О воине Христа (гет)

Смеркалось. В довольно ещё светлом небе висела полная луна. Почти не было ветра, лес молчал, только журчала у самых босых ног Ульриха вода. Стволы, стволы, редкие кусты. Много раз казалось, что он прошёл, проскочил нужное место. Но нет. В прогалине показался холм с пологими склонами. Его окружала плотная стена сосен, но на самом холме не было ни одного деревца. Здесь виднелось много шалашей из берёзовых поленьев и хвороста, явно приготовленных для костров. Между ними блеял и мычал скот в загонах и молча расхаживали люди в козлиных шкурах.

Чем больше крестоносец смотрел на всё это, тем страшнее ему становилось. «Это же шабаш! — думал он. — На Лысой горе дьявол в образе козла устроит оргию со своими приспешниками!» Рыцарь зашёл за куст и стоял там, трясясь от ужаса. У него не было страха, когда он с копьём на перевес нёсся на врага, он не боялся, даже когда там, на броде, последним остался в живых; но сейчас безотчётный животный страх заполонил всё его существо. Хотелось бежать отсюда через все кусты, не разбирая дороги. Но ведь там, где-то среди этих козлоподобных фигур была Мария.

Страх сменился не менее жгучим желанием вырвать её отсюда. Глаза стали шарить вокруг в поисках дубины. «Разметать их всех, посрывать эти шкуры и убежать с Марией, — сам собой стал складываться в голове план. — Они не успеют опомниться, всё может получиться! Да нет, не успеть сорвать со всех, придут в себя…. Мария рядом, точно рядом, найду её сразу. А если нет?.... И удастся ли сбежать без лошади или лодки, не зная леса?». Ульрих нашёл тяжёлую и крепкую палку. На одном конце обломки маленьких сучков торчали как шипы, другой оказался гладким даже без коры, он удобно лежал в руке. Настоящая булава.

Многое — почти всё зависело от удачи, но рыцарь верил в свою звезду. Вдруг холод вновь пробежал по жилам, и булава выпала из рук. «А дьявол? Он остановит его одним взглядом, прыгнет сзади и утащит в преисподнюю». Крестоносец был готов ринуться на сотню врагов, но тягаться с Нечистым, да ещё не зная, кто из них Вельзевул… «Нет, надо подождать. На празднике смешаться с ними и увести Марию тайком. Как смешаться? — мысль больно ударила в сердце. — Как слиться в пляске с козлоподобными тварями, будучи в одежде послушника??».

Окончательно стемнело и заметно похолодало, но костры никто не зажигал. Фигуры застыли. Казалось, даже коровы и овцы оцепенели в ожидании чего-то из леса. Время шло, ничего не менялось. В ночи не слышно было даже обычных звуков леса. Вдруг гнетущую обволакивавшую тишину разорвало конское ржание, на холм выехал всадник, весь белый — полностью обнажённый человек на белом коне, без седла с простой уздечкой. На фоне тёмных фигур, земли, леса он, казалось, светился как вторая луна, сошедшая на землю. Всадник галопом понёсся к вершине холма.

Все поворачивались к нему, иные подались вперёд. Он же, ни на что не отвлекаясь, соскочил на землю у центрального костра и склонился над хворостом. Все вглядывались в этого человека, не отрываясь, будто от него зависели судьбы мира. Наконец, под его руками заплясал язычок пламени. Огромный, выше человеческого роста шалаш из поленьев и хвороста занялся в считанные секунды. Невыразимая радость разнеслась над холмом вместе со светом огня, крики огласили всю округу. Человек заскочил снова на коня. Ему подали из огня сук, и с этим факелом он поехал поджигать другие костры. По холму растекались свет и тепло. Так дружная весна приходит и растапливает снега. Ликующие люди прыгали и кричали. Пронзительно заиграли дудки, все пустились в пляс, сбрасывая свои козьи шкуры.

Разнеся радость и свет всюду, всадник заехал снова на вершину холма, кинул в костёр факел и остановился возле столба пламени. Теперь рыцарь смог рассмотреть его лицо — это был… Владимир, герцог гедрусовичей, жених Марии. «Что дальше? — думал фон Коберн. — Какой ритуал теперь? Может, он вызовет к себе Марию?! Увести её надо сейчас, немедленно!». Ульрих ринулся вперёд.

