Истории большого города (джен)

В нашем городе живет ветер. Городской сумасшедший. Его все знают. Он любит гонять по проспектам фантики от конфет, летом задирает юбки у девчонок. В июльскую жару возится в пыли, кашляет и, разозлившись, швыряет ее горстями в прохожих. Одурев от гари и шума, скатывается к набережной и прыгает по воде до левого берега реки. За ним бежит рябь, буйки укоризненно качают облезлыми головами: «гуляка!». На пляже ветер находит бесхозное полотенце, заматывается в него и катается по песку, уворачиваясь от людей.

Осенью ветру скучно. Девчонки в брюках. Пляж пуст. Донская вода холодна. С досады лупит кулаками по рекламным растяжкам и пинает палые листья.

Ночью он просится в тепло.

— Пусти.

— Не шуми, Алинку разбудишь… Балкон не открою — заходи в форточку.

Ветер осторожно протискивается — сначала на подоконник — по листьям цветка — на пол — ткнулся носом в пыль — чихнул.

— Неряха, опять грязь развела…

— Будешь ругаться — выгоню.

— Молчу.

Пробирается по спине верх, заглядывает через плечо в монитор.

— Снова ему?..

— Угу.

— А он?

— Пишет.

— Не надоело?

— Отстань.

Обиделся. Сползает с плеча, лезет под шторы и дуется там.

— Вылазь.

— Мне и здесь хорошо.

— Вылазь, говорю. Мне форточку закрывать надо.

— Ладно. До завтра.

…Утром кидается обниматься прямо на автобусной остановке.

— Соскучилсяаааа!

Последние дни бабьего лета баловали теплом, но сумерки уже дышали ноябрьским холодом. Улисс поежился, подтягивая «молнию» косухи до самого верха, опустил стекло шлема и выехал на вечерний проспект.

Улицы, перекрестки, площади и снова проспекты — одним бесконечным запутанным серпантином. Он не знал, сколько прошло времени, просто не следил за этим. Заметил только, что машин становится все меньше, значит, уже давно ночь.

Последняя пара фар скрылась в переулке, и вот уже на дороге только он, фонари и ветер, кидающий под колеса палые листья… впрочем, нет: еще его тень — двоясь и троясь под фонарями — догоняет его то сзади, то сбоку…

Догоняет, обгоняет, поднимается над асфальтом, обретая объем! Словно вылепленный из тумана, мотоцикл с человеком в седле беззвучно несся по ночному шоссе… рядом показался еще один, еще, и вот Улисс уже в центре серой колонны.

Серая колонна принимает к себе ушедших. Из ночи в ночь мчится она, и запоздалые автомобилисты вздрагивают, увидев в зеркале внезапный высверк фар, и смотрят недоуменно в темноту за лобовым стеклом… Случайных прохожих обдает ветром и запахом бензина, и лишь самые внимательные из них замечают следы колес, непонятно откуда взявшиеся на пустом асфальте.

Серая колонна обтекала Улисса тускло-стальной рекой, всадники один за другим проносились мимо… и вот последний поравнялся с ним. И поехал рядом. «Мне — за вами?» — знаками спросил у него Улисс. Шлем призрака отрицательно качнулся. Рука дала отмашку — назад!

Сбросив скорость, человек видел, как колонна унеслась вперед и пропала в дальнем свете фар встречной фуры.

Заглушил мотор, снял шлем и долго стоял, приходя в себя, понимая, что ему только что приказали — «живи!» Приказали те, кто, возможно, имеет на это самое большое право.

— Значит, это ты его прикончил, — Принцесса скрестила руки на не слишком высокой груди и с любопытством оглядела измазанного в копоти, грязи и крови Принца. Тот кивнул, с трудом переводя дыхание.

— Ну-ну, молодец, — проговорила она, собирая свои пожитки в дорожный мешок. — Там в подвале должны какие-то сокровища быть. Если хочешь, забирай. А я пойду.

