Путь мага (джен)

Сильный ветер нещадно трепал соломенные крыши убогих глинобитных хижин, их двери были заперты, а окна плотно закрыты ставнями, чтобы нечистая сила не проникла в дома в день всех святых, когда крохотный Эрик Лорм кричал своим первым криком в доме своих родителей. От этого крика его отец подпрыгнул на лавке и, ударившись головой о полку, упал на пол, чтобы, используя все четыре конечности для перемещения, поспешить к двери спальни жены. Он был бесконечно счастлив, обильно покрывая поцелуями и поливая слезами крохотное тельце истошно вопившего ребенка, думая, что никогда прежде не испытывал он подобных чувств.

Тем временем ветер крепчал, предвещая грозу, первые молнии уже разрезали ночную тьму, и две старухи, которых счастливый отец почти силой привел из деревни, когда его жена начала рожать, засобирались обратно. Это меньше всего могло заставить отца выпустить новорожденного из рук, если бы не уговоры жены, желавшей, наконец, завладеть ребенком, рассмотреть и успокоить его, и потому воззвавшей к совести мужа, которая должна была не позволить ему отпустить двух женщин одних в такую непогоду.

Мать обнимала нежно любимого, долгожданного своего ребенка, пока отец проклинал спутниц за то, как медленно переставляют они ноги: счастье светило ему точно маяк, маня его к своему дому.

Небо разразилось крупным холодным дождем и градом, град пробивал дыры в соломенных крышах убогих хижин, и дождь просачивался внутрь, превращая в грязное месиво утоптанные земляные полы, град сек посевы, уничтожая надежды крестьян на хороший урожай, вода заполняла низины и овраги, превращая в грязное месиво жирную черную землю и глинозем. Река, протекавшая недалеко от деревни, вышла из берегов, и вода уже подбиралась к порогам хижин, когда счастливый отец уносил уснувшего ребенка от изможденной родами женщины, уговаривая ее отдохнуть и поспать спокойно эту ночь, пока он, не смыкая глаз, будет следить за сыном. Маркос Лорм свернулся клубком на широкой скамье, опоясывавшей самую большую комнату в его доме, служившей сразу и хранилищем для разной утвари, и столовой, и кухней, и спальней, пристроил ребенка у своего живота и спокойно уснул. Он видел цветные сны о том, как он растит сына: как они рыбачат на реке; как они вместе строят водяную мельницу из огромного колеса, которое недавно сколотил он из старых досок; как рубят они лодку и заготавливают дрова на зиму; как его маленький сын ловит своими крепкими ручонками разноцветный дым, яркие холодные искры и звезды, которые он наколдовал недавно у старого трухлявого пня на болотах…

Град прошел полосой, покрыв ту часть надела Лормов, что стояла под паром, и не повредил их посевы. Деревня, стоявшая близко к реке, пережила, возможно, худшую ночь в своей недолгой и непримечательной истории. Посевы были повреждены, и крестьяне готовились пережить тяжелую и голодную зиму, чтобы сохранить хоть что-то для посева на следующий год. Дома, стоявшие на берегу, подтопило: стены их просели и стали разрушаться. Подкрепляемые завистью к избежавшему всех несчастий и даже более осчастливленному семейству по деревне поползли слухи об Эрике Лорме, который мог оказаться лишь порождением сатаны, если появился на свет в такую ночь.

