Лис (гет)

Над шрамом шутит тот, кто не был ранен.

У. Шекспир

Последние несколько дней Пожиратели смерти совершенно не выползали из своих нор. Орденовцы жутко разозлились после того, как Министерство пало: они рыскали по улицам круглыми сутками, дома членов Ордена тщательно охранялись, так что пока Волдеморт приказал не высовываться и ждать, пока всё утихнет. Когда-нибудь Орден Феникса снова потеряет бдительность, тогда настанет их час. На Руди особенно сильно повлияло долговременное безделье — он был либо зол, как дьявол, либо пьян, как чёрт. Обнаружить его в нормальном состоянии было практически невозможно, без работы он медленно засыхал, как забытый кем-то фикус. До даже не могла представить, насколько сильно человек может ненавидеть свою беспомощность.

Каждую ночь Рудольф проводил на балконе в компании бутылки со спиртным. Доркас знала это, но предпочитала не вмешиваться, так как понимала, с какой силой мог задымиться Лестрейндж от любого лишнего слова. Но в один день она всё же прервала его идиллию, так как у неё просто не было выбора: До не могла уснуть уже который день подряд, а единственный человек, которого она могла разбудить практически без угрызений совести, каждую ночь пропадал на важных заданиях. Медоуз не могла понять, как Амикус ещё не валился от усталости, она-то знала, что ему до отвращения надоело всё это, только выбора у него всё равно не было.

На удивление До Рудольф сегодня был в хорошем расположении духа, она бы даже подумала, что Руди вернулся к своему обычному дружелюбному и до жути саркастичному состоянию, если бы от него не несло перегаром за несколько метров. Ладно, она уже привыкла к порой тошнотворному запаху сигарет и с «ароматом» алкоголя тоже скоро окончательно свыкнется. Было довольно прохладно, Медоуз пришлось надеть тёплую кофту, хотя даже в ней До чувствовала, что с каждой секундой замерзает всё больше и больше. Лестрейндж же вальяжно развалился в плетёном кресле в наполовину распахнутой рубашке, потягивая виски из чайной чашки, словно там был настоящий чай, просто немного крепче обычного. Немного.

— До, — выдал он чуть заплетающимся языком. Это было чем-то вроде приветствия, Руди всегда считал обыкновенное «привет» чем-то слишком заурядным и скучным. Казалось, даже если бы Рудольфус Лестрейндж выпил несколько бутылок подряд, его речь всё равно бы оставалась чистой. Талант оратора не пропьёшь, даже такими усилиями. — Не ожидал тебя здесь увидеть.

— Я бы могла сказать то же самое, если бы ты не был таким предсказуемым беспробудным пьяницей, Лестрейндж. — Медоуз заняла свободное кресло напротив, вздрогнув оттого, насколько оно оказалось холодным. Либо эти ночные посиделки быстро закончатся, либо на следующий день Доркас снова не сможет встать с постели. Второй раз Кэрроу этого точно не простит.

Рудольф рассмеялся: резко, раскатисто, его смех почему-то напомнил До шакалов. Она никогда не видела их вживую, но почему-то представляла, что они издают именно такие звуки.

— У тебя всегда было потрясающее чувство юмора, Доркас. — Он протянул ей чашку и приподнял брови, когда получил отказ. — Давай, не расстраивай меня, к тому же я вижу, как ты трясёшься от холода. Составь мне компанию хотя бы на пару минут. — Когда Медоуз всё же сделала пару глотков из чашки и поморщилась, Руди не смог сдержать довольной улыбки и так и остался сидеть с глуповатым выражением лица умалишённого. Теперь он бы точно не начал кричать и выражать недовольство: друзья по алкоголю для Лестрейнджа превыше всего, по крайней мере в день пьянки. — Знаешь, я до сих пор не могу поверить, что ты здесь. Нет, не конкретно здесь, а в рядах Тёмного лорда. Я-то думал, что ты даже под страхом смерти не примешь метку, но оказывается, я в тебе ошибался. Или же ты изменилась. В лучшую сторону, конечно же. — Руди поднял взгляд, и Медоуз увидела в его синих глазах несчётное количество звёзд. Это была одна из тех редких ночей, когда на небе не было ни облачка, а звёзды всё ещё ярко светили, но не так ярко, как прежде. Словно напоследок, перед тем как до весны скрыться за тучами, они отдавали свою холодную, такую ощутимую энергию.

— Прошло так много времени, что я уже перестала думать об этом. — «Или стараюсь не думать». Разговоры такого рода постоянно навевали тоску по друзьям, родителям, которых уже было не вернуть, но их лица всё равно оставались где-то в глубине потрёпанного и склеенного сердца. Доркас боялась признаться себе в том, что с каждым днём она всё меньше думала о том, какую очередную глупость придумала МакКиннон, как терпела всё это Лили, как устраивали ещё большую глупость Сириус и Джеймс, и как Ремус в шутку радовался, что у этой бешеной компании отсутствовал главный участник событий, временно, как же иначе. Лицо человека, которого она ранее считала самым дорогим на свете существом, медленно забывалось. До уже не могла вспомнить каждую деталь и каждую чёрточку шрама на его коже, и это так невыносимо пугало. Пугало настолько, что Доркас хотела бросить всё и вернуться, не до конца понимала зачем, но вернуться. Собрать остатки воспоминаний, чтобы возродить угасающие чувства, как эти самые звёзды над головой. Но у неё просто не было выбора, она запуталась в этом круговороте стечений обстоятельств, и не могла остановиться. Она никак не могла понять, действительно ли она слишком сильно привязалась к Пожирателям смерти, или же всё это временно, и при первой же встрече с Мародёрами эмоции вспыхнут как прежде. И хотела ли она этого возвращения?