Кружась и подпрыгивая от радости, все устремились к загонам и погнали скот между кострами. Поток людей и животных увлёк рыцаря с собой. Под шкурами оказались вполне летние одежды из некрашеного льна, облачение послушника среди них не выделялось. Ульрих не растерялся в толпе. Он протискивался между людьми, локтями распихивал коров,[25] но почти постоянно видел одних людей; не получалось двигаться по потоку. В отчаянии он почти уже дрался, расчищая себе путь. В просветах иногда мелькал перед его главами Владимир. Всадник у центрального костра не двигался, как и раньше, но такая пассивность могла не продлиться долго.

Наконец, скот снова был в загонах. Толпа мгновенно рассыпалась по холму. Музыка зазвучала с новой силой. Вся Лысая гора зашевелилась. В жару пламени люди прыгали и плясали: то водили хороводы вокруг одного костра, то вокруг нескольких, то соединялись в одну длинную змейку. Парни и девушки бегали и скакали в бешенном темпе, останавливаясь только затем, чтобы отхлебнуть пива, кувшины с которыми ходили по рукам.

Здесь была лишь молодёжь и веселье нарастало. Распущенные волосы девушек от постоянных прыжков разметались по плечам. При этом весь холм пел что-то громко и радостно, но настолько разноголосно и сбивчиво, запыхиваясь, что Ульрих не мог разобрать слов, только постоянно слышал имя Ярило. Высоко подбрасывались в пляске босые ноги. Подолы юбок взлетали чуть не до пояса, но мелькали очень быстро, так что под ними ничего не удавалось увидеть. Наш герой и не пытался, он вглядывался в лица, высматривая Марию.

Хороводы постоянно распадались и сразу собирались новые. Он прыгал, глотал пиво, подпевал песне не произнося слов, сам искал, искал. Очередной хоровод закружил его вокруг центрального костра — Владимира поблизости уже не было. Дудки, раз заиграв, не умолкали. Звучала одна низкая нота, на этом фоне мелодия пронзительно переливалась на высоких тонах. Голова кружилась всё больше, лица, волосы, огни сливались в единое марево, звуки в ушах — в единый шум.

Из круговорота лиц взгляд выхватил одно — он нашёл. Она тоже заметила его и улыбнулась ещё веселее, лучезарнее, чем обычно. Через минуту они плясали вместе. Он пытался её убедить скрыться, говорил, что поможет ей, но в таком шуме она вряд ли его слышала. Хоровод распался, он пытался увлечь её к опушке, но она выскользнула и вбежала в другой хоровод, куда вклинился и он. Её лицо то скрывалось за костром, то показывалось из-за него. Теперь она то была рядом и он с волнением чувствовал её руку в своей, то убегала, но не настолько далеко, чтобы скрыться от него совсем.

Огонь потух, жар от углей тяжёлым одеялом укрыл землю. Дудки заиграли бесконечную однообразную трель. Во всех хороводах теперь чередовались парень — девушка. Ульрих снова держал за руку Марию. Они бежали всё быстрее, еле-еле удавалось не разлететься в стороны. Трель перешла в единый высокий звук, красиво дополнявший низкий, не прекращавшийся весь праздник. Неизвестная девушка отпустила его правую руку, а Мария крепче сжала левую. Хороводы разбились на пары, отпрыгнувшие в стороны. Музыка оборвалась, лишь весёлый смех раздавался то тут, то там.

— Бежим отсюда, — только и смог прошептать Ульрих.

— Славь Ярилу! — весело крикнула Мария и потянула конец завязанного на «бант» пояса, тот сразу соскользнул на землю.

