Дело рассерженного шахматиста (джен)

– 1 –

Дом на Сент-Джеймс-сквер выглядел мрачновато, зато поражал размерами. Позади него за высокой оградой торчали деревья частного садика — роскошь по меркам этого района. Импозантный дворецкий поклонился и спросил, как доложить.

— Доктор Джонсон, – ответил я. – Мистер Пратт ожидает меня к чаю.

— Прошу вас, сэр.

Пока дворецкий принимал у меня пальто, я оглядел длинный узкий холл с дверьми по обе стороны и с лестницей в дальнем конце.

— Господа в гостиной, прошу вас.

Дворецкий распахнул двери справа и возвестил о моём появлении. Сердце ёкнуло, но отступать было поздно. Мистер Пратт встретил меня очень любезно, как доброго приятеля. Конечно, он был рад, что его проблему обещали разрешить, но при этом продемонстрировал актёрский талант.

— Доктор, добрый день, очень рад вас видеть! — он пожал мне руку и представил дочери и зятю.

Глория Кентвилл унаследовала от отца рыжеватый оттенок каштановых волос, в остальном же, видимо, походила на покойную мать. Очень миловидная молодая леди, немного полноватая. Говорила она со мной вежливо, но и только. Кажется, я много терял в её глазах уже одним тем, что интересовался шахматами. Её супруг показался мне сошедшим с картины, изображающей образцового молодого джентльмена. Аккуратная стрижка, аккуратный пробор, щеголеватые усики, обязательно большие честные глаза — молодые неопытные девушки обращают на таких мужчин пристальное внимание, те кажутся им в перспективе идеальными мужьями.

Секретарь нашего клиента, мистер Гарднер, оказался по виду ровесником его зятя. Высокий, худощавый брюнет, с серыми глазами. Знакомое описание, не правда ли? На этом, впрочем, его сходство с Холмсом заканчивалось. Ничего проницательного, ястребиного в лице: курносый нос, румянец — несколько болезненный.

В убранстве гостиной чувствовалась женская рука — уж не знаю, дочери ли нашего клиента или его экономки? Мне приходилось бывать в самых разных богатых домах. Конечно, вкусы буржуазии отличаются от вкусов аристократии, да и внутри этих классов люди порой очень разнятся. Традиционно считается, что аристократия более утончённа, лишена вульгарности. Однако я порой встречал обои кричащих цветов у какого-нибудь лорда и мягкие пастельные тона в интерьерах богатых торговцев. В этой гостиной всё до самой маленькой безделушки на камине выдавало свежий, я бы даже сказал, артистический взгляд на вещи. Кому-то очень нравились новые веяния — все эти растительные орнаменты, плавные линии. Ничего лишнего, каждая вещь на своём месте, даёт полюбоваться собой, но не выбивается из общего хора.

На столе уже накрыли к чаю: прелестный сервиз, вазочки с джемом и мёдом. Осталось подать выпечку и внести чайник.

— Очень рады видеть в доме нового гостя, доктор Джонсон, — промолвил мистер Кентвилл. — Вы знакомы с мистером Праттом по клубу?

— Совершенно верно, — кивнул я.

Заметив, как брови зятя чуть-чуть приподнялись, мистер Пратт пояснил:

— Доктор Джонсон — личный врач одного из основателей клуба.

Это звание, определённо, прибавило мне веса в глазах младшего сына лорда (накануне я изучил справочник пэров).

— Никогда не понимала, как можно познакомиться в клубе, где нельзя даже поздороваться, — промолвила миссис Кентвилл, жестом приглашая всех к столу. — Вам там, наверное, ужасно скучно, доктор?

— Что вы, дорогая, мужчины в клубах не скучают, — сказал мистер Кентвилл, придвигая супруге стул.

Её губы слегка сжались в ответ на его реплику. Затем мистер Пратт занял своё место, потом остальные.

