Действие первое (II часть)

Уходят за занавес

Занавес открывается

Декорации изображают контору колаборации (на заднике изображены хорошие обои, шкафы, за окном зеленеющие деревья, на стенах плакаты). Столы теперь без чашек и чайника. Возле каждого стола стоит по стулу, за столом возле задника сидит Ольга и печатает на машинке. Входит Тарас Викентьевич.

Тарас Викентьевич: Добрай раніцы, пчолка наша.

Ольга: Добрай раніцы, Тарас Вікенцьевіч. Дзякуй Вам вялікі за таго доктара, Іра ўжо на нагах, сёння на працу выйшла.

Тарас Викентьевич: Ды няма за што. (садится за стол, достаёт из его ящиков бумаги, авторучку) Я бы лепш паслухаў пра ўчарашні фільм, а то не паспеў на сеанс.

Ольга: Ой, як шкада. Там такія горы, вось бачыш іх і, здаецца, падаць з іх прыйдзецца тыдзень, але з вяршыны відаць паўсвету. А дзяўчынка гэтая ліха так па іх скача, сама здымала фільм, сама і скача.[2]1 Рыхфен....

Тарас Викентьевич: Ріфеншталь. Вядомы рэжысёр.

Ольга: Дык аднаго разу яна праміж двух скал падымалася....

Входит Янка Микалаевич. Ольга, переставшая было печатать, снова углубляется в работу.

Янка Микалаевич: Heil Hitler!

Тарас Викентьевич: І табе таксама добрай раніцы.

Янка Микалаевич: Максім Карлавіч ужо прыйшоў?

Ольга: Не было яшчэ.

Тарас Викентьевич: Ён да начальства бег, калі будзе — невядома. Сёння такі шухер. Штандартенфюрер Гессен наведаецца. Чуў?

Янка Микалаевич: Чуў. (садится за свой стол): Слухай, як яны мяне дасталі!

Тарас Викентьевич: Вучні?

Янка Микалаевич: Вядома ж.

Тарас Викентьевич: На дадатковую працу у школе ты сам вызваўся.

Янка Микалаевич: Да калі б я ведаў! Добра табе ў вашым тэатры. Хто ты там?

Тарас Викентьевич: Карандышоў у “Беспасажніцы”.

Янка Микалаевич: І такое ставяць?

Тарас Викентьевич: Граем ужо. Астроўскі. Класіка.

Янка Микалаевич: Дык галоўная роля?

Тарас Викентьевич: Не. Ты што не чытаў? Галоўная там жаночая.

Янка Микалаевич: Рабіць мне больш няма чаго як толькi гэтыя маскалькія брэдні чытаць.

Тарас Викентьевич: Галоўная у мяне будзе ў “Вяртанні бацькі”.[3]2

Янка Микалаевич: Таўстой, што лі?

Тарас Викентьевич: Японскі нейкі аўтар. Не памятаю. Бацька ішоў з сям’і, як кажуць, шукаць шчасця; яго жонка двух сыноў і дачку ледзь выгадавала, жылі цяжка, у беднасці. І вось, аднойчы, калі дзеці ўжо дарослыя сталі, састарэлы бальны бацька вяртаецца: без жытла, без грошай, нічога не дабіўшыся ў жыцці.

Янка Микалаевич: Яго дружна выстаўляюць за дзверы і справядлівасць святкуе перамогу. Не цікава.

Ольга: Мабыць, па справядлівасці так і трэба, але, усё ж такі бацька....

Тарас Викентьевич: Аб тым і споры, аб гэтым і п'еса. Адплаціць яму той жа манетай, ці дараваць. Ладна, працуем.

Янка Микалаевич (не может сосредоточиться, начинает снова говорить): Не, вы толькі ўявіце сабе! Даю ім простую задачу: «Ляцела 5 савецкіх самалётаў. Люфтвафе збіла 3 з іх. Колькі савецкіх самалётаў засталося?» Праходзілі ўжо адніманне. У мінулы раз такую ж самую задачу з яблыкамі рашалі, дык тады ўсё было добра, хорам адказвалі, а цяпер сядзяць, маўчаць. Я на іх глянуў больш строга, так адзін аж заплакаў, але ніхто не ведаў.

