Волчица (гет)

Ну, Ванюша, что смотришь на меня, не ожидал, да, что друг твой верный подругой окажется?

Хранила я тайну, долго и честно, как и полагается. Вот только ты, Ванюша, олух окаяный, все никак не слушал. Коли б знал — могла бы я сказать, не слушаешь, потому что “бабы — дуры”, а так …

О себе рассказать? А что рассказывать. Мамушек да нянюшек много при дворе было, да не досмотрели они за мной — волчью ягоду царевна в рот потянула. Ну а колдунья, к которой меня батюшка принес, условие поставила — либо я остаюсь у неё и мастерство перенимаю, либо пеной давлюсь и волком навеки обращаюсь. Как видишь — оставил меня батюшка в ученичество. Мне тогда и десяти годочков не исполнилось еще.

Вот наставница моя мастерство передала и со спокойной душою скончалася, дом мне оставила, а я на развилке, что к чаще моей вела, каменюку с условием договора поставила — мол, за службу конем заплатите. Кто-то кошельком платит, кто-то свободой, а ты конем, не все же мне волчьей ягодой питаться.

Чудеса царские откуда знала, как воровать?

Так сама я чары и накладывала — и на клетку золотую, и на узду драгоценную. Не запрещали ведь мне рассказывать — видимо, не думали что кто-то с моей помощью коня да птицу красть будет.

А ты в сердечко мое так въелся — голову потеряла, аж сестру тебе украсть помогла, честно ждала, что поймешь ты, что сердцем почуешь верность мою.

Думала, Берендею Елену отдашь. Истек срок договора — три службы сослужено, и могу я тебе лицо свое показать. Красотой тебя Елена пленила, а я уступлю ей разве?

Посмотри-ка на меня — те же руки тонкие, те же губы алые, ведь как две капли воды мы с ней, в одну ночь рожденные.

И говорила я тебе — не прощайся со мною, нужна я тебе. Хоть обиду затаила, что сестрой моей ты пленился, и покинула тебя поэтому. Но воду мертвую, с живою, что в наследство остались мне от той, что мне мастерство передала, — на тебя извела, не пожалела.

Так, может, судьба-судьбинушка, что братья твои сестру мою увезли?

Ну, и что сейчас ты будешь делать, друг сердешный? За Еленой поедешь, али к моим губам приложишься?

Жила, особо не скрываясь, прямо промеж людей. Никому про себя не сказывала, да и не пряталась ни от кого. Кому болезнь заговорить, дом защитить, удачу приманить, приворот снять — те прямо к ней и шли. А кому не надо было, те и не знали, потому как помалкивают люди обычно о таком, кому попало-то не рассказывают. Хорошо жила, горя и нужды не знала, да вот беда: не было да не было все у нее детей.

Раз попостилась она, помолилась и спросила: когда дозволено мне будет род продолжить, семью обрести? Заслужила ль я — или останусь навек одна, последняя? И дан был ей ответ: будут тебе дети, да отец им нужен непростой, рода знатного, царского. Добудь царевича себе, удержи, покуда не понесешь, и будет тебе то, чего просишь.

О ту пору как раз сыновья царские в путь собрались, вышли за ворота да каждый своей дорогой поскакал. Вышла за ними, принюхалась, подумала: за которым пойти? Да вспомнила, как в городе толковали-зубоскалили, как царевичи по отцовскому приказу Жар-птицу ловили, и не достало ума ни у старшего, ни у среднего не заснуть, увидеть хотя бы. Пошла за младшим. День шла, ночью нашла. Лежит царевич, спит — хорош, а рядом конь его пасется. Перекинулась в волчицу, конь от нее, она за ним, так и съела. А утром к царевичу пришла, покаялась, службу свою предложила.

Днем несла царского сына на спине своей, озера хвостом осушала, леса прыжком огибала. А ночью, как засыпал царевич, человеческий облик обретала и к нему приходила. В первое утро проснулся он — думала, спросит ее, догадается. Нет, молчит. И на другое утро молчит. А на третье сказал: "Сны мне снятся такие чуднЫе, что и просыпаться не хочется". Усмехнулась про себя, не стала ничего говорить.

Глуп был царевич и жаден. Куда ни придет, за чем ни пойдет, ничего не добудет, кроме беды на свою голову. Хотел жар-птицу украсть — на клетку золотую польстился. Хотел коня увести — перед уздечкой драгоценной не устоял. Глуп, глуп и жаден. За царевной уж не пустила его, сама пошла.

Как узнала, что хочет Иван царевну себе оставить, не удивилась: что слово свое он не держит, то для нее не диво было вовсе. Глуп, жаден, бесчестен. Помогла ему с царевной, сама ей прикинулась, сама с царем свадьбу сыграла, сама с ним ночь провела, а к утру волчицей из дворца сбежала. Тут-то царевич ей уж не нужен стал: знала, что понесла, что будут у нее дети, двое сразу, царского рода, да, да не того, которого думала. Но и с конем, и с жар-птицей Ивану помогла, в благодарность-то, да чуяла, что придется снова помогать, еще раз ему отплатить, и не ошиблась.

И гнилое же племя человеческое! Брат у брата крадет, брат брата убивает. Волки тоже зарезать могут, загрызть, обмануть, извести. Но не своих же, не родню! Как увидела Ивана-царевича мертвого, зарубленного, так отвращеньем наполнилась. Порченый, порченый род. И младшему-то незачем было землю топтать, а старшие братья еще хуже. Разозлилась, младшего оживила, старших в клочья растерзала да попрощалась с ним снова. Навсегда.