— Познакомиться можно, уверяю вас, — ответил я на вопрос леди. — Всё-таки люди не могут уж совсем не обращать друг на друга внимания. Хотя бы когда идут к своему креслу, поневоле видят остальных. Ваш отец как-то заметил, что я играю в шахматы сам с собой. Пытался решить один этюд. А вне клуба разговоры не запрещены, — я улыбнулся.

— Вы рискуете не понравиться моей дочери, доктор, — заметил Пратт. — Глория терпеть не может шахматы. С самого детства я пытался научить её хотя бы правильно двигать фигуры, но — увы.

Дворецкий открыл дверь, и вошли лакеи, неся блюда с выпечкой разных сортов: пирожные с вишнями и взбитым кремом, шоколадные профитроли, бисквиты с фруктами, персики, разделённые пополам, косточки в которых заменяли халва или орехи. Я даже начал сомневаться, приглашён ли я к чаю один или ожидается ещё человек пять гостей. Следом за лакеями вошла экономка, торжественно неся большой фарфоровый чайник. Миссис Бишоп оказалась ещё совсем молодой и очень привлекательной женщиной.

Миссис Кентвилл грозили ранние мимические морщины вокруг рта: мистер Пратт представил мне экономку, более того — миссис Бишоп стала разливать чай. Ни секретарь, ни даже зять не выказали по этому поводу ни малейшего удивления.

— Попробуйте профитроли, доктор, — предложила мне миссис Бишоп, — кухарке они сегодня особенно удались.

Экономка вскоре ушла, и по второму разу наполняли чашки уже лакеи. Я, признаться, неравнодушен к сладкому. Миссис Хадсон вчера нас побаловала, но, конечно, здешнее изобилие примирило меня с ролью сыщика. За столом разговор шёл об отвлечённых вещах, но, увы, совершенно не интересных миссис Кентвилл. Кажется, с ней в этом доме не считались, хотя и соблюдали видимость приличий. Мы говорили о средневековом Востоке. Разумеется, разговор начался с шахмат. Придерживаясь своей роли, я упомянул, что хочу взглянуть на нефритовый набор хозяина — подлинную работу китайского мастера.

После чая мы с мистером Праттом и его секретарём отправились в кабинет, а мистер Кентвилл остался с супругой. Во время общего разговора он изредка подавал реплики, не забывая улыбаться жене, а говорили, по большей части, мы трое.

Кабинет хозяина полностью отражал его вкусы и главную страсть. У каждого книжного шкафа я увидел по столику, где красовались шахматные наборы. Ещё один столик располагался между двух кресел — тут хозяин вёл бескровные бои с зятем или секретарём. Даже на письменном столе я заметил бронзовую статуэтку рыцаря, которая отдалённо напоминала фигуру своим постаментом. Рыцарь был воинственно украшен рогатым шлемом. Тяжёлая, наверное, штука. Статуэтка прижимала собой несколько бумаг — я улыбнулся, вспомнив кинжал Холмса, которым он прикалывал письма к каминной доске.

Мистер Пратт, разумеется, сразу повёл меня смотреть нефритовые шахматы. Мне оставалось только выражать свой восторг с видом ценителя, но фигурки из зелёного и молочно-белого нефрита и правда были прелестны. Секретарь же остановился у кресел и с интересом уставился на обычные деревянные шахматы на столике.

— Это ведь совсем новый набор, верно, сэр? — спросил он.

— Новый, вчера купил. В прошлом опять заменили короля. Помните, Джонсон, я вам говорил? Какой-то мерзкий шутник издевается надо мной.

— То-то я смотрю: как много одинаковых шахматных наборов, — покачал я головой.

Мистер Гарднер, меж тем, взял чёрного короля и задумчиво повертел его в пальцах.

— В чём дело, Артур? Дайте сюда! — Мистер Пратт, как коршун, налетел на секретаря, выхватил у него короля и внимательно его рассмотрел. — Нет, пока всё в порядке, фигура «родная».

Секретарь слегка растерял свой румянец, но промолчал.