Тарас Викентьевич: Мабыць, у каго з iх бацька ў авіяцыі?[4]3

Янка Микалаевич: І ў цябе тая ж думка? Так я і ведаў, паганыя шчаняты! Спачуваюць яны саветам! Прыцісну я іх у чацвер да нагця!! Я з гэтымі, як з людзьмі, я ім душу раскрыў! “Усё лепшае дзецям”! Вісельнікі малыя!!

Тарас Викентьевич: Не псуй дзіцячую псіхіку.

Янка Микалаевич: Ці я ім упраўлю мазгі, ці непатрэбны такія на нашай зямлі!

Тарас Викентьевич: Супакойся. Давай я лепш табе сваё выступленне заўтрашняе зачытаю, а ты падправіш, калі што не так.

Янка Микалаевич: Давай. Не, ну вы гляньце, якія вісельнікі! У лагер іх усіх трэба!!

Тарас Викентьевич: Слухаеш?

Янка Микалаевич: Пачынай.

Тарас Викентьевич (встаёт с листом бумаги в руке, ходит по сцене и читает): Шаноўнае спадарства! Несакрушальны Вермахт вядзе цяжкую і ўпартую барацьбу за шчаслівую будучыню ўсяго прагрэссіўнага чалавецтва. Нацыянал-дэмакратычная партыя, кроў ад крыві, плоць ад плоці арыйскага народа нясе святло цывілізацыі на землі, якія толькі вызвалены ад жыда-бальшавіскага гнёту і пакутуюць ад дзікасці і варварства. Некалькі дзён таму адважныя салдаты Трэцяга рэйха атрымалі вырашальную перамогу ў найбуйнейшай у гісторыі танкавай бітве пад Прохараўкай. Зараз усім разважным людзям зразумела, што пераможны сцяг са свастыкай хутка дойдзе да падпіраючых неба вяршынь Урала.

Янка Микалаевич: Лепей: прамяні вялікай пераможнай свастыкі.

Тарас Викентьевич (немного подумав): Пожалуй. (исправляет и читает снова) ….што прамяні вялікай пераможнай свастыкі хутка дасягнуць падпіраючых неба вяршынь Урала. У такіх умовах кожны павінен разумець сваю адказнасць перад Радзімай.

Входит Максим Карлович с бумагами в руках.

Тарас Викентьевич, Янка Микалаевич, Ольга (вскакивают и вытягивают руки в фашистском приветствии): Heil Hitler!

Максим Карлович (приветствует их тем же жестом): Er ist ber?hmt f?r immer und ewig![5]4 (все садятся) Што Янковіч?

Янка Микалаевич (встаёт): Без змен. Не жадае рабіць, як трэба.

Максим Карлович: Як гэта не жадае?

Янка Микалаевич: Гаворыць: “У мяне сваё разуменне справы, а спадар Шапельгольц не мой начальнік”.

Максим Карлович: Ды як ён смее ісці супраць беларускага актыву, супраць волі беларускага народа?! Трэба пісаць пра яго нашым выратавальнікам!

Янка Микалаевич: Займуся гэтым. Дакладзем сёння непасрэдна штандартэнфюрэру Гессену?

Тарас Викентьевич: Немцы могуць Янковіча і пасадзіць, а мы з ім адну справу робім.

Максим Карлович: Не так як ён трэба прапагандаваць свядомасць беларусаў! Не наш ён чалавек. Янка Мікалаевіч, падрыхтуйце канспект, якія менавіта аргументы мы прадставім штандартэнфюрэру. А Вы, Тарас Вікенцьевіч (Янка Микалаевич садится), што Вы за такое панапісалі ў сваёй прадмове?

Тарас Викентьевич (встаёт): Паказаў вызначальную ролю арыйскай нардычнай стойкасці Адысея ў паспяховым завяршэнні яго вандроўкі.

Максим Карлович: Беларускі пераклад “Адысеі” будзе важнейшай вехай у развіцці ісціна беларускай культуры. А Вы? Што я гаварыў Вам пра вяртанне Лаэртыда?

Тарас Викентьевич: Прадмова ўсяго некалькі старонак, трэба было шмат пра што напісаць.

Максим Карлович (делает ударение на каждом слове, но говорит при этом быстро): Не здяржанне абяцання преступно. И богине гэта не выключэнне.[6]5

Тарас Викентьевич: Але менавіта Афіна падштурхоўвае і Тэлемаха, і Наўсікаю, яна робіць Адысея нябачным у горадзе феакаў і змяняе яго выгляд у палацы з жаніхамі. Ваша ідэя аб вяртанні толькі з-за сваіх доблестяў....