— К-куда? — Принц растерянно опустился в первое попавшееся кресло и уставился на Принцессу. Он шел сюда через леса и болота, пустыни и горы, он чуть не сгорел в пасти огнедышащего дракона — и все ради нее, прекраснейшей из прекрасных, о которой слагали баллады…

— Врут твои баллады, — словно прочитав его мысли, фыркнула Принцесса. — Меньше слушай, здоровее будешь. Или ты думаешь, что этот летающий крокодил-переросток, что когда-то спер меня из родительского дома, здорово разбирался в женской красоте?

Принц замотал головой в надежде, что морок спадет и вместо язвительной малосимпатичной девицы предстанет ослепительная красавица… но с головы посыпались остатки сожженных драконом волос, а девица лишь ухмыльнулась.

— Или все-таки возьмешь меня в жены? И полцарства в приданое. Правда, там такое царство, что потом рад не будешь, что взял. Ну так что? Думай быстрей, паленая башка, мне здесь и так осточертело сидеть.

Победитель дракона вслепую нашарил уроненный у кресла меч и побрел к выходу из башни…

— Стоп! — раздался откуда-то с небес громкий и сердитый голос. — Где финальная реплика?! Андрей, сколько раз тебе повторять?!

«Принц» стащил с головы парик с прожженными проплешинами и устало кинул его на кресло.

— Извините, Вадим Сергеич, не в форме я сегодня. Давайте сделаем перерыв.

Сверху ответили неразборчиво и сердито, а затем тот же голос объявил в мегафон: «На сегодня всё! Завтра в восемь всему составу быть на площадке».

«Принцесса» вытянула из-под шлейфа пачку сигарет, протянула «Принцу».

— Ты чего такой кислый? — поинтересовалась она, прикуривая от дотлевающей пасти огромного и очень убедительно сделанного чучела дракона.

— Черт его знает… идиотский сценарий, глупый текст… наверняка на самом деле все это было не так.

— Да кто там уже помнит, как оно было на самом деле… — вздохнула актриса.

…Когда голоса людей затихли и погасли лампы, из темноты гигантского павильона, громыхая по полу когтями и хвостом, выбрел дракон. Неприязненно покосился на чучело, шумно вздохнул и улегся у большого полукруглого окна, положив рогатую голову на каменный подоконник.

С шеи дракона на длинном потертом ремешке свисал мегафон.

«О, Джорджиана, любовь моя! Негодяй Хуан-Карлос мертв и ты свободна!… ну, ничего так начало, сойдет… ладно, поехали…» — труженица клавиатуры начала бойко отстукивать первый абзац, как вдруг заметила, что на мониторе появляется не совсем то, что было задумано…

— О-о-о… Ф-ф-фу, сколько ж еще ползти-то… О-о-о, Дзорж… Здорж… Дрожд… да твою мать! Ты что, не могла попроще имя придумать? — с этими словами главный герой остановился на середине крутой винтовой лестницы, проложенной внутри высокой каменной башни, и разразился совсем уже непечатными символами.

— А ну цыц! — прикрикнула писательница на свое творение. — Что за выражения?! Ты, в конце концов, принц или сантехник?

— А вот уже и не знаю! — съехидничал тот в ответ. — Кто загнал меня в подвал, где было по колено воды? Ты хоть знаешь, чего только в этой воде не было?! А на мне — по твоей же прихоти! — полный доспех! И теперь, — принц замысловато выругался, — я хлюпаю и воняю, как забитый дерьмом сортир!

— Кстати об имени, — перебил принца недовольный женский голос из верхней части башни. — И о принце, если он таки сюда доползет: он что — так всю жизнь и будет жужжать у меня над ухом? Дж-ж-жордж-ж-жиана… с ума сойти!

— Но ведь красивое имя, разве нет? — растерялась создательница шедевра.

— Нет!! — рявкнул голос. — Потому что как будет от него уменьшительно? А? Жорик? Этот кретин меня будет Жориком звать?! Или Жордиком?!

— Жердочкой, — гыгыкнул принц, но тут же вновь перешел на возмущенный тон: — Для чего ты всучила мне двуручник?! Толку от него в таком узком коридоре!

— В башне дует и сыро!

— Этого Хуан-Карлоса я в глаза вообще не видел… шарюсь тут один, как дурак… и что это еще за хуан такой?!

— Ни воды, ни еды, белье два дня не меняли!

