Awakers (джен)

"Берегите братьев наших меньших" — так гласит один из этических законов или что-то в этом роде. И я берег. Более или менее. Какое-то время... Хотя, вообще-то речь идет совсем не о младших братишках, а о беззащитных питомцах. И все же, когда я смотрел на него в голове крутился именно этот лозунг. Сделать это своим девизом — на футболку! на кружку! татуировку!

Мы как-то гуляли вместе, случайно вышло. Я засек Монти, когда он закупался энергетиками. Хорошо знакомые банки, я часто нахожу их в мусорке. В смысле, не в мусорке дома, а в той, что на улице; лежат там, заботливо прикрытые какими-нибудь отбросами. Он складывает банки в рюкзак, штук шесть, не меньше; видит меня. Я не ничего не спрашиваю, он ничего не врет.

Потом он упился в хлам через пару дней, нормального бухла, а не этой энергетической ерунды. Напился и вел себя как сопливый дурак. А он ведь умный мальчишка, мой брат... Но я думаю, это все же лучше его шипучки, которая заменяет ему еду и сон. Я думаю, чем банальнее дурная привычка, тем проще от нее избавиться. Ничего личного.

Но как бы я не пытался убедить себя, что я ему не нужен, чувство вины никуда не уходило. Наверное, мы просто не из тех эпических братьев, которые готовы друг за друга в лепешку расшибиться.

— Я уезжаю, — сказал я. Просто взял и сказал без всяких вокруг да около. Монти был первым, кому я сообщал. Я полагал, что мама будет лезть за стену, но отступать не собирался. Устал искать оправдания, почему я занимаюсь чем угодно, кроме того, что мне по-настоящему интересно. Хочу и баста!

— С ребятами на гастроли, — еще одно краткое пояснение. С "ребятами" он знаком не был, ни с этими, ни с предыдущими. А "гастроли" звучали вычурно. Но как ребус ни крути, ответ остается прежним. Я уезжаю. Как можно дальше из этого хренова города. Куда-нибудь, где просыпаться каждый день не наказание.

* * *

Скажу по секрету: когда Трой молчит и улыбается — он в высшей степени обаятелен, даже несмотря на вызывающе торчащие космы и непристойные надписи на футболках. Конечно, он не похож на славного парня, который переводит бабушек через дорогу и уступает место в метро... Но дело в том, что Трой не умеет улыбаться неискренне, и вы верите, что он в самом деле рад вас видеть.

Как ни странно, у Троя напрочь отсутствует фантазия. Может, не напрочь, но развита она так себе. Он копирует других, но не способен придумать что-то свое. Пожалуй, это единственный его тормоз. Единственное спасение для творческой натуры, потому что в Трое бурлит потрясающее количество энергии, которой он не умеет распоряжаться. До смешного не умеет. То есть четыре раза он прыгает выше собственной головы, а на пятый не может оторвать ног от земли. Я чувствую, что когда-нибудь это станет моей погибелью.

— Хочу быть высоким, — признается Трой, в котором минимум футов шесть, по крайней мере, он не намного меньше меня. — В смысле, невъебенно длиннющим, с вот такенными ногами от ушей. Как в этих японских мультах.

— Аниме? — предполагает Майк.

— Точно!

— Тебе нафига? — он снова ковыряется в своем Айфоне, посылает сплетни на Твиттер.

— Я бы тогда к тебе подошел вот так, — Трой крадется к его креслу, задрав обе руки как над головой. — И как схватил!

Это выглядит так же тупо, как и звучит. Он сгребает Майка в охапку, тот визжит как девчонка, Айфон летит на пол. Вообще, Майк — не девчонка, но визжит как китайская оперная певица, ей-ей. Зато отмахивается как настоящий английский гопник. Удар у парня мощный, хоть сам он довольно хлипкий с виду. Короче, Майк летит вслед за Айфоном, Трой с криком "да бля!" отскакивает назад, закрывая рукой рот. Кровища брызжет во все стороны, мы думаем, ну, все, солист наш остался без зубов. А он ничего, отходит от шока, ржет, размазывая кровь по лицу. Но ржет достаточно весело, чтобы было видно, что все его драгоценные зубы на месте. Только губа разбита. Он пытается заклеить ее пластырем с рожей Человека-Паука; неостроумно, но громко отшучивается... В общем, Трой тот еще долбоеб, но безобидный.