Максим Карлович (кричит с визгом в голосе): Забыли про индуктивный метод?!! Сегодня не актуален кабинетный учёный не видящий дальше носа!! Совсем не умеете головой думать!! (уже спокойнее) Спадар Піскуніч, (Янка Микалаевич встаёт) Вы мне патрэбны.

Максим Карлович, а за ним и Янка Микалаевич уходят за кулисы.

Ольга (осторожно): А Вы зразумелі, пра што ён казаў?

Тарас Викентьевич: Абгрунтаваць гэту тэзу, на яго думку, можна па адной фразе Афіны: “Я ведала, што ты ўсё роўна вернешся дадому”. Максім Карлавіч лічыць, калі час гэтага вяртання для багіні не важны, яна і не набліжала яго, герой усяго дабіўся дзякуючы толькі сваім доблесцям, канечне, чыста арыйскім, нардычным.

Ольга: Як Вы толькі яго расшыфроўваеце?

Тарас Викентьевич: Прывык.

Забегает Янка Микалаевич, роется в своём столе.

Тарас Викентьевич: Што здарылася?

Янка Микалаевич: Максім Карлавіч успомніў, што справаздача за травень патрэбна.

Янка Микалаевич хватает искомую папку и выбегает за кулисы.

Ольга: Мне падалося, пераклад яшчэ не пачалі рабіць.

Тарас Викентьевич: Мяркую, і не пачнуць.

Ольга: З грэцкай мовы гэта цяжка.

Тарас Викентьевич: Толькі афіцыйна с дрэўнегрэцкай. На практыцы з Жукоўскага. Усё роўна не пачнуць.

Ольга: Дык а....

Тарас Викентьевич: Не істотна, прадмова патрэбна.

Ольга: А каму?

Тарас Викентьевич (пожимая плечами): Патрэбна.

Входит Янка Микалаевич, кидает папку на стол.

Янка Микалаевич: Ужо не патрэбны ні я, ні справаздача. (берёт из ящика стола лист машинописного текста) Неабходна гэта зараз жа занесці ў камендатуру і атрымаць рэзалюцыю. Хадзем, Тарас Вікенцьевіч.

Тарас Викентьевич: На то ж Ірына ёсць, яна пісьмы павінна разносіць. Сёння ужо выйшла на працу.

Янка Микалаевич: Яна можа толькі занесці і пакінуць, а трэба рэзалюцыі дабіцца.

Янка Микалаевич и Тарас Викентьевич выходят на авансцену.

Занавес закрывается

(за ними)

Янка Микалаевич (озираясь): Тарас, сур'ёзная гутарка да цябе ёсць.

Тарас Викентьевич (шутливо): Ну, не. Латарэйны білет купляць ня буду.

Янка Микалаевич: Усё табе жартачкі. Мы важную справу робім, ці чым, наогул, займаемся?

Тарас Викентьевич: Шчыра кажучы, абы чым, сябра.

Уходят за занавес

Занавес открывается

Виден задник с изображением подсобного помещения калаборациониского агидотдела. Он находится гораздо ближе к зрителям, чем предыдущие, скрывая от зрителей большую часть сцены. На заднике изображены сваленный в кучу плакаты, полотнища с лозунгами и т.п. Перед задником стоит стул.

Тарас Викентьевич (идя к заднику): Мы тут рэзалюцыю атрымаем.

Янка Микалаевич (беспокойно расхаживая по сцене): Тут нікто не пачуе.

Тарас Викентьевич (садится на стул, оглядывается): Да, в таком чулане прослушки не будет. Так про что разговор?

Янка Микалаевич: Аб курьеры нашым.

Тарас Викентьевич: Об Ирине?

Янка Микалаевич: Менавіта.

Тарас Викентьевич (с усмешкой): Ну и?

Янка Микалаевич: Чуў, ты ей доктара шукаў. Добра ведаеш таго доктара?

Тарас Викентьевич: Средне. Да что вообще такое, Ванька?

Янка Микалаевич: Надта часта яна хварэе. (останавливается) Як ты мяне назваў?

Тарас Викентьевич: Как раньше, могу Пискуном звать.

