Слышишь, маска? Это маска (джен)

Майрон как во сне, и всё ему смутно, расплывчато, душно. Откуда-то издалека, из чужой жизни, приказывает Мелькор. Майрон делает то, что ему сказано. Нет, не Майрон. Так, скорлупка. Закопченная и окаменелая.

В глазах Майрона — гнетущее чувство пустоты. Он не понимает, что и зачем. Он не понимает, как и почему. Откуда все? Он ведь хотел... хотел… он ведь чего-то хотел, да?

Внутри что-то стонет, царапается и умирает. Майрон привыкает к агонии. Привыкает к темноте. Привыкает он и к пустоте.

Ничего нет. Майрона тоже нет.

Потом голос Мелькора — приказ — и Майрон снова идет убивать когда-то спетое и когда-то желанное. Он уже практически не задумывается, когда в его руках снова оказывается душная горькая пыль. Мир расплывается и меркнет.

Лес из черного дерева. И Утумно, и выхрустывают обожжённые косточки под ногами, и разбиваются звонкие капли с подтаявшей сосульки. Где-то высоко, за толщей черных скал – пустое небо. И что-то на миг есть, но потом вспышка огня — и снова ничего. Мелькор всё же недоволен, и Майрон вновь бредет в небытие и выполняет гулкие колокольные приказы.

Его нет. Он уснул, он спрятался, как все живое, и ждет лучшей поры.

Его нет.

Его...

— Разрешите, Повелитель, — говорит кто-то. Оказывается, он сам. – Разрешите кое-что попробовать.

У ног Майрона теплыми дышащими кучами меха лежат волки. Он практически видит, как они становятся пылью и прахом. Под взглядом Мелькора Майрон садится рядом с волками и касается рукой широкого лба одного из них.

Волк долго и равнодушно смотрит ему в глаза.

— У меня есть отличная идея, — говорит Майрон чужим, белым и высоким голосом. Нет, нет, нет, он еще спит, его нет, оставьте! Волк дышит ему в руку. Майрон продолжает, — позвольте мне поработать над ними, мессир. Уверяю, вы не будете разочарованы.

Он не кланяется, но Мелькор разрешает.

И Майрон-искусник начинает свою благословенную и проклятую работу. Он спасет волков, сделает им клыки, страшные железные клыки. Слышите все, он сделает их сильнее, быстрее, сделает их опаснее! Все, чтобы они стали полезными, злыми, своими в Утумно и чтобы им, волкам, волколакам, варгам было позволено жить.

Багрянец, жизнь на смерть, пепел и пламя! Майрон работает, и на нем отпечаток безумия. Он одержим. Больше, больше силы, огня! Из ничего — злость, из ничего — кровь, из ничего — жестокость, из ничего — чудовище! Всё то, чего не было и что было, во тьму и пламя!

Потом Майрон не сумеет вспомнить тот миг, когда он начал видеть в своем творении, в своем искажении красоту. Он даже не будет над этим задумываться.

Он лишь с восхищением глядит на волколаков — он видит их четко и ясно — и не замечает, как все расступаются перед ним и его жутью. Он горд.

Волколаков выпускают к другим монстрам, а Майрон стоит наверху и глядит, как его создания — самые ужасные среди всех — раздирают врагам глотки. Все глядят, все внимают триумфу того, кто отныне будет лучшим слугой Темного Валы. Здесь, в Утумно, вот оно — его предназначение.

Майрон — да Майрон ли — смотрит, как варги треплют и рвут живую плоть. Вокруг алое, черное, и всё пламя, всё пепел, а он улыбается, и улыбка его страшнее клыков волколаков. И откуда-то многоголосый шепот: "Жестокий... жестокий... Горту..."

Это даже приятно.

— Отлично, Майрон, — говорит Мелькор, и его голос звучит совсем рядом, практически в голове, и заглушает весь мир: и чужие шепотки, и ветер, и капли талой воды об пол, и далекий треск огня.

Внизу волколаки сжирают чье-то сердце.

Майа оборачивается и всё с той же улыбкой отвечает:

— Простите, мессир, но не Майрон, — злые глаза сверкают весельем, — Я Гортхаур. Жестокий, — и отвешивает вычурный поклон.

В подземельях Утумно слышен шум битвы.

Саурон отлично слышит его и мечется, мечется пепельным пятном по коридорам. Надо бы спрятаться. Спрятаться. Куда, куда?

Вдруг он одергивает себя, останавливается и усмехается: вот это да, он перетрусил так, будто сейчас Утумно обрушится и раздавит его в лепешку. Ха.

Черные стены снова сотрясаются и гудят, как большие барабаны после удара. Неужто и вправду упадут?

Саурон прижимается спиной к нагревающимся камням, запрокидывает голову и устало хохочет. В его смехе мороз и пепел. Становится все теплее, и где-то рядом сквозь шум и гул, мрак прорезается капель. Звонкая капель.

Холод уходит. А это значит… значит… Саурон понимает, что он снова начинается бояться, ибо это значит, что Мелькор проигрывает.

Где он сейчас? В тронном зале и… Пепел и пламя! Мессир проигрывает. Как только можно представить? Восставший в Мощи, Повелитель, тьма, сплошная тьма и огонь, полет и власть, всё, во что и в кого верил Саурон, Гортхаур, Майрон… всё и все… проигрывает?

Какая-то острая, беспомощная обида поднимается у него груди. Звонко режет капель.

