Я завяжу узел на твоей шее (гет)

Прогресс пришел в каждый дом, постучал в каждую дверь, звонким и бодрым голосом сообщая о своем присутствии, и люди с великим удовольствием распахивали свои души ему навстречу, покупая все новые и новые, порой до ужаса бесполезные вещицы. Они скупали мебель, технику, что только вышла и теперь стала непременным хитом и лидером продаж, они захламляли ею свои дома, следуя модным веяниям более развитых стран. Они продавали себя за гроши, заменяя живых — мертвыми вещами, казавшимися более ценными и важными. Они становились рабами прогресса, мечтая только о том, чтобы денег в их переполненных кошельках становилось еще больше.

Но этот город, если так вообще можно было назвать маленькое поселение где-то на отшибе пестрящей синими красками планеты, казалось, будто и не слышал о прогрессе. Словно город не знал, что есть машины, что теперь есть такие чудеса техники, как газовые плиты и разная-разная сантехника, что мир давно вступил в век прогресса, увлекая за собой в небытие.

Нет, этот маленький, до безобразия серый городок жил своей, отдельной жизнью, не подчиняясь законам природы и элементарной логики. Он, отделенный от всего мира, был закован в прозрачные оковы купола, который тормозил время. О, под ним оно текло так медленно, что порой складывалось явственное ощущение, будто кто-то не просто уверенно держит на месте стрелки часов, но даже крутит их назад, раз за разом возвращая все население во вчерашний день.

Этот городок создавался магией — как террариум для людей в натуральную величину, где жили призраки давно ушедшего века. Люди, не слышавшие о том, что такое прогресс, не видевшие этих блестящих машин, люди, чьи жизни по злобной шутке создателя созданы лишь для того, чтобы быть куклами, услаждая кукловода. Они несли огромную ценность — напоминали о том, каким было далекое прошлое. Они возвращали в мир прошлых веков, давали извращенное утешение тому, кого вырвали из рамок привычной жизни столь жестоким способом.

Этот серый город с серыми домами, тесно прижавшимися друг к другу, покосившимися крышами и зловонным воздухом, пропитанным запахом отходов и экскрементов, становился отрадой для души доктора. Всякий раз, когда ему приходилось особенно дурно, когда четыре стены его кабинета сдавливали настолько, что становилось тяжело дышать, когда разум взрывался серыми красками, и его тошнило от жалости к самому себе. Тогда он вставал из-за поцарапанного временем письменного стола и подходил к единственной радости в своей жизни — к оконцу между мирами, дрожащему, с неровными, покусанными краями, высотой примерно с его рост. Проводил по его поверхности тонкими, чуть дрожащими и скорченными пальцами, при этом выпрямляясь, разминая затекшие мышцы, и смотрел. Долго, неотрывно, почти не моргая и дыша через раз. Он улыбался, злился, печалился, наблюдая за жизнью людей в маленьком городке, которые и понятия не имели, каков на самом деле мир за его пределами.

* * *

Рыжеволосая девушка кружилась в быстром танце на мощеной камнем главной площади. Длинные волосы аккуратными локонами подпрыгивали при каждом движении, ловя лучики яркого диска Солнца. Она маняще улыбалась, стуча по камню крошечными каблучками, уверенно переставляя стройные ноги, прикрытые расписной тканью платья. Она кружилась и пела, привлекала к себе все внимание, заставляя торговцев лавочек и прохожих терять бдительность и любоваться красотой юного тела. Большой фонтан в центре бросался крупными каплями прохладной, прозрачной и невероятно голубой воды, что блестела на солнце, немного ослепляя.

Паренек в шапке с потрепанным козырьком, хитро прищурившись, высунулся из переулка, уверенно оглядывая толпу зевак, завороженную прекрасным пением его напарницы. Пока она усыпляла их бдительность, рыжий мальчишка с россыпью веснушек на лице прикидывал, какой из толстых, лопающихся от количества монет кошельков ему украсть в этот раз.