Потом он добыл себе лакированные сапоги на платформе — ей богу, гребанные ходули — и ходил довольный целую неделю, пока ему не приспичило еще что-то другое.

У них с Майком вообще случаются сюжеты. В смысле, Трой любит его доставать. Один раз Трой где-то добыл жуткие тени — серые с огромными блескучими хренями, как куски мишуры, дешевые как почтовая марка — это даже по упаковке видно.

— Давай, тебе пойдет, — убеждает он Майка.

— Да ну тебя.

— Да не сцы, Микки, — он угрожающе трясет тюбиком.

— Я не голубой.

— Пффф... Когда-нибудь с мужиком целовался?

— Нет! Я же говорю, что не педик!

— Откуда ты знаешь, раз ты ни разу не целовался с мужиком?

Майк напряженно сопит, делая вид, что разговор закончен, тычет своим гитаристским пальцем с сенсорный экран.

— Ну че ты, — Трой склоняется над ним и снова трясет тюбиком.

Молчание.

Потом Трой наклоняется, хватает Майка за затылок, тянет к себе и со всей дури целует прямо в губы.

Майк уже не визжит как китайская оперная певица, скорее ревет, как разгневанный медведь и отплевывается во все стороны, пока Трой с довольным видом заявляет:

— Ну вот, теперь ты точно знаешь, что не голубой, — снова вертит перед носом тени, невозмутимо разглядывает это барахло и делает вывод.

— Хм, надо же... оказывается, это лак для ногтей.

* * *

А еще Трой любит себя слушать. Это я выяснил довольно быстро. Как подтвердил Ральф: "Трой любит себя слушать. По крайней мере, говорит он много, а раз никто другой не слушает..." Говорит он про что ни попадя: про жизнь на Марсе, про преимущество кроссовок перед кедами (чушь!), про "вот эти крохотные хреновинки в карамельках, которые взрываются на языке". Короче говоря, болтает много, но подробностей о своей личной жизни выдает минимум. Про его семью мы знаем лишь то, что у него есть "богатенький папочка".

— Настоящий рокер должен быть выходцем из среднего класса, — возражает Майк, глядя на авто Троя, дверцы которой распахиваются не как у всех нормальных тачек, а куда-то вверх.

Трой качает головой:

— Даже и не знаю, что теперь делать, Микки, ты поставил меня в тупик.

А потом философски изрекает:

— Чтобы творить, нужно быть счастливым.

Мы делаем вид, что не видим связь между счастьем и количеством денег, но в спор никто не вступает.

* * *

В один прекрасный день этот истинный-рокер-выходец-из-богатой-семьи в самый разгар турне прыгает в зал со сцены. Трой прыгает со сцены и ломает руку. Не себе. Если бы мы были чуть более знамениты, в газетах бы так и написали: "Солист скандально-брутальной группы Ануннаки сломал руку кому-то из толпы". К счастью или нет, вниманием прессы мы обделены. Но на этом история не заканчивается. Трой прыгает со сцены, ломает руку, и пострадавший заявляет на него в полицию. Трой, наш летучий, мать его, голландец, сидит в больнице с разбитой башкой, из города мы выехать не можем... Ждем спасения.

Когда на пороге палаты появляется некий пижон в галстуке, я первым делом принимаю его за юриста пострадавшей стороны. На ум приходит "персонал" из отцовского офиса, эти его ассистенты, мальчики на побегушках, обязанность которых состоит в том, чтобы начисто вылизывать зад Большой Шишке. Поэтому я морщу нос. По привычке. А потом стараюсь сохранять невозмутимый вид, когда Трой подрывается с кушетки и бросается пижону на шею с радостным криком: "Папа!" И с детской непосредственностью представляет нас друг другу: "Папа — Саймон, Саймон — папа". Мы жмем друг другу руки, он приветливо (профессионально?) улыбается.

Субъект никак не тянет на роль "Отца Троя". Он не старше дяди Питера, лет 35 — не больше. А то и младше. Либо у меня плохо с математикой, либо я напрасно ищу семейное сходство.

Оказывается, напрасно.

* * *

— Моя мама... она не то, чтобы меня бросила, ей просто нужно было уйти. Она художница, творческая личность... Мы с ней жили вдвоем, отца у меня совсем не было. Ну, он не умер, просто ушел куда-то, я как-то не интересовался. Так себе жили, я плохо помню.

