Каждый сражался за свою родину (гет)

Тарас Викентьевич Слуцкий — работник Беларускай самапомачы

Янка Микалаевич Пискунич — коллега и бывший однокурсник Тараса Викентьевича

Максим Карлович Шапельгольц — начальник и бывший преподаватель Тараса Викентьевича

Ольга — секретарша в отделе Тараса Викентьевича

Ирина — курьер при отделе Тараса Викентьевича — примерно ровестница Ольги

Сергей Тихонов — городской нищий, бывший однокурсник Тараса Викентьевича

Миновна — квартирная хозяйка

Пимен (кличка) — руководитель партизанского отряда

Григорий (кличка) — заместитель Пимен а

Робин Гуд (оперативный псевдоним) — партизан, непосредственный руководитель операции «Баллада» — примерно ровестник Тараса Викентьевича

Егорыч — партизан

первый партизан

второй партизан

первый полицай

второй полицай

третий полицай

отец Илларион — православный священник

Рудольф Гессен — штандартенфюрер СС

следователь

переводчик

немецкие солдаты

Занавес открывается

(левая створка открывается целиком, правая остаётся почти на месте)

На заднике панорама окраины полуразрушенного города тысяча девятьсот сороковых годов. На сцену выходит Сергей, грязный и в лохмотьях. Слышаться звуки перестрелки. Сергей кидается на «землю», потом вскакивает и, пригнувшись, бежит на авансцену, останавливается, прислонившись спиной к не до конца открытому правому занавесу.

На сцену из дальней левой кулисы выбегает Егорыч с пистолетом в руке, прижимается к заднику, делает два выстрела в кулису, потом бежит к авансцене. Когда он почти добежал, слышен звук выстрела, Егорыч падает, прижимая левую руку к животу (из-под пальцев сочится кровь), поднимается и, добравшись до авансцены, прислоняется спиной к не до конца открытому занавесу, прячась за ним от опасности из кулисы. Замечает Сергея, наставляет на него пистолет.

Егорыч: Ты кто?

Сергей: А ты?

Егорыч (говорит, поспешно перезаряжая пистолет, его лицо периодически искажает боль): Комсомолец.

Сергей: Борец за счастье всего человечества?

Егорыч: А ты — против него?

Сергей: Ни в коем случае.

Полицай (из кулис): Сдавайся!!!!

Егорыч: Смерть фашистским гадам!!

Егорыч высовывается из-за занавеса на сцену и стреляет в кулису. Сергей сидит спокойно. За кулисами снова выстрелы. На сцену из дальней левой кулисы выбегают двое партизан.

первый партизан (тихо зовёт): Егорыч.

Егорыч: Здесь.

Партизаны подбегают к занавесу.

второй партизан: Живой?

первый партизан (указывает на Сергея): Это кто?

Егорыч: Оставь его. Полицаи?

первый партизан (показывает в кулису): Тем капут.

второй партизан: Как тебя угораздило?

Партизаны подхватывают Егорыча под руки, уносят за правый занавес. На сцену из левой дальней кулисы выбегают несколько немецких солдат и полицай. Полицай видит Сергея, целится в него.

полицай: Сволочь сталинская!

Сергей (поднимает руки, но говорит спокойно): Помилуйте, я бы тут не сидел.

полицай: Да?

Сергей: У меня и оружия нет.

полицай (приставляет ему дуло к голове): А если я тя щас прихлопну?

Сергей (с лёгким удивлением): Зачем?

полицай (хватает его за грудки, приподнимает): Красных гадов видел?

Сергей (по-прежнему спокойно): Видел.

полицай: Куда побежали?

Сергей: Туда. (показывает)

Полицай отпускает Сергея, убегает вместе с немецкими солдатами за правую створку занавеса. Сергей в задумчивости садится на край сцены.

Занавес закрывается

Перед занавесом по авансцене идёт одетый с иголочки служащий (Тарас Викентьевич), замечает Сергея.

Тарас Викентьевич (удивлённо): Серёга? Ты?

Сергей (оглядывается): Тарас?

Тарас Викентьевич (пожимая Сергею руку): Ну, здравствуй! Сколько не виделись? За войну, вроде, ни разу.

Сергей: Грязные руки, да сам я тоже не совсем чистый.

Тарас Викентьевич (садится рядом): Это попы? нечистого боятся, нам не впервой и могилы раскапывать. Помнишь ещё, в каких курганах кремация, в каких ингумация?

Сергей: Ты-то как? Устроился, смотрю.

Тарас Викентьевич: В Беларускай самапомачы служу. И жить можно, и стрелять не надо.

Сергей: Служить ты явно рад. Прислуживаться не тошно?[1]

Тарас Викентьевич (машет рукой): И не спрашивай. Тошно. А ты как, что?

Сергей: Как Диоген: в бочке и на объедках. Дом в самом начале бомбой.

Тарас Викентьевич: Семья?

Сергей: Бомба, всех сразу.

Тарас Викентьевич (после паузы): Хочешь, устрою тебя?

Сергей: Сможешь?

Тарас Викентьевич: Помнишь Максима Карловича? «Средние века» нам читал.

Сергей: Шапельгольца? Помню. Идиот ещё тот.

Тарас Викентьевич: Большой начальник.

Сергей: Как раньше — говорит много, но не понять что?

Тарас Викентьевич: По-прежнему.

Сергей: Студенты не знали, что он имеет в виду, как же в конторе вашей его понимают?

Тарас Викентьевич: Как попало. Устроил меня и Ваньку, с тобой, думаю, поможет.

Сергей: Ваньку? Пискунича, что ли?

Тарас Викентьевич: Ага.

Сергей: Белорус, тоже мне.

Тарас Викентьевич: Ещё какой! Ну, так что?

Сергей: Не надо. Неровён час, партизаны пристрелят.

Тарас Викентьевич: Но к красным тоже не идёшь?

Сергей: Ещё чего. Прихлопнут твои, это уж точно.

Тарас Викентьевич: А сейчас и те, и другие могут.

Сергей: Да кому я такой нужен?

Тарас Викентьевич: Молния бьёт в вершины?

Сергей: Именно. Вообще нас ждёт коммунизм по всему миру.

Тарас Викентьевич: Смешно.

Сергей (задумчиво): В конечном итоге. И мировой Рейх в этом деле может быть даже полезен. Фашисты объединят все страны в одну большую, а потом там грянет революция. История находит пути и идёт в изначально заданном верном направлении; наша задача — не попасть под её колёса. Выжить. (пауза) Ладно, опоздаешь. (начинает подниматься)

Тарас Викентьевич (выгребает из кармана деньги и карточки, суёт в руки Сергею): Выживай.

Сергей (не принимая): Оставь себе.

Тарас Викентьевич: Перестань, иначе с голоду помрёшь.

Сергей берёт деньги и карточки, с немного виноватым видом уходит в кулису. Тарас Викентьевич смотрит ему вслед, потом идёт в противоположную кулису.

Занавес открывается

Партизанская штабная землянка. На стене висит самодельное красное знамя. В правой части сцены стоят два стола буквой Г с тремя стульями. На столах чайник и чашки. У самого задника по центру его стоит ещё один стол, на нём бутылка из-под немецкого пива с полевыми цветами. Входят Пимен и Григорий. В процессе разговора они периодически садятся за столы, пьют чай.

Пимен: С приездом, Григорий. Ну, что привезли?

Григорий (не весело): Много интересного, Пимен, много. А здесь как?

Пимен: Воюем помаленьку. Что Алеся, там осталась?

Пауза

Григорий: Осталась. У стенки.

Пимен: Как??

Пауза

Григорий: Кижеватов грамотно подставил. Представляете, Алеся — враг народа.

Пимен: Полная чушь.

Григорий: Именно.

Пимен: Косоротов не помог?

Григорий: В командировке был.

Пимен: Хороший боец. Много сделала. И улыбчивая такая всегда. Как же…?

Григорий (сердито): Говорю, грамотно подставили. (спокойнее) Егорычу надо как-то сказать.

Пимен: Убили. (пауза) Вчера только.

Григорий: Да как же это….?

Пимен: Операция в городе была. Ранило его. Вынесли, умер потом, как пулю доставали, от боли ….

Григорий: Да чтоб их, не в самой же перестрелке….

Пимен (делая ударение на каждом слове): Здесь не фронтовая часть, а партизанский отряд. Анестезии взять неоткуда.

Григорий: Судьба. Идеальная пара, туда налево. (достаёт из внутреннего кармана флягу, открывает её, отпивает и протягивает Пимену )

Пимен (отпивает): Война. (возвращает флягу)

Пауза

Григорий: Ты слышал такую теорию, что на войне гибнут самые лучшие? Им совесть не позволяется прятаться.

Пимен: Слышал. Собачий бред для тех, кто ничего на войне не понял. И ты не хуже меня это знаешь.

Григорий (задумчиво): Ну, да… Пожалуй.

Пимен: Гибнут не лучшие и не худшие, а те, кому не повезло. Удача слепа.

Григорий: Ну, да… Но Егорыч с Алесей…

Пимен: Так получилось. Просто так получилось.

Пауза

Пимен: Какие ещё новости?

Григорий: В штаб бригады человека с орденами-медалями сбросят. Награждать будут. Глядишь, нам чего перепадёт.

Пимен (опирается на стол и смотрит прямо в глаза собеседнику): Хватит, друг мой. Каков приказ с Большой земли?

Григорий: Завершить операцию «Баллада» запланированным «финалом». Вот так вот, Пимен.

Пимен: Следовало ожидать. Робин должен быть здесь (смотрит на часы) с минуты на минуту.

Григорий: Оно нам сейчас не с руки, правда?

Пимен: Очень некстати.

Григорий: И?

Пимен: Будем исполнять.

Григорий: Да, надо.

Входит Робин.

Робин: По вашему приказанию прибыл.

Пимен: Садитесь. (указывает на стул) Разговор серьёзный есть.

Робин (садится): Слушаю вас.

Григорий: Когда операция «Баллада» вступит в завершающую стадию.

Робин: Когда наступит время.

Григорий: Центр требует «Финала».

Робин: Прошу ради успеха операции дождаться подходящего момента.

Григорий: Да ладно, специально же время тянете.

Робин: Ну, знаете…. Такие подозрения…. Я с 41 здесь….

Григорий (останавливает его): Литтл Джон внедрён успешно, пользуется доверием начальства. Так?

Робин: Именно, но….

Григорий (прерывает): Далее. Человек надёжный.

Робин: Поймите меня правильно….

Григорий (прерывает): Что понимать? Человек бежал от немцев, двух убил.

Робин: Да. Молодёжь в Германию гнали, пришлось вырываться.

Григорий: Видишь? Бывалый человек.

Робин: Да там скорее случайно вышло, на эмоциях. Это не боевой опыт.

Григорий: Всё же.

Робин: Вспомните, как агент нам помогал, сколько сведений! Половины операций без них бы не было. А ведь выводить из игры придётся. Головой подумайте! Литтл Джон нужен там, где есть!

Григорий: Приказы не обсуждаются!

Робин: Агент готовился как информатор, а не как ликвидатор. Может не справится, тогда совсем впустую потеряем. (С нарастающим жаром) В любом случае впустую. Зачем, кому нужен этот отстрел?! Ликвидируем объект — нового пришлют!! А цена?!! Как Шлиссенмайера хлопнули, фрицы два грузовика людей в поля вывезли, и в расход!! А сейчас сколько будет??!! Двадцать грузовиков вырежут?!?!!