Вот он заметил юношу, что со скучающим видом оглядывал толпу. На его поясе болтался коричневый мешочек, так хрупко и ненадежно закрепленный, будто всем своим существованием манящий к себе.

Воришка облизнул сухие, местами потрескавшиеся губы, и рванул вперед, поглощенный азартом. Ловкое движение перепачканных в грязи рук под шумные аплодисменты, и мешочек с тихим звоном упал ему прямо в ладонь. Резво сжав пальцы, он сверкнул лезвием карманного ножа, пряча его за пояс, и скрылся в толпе.

Девушка лишь лучисто улыбнулась, забирая свою долю круглых, звенящих монет, пробуя их на зуб. Настоящие.

— Вот свезло же! — шепнул парнишка, натянул на лоб шапку и скрылся в тени.

* * *

— И не надоело же тебе наблюдать за ними? — высокий мужчина, как и сотни раз до этого, бесшумно подкрался сзади, окликая единственного собеседника. — Алекс, — чуть повысил голос он, заставляя его отвлечься от созерцания и перевести на него уставший взгляд.

— Этот мир со всеми его красками не может надоесть, — уклончиво ответил тот, подходя к столу и хватая шариковую ручку, что недавно, неожиданно для ее владельца, перестала писать. — Дай мне еще одну, — тихо прошептал он, отводя взгляд.

— Ха, — улыбка озарила правую половину лица мужчины, открывая ряд белоснежных зубов, так странно контрастировавших с желтизной костей черепа, которые составляли левую его половину. Кожи там не было, как и мышц, и фасций. Только кости и белый глаз, провалившийся в глазницу. Мужчина коснулся рукой поверхности стола, тихо стуча по ней костяшками пальцев, а после резко дернул ее вперед, поднося к пламени свечи, что задрожало от порыва искусственно созданного ветра. — Ты послушал меня и дал шанс новому миру. — Он перебирал пальцами, которые состояли только лишь из костей, довольно улыбаясь.

— Не понимаю я, отчего ты так защищаешь прогресс, — темноволосый устало вздохнул и смахнул выпавшую прядь с лица.

— Потому же, почему ты защищаешь людей, — расплывчато пояснил собеседник. — Ты вот, доктор, даже в этом мире борешься за их жизни, — он отодвинул стул и уселся, кладя ногу на ногу и поднимая лицо, чтобы хорошо разглядеть мужчину в свете свечи, бросавшей на него свои тени. — А мне кажется хорошей идеей то, что приносит в их жизни радость и облегчение, я же изобретатель, — и тут он замолчал, прикрыл глаза, точнее, глаз, — хотя, правильнее будет сказать, когда-то считался им.

— И, тем не менее, ты мечтаешь стереть их с лица земли, — в ответ доктор сжал пальцы в кулак, и в воздухе повисло напряжение.

— Не всех, — весело заявил мужчина после минуты раздумий, — только часть из них.

Он встал, отряхиваясь, и только направился к выходу, намереваясь принести своему единственному собеседнику и другу новую ручку, как его резко дернули за плечо, разворачивая и придавливая к стене.

— Какое право ты имел ей вредить? — Александр шипел, а в его глазах яростно плясали черти.

— Ей? — ухмыльнулся мужчина, и его лицо стало еще более ужасающим, чем обычно. Он злился, и черты его становились грубее, словно он существовал лишь как небрежный набросок художника. — Кому это, ей?

— Ты знаешь, кого я имею в виду! — рявкнул Алекс, изо всех сил сжав ворот рубашки оппонента. Он редко выходил из себя, но сейчас злость в ударных концентрациях циркулировала в его крови, вытесняя из разума все мысли, кроме одной, что тисками сжимала сердце, и, тем самым, причиняла невыносимую боль. — Юнис!