Уже через полчаса я знаю все историю. Мама и Джеффри Гордон (так его зовут) познакомились, когда Трою было 8, маме — 28, а Джеффри — 21. Это я выясняю путем нелегких математичестких подсчетов и немного нездорового любопытства к чужой личной жизни. Свадьбу сыграли несколько месяцев спустя после знакомства. Родители у Джеффри были богатые, но строгие. Парень едва не лишился наследства, взяв в жены средненькую продавщицу из сувенирной лавки, на 7 лет старше его, да еще и с ребенком. Однако, сердца стариков немного растаяло при виде восьмилетнего мальчугана с любопытными зелеными глазищами. Так или иначе, хоть избранницу они и не одобрили, наследство осталось за Джеффри — единственным ребенком в семье.

Где-то тут и начинается история трогательных семейных отношений.

У Троя никогда до этого не было отца, а у Джеффри не было ни братика, ни сестренки, ни даже щенка. Папой Трой стал называть его еще до того, как новая фамилия была официально закреплена в документах. Это было легко. Легче, чем звать по имени. Тем более, что ему от всего сердца нравился "новый мамин дядя". Джеффри никогда с ним не заигрывал, не навязывался, не пытался воспитывать. Он просто пришел и стал "быть рядом".

— Он не уделял тебя внимания? — подхватываю я.

Трой энергично мотает головой, забыв про травму.

— Он мне дохренища всего уделял! Один раз мы пошли в кафе, и он разрешил мне съесть столько мороженого, что у меня пропал голос. Потом получил пиздюлей от мамы. То есть он получил, конечно, я же маленький был.

У Джеффри не было младшего братика, сестренки или хотя бы племянника. То есть с детьми до этого он не общался вообще.

— Мне нравилось кататься у него на спине. Я уже был не очень маленький, но похеру. Раньше-то никто не катал. Кстати, он купил мне мой первый Айфон.

Когда он продолжает перечислять марки того, что ему еще купил его папа и сколько ему тогда было лет, даже у меня — у сына Большой Шишки — глаза лезут на лоб. Иными словами, Джеффри не просто не умел обращаться с детьми. Он совершенно абсолютно категорически НЕ умел отказывать. По крайней мере, когда речь шла о Трое.

— Мы покрывали друг друга за курение перед мамой. Только я травку курил. Он не знал... Ну, или делал вид, что не знает. Он небось косяка в жизни не видывал.

И это было не единственным прегрешением. Он покрывал Троя, когда тот прогуливал школу. Покрывал, когда забирал из полицейского участка, куда тот попал за вождение в нетрезвом виде. Платил штраф за него и за его друзей. Аргумент был всегда один: "Давай не будем расстраивать маму". И Троя вполне устраивала его позиция.

— Он никогда меня не ругал. Не знаю, как у них там было с мамой... Я как-то застал их спор. Мама ему: "Ты его избаловал!", а он типа: "А может это гены?". И пощечина — бац! В смысле, ему от нее. Это они про меня... Потом он неделю ходил, как суслик на цыпочках.

Потом покрывать все шалости сынули уже не получалось. Особенно, когда директор частной школы вызывал их всех троих на "персональное родительское собрание".

— Этот сноб говорит: "Ваш мальчик явно пытается привлечь к себе родительское внимание". Это было так ржачно, я даже сдерживаться не стал, — он искренне сгибается пополам от смеха. Я ничего смешного не вижу.

— А ты пытался?

Я же пытался...

— Нахрена? Наоборот! Я был рад, что мне не мешают. Ну как рад... принимал это за должное, пока этот хрен не вмешался.

— И что потом?

Он пожимает плечами, перестает смеяться.

— Потом маме нужно было уехать... — он трет татуированное запястье. — Я не очень хорошо помню. Как-то мало обращал внимания, много всего было... Я даже не понял сразу, что она нас бросила.

— Они развелись? — еще одна больная тема.

— Нет, официально — нет, до сих пор.

Я присвистываю, он меня обрывает.

— Даже не спрашивай, понятия не имею.

Так они остались вдвоем: Трой и папа.

— Понимаешь, мне даже грустно не было. Для меня это значило, что я могу делать, что хочу. Ну вообще просто, что хочу... Я тогда уже пел в группе, не в этой — в другой, у нас в школе была. Типа, местные "звезды". Мне тогда было 16 что ли... Ну, короче, понеслось по полной.

