гермиона в больнице. Он уговаривал её немного поспать, но Гермиона не соглашалась:

– А вдруг я проснусь, а тебя снова нет?

– Глупенькая. Я никуда не уйду. Я буду рядом. Всегда.

Она всё же уснула. А Рон охранял её сон и благодарил Мерлина, Святую Деву и всех богов за это счастье – за возможность быть рядом.

Вечером принесли сына. Медсестра, улыбаясь, протянула Гермионе чудесный кулёк – живой и попискивающий:

– Смотрите, кто к вам пришёл. Мы хотим кушать!

Гермиона приложила малыша к груди. Тот доверчиво затих. Они с Роном наблюдали, как сын причмокивает и улыбались.

– Он такой смешной, – шёпотом Рон.

– Рыженький! Ещё один Уизли! – Гермиона погладила пушок на головке сыночка.

– Как мы его назовём?

– Ну, Роза у нас уже есть, может быть – Хьюго?

Когда-то Рон и Гермиона решили, что назовут детей по первой букве своих имён. На счастье. R – Роза. H – Хьюго.

– Тебе не нравится? – Гермиона растерянно смотрела на каменное лицо Рона.

– Яркий духом и разумом…

– Что?

– Замечательное имя. Я не успел тебе сказать.

Рон рассказал, что в семье Джонсон его называли Хью.

– Господи, Рон… Я даже не знаю, что ответить...

– Хьюго Уизли. Он обязательно будет счастливым!

Гермиона улыбнулась.

Хьюго наелся и уснул. Гермиона держала на руках сына и понимала, что есть в жизни моменты, которые навсегда останутся в памяти. Самые счастливые моменты жизни.

На следующий день дверь в палату устала, впуская и выпуская посетителей. Сначала приходили Грейнджеры, потом Джордж, затем Перси. Рон не ушёл домой – поспал в коридоре на кушетке и теперь по десятому кругу рассказывал всем желающим, что с ним приключилось. Энтони и Маргарет обещали присмотреть за Розой, так как мистер и миссис Уизли тоже непременно желали повидать и внука, и его нашедшегося папу. Вести о том, что Рон нашёлся, что Гермиона родила мальчика, распространились с молниеносной быстротой.

Молли и Артур, когда пришли, потребовали рассказать всё ещё в сто первый раз. Молли плакала и обнимала всех по очереди. Они ещё не ушли, как на пороге появился Гарри. Он во все глаза смотрел на Рона.

– Рон… Рон – ты придурок. Если бы ты не нашёлся, я бы тебя убил.

Два друга крепко обнялись. Только сам Гарри знал, что для него значил Рон. Как ему его не хватало.

Немного справились с эмоциями. Гарри поздравил молодых родителей с прибавлением, рассказал, что Джинни чувствует себя хорошо и её не выпускают из бокса – там строгие правила. Не успел он это сказать, на пороге появилась Джинни. Во все глаза она смотрела на Рона.

– Рон. Рон – ты придурок. Если бы ты не нашёлся, я бы тебя убила!

Обнимая брата, она никак не могла понять, почему все потешаются над её словами.

Гарри, отсмеявшись, грозно спросил:

– А ты тут что делаешь? Как тебя выпустили из отделения?

Джинни закатила глаза:

– Да элементарно! Пара отвлекающих обманок из «Всевозможных Волшебных Вредилок». Пока медсёстры бегали по коридору, я прошмыгнула.

– Господи, Джинни. Да… Уизли – это диагноз.

Джинни потребовала рассказать ей всё. И про роды, и про похождения Рона. Рон уже устал повторять весь день одно и то же, но, в конце концов, родственники имели право знать, что с ним случилось. Сейчас жизнь в Фарнхайме казалась нелепым сном. Сегодня он должен был идти на приём к доктору Тэйлору. И доктор, и амнезия были словно из другой жизни.

– Слава Мерлину, что всё хорошо закончилось. Ты не представляешь, что тут было с Гермионой, – Джинни подытожила рассказ Рона.

Дверь снова отворилась. На пороге стоял Рубеус Хагрид с огромным букетом нелепых цветов, похожих на кочаны капусты.

Как водится, Хагрид не раз воспользовался своей скатёркой, пока выслушал все новости. Он оказался в Лондоне случайно, услышал от Джорджа про Гермиону и про то, что Рон нашёлся, и не мог, конечно, не зайти.

Бедная дверь снова приоткрылась. Все дружно повернули головы. В проём заглянула медсестра. Брови её удивлённо поползли вверх:

– Не больше шести посетителей!

Джинни пересчитала присутствующих:

– Хагрид как раз шестой!

– А! Ну, тогда ладно.

Дверь закрылась.

– Где-то я это уже слышал, – Хагрид удивлённо почесал бороду.

Смеялись так, что справедливо боялись, что их выгонят за нарушение дисциплины.

Наконец, все разошлись. Гермиона ужасно устала. Такой насыщенный день. Такой счастливый насыщенный день…

В последнее утро перед выпиской они обсуждали с Роном, правильно ли он поставил детскую кроватку, не рано ли Хьюго Гарри подарил метлу, как будет себя вести теперь Роза в качестве старшей сестры. За эти несколько дней Гермиона отдохнула, жизнь вливалась в свою обычную колею. Розу приводили родители и Молли по очереди. Она соскучилась по дочке, а уж как Роза обрадовалась папе – это отдельная история. Рон почти всё свободное время проводил в палате жены. Он разговаривал с Бруствером. В Фарнхайм был послан отряд стирателей памяти, который появился в клинике под видом посетителей и профессионально выполнил свою работу – ни медперсонал, ни полицейские не помнили теперь рыжего молодого человека, потерявшего память.

