Повесть об одном дне (гет)

Я ничего не видел и не слышал. Понятия места и времени исчезли для меня, растворились, стерлись. Сколько мы летели — не знаю. Знаю только, что солнце, ослепительно-яркое желтое солнце, стало садиться. Только когда мы подлетели к Москвополису, я заметил, что на западе собираются сизые, неприятные тучи. Солнце катилось прямо на них…

Здание Патрициата возвысилось над гравипланом. Машина затормозила возле входа во Второе Отделение. Мы с Джехисом вытащили из нее Лабичюса. Я прихватил чемоданчик.

Почти бегом мы бросились к лифту. Мельком я глянул на Главные Часы, но не сразу сообразил, который час. Вместе с Джехисом и Лабичюсом мы ввалились в кабинет Главы.

Я ошарашено замер в дверях. В кабинете, кроме Главы, сидел Ллойд, мой подчиненный. Рядовой агент, который давно мечтал занять мое место. Я сразу понял, что оплошал. На часах напротив кресла Главы высвечивались три зеленые цифры: 4. 35

— Вы опоздали, Верий, — как всегда спокойно произнес Глава. — Но Вы выполнили свою работу. Что ж, я готов простить Вам вашу маленькую оплошность. Но с одним условием. Вы сейчас пойдете к себе в кабинет и ровно пять минут подумаете — хорошенько подумаете! — не хотите ли Вы мне что-нибудь рассказать. А сейчас — верните пакет.

Дрожащими руками я протянул чемоданчик Главе. В мозгу стучала мысль: «Что он знает? Что он знает?» Глава посмотрел на меня пронзительно-недобрым взглядом своих сереньких глазок, взял чемодан, достал из него пакет и удовлетворенно хмыкнул:

— Отлично! Ведь можете, когда хотите! Вы свободны. Лабичюсом я займусь сам. А Вас, Верий, жду ровно через пять минут здесь же. И прошу на это раз не опаздывать.

Сдерживая внутреннюю дрожь, я откланялся и пулей вылетел из кабинета. Что знает Глава? Что я должен ему рассказать?..

Я отпустил Джехиса и направился в свой кабинет. Голова раскалывалась от напряжения, голодный желудок выделывал сальто, да к тому же ужасно тошнило и трясло.

В кабинете было прохладно и тихо. Как хотелось сейчас развалиться в кресле и, отбросив все неприятные мысли, вздремнуть пару часов! Послать ко тьме все и всех, и в первую очередь — Главу… но нельзя. Потому что он ждет. Потому что от того, ЧТО я решу ему рассказать, а точнее, от того, что он уже сам знает, зависит моя карьера. Возможно — даже моя жизнь…

Едва я уселся в кресло, заверещал галафон. Голос Зои произнес:

— К Вам патриния Патроновская.

— Впусти, — измученно ответил я.

Дверь бесшумно открылась. В мой кабинет вошла Сандра Патроновская, облаченная в бело-розовые одежды, благоухая острым цветочным синтетическим ароматом.

Тошнота снова подкатила к горлу. Я поморщился и указал на кресло напротив. Сандра послушно села.

— Чего Вы хотите? — спросил я, закрыв глаза.

— Я вижу, Вам плохо, Верий, — тихо сказала Сандра.

— Это все видят, — устало заметил я. — Ваше успокоительное никуда не годится. А флакончик с таблетками я, кажется, потерял.

— Я пришла как раз по этому поводу, — сказала Сандра с надрывом. — Я должна Вам кое в чем признаться.

— И в чем же? — безразличным тоном спросил я.

— Дело в том, что… — залепетала доктор Патроновская. — В общем, недавно из провинции Волгос-Итил к нам в Медцентр поступила заявка об эпидемии странной неизлечимой болезни. Пришли образцы вируса и просьба выслать помощь. Я сразу же начала исследования, вирус показался мне весьма интересным, и оказалось… оказалось… Он очень древний. Мы давно убили его, не знаю, каким образом он возвратился в Юнит, может быть, плебеи заражены… словом, я не стала сообщать о нем руководству, решила придержать сенсацию в секрете. Тем более что вирус не смертельный. Я даже работала над образцами сыворотки…

— Какое отношение все это имеет ко мне? — перебил я.

