Маго-педагогическая поэма (джен)

— Очень интересно было послушать твой рассказ, сир Годрик, — сказала леди Ровена. — Даже я узнала из него немало нового. Никогда не связывала магию и геометрию напрямую...

— А... — Годрик смутился. — Просто как-то, думал много над этим.

— Для Transfiguratia? — спросила она.

— Да, для неё. Это было ключом, понимаете ли, леди: превращать не предмет — а его внутреннюю суть. Внешнее же пойдёт за внутренним.

— Удивительно. И ведь как просто звучит!

— Всё гениальное просто, — хохотнул Салли, заходя и стягивая через голову прожжённую в нескольких местах серую тунику, под которой была его обычная чёрная. — А Годрик — гений.

— Гений, — согласилась леди Ровена. — И всё же, сир, постарайтесь в другой раз быть осторожнее. Дети могут подумать, что, раз они рождены волшебниками, они в чём-то... более близки к Вечности. Более подобны Богу. Более наделены душой, если угодно.

— А разве это не так? — ответил за друга Салли. — Бог дал нам дар — творить. Простые люди могут делать это только через труд, а мы, подобно Ему Самому, довольствуемся волей и словом. Кроме нас, так умеют только святые. Разве не так? — повторил он.

Годрик потеребил короткую рыжую бороду.

— Нет, не так. Иначе Господь выбрал бы родиться в семье волшебников, а не у плотника и девицы из дома Давидова. И Давид был бы волшебником, и Исаак, и Иаков.

С ним согласилась и леди Ровена:

— Будь мы ближе к Нему, были бы среди нас отщепенцы, воры и убийцы? Были бы нищие, не способные выжить? А если все они есть, значит, мы не лучше других. Просто нам дано творить волшебство, как другим — творить стихи или высекать из камня прекрасные статуи, или строить соборы.

Салли убеждённым не выглядел, но доводы признал по меньшей мере достойными обдумывания.

— Как бы то ни было, я вот что хотел сказать. Я придумал, как заставить их больше писать. Как заставить их большую часть работы выполнять в письменной форме!

— Ну? Ты обрёл стада Гериона?[1]

— Лучше. Я поговорил с тёткой Герти. Она одно время боялась разучиться писать и научилась делать пергамен, изменяя волшебством простую сухую листву и траву — просто чтобы записывать на нём события дня. Такая маленькая летопись, вместо лет — недели... в общем, она научит своему способу малышей. И им тренировка, и нам польза.

— А какая? Нет, лишний материал для письма, и притом дешёвый — это здорово, но зачем всё делать письменно? — спросил Годрик.

— Чтоб можно было доподлинно проверить объём знаний каждого, каждого из учеников! — рявкнул Салли. — Так я могу опросить одного, двух, много — трёх. У меня не так много времени: мы ведь должны разобрать состав, заучить его, потом всё подготовить и сварить, наконец, зелье. Хорошо, если я успеваю спросить их, помнят ли они, что проходили вчера или позавчера!

— Так, — кивнула леди Ровена. — И ты предлагаешь...

— Чтобы после урока они писали небольшой рассказ: о том, как готовится зелье, почему так — если оно было удачным, а если нет — то где они ошиблись. О свойствах трав, их сочетаниях. Или, например, о годриковых формулах.

— Или о частях слов и растений, — Хёльга, только зашедшая в столовую преподавателей, сочла нужным присоединиться к Салли. — И правда ведь, если с заклятьем или превращеньем сразу видно, усвоено оно или нет, наши предметы так на глазок не оценишь.

— Да и в наших предметах многое надо не делать, а думать, — рассудила Ровена. — Пожалуй, и правда надо будет воспользоваться твоим предложением. Пишут пусть пока по-саксонски. До латыни им ещё дорасти надо. Хёльга, а у вас как?