Янка Микалаевич: Па-маскальску чаму загаўкаў? Мы ў Беларускайсамапомачы?

Тарас Викентьевич: Сам сказал, не услышит никто. А ты не выдашь.

Янка Микалаевич: Зразумела. Як-ніяк і ты мяне можаш....

Тарас Викентьевич: Мы с первого курса дружим. Ещё стучать начнём? Давай к делу.

Янка Микалаевич (снова начинает ходить): За некалькі месяцаў, што Ірына працуе, яна 4 разы хварэе. 3 папярэднія, як выходзіць, дык адразу па гораду лістоўкі чырвоназадых. Супадзенне?

Тарас Викентьевич: Может быть.

Янка Микалаевич: А тыдзень таму, перад хваробай, я яе бачыў каля вакна, тады на плошчы вайсковы агляд быў. З якой нянавісцю глядзела!

Тарас Викентьевич: Ничего не доказывает. Могло показаться.

Янка Микалаевич: А гэта апошні выпадак, іх шмат. Не заўважыў?

Тарас Викентьевич: Может, что и замечал, всё равно….

Янка Микалаевич: Глядзі схему. Падпольных гэтых крыс няшмат. Каб зрабіць тыраж, збiраюцца ўсе разам. Ірына як бы хварэе. Потым трэба лістоўкі разносіць, яна ходзіць па ўсяму гораду з кіпамі бумаг і нашым пасведчаннем.

Тарас Викентьевич: Вилами по воде. С врачом поговорить надо, если всё так, она здоровой к нему пришла, не мог не заметить.

Янка Микалаевич (подскакивает к Тарасу Викентьевичу): А я аб чым? Ты вось і даведайся!

Тарас Викентьевич: Да. Да. Сейчас пойду. (встаёт) Узнаем. Ты, думаю, резолюцию и один получишь?

Янка Микалаевич: Вядома ж. (почти бежит в кулису)

Тарас Викентьевич: Интересно, а чего ты сразу в полицию не пошёл?

Янка Микалаевич (останавливается, оглядывается): Не ясна ж яшчэ нічога. Навошта трывогу падымаць?

Тарас Викентьевич: Они бы там и здоровье её проверили, и лояльность: чем болела, как на солдат смотрела.

Янка Микалаевич (возвращается): А калі памыліўся я? Навошта на ўсю Самапомач цень кідаць?

Тарас Викентьевич: Да нет, Ванька, тебе страшно человека на смерть отправлять, сообщник нужен.

Янка Микалаевич (с напускной сердитостью): Я за незалежную Беларусь зубамі глоткі рваць буду. Такіх у лагер, на расстрэл, асабіста, вось гэтымі рукамі ўсіх павешу!

Тарас Викентьевич: Ты в драке-то серьёзной ни разу не был, этими руками в челюсть никому не дал. В лагерь, на расстрел….

Янка Микалаевич: Ты, можна падумаць, даў!

Тарас Викентьевич: И я такой же, потому понимаю. Ладно, действуем, как решили.

Янка Микалаевич (неожиданно осознав): Слухай, а гэта не подласць?

Тарас Викентьевич: Насчёт Ирины? Вначале выясним.

Янка Микалаевич: Ды не.

Тарас Викентьевич: Тогда что?

Янка Микалаевич: Вайна 2 гады ідзе, на вуліцах горада баі з чырвоназадымі. Не войскі іх, падпольшчыкі, але ж. А мы сядзім і пальцы чарніламі мараем. Народ змагаецца, а мы і па мордзе ні каму ні разу не далі.

Тарас Викентьевич: Просто не пришлось. Не наша вина.

Янка Микалаевич: Мы яшчэ ім пакажам. (выходит из задумчивости) Пабеглі.

Янка Микалаевич поспешно уходит за кулисы. Тарас Викентьевич идёт по сцене медленно, глубоко в своих мыслях, заходит за стоящий на боку портрет.

Входит Ольга. Она печальна, задумчива, но Тараса Викентьевича всё же замечает.

Ольга: Тарас Вікенцьевіч, не чакала Вас тут застаць.

Тарас Викентьевич: Так получилось. Что ты такая грустная? Что случилось?

Ольга: Не баіцеся Вы ў сценах Самапомачы па-рускі гутарыць.

Тарас Викентьевич: Здесь никто не услышит.