— О, Верий, простите, — вдруг всхлипнула Сандра. — Я сейчас скажу… просто я очень волнуюсь… Вы, наверное, никогда меня не простите. Но я… Сегодня утром вместо успокоительного я ввела вам вирус!..

Тут до меня начал доходить смысл ее слов.

— Что?! — взревел я в бешенстве, вскакивая. — Что Вы сделали?!

— О, простите, — заплакала Сандра навзрыд. — Я думала, на Вас он не подействует… в таком количестве… И потом… мне очень хотелось, чтобы Вы обратили на меня внимание…

— Каковы его симптомы?! — кричал я, не слыша слов Сандры.

— Головокружение, озноб, жжение в области груди, потеря координации… может быть легкая тошнота…

Внутри у меня все перевернулось. Я ясно представил себе весь сегодняшний день — определенно, все симптомы были налицо!

— И что?! — закричал я почти в истерике. — Что теперь со мной будет?!

— Ничего, — плакала Сандра. — Вирус не смертелен и не дает побочных эффектов. Вы просто будете носителем…

— Но в Волгос-Итиле — эпидемия, это Вы как объясните?!

— Вирус… вызывает кое-какие изменения… — Сандра совсем по-детски шмыгнула носом.

— Кое-какие — это какие же?! — продолжал надрываться я.

И тут на экране галафона появилось лицо Главы.

— Верий, Вы меня разочаровываете, — сказал он без тени эмоций. — Заканчивайте свои разбирательства с подчиненными. Я Вас жду, — галафон выключился.

— Мы еще вернемся к этому вопросу, — скрипнув зубами, произнес я и вышел вон из кабинета.

Сандра засеменила следом. Всхлипывая, она причитала:

— О, Верий, я не хотела причинить Вам зла… Просто Вы раньше не обращали на меня совершенно никакого внимания, и я решила… вдруг с помощью вируса… Но я ошиблась! Похоже, я Вам противна!..

— Не говорите глупостей, — отрезал я. — И прекратите истерику. Завтра я заеду к Вам за сывороткой. До свидания, — я вошел в лифт и закрыл двери.

Тьма возьми! Оказывается, я еще и болен! То-то весь день я странно себя чувствовал! А может, вирус тут совершенно ни при чем? Может, просто я долго спал, а сегодня, наконец, проснулся? Ведь не может быть, чтобы всё — и солнце, и зеленоглазый мальчик, и рабочие во Внешнем Мире, и Маришка — все это было плодом моего воображения, галлюцинацией, действием вируса. Чувства, которые я испытывал весь день, были настолько реальны, что по сравнению с ними все остальное казалось сном. Они существовали на самом деле! Или мне это только кажется?..

Я постучал в дверь кабинета Главы. Дверь открылась.

— Верий! Вы стоите на краю пропасти! — с ходу заявил мне Глава. — Сегодня произошло нечто такое, что компрометирует Вас целиком и полностью. Надеюсь, Вы хорошо подумали и все мне расскажете, а так же сумеете найти должное объяснение своему поведению.

Я молчал, не зная, что ответить. Что рассказать ему? Что я сочувствовал преступникам? Что целовал девушку? Что заразился странным вирусом?

А потом я понял, что просто ничего не скажу. Не скажу ни слова. И страх вдруг прошел. Исчез. И мне стало легко и свободно.

— Я жду, Верий, — нахмурился Глава. — Вы отнимаете у меня драгоценное рабочее время. Через… гм… десять минут я должен быть на площади Воссоединения и произнести речь. Итак, Вы будете говорить?

