Такие разные люди (джен)

Он смотрел на себя в зеркало. Ему нравилось, как он выглядит. Без мешающей мантии, в строгой маггловской военной форме, с короткой стрижкой и без всяких колец на пальцах. Они злили его, когда он смотрел на руки отца. Казались чем-то неуместным, вычурным. Как будто мир волшебников еще не умер.

Ему нравились происходящие здесь события. Он был рад, что родился в Германии, именно здесь и именно в это время.

Он — сын чистокровного мага Эдмунда Лихтенберга, прячущегося от собственной тени. От войны Гриндевальда, пытающегося доказать, что маги — не трясущиеся от страха перед магглами овцы. От маггла Гитлера, боясь, что новая власть уничтожит его родственников-сквибов. От самого себя и своей природы. Противно.

Он — Вольфганг Лихтенберг — прятаться не будет. Это и его война тоже. Он гауптшарфюрер, направленный в концентрационный лагерь Собибор, чтобы уничтожать этих мерзких магглов. Он не имеет ничего против них, но магглов слишком много, они слишком уродливы и слишком значимы, они не оставляют волшебникам даже права на жизнь вне укрытия своих домов.

Вольфганг владеет маггловским оружием, потому что оно — совершенно. Он владеет магией, потому что в ней — его сила. Но больше всего он любит комбинировать магию и маггловские достижения.

Ему приятно стоять на крыше «бани», наблюдая в окно, как совершенное маггловское оружие за пятнадцать минут уничтожает больше полусотни человек. В закрытом помещении на такое способно лишь Адское пламя, но оно опасно тем, что его сложно потушить.

Ему приятно, поставив заглушающие чары на свой дом, что вблизи Собибора, смотреть, как очередная симпатичная маггла, находясь под Империо, делает ему минет. Когда он чувствует, что оргазм близок, он приказывает девушке отойти и пытает ее Круциатусом. Под ее крики он кончает, и это гораздо лучше, чем полноценный секс с чопорными волшебницами.

Неприятно ему было быть застреленным простым магглом русского происхождения 14 октября 1943 года на территории лагеря. Наверное, неприятно, но он не успел этого осознать.

* * *

Эдмунд Лихтенберг никогда не рассказывал своим внукам, детям его второго и единственного для него сына, чье именно

имя выжжено из семейного гобелена. Говорил, что прожег ткань случайно, неосторожно задев свечой.

Ее разыскивали, и она это знала. Скорее всего, ее убьют. Если не магглы, то волшебники точно, чем бы все это не завершилось. Она не пользовалась магией открыто при магглах, это было бы равнозначно сиюминутной смерти. Ее бы вычислили в одно мгновение.

Нужно быть осторожной. Постоянно менять внешность. На Оборотное она и не рассчитывала, где его сейчас достать? Так все, палочкой: немного поменять цвет волос, глаз, прическу.

Вацлава Ценкевич знала с самого начала, что нужно делать. Семья затаилась и не высовывалась из дома, находящегося под чарами Фиделиуса. Глупые! Как будто они вас спасут от бомбардировки с воздуха. Дом невидим, но это не значит, что он не материален.

Она пыталась объяснить это матери и отцу, но они отказались покинуть дом, хоть и положительно отнеслись к тому, что их дети уйдут и направятся в сторону Союза, тогда еще остававшегося в стороне от войны. Они даже написали письмо родственнице из Ленинграда, чтобы та встретила их. Международные портключи больше не выдавали. Аппарация за пределы страны была запрещена, попытка сделать это была равноценна смерти. По мнению Вацлавы — не самая достойная смерть — умереть, разбившись об мощные пограничные антиаппарационные барьеры.

Сейчас она уже знала, как надо было им поступить. У барьеров есть предел высоты — метров сто-двести, не больше. Аппарировать надо с самолета в самолет. Не самая простая задача, но тогда бы она была уверена, что ее младшие братья добрались до места.

Уходили с толпой магглов, в основном еврейских детей, связавшихся с какой-то британской организацией и направляющихся через Союз в Турцию, откуда их должны были доставить в Палестину. Странный путь.

Они уходят втроем — Вацлава, Джозеф и Патрик, но расстаются почти сразу. Вацлава отдает младшим все свои запасы из рюкзака — еду, семейные золотые перстни, пару старинных книг. Мать сказала, все в пути пригодится, и перстни эти — пусть им хоть несколько веков — ничто, по сравнению с жизнью.

Совы поначалу приходили, от матери с отцом, конечно. Один раз воробей принес весточку от Джозефа, что они достигли Беларуси. Но больше она никаких вестей не получала и надеялась, что сов просто сбивают.