Григорий (зло): Так вы отказываетесь выполнить приказ командования?!

Робин (встаёт и вытягивается по стойке смирно): Осознавая всю ту честь, которой удостоила меня Родина, доверив руководство операцией «Баллада», делаю и буду делать всё возможное для успешного выполнения полученного задания, но в данной обстановке считаю «финал» преждевременным и обречённым на провал.

Пимен: Успокойтесь, оба. Григорий, может вы ещё к стенке человека поставите за откровенность? А Вы, Робин, сядьте. (Робин садится) Джона могут раскрыть, два раза чуть не раскрыли.

Робин: На грани провала вся операция была.

Пимен: Потеряем и агента, и шанс выполнить задание. Какие возражения по существу?

Робин: Не продумано отступление.

Григорий: В центре города? В суматохе уйдёт, иначе никак.

Пимен: К сожалению. Служба такая. Людей положить за зря не дам, сам пусть выбирается.

Робин (Поднимается): Разрешите выполнять?

Пимен: Поймите, так надо. Выполняйте.

Робин уходит в кулису, ближайшую к авансцене, Григорий провожает его.

Григорий: Либеральны вы слишком. За неповиновение….

Пимен: Не судите, да не судимы будете.

Григорий: Цитата из Ленина, или из Маркса?

Пимен: Из Пушкина. Иначе мальчики кровавые мерещиться будут. (Оба невесело усмехаются)

Пауза. Григорий стоит на авансцене смотрит в зрительный зал, как на вид в окне. На его лице постепенно проступают досада и злоба.

Григорий: Но когда-нибудь я этого гада Кижеватова…

Пимен: Ничего вы ему так и не сделаете.

Пимен встаёт и выходит на авансцену. Смотрит в то же «окно» в зрительном зале

Занавес закрывается

Пимен и Григорий остаются на авансцене перед занавесом.

Пимен: На войне люди гибнут. По-всякому. С этим пора уже смириться.

Григорий: Сейчас, когда Кижеватов отсиживается там, конечно. Но после войны… если выживу…

Пимен: Ничего вы ему не сделаете. Так же и Робин. Может, до конца жизни нам этого не простит, но сейчас приказ выполнит.

Григорий: Может его ещё и наградят сейчас за «Балладу».

Пимен: Может быть. А может кого ещё. Из нас кого, например.

Григорий: Тогда будет ещё гаже.

Пимен: Естественно.

Пауза

Григорий (поворачивается к собеседнику): Послушате Пимен. Может, нам хватит уже этого театра абсурда? Мы здесь. Мы решаем. Наверх потом что угодно можно отстукать, проглотят. Говорят, иные партизаны как рыбаки с уловом — раз в десять больше фрицев пишут, чем на деле порешили. Может, пошёл этот «Финал» лесом, лесом, а потом ещё долго полем?

Пимен поворачивается и пристально смотрит в глаза собеседнику.

Григорий: Да. Вы правы. Приказ надо выполнить.

Пимен: Пойдём.

Уходят за занавес

Уходят за занавес

Занавес открывается

Декорации изображают контору колаборации (на заднике изображены хорошие обои, шкафы, за окном зеленеющие деревья, на стенах плакаты). Столы теперь без чашек и чайника. Возле каждого стола стоит по стулу, за столом возле задника сидит Ольга и печатает на машинке. Входит Тарас Викентьевич.

Тарас Викентьевич: Добрай раніцы, пчолка наша.

Ольга: Добрай раніцы, Тарас Вікенцьевіч. Дзякуй Вам вялікі за таго доктара, Іра ўжо на нагах, сёння на працу выйшла.

Тарас Викентьевич: Ды няма за што. (садится за стол, достаёт из его ящиков бумаги, авторучку) Я бы лепш паслухаў пра ўчарашні фільм, а то не паспеў на сеанс.

Ольга: Ой, як шкада. Там такія горы, вось бачыш іх і, здаецца, падаць з іх прыйдзецца тыдзень, але з вяршыны відаць паўсвету. А дзяўчынка гэтая ліха так па іх скача, сама здымала фільм, сама і скача.[2]1 Рыхфен....

Тарас Викентьевич: Ріфеншталь. Вядомы рэжысёр.

Ольга: Дык аднаго разу яна праміж двух скал падымалася....

Входит Янка Микалаевич. Ольга, переставшая было печатать, снова углубляется в работу.

Янка Микалаевич: Heil Hitler!

Тарас Викентьевич: І табе таксама добрай раніцы.

Янка Микалаевич: Максім Карлавіч ужо прыйшоў?

Ольга: Не было яшчэ.

Тарас Викентьевич: Ён да начальства бег, калі будзе — невядома. Сёння такі шухер. Штандартенфюрер Гессен наведаецца. Чуў?

Янка Микалаевич: Чуў. (садится за свой стол): Слухай, як яны мяне дасталі!

Тарас Викентьевич: Вучні?

Янка Микалаевич: Вядома ж.

Тарас Викентьевич: На дадатковую працу у школе ты сам вызваўся.

Янка Микалаевич: Да калі б я ведаў! Добра табе ў вашым тэатры. Хто ты там?

Тарас Викентьевич: Карандышоў у “Беспасажніцы”.

Янка Микалаевич: І такое ставяць?

Тарас Викентьевич: Граем ужо. Астроўскі. Класіка.

Янка Микалаевич: Дык галоўная роля?

Тарас Викентьевич: Не. Ты што не чытаў? Галоўная там жаночая.

Янка Микалаевич: Рабіць мне больш няма чаго як толькi гэтыя маскалькія брэдні чытаць.

Тарас Викентьевич: Галоўная у мяне будзе ў “Вяртанні бацькі”.[3]2

Янка Микалаевич: Таўстой, што лі?

Тарас Викентьевич: Японскі нейкі аўтар. Не памятаю. Бацька ішоў з сям’і, як кажуць, шукаць шчасця; яго жонка двух сыноў і дачку ледзь выгадавала, жылі цяжка, у беднасці. І вось, аднойчы, калі дзеці ўжо дарослыя сталі, састарэлы бальны бацька вяртаецца: без жытла, без грошай, нічога не дабіўшыся ў жыцці.

Янка Микалаевич: Яго дружна выстаўляюць за дзверы і справядлівасць святкуе перамогу. Не цікава.

Ольга: Мабыць, па справядлівасці так і трэба, але, усё ж такі бацька....

Тарас Викентьевич: Аб тым і споры, аб гэтым і п'еса. Адплаціць яму той жа манетай, ці дараваць. Ладна, працуем.

Янка Микалаевич (не может сосредоточиться, начинает снова говорить): Не, вы толькі ўявіце сабе! Даю ім простую задачу: «Ляцела 5 савецкіх самалётаў. Люфтвафе збіла 3 з іх. Колькі савецкіх самалётаў засталося?» Праходзілі ўжо адніманне. У мінулы раз такую ж самую задачу з яблыкамі рашалі, дык тады ўсё было добра, хорам адказвалі, а цяпер сядзяць, маўчаць. Я на іх глянуў больш строга, так адзін аж заплакаў, але ніхто не ведаў.

Тарас Викентьевич: Мабыць, у каго з iх бацька ў авіяцыі?[4]3

Янка Микалаевич: І ў цябе тая ж думка? Так я і ведаў, паганыя шчаняты! Спачуваюць яны саветам! Прыцісну я іх у чацвер да нагця!! Я з гэтымі, як з людзьмі, я ім душу раскрыў! “Усё лепшае дзецям”! Вісельнікі малыя!!

Тарас Викентьевич: Не псуй дзіцячую псіхіку.

Янка Микалаевич: Ці я ім упраўлю мазгі, ці непатрэбны такія на нашай зямлі!

Тарас Викентьевич: Супакойся. Давай я лепш табе сваё выступленне заўтрашняе зачытаю, а ты падправіш, калі што не так.

Янка Микалаевич: Давай. Не, ну вы гляньце, якія вісельнікі! У лагер іх усіх трэба!!

Тарас Викентьевич: Слухаеш?

Янка Микалаевич: Пачынай.

Тарас Викентьевич (встаёт с листом бумаги в руке, ходит по сцене и читает): Шаноўнае спадарства! Несакрушальны Вермахт вядзе цяжкую і ўпартую барацьбу за шчаслівую будучыню ўсяго прагрэссіўнага чалавецтва. Нацыянал-дэмакратычная партыя, кроў ад крыві, плоць ад плоці арыйскага народа нясе святло цывілізацыі на землі, якія толькі вызвалены ад жыда-бальшавіскага гнёту і пакутуюць ад дзікасці і варварства. Некалькі дзён таму адважныя салдаты Трэцяга рэйха атрымалі вырашальную перамогу ў найбуйнейшай у гісторыі танкавай бітве пад Прохараўкай. Зараз усім разважным людзям зразумела, што пераможны сцяг са свастыкай хутка дойдзе да падпіраючых неба вяршынь Урала.

Янка Микалаевич: Лепей: прамяні вялікай пераможнай свастыкі.

Тарас Викентьевич (немного подумав): Пожалуй. (исправляет и читает снова) ….што прамяні вялікай пераможнай свастыкі хутка дасягнуць падпіраючых неба вяршынь Урала. У такіх умовах кожны павінен разумець сваю адказнасць перад Радзімай.

Входит Максим Карлович с бумагами в руках.

Тарас Викентьевич, Янка Микалаевич, Ольга (вскакивают и вытягивают руки в фашистском приветствии): Heil Hitler!

Максим Карлович (приветствует их тем же жестом): Er ist ber?hmt f?r immer und ewig![5]4 (все садятся) Што Янковіч?

Янка Микалаевич (встаёт): Без змен. Не жадае рабіць, як трэба.

Максим Карлович: Як гэта не жадае?

Янка Микалаевич: Гаворыць: “У мяне сваё разуменне справы, а спадар Шапельгольц не мой начальнік”.

Максим Карлович: Ды як ён смее ісці супраць беларускага актыву, супраць волі беларускага народа?! Трэба пісаць пра яго нашым выратавальнікам!

Янка Микалаевич: Займуся гэтым. Дакладзем сёння непасрэдна штандартэнфюрэру Гессену?

Тарас Викентьевич: Немцы могуць Янковіча і пасадзіць, а мы з ім адну справу робім.

Максим Карлович: Не так як ён трэба прапагандаваць свядомасць беларусаў! Не наш ён чалавек. Янка Мікалаевіч, падрыхтуйце канспект, якія менавіта аргументы мы прадставім штандартэнфюрэру. А Вы, Тарас Вікенцьевіч (Янка Микалаевич садится), што Вы за такое панапісалі ў сваёй прадмове?

Тарас Викентьевич (встаёт): Паказаў вызначальную ролю арыйскай нардычнай стойкасці Адысея ў паспяховым завяршэнні яго вандроўкі.

Максим Карлович: Беларускі пераклад “Адысеі” будзе важнейшай вехай у развіцці ісціна беларускай культуры. А Вы? Што я гаварыў Вам пра вяртанне Лаэртыда?

Тарас Викентьевич: Прадмова ўсяго некалькі старонак, трэба было шмат пра што напісаць.