Я упорно молчал. Теперь это молчание стало смыслом моей жизни. Не сказать, не выдать, не струсить…

— Отказываетесь?! — занервничал Глава и стал расхаживать по кабинету взад-вперед. — Это очень глупо с вашей стороны. Учитывая ваше положение и то, кому Вы им обязаны… но Вы молчите! Однако я поражаюсь, насколько Вы упрямы! Хвала вашим коллегам, без которых я ничего не узнал бы!

«Ллойд, — мелькнула в моей голове мысль. — Пригрел змею!»

— Молчите?! — продолжал кипятиться Глава. — А как Вы объясните ваше поведение в колонии для несовершеннолетних в Волгос-Итиле? Вы накричали на надзирателя, по разряду равного Вам! Вы грозили своими полномочиями! И ради чего? Вы защищали какого-то малолетнего преступника! Ах, нет, простите, запамятовал. Вы защищали русского, что не менее ужасно! Как Вы это прокомментируете?!

Я молча улыбнулся, вспомнив того смелого мальчика с добрыми зелеными глазами, перед которым теперь моя совесть была чиста.

— Вы еще смеете улыбаться?! — взревел Глава. — Что ж, замечательно! Я надеялся на ваше благоразумие, хотел дать Вам последний шанс. Но Вы отказались! Прекрасно. Вы уволены. Уволены! С Вас снимаются все ваши полномочия, а так же второй разряд патрицианства. Вы переходите в восьмой!

И тут я впервые в жизни набрался смелости и сказал:

— Плевать, — тихо, твердо, непоколебимо.

— Что?! — Глава не мог поверить собственным ушам.

— Плевать, — повторил я.

— Да как Вы смеете?!

— Очень просто, — ответил я спокойно, хотя внутри все колотилось. — Я не ухожу из разведки, нет. Берите выше! Я ухожу из патрицианства! — я швырнул на стол Главы две красных кожаных книжечки. — Для Вас я теперь никто. Но и Ваше мнение меня больше не интересует. Я — плебей. Прощайте, — я повернулся, чтобы уйти, сам потрясенный собственной наглостью.

— Отлично! — заорал мне вслед доведенный до белого каления Глава. — Выметайтесь вон! Начальником Второго Отделения я назначу Ллойда! А Вы… А ты… чтобы твоего духу здесь больше не было! В двадцать четыре часа изволь убраться из Москвополиса! Я всегда знал, что твоя грязная кровь даст о себе знать рано или поздно!..

Слова Главы затихли за металлической дверью. Сердце мое разрывалось от бешеного ритма, внутри все прыгало, дрожало, переворачивалось, перед глазами плыли цветные круги. Но — о, Солнце! — как мне было хорошо! Я ощущал себя сверхчеловеком. Суперзвездой на вершине славы. Я — покоритель мира, я — герой! И я — свободен! Я свободен!!!

С детской улыбкой на лице я ворвался в кабинет Ллойда, этого белобрысого мерзавца, и заорал, схватив его за руку:

— Поздравляю! Поздравляю, агент Ллойд!!! Вы только что стали начальником Второго Отделения Внутренней Разведки! Подсидел-таки меня, тощая крыса!..

Ничего не соображающий Ллойд заморгал своими бесцветными глазами, но я уже выскочил вон и понесся к выходу из здания. Прочь! Прочь! Навсегда из этого ада из стекла и металла! Никогда больше не видеть этих стен, не слышать приказов, не говорить «да, патре!» и «слушаюсь, патре!»!!!

Я выскочил на тротуар. На мое счастье прямо у дверей стояло такси. Шофер был свободен. Я плюхнулся на заднее сиденье, кинул шоферу кучу банкнот — все, что нашел в кармане, — и сказал:

— Едем! Все равно, куда. Прочь из города!

— Заедем на площадь, патре? — спросил водитель. — Уж очень интересно.

— Ни в коем случае, — воскликнул я, но, подумав, сказал. — Ладно, поехали. Но ненадолго.

Таксист кивнул. Гравиплан тронулся и влился в поток машин, спешащих к площади Воссоединения.