Ольга: Да? Наверное.

Ольга медленно разворачивается, хочет уйти. Тараса Викентьевича останавливает её, усаживает на стул.

Тарас Викентьевич: Подожди. Рассказывай. Что стряслось?

Ольга: Видела…. Зачем в городе гетто?

Тарас Викентьевич: Так нужно…. немцам. Немцы нужны нам.

Ольга: Не только немцам. Сейчас шла с бумажкой к митрополиту. Иру уже куда-то услали, так мне пришлось. Иду мимо гетто. Там мальчик со звездой Давида. Только, видно, бежал. Оборванный такой, худой. Его окружили наши дети, кричат «Жид, жид! Скажи, где золото, не то убьём!»[7]6

Тарас Викентьевич: Подоспела полиция?

Ольга: Нет. Мальчик шмыгнул в переулок, а остальные за ним.

Тарас Викентьевич: Да…. Озверели все, даже дети….

Ольга: Видите, даже дети. Зачем теперь…., ради кого?

Тарас Викентьевич: Немцы за коммунистами охотятся, за красными командирами, евреями; партизаны — за немцами, за нами.

Ольга: Зачем? Никогда не могла понять.

Тарас Викентьевич: Не знаю. Злоба. Глупая злоба. Дети смотрят, учатся. Делать надо то, что и раньше делали.

Ольга: А ради кого?

Тарас Викентьевич: Ну, ради себя. Оставаться праведником в монастыре не так уж сложно, куда тяжелее — в воровском притоне. Понимаешь, надо оставаться людьми, несмотря на ужасы вокруг, смотреть на зверства, но самим не озвереть.

Ольга (с горькой иронией): И лучше всех это делает Самапомач. Людям мы помогаем, руки наши не в крови.

Тарас Викентьевич: Всюду можно оставаться человеком и всюду озвереть.

Ольга: Именно. Как этот Пискунич. В лагерь он отправит…

Тарас Викентьевич: Никого он ни куда не отправит. Он мягкий человек, а пытается показать, что жёсткий, волевой.

Ольга: Не знаю. (встаёт, начинает нервно расхаживает) Мы с Вами еду в гетто передавали! Нескольким сбежать помогли!

Тарас Викентьевич: Оля.

Ольга: Не услышит никто, сами говорили!

Тарас Викентьевич: Всё же, тише.

Ольга: Это капля в море. Мне иногда кажется, открыть надо ворота, выпустить их всех, а потом будь, что будет. Вот это было бы справедливо, вот тогда останешься человеком! (останавливается и прислоняется плечом к заднику)

Тарас Викентьевич (произнося монолог, медленно подходит к Ольге): Знаешь, в хорошем романе герой, бравый такой рубака говорит: «если бы нужно было ринуться одному на тысячи, я бы ринулся». А полководец отвечает ему: «а ты попробуй выжить при этом и победить».[8]7 Можно открыть ворота гетто и получить автоматную очередь. Выбраться всё равно никто не успеет. А можно выжить и делать что-то. Немного, но делать. Для этого и дальше придётся писать речи, вскидывать руку. Ты думаешь, мне всё это нравится?

Ольга: Помню. Лес. Сосны высокие такие и почти без сучьев, только где-то вверху иголки. Нет ни кустика, на земле одни мох, мягкий такой, но упругий, нога тонет, но не вязнет. Иногда встречается черника, целые поля, иначе не назовёшь. Солнце пробивается сквозь хвою золотыми лучами. Тёмные полосы стволов, золотые полосы света.

Тарас Викентьевич: Это всё стоит того, чтобы жить? В общем, я иногда сам сомневаюсь. У меня есть театр. Любительский, конечно, но что с того. Островок волшебства в море безумия. Там можно спрятаться от всех проблем. Побыть пиратом, никого при этом по-настоящему не убивая. С пеной возле рта доказывать, что свобода восторжествует, в душе потешаясь над фанатичностью своего героя. Не даром есть понятие «четвёртой стены». Забываешь всё вокруг и поддаёшься какой-то волне внутри тебя. Много думал, ради этого ли стоит жить и терпеть. Может и не стоит, а если всё-таки терпеть, то только ради людей, ради тех, кто ещё остался людьми, тех, кого ещё трогает исхудавший маленький мальчик, бежавший из гетто.

Ольга: Возьмите меня к себе в театр.