Я посмотрел на него с интересом. Он, определённо, находился в списке подозреваемых: много времени проводил в хозяйском кабинете и, разумеется, в одиночестве тоже. А шахматные наборы находились тут же, на виду. В какой-то момент секретарю даже не понадобилось бы покупать новые шахматы, чтобы заменить короля: можно просто переставить королей в уже имеющихся наборах. И это выглядело бы именно как шутка. С другой стороны, нельзя сбрасывать со счетов прислугу. Мало ли на что может быть обижена горничная или лакей?

— А нефритовыми фигурами вы не играете? — спросил я у мистера Пратта, чтобы как-то его отвлечь.

— Нет, для меня это плохая примета. Только деревянные, — ответил он.

— Как удобно для шутника, — заметил я. — Не красть же второго короля у министра иностранных дел.

— В самом деле, — усмехнулся Пратт.

— Ваш шутник не торопится, как я вижу. Вы ведь сказали, что купили набор вчера?

— Купил вчера, но поставил только сегодня. Вчера я не играл в шахматы: Артур был занят, а дочь с зятем ездили в оперу.

— Я могу сыграть с вами сегодня, сэр,— предложил успокоившийся секретарь.

— Вечером будет видно. У нас с вами ещё письмо по поводу концессии...

Тут он внезапно замолчал. Я понял, он не хочет обсуждать дела при постороннем. Мне бы, конечно, не мешало поговорить с зятем и дочерью нашего клиента, но под каким предлогом?

— Любопытно, а не переставляет ли ваш шутник просто фигуры с доски на доску? — спросил я.

— Нет, я бы понял, если бы фигуры меняли местами, и давно уж заменил прислугу, — нахмурился Пратт.

Мне оставалось только раскланяться. Боюсь, банкир мог считать меня равным Холмсу по проницательности, — тогда он уверился, что я, посмотрев на его семейство, уже определил шахматного злоумышленника. Но более вероятно, что он остался мною разочарован.

Домой я вернулся в унынии. Холмс проявил редкое участие: не стал читать нотации сразу, а усадил в кресло и налил бренди. Я подробно рассказал обо всём, что видел. Он слушал спокойно, не перебивая, изредка кивал. Потом погрузился в размышления, и мне пришлось довольствоваться ролью молчаливого наблюдателя. От ужина Холмс отказался и испортил мне аппетит неумеренным потреблением никотина — поэтому я ушёл спать пораньше.

–2–

На другой день Холмс был внешне спокоен, но молчалив. Он никогда не умел ждать, и хотя, случись подмена фигуры, Пратт появился бы, скорее всего, к вечеру, мой друг ни разу не отлучился из дома. Он лежал на диване, смотрел в потолок, курил сигарету одну за другой. Я даже забеспокоился: слишком уж знакомыми были симптомы, — но вида не подал.

Пратт буквально ворвался к нам в половине седьмого — словно другой человек: глаза бешено горели, его всего трясло.

— Вот, мистер Холмс! — он с грохотом бросил на стол коробку с шахматами. — Опять!

Холмс открыл её и взял фигурку чёрного короля.

— Ба! Да тут и бархотка другого оттенка. Что-то ваш шутник на этот раз не на высоте, сэр.

— Да это наглость! Форменная наглость! Он просто поменял местами королей. Взял фигуру из старого набора, который давно уже стоял в кабинете.

— О! Оказывается, вчера я высказал дельную мысль!— воскликнул я.

Тут Пратт уставился на меня, и поначалу я даже опешил, прочтя в его глазах злобу.

— Господи, сэр, да ничего такого… — пролепетал я.

— Убью! — взревел тут наш клиент. — Уволю!

— Кого, мистер Пратт? — повысил голос Холмс. — Успокойтесь!

— Вот! — банкир вскинул кулаки. — Этот… этот… он вчера был с нами в кабинете и слышал, что говорил доктор!

— Ваш секретарь? — переспросил Холмс. — Я в курсе.