На душе у меня было необычайно легко и спокойно. В одно мгновение из уважаемого, богатого, известного человека я стал никем, плебеем, без положения, без имени — без всего того, чем дорожил, из-за чего юлил, пресмыкался, прислуживал всю жизнь. И — странно — только потеряв все это, я обрел, наконец, душевное спокойствие. Я понял, насколько мелочны и пусты были мои интересы. Вся моя прошлая жизнь не стоила выеденного яйца…

Вокруг площади были ужасные пробки. К центру было не пробиться. Для опаздывающих гостей и плебеев под Куполом был вывешен гигантский шар галавизора. Площадь кишмя кишела народом и машинами. Над человеческим морем высилась скала — трибуна. Центральное Время Юнита, гигантские электронные часы на главной Часовой Башне, показывало без минуты пять.

На трибуну взошел Глава. Толпа взорвалась ревом и аплодисментами. Глава поднял руку. Гул тут же стих. Глава кашлянул, готовясь к приветственной речи. Его кашель, в сотни раз усиленный мощными динамиками, прогремел над площадью, как взрыв. Я усмехнулся, откинулся на сиденье и велел водителю лететь прочь из города — смотреть представление я не собирался. Таксист неохотно согласился. Развернул гравиплан, но тут же затормозил и сказал:

— Патре, здесь не пробиться. Придется подняться на высший уровень.

— Летим, — кивнул я. — Не бойся, штрафовать никто не будет — всем сейчас не до того, все силы полиции переброшены на поддержание порядка на площади… еще бы, удержать такую толпу!..

Шофер хмыкнул и потянул руль на себя. Машина взвилась вертикально и помчалась наверх. Умело лавируя между трассами, таксист вывел-таки гравиплан на высший четырнадцатый уровень, где сейчас не было ни единой машины. Гравиплан завис высоко над городом, из машины стало хорошо видно площадь, трибуну и шар галавизора. Далеко-далеко, за лесом зданий угадывались очертания Купола и небо. И там, на горизонте, в серые тяжелые тучи садилось уставшее за день кроваво-красное солнце.

Это был первый в моей жизни настоящий закат. Я замер в восхищении. Подумать только! Как могло быть так, что раньше, давным-давно, люди видели его каждый день и не обращали на эту красоту никакого внимания, смотрели, как на вещь обыденную?! Только избранным довелось вглядеться в него и, запечатлев на полотне, попытаться передать то чувство, которое охватывает тебя от этого грандиозного зрелища. Неужели обязательно нужно было потерять все это, чтобы осознать все великолепие обыденного?!.

Из огромных динамиков, стоящих на площади, доносились обрывки торжественной речи Главы: «… Поздравить вас… юнитаре… знаменательным днем!.. пакет… Послание из прошлого… Сегодня… в означенное время… вскрыть…»

Я почти не слушал. Мне было уже все равно, что в нем. Что в том чертовом пакете, который перевернул всю мою жизнь с ног на голову. Абсолютно все равно.

— Куда лететь? — хмуро спросил таксист. Он уже был не рад, что подобрал такого требовательного пассажира, как я — видимо, рассчитывал посмотреть праздник на площади вместе со всеми…

Я открыл, было, рот, чтобы ответить ему, как вдруг воздух над площадью всколыхнуло дружное «Ах!» стотысячной толпы.

Сначала я подумал, что произошло что-то трагическое. Мелькнула мысль о повстанцах. Однако, обернувшись, обнаружил иную причину такого единодушного возгласа, и сам едва сдержался от вскрика.

В огромном шаре галавизора над площадью завис цветной листок бумаги. Кажется, раньше это называлось фотографией. В конверте лежало фото, которому была почти тысяча лет!..

Но поражал не столько сам факт того, что фото сохранилось, сколько то, что на нем было заснято.