— Герти приводила своих, — улыбнулась та. — А я показывала им всякое безобидное: мяту, чабрец, ромашку... рассказывала, как они помогают и на что годятся в чародействе. Потом говорили про ядовитые грибы и растения. Завтра, думаю, в лес пойдём. Хорошие детоньки, умные. Я бы им и больше рассказала, но у меня недостаёт материала. Где бы достать всякие редкие растения?

— Придумаем, — решительно сказала Ровена.

Она писала очередное письмо брату: просила разыскать травников и прислать их сюда, в Хогвартс, "а по возможности, прислать их с семенами редких растений, как то индийских или эфиопских". Взамен она обещала отсылать ко двору третью часть урожая, "что, милый брат, существенно снизило бы твои расходы и позволило бы английскому двору не меньшую пышность, чем даже греческому". Король Эдуард весьма высоко оценил идею сестры, но отметил, что достать такие семена будет очень сложно, и он может дать ей только немного чёрного перца, "ведь у прочих пряностей используют не семена, но высушенные бутоны или кору, как тебе известно — а торговцы дорожат секретом добычи этих именованных частей и семена отдавать не желают".

Также, король прислал семена мандрагоры и абиссинской смоковницы, и удивительную редкость: два дремоносных и три кофейных боба. Хёльга была счастлива и из теплицы просто не вылезала, тем более, что и ей пришла весь с родины: благодарный за идею, конунг наградил её редчайшими растениями: корнем моли, семенами меднолиста и плодами чёртовой каши[2].

Если зелья и травы шли неплохо, а заклинания и Transfiguratia — вовсе почти идеально, то со свободными искусствами были сплошные проблемы. Недоставало всего, и в первую очередь — опыта преподавания. Дети раньше приступали к квадривию, чем к тривию[3] — просто потому, что геометрию знали сир Годрик и его Салли, они же могли читать арифметику, а для астрономии было достаточно подняться на башню и смотреть в небеса.

С тривием было сложнее. Леди Ровена, знаток диалектики и логики, конечно, старалась передать познания ученикам, но она могла опираться только на знания, полученные из книг и от частных учителей. Серьёзное и полноценное образование было только у отца Атанасиоса — на родине он был известен как ритор и философ, его школа была весьма знаменита... но он был греком, который плохо понимал по-английски и даже по-латыни.

И всё же, он старался.

— Ритор бывает убедителен, даже говоря на незнакомом ему языке, — полагал он, вслед за Квинтилианом. — Известно, что Посидоний произносил речь перед римлянами на греческом языке, которого те вовсе не знали, но рукоплескали ему в полном восторге...

— Вот только нам надо не рукоплесканий, а чтоб ученики усвоили риторику и прочие науки.

— Будем говорить сегодня о риторике, — отец Атанасиос тяжело усаживался на табурет и строго смотрел на среднюю группу учеников. — Кто скажет, зачем нужна риторика волшебникам?

Дети молчали.

— Хорошо, отвечу сам: волшебник должен мыслить ясно. Знать, что хочет сказать. Что не хочет. И подумать также.

— Подумать?

— Так, — кивнул он. — Мысль — наш инструмент. Мы ею делаем всё.

— А разве не палочкой? — спросил Герайнт.

— Нет. Палочка — как резец. Мысль — как рука. Рукой или резцом мы делаем узор?

— Резцом! — возразил он. — Рука же не может резать дерево!

— Хорошо, мастер Олливандер. — отец Атанасиос улыбнулся. — Вот лежит резец. Много без руки он может навырезать? Вот лежит палочка. Много она без вашей мысли наколдует?

— То есть, — поспешила уточнить Пенелопа, — Ни колдовать без палочки мы не можем, ни использовать палочку без правильного настроя мыслей?

— Колдовать без палочки мы точно можем, — возразила Гульд. — Летать, делать странные вещи...

— Можете, — согласился учитель. — Но хуже, чем с палочкой: как если сравнить резец и ноготь. Ноготь тоже оставляет след, но хуже.

— И для любого колдовства надо очень правильно мыслить... — благородный Эдел покачал головой.