Смеясь, она быстрым движением скинула платье через плечи и протянула к нему руки. На ней остался только красный шнурок на талии. Он впервые видел совсем неприкрытыми эту гладкую кожу, эти широкие, плавно сужающиеся бёдра, этот слегка выпуклый, но такой упругий животик, все эти линии, переходившие одна в другую без единой дряблости или выступающей косточки. Вокруг парни и девушки укладывали друг друга на козьи плащи, которые сбросили в начале и до сих пор втаптывали в землю. Постоянно повторяя про себя: «Что ты, дурак, делаешь?», — он под пристальным взглядом смеявшейся Марии освободился от своих одежд, теперь и на нём остался лишь шнурок (на шее, с крестиком). Быстро, но мягко он увлёк её вниз. Смешки превратились в стоны. Своими движениями она отвечала на его, подстраиваясь под ритм. Он закрыл глаза и чувствовал только этот ритм, её объятия. Рывок, и он почувствовал под спиной козий плащ. Открыв глаза он увидел её на фоне неба, луна ярко светила через колышущиеся волосы. Её груди прыгали, он приподнимался, целовал их и снова откидывался на шкуру. Движения становились всё быстрее, она кричала, он сжал руками её бёдра и помогал, как мог. Наконец, он издал то ли стон, то ли рык, девушка опустилась на его грудь, они обнялись, прижались друг к другу как можно крепче и застыли. Когда она наконец легла рядом, у обоих вырвался глубокий вздох, полный блаженства.

Через несколько секунд от блаженства не осталось и следа. Над холмом разнеслись конский топот и крик «Percutiet, qui credit in Deum».[26] Ульрих слишком хорошо знал, что значит этот крик. Он вскочил. По холму галопом неслись крестоносцы. Их лошади топтали лежавшие пары, успевших подняться рубили мечами. Прямо на фон Коберна нёсся на белой лошади какой-то ратник в коричневых одеждах служащего брата. Теперь уже бывший крестоносец не стал просто его ждать, а встал, широко расставив ноги и слегка пригнувшись. В последний момент он прыгнул в сторону, нырнул под правую руку всадника и ухватил его за ногу. Незадачливый поборник истинной веры вылетел из седла и сильно ударился головой о землю, практически сразу он получил своим же мечом в горло. Оказавшись без седока, конь описал дугу и остановился. Ульрих тут же вскочил в седло, не выпуская оружия из рук. На круп сразу запрыгнула Мария, они понеслись к лесу. Все ждали лишь пеших язычников, пару никто не задерживал.

— Ульрих фон Коберн, — разнеслось над холмом, — и ты был на шабаше?!

Рыцари Мартинбурга много раз получали этим голосом приказы в битве. Навстречу нёсся в полном доспехе в своём столь узнаваемом шлеме с белыми крылышками Конрад фон Драхенфельдс. Вот-вот мечи должны были удариться с такой силой, что кони присели бы на задние ноги. Долгий поединок должен был привлечь внимание остальных, потому фон Коберн не доезжая до противника метнул меч. От доспехов клинок отскочил бы, но лошадиная шея оказалась более уязвимой. Ульриху и Марии удалось добраться до леса.

Скакать галопом нагим в кожаном седле оказалось не очень удобно, а посадка с прямыми вытянутыми немного вперёд ногами почти не позволяла приподняться, не опираясь на ступни,[27] железные стремена врезались в босые ноги и на каждом повороте конь пытался «потереться» всадником о какую-нибудь суковатую сосну, Ульрих еле успевал его подправить. Марии на ничем не покрытом крупе приходилось явно не легче, но замедлять галоп было нельзя, ведь они слышали за собой погоню. Положение казалось отчаянным. Всадник, даже в доспехах быстро догонит двоих людей на одной лошади. Как Ульрих взмолился об облаках! В темноте, без луны в небе, они могли бы ещё скрыться. А если нет? Он чуствовал тепло прижавшейся к нему Марии и готов был развернуться, чтобы пусть безоружным, но дать бой.

Перед собой беглецы увидели странного старичка: с зелёными ветками в волосах и бороде, в местами поросшей мхом одежде.

— Спасайся! — крикнул ему Ульрих.

Встречный в ответ только улыбнулся. Проскочив через кусты, они потеряли старичка из виду. Но странное дело: звуки погони стали уходить куда-то в сторону, а потом совсем затихли. Спасённые заехали на холм, один склон которого обрывался в овраг. В прошлое своё бегство Ульрих безуспешно искал такой — с него было видно далеко вокруг. Среди деревьев внизу мелькали огоньки — факела преследователей: они блуждали почти на одном месте.