Лормы были чужими в этой деревне и отличались от прочих ее жителей. Старожилы поговаривали, что отец Маркоса был военным наёмником местных сюзеренов откуда-то с юга и пришел в деревню, неся ребенка на руках. Будучи тяжело ранен, он прожил недолго: ни один человек не пережил бы подобных ран, а тем более не добрался бы с ними до ближайшего крова с ношей на руках. Женщина, воспитавшая Маркоса, не была ему матерью, но растила его как родного, несмотря на то, что мальчик казался светловолосым и голубоглазым крестьянам черен и некрасив. Повзрослев, он так и не прижился в деревне: он был мечтателен и всё время пытался уговорить крестьян изменить свой и без того тяжелый изматывающий труд, который один мог доставить им пропитание и в случае засухи или прочих бедствий тщетностью своей обрекал их на страшную голодную смерть. Маркос хотел строить мельницу на реке, ставить кузню, чтобы перековать мечи и доспехи некогда находивших здесь кров и пристанище военных в вилы, лопаты и топоры; рубить вековую сосну, росшую на берегу реки, чтобы выдолбить ее и провести в деревню воду из ближайшего родника, пытался учить крестьян земледелию. Прослыв местным сумасшедшим, он взял себе в жены девушку, которую по слухам выгнали из родного дома, едва не закидав камнями за то, что она знала травы и знахарствовала, и зажил своим домом подальше от деревни, на отшибе. Вскоре к зависти своей обнаружили крестьяне, что Лормы редко остаются без урожая, капризы погоды будто обходят их стороной, их птица и скот не страдает от болезней, а в хороший год земля их родит больше чем у других. Выстроенный Маркосом дом, как говорили когда-то они в яме, на деревьях, возвышался над глинобитными хижинами, поражая селян своим великолепием, и теперь каждый из них вспоминал, как он когда-то смеялся над тем, как Маркос роет яму для своего дома и вбивает, надрываясь, в мягкую от дождя землю толстые бревна. Лорм научился обжигать глину и делать из нее кирпичи у проходивших через деревню каменщиков. Разобрав свой дом и добавив еще четыре сваи, он сложил при помощи тех же каменщиков огромную печь, служившую теперь неполной перегородкой между двумя спальнями в его доме и очагом выходившей в третью комнату. Маркос Лорм всё имел для счастья и без зазрения совести пользовался плодами трудов своих, которые и доставляли ему это счастье, и ранее являвшееся объектом зависти его соседей, а после рождения сына заставившее их опасаться и сторониться его.

Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы, Эрик рос крепким и здоровым ребенком на радость родителям, бойко передвигаясь сначала на четырех, а потом на двух конечностях, подражая отцу, и много лет прошло, прежде чем он понял, что его что-то отличает от других людей. Его отец долго еще оставался счастливым, под чутким присмотром сына воплощая в жизнь свои мечты, беспечно радуясь своему счастью. Его мельница молола не только им выращенное зерно, часто он отдавал больше, чем брал, пытаясь делиться своим урожаем и своим счастьем, чем, сам того не понимая, вызывал все большую зависть. Его жена готовила свои снадобья, помогая селянам от различных хворей, и Эрик, теперь самостоятельно забиравшийся на высокий резной стульчик, сделанный для него отцом, часто видел в своем доме других детей светловолосых, голубоглазых, грязных, оборванных, больных и истошно орущих. По малости Эрик не желал другого общества, кроме родительского, оставаясь единственным ребенком, не видел лучшего товарища в своих играх, чем собственный его отец, за которым следовал во всех тяжких ежедневных трудах его. И теперь, когда он крепко стоял на своих ножках и мог преодолевать большие расстояния, отец посвятил его в свою тайну, которую не посмел доверить даже жене, — Маркос Лорм считал себя магом. Однажды, когда Эрик смертельно устал и уже не мог тащить за отцом по болотам корзину с кислой ягодой, которую они собирали для матери, Маркос усадил его на кочку и постучал по ближайшему трухлявому пню, который к восторгу Эрика, сразу позабывшего об усталости, стал испускать разноцветный дым и яркие искры.

Теперь Маркос Лорм считал себя магом. Эту мысль внушили ему крестьяне из деревни, она льстила ему, и он не осознавал всей опасности, которой такая его слава грозила его семье. Теперь он рассказывал сыну сказки о городе магов, и маленький мальчик видел во сне каменный город, в прозрачных огромных окнах зданий которого отражалось солнце, солнечными зайчиками рассыпаясь в сложных переплетах.

Эрику было уже пятнадцать лет, и он сам ходил за волами, пахал, боронил и сеял, управлялся на мельнице и помогал отцу в кузне, когда Маркос Лорм ушёл искать город магов...