— А мне казалось, что у тебя не выходит это из головы. Твоё выражение лица слишком сосредоточенное для ветра в черепушке. Я просто пытаюсь поставить себя на твоё место, — Руди прервал свою речь, чтобы сделать ещё один глоток из чашки. — Представляю, как обстоятельства вынудили бы меня перейти на сторону Ордена. Я бы не смог долго там находиться. Слишком резкая смена обстановки, вокруг огромное количество незнакомых, ненавидящих тебя людей, пренебрежительные взгляды, убийства своих бывших друзей. Хоть меня и передёргивает от этих мыслей, любопытно иногда вообразить что-нибудь странное и понять, что всё не так уж и плохо, как кажется. — Рудольф наконец замолчал и через некоторое время шумно ухмыльнулся. — Извини, если слишком много говорю. Я немного перебрал.

— Всё нормально. Ещё часок твоих размышлений, и моей бессонницы как не бывало. — Доркас понимающе улыбнулась и приняла более удобную позу в кресле, закутавшись в тёплую кофту. У неё тоже развязывался язык, когда она выпивала слишком много.

— Я запомню эту свою способность. В любом случае, я бы продолжал говорить, даже если бы тебя это раздражало. Но если ты не против, то тем лучше, верно? Возможно, моей ошибкой было сидеть здесь одному, я же и не предусмотрел, что мне захочется поболтать. С бутылкой, особенно пустой, как-то не поговоришь, я хоть и говорю порой слишком много, хоть какая-то реакция на мои старания мне тоже нужна. У тебя когда-нибудь возникает невыносимое желание вылить кому-то всё, о чём-ты думаешь, до последнего безобидного подозрения или страха? Я, чёрт возьми, постоянно чувствую это. Совсем недавно после одного задания мне всё время казалось, что я не мог смыть пепел со своих рук, хотя к сожженным телам и дому я не подходил. Но одна половина Пожирателей туповата, а вторая слишком горделива, даже больше чем я. У Амикуса же не всегда хватает на меня терпения, я ничего не могу с этим поделать, но его мои длинные монологи иногда начинают раздражать. В любом случае я благодарен ему, Доркас, и тебе тоже стоит быть благодарной. Он много делает для всех нас, а в особенности для тебя. Он не любит новые лица, но ты прижилась.

— И я благодарна, — медленно кивнула Медоуз, поджав губы от холода. — Но он порой кажется...

— Ты должна быть благодарной, — перебил её Лестрейндж, медленно произнеся каждое слово. — Да, Амикус не подарок, но это понятно, за окном война, Доркас. Он повидал много отвратительных вещей, как и все мы. Но он пережил смерть родного человека, не каждый может представить, какого это. — Рудольф на мгновение замолчал, остановил взгляд в одной точке и будто перенёсся отсюда куда-то далеко в свои мысли. Он поморщился и покачал головой. — Смерть Лекты изменила его не в лучшую сторону. Он и раньше не был душой компании и не пёк печенье, — смешок, — но сейчас он совсем закрылся. Можешь представить Амикуса, который улыбался без причины и не выносил тишины? Сейчас он никто без жуткого запаха никотина, как я без перегара. Это как образ жизни, только у меня он постоянный, а у Кэрроу покосившийся, являющийся проявлением медленной смерти. Когда-нибудь он отойдёт от этого, станет прежним, но вряд ли в это время его сердце всё ещё будет биться. — Руди задумчиво допил остатки виски из чашки, поставил её на столик, печально ухмыльнулся. — Чёрт возьми, прошло уже четыре месяца, а как будто один день. Где этот чёртов Хью? У меня уже виски закончились, пока он несёт ещё одну бутылку! — Только у Рудольфуса Лестрейнджа было право ругаться на весь Штаб в любое время дня и ночи. Порой он делал это на немецком, который любил до безумия, но иногда не жалел уши окружающих и в такой форме озвучивал свои мысли, что ранее До таких выражений даже не слышала. Даже сейчас она вздрогнула от такой резкой перемены в его голосе. Но никто никогда ему даже слова не говорил, просто не осмеливался, вот и сейчас Медоуз лишь молча поёрзала на своём месте.

Кто-то, словно заслышав недовольный возглас Руди, торопливо зашагал по коридору, а уже через пару секунд в проёме появился тот самый Хью. Доркас видела его ранее, всего несколько дней назад. Его состояние запуганного зверька не поменялось, может, его лишь чуть разбавили несколько капель уверенности, так как вокруг кроме неё и Лестрейнджа никого не было.