— Спасибо тебе, леший!! Здо?рово ты их!!! — радостный голос Марии огласил лес.

— Леший? — удивился Ульрих; получалось, что нечистая сила впервые ему помогала, а не губила.

— Мы ж видели его. Кто ещё так запутает в чащобе? — удивилась его спутница.

Пыл погони быстро проходил, а ласковый жар углей остался далеко позади. Мария уже немного тряслась от холода.

— Поехали, — сказала она, — Здесь совсем рядом можно согреться.

Теперь он пустил коня шагом. Ульрих пытался понять, во что ввязался. Теперь он стал в глазах былых товарищей участником шабаша, поклонником дьявола. Он может уехать в землю, где его никто не знает, даже может долго там прожить, но в один прекрасный день истина всплывёт. Он должен всегда опасаться этого. Как помочь Марии? Ехать в Ригу надо как можно скорее. Правда про него не будет известна, пока воины Мартинбурга не вернутся из похода. За это время он, пожалуй, успеет отправить её с какими-нибудь купцами, скажем, на попечение своего брата Генриха, каноника при дворе Трирского епископа. Генрих... Как по нему ударит вероотступничество Ульриха... Но что сделано, то сделано.

Буквально за несколько минут даже шагом они даехали до обугленных остатков каких-то домов.

— Бутовитовичи так часто сжигали эту деревню, что в прошлом году люди отсюда ушли, — сказала Мария.

Они подъехали к не пострадавшему от огня срубу, видно, бане и спешились. Ульрих узнал место: здесь он прошлой ночью встретил демона.

— Пойдём отсюда, — он взял её за плечи, — здесь... зло, — он не знал, как по-литвински сказать «нечистая сила».

— Баенник добрый, — рассмеялась она, — если просить его вежливо.

Как было видно, Мария знала, что делала. Ульриху по-прежнему не нравилась эта идея, но, как бывает в жизни у многих мужчин, он не хотел выглядеть перед девушкой трусом. Он стреножил коня, снял уздечку и седло. Вошли в предбанник. Мария аккуратно постучала в дверь парной, приоткрыла её, заглянула внутрь и сказала:

— Хозяин, пусти ночевать, пожалуйста. Извини, веничка нету, а воды мы тебе утром наносим. Немного согреемся — повернулась она к Ульриху, — и надо дров хоть чуть-чуть принести.

— Там есть.

Вошли. Ощупью он нашёл кремень и огниво, не тронутые с места. Дрова с прошлого раза действительно остались, как и растопка. Запылал огонь в печи. Две ветки воткнули между брёвен вместо лучин. Ульрих не сводил глаз с Марии. Теперь в свете пламени её кожа казалась темнее, с красноватым оттенком, но все линии тела остались такими же плавными, формы безупречными. Она тоже смотрела на него. В этом взгляде не было страха, тревоги, только тепло, ласка и какой-то уют, будто всё шло так, как надо. Теперь он осознал, как ему хорошо было с этой девушкой. И не только на Лысой горе, но и раньше. В плену она всегда приносила ему радость. Он на самом деле никогда не хотел расставаться, сейчас это действительно осознавалось, чувствовалось особо остро.

Мария поднялась и поправила одну из лучин. Её грация даже в таком простом движении была восхитительна. Нет, теперь он со всей ясностью увидел, что не сможет расстаться. Хотелось думать лишь о Марии, не выпуская её из виду, но было много и других важных вопросов. Почему так получилось на Лысой горе? Владимир исчез посреди праздника. Неужели это он привёл фон Драхенфельдса? Может, он решил перебить всех, кто был против его власти, а остальных запуганных быстро крестить? Тогда крестоносцы у гедрусовичей, и ехать туда никак нельзя. Да, надо поехать в Ригу, а оттуда с купцами подальше, только вместе с Марией. Уехать далеко, хоть к генуэзцам, которым, говорят, нужны воины, а судьба наёмника теперь не казалась непристойной, как раньше.