Иными словами, чуть-чуть времени спустя они получили приглашение на очередное "персональное родительское собрание". Только в этот раз мамы уже не было, а Трой сидел за дверями директорского кабинета. Джеффри всегда умел производить на людей хорошее правильное впечатление: элегантный костюм, сладкие речи и улыбка а-ля Питер Пен. Как говорил Трой, "к его ногам падали дамы, господа, а так же их дети и собачки". Джеффри был бизнесменом, он умел представить и продать товар; умел найти лазейки, обходить конфликтные ситуации; умасливал собеседника, заставляя его поверить в собственную победу, и, в конце концов, получал, то, что нужно ему. И еще Джеффри Гордон никогда не повышал голос.

— В жизни не слышал, чтобы он вот так на кого-то орал... Я сидел в коридоре и слышал каждое слово, — он ковыряет облупившийся лак на ногте и тихо, но с гордостью добавляет. — Он меня защищал.

— И тебя не выставили после этого?

Он снова мотает головой.

— Неа. Директор решил, что у папы что-то вроде нервного срыва на почве "семейной ситуации". К тому же он хорошо за меня платил и умел извиняться.

Но в тот день, когда они покидали школу, за рулем сидел Трой.

— Ты трезвый? — поинтересовался папенька. И на утвердительный ответ бросил ему ключи от машины.

— Вообще, я его машину раньше не водил. То есть нафига? У меня своя тачка, у него своя. Когда мы ездим в его тачке — водит он, когда в моей — вожу я... Думаю, чего за херня? А он: мне, говорит, дали таблетку, чтобы успокоился.

Трой неодобрительно кивает.

— Таблетка явно была хорошая...

Дело в том, что папа не только никогда не повышал на Троя голос. У них никогда не было серьезных разговоров. Эта роль оставалась за мамой. А теперь, когда ее не было...

— Он меня тогда напугал. Мы пришли домой и сели сидеть на диван. Долго сидели, я думал, он вообще вырубился, а он поворачивается и так серьезно спрашивает: "И что мне с тобой делать, Трой?". Да таким тоном, что до меня доходит, что я большой вонючий кусок разочарования, а он меня... ну, любит. Он больше всего боялся, что из-за этой сцены меня отправят к маме или еще куда-нибудь от него подальше. Типа, что он не справляется. А я испугался этой таблетки. В смысле, что он ходил неровно, запинался через слово, ну ты знаешь, как бывает... И это вроде как из-за меня? Я испугался, что если с ним что-то случится из-за меня...

Трой пожимает плечами и шумно выдыхает.

— Вообще, наверное, это была правда про нервный срыв. Я особо не задумывался. Папа, конечно, работал дохрена — вид у него был такой, будто он не на работу ходит, а с мамонтами трахаться. Понимаешь, я-то вел себя как последний уебок не из акта агрессии или чего-то там. Мне просто... ну, так хотелось. Я никогда не желал папе зла. Я его вообще люблю и все такое. Я просто как-то не думал, что о нем надо заботиться что ли, понимаешь?

— Ага.

Еще как понимаю. Сердце колит от стыда, когда я вспоминаю, как доводил собственных предков. Боюсь, с этим я еще не закончил, хотя начинать никогда не собирался. Я думаю, что надо завтра обязательно позвонить маме и узнать, как у нее дела. А еще я думаю, что надо пересмотреть понятие "сумасшедший дом" по отношению к своей семье. Наверное, если убрать лупу в карман и прищурить один глаз, на фоне других семей выглядим мы довольно сносно.

— Значит, потом ты стал лапочкой? — подначиваю я.

Трой чешет локоть, задумывается и на полном серьезе выдает фразу, которая в других обстоятельствах довела бы меня до истерического смеха.

— Я стал взрослее.

И я ему верю.

На следующий день я звоню маме. Она берет трубку, мы перекидываемся несколькими фразами, и я вспоминаю, что совсем ее не знаю. Потом я звоню брату, чтобы убедиться, что он по прежнему меня ненавидит. Он отвечает неохотно — либо занят, либо опять не выспался. Папе я по традиции не звоню. С чувством выполненного долга, я делаю вывод о том, что моя семья тоже достаточно ненормальная, чтобы назвать ее настоящей Семьей.

Тем временем, все обвинения с Троя сняты. Шоу продолжается.