* * *

Сильный ветер нещадно трепал соломенные крыши убогих глинобитных хижин, день всех святых сменялся столь же бурной и опасной ночью, и их двери были заперты, а окна плотно закрыты ставнями, чтобы нечистая сила не проникла в дома. Молодой Эрик Лорм сидел на болотной кочке и наблюдал за тем, как старый трухлявый пень испускает разноцветный дым и холодные искры в чёрном предгрозовом небе, думая о своем отце. Мать объяснила ему, что не могла удержать его дома, потому что тот не смог простить их, если бы остался, лишившись своей мечты, и их жизнь все равно пошла не так как раньше, но Эрику было от этого не легче. Он справлялся с хозяйством и, хотя их дом уже не был столь богат, а земля не родила много хлеба, ему было не в чем упрекнуть себя. Отношения с крестьянами после ухода отца испортились у них окончательно, и Эрик, и раньше не искавший общества своих сверстников из деревни, теперь вовсе не рисковал появляться там. Женщины перестали приходить к его матери, не приводили своих недужных детей, не благодарили за исцеление, и мать уже не устраивала у них дома посиделок с лепешками и медом, когда она, мило беседуя с гостьями, делилась секретами своего ремесла. Эрик всматривался в огонь и свет, исходивший от пня, ветер крепчал, предвещая грозу, и он засобирался домой. Подняв глаза, он увидел, что трое парней из деревни круглыми от страха глазами смотрят на него и на его пень. Эрик вскочил на ноги, искры на мгновение закружились вокруг него, осветив лицо, и, посмотрев в испуганные и озлобленные глаза молодых крестьян, он побежал прочь. Крестьяне не преследовали его, и, добравшись до дома, стесняясь собственной трусости, Эрик позабыл о волшебном пне и об угрозе на лицах деревенских парней и спокойно улёгся спать.

Небо разразилось крупным холодным дождем, молнии разрезали непроглядную тьму ночного неба, когда Эрик проснулся от крика матери.

— Эрик, сынок, проснись, проснись, — кричала она, покрывая мокрыми от слез поцелуями его лицо. Эрик вскочил на ноги и ощутил странный жар, пытаясь ответить на ласки матери, его дом горел, горела шаль матери.

— Беги, родной! Беги, — кричала мать, подталкивая его к затянутому пузырем окну, — беги через окно: дверь заперта, — беги в лес, — кричала мать, срывая пузырь с окна и толкая в него сына.

Эрик, толком не проснувшись, не мог понять, что происходит, и скорее выпал, чем вылез из окна. Ощутив под ногами твёрдую почву, он опрометью кинулся к лесу и только на опушке осознал, что произошло с ним и с его матерью. Огонь добрался до крыши, которую они с отцом покрыли несколькими слоями принесенного с болот тростника всего два года назад — и теперь его дом был похож на огромный пылающий факел. Эрик Лорм упал на колени и, обдирая руки о лапник, плотным слоем лежавший под ногами, бил землю кулаками, выкрикивая своё отчаяние в изливавшееся холодным дождем небо.

Силы дождя было не достаточно, чтобы потушить горевший дом, но мельница Лормов, не устояв под напорами ветра, обрушилась, перегородив реку плотиной: река вышла из берегов, заливая своими темными водами деревню и подбираясь к полям. Огонь с дома Лормов перекинулся на амбары и поля, сжимая деревню в кольце воды и огня, наказывая завистников за их преступление.