Максим Карлович (делает ударение на каждом слове, но говорит при этом быстро): Не здяржанне абяцання преступно. И богине гэта не выключэнне.[6]5

Тарас Викентьевич: Але менавіта Афіна падштурхоўвае і Тэлемаха, і Наўсікаю, яна робіць Адысея нябачным у горадзе феакаў і змяняе яго выгляд у палацы з жаніхамі. Ваша ідэя аб вяртанні толькі з-за сваіх доблестяў....

Максим Карлович (кричит с визгом в голосе): Забыли про индуктивный метод?!! Сегодня не актуален кабинетный учёный не видящий дальше носа!! Совсем не умеете головой думать!! (уже спокойнее) Спадар Піскуніч, (Янка Микалаевич встаёт) Вы мне патрэбны.

Максим Карлович, а за ним и Янка Микалаевич уходят за кулисы.

Ольга (осторожно): А Вы зразумелі, пра што ён казаў?

Тарас Викентьевич: Абгрунтаваць гэту тэзу, на яго думку, можна па адной фразе Афіны: “Я ведала, што ты ўсё роўна вернешся дадому”. Максім Карлавіч лічыць, калі час гэтага вяртання для багіні не важны, яна і не набліжала яго, герой усяго дабіўся дзякуючы толькі сваім доблесцям, канечне, чыста арыйскім, нардычным.

Ольга: Як Вы толькі яго расшыфроўваеце?

Тарас Викентьевич: Прывык.

Забегает Янка Микалаевич, роется в своём столе.

Тарас Викентьевич: Што здарылася?

Янка Микалаевич: Максім Карлавіч успомніў, што справаздача за травень патрэбна.

Янка Микалаевич хватает искомую папку и выбегает за кулисы.

Ольга: Мне падалося, пераклад яшчэ не пачалі рабіць.

Тарас Викентьевич: Мяркую, і не пачнуць.

Ольга: З грэцкай мовы гэта цяжка.

Тарас Викентьевич: Толькі афіцыйна с дрэўнегрэцкай. На практыцы з Жукоўскага. Усё роўна не пачнуць.

Ольга: Дык а....

Тарас Викентьевич: Не істотна, прадмова патрэбна.

Ольга: А каму?

Тарас Викентьевич (пожимая плечами): Патрэбна.

Входит Янка Микалаевич, кидает папку на стол.

Янка Микалаевич: Ужо не патрэбны ні я, ні справаздача. (берёт из ящика стола лист машинописного текста) Неабходна гэта зараз жа занесці ў камендатуру і атрымаць рэзалюцыю. Хадзем, Тарас Вікенцьевіч.

Тарас Викентьевич: На то ж Ірына ёсць, яна пісьмы павінна разносіць. Сёння ужо выйшла на працу.

Янка Микалаевич: Яна можа толькі занесці і пакінуць, а трэба рэзалюцыі дабіцца.

Янка Микалаевич и Тарас Викентьевич выходят на авансцену.

Занавес закрывается

(за ними)

Янка Микалаевич (озираясь): Тарас, сур'ёзная гутарка да цябе ёсць.

Тарас Викентьевич (шутливо): Ну, не. Латарэйны білет купляць ня буду.

Янка Микалаевич: Усё табе жартачкі. Мы важную справу робім, ці чым, наогул, займаемся?

Тарас Викентьевич: Шчыра кажучы, абы чым, сябра.

Уходят за занавес

Занавес открывается

Виден задник с изображением подсобного помещения калаборациониского агидотдела. Он находится гораздо ближе к зрителям, чем предыдущие, скрывая от зрителей большую часть сцены. На заднике изображены сваленный в кучу плакаты, полотнища с лозунгами и т.п. Перед задником стоит стул.

Тарас Викентьевич (идя к заднику): Мы тут рэзалюцыю атрымаем.

Янка Микалаевич (беспокойно расхаживая по сцене): Тут нікто не пачуе.

Тарас Викентьевич (садится на стул, оглядывается): Да, в таком чулане прослушки не будет. Так про что разговор?

Янка Микалаевич: Аб курьеры нашым.

Тарас Викентьевич: Об Ирине?

Янка Микалаевич: Менавіта.

Тарас Викентьевич (с усмешкой): Ну и?

Янка Микалаевич: Чуў, ты ей доктара шукаў. Добра ведаеш таго доктара?

Тарас Викентьевич: Средне. Да что вообще такое, Ванька?

Янка Микалаевич: Надта часта яна хварэе. (останавливается) Як ты мяне назваў?

Тарас Викентьевич: Как раньше, могу Пискуном звать.

Янка Микалаевич: Па-маскальску чаму загаўкаў? Мы ў Беларускайсамапомачы?

Тарас Викентьевич: Сам сказал, не услышит никто. А ты не выдашь.

Янка Микалаевич: Зразумела. Як-ніяк і ты мяне можаш....

Тарас Викентьевич: Мы с первого курса дружим. Ещё стучать начнём? Давай к делу.

Янка Микалаевич (снова начинает ходить): За некалькі месяцаў, што Ірына працуе, яна 4 разы хварэе. 3 папярэднія, як выходзіць, дык адразу па гораду лістоўкі чырвоназадых. Супадзенне?

Тарас Викентьевич: Может быть.

Янка Микалаевич: А тыдзень таму, перад хваробай, я яе бачыў каля вакна, тады на плошчы вайсковы агляд быў. З якой нянавісцю глядзела!

Тарас Викентьевич: Ничего не доказывает. Могло показаться.

Янка Микалаевич: А гэта апошні выпадак, іх шмат. Не заўважыў?

Тарас Викентьевич: Может, что и замечал, всё равно….

Янка Микалаевич: Глядзі схему. Падпольных гэтых крыс няшмат. Каб зрабіць тыраж, збiраюцца ўсе разам. Ірына як бы хварэе. Потым трэба лістоўкі разносіць, яна ходзіць па ўсяму гораду з кіпамі бумаг і нашым пасведчаннем.

Тарас Викентьевич: Вилами по воде. С врачом поговорить надо, если всё так, она здоровой к нему пришла, не мог не заметить.

Янка Микалаевич (подскакивает к Тарасу Викентьевичу): А я аб чым? Ты вось і даведайся!

Тарас Викентьевич: Да. Да. Сейчас пойду. (встаёт) Узнаем. Ты, думаю, резолюцию и один получишь?

Янка Микалаевич: Вядома ж. (почти бежит в кулису)

Тарас Викентьевич: Интересно, а чего ты сразу в полицию не пошёл?

Янка Микалаевич (останавливается, оглядывается): Не ясна ж яшчэ нічога. Навошта трывогу падымаць?

Тарас Викентьевич: Они бы там и здоровье её проверили, и лояльность: чем болела, как на солдат смотрела.

Янка Микалаевич (возвращается): А калі памыліўся я? Навошта на ўсю Самапомач цень кідаць?

Тарас Викентьевич: Да нет, Ванька, тебе страшно человека на смерть отправлять, сообщник нужен.

Янка Микалаевич (с напускной сердитостью): Я за незалежную Беларусь зубамі глоткі рваць буду. Такіх у лагер, на расстрэл, асабіста, вось гэтымі рукамі ўсіх павешу!

Тарас Викентьевич: Ты в драке-то серьёзной ни разу не был, этими руками в челюсть никому не дал. В лагерь, на расстрел….

Янка Микалаевич: Ты, можна падумаць, даў!

Тарас Викентьевич: И я такой же, потому понимаю. Ладно, действуем, как решили.

Янка Микалаевич (неожиданно осознав): Слухай, а гэта не подласць?

Тарас Викентьевич: Насчёт Ирины? Вначале выясним.

Янка Микалаевич: Ды не.

Тарас Викентьевич: Тогда что?

Янка Микалаевич: Вайна 2 гады ідзе, на вуліцах горада баі з чырвоназадымі. Не войскі іх, падпольшчыкі, але ж. А мы сядзім і пальцы чарніламі мараем. Народ змагаецца, а мы і па мордзе ні каму ні разу не далі.

Тарас Викентьевич: Просто не пришлось. Не наша вина.

Янка Микалаевич: Мы яшчэ ім пакажам. (выходит из задумчивости) Пабеглі.

Янка Микалаевич поспешно уходит за кулисы. Тарас Викентьевич идёт по сцене медленно, глубоко в своих мыслях, заходит за стоящий на боку портрет.

Входит Ольга. Она печальна, задумчива, но Тараса Викентьевича всё же замечает.

Ольга: Тарас Вікенцьевіч, не чакала Вас тут застаць.

Тарас Викентьевич: Так получилось. Что ты такая грустная? Что случилось?

Ольга: Не баіцеся Вы ў сценах Самапомачы па-рускі гутарыць.

Тарас Викентьевич: Здесь никто не услышит.

Ольга: Да? Наверное.

Ольга медленно разворачивается, хочет уйти. Тараса Викентьевича останавливает её, усаживает на стул.

Тарас Викентьевич: Подожди. Рассказывай. Что стряслось?

Ольга: Видела…. Зачем в городе гетто?

Тарас Викентьевич: Так нужно…. немцам. Немцы нужны нам.

Ольга: Не только немцам. Сейчас шла с бумажкой к митрополиту. Иру уже куда-то услали, так мне пришлось. Иду мимо гетто. Там мальчик со звездой Давида. Только, видно, бежал. Оборванный такой, худой. Его окружили наши дети, кричат «Жид, жид! Скажи, где золото, не то убьём!»[7]6

Тарас Викентьевич: Подоспела полиция?

Ольга: Нет. Мальчик шмыгнул в переулок, а остальные за ним.

Тарас Викентьевич: Да…. Озверели все, даже дети….

Ольга: Видите, даже дети. Зачем теперь…., ради кого?

Тарас Викентьевич: Немцы за коммунистами охотятся, за красными командирами, евреями; партизаны — за немцами, за нами.

Ольга: Зачем? Никогда не могла понять.

Тарас Викентьевич: Не знаю. Злоба. Глупая злоба. Дети смотрят, учатся. Делать надо то, что и раньше делали.

Ольга: А ради кого?

Тарас Викентьевич: Ну, ради себя. Оставаться праведником в монастыре не так уж сложно, куда тяжелее — в воровском притоне. Понимаешь, надо оставаться людьми, несмотря на ужасы вокруг, смотреть на зверства, но самим не озвереть.

Ольга (с горькой иронией): И лучше всех это делает Самапомач. Людям мы помогаем, руки наши не в крови.

Тарас Викентьевич: Всюду можно оставаться человеком и всюду озвереть.

Ольга: Именно. Как этот Пискунич. В лагерь он отправит…

Тарас Викентьевич: Никого он ни куда не отправит. Он мягкий человек, а пытается показать, что жёсткий, волевой.

Ольга: Не знаю. (встаёт, начинает нервно расхаживает) Мы с Вами еду в гетто передавали! Нескольким сбежать помогли!

Тарас Викентьевич: Оля.

Ольга: Не услышит никто, сами говорили!

Тарас Викентьевич: Всё же, тише.

Ольга: Это капля в море. Мне иногда кажется, открыть надо ворота, выпустить их всех, а потом будь, что будет. Вот это было бы справедливо, вот тогда останешься человеком! (останавливается и прислоняется плечом к заднику)

Тарас Викентьевич (произнося монолог, медленно подходит к Ольге): Знаешь, в хорошем романе герой, бравый такой рубака говорит: «если бы нужно было ринуться одному на тысячи, я бы ринулся». А полководец отвечает ему: «а ты попробуй выжить при этом и победить».[8]7 Можно открыть ворота гетто и получить автоматную очередь. Выбраться всё равно никто не успеет. А можно выжить и делать что-то. Немного, но делать. Для этого и дальше придётся писать речи, вскидывать руку. Ты думаешь, мне всё это нравится?