Тарас Викентьевич (с радостью): А можно. Отличная мысль. Думаю, неплохо впишешься.

Ольга: Правда?

Тарас Викентьевич: Уверен. Завтра же на репетиции представлю тебя.

Слышен скрип ступенек или половиц. Ольга и Тарас Викентьевич замирают и прислушиваются. Входит Ирина.

Ирина: Оля, ты тут? Везде тебя ищу. (замечает Тараса) Ой, прабачце, Тарас Вікенцьевіч.

Тарас Викентьевич: Много здесь сегодня посетителей, все кстати. Поговорить надо, Ирина. Серьёзно.

Ирина: Так Вы менавіта мяне тут чакалі?

Тарас Викентьевич: Не обязательно тут, но хотел поговорить без посторонних.

Ольга: Как романтично.

Тарас Викентьевич (Ирине): И можете говорить по-русски, здесь никто не услышит.

Ольга (с издёвкой): Так третьей уйти?

Тарас Викентьевич: Наверное. Меньше знаешь, лучше спишь.

Ольга: Не смею лезці ў Вашы асабістыя справы. (быстро идёт в кулису)

Тарас Викентьевич: Оля.

Ольга (останавливается, резко разворачивается): Слухаю Вас, спадар.

Тарас Викентьевич: Останься, пожалуйста. Будешь хранить ещё одну страшную тайну. Ирина, Вы действительно болели?

Ирина (явно напрягшись): Можете спросить у доктора.

Тарас Викентьевич: У доктора, если придётся, спросят без меня. А хочу услышать Вас.

Ирина (неосознанно кладёт руки в карманы и достаёт их оттуда): Болела. При смерти не была, но болела серьёзно. Честно Вам говорю.

Тарас Викентьевич: Как Вы относитесь к немецким властям?

Ирина (подбирая слова): Отлично. Они несут свободу и счастье белорусском народу.

Тарас Викентьевич: У некоторых насчёт Вас иное мнение. Слышали, как Вы зло отзывались о немецких солдатах, да и обо всей нынешней власти в целом.

Ирина (откровенно испуганно): И?

Ольга: Господи, Тарас Викентьевич, да мало ли кто что говорит?! Это же не доказательства…

Тарас Викентьевич (жестом останавливает Ольгу жестом): У некоторых также вызывает подозрение, что сразу после Ваших болезней в городе стали появляться большевистские листовки.

Пауза

Ирина (её провало): Да! Я подпольщица! Я борюсь со всеми вами, гадами, за великую советскую родину!! Берите меня, вешайте!! (чуть спокойнее) Но перед смертью я хочу знать, кто меня выдал, кто предатель?

Тарас Викентьевич: Хватит всюду искать предателей, врагов народа и вредителей! Послушайте, Ирина. Я не следователь, оружие из кобуры не достаю. Откуда Вы взяли, что это арест. Против Вас пока только подозрения, но до настоящих обвинений осталось не долго. Бегите. Время есть. Используйте его с больше пользой, чем раньше.

Ирина удивлённо смотрит на Тараса Викентьевича

Тарас Викентьевич: И чего медлите? Чем скорее уйдёте из города, тем лучше. Мне не хочется видеть Вас повешенной, не люблю таких украшений города.

Ольга: Пойдём, Ира. Ну же, давай. (уводит Ирину за кулисы)

Тарас Викентьевич (оставшись одни): Оля. Оля. Спасибо, что ты есть на свете. Без тебя не выдержал бы здесь.

Слышен скрип ступенек или половиц. Тарас Викентьевич напряжённо вглядывается в кулису.

Входит Янка Микалаевич.

Янка Микалаевич: Ты тут яшчэ? Аб чым мроіш?

Тарас Викентьевич: Быстро ты.

Янка Микалаевич: Не застаў там нікога, казалі ў 6 гадзін будзе, а сядзець і чакаць няма сілы, крэсла гарыць. Вяртаюся, табе шукаю, вырашыў тут праверыць. У калідоры Ірыну бачыў. Нячыста нешта.... Зірнула на мяне з відавочнай нянавісцю, амаль яе не хаваючы.

Тарас Викентьевич (шутливо): Вердикт: виновна.

Янка Микалаевич: Пачакай. Яна шла з гэтага боку. Ты што, яе папярэдзіў??!! Яна збягае і таму амаль не хаваецца??!!!