Вацлава крадется по лесу, выслеживая отряд. Таким сукам, как нацисты — сучьи методы. Она не скупится на любую магию, которой владеет к своим восемнадцати годам. Она научилась даже Адскому пламени, в пожарах тут многие леса — частично ее заслуга. Леса, конечно, жалко, но это крайний метод, для гибели целого отряда. Для одного отморозка — сгодится Авада.

Круцио она применила лишь однажды. Причем к поляку. Она видела, как он в деревне вспорол живот беременной женщине, за ним стояли такие же мрази как он, и усмехались. На Вацлаву накатила такая злость, что она не смогла уже себя контролировать. Теперь-то она понимала, что говорил профессор в Дурмстранге. Знала, что именно нужно чувствовать, чтобы это заклинание сработало.

Именно так о ней и узнали, потому что опомнившись, она поступила крайне безрассудно — аппарировала с места, оставив в живых и того, кого круциатила, и двух его дружков. Женщина та, вероятно, все же умерла.

Она крадется. Ей до сих пор не по себе от воспоминаний. Откуда в людях такая жестокость? Разве может быть так, чтобы ей было жалко даже лес, который приходится жечь, а им не жалко еще не рожденного ребенка? Неужели можно наслаждаться чьими-то страданиями? Но Вацлава тут же себя одергивает, вспоминая, как наслаждалась муками того поляка. Она — не исключение.

— Инкарцеро! Попалась, сука! — слышит она за спиной, но связанная веревками, не может видеть волшебника, выследившего ее.

Она знает, что умрет, знает, что у нее есть лишь секунда, чтобы успеть направить палочку, повернув случайно свободную кисть, в отряд, за которым она следила.

— Адеско Фаир!

* * *

Патрик в старости любил вспоминать военное время. Ему было всего одиннадцать, он еще не учился в Дурмстранге, когда им пришлось уйти. Он позволял себе плакать, рассказывая о сестре, пропавшей без вести, о Джозефе и тете Марии, отдававшим ему всегда немного больший кусочек хлеба, как самому младшему. Он пережил блокаду Ленинграда, а они — нет. Джозеф не дожил буквально нескольких дней до освобождения.

Он узнал о смерти родителей, когда летом гостил у бабушки. Решив не возвращаться в школу, он в свои тринадцать посчитал себя достаточно взрослым, чтобы продолжить то, что начали отец с матерью — борьбу с фашистами. Только вот как это сделать — он не знал.

Просто ушел от бабушки, даже не попрощавшись. Как можно прощаться, если знаешь, что она не отпустит?

Он — Антонин Долохов, достойный преемник своих родителей, и не должен сидеть на месте, прикрываясь за юбки старших волшебников.

Таких как он было много, он быстро нашел компанию маггловских ребят. А потом вышел и на школу, в подвалах которой директриса размещала осиротевших детей. Не зная, как помочь советской армии в военном плане, он решил спасать тех, кого мог спасти. Находил еду для тех ребят, живших в подвале, снимал с трупов одежду — она тоже требовалась.

А потом была бомбардировка. Здание завалило бы, если бы он не воспользовался магией. Да, нарушая Статут о секретности, но разве имел он какое-то значение, когда речь шла о человеческих жизнях? Он поддерживал балки здания магией, чтобы не обрушился потолок, пока ребята выбегали оттуда. И не сразу заметил направленное на него охотничье ружье директора школы — немолодой, в чем-то бесстрашной женщины. Которая не смогла принять помощь, объяснение которой не уложилось в ее голове.

Антонин едва успел уклониться от ее выстрелов, прекратив поддерживать балки здания, потолок которого тут же рухнул, заживо похоронив под собой не меньше сотни детей.

Как она могла? Неужели вера в свои какие-то идеалы, уверенность в том, что возможно, а что нет важнее, чем жизни людей? И это готовы дать тебе магглы, вместо заслуженного спасибо? Он рисковал, очень рисковал, на нем, как на несовершеннолетнем, висел След, его сразу же вычислили, Антонин это точно знал. Но он готов был до последнего поддерживать потолок здания, даже если бы за ним прибыли из Палаты. Поддерживать до тех пор, пока они бы не обезоружили его.

И эти дети... Они выбегали, не глядя на причину их спасения, но если бы узнали, что он применил магию, отреагировали бы, наверняка, так же. Магглы ненавидят их — волшебников, и никогда не смогут пересилить свою ненависть и мирно жить бок о бок с ними.

* * *

Антонин Долохов, в возрасте почти четырнадцати лет, попросил убежище в магической Британии в тот же день. Он тоже сделал свой выбор.