* * *

Эрик Лорм брёл по обгоревшему лесу в поисках съедобных ягод и корений — два дня прошло с тех пор как он похоронил мать — теперь он сбился с пути и заблудился в этом, как казалось ему, таком знакомом лесу. Приближалась очередная холодная тёмная ночь. Эрик надышался дымом и не мог смотреть на огонь, но хотел дожить до рассвета, и поэтому решил позаботиться о ночлеге и развести костер. Прошло два часа, и Эрик уже жался к костру, пытаясь согреться, он остался после пожара в легкой холщовой рубахе и таких же штанах, и вся его одежда теперь была покрыта сажей. Непроглядная лесная тьма сгущалась вокруг него, и яркий свет костра, не разгоняя тьму, лишь оставлял в глазах яркое не проходящее болезненное пятно — ночная тишина была живой, наполнялась звуками ломающихся веток, криками животных. Эрик свернулся клубком, повернувшись к огню спиной, и лежал без сна, вглядываясь в ночь — его глаза начинали привыкать к темноте — и теперь ему казалось, что, кроме угрожающих звуков, он различал в темноте свет волчьих глаз. Эрик вскочил на ноги — волчья стая окружала его — он вытащил из костра горящую палку, и теперь огонь в его руках освещал в темноте одну оскаленную морду за другой. Волки сжимали кольцо вокруг него, медленно с опаской подбираясь к огню, голод лишал их страха, и вожак уже выходил вперед, чтобы прыгнуть на него, вцепиться ему в горло. Эрик сделал выпад в сторону вожака и горящим концом палки достал его морду, но волк отклонился и, щелкнув зубами, перекусил палку — Эрик остался без оружия, не удержавшись на ногах, упал. Волк прыгнул — Эрик закрылся руками, не сводя глаз с оскаленной пасти своей смерти. Внезапно он ощутил странную силу в руках — волк отлетел от него, ударившись хребтом о ближайшее дерево, — что-то, исходившее от него, волной пронеслось по лесу, ломая ветки, срывая листья с деревьев, и волки, жалобно скуля, бежали прочь, бросив своего мертвого вожака.

Эрик наелся печеной на углях волчатины, он окончательно потерял ориентацию в лесу и не брезговал сейчас никакой пищей. Теперь он продирался сквозь бурелом, в кровь изодрал и занозил ноги — ступать было больно — и он брёл, тяжело опираясь на палку. Он знал, что лес рано или поздно должен кончиться и старался придерживаться одного направления, ориентируясь ночью по звездам. Сейчас ему казалось, что деревья росли дальше друг от друга, но бурелом был таким непролазным, что Эрик не мог верить в приближавшееся избавление. Тем временем лес начинал светлеть, и после четырех дней изматывающего пути Эрик Лорм вышел на опушку: его трясло с ног до головы, болела израненная ободранная ветками кожа, и он подставлял свободно гулявшему на просторе ветру свое исцарапанное лицо. Эрик больше не мог идти, достигнув своей цели, за которой он ждал отдыха и избавления, которого не было и не могло быть, он лишился всех сил, улегся и уснул на опушке леса…

* * *

Эрик не знал, как долго спал, может несколько минут или несколько суток: когда он проснулся, ярко светило солнце, и он весь согрелся в его лучах. Эрик стал спускаться с холма, на котором закончился лес, — подняв глаза к небу, он увидел огромный столп света, уходящий с ближайшей к нему возвышенности. Приглядевшись, он заметил в столпе света что-то похожее на сияющие в солнечном свете каменные стены. Эрику было все равно куда идти, он был голоден, измотан, едва жив и медленно побрел к свету, приволакивая ногу. Он брёл вперед, свет перед ним бледнел, и Эрик понимал, что на холме стоит город — его последняя надежда на спасение, если ему не помогут там, он не уйдет дальше. Подниматься на холм было тяжело и, преодолев половину пути, он упал. Короткий отдых не восстановил его силы, и дальше он уже почти полз, помогая себе руками. Город не был миражом: стены, сложенные из беловатого шершавого камня, каждой своей гранью отражавшего свет, существовали; массивные ворота из слепяще-белого, но матового монолитного неизвестного Эрику материала были распахнуты настежь, —

и, оказавшись в городе, Эрик из последних сил закричал, призывая на помощь. Никто не ответил ему, никто не подошел, и от удивления пустынностью окружающего пространства Эрик Лорм внезапно нашёл в себе силы подняться на ноги. Он побрел, покачиваясь, по пустынным великолепным улицам, по сторонам которых высились громады зданий из белого или сероватого камня, украшенные витиеватой резьбой, изображавшей фигуры людей и животных, которые скорбно и отрешённо смотрели на Эрика. Ничто не нарушало четкости линий, однообразности и выверенности расположения построек, ни одно яркое пятно не разбавляло бело-серого цвета улиц — и Эрик Лорм испугался, когда над ним проплыла огромная чёрная тень, на миг закрыв от него солнце. Он поднял взгляд к небу и увидел на уровне второго, третьего этажей зданий несколько скользящий по воздуху человеческих фигур в длинных чёрных балахонах. У Эрика не было сил удивляться, и он только попытался окликнуть парящих над ним людей, моля их о помощи, но они не замечали его или не желали видеть. Эрик больше не мог стоять: вид парящих в воздухе человеческих фигур, глухих и равнодушных, отнял у него все силы, — нащупав дверь в стене ближайшего дома, он вошел внутрь, цепляясь за стены, прошёл несколько комнат и, заметив кровать, повалился на нее…