Из-за печки появился тот же самый облепленный мокрыми листьями мужичок, что и в прошлый раз. Ульрих сразу бросил взгляд на его руки — теперь там не было когтей.

— Люблю, когда гости вежливы, — голос мужичка был низким и немного хрипловатым, — А воды точно наносите.

— Наносим, хозяин. — ответил Ульрих.

— А у бутовитовичей-то, говорят, страх, что деется. Приехали какие-то, в железки одетые, кричат «баня — зло». Не, ну вы видели такое дурачьё? Когда ж баня — зло!! Зашли б ко мне, я б шкуру-то им поободрал, хоть железную!

Теперь рыцарь понял, на что походили когти существова в первый раз — слишком плоские для мясных крючьев они и вправду были как те, которыми сдирают живьём кожу.

— Да, есть там такие совсем без бород, они и говорят, что мыться плохо, — поддержал он хозяина.

Он помнил историю, которую порой рассказывал отец Гильберт. В одной святой обители в Сирии, где сухо и жарко, монахи брали воду из реки. Настоятель их долго молился и наконец Господь смилостивился: из камней забил чистый холодный ключ. Тогда монахи стали просить сделать для них купальню. Настоятель опечалился, но уступил, понимая их немощь. И когда мылись там монахи источник вдруг иссяк. Как не молились тогда, не вернулась вода, но стоило разрушить купальню, как ключ снова забил.[28]

Они все втроём ещё повозмущались дураками у бутовитовичей, а потом мужичёк сказал: «Ладно, почивайте», — и исчез внезапно, как появился.

Значит, крестоносцы обосновались у бутовитовичей, а не у гедрусовичей. Но к гедрусовичам нельзя всё равно — для них он один из тех, кто убивал на Яриловой плешке. К тому же фон Дрехенфельдс пойдёт на гедрусовичей в угоду новообращённым. Хватит уже этих племён и их войн! Красавицу свою просто нужно увозить, причём как можно скорее...

— Про что ты думаешь? — Мария сидела на полке, прислонившись к стене и безотрывно за ним наблюдала.

— Я не хочу больше расставаться с тобой, — Ульрих стоял возле печи, куда только что подкинул ещё один сухой сук и не знал, куда деть руки.

— И я не хочу, никогда...

— Послушай, Мария, нам надо уехать отсюда очень далеко. Там много солнца и никто нас не знает. Я изменил своему богу, когда чтил Ярилу, тебя не оставят в покое как последнюю из детей Будивида.

Мария выпрямилась. Враяд ли её этому учили, но сейчас она сидела с гордой осанкой как европейская принцесса на официальном приёме.

— И народом моего отца будет править сын рабыни моего деда?

— Не примут меня к себе гедрусовичи... И свои теперь назад не примут, — говоря это он бесцельно сделал пару шагов от печки в угол, сгибая голову под низким потолком.

Она подошла, положила ему руки на плечи и посмотрела в глаза:

— Старики говорят, когда-то людям грозил сильный враг. Но они ссорились друг с другом и не могли дать отпор. Тогда пришёл великий воин и объединил их, они пошли на врага и победили. Ты хороший воин, а наши люди спорят, не видя врага.

Ульрих молча обнял её и уложил на полку. Не все его силы остались на Яриловой плешке. «Не отдам тебя никому, никому», — шептал он, чувствуя, как её пальцы впиваются ему в спину, «Разметаю один целую армию ради тебя», — думал он, вкладывая в движения всю свою решимость. В ту ночь на каждое движение, на каждую эмоцию он получал ответ, на который в свою очередь хотелось ответить. В ту ночь впервые девушка хотела его не меньше, чем он её, и он хотел именно её и никого другого. Он понял, что единение душ даже важнее, гораздо важнее взаимопроникновения организмов.

А потом они сидели рядом и разговаривали, не замечая времени, как тогда зимой в отведённой Ульриху хижине. Правда, иногда то она, то он выбегали на улицу, поскольку требовало выпитое пиво. В очередной раз он ждал её и думал, как ему хотелось бы, чтобы всё это длилось дольше, дольше... войдя, она сказала, что уже наступил рассвет, и по ней было видно, что ей тоже очень хотелось бы продлить всё это.