Ольга: Помню. Лес. Сосны высокие такие и почти без сучьев, только где-то вверху иголки. Нет ни кустика, на земле одни мох, мягкий такой, но упругий, нога тонет, но не вязнет. Иногда встречается черника, целые поля, иначе не назовёшь. Солнце пробивается сквозь хвою золотыми лучами. Тёмные полосы стволов, золотые полосы света.

Тарас Викентьевич: Это всё стоит того, чтобы жить? В общем, я иногда сам сомневаюсь. У меня есть театр. Любительский, конечно, но что с того. Островок волшебства в море безумия. Там можно спрятаться от всех проблем. Побыть пиратом, никого при этом по-настоящему не убивая. С пеной возле рта доказывать, что свобода восторжествует, в душе потешаясь над фанатичностью своего героя. Не даром есть понятие «четвёртой стены». Забываешь всё вокруг и поддаёшься какой-то волне внутри тебя. Много думал, ради этого ли стоит жить и терпеть. Может и не стоит, а если всё-таки терпеть, то только ради людей, ради тех, кто ещё остался людьми, тех, кого ещё трогает исхудавший маленький мальчик, бежавший из гетто.

Ольга: Возьмите меня к себе в театр.

Тарас Викентьевич (с радостью): А можно. Отличная мысль. Думаю, неплохо впишешься.

Ольга: Правда?

Тарас Викентьевич: Уверен. Завтра же на репетиции представлю тебя.

Слышен скрип ступенек или половиц. Ольга и Тарас Викентьевич замирают и прислушиваются. Входит Ирина.

Ирина: Оля, ты тут? Везде тебя ищу. (замечает Тараса) Ой, прабачце, Тарас Вікенцьевіч.

Тарас Викентьевич: Много здесь сегодня посетителей, все кстати. Поговорить надо, Ирина. Серьёзно.

Ирина: Так Вы менавіта мяне тут чакалі?

Тарас Викентьевич: Не обязательно тут, но хотел поговорить без посторонних.

Ольга: Как романтично.

Тарас Викентьевич (Ирине): И можете говорить по-русски, здесь никто не услышит.

Ольга (с издёвкой): Так третьей уйти?

Тарас Викентьевич: Наверное. Меньше знаешь, лучше спишь.

Ольга: Не смею лезці ў Вашы асабістыя справы. (быстро идёт в кулису)

Тарас Викентьевич: Оля.

Ольга (останавливается, резко разворачивается): Слухаю Вас, спадар.

Тарас Викентьевич: Останься, пожалуйста. Будешь хранить ещё одну страшную тайну. Ирина, Вы действительно болели?

Ирина (явно напрягшись): Можете спросить у доктора.

Тарас Викентьевич: У доктора, если придётся, спросят без меня. А хочу услышать Вас.

Ирина (неосознанно кладёт руки в карманы и достаёт их оттуда): Болела. При смерти не была, но болела серьёзно. Честно Вам говорю.

Тарас Викентьевич: Как Вы относитесь к немецким властям?

Ирина (подбирая слова): Отлично. Они несут свободу и счастье белорусском народу.

Тарас Викентьевич: У некоторых насчёт Вас иное мнение. Слышали, как Вы зло отзывались о немецких солдатах, да и обо всей нынешней власти в целом.

Ирина (откровенно испуганно): И?

Ольга: Господи, Тарас Викентьевич, да мало ли кто что говорит?! Это же не доказательства…

Тарас Викентьевич (жестом останавливает Ольгу жестом): У некоторых также вызывает подозрение, что сразу после Ваших болезней в городе стали появляться большевистские листовки.

Пауза

Ирина (её провало): Да! Я подпольщица! Я борюсь со всеми вами, гадами, за великую советскую родину!! Берите меня, вешайте!! (чуть спокойнее) Но перед смертью я хочу знать, кто меня выдал, кто предатель?

Тарас Викентьевич: Хватит всюду искать предателей, врагов народа и вредителей! Послушайте, Ирина. Я не следователь, оружие из кобуры не достаю. Откуда Вы взяли, что это арест. Против Вас пока только подозрения, но до настоящих обвинений осталось не долго. Бегите. Время есть. Используйте его с больше пользой, чем раньше.

Ирина удивлённо смотрит на Тараса Викентьевича

Тарас Викентьевич: И чего медлите? Чем скорее уйдёте из города, тем лучше. Мне не хочется видеть Вас повешенной, не люблю таких украшений города.

Ольга: Пойдём, Ира. Ну же, давай. (уводит Ирину за кулисы)

Тарас Викентьевич (оставшись одни): Оля. Оля. Спасибо, что ты есть на свете. Без тебя не выдержал бы здесь.

Слышен скрип ступенек или половиц. Тарас Викентьевич напряжённо вглядывается в кулису.

Входит Янка Микалаевич.

Янка Микалаевич: Ты тут яшчэ? Аб чым мроіш?

Тарас Викентьевич: Быстро ты.

Янка Микалаевич: Не застаў там нікога, казалі ў 6 гадзін будзе, а сядзець і чакаць няма сілы, крэсла гарыць. Вяртаюся, табе шукаю, вырашыў тут праверыць. У калідоры Ірыну бачыў. Нячыста нешта.... Зірнула на мяне з відавочнай нянавісцю, амаль яе не хаваючы.

Тарас Викентьевич (шутливо): Вердикт: виновна.

Янка Микалаевич: Пачакай. Яна шла з гэтага боку. Ты што, яе папярэдзіў??!! Яна збягае і таму амаль не хаваецца??!!!

Тарас Викентьевич: Положим, предупредил.

Янка Микалаевич: Да ты жа саўдзельнікам зрабіўся!! Да табе ж за гэта трэба....

Тарас Викентьевич (прерывает): Не докажешь. Да и каким сообщником? Ничего там серьёзного не было.

Янка Микалаевич: Адкуль ты ведаеш? А можа, у яе заданне Гессена забіць?

Тарас Викентьевич: Не верю. Небось 5-6 одноклассников решили вместе «быть патриотами». Ты на неё глянь. Нашёл, тоже мне, Веру Засулич.

Янка Микалаевич: Яна за Сталіна супраць вольнай Беларусі. Таких вешать надо! Ты сбил меня своим русским, цяжка на роднай мове. Вот же….

Тарас Викентьевич: Давай по-русски. Я никому не скажу. Честно.

Янка Микалаевич: У Беларуси свой путь, отдельный. А Москва нас портит. Вон, даже родной язык позабывали. У людей из Несвижа, Вильно нет такой проблемы.

Тарас Викентьевич: Какой же он после этого родной, если на нём говорить сложно, непривычно? Родной язык впитывается с молоком матери, на нём мы слушаем детские сказки, на нём говорим первые слова. И родной для нас с тобой — русский. Для тебя особенно: родители с Тамбовщины. А туда же.

Янка Микалаевич: Предки мои — белорусы, пленённые Москвой столетия назад! Я возвращаюсь к корням! Освобождаюсь от оков!

Тарас Викентьевич (подходит к изображённому на заднике стоящему на боку плакату с портретом): И одеваешь новые. Эти (стучит по плакату костяшкой пальца) в гробу ту вольную Беларусь видали.

Янка Микалаевич: Пусть Москву свалят, а потом и им глотки перегрызём. Звери они. Белорусские деревни жгут, людей мучают. Ну, ничего, отольются кошке мышкины слёзки.

Тарас Викентьевич: Интересно, кто грызть будет?

Янка Микалаевич: Найдутся. Тот же Гайдомаков. Богатырь. Герой. К партизанам пошёл, потом понял, что к чему, и за нас воюет. Сколько всего его летучие отряды наделали! На коней и вперёд по лесам, ни один красный не уйдёт!

Тарас Викентьевич: Ты ещё не слышал? Гайдомаков снова к партизанам ушёл, со всеми своими людьми.

Янка Микалаевич: Как ушёл??

Тарас Викентьевич: Полагаю, ногами. Конскими. В леса подались с лошадьми и оружием.[9]8

Янка Микалаевич (обречённо): И этот….

Тарас Викентьевич: И он — Брут.

Янка Микалаевич: Да как же?

Тарас Викентьевич: Крестьяне. Они, говорят, в Гражданскую от белых к красным и обратно бегали, и теперь. Не он первый, не он последний. У всех свои интересы, а мы давай просто будем честными перед собой.

Янка Микалаевич: Да….

Тарас Викентьевич: И этим (кивает на плакат с портретом) на скотобойне помогать не надо. Пусть Ирина бежит.

Янка Микалаевич: Маешь рацыю.

Тарас Викентьевич: В нашей конторе не рация, а телефон. Пошли, к приезду Гессена подготовиться надо.

Занавес закрывается

По авансцене перед закрытым занавесом идёт Робин. Он быстрым чуть заметным движением оглядывается по сторонам и останавливается возле центра занавеса — линии соединения двух его половин.

Робин (говорит с незримым собеседником за занавесом, делая паузы на время его неслышных зрителям ответов, но смотрит чаще всего на зрителей, или вокруг себя): Говорят, скоро будет дождь.

(пауза) Хорошо, только когда грибной.

(пауза) А теперь слушай меня. Сегодня нужен «финальный аккорд».

(пауза) Прекрасно знаешь, про что я.

(пауза) Сегодня он должен побывать в вашем кабинете. Заначка цела?

(пауза) Видишь, вот и угости. Потом в окно. Мы с соседней крыши прикроем.

(пауза) Не сомневайся, прикроем.

(пауза) Даю слово.

(пауза) Что ещё?

(пауза) Не понял, кого не хочешь подставлять?

(пауза) Да, погибнет. Так надо.

(пауза) Через «не могу».

(пауза) Так держать.

Робин снова быстрым еле заметным движением оглядывается по сторонам и уходит за кулисы.

Занавес открывается

Снова декорации коллаборационистской конторы. Все расставлено так, как было в конце предыдущей сцены с этими декорациями.

Сцена пуста.

Вбегает Ирина, в её руке перочинный ножик, застывает посреди сцены, оглядывается.

Заходит Ольга. Ирина отскакивает к столику у задника, прячет руку с ножом за спину.

Ольга: Ира, ты что ещё здесь? (догадывается, подбегает и выводит ирину руку из-за спины) Ты что?

Ирина: Не понимаешь, что ли?

Ольга: Не надо, беги.

Ирина: Одного из этих пырну, так надо.

Ольга: Не все здесь гады.

Ирина: Все! Все враги! Соглашенцы! За шкуру свою трясутся, к фрицам пошли, чтоб жилось слаще! Смерть им всем!

Ольга: Первому попавшемуся?

Ирина (смотрит ей прямо в глаза): Ты против?

Ольга: А если бы здесь Тарас Викентьевич был? Он же.... он ведь тебя и предупредил.

Ирина: Все одни миром мазаны. Врагов народа…. Мне всё равно не уйти.

Ольга: Почему? Никто ещё не знает, раз ты на свободе. Можешь уйти; беги, вот-вот охрана Гессена придёт, проверять всех начнут; беги. Быстрее.