— А, ты о той, что была на проклятой вечеринке? — хихикнул мужчина, кладя ладонь поверх кулака и мягко убирая его. — Я не думал ее убивать, — он пожал плечами, выравнивая ворот рубашки. — Подумаешь, чуть поиграл с ней, но это же позволено?

— Нет, — тихо прорычал в ответ Александр, и резко отошел от мужчины на несколько шагов. — Тебе не позволено играть с ней. А если бы она задохнулась?

— То я непременно расстроился бы, ибо она весьма забавна, — ухмыльнулся в ответ мужчина.

— Она тебе не игрушка, слышишь? — ярость накрывала новыми волнами, которые возвращались много сильнее предыдущих. Она душила в своих жарких объятиях, заставляя его неестественно краснеть, покрываясь алыми пятнами, и тяжело дышать, шумно втягивая воздух.

— Они тоже, — неожиданно став слишком серьезным, собеседник указал костлявым пальцем на дыру в завесе и прищурился. — Или думаешь, она простит тебе домашний террариум?

— Я… — Александр пятился назад, закрывая лицо руками и крупно дрожа, — они там счастливы… они не знают тех бед, что готовит им мир…

— Они в клетке, смердящей и серой, — грубо поправил мужчина, давя на доктора все сильнее.

— Я могу отпустить их, — тот упал на колени и уставился в пол немигающим взглядом.

— Это мы уже проходили, Алекс, — мужчина опустился рядом с ним, успокаивающе гладя его по темноволосой макушке. — Они не выживут в реальном мире. Тебе придется убить своих питомцев, рано или поздно.

— Никогда, — доктор шептал, не совсем понимая, что происходит. Да, он признавал, что поступил крайне глупо и безрассудно, когда, поддавшись своей сентиментальности, позволил себе маленькую хитрость — запер крошечную часть людей во временной ловушке. Но он же видел, как опасны все нововведения. Он видел, как с каждым столетием люди становятся все злее, все жаднее и алчнее. Как они продают всех, даже родных, за лишний грош. Как они устраивают кровопролитные войны, убивая невинных. И как он, доктор, цель жизни которого — спасение, мог просто смотреть на все безобразие, что творили люди? Верно, никак.

— Я не стану их убивать, — Александр медленно сгонял мысли в кучку, еще медленнее собирался с духом. К таким противостояниям он давно привык. С того самого злополучного дня, когда спас прокаженного и отправился за ним следом в кромешную тьму. С того самого дня, как потерял все, ради чего жил, в какой-то краткий миг.

— И это тоже я так часто слышал, — не убирая руки, ответил собеседник.

— Я сделаю все, чтобы они смогли жить спокойно в новом мире.

— Ты ненавидишь новый мир, — мужчина сел, вытягивая ноги перед собой. Сейчас их разговор походил на беседу отца и сына, и тот втайне наслаждался им, ловя каждое слово столь увлеченного и непокорного великовозрастного ребенка. — Из-за своей ненависти ты и запер их внутри клетки. И хоть бы сделал ее золотой, так нет же, она такая зловонная, что даже твои носки проигрывают в состязании, — последние слова были произнесены без всякой злобы.

— Я уже взял в руки предмет прогресса, — кивнув в сторону ручки, прошептал темноволосый мужчина. — И… я изучаю их, людей современности. И тех, кто живет по ту сторону завесы, тоже.

— И все из-за Юнис, — если изначально фраза и предполагалась вопросом, то тон, с коим она была произнесена, явно относил ее к утверждению.

— Не только, — чуть покраснев, проговорил в ответ. — Но и из-за нее тоже.

— Тебе ведь не обязательно изучать все это, — мужчина блаженно прикрыл глаза, — мы же тут тоже в клетке. Не такой зловонной, но и, увы, не золотой.

— Не смей впредь трогать ее, — выпрямляясь и садясь за стол, доктор принялся что-то писать, полностью погружаясь в свой собственный мир.

А мужчина молча вышел, напоследок тихо прошептав:

— Может, и хорошо, что она выжила.