— Убью! Собственными руками убью собаку! — опять прокричал Пратт и ринулся прочь из гостиной, забыв шахматы.

Холмс задумчиво посмотрел ему вслед и бросил в коробку чёрного короля.

— Мистер Пратт! — я выскочил за ним на лестницу, но почтенный банкир уже выхватывал у испуганной служанки пальто и шляпу. Хлопнула дверь. — Его надо остановить! — воскликнул я, врываясь в гостиную.

— Зачем? Вы же не думаете, что он вправду убьёт секретаря? — лениво промолвил мой друг.

Я подошёл к окну — экипаж нашего клиента уже уехал.

— Уволит, — проворчал я. — Возможно, на этом его несчастья закончатся.

— Я не думаю, что это секретарь. Скорее всего, позже, когда выяснится правда, Пратт его вернёт, извинится и даже увеличит жалование — в качестве моральной компенсации. — Холмс закурил. — И потом, я предполагаю, кто подменяет фигуры, но я у меня нет никаких доказательств. Мы не можем пока афишировать наше участие в деле. Я думаю, шутник опять подменит фигуру, как только Пратт купит новый набор.

— Или затаится.

— Не уверен. Понимаете, будь это личная неприязнь, то шутник мог бы и затаиться.

— То есть, будь это кто-то из прислуги?

— Конечно. Но к чему доводить хозяина до того, что он начнёт увольнять всех подряд? А вот если это кто-то из членов семьи… Причём я включаю в их число и экономку. Шутник совершил ошибку, вы заметили?

— Заметил, но всё равно не понимаю, почему это не секретарь? И вы говорите про обиду, а у меня вчера сложилось впечатление, что у Гарднера за восемь лет службы могли накопиться претензии к хозяину.

— Да, я помню, вы говорили, что секретарь побледнел, когда Пратт вырвал у него фигуру. Но это не обида, друг мой, а испуг. Помните, Гарднер потом первым предложил сыграть в шахматы, хотя его никто об этом не просил. Нет, он просто боится того, что происходит с патроном, к которому уже привык за время службы и, возможно, даже по-своему привязался. А Пратту легче подумать на секретаря, чем на кого-то из членов семьи. Давайте пока выкинем это дело из головы. Завтра я вызову Уиггинса и дам ему задание. Здесь, к сожалению, нужна хорошая слежка, а не умозаключения.

Я честно попытался последовать совету Холмса. Мы поужинали, я ушёл к себе, почитал, надеясь отвлечься, но уснуть не получилось. Я всё думал о деле Пратта, и в голову закрадывались сомнения: вдруг никакого недоброжелателя нет, вдруг наш клиент всё же сошёл с ума и подменивает фигуры, возможно, сам не осознавая этого? Если человек долго и напряжённо работает, его мозг порой даёт такие сбои. Я слышал от коллег о подобных случаях, да что коллеги? — я лично знавал женщину, которая наливала себе на ночь стакан воды и не помнила об этом, а потом ругала горничную за то, что та поставила стакан на самый край, и его легко столкнуть. Потом мне стали видеться многочисленные недочёты в наших с Холмсом действиях. Например, никто из нас не поинтересовался у Пратта, что было накануне того дня, когда впервые подменили короля. И зачем Холмс послал меня изучать дом и семью клиента? Он ведь мог сделать это сам, точно так же назвавшись чужим именем. Или же он известен в лицо кому-то из семейства? Я мог бы предположить, что мистер Кентвилл знает его в лицо, но я не помнил, чтобы мы когда-то сталкивались с зятем мистера Пратта. Возможно, Холмс знаком с его отцом, лордом Крейншоу, просто я не в курсе?