Ирина (соображает): Гессена? Главный. Вдруг получится....

Ольга: Да ты не подойдёшь к нему со своим ножичком. (пауза) Ладно. (подходит к столу Янки Микалаевича, берёт от туда такой же ножик) Давай. Вместе. Первого вошедшего.

Ирина: Зачем это тебе?

Ольга: За компанию. Чтобы не одиноко тебе было висеть-то. (пауза) Только Тараса Викентьевича не надо. Не надо.

Ирина (кладёт ножик на стол рядом с печатной машинкой): Висеть не стоит. Никому, тебе так точно.

Ольга: Пойдём.

Ольга кладёт ножик обратно в стол, обе уходят за кулисы.

Входит отец Илларион.

отец Илларион (осматриваясь): Тут ёсць хто? Пакажыцеся, вумнікі.

Входит Янка Микалаевич, замечает отца Иллариона.

Янка Микалаевич: Heil Hitler! А я як раз да Вас збіраўся, айцец Ілларыён. Янка Мікалаевіч Піскуніч.

отец Илларион: Піскуніч? Менавіта Вы мне і патрэбны. (достаёт бумагу) Што гэта? Як “перакрыць на рамонт вуліцу”?!

Янка Микалаевич: Так і “перакрыць”. (берёт бумагу и кидает на неё беглый взгляд скорее для вида, потом кладёт её на стол) Што Вам не падабаецца?

отец Илларион (снова хватает бумагу и тресёт ей в воздухе): Вуліцу навогул перакрылі, а гэта адзіны пуць да маёй царквы. Як людзі змогуць туды хадзіць?! Вы не вуліцу перакрылі, Вы царкву закрылі!! (с угрозой в голосе) Майце на увазе, а буду скардзіцца. (аккуратно складывает и прячет бумагу)

Янка Микалаевич: Вуліцы патрэбены рамонт. Так лепш для простых людзей. І адмяняць гэтае рашэнне ніхто не будзе.

отец Илларион: Дык я жа Вам тлумачу: прыхажанам патрэбна царква! А Вы іх туды не пускаеце!! (пристально смотрит на собеседника, начинаетс снова говорить с угорозой) А можа, Вы тайны атэіст, таму не жадаеце пускаць прыхажан? А можа, і тайны бальшавік? Яны закрывалі Боскія храмы.

Янка Микалаевич (также пристально смотрит на священника): Слухайце сюды, айцец Ілларыён. Людзям і не трэба хадзіць у такую царкву як Ваша. Вы практычна не выконваеце рашэнне сабору аб пропаведзі на беларускай мове![10]1 (распаляется всё больше) А за што Вы агітуеце?! Што за пропаведзі пра еднасць усіх веруючых?!! Вы што, супраць аддзялення Беларускай царквы ад Масквы??!!!

отец Илларион: Вы....

Янка Микалаевич (не даёт ему говорить): Я не скончыў. Толькі тут Вы загаварылі на роднай для народа мове! У царкве так не робіце!! Духавенства павінна служыць інтарэсам народа. Беларускі актыў растлумачыў Вам гэтыя інтарэсы, але Вы ня слухаеце!! Вам і далей будуць рабіць цяжкасці, ці зусім Вы вылеціце з Беларусі, калі так будзе працягвацца!!!

отец Илларион: Ня ведаў, што праваслаўная царква падпарадкоўваецца Самапомачы! А абмяркоўваць з мірскімі свае пропаведзі я наўогул не збіраюся. Майце на ўвазе, мяне чуў штурмбаннфюрер СС Райнар і застаўся вельмі задаволены. Як што я пайду да яго і тады.... Беражыцеся.

Янка Микалаевич: Так Вы канчаткова адмаўляецеся выконваць волю беларускага народа?

отец Илларион: Я слухаю сваіх прыхажан і па меры сіл дапамагаю ім.

Янка Микалаевич: Вы ня слухаецеся беларускага актыву, а менавіта ён выражае волю народа!

отец Илларион: Да не поддамся искушению мира суетного, но воздам Богу богово.

Янка Микалаевич (неуклюже достаёт из кобуры под пиджаком пистолет,[11]2 целится в отца Иллариона): Вы арыштаваны, айцец Ілларыён.[12]3

отец Илларион (испуганно): Вы не имеете права.

Янка Микалаевич: Маю ўсе правы. Зараз тут будзе штандартенфюрер Гессен, вось яго ахове Вас і здадзім.

отец Илларион: Я буду жаловаться.

Янка Микалаевич: Каму хочаце. Дык Вы па-ранейшаму адмаўляецеся выконваць волю народа?

отец Илларион: Саступаючы грубай сіле....

Янка Микалаевич (прерывает): Так, ці не?

отец Илларион: Выканаю, усё выканаю.

Янка Микалаевич (не переставая целится): Абяцаеце?

отец Илларион: Абяцаю.

Янка Микалаевич (показывает пистолетом на свой стол): Запішыце абяцанне.

отец Илларион садится за стол, пишет. Янка Микалаевич мерит шагами комнату, сложив руки на груди, пистолет при этом продолжает держать в правой руке.

Янка Микалаевич (себе): Гаворыш, па зубам нікому ня даў. Так-так, дружа Тарас. Я ім пакажу, як я ўмею бараніць беларускія інтарэсы, пакажу, на што здольны дзеля Бацькаўшчыны. (отцу Иллариону) Напісалі?

отец Илларион: Так.

Янка Микалаевич берёт бумагу, читает, прячет в стол, довольно ухмыляется. Потом прячет пистолет в кобуру (с первой попытки).

Янка Микалаевич: Хадзем, айцец — я праважу Вас да выхаду.

Янка Микалаевич и отец Илларион выходят. Заходят двое немецких солдат, наспех обыскивают помещение.

1-й солдат: Ist mit Ihnen alles in Ordnung.[13]4

2-й солдат: Gehe weiter.[14]5

Немецкие солдаты выходят.

Мужской голос из кулис: Ausweis. (пауза) Waffen. (пауза) Drehe.[15]6

Входит Тарас Викентьевич.

Тарас Викентьевич (себе): Уже начали забирать оружие и обыскивать. С минуту на минуту явится. Оля, наверное, с Ириной. Сейчас её тут не будет. Хорошо. (садится за стол)

Женский голос из кулис: Ausweis. (пауза) Waffen. (пауза) Drehe. 7

Входит Ольга, проходит к заднику и садится за маленький стол. Они с Тарасом Викентьевичем обмениваются взглядами. За кулисами слышен топот тяжёлой солдатской обуви. Входит Гессен, вокруг него вьются Максим Карлович и Янка Микалаевич. Все трое проходят к столам буквой Г. Вместе с ними входит и останавливается у самой кулисы немецкий солдат вооружённый винтовкой с примкнутым штыком.[16]8

Тарас Викентьевич, Ольга (вскакивают и вытягивают руки в фашистском приветствии): Heil Hitler!

Гессен (отвечает им быстрым жестом): Heil (Тарас Викентьевич и Ольга садятся)

Максим Карлович (Янка Микалаевич пералельно переводит Гессену, но тихо, зрители разобрать его слов не могут): Дык зразумела, з такім падыходам гэты самы Янковіч грае больш на руку жыда-бальшавікам, чым вялікаму Райху.

Во время речи Максима Карловича Ольга роется в столе, достаёт из ящика и кладёт рядом с машинкой кипу бумаги. На неё никто не обращает внимания.

Максим Карлович (продолжает): Увесь беларускі актыў добра разумее, што у сённяшніх абставінах ад кожнага патрабуецца найбольшая самаадданасць у служэнне адзінай вялікай справе. А некаторыя, якія не хочуць так сябе паводзіць і дзейнічаюць на карысць асабістаму эгаізму не адносяцца да беларускага актыву і павінны быць пакараны па ўсёй жорсткасці….

Ольга резко выхватывает из ящика стола пистолет.

Ольга: За Родину! За Сталина!

Ольга дважды стреляет в сторону Гессена, тот падает, Максим Карлович хватается за грудь и тоже падает. Янка Микалаевич с испуганными видом и поднятыми трясущимися руками отскакивает к заднику. Тарас Викентьевич кидается на немецкого солдата, валит его, они борются на полу. Ольга подбегает и стреляет в немецкого солдата практически в упор, тот перестаёт шевелиться, потом Ольга кидается в кулису, слышен звук запираемого дверного замка. Тарас Викентьевич поднимается. Ольга возвращается на сцену, целится в Янку Микалаевича.

Тарас Викентьевич (опускает руку Ольги с пистолетом вниз): Не надо. Бежим!

Ольга отдаёт пистолет Тарасу Викентьевичу, достаёт пистолет у Гессена, стреляет из него Гессену же в голову. Слышны сильные удары в дверь чем-то тяжёлым. Ольга и Тарас Викентьевич скрываются в кулисе противоположной той, из которой все выходили на сцену. Со стороны «двери» на сцену выбегает другой немецкий солдат.

Солдат: Russische Schweine!![17]9 (расстреливает всё ещё прижимающегося к заднику с поднятыми руками Янку Микалаевича)

За задником слышны выстрелы. Немецкий солдат подбегает к кулисе, в которую убежали Ольга и Тарас Викентьевич, начинает стрелять, целясь вниз. После нескольких выстрелов отшатывается, прислоняется к заднику спиной, держась за грудь (из-под пальцев сочится кровь) и медленно сползает на пол.

Занавес закрывается

Слышна беспорядочная стрельба.

Занавес открывается

Декорации те же. «Трупов» нет. За одним из стоящих буквой Г столов боком к зрителям сидят следователь и переводчик, перед столом стоит Максим Карлович, чуть позади него два немецких солдата (новые, не из прошлой сцены). В процессе разговора переводчик говорит с большим акцентом. Фразы Максима Карловича он переводит следователю тихо, так, что зрителям не слышно. После каждой такой фразы следователь столь же тихо говорит переводчику следующий вопрос, тот произносит его уже громко и по-русски.

переводчик: Так ты говоришь, сердечный приступ случился?

Максим Карлович: Здарыўся, спадар афіцэр.

переводчик: Что? Говорить понятно!

Максим Карлович (запинаясь): Прабачце, так я і гавару на правільнай беларускай мове.

переводчик: Я сотню ваших наречий учить не намерен. Говори по-русски, если по-человечески не можешь!

Максим Карлович: У нашай Самапомачы шмат хто ведае і беларускую, і нямецкую мовы. (видя, что следователь хмурится, торопливо) Как Вам будет угодно. Да, заболело сердце и я потерял сознание.

переводчик: Сбежавшие красные, кто они?

Максим Карлович: Заместитель мой, один из заместителей, Тарас Викентьевич Слуцкий и секретарша.... господи, как её.... не помню. Не помню, честно. Совсем. В списках она точно есть.

переводчик: Не помнишь! С другой стороны двора, под обстрелом попала в солдата в окне!! Кто она?!!

Максим Карлович (вконец перепугавшись): Ей богу не помню. Пришла давно. Довольно. Серая мышь. Сидит, на машинке себе строчит. Её и не видно было. А Тараса хорошо знаю. Студент мой бывший. Я на истфаке вёл, он там учился. Толковый такой. Не закончил, четыре курса успел, потом война. Умный. Здесь хорошо и работал и делал всё.