* * *

Эрик очнулся через несколько дней или через несколько сердцебиений — он давно потерял счет времени — от того, что кто-то удивительно нежно влажной мягкой тканью смачивал его губы. Эрик хотел пить.

— Пить, — простонал он, и кто-то приподнял его, давая напиться.

Эрик открыл глаза: его переодели в чистую одежду, его распухшая нога покоилась на низкой резной скамейке и была намазана чем-то белым, вся она горела, будто её протыкали тысячами иголок. Эрик огляделся, возле его кровати сидел Маркос Лорм, его отец…

Эрик подскочил на кровати, уронив скамеечку, его нога упала на кипельно белое белье, оставив на нём жирный след, и отпрянул от отца, но тот, будто не замечая реакции Эрика, поднялся и, нежно глядя сыну в глаза, поднял скамеечку и, спокойно пристроив больную ногу, проговорил:

— Ты голоден, сынок, я принесу поесть, — в его словах не было ни вопроса, ни утверждения — будто он знал всё наперёд — только нежность, но Эрик решил ответить.

— Я хочу уйти, — сказал он, его руки дрожали от слабости и едва сдерживаемого гнева, но он нашел в себе силы поднять больную ногу и аккуратно, стараясь не задеть бельё на кровати поставил её на пол и поднялся, ощутив, как всё его тело зашлось дрожью с ног до головы, будто его ударили ножом в пятку. С трудом устояв на ногах, опираясь о мебель, Эрик пошёл к выходу из комнаты.

— Твоя нога в порядке, сынок, эта мазь высосет из неё всю заразу, но будет лучше, если ты отдохнешь здесь несколько дней, — проговорил его отец: ни удивления, ни твердого желания удержать сына не было в его словах. Маркос Лорм стоял вполоборота к Эрику, также как остановился в тот момент, когда тот сказал, что хочет уйти, не меняя позу, и нежно и спокойно улыбался ему.

Эрик почти добрался до двери и опёрся о плечо отца, чтобы устоять на ногах, внезапно ощутив ледяной холод его тела, он оттолкнул Маркоса Лорма и схватился за косяк, собираясь выйти из комнаты, но замер на месте, скованный страхом, — перед ним выросла чёрная тень. Эрик вглядывался в стоящую перед ним фигуру: она была материальна, под низко надвинутым на лицо капюшоном длинного чёрного в пол балахона кто-то дышал. Тонкая рука потянулась к нему, и капюшон упал, обнажив бледное безволосое лицо с яркими синими кровеносными сосудами, кожа без единой морщинки плотно обтягивала череп. Это существо, ибо Эрик не мог с уверенностью назвать его человеком, не отрываясь, абсолютно прозрачными глазами равнодушно смотрело на него: Эрик закричал от страха и попятился назад, залез на кровать и забился в угол...

— Учитель, — проговорил Маркос Лорм, опустился на колени, поймал в воздухе бледную тонкую руку и приложился к ней.

Существо, которое Маркос Лорм назвал Учителем, не обратило внимания на раболепное обращение и, подплыв к кровати, на которой дрожал Эрик, схватило молодого Лорма за подбородок и заглянуло ему прямо в глаза.

— Не бойся меня, — проговорило оно хриплым надтреснутым голосом, голосом давно молчавшего человека, и Эрик почувствовал, как унимается боль в ноге и дрожь во всем теле, он посмотрел на свои руки: все порезы зажили, отёк с ноги спал.