— Давай, поведай мне великую причину, почему ты не сделал того, о чём я тебя просил. — Рудольф приподнял в темноте бровь и сделал это так, что парень не мог этого не заметить. Он требовал объяснений, а если они не последуют, вряд ли это закончится чем-то хорошим. С ничем не занятым мозгом Рудольфуса Лестрейнджа шутки плохи.

— Нет там никакой бутылки. — Хью будто отдёрнул себя и попытался переменить тон на более вежливый. — Они либо пустые, либо с какой-то опасной для жизни дрянью.

— Ещё раз произнесёшь что-то подобное, и твоя жизнь действительно будет в опасности, — как-то лениво произнёс Руди, будто лишь для порядка. Нехотя поднялся со своего места, покачнулся, прежде чем восстановить равновесие и не колыхаться от каждого порыва ветра. — Будь здесь и продолжай вбивать Медоуз в голову, какой Кэрроу хороший человек, — сказал он напоследок и вышел.

Медоуз не смогла сдержать смешка, перевела взгляд на Хью: он всё ещё не сдвинулся с места. От его неловкого взгляда Доркас ощутила приступ хохота.

— Мне влетит, если я скажу что-то лишнее?

— Всё равно. Думаешь, я не знаю, что может сделать Руди в нетрезвом виде?

Парень хмыкнул так, словно решил опровергнуть ложь и подтвердить всем известную истину.

— Тогда всё становится проще, — выдохнул он и прислонился спиной к дверному косяку, всё ещё не решаясь сесть. — Зачем тебе вообще нужно что-то знать о Кэрроу?

— А почему мне не нужно что-то знать о нём? — с упрёком передразнила его манеру Медоуз и неодобрительно прищурилась. Она чувствовала его неприязнь так, словно Хью ненавидел её, а не Амикуса. Для этого должна же быть какая-то причина, верно? Хотя, Доркас она особо не волновала, в её голову лишь приходили мысли о том, что было бы неплохо на одном из заданий «пожертвовать» этим пареньком во благо Тёмного лорда.

— Я здесь недавно, также как и ты, но не могу считать убийцу нормальным человеком.

— Мы все здесь убийцы. — Доркас закатила глаза от столь глупых слов. Этот разговор перестал ей симпатизировать, она даже стала задумываться о том, чтобы поскорее уйти.

— А ты, к примеру, убивала своих родных?

После этого вопроса Медоуз действительно захотелось его убить, и сейчас она не шутила. До ощутила боль также ярко, как если бы он резанул ножом ей по лицу. Эти слова определённо были сказаны зря. Хью, видимо, не умел следить за своим языком, а Доркас начинала поддерживать Кэрроу в ненависти к нему. Но одновременно с этим, где-то глубоко внутри проснулось другое чувство, о котором она уже успела позабыть — подозрение. Медоуз давно не пыталась узнать что-нибудь об убийце её родителей, она забыла об этом, у неё совершенно не было на это времени, и теперь внутренности просто пожирало непреодолимое чувство вины. Она была виновата, а сейчас будто видела осуждающие лица своих родителей, брата. Настроение снова ухудшилось.

— А Амикус сделал это, — не дождавшись ответа, произнёс Хью. Он разошёлся, видимо, не привык, когда его внимательно слушали, потому не мог совладать с собой. Медоуз была просто уверена, что через час-другой он пожалеет о сказанных словах. — Он убил свою сестру, ты знаешь об этом? Постарался угодить Тёмному лорду и заодно спасти свою шкуру. Теперь он кажется тебе хорошим человеком, Медоуз? Ты бы убила своего брата, если бы тебе грозила смертельная опасность? Очень надеюсь, что нет. А Кэрроу сделал это.

Её словно ударили чем-то тяжёлым. У Медоуз закружилась голова. Сначала эти слова показались ей полным бредом, но затем мозг начал доставать из памяти факты и накладывать их один на другой: опасения Пожирателей на счёт Амикуса, его извинения у могилы Алекто, которые Доркас тогда не показались ничем особенным, сигареты и внешняя закрытость. Теперь ей было более чем понятно происходящее. Амикус Кэрроу убил свою сестру ради спасения собственной жалкой жизни. От осознания этого будто переставало биться сердце. Она должна была получить объяснения, хотя это, в какой-то степени, и было совершенно не её дело. Нет, как раз-таки её дело, в конце концов, ей было важно его состояние, действия и мотивы.

Медоуз покачала головой в попытках отогнать головокружение, возникшее от наплыва чувств, медленно поднялась и вышла в коридор, игнорируя недовольные негромкие возгласы в её сторону — Хью не осмеливался говорить громче. Ей нужно было поговорить с Кэрроу, эта потребность ощущалась физически, Доркас будто начинало ломать от собственного незнания. Мозг как назло воссоздавал всё новые и новые картины смерти Алекто, отчего До казалось, что она может сойти с ума, если так и не узнает правды. Представление об Амикусе, словно и всё вокруг, встало с ног на голову. Она запуталась, лишь шла навстречу еле заметному свету, сочащемуся из-под закрытой двери под звуки колотящегося в груди сердца.