* * *

Я медленно разлепила глаза. Все плыло, теряло четкость. Я плохо видела, и еще хуже слышала. В голове стоял непонятный шум и звон, а во рту пересохло так сильно, что я боялась даже шевельнуть языком.

— Проснулась? — я дернула головой в сторону голоса, и замерла от радости, увидев, что Макс сидит на переднем сиденьи, живой и невредимый, а двери в салоне нашей основательно потрепанной огнем машины находились в распахнутом состоянии.

— Да, — сил хватило лишь на то, чтобы глупо кивнуть.

— Вот, попей и скушай булочку, — он протянул мне шуршащий пакет. Никогда еще я не ощущала такой радости при виде простой воды, слегка теплой, но такой вкусной.

Вокруг нас повсюду намекали на прошедшую ночь следы пожара. Обгоревшая земля, присыпанная сверху серым пеплом и черной золой, черные, искореженные стволы деревьев, что гордо стремились вверх, протыкая своими острыми верхушками бледно-синее небо без единого облачка.

Корявые пни, выжженные, черные, упавшие ветки, которые безжалостно надкусывало пламя, и тот запах, что долго еще будет витать в воздухе, — все это надолго отпечатается в моей памяти кошмарными картинами.

Я вышла из салона, потягиваясь. Мышцы дико ныли и нестерпимо болели, ноги подкашивались. Я их почти не чувствовала. Лишь там, в районе пальцев, что-то неприятно покалывало.

— Думаю, теперь мы точно пойдем пешком, — констатировал Макс, указывая на дерево, упавшее аккурат на капот машины, безжалостно сцарапывая остатки краски, которые каким-то чудом не тронуло пламя. Оно выглядело слишком большим, казалось, нужно немало сил, чтобы сдвинуть его и на миллиметр, а их у нас не было в принципе. Я с сожалением глянула на разбитое стекло, кусочки которого валялись на панели, на полу и на переднем сиденьи, и на дыру в его центре, от которой паутиной расходились извивающиеся трещины.

— Знаешь, — голос осип, поэтому я говорила очень тихо, — я теперь в машину долго сесть не смогу.

— Я тоже, — Макс улыбнулся, шагая вперед.

И вот мы опять шли, аккуратно отодвигая нетронутые ветви, мечтавшие ударить нас как можно сильнее, срезая тоненькие и перепрыгивая через большие камни и журчащие ручейки, для которых все беды и лишения казались далекими и ничтожными. Отдирали влажную, покрытую прохладной росой паутину с разгоряченных лиц. Я жадно вдыхала свежий воздух, возвращаясь в эту ночь и содрогаясь от пережитого страха.

А потом сердце резко заболело. Оно кололо, стучало столь сильно, что я сжала кофту до побелевших костяшек и упала на колени в надежде найти у земли опору и поддержку. Макс сразу же забеспокоился, бегая вокруг меня и не понимая, что стоит сделать и как помочь. А я лишь кусала щеки до крови, боясь откусить язык, и тихо стонала от невыносимой боли, что заглушала любые звуки и чувства. В который уже раз перед глазами простиралась пелена, по холодным щеками тонкими дорожками текли слезы. Как же адски больно.

И вновь, как по взмаху волшебной палочки, сердце начинало стучать ровно. Вновь боль отступала назад, оставляя место лишь неприятной тяжести. Всего миг, и я вернулась из состояния ужаса в этот мир, падая на землю и устремляя взгляд в небо, по которому медленно плыло белоснежное облако, напоминавшее мне бегемота.

— Ты как? — Макс сел рядом. Его трясло еще сильнее, чем меня.

— Жить буду, не волнуйся, — я попыталась выдавить из себя улыбку, но это выходило катастрофически плохо.

Вдалеке послышался шум. Крики людей, теперь я слышала их так отчетливо, словно те стояли совсем близко, скрываемые от взора зеленой растительностью. По небу с пугающим гулом пролетел самолет, оставляя после себя белые полосы, и мы вскочили на ноги, следуя за ним.