— К этому мы пришли, — заключил отец Атанасиос. — Теперь займёмся тем, что научимся мыслить. Итак, любая продолжительная мысль делится на нахождение, расположение и исполнение материала...

* * *

— И всё же я не понимаю, почему мне запрещают объяснять нашим ученикам, что волшебники отличаются от обычных людей. Это же очевидно! Нам даны особые силы — значит, и миссия у нас особенная! — кипятился Салли, расхаживая взад-вперёд по кухне, где, генералом посреди покорной армии, распоряжалась домовиками его тётушка Герти.

— Потому, что мы не особенные, — пожала та плечами. — Ну, умеем колдовать. Ну, не умеют другие. А только вот дай рецепт простому мальчишке, научи его, как собрать нужные травы, дай котёл и разведи ему огонь — и он сварит зелье не хуже, чем волшебник. Да и что это за особые люди, которые ни читать, ни писать, ни считать до сотни не умеют?

— Ты говоришь, как Ровена.

— Она умнейшая из людей, вот что я тебе скажу. Равных ей нет, кроме, разве что, может, Василисса Премудрой — и это наша Ровена молодая ещё, а там она и её превзойдёт!

— Кроме кого? — Салли сел, на время позабыв свою обиду, и приготовился слушать историю.

Благо, тётушка рассказчицей была замечательной.

— Василиссы. Это значит "царица" по-гречески, царицей она и была. А по имени, говорят, звали её, как нашу Хёльгу. Однажды плыла она в серебряной лодке по озеру, видит — стоит на берегу местный царь, зовёт её, говорит: переправь меня на тот берег. А она сразу поняла, чего ему от неё надо, ибо была не только мудрая, но и красивая. Но в лодку его взяла. Он, конечно, приставать начал — тут-то она и колданула, и оказались они на самом дне озера: вокруг вода, над ними вода, под ними — дно песчаное, и рыбы вокруг плавают. Шагнула тут Премудрая из лодки и говорит: "Проси прощенья за то, что подлость учинить хотел, поклянись больше никогда девиц и жён не обижать, а если так я тебе мила — то проси меня замуж, а я может и пойду". "А если, — спрашивает, — не послушаю тебя?". "Навсегда тут и останешься, в лодке серебряной сидеть да каяться, что дураком был". Понял он, с кем столкнулся, и немедля её замуж позвал. Так стала она царицей над всей той землёю...

* * *

— Леди Ровена, прилетела сова из Лондона, — с поклоном зашёл Фабьен. — Ваш брат сообщает какое-то важное известие.

Ровена вздохнула, сняла с птичьей лапки футляр, развернула бересту[4] и прочла:

«Моей женой станет Эдит, дочь эрла Годвине. Ты должна быть на свадьбе».

— Что-то не так? — секретарь с удивлением воззрился на побелевшее лицо госпожи.

— Да.

— Для нас или для них?

— Для всех, кто друг норманнам. Позови мою камеристку и подготовь портал до Лондона. Я должна срочно выезжать.

[1] Стада Гериона — огромные стада небесных коров из греческой мифологии.

Пергамент, как известно, делается из тонко выделанных шкур телят и козлят; учитывая, какое количество его требуется волшебникам — а это больше, чем скрипторию, причём на год!!! — я попытался разрешить эту проблему хоть как-то.

[2] Позднее известны как "мечта нюхлера" и "каша пастора"

[3] Семь свободных искусств изучались в таком порядке: сначала грамматика (то есть древняя литература+основы грамматики латинского языка), логика/диалектика (основы логики, искусство вести спор, наука о противоречиях) и риторика, а затем — арифметика (четыре действия+дроби), геометрия (по "Началам" Евклида с комментариями), астрономия (по Птолемею) и гармония (раздел теории музыки, занимающийся понятиями консонанса и диссонанса, то есть правильных и неправильных созвучий).

[4] Да-да! На ней и в Англии тоже писали)