переводчик: Солдата нашего ранил тяжело на бегу, под огнём, другого в упор убил, без колебаний. И он без боевого опыта?! Не верится!

Максим Карлович: Тарас?

переводчик: Где он служил?

Максим Карлович: Не служил он. У студентов бронь была.

переводчик: Мёртвый красный. Кто?

Максим Карлович: Другой мой заместитель. Янка Микалаевич Пискунич, тоже студент мой.

переводчик: И тоже не служил?

Максим Карлович: Нет, не служил. На одном курсе с Тарасом был, если не ошибаюсь. Да, точно так.

переводчик: Какая должность в подполье?

Максим Карлович: Ой, откуда ж я знаю. Да если б я представлял себе. Предатель, змея....

переводчик (прерывает): У тебя какая? Говори!

Максим Карлович: Что Вы? Я?? Никогда. Ни за что бы не.... Я же с первых дней....

переводчик (прерывает): Друзья-студенты прошли подготовку в Москве и засланы обратно сюда. Ты их прикрыл по старой памяти, помог внедрится. (не дав Максим Карлович ответить, продолжает) Кто та секретарша, отлично знаешь — комиссар из Москвы. Потому такой провал у тебя в памяти. Советую сознаться и раскаятся.

Занавес закрывается

Максим Карлович (голос из за занавеса): Я не мог бы так. Неправда. Честно....

Занавес открывается

Виден задник с изображением разрушенного города. Он находится гораздо ближе к зрителям, чем предыдущие, скрывая от зрителей большую часть сцены. Через сцену проходят 2 полицая с винтовками на плечах, некоторое время после этого за кулисами слышен их топот. После этого на сцену, обнявшись и пошатываясь выходят Сергей и Робин.

Робин (затягивает песню): По долинам и по взго…

Сергей (хлопает его по спине): Не, ну ты соображай вообще, что творишь!

Робин: Ты меня уважаешь?

Сергей: Очень! Вот жил до сих пор и не знал, какой хороший человек есть на свете.

Робин: Понимаешь, душа у меня болит. Мне спеть надо.

Сергей: Так давай споём. (затягивает) Вечерний звон…

Робин (подхватывает): Вечерний звон…

На сцену выходят 2 полицая с винтовками на плечах.

1-й полицай: Кто такие?

Сергей: Да тутэйшыя мы.

2-й полицай: Много выпили?

Робин: А шо?....

2-й полицай (бьёт ему в зубы): Да ни шо!

Полицаи бьют Робина и Сергея прикладами, упавших продолжают бить прикладами и ногами. На сцену выходит 3-й полицай.

3-й полицай: Вы шо, совсем?

Полицаи перестают бить Робина и Сергея, вытягиваются перед вновь появившимся по струнке.

1-й полицай: А шо они… того?

2-й полицай: Да, начальник, они… этого.

3-й полицай: А шо, совсем?

2-й полицай: Гадом буду.

3-й полицай: Ладно. За мной шагом марш.

Полицаи уходят со сцены.

Робин: Ты живой?

Сергей: Не полностью. Пошли отсюда.

Робин: Пошли.

Сергей: А куда?

Робин: Пошли, покажу.

Сергей и Робин с трудом поднимаются.

Задник с изображением разрушенного города поднимается

За ним оказывается комната квартиры с обшарпаными стенами. В центре сцены стол с двумя стаканами и бутылкой самогона, ближе к зрителями и правее — застеленая кровать. Сергей и Робин ковыляют к столу, садятся за него, Робин наполняет стаканы.

Сергей (поднимает стакан): За наше, ай (хватается свободной рукой за бок), здоровье!

Выпивают. На сцену выходит Миновна.

Миновна (Робину): Мишка, а ты шо с работы збёг?

Робин: Да гори оно…

Миновна (показывает на Сергея) Это хто?

Робин: Хороший человек, Миновна, Очень хороший.

Миновна (окидывает взглядом их обоих): Схожу-ка я лучше на рынок.

Миновна уходит. Робин наполняет стаканы.

Робин: Ну, ты — мировой мужик. И пойла знаешь где достать не поганого.

Сергей: А шо, я ж тутэйшы. Утром друг денег дал.

Робин: Ну, давай!

Сергей: Не-е. Нельзя без тоста. Мы ж не алкаши какие.

Робин: Валяй.

Сергей: Ну, за… Слушай, а хозяйка твоя как? Ничего себе?

Робин: Нормальная тётка.

Сергей: Ну, за неё.

Робин: Слышь, Миновна?! За тебя пьём!

Миновна (из-за кулис): Больно надо!

Сергей и Робин выпивают.

Робин: Миновна! А есть, чем закусить?!

Миновна выходит с большой корзинкой и с покрытой платком головой, кладёт на стол несколько луковиц.

Миновна: Вот не было же такой напасти.

Миновна уходит. Сергей и Робин занюхивают луковицами. За кулисами слышно, как хлопает дверь. Робин наполняет стаканы.

Робин: Ну, за скорейшую победу коммунизма!

Сергей: А няхай.

Сергей и Робин выпивают. Робин неожиданно нагибается к столу, кладёт голову на руку и рыдает.

Сергей (гладит Робина по голове): Мишаня, ты чего? Всё хорошо, успокойся.

Робин (отпихивает руку Сергея и продолжая плакать): Ничего не хорошо! Ты понимаешь, она же не уйдёт!

Сергей: Уйдёт, Мишаня. Всё уходит в этой жизни.

Робин (поднимает скривившееся от рыданий лицо): Не уйдёт! Центр города, куча солдат. Она задание выполнит, убьёт его, а потом и сама погибнет! Я говорю, говорю этому Григорию, нельзя пока ликвидировать, онане уйдёт. А он как заладил своё! По стойке смирно поставил, ты представляешь? И приказ дал такой, что не попрёшь наперекор. А я её люблю! Понимаешь, Серёга, я такой ещё не встречал и больше не встречу. Как я после этого жить буду?! (снова с рыданиями роняет голову на стол)

Сергей: А может сказать ей, что не нужно убивать. Тогда и её не убьют. Пусть все живут.

Робин (встаёт, нависая над столом и пристально смотрит в лицо Сергею): Ты что, гад, фашистов защищать вздумал! Рудольф Гессен — это штандартенфюрер СС! Знаешь сколько нашей крови на его руках?!

Сергей (успокаивающе хлопает Робина по плечу): Успокойся. Я же в доску свой. Я фашистов этих на дух непереношу. Пусть их всех перестреляют сволочей.

Робин (выпрямляется): Я пойду туда. Что я сижу здесь, как сыч?! И либо помогу ей, либо мы погибнем вместе!

Сергей (тяжело поднимается): Я с тобой пойду!

Робин (хлопает Сергея по плечу): Спасибо, товарищ. Так держать!

Сергей: Дай мне маузер.

Робин (машет в воздухе указательным пальцем): Не-е. Маузера нет.

Робин идёт к кровати, откидывает одеяло и простынь, запускает руку в дырку в матрасе.

Робин: Вот, есть наган (достаёт), и есть парабеллум (достаёт) — мировая штука, хоть и фрицевская.

Сергей (бьёт кулаком по столу): Маузер хочу! Ваше слово, товариш Маузер!

На сцену выходит Григорий.

Григорий (Сергею): Хотеть ты будешь бабу, да она тебе не даст.

Робин: О товариш капитан. А Вы чего здесь?

Сергей: Шо, правда капитан? Совецкий?

Григорий (резко толкает Робина, тот падает на кровать): Ты бы ещё по фамилии меня назвал, пьяный дурак. Хорошо, ты её не знаешь.

Сергей: Слышь, ты на Мишаню не того…

Григорий (Сергею, даже не поворачиваясь к нему): Смолкни! (Сергей опускается на стул):

Робин (поднимаясь): Да я тя щас.

Григорий: Смирно! (Робин вытягивается по стойке смирно) Вы что здесь устроили? Вы же только что раскрыли операцию невесть кому. Тайник с оружием раскрыли. Хорошо ещё квартирная хозяйка раньше вышла, я её у рынка встретил. А если он (показывает на Сергея) к фашистам сейчас пойдёт? Или вот так по пьяни кому разболтает?

Робин: Серёга — хороший человек.

Григорий (в упор смотрит на Робина): Вы про правила конспирации слышали когда-нибудь? Его же по хорошему убить надо — слишком много знает.

Небольшая пауза. После неё Робин хватает с кровати один из пистолетов и целится в Сергея. Григорий выхватывает у Робина пистолет и кидает обратно на кровать.

Григорий: Во, дурак. Услышат.

Робин кивает, берёт подушку и молча идёт к Сергею.

Сергей (со смехом): Ты шо удумал?

Робин рывком кидает Сергея спиной на стол, одной рукой наваливается ему на грудь, второй прижимает подушку к лицу. Григорий поскакивает к столу, отпихивает Робина, снимает подушку с лица Сергея. Сергей откашливается, сползает на пол и спиной ползёт от Робина к зрителям.

Григорий: Жалко человека. Не шпионил же.

Робин (хватает Сергея за грудки и поднимает): Так чо делать с этим будем?

Григорий: В отряд возьмём. Там будет под присмотром, никого не выдаст.

Робин: А дело говорите. (отпускает Сергея)

Сергей (испуганным и совсем уже трезвым голосом): Какое в отряд? Вы что? Какой из меня партизан? И я стрелять-то не умею.

Робин: Не умеешь — научим, не хочешь — заставим.

Григорий: Пойдём. Мы тебе там и маузер дадим. Теперь ведь тебе только две дороги: или с нами, или (показывает на подушку)

Робин (сурово): Пойдёшь?

Сергей: По… по… пойду.

Робин (идёт к кровати): А я туда. (Григорию, беря один из пистолетов) И Вы меня не отговаривайте.

Григорий: Пить надо меньше. Там стрельба почти час назад была.

Робин: Да ну.

Григорий: Так что Литтл Джону Вы либо уже не поможете, либо она отсиживается где-то и придёт сюда, как и условлено.

Робин (садясь на кровать, упавшим голосом): Не пришла до сих пор, а дороги тут минуты две. Убили.

Григорий: Не несите чушь. Может, спряталась где в руинах и потом сюда придёт. Или сразу из города выйдет, тогда дадим знать. А пока приказываю ждать здесь, и спрятать оружие. А то хозяйка скоро вернётся.

Григорий подталкивает в спину Сергея, оба выходят.

Перед декорацией комнаты опускается задник с изображением леса

На сцену выходят Григорий и Пимен. Разговаривая, они прохаживаются по авансцене, в какой-то момент останавливаются.

Пимен: Так что, до сих пор не вернулась?

Григорий: Нет, Ольги в расположении отряда пока нет.

Пимен: Литтл Джона, Григорий, пока операция не закончена — Литтл Джона.

Григорий: Согласен. Виноват.

Пимен: Говорите, её не взяли и не убили на месте?

Григорий: Её разыскивают по всему городу, на каждом столбе по фотопортрету повесили. Так блефовать немцам не к чему.

Пимен: Схоронилась, небось, в руинах и думает ночью выбраться.

Григорий: Ночью опасно. Комендантский час, для патрулей любой подозрителен. А Литтл Джона теперь все они в лицо знают.

Пимен: Так это мы с Вами понимает. Или померла от ран в этих же руинах.

Григорий: Типун Вам на язык.

Пимен: Но такое возможно.