Та самая поляна у обрыва встретила нас далеко не радостно. Всюду вырывали огромные ямы с неровными краями следы снарядов, уходящие далеко вглубь, рядом с коими были насыпи земли, разбросанной небрежными клочками; деревья, кое-где превращенные в решето, стояли, согнувшись под собственным весом. Небо заволокло серым дымом, который закрывал даже яркое солнце, иногда рассеиваясь от порывов ледяного ветра.

Повсюду разлагались под палящим солнцем тела, заполняя воздух сладковатым запахом гнили. Без рук, ног, разорванные на куски, они кровавыми кучками лежали на черной земле, подминая под себя некогда зеленую траву. Оборванные куски плоти, разорванные снарядами, словно разбросало вращающееся колесо. Живых я не видела. Все были мертвы, они смотрели неживыми глазами, полными ненависти, друг на друга, сжимая в руках автоматы, еще не остывшие от выпущенных пуль. Они лежали в неестественных позах, со сломанными ногами, торчащими кровавыми костями, с перерезанными и оторванными конечностями, переломанными позвоночниками. Головы некоторых был повернуты почти на триста шестьдесят градусов, так, что кожа на шее неестественно натягивалась, а местами просто разрывалась, обнажая налитые кровью, разодранные мышцы.

Иные закопаны по колено в земле, словно из них делали цветы, падающие вниз из-за отсутствия всякой опоры, другие просто лежали, сжимаясь в позу эмбриона, истекая бордовой кровью, что блестела на солнце, оставаясь неприятным привкусом на языке.

Я вновь упала на колени, скрипя зубами от боли, когда в центре всего этого кровавого безобразия и пира смерти открылась неровная дыра, пестрящая всеми цветами радуги. Внутри что-то ходило, кричало и шипело, а после появилась нога в военном сапоге. А за ней показался человек. Он хмуро осмотрелся, заметил засаду из кучки выживших, что ютились в кустах, и достав из-за спины автомат, прицелившись, открыл огонь. Он не видел, кто именно там прятался, были ли то люди, или, быть может, твари куда страшнее и опаснее. Он просто продолжал стрелять, пока патроны не кончились.

Я зажала уши ладонями, плача от боли и страха, и лишь потом почувствовала, как сильные руки хватают меня и тащат в один из окопов, укрывая от пуль, свистевших над головой. Выстрелы не прекращались, люди кричали, проклинали друг друга и каких-то чудовищ, истекали кровью и падали навзничь.

Один из людей свалился прямо в наше укрытие. Молодой, еще совсем неопытный, он замертво упал с простреленной головой, из крошечной дырочки в которой тонкой алой струей стекала лента крови, смешиваясь с грязью.

Я только собиралась вскрикнуть, но ладонь друга с силой зажала мне рот, прекращая поток ругательств.

Он шикнул, и замолчал, вслушиваясь в тишину, прерываемую свистом снарядов.

Я сильнее вжалась в землю, подтянула согнутые в коленях ноги и старалась не обращать внимания на отчаянно ноющее сердце, когда его снова пронзила острая, кинжальная боль.

Потеряв всякое чувство самосохранения, резко выглянула из небольшого окопа, замечая дыру в завесе, из которой спокойным и гордым шагом выходил человек.

Он, одетый во все черное, высокий, в шляпе и фраке, скорее подходящем прежним векам, чем нашим, уверенно шел вперед, с неким презрением переступая через трупы, что еще секунду назад дышали и ненавидели. И двигался он по направлению к нам. Я с силой толкнула Макса, забывая все слова, что прилипли к языку, так там и оставшись. Но он прекрасно понял, отчего я нервничаю.

Ведь тот, кто шел к нам, оставался жив после всех пуль, что в него попали. Он словно не замечал их, словно его просто укусил надоедливый комар.