— Уже ржаветь начал…

— МОЛЧА-А-АТЬ!!! — заорала авторша, перекрывая дуэт рассерженных голосов. Те притихли, видимо, сообразив, что перегнули палку. — Значит, дует вам? Ржавеет вам? Жужжит вам? — Она перешла на ядовитое шипение. — Мечи не те? Хуаны, блин, Карлосы не те?!

Принц нервно сглотнул и отодвинулся к стене. В башне испуганно ойкнули.

— Ну, что — прижухли? Страшно? Думаете, сейчас сотру вас к едрене матери? Нет, родные, вы у меня еще попляшете…

— ...Све-е-етк! Све-е-етка! Ты дома?

— Дома, — ворчливо донеслось из кухни. — Мой руки и ужинать. Зарплату дали?

— Не дали, — буркнул он в ответ.

— Господи, ну за что мне такое наказание?! — послышались привычные причитания. — У всех мужья как мужья, а этот только жрет да по бабам шляется!!!

В ответ в туалете гулко и зло зашумела вода.

…Авторша хмыкнула и злорадно отстучала: «КОНЕЦ».

Начинающая писательница дамских романов Дуся П., издающаяся под псевдонимом Изольда Страстная, получила заказ на новый шедевр. То, что это непременно должен был быть шедевр, Дуся не сомневалась: из-под ее бойких пальчиков уже вышли три талантливых романа, пять гениальных повестей и одно великое произведение — объяснительная записка по случаю трехчасового опоздания на работу. Рассказывают, что над запиской рыдал весь коллектив издательства, включая литредактора — брюзгу и циника.

Полная неясных пока творческих замыслов, молодая симпатичная… да, вполне симпатичная — Дуся мельком глянула на себя в зеркало — писательница подсела к компьютеру с твердым намерением встать только после пятого десятка страниц. Пальчики порхнули к клавиатуре… и остановились на полпути. Муза, эта обходительная тетенька в розовом махровом халатике, внезапно куда-то делась.

Дуся забеспокоилась. О чем же написать? Ее предыдущий опус под названием «Прекрасная пленница» был посвящен истории жгучей любви прекрасной мавританки Изиды и знатного испанского конструктора («или конкистадора?» — наморщила лобик девушка) Хуанильо. Роман разворачивался на фоне прерий и команчей. До этого была французская маркиза и бедный, но благородный конюх в покоях Лувра. Еще раньше — сияющие доспехи сэра какого-то (имя напрочь выветрилось из памяти), из-за которых литредактора в свое время чуть не хватил удар. Дуся хихикнула, вспомнив, как тот бегал по редакции и вопил, что больше не в силах терпеть издевательства над историей. О чем же писать теперь? Писательница призадумалась… К счастью, вернулась муза. Правда, на сей раз она выглядела необычно: поверх халатика красовалась черная кожаная куртка с заклепками, распространявшая крепкий запах табака и бензина. «Буду писать про байкеров!» — на лету поймала музину подсказку Дуся.

В мотоциклах она разбиралась примерно так же, как и во всем остальном. Что, впрочем, никогда не мешало ей творить, иногда умудряясь за день провести героев по тернистому пути любовных перипетий к законному медовому месяцу.

Итак, начнем с главного героя. Высокий и мускулистый — это само собой. Брюнет? Блондин? Шатен? Нет-нет, такие уже были… Рыжий? Дуся задумчиво покусала ноготок… Не годится: не романтично… рыжий-рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой… «Лысый» — услужливо подсказала муза, но Дуся только досадливо отмахнулась. Седой! Ну конечно! Его снежно-белую гриву трепал ледяной ветер… Погоди, кажется в повести «Отравленный поцелуй» я так писала о каком-то коне… А, ладно! Сойдет.

Теперь лицо. Обязательно шрам. У меня со шрамом только один пират был и то давно. Где его сделаем? На носу? Фууу… конечно, небольшой аккуратный шрамик, пересекающий какую-нибудь бровь. Глаза… разумеется, серо-стальные, холодные и сверкающие, как… как… вот — как фары его верного байка! То, что мотоцикл иногда называется «байк» и у него есть фары, Дуся знала совершенно точно. Дальше простирался дремучий лес фантазии, который, однако, ничуть ее не страшил. Муза старалась вовсю, и как говорили в редакции, креатив попер. Через несколько минут герой был обряжен с ног до головы в черную кожу, снабжен тяжелым прошлым и выпущен на большую дорогу.