Устав блуждать в потёмках, я задремал, но был разбужен звуками скрипки из гостиной. Я посмотрел на часы — четыре утра. Холмс играл что-то мелодичное и донельзя унылое. «Под такую музыку впору застрелиться», — подумал я, ворочаясь в постели. Скрипка терзала мои нервы ещё битый час, потом внезапно смолкла. Должно быть, Холмс наконец-то решил поспать. Увы, закрыв глаза, я почти мгновенно, как мне показалось поначалу, вздрогнул, будто от толчка. Стрелки на циферблате показывали половину шестого. Какой уж тут сон. У меня образовалась привычка бриться на ночь, поскольку порой нас поднимали с Холмсом с постелей чуть свет, и приходилось встречать отчаявшегося клиента или срочно ехать по вызову полиции. Поэтому я надел рубашку, брюки, накинул халат и спустился в гостиную.

Что ж, мой друг хотя бы пытался проветрить комнату: клубов дыма я не увидел, хоть воздух был спёрт от табака, выкуренного в неумеренных количествах. Сам же виновник моей бессонницы, одетый точно так же, как и я, сидел в кресле и пускал кольцами дым от только что зажжённой сигареты. Он затопил камин — главным образом, чтобы сжечь гору окурков.

— Вы совсем не ложились? — спросил я с упрёком, приоткрывая окно пошире.

— Что-то мне тревожно, — ответил Холмс. — Начинаю думать, что вы вчера были правы, предлагая поговорить с клиентом. Я не склонен к иррациональным страхам, вы знаете, но вот уже часа два борюсь с желанием поехать к дому Пратта и посмотреть, всё ли там благополучно.

— В такое время только прислуга встаёт, хозяева ещё спят.

— Тогда чуть позже.

— Ну, вот, напугал я вас. — Я устало сел в кресло.

— Я сам собой недоволен, Уотсон. Слишком легкомысленно подошёл к делу. — Холмс выдохнул струйку дыма и прикрыл веки. — Но мне казалось, там нужен не сыщик, а близкий, который может дать Пратту дельный совет. Вот только по-настоящему близкого у него нет.

— Мистер Пратт далеко не безгрешен. Он, конечно, неплохой человек, но он эгоист, на мой взгляд. Да, он предан своей работе, поскольку она доставляет ему удовлетворение, он страстно предан шахматам. А люди?

Холмс невесело усмехнулся.

— Вы уже не первый год помогаете мне в расследованиях, мой друг, и, наверняка, заметили, что зачастую источником или причиной преступлений являются самые обычные люди с самыми обычными — даже не грехами, а слабостями. Человека порой выводит из себя не откровенная жестокость, а постоянное пренебрежение или повседневные обиды. Но на сей раз, если я правильно оцениваю ситуацию, Пратт не так уж виноват. То есть он виноват, если оценивать его поступки очень высокими мерилами, а кто из нас не безгрешен?

Наш разговор принимал философское направление, а чем ещё скрасить унылое ожидание? Я поглядывал на каминные часы — скоро стрелки отмерят половину седьмого. В груди понемногу развязывался напряжённый узел, и я уже думал, что мы так просидим до самого завтрака, когда за окном послышался стук копыт и грохот колёс по мостовой, а через мгновение у двери резко задребезжал звонок.

Холмс замер, прислушиваясь. Вот миссис Хадсон открыла дверь, вот на лестнице застучали грубые форменные ботинки, и в гостиную ворвался рослый констебль.

— Который из вас, джентльмены, мистер Шерлок Холмс? — спросил он, протягивая записку. — Экипаж ждёт вас внизу.

— Прочитайте записку, Уотсон, — попросил меня Холмс слишком спокойным голосом.

Я взял листок, развернул и прочёл:

«Мистер Холмс! Прошу вас срочно прибыть по адресу: Сент-Джеймс-сквер, 16. Мистер Гарольд Пратт утверждает, что он ваш клиент. Мне не хотелось бы применять к джентльмену такого положения силу, но он буйствует и отказывается подчиняться, требуя вызвать вас. Мистер Пратт подозревается в убийстве своего секретаря.

С уважением

Инспектор Лестрейд»

Я поднял глаза на Холмса. Он сидел белый, как мел.