Мелькор проигрывает. Саурон кривится, и что-то внутри него хочет, чтобы его не стало. Но этому не место. Это пройдет. Что делать?

Камни стены лишь слегка теплые, но кажется, что они вот-вот начнут жечь. И всё еще где-то вызванивает, ввинчивается в голову капель. По ком она звонит? По ком, Майрон?

Заткнись, заткнись, заткнись!

Саурон зажимает уши. Где его варги? Часть в Ангбанде, часть… Гортхаур закрывает глаза. По ком звонит капель?

— Чушь, — скрипит зубами Саурон и пытается презрительно усмехнуться, — какая чушь.

Какая чушь, когда надо думать, что делать. Идти к Мелькору? Если уж Восставший в Мощи не в силах сдержать врагов, то что сможет сделать Саурон? Страх серыми пальцами хватает за запястья. Нет, нет, Гортхаур, тебе нельзя к Мелькору. Но что тогда? Стать пленником Валар? Слугой? Союзником?..

Майрону помнится, как он хотел устроить мир по своему желанию, как он хотел делать что-то, как он… Сила. Может, Валар дадут ему силу сделать? Саурон вновь усмехается. Валар? Снова слуга, но у других господ, в другом замке, но с прежней цепью? Раскаяться и смириться? Нет.

— Довольно мне ходить в слугах, — медленно шепчет заветное Саурон, — пора и самому стать господином.

По ком отзвонила капель?

Шум битвы заглушает все звуки, и, ужас, уже слышен голос Тулкаса. Саурон скидывает телесную оболочку и злой и напуганной тенью прячется там, где не будет слышно, не будет видно…

Выходит он только тогда, когда Утумно уже в руинах, вокруг пусто, а наверху – небо в звездную крапинку.

— Все, — говорит сам себе Саурон и поражается звуку своего хриплого голоса. Ветер, свежий чистый ветер гуляет по земле, и от этого становится так хорошо.

Как дышится! Вот еще немного постоит тут и отправится в Ангбанд. Он ведь силен, он ведь был чуть ли не ближе всех к Мелькору, все склонятся, не могут не склониться перед ним. Да! Он господин, он счастлив, он безумно, безумно и пьяно счастлив! Как хорошо! Все кончено, кончено, кончено!..

По руинам победно вызванивает капель.

Внутри Саурона чего-то нет. Он касается пальцем тающей сосульки, и на его ногте повисает холодная капля.

Но почему… так одиноко?

Темницы Нуменора так похожи на подземелья Ангбанда, что в них практически уютно. Только бы своды повыше и почернее, орков побольше, и мессира сюда — и вот он, дом, милый дом.

От этой мысли Саурону становится весело, и он громко хохочет. Смех его – морозным эхом по всем подземельям, и стражи украдкой вздрагивают и возносят молитвы Валар.

Отсмеявшись, он заключает, что он безумен. Впрочем, он всегда это знал. Когда носишь маски, надо быть готовым к тому, что однажды они станут тобой. А масок он носил — и не упомнить всех.

Он — Майрон, жаждущий творить мир по своему образцу. Он свобода и пламя. Он — Гортхаур, верный соратник Темного Валы, его жестокий слуга, он сталь и пепел. Он — Саурон, насмешник, колдун, шут и трюкач, он маска-улыбка и яд. Он — Аннатар, мудрый и всепонимающий мастер. Он — Темный Властелин... Он — все они. Он — коллекция масок. И кто теперь разберет, где было лицо?

Пепел и пламя, и Саурон всё улыбается. Его это крайне забавляет. Какая прелесть — не знать самого себя! Какая прелесть — носить маски! Какая прелесть — не помнить, не чувствовать!..

Не чувствовать что?.. Майрон уже и не помнит. Кажется, это имеет какое-то отношение к Мелькору. Имя-горечь сушит губы и осыпается на землю. Режет. Жжет. Что же так болит?..

Саурон хохочет. Поглоти всё Изначальная Тьма! Забыть, не думать, не чувствовать! Какая это все-таки прелесть — носить маски!

Он ждет. Его не держат людские цепи, и он может невидимым бродить по Нуменору. Он слышит всё и знает всё про глупых гордых человечков. Это ему еще пригодится.

Гортхаур ждет, и во мраке ему мерещится, миражится храм Темного Валы. Он полон решимости воплотить видение и свою запоздалую верность – слышишь, Майрон, давно запоздалую — в жизнь. Будто это что-то изменит.

Саурон вскидывает брови и усмехается. Он смеется над собственной наивностью, но нисколько на себя не обижается. Это было бы совсем глупо, а Саурон — насмешник, шут, но не глупец. Нет, нет, нисколько не глупец.

— Я умен? — спрашивает он себя и себе отвечает. — Умен.

Еще он безумен, но безумие ему только нравится. Сейчас ему кажется, что в его жизни с самого начала не хватало именно этого. Впрочем, на самом деле он уже и не помнит, как оно было в начале. Был кто-то. Кто? Майрон, Саурон, Гортхаур? Что же у тебя, маска, болит? Слышишь капель?

Заткнись.

Его безумие — огонь и золото, оно – тонкий ободок Кольца. На нем высвечиваются горячие – пламя земли и давнишние рассветы — письмена. Как летопись его безумия. Удачно придумано. Спасибо, Аннатар.

Он ждет.

А затем он слышит шаги, и его губы искажает острая улыбка-лезвие. Ведь идет Ар-Фаразон, и это значит, что все они: Майрон, Гортхаур, Саурон, Аннатар — все они наконец дождались.