Тарас Викентьевич: Положим, предупредил.

Янка Микалаевич: Да ты жа саўдзельнікам зрабіўся!! Да табе ж за гэта трэба....

Тарас Викентьевич (прерывает): Не докажешь. Да и каким сообщником? Ничего там серьёзного не было.

Янка Микалаевич: Адкуль ты ведаеш? А можа, у яе заданне Гессена забіць?

Тарас Викентьевич: Не верю. Небось 5-6 одноклассников решили вместе «быть патриотами». Ты на неё глянь. Нашёл, тоже мне, Веру Засулич.

Янка Микалаевич: Яна за Сталіна супраць вольнай Беларусі. Таких вешать надо! Ты сбил меня своим русским, цяжка на роднай мове. Вот же….

Тарас Викентьевич: Давай по-русски. Я никому не скажу. Честно.

Янка Микалаевич: У Беларуси свой путь, отдельный. А Москва нас портит. Вон, даже родной язык позабывали. У людей из Несвижа, Вильно нет такой проблемы.

Тарас Викентьевич: Какой же он после этого родной, если на нём говорить сложно, непривычно? Родной язык впитывается с молоком матери, на нём мы слушаем детские сказки, на нём говорим первые слова. И родной для нас с тобой — русский. Для тебя особенно: родители с Тамбовщины. А туда же.

Янка Микалаевич: Предки мои — белорусы, пленённые Москвой столетия назад! Я возвращаюсь к корням! Освобождаюсь от оков!

Тарас Викентьевич (подходит к изображённому на заднике стоящему на боку плакату с портретом): И одеваешь новые. Эти (стучит по плакату костяшкой пальца) в гробу ту вольную Беларусь видали.

Янка Микалаевич: Пусть Москву свалят, а потом и им глотки перегрызём. Звери они. Белорусские деревни жгут, людей мучают. Ну, ничего, отольются кошке мышкины слёзки.

Тарас Викентьевич: Интересно, кто грызть будет?

Янка Микалаевич: Найдутся. Тот же Гайдомаков. Богатырь. Герой. К партизанам пошёл, потом понял, что к чему, и за нас воюет. Сколько всего его летучие отряды наделали! На коней и вперёд по лесам, ни один красный не уйдёт!

Тарас Викентьевич: Ты ещё не слышал? Гайдомаков снова к партизанам ушёл, со всеми своими людьми.

Янка Микалаевич: Как ушёл??

Тарас Викентьевич: Полагаю, ногами. Конскими. В леса подались с лошадьми и оружием.[9]8

Янка Микалаевич (обречённо): И этот….

Тарас Викентьевич: И он — Брут.

Янка Микалаевич: Да как же?

Тарас Викентьевич: Крестьяне. Они, говорят, в Гражданскую от белых к красным и обратно бегали, и теперь. Не он первый, не он последний. У всех свои интересы, а мы давай просто будем честными перед собой.

Янка Микалаевич: Да….

Тарас Викентьевич: И этим (кивает на плакат с портретом) на скотобойне помогать не надо. Пусть Ирина бежит.

Янка Микалаевич: Маешь рацыю.

Тарас Викентьевич: В нашей конторе не рация, а телефон. Пошли, к приезду Гессена подготовиться надо.

Занавес закрывается

По авансцене перед закрытым занавесом идёт Робин. Он быстрым чуть заметным движением оглядывается по сторонам и останавливается возле центра занавеса — линии соединения двух его половин.

Робин (говорит с незримым собеседником за занавесом, делая паузы на время его неслышных зрителям ответов, но смотрит чаще всего на зрителей, или вокруг себя): Говорят, скоро будет дождь.

(пауза) Хорошо, только когда грибной.

(пауза) А теперь слушай меня. Сегодня нужен «финальный аккорд».

(пауза) Прекрасно знаешь, про что я.

(пауза) Сегодня он должен побывать в вашем кабинете. Заначка цела?

(пауза) Видишь, вот и угости. Потом в окно. Мы с соседней крыши прикроем.

(пауза) Не сомневайся, прикроем.

(пауза) Даю слово.

(пауза) Что ещё?

(пауза) Не понял, кого не хочешь подставлять?

(пауза) Да, погибнет. Так надо.

(пауза) Через «не могу».

(пауза) Так держать.