Дуся самозабвенно творила. По монитору неслись ревущие двухколесные чудовища, злодеи на джипах палили по колесам из дробовиков, герой в ответ на полной скорости метко стрелял с бедра, не забывая при этом нежно улыбнуться хрупкой белокурой красавице, доверчиво прильнувшей к его могучей кожаной спине. Страница за страницей роман мчался к финалу, и на горизонте уже начал маячить пурпурный закат…но тут во всем районе вырубили свет. А поскольку время было уже довольно позднее, то расстроенная Дуся помыкалась немного по квартире и отправилась спать. Снились ей мотоциклы с глазами, седые дробовики, хрупкие злодеи и литредактор, который с диким грохотом разъезжал по редакции на двухколесной тетке в розовой махровой косухе.

Родились они порознь, но потом всегда были вместе, как дружные близнецы. Неказистые, дешевые, но прочные и теплые — Правая и Левая, пара черных шерстяных перчаток.

Хозяйке обе служили верой и правдой, хотя она с ними не церемонилась: на руки натягивала резко, хваталась за что попало — и вот на большом пальце Левой появилось пятно расплавленного пластика, а Правая обзавелась швом на ладони в память об усердном сборе дров в роще. Перчатки никогда не пытались ускользнуть от работы и смело брались за любое дело.

Их страх заключался совсем в другом. Не пятна и дырки заставляли Правую и Левую теснее прижиматься друг к другу в кармане или сумке.

Больше всего на свете перчатки боялись потеряться. В куртках хозяйки такие неглубокие карманы, а она так небрежно пихает туда черный шерстяной комок!

И однажды случилась беда. В ненастный ноябрьский вечер хозяйка, отнимая у ветра хлипкий зонтик, стянула с рук перчатки, чтобы не мешали, сунула в карман — и Правая не удержалась и выпала! Черная перчатка в черной грязи — ее-то и днем не сразу увидишь, а в темноте, да под дождем… Словом, пропажа обнаружилась только дома.

Хозяйка зачем-то еще раз пошарила в карманах. Осиротевшая Левая наблюдала за ней, лежа на тумбочке и уныло свесив пальцы. Отсюда ее будущее виднелось ей совершенно отчетливо: мусорное ведро. Ведь ее не возьмут даже в тряпки из-за этого проклятого пятна, которое будет все царапать! А каково несчастной Правой?! На улице так мокро, грязно, холодно...

— Завтра постараюсь ее найти, — сказала хозяйка. — Одиноких в этом доме уже достаточно.

К утру дождь перестал, подморозило. И знаете, что? Жалкий, грязный, окоченевший комок действительно лежал в том самом месте, куда упал вчера. Хозяйка подобрала его, отогрела на батарее и постирала, устроив заодно баню и Левой.

Потом обе перчатки сохли на веревке в теплой кухне, пришпиленные прищепками за манжеты. Они касались друг друга мизинцами, точно держались за руки, чтобы снова не потерять друг друга.

Было раннее ноябрьское утро, темное и промозглое. По улице большого города шла пожилая женщина и вела за руку девочку лет семи. Похоже, то были бабушка и внучка, а шли они в школу: у девочки за спиной висел мешок со сменкой, женщина несла пестрый школьный рюкзак. Сонный ребенок еле плелся, и бабушка все пыталась ее как-то подбодрить.

Мимо проехал трамвай, полный пассажиров. Бабушка проводила его взглядом и как бы между прочим заметила:

— Знаешь, с этим трамваем когда-то приключилась любопытная история.

— Какая история? — вяло откликнулась внучка.

— Он стал поездом.

— Это как? — уже всерьез заинтересовалась девочка.

И бабушка рассказала.