Гермиона кормила Хьюго, когда в дверь палаты робко постучали. Это пришла Лаванда. Она сбивчиво объяснила, что зашла поздравить Гермиону и Рона с рождением сына и рада за них, что они снова вместе.

Она совсем стушевалась, положила на тумбочку свой подарок – мишку Тэдди с сердечком и уже, извинившись за беспокойство, хотела выйти, как её остановил Рон:

– Лаванда, погоди.

Лаванда так и осталась стоять, держась за ручку двери.

– Подожди, не уходи. Мы с Гермионой посоветовались. Мы хотим тебя попросить стать крёстной для Хьюго.

Лаванда не верила своим ушам. Она смотрела на улыбающуюся Гермиону и Рона, обнимающего её за плечи, и не находила слов.

– Правда?

– Правда. Если ты, конечно, согласна.

Лаванда сделала несколько шажков вперёд. Хьюго в это время, наевшись, завозился и закряхтел.

– Можно я его подержу?

– Конечно.

Лаванда бережно взяла на руки младенца и присела на краешек кровати. Предательские слёзы выдавали всю бурю чувств.

– Он такой хорошенький.

– Ты будешь замечательной крёстной мамой, Лаванда. Но с одним условием.

Лаванда растерянно посмотрела на Гермиону:

– Каким?

– Если первой у тебя родится дочь, она не будет называть Хьюго – Бон-Бон.

* * *

Уэй протекает излучиной в долине Уэверли, унося своими водами события, переживания и суету человеческой жизни. Так было и так будет. Тихая размеренная жизнь коттеджей, разбросанных по всему берегу, всего лишь песчинка в течении времени. Марк и Джули Джонсон по-прежнему занимались своими ежедневными заботами и делами, доживая свой век. Тот памятный день, когда Хью-Рон всё вспомнил, сейчас казался далёким и придуманным. Джули перепугалась, когда Марк с Хью неожиданно вернулись с рыбалки раньше срока. Зная своего мужа, она предполагала, что они вернутся лишь к вечеру. Сначала хлопотали вокруг Марка – тот уверял, что с ним всё в порядке, не нужно вызывать врача, всё уже прошло. Хью, которого, оказалось, зовут Рон, убедился, что жизнь Марка вне опасности, сбивчиво объяснил, что ему срочно нужно вернуться домой, в Лондон. Что у него беременная жена, и он просто с ума сходит от тревоги за всех своих близких. Они вызвали ему такси. Он обещал вернуться. Но прошло уже два месяца, а вестей не было. Когда Джули уговорила Марка показаться врачу, оба были просто огорошены, когда выяснили, что про Хью никто ничего не помнит. Доктор Тэйлор пожал плечами, а Элизабет удивлённо и с сочувствием на них посмотрела. Пожилым людям мягко намекнули, что, видимо, потеря единственного сына вызвала такой необычный эффект. Как будто никакого Хью не было. Марк и Джули вернулись домой потерянные и выбитые из колеи. В комнате их Хью находились вещи, не принадлежащие сыну. Как это объяснить? Это не помешательство – Джули точно знала, что целый месяц он был в их жизни. Молодой парень, который вдохнул в них силы, который помог вновь радоваться жизни. Они старались не говорить про это. Но Марк теперь часто ходил на рыбалку, а Джули, забывшись, пекла что-нибудь вкусненькое, чтобы Хью попробовал. Наверное, это был просто чудесный сон. Странный, осязаемый, но сон.

В конце августа, в веренице обыденных дней, они сидели утром на кухне и пили чай. Когда на подъездной дорожке раздался шум приближающейся машины, Джули с Марком недоумённо переглянулись. К ним не так часто приезжали гости, разве что чиновники по земельным вопросам. Из машины выбрались люди и направились прямо к калитке их коттеджа. Джули отставила в сторону недопитый чай, Марк отложил газету, и они вышли на крыльцо посмотреть – кто это к ним пожаловал. По тропинке шёл Рон с грудным ребёнком на руках. Рядом с Роном шла молодая женщина, держа за руку прелестную крошку, которая что-то щебетала, на ходу подпрыгивая. Рон увидел, что Марк с Джули вышли, и остановился. Долгие секунды все молча смотрели друг на друга. Даже девчушка примолкла, спрятавшись за отца.

– Я вернулся. Познакомьтесь. Это моя жена Гермиона и наша дочь Роза.

Гермиона шагнула вперёд:

– Здравствуйте.

Джули больше не могла сдерживаться. Она обнимала Рона, Гермиону, целовала Розу и никак не могла поверить, что всё это на самом деле.

Рон протянул Джули сына:

– Марк, Джули... Это – Хьюго.

– Яркий духом и разумом… О, боже…

* * *

У каждого ребёнка две руки. Для того, чтобы он одной рукой держался за маму, а другой за папу. Некоторым посчастливилось помимо этого держаться ещё за руки бабушек и дедушек. Хьюго с Розой росли, окружённые любовью и заботой своих родителей, бабушки Маргарет и дедушки Энтони Грейнджер, бабушки Молли и дедушки Артура Уизли. А ещё у них были бабушка Джули и дедушка Марк, к которым они приезжали каждое лето, которым рисовали свои детские картины, доверяли свои важные секреты, которых любили со всей искренностью и открытостью.

Рон впредь при экстренном выбегании в ближайший супермаркет за суши, пиццей, пирожными всегда брал с собой волшебную палочку.

Лаванда Браун стала крёстной Хьюго Уизли. Через год она родила девочку, которую назвала Веноной.