Григорий: Может она уже до конспиративной квартиры добралась. Её там ждёт Робин.

Пимен: Там грим и новые документы. Они были бы уже здесь.

Григорий: А может, он наконец решился и в итоге они там на ночь остались. У Робина настрой подходящий.

Пимен: Он что там, принял для храбрости?

Григорий: Дел не натворит, не волнуйтесь.

Пимен: Мужик, тоже мне. Всему отряду давно всё ясно, а он так и не признался.

Григорий: Кстати, надо его ещё раз проведать. А то от самогонки-то дел не натворит, а от отчаяния, если она не пришла всё же…

Пимен: Осторожней. Там явно на каждом углу документы требуют.

Григорий: Вы же знаете, они у меня железные.

Григорий уходит. На сцену выходит Сергей.

Сергей: Тихонов пришёл, товарищ командир.

Пимен (строго): Приходить ты после войны в клуб будешь. По Вашему приказанию явился, надо говорить.

Сергей: Так точно.

Пимен: Бондаренко тебя ещё не научил?

Сергей (жалобно): Я у него всего пару часов в обучении.

Пимен: Достаточно. Отставить нюни. Сми-ирно. (Сергей выполняет). Так, этому, вижу, научил. Он объяснил, кто ты теперь?

Сергей: Так точно, заучка ё….

Пимен (прерывает): Отставить! Ты — боец партизанского отряда, народный мститель.

Сергей: Извиняюсь.

Пимен: Виноват, надо говорит. (некоторое время прохаживается перед Сергеем) Вот как тебя такого к идеологическо-воспитательной работе привлекать?

Сергей (пожимает плечами): Не привлекайте.

Пимен (передразнивает): Не привлекайте. Мне человек там нужен. А ты и историю партии учил, и исторический материализм. Проходил же ты их?

Сергей: Проходил. По большей части, мимо проходил.

Пимен (после некоторых раздумий): Ладно, иди. Скажу Бондаренко, чтобы всерьёз за тебя взялся.

Сергей (жалобно): Может, не надо?

Пимен: Иди, давай.

Сергей уходит.

Пимен (смотри в зрительный зал, но поверх голов): Вот так, курва мать, и живём, товарищ Сталин.

Пимен уходит.

Задник с изображением леса поднимается

За ним оказываются также декорации леса. По сцене разбросаны небольшие сухие веточки. Объемными сделаны огромный валун в центре сцены, покрытая мхом кочка перед ним и старый пень неподалёку. На кочке, прислонившись спиной к валуну, сидит Тарас Викентьевич с бледным лицом, Ольга перевязывает ему плечо. Рядом лежит пиджак Тараса Викентьевича. Освещение имитирует сумерки.

Ольга: Ну вот. Вроде, ничего важного не задето.... Надеюсь.... И пуля навылет прошла. (заканчивает перевязку)

Тарас Викентьевич: Знобит меня что-то.

Ольга: Много крови потеряли. (немного отстраняет спину Тараса Викентьевча от валуна и накидывает ему на плечи его пиджак)

Тарас Викентьевич (вдевает руки в рукава): Пожалуй.

Ольга: Ничего, через пару дней должно стать лучше. (Подумав) Очень надеюсь.

Тарас Викентьевич: Что ты дальше думаешь делать?

Ольга (без паузы, явно продумав всё до этого): Пересидим здесь немного, ночи пока тёплые, но и костёр разводить будем. Потом пойдём. У меня троюродная тётка под Осиповичами. Родня дальняя, но я до войны часто там гостила. Мы хорошо ладили. Она нас, думаю, примет. Будем идти не торопясь…

Тарас Викентьевич: Оля. (пристально смотрит на неё)

Ольга: Что? (поворачивает голову и отвечает таким же пристальным взглядом)

Тарас Викентьевич: Ты решила не возвращаться к своим?

Ольга: Вас там убьют.

Тарас Викентьевич: Я и не пойду.

Ольга (садится на пень рядом): Так как же Вы один?

Тарас Викентьевич: Как-нибудь. За ночь оклемаюсь, а с утра помаленьку.

Ольга (качает головой): С такой потерей крови, да если пойти уже завтра… Вы никуда так не дойдёте.

Тарас Викентьевич: А тебе дезертирство припишут и если поймают, нас обоих к стенке поставят.

Ольга (неожиданно легко): Ну, и поставят. (пауза) Я думала, из того кабинета сегодня живой не уйду. Здесь шансов больше. Как нас поймают? Они не знают, где мы.

Тарас Викентьевич (полушутливо): Так ты решила меня спасти?

Ольга: А Вы меня?

Тарас Викентьевич (снова серьёзно): Спасибо тебе. Только давай на «ты», наконец. Я не настолько тебя старше.

Ольга: Начальство, всё же.

Тарас Викентьевич: Был. (достаёт удостоверение, раскрывает его, смотрит пару секунд, а потом откидывает (но не за кулисы)) А теперь?

Ольга (смотрит на него немного лукаво): А теперь скорее подчинённый.

Тарас Викентьевич: Во-о-от. (пауза) Странно, как ты пистолет-то там спрятала?

Ольга: Заранее принесла и в ящике спратала за дощечкой, получилось, как в двойной задней стенке.

Тарас Викентьевич: Находчиво.

Ольга: Стараюсь. (пауза) Костёр надо разводить, пока не стемнело. (встаёт)

Тарас Викентьевич: Да, правильно. Сейчас. (поджимает ноги, чтобы подняться)

Ольга (кладёт ему руку на здоровое плечо и не даёт подняться): Сидите, Вы.

Тарас Викентьевич: Оля.

Ольга: Извини. С костром я сама неплохо справлюсь. А ты посиди. Чем быстрее оклемаешься, тем мне же легче будет. (начинает собирать хворост)

Тарас Викентьевич: Еду у местных покупать надо будет. А я только утром всё из карманов другу выгреб. (хлопает себя по карманам) Да, совсем всё.

Ольга: У меня немного. Я не рассчитывала.

Тарас Викентьевич: Вот же ш… Думал, до вечера ничего не надо, дома-то у меня нормально осталось…

Ольга: Ничего. Сейчас не зима, да и люди — не звери.

Тарас Викентьевич: Ну, да. (пауза) Хорошо стреляешь, кстати.

Ольга: Спасибо. И ты. Этому на ходу прямо между глаз попал.

Тарас Викентьевич: Новичкам везёт.

Ольга: Новичкам?

Тарас Викентьевич: Впервые в жизни стрелял в настоящего человека. Да и по мишеням до этого не очень упражнялся. Веришь?

Ольга (кладёт сорбанный хворост не далеко от валуна и не поднимается, а пристально смотрит в лицо Тарасу Викентьевичу): А зачем сейчас на немца кинулся? Почему ты меня спас?

Тарас Викентьевич (после паузы): Знаешь, в беспросветном мраке нашей конторы, ты всегда была для меня лучиком света.

Ольга: И ты для меня. (пауза) И после этого, ты думаешь, я тебя оставлю и уйду? (поднимается и расхаживает по сцене) И я новичок. Почти. В первое лето собрали немцы нас, сажают в вагоны, в Германию везти. Тогда попался мне под руку какой-то прут, я им одному в живот…., лицо и сейчас помню. А потом задания были не те, стрелять не надо было. Здесь просто повезло с этим в окне. Думала, просто заставить его спрятаться.

Тарас Викентьевич: Говорю же, новичкам везёт.

Ольга (с усмешкой): Получается!

Тарас Викентьевич: Только к твоим родственникам нам нельзя. К моим тоже.

Ольга: Почему это?

Тарас Викентьевич: Их проверить могут. Гессен — не рядовой и даже не оберлейтенант. Проверять будут всю родню и друзей, о которых знают.

Ольга (испуганно): Что значит «проверять»?

Тарас Викентьевич: Просто проверять, думаю. Хватать и вешать будут первых попавшихся.

Ольга (хватается руками за голову): Из-за меня. Как думаете, сколько?

Тарас Викентьевич: Не знаю. Много.

Ольга: Ну почему же они так? Это подло!

Тарас Викентьевич: Подло, конечно. А Вы почему? Прости. Начальство твоё. Понимали же, что будут вешать. Не первый раз.

Ольга (встаёт и горделиво выпрямляется): Конечно. Лучше всего как в Самапомачы. Не воевать ни за тех, ни за этих, создавать вид деятельности и не марать рук. (пауза) Почему ты пошёл в то болото? Понятно же было, что фашистам идёшь служить. Почему не ушёл, если было так тошно? А ведь было, я видела.

Тарас Викентьевич: До войны с комунистами тоже было тошно. Я привык.

Ольга: Не понимаю.

Тарас Викентьевич: Да всё ты понимаешь! Не на луне же ты жила.

Ольга (удивлённо): Нет, не понимаю. Мы жили мирно и счастливо, работали ради светлого будущего. За то, чтобы такую жизнь вернуть, мы сейчас и боремся.

Тарас Викентьевич: В стране до войны было, как в трамвае: половина сидит, остальные трясутся. На факультете половину преподавателей позабирали. За что? Все враги народа? Никто к военному ведомству отношения не имел, возможности вредить не было. Кто сказал неосторожное слово на лекции, кто просто на беду учился до революции и в своё время не сообразил уехать!

Ольга (её удивление растёт): За одно слово??

Тарас Викентьевич: За одно. И не обязательно «Сталин-дурак». Любую фразу могли толковать странно. Многих друзей моих увезли чёрные воронки. Их самих, их родителей. За намерения, за слова. Мы постоянно боялись, что приедет воронок. Чумная колесница. Страшная чёрная машина. Он появлялся обычно ночью, чтобы общие масштабы скрыть. Приехал раз, остановился во дворе. Забрали соседа. Приехал другой — другого соседа. Нас минуло каким-то чудом. Бывало, дописываешь курсовик, опаздываешь, три дня не спишь, потом, наконец, сдаешь и сваливаешься. Но как бы крепко не спал, от звука мотора вскакиваешь: а вдруг на этот раз не пронесёт.

Ольга (неуверенно): Может, так нужно…. стране.

Тарас Викентьевич: Власти нужно. Чтобы боялись. Чтобы не смели поднять голову и взглянуть на то, как живут люди.

Ольга (ещё более неуверенно): Партия служит народу. Возможно, кого-то взяли по ошибке… Но это ошибка.

Тарас Викентьевич: «Уничтожение мальчиков-младенцев было необходимо; надо же понимать монархические интересы справедливого Ирода. Вот то, что вместе с ними убили четырёх девочек — вопиющая несправедливость, о которой немедленно должно быть доложено кесарю». Талантливый один человек так говорил.[18]10 А в интересах фрицев евреев истребить! Интересы у всех свои, невинным жертвам от этого не легче.

Ольга: Это неправда! Сколько людей работало в НКВД? Что, все только и мечтали, как бы получше запугать народ?! В этом не смысла!

Тарас Викентьевич (с усмешкой): Смысл был. У всех свои интересы. Чем больше рвения, тем лучше карьера, чем больше посадишь, тем больше чин. Там тоже, думаю, свой план, как на заводе. Я слышал, была такая якобы антисоветская группа — всем по 14 лет от роду. Как возраст подошёл для уголовной ответственности, так их под суд. Причём по приговору получалось так, что сколачивать группу лидер начал лет с семи.[19]11 Выслужиться охота всем, значит, угождать надо начальству, иначе никак в нашей стране.