В этом городе трамвайные рельсы проходили рядом с железнодорожным вокзалом. Все трамваи проезжали мимо него по много раз в день, но один задерживался, и не оттого, что здесь была остановка. Трамвай смотрел на поезда. Они проносились мимо него — мощные, красивые, с бесконечной чередой вагонов, и земля дрожала от их стремительного движения. А ведь мы так похожи, думал в эти мгновения трамвай. Железные, на колесах, с пантографом, и рельсы, кажется, одни и те же… Но тогда почему я обречен день за днем ездить по кругу от рынка до городской площади, а им открыт весь мир?

От таких мыслей у него часто случались поломки в механизме. Его отправляли в депо, чинили, он пропускал свою смену, и все думал, думал… И однажды решился.

Поздно ночью, дождавшись, когда уснет сторож депо, трамвай потихоньку выкатился из ворот и помчался к вокзалу. Дорога шла по насыпи, он сильно разогнался, резко повернул, колеса оторвались от привычного стального пути и — на миг он ощутил себя птицей, — трамвай оказался на совсем других рельсах! Он едва не соскользнул с гладких полос, весь задребезжал от испуга, но потом понял, что едет. Едет! Вцепившись пантографом в провода, трамвай издал самый громкий и веселый звонок, и помчался во весь дух.

Он летел, не чувствуя колес, не замечая, что город давно остался позади. Деревья по обе стороны слились в сплошные черные ленты, ветер свистел, обдувая боковые зеркала, луна светилась зеленым, точно дружеский глаз светофора, и трамвай уже слышал позади себя ритмичный грохот множества вагонов, он вез их далеко-далеко и ему совсем не было тяжело, потому что он — могучий, умелый локомотив и способен потянуть не один такой состав…

А потом провод неожиданно кончился. Трамвай катился все тише и тише, пока не остановился, растерянный и темный, где-то в глухой степи. Его внешние огни еще мерцали, по ним его и нашел очень сердитый тепловоз-ремонтник. Он затолкал трамвай на запасные пути, где справа и слева стояли страшные мертвые вагоны с зияющими дырами в окнах. Незадачливый беглец подпрыгнул от последнего хорошего пинка буферов и оказался нос к носу с огромным старым паровозом.

— А тебя-то как сюда занесло, малыш? — прогудел он гулким басом.

Трамвай тяжело вздохнул и во всем признался.

— Эх ты, мечтатель, — усмехнулся паровоз. — Верно говорят: дальше рельсов не уедешь, выше колес не подымешься. Возвращайся в свое депо и займись делом, а не мечтаниями. Раз уж сделали тебя трамваем, им и живи, не то угодишь до срока в утиль…

— Но если бы провода не кончились, я бы мог ехать дальше! — упрямо гнул свое трамвай.

— Ничего бы ты не мог. Ну не дано тебе, что поделать… Смирись.

Печально позвякивая, трамвай на рассвете вернулся в депо, и утром, как обычно, выехал на свой маршрут.

Шел дождь, дул холодный ветер. Озябшие люди входили в теплый светлый салон, складывали мокрые зонтики, радовались избавлению от непогоды и тому, что трамвай приехал точно по расписанию.

Все-таки не зря я катаюсь по кругу, думал в такие минуты трамвай, и ему делалось не так грустно. А когда пришла весна и город утонул в цветах и зелени, он вовсе воспрял духом, и весело позванивая, ездил от шумного оживленного рынка до нарядной городской площади.

— Какая-то не очень веселая сказка, — заметила внучка, когда бабушка закончила говорить. — И тот старый паровоз…

— А что паровоз? — насторожилась бабушка.

Но девочка ничего не ответила, и до самых дверей школы шла молча, хмуро уставившись в землю.

Попрощавшись с ней, бабушка неторопливо пошла домой. Она чувствовала что-то вроде угрызений совести: дело в том, что у сказки было продолжение. Да, трамвай больше не пытался удрать из депо и у вокзала уже не останавливался, но каждую осень ему снился один и тот же сон: темные стены деревьев, улетающие в стороны, ветер, бьющий в зеркала, и две узкие лунные полосы, по которым он мчится и мчится вперед.

Бабушка решила, что вечером обязательно расскажет сказку целиком. Просто она вовремя поняла, кого напомнил девочке старый паровоз.