Это была женщина. Точнее — светлокожая, русоволосая девушка с теплым взглядом и немного печальной улыбкой. Девушка, совершенно поразительным образом похожая на Маришку!.. Разница была лишь в том, что девушка на фото выглядела немного старше и одета была по моде древности. Да и, к тому же, она умерла много веков назад…

Вдруг я заметил еще кое-что. Девушка стояла, прислонившись спиной к дереву, белоствольному тонкому дереву, над ее головой кудрями спускалась яркая зеленая листва, а далека внизу, почти неразличимая между густым кустарником, текла серебристая широкая река!..

Дело не в том, что я не видел ничего подобного раньше — видел, и не раз. В фильмах, на учебных дисках, на слайдах и в голографических пособиях. Дело в том, что здесь, на этом чудом сохранившемся фото, не было декораций. Вокруг печальной девушки была живая, настоящая природа! Живые деревья, живая река, живые ласточки на фоне неба, почти неестественно голубого… Казалось, вот-вот подует ветерок, качнутся ветви деревьев, всплеснет рыба в реке, а ласточки с криком понесутся над водой.

Но фотография оставалась неподвижной, застывшей картинкой, напоминанием о светлом, но безвозвратно утерянном прошлом. Подумать только — всего через двести лет после того, как был сделан снимок, все исчезло, стерлось с лица Земли! Выросли ядерные хищные грибы и пожрали леса, поля, реки, горы… А потом стали расти Купола, оставшиеся в живых люди сплотились, образовались новые государства, вроде Юнита…

Как завороженный, смотрел я в шар галавизора, и вместе со мной туда же смотрели десятки тысяч глаз. Толпа молчала. Еще никогда за всю историю своего существования Москвополис не слышал такого единодушного молчания.

Первым опомнился Глава. Он хмыкнул и тут же начал рассуждать о том, какой подарок гражданам Юнита преподнесли раскопки, и так далее, и тому подобное… Затем он перевернул фото. На белой, чистой стороне фотографии было написано одно-единственное слово. Слово на давно забытом языке. Но я его понял. Во-первых, потому, что когда-то давно изучал этот язык, пока его окончательно не запретили… А во-вторых, потому, что сразу почувствовал, ЧТО там написано.

Слово, которое уже довольно долго кружилось рядом со мной, пыталось проникнуть в мое сознание, но я прогонял его, боясь высказать даже самому себе.

Любовь.

Мое сердце заколотилось с удесятеренной силой. Любовь! Теперь я понял, как это называется. Тот самый вирус, который наши предки истребили пять веков назад, тот «коварный убийца», как называли его медики… Любовь! Ну, конечно же! Какой еще несмертельный вирус могла привить мне Сандра Патроновская? Вирус любви!.. И мы с Аннэ… С Маришкой… Искали все это время… О, Солнце!..

Я понял, что должен делать. Осознание пришло ко мне, как вспышка, как яркий фейерверк, открылось перед моим сознанием чрезвычайно ясно и быстро, наверное, потому, что я уже давно все обдумал, но просто боялся признаться самому себе… Я понял все. Понял, чего хочу. Зачем живу. Понял, что имела в виду Аннэ-Маришка, сказав: «Сделайте то, чего сами от себя не ожидаете».

— Летим! — вскрикнул я возбужденно. — Летим сейчас же, немедленно, как можно скорее!

— Куда, патре? — спросил таксист.

— Разве я не сказал? В Германскую Марку, конечно!

Таксист хмыкнул и рванул на запад, к Марке. Прямо пред нами садилось в сизые тучи солнце — красная головня. Казалось — еще чуть-чуть, и мы врежемся в этот раскаленный диск на горизонте…

Мы улетали, не досмотрев торжества. Я больше не видел фотографии, не слышал ни безумного ликования толпы, ни торжественных речей Главы. Уже на подлете к переходному люку я вдруг уловил краем сознания какой-то странный звук. Грохот. Скрежет. Звон бьющегося стекла. Потом — страшной силы хлопок. Крики. Все сразу. Было похоже на взрыв. Однако возвращаться, чтобы проверить, я не стал. Я уже был далеко отсюда. От Москвополиса. От моей прошлой жизни. Умом и сердцем я был там, далеко впереди, в Германской Марке, в неизвестности.