Ольга садится, обхватывает руками колени и кладёт на колени голову. Долгая пауза, слышно только пение птиц.

Тарас Викентьевич (тихо): Оля, прости… Я не хотел…

Ольга поднимает голову.

Ольга: Скажи. Скажи честно. Неужели всё это действительно правда?

Тарас Викентьевич: Правда

Пауза. Ольга встаёт.

Ольга: Тогда тем более, зачем мне возвращаться в отряд?

На сцену выбегают Робин и Григорий. Видно, что Робин практически протрезвел.

Робин: Оля! Наконец-то! Почему на квартиру не пришла? В отряд в конце концов?! (указывает на Тараса Викентьевича) Это кто?

Ольга: А вы почему так хорошо «прикрыли». Легла бы там, если бы не Тарас Викентьевич (указывает на Тараса Викентьевича).

Робин: Командир запретил прикрывать. Центр города. Пришлось так, сама понимаешь — иначе нельзя.

Ольга: Вот скажи мне, только честно, кто отдавал приказ о ликвидации Гессена?

Григорий: Центральный штаб партизанского движения. Некуда выше.

Ольга: Но не лично товарищ Сталин?

Григорий (Робину): Ты какой лапшы девушке на уши навешал?

Робин: Иначе бы ты не пошла. А неподчинение приказу.... (выразительно смотрит на Григория)

Ольга: Видеть тебя не хочу больше. (демонстративно поворачивается к Робину спиной) Как вы вообще нас нашли?

Робин: Случайно. Просто повезло.

Ольга (снова резко поворачивается к Робину лицом): Ты ж меня бросил там! Вначале обманул самым наглым образом, а потом бросил!!

Робин (соображая): Подожди.

Ольга: Что «подожди»? Зачем было врать?!! Думал, я струшу, если ты правду мне скажешь?!! (подходит к Робину и тычет ему указательным пальцем в грудь) Знаешь, кто ты после этого?!! (принюхивается) Ты что, пил? (снова принюхивается) И сильно, я смотрю. Это ты так храбрости набирался, меня прикрывать?

Робин: Так, это вы тут уже пару часов вдвоём?

Ольга (с вызовом): Имеем право. А тебе чего?

Робин: Да, ничего, Оленька, только…

Григорий (прерывает): Отставить. Сцены ревности до лагеря подождут. (Ольге, указывая на Тараса Викентьевича) Уточним, это свой?

Ольга: Конечно, свой. Без него не выбралась бы. Как уходили, он двоих фрицев застрелил…

Григорий (прерывает): И росказни тоже до лагеря отставить. Взяли раненного и пошли.

Робин: Минутку. При всём уважении, товариш капитан, надо разобраться, что это за «свой». (Тарасу Викентьевичу) Ты кто такой, Тарас, не помню как там дальше?

Тарас Викентьевич: Я здешний.

Робин: А полицаи что, из Африки приехали? Говори толком!

Григорий: Ты из себя особиста-то не строй. На то Никаноров есть.

Ольга: Да свой он. Ещё раньше людей из гетто помогал выводить. Может, кто даже к нашему отряду прибился.

Робин замечает лежащее на сцене удостоверение Тараса Викентьевича, резким движением поднимает его, открывает, смотрит и показывает Григорию. Тот отходит немного назад и на дальнейшее смотрит до определённого момента безучастно, сложив руки на груди.

Робин: Вот он какой свой!

Григорий: Да, не думал.

Григорий отходит немного назад и на дальнейшее смотрит до определённого момента безучастно, сложив руки на груди.

Ольга (с волнением, которое не получается скрыть): Я месяц назад его завербовала.

Робин: Врешь! Доложила бы мне, если бы правда. А сейчас на ходу выдумываешь.

Ольга (со слезами): Это правда.

Робин: Всё, капут тебе, Тараска.

Робин достаёт парабеллум, целится в Тараса Викентьевича. Тарас Викентьевич пытается достать из кармана свой пистолет, но делает это неулюже, Робин успевает подскочить, выхватить у Тараса Викентьевича пистолет и отбросить его в сторону. Ольга с криком повисает на руке Робина, но тот бьёт её ногой в солнечное сплетение и Ольга падает рядом с Тарасом Викентьевичем, ловя ртом воздух.

Робин: Не лезь, Олька, не то сама под трибунал пойдёшь за сочувствие к врагу народа.

Робин приставляет парабеллум к голове Тараса Викентьевича. Тот зажмуривается и весь съёживается.

Робин (Ольге): Погляди на своего хахаля нового. Обделался, небось, уже.

Робин нажимает на курок, но вместо выстрела слышится только щелчок осечки.

Робин: Халтура фрицевская!

Робин со злостью широким движением с разворотом отбрасывает парабеллум и достаёт наган, но поднять его не успевает: Ольге хватает времени достать свой пистолет. Ольга стреляет в Робина много раз, пока вместо выстрелов не начинаются щелчки. Робин роняет наган и оружие. Ольга кидается на Робина и начинает с остервенением бить его рукоятью пистолета по голове. За это время Григорий успевает расстегнуть кабуру и взяться за пистолет, но не спешит его доставать. Ольга наконец поднимает взгляд на Григория и хватается за наган Робина. Тарас Викентьевич берёт Ольгу за руку и не даёт ей поднять наган.

Тарас Викентьевич: Не надо. Он давно бы нас пристрелил, если бы хотел.

Григорий: Верно мыслишь.

Ольга оставляет наган и поднимается. Григорий убирает руку от пистолета, достаёт из внутреннего кармана флягу.

Григорий: Боевого товарища надо бы помянуть.

Ольга и Тарас Викентьевич внимательно и недоумённо смотрят на Григория. Григорий достаёт из внутреннего кармана флягу.

Григорий: Хороший был боец, но в целом, если честно, дрянь-человек. (отпивает из фляги)

Григорий подходит к Ольге и протягивает ей флягу.

Ольга: А ведь я сволочь эту когда-то любила. Зря. (отпивает)

Ольга протягивает флягу Тарасу Викентьевичу. Тот отпивает молча. Григорий берёт флягу и выплёскивает немного содержимого.

Григорий: Бывайте. Надеюсь, хватит ума на шоссе не соваться и до поры до времени деревни стороной обходить? (закрывает флягу и прячет во внутренний карман)

Тарас Викентьевич: Авось не пропадём. Спасибо Вам.

Григорий уходит.

Перед героями и объёмными декорациями опускается задник с изображением леса

На сцену выходят Григорий и Пимен. Разговаривая, они прохаживаются по авансцене.

Пимен: Скажите, Григорий, Вы служите нашей партии за страх, или за совесть?

Григорий: За совесть, конечно.

Пимен: И даже после допросов в НКВД и ГУЛАГА?

Григорий: Ошибки всюду бывают. Следователя того уже расстреляли, вместе с Ягодой.

Пауза

Григорий: А Вы, Пимен, пройдя Гражданскую, а потом столько полярных экспедиций, Вы уж точно служите за совесть?

Пимен: Когда как.

Григорий: Вы видели самое начало советской власти. Надежды. Победы. Деньги тогда чуть не отменили. Белых мы били. Светлое тогда было время, я помню.

Пимен: Вам в 17-м 10 лет было. Что Вы помните?

Григорий: Многое. Баррикады на улицах и стрельба. Юнкера лежат за брёвнами, а мы с чердаков закидывает их камнями и на утёк. Всю Москву поперегораживали. На Красной площади и то будто свалку остроили.

Пимен: И тогда по-разному было. И тогда не всегда за совесть.

Пауза. Оба останавливаются и поворачиваются лицом к зрителям.

Пимен: Что в центр напишем?

Григорий: По существу. Операция «Баллада» прошла успешно. Штандартенфюрер Рудольф Гессен ликвидирован. Также уничтожено несколько предателей Родины.

Пимен: Агентов Робина и Литтл Джона представим к награде посмертно. Действительно посмертно?

Григорий: Абсолютно точно, можете не сомневаться. (оба невесело усмехаются)

Занавес закрывается

На обложке револьвер системы Нагана и пистолет Р 08 «Парабеллум», играющие определённую роль в пьесе.

[1]А. С. Грибоедов «Горе от ума»

[2]Здесь речь идёт о режиссёрском дебюте Лени Рифеншталь «Голубой свет» (Leni Riefenstahl «Das blaue Licht») 1932 года.

[3]Кан Кикути «Отец вернулся» 1917 год.

[4]Написано по мотивам эпизода воспоминаний // Гісторыя Беларусі в 6т — т.5.

[5]Немецкая калька русской фразы «Славится он во веки веков».

[6]Русские слова и несогласованность предложения здесь задуманы автором.

[7]Такой случай с опорой на свидетельства очевидцев описан в книге: Л.Смиловицкий «Катастрофа евреев в Белоруссии в 1941-1944 гг.» — Телль-Авив, 2000.

[8]Имеется в виду разговор полковника Анджея Кмитица с гетманом Янушом Радзивиллом в романе Г. Сенкевича «Потоп».

[9]Такие конные «летучие» антипартизанские отряды упомянуты в мемуарах Д. Космовича. Он же пишет, что на сторону профашистских сил переходили бывшие партизаны. Примечательна его фраза: «Да самага канца ваенных дзеяньняў у Беларусі не было выпадку пераходу Бранскага й Смаленскага ОД (подчинённые фашискому командованию вооружённые отряды, состоявшие из местных жителей — пояснение автора пьесы) і ягонага каманднага складу да лясных маскоўскіх бандаў». Значит даже он признаёт, что впринципе такие случаи были и не так уж редко, просто не под Брянском и Смоленском.

Касмовіч Дз. “За вольную і сувэрэнную Беларусь” — Вільня, 2006. — с.153-156.

[10]Имеется в виду Автокефальный Всебелорусский Православный собор, начавший работу 30 VIII 1942 и объявивший о создании соответствующей автокефальной церкви.

Касмовіч Дз. “За вольную і сувэрэнную Беларусь” — Вільня, 2006. — с.163-177.

Впрочем, вопроса о языке в данной главе Д.Космович не касается, потому автором тезисы о богослужении на церковнославянском, но проповеди и законе Божьем на белорусском языках взяты из письма генерального комиссара Беларуси митрополиту Пантелеймону от 3 X 1941 (там же с.126-127).

[11]Работникам коллаборационистских организаций официально выдавали оружие.

[12]В подобную сцену не верится, но именно такую описывает в своём исполнении тот же Д.Космович.

Касмовіч Дз. “За вольную і сувэрэнную Беларусь” — Вільня, 2006. — с.126.

[13]Всё в порядке (нем.)

[14]Пойдём дальше (нем.)

[15]Документы. Оружие. Повернитесь. (нем.)

[16]На самом деле далеко не все солдаты III Рейха были вооружены автоматами, большая часть — винтовками.

[17]Русская свинья. (нем.)

[18]Приблизительно такие слова говорил Е.Шварц. Тарас Викентьевич, живя в БССР и не будучи близким другом сказочника, не мог это слышать лично, но автор делает предположение, что остроумная тирада пошла в народ.

[19]Такой случай, судя по лекции В.И. Меньковского, действительно произошёл. Правда, он был слишком вопиющим. Скоро подростки оказались на свободе, а те, кто их осудил — под следствием, но вообще в те времена дела пересматривались редко.