— Что ты? — спросил Эрик.

— Я маг, но когда-то я был человеком, также как и ты, — произнёс маг и, отпустив Эрика, поплыл к выходу из комнаты.

Эрик жадно поедал то, что принес его отец, и молчал: встреча с магом поразила его, и он не смог отказаться от еды, несмотря на то, что решил не принимать помощь от отца и его странной компании.

— Я рад, что ты нашёл меня, сынок, — проговорил Маркос Лорм, улыбаясь сыну, — теперь ты останешься со мной здесь в городе магов.

— Мать умерла из-за тебя, — проговорил Эрик, отталкивая от себя полупустую миску.

— Я знаю, — произнес его отец, улыбаясь.

— Ты знаешь, знаешь!!! — взревел Эрик, переворачивая стол, стоявший между ними. — Как ты смеешь, — выкрикнул он и ударил отца. Эрик никогда раньше не думал, что сможет когда-нибудь ударить одного из родителей, но это почему-то далось ему удивительно легко, и физическая боль, которую он сам испытал при этом, казалось, облегчила его душу. Он решил, что мстит за смерть матери: мстит себе, мстит отцу. Удар за ударом — он вкладывал в них всю боль своей утраты, всё чувство вины за то, что не помог матери выбраться из горящего дома, всю обиду на отца — Эрик упал, не удержавшись на ногах, зарыдал, завыл и посмотрел в глаза родителю. Маркос Лорм улыбался — удары сына не оставили на нем ни следа — и, заметив это, Эрик успокоился от удивления, оглядывая свои разбитые в кровь руки.

— Я так виноват перед тобой, сынок, но ты не хочешь наказать меня? — проговорил Маркос Лорм, нежно оглядывая сына. — Успокойся, сынок: мать не вернуть, — и в этом нет твоей вины.

— Твой сын ступил на путь мага, Маркос, — проговорило странное существо в чёрном, вплывая в комнату и опускаясь на один из уцелевших стульев.

— Я стану таким же как ты?! — проговорил Эрик испуганно. — Нет! Никогда! Слышишь?! Я ненавижу тебя! Ты держишь моего отца здесь насильно! Ты виноват во всех наших бедах, — он поднялся и направился к магу: он шёл и шёл к нему, но не приближался ни на шаг.

— Я не держу твоего отца здесь: ни одна дверь в городе магов не заперта, — он волен уйти, но не хочет, — маг глубоко вдохнул, будто ему было тяжело говорить. — Я спас его: он умирал в лесу, — и с тех пор он живет здесь, считает себя моим учеником. Он хочет сделать счастливым весь мир, твой отец, и думает, что я могу научить его как. Он никогда не станет магом, потому что добровольно отказался от того, что было ему дорого, но ты ведь не таков, Эрик Лорм. Ты станешь магом.

— Никогда! Никогда, — закричал Эрик и бросился прочь из комнаты, из дома, из этого проклятого города…

* * *

Эрик долго бежал, не оглядываясь, опасаясь погони, но никто не шёл и не летел за ним, и вскоре он вышел на дорогу. Распаханные и засеянные поля вокруг неё говорили о близости человеческого жилья, и Эрик пошёл вперёд. Ночь подобралась к нему незаметно, и он сошёл с пути, устроившись на ночлег среди зреющих колосьев пшеницы. Его разбудил стук копыт, крики и до боли знакомый звук горящего дерева: он побежал на звук, не разбирая дороги, звук становился всё сильнее, ночь светлела от огненного зарева, — Эрик упал, запнувшись о чьи-то ноги. Всадник проскакал над ним, смеясь, и задел его плеткой, но парень схватился за нее и рванул на себя, всадник повалился из седла, и молодой Лорм ударил его ногой в грудь, испугавшись звука ломаемых им рёбер. Три всадника уже спешили на помощь своему товарищу, и Эрику пришлось забыть свой страх. Ближайший к нему всадник размахивал топором — Лорм, уклонившись от удара, схватил его лошадь под уздцы и, повиснув на недоуздке, пытался ударить всадника ногой, но под его весом несчастное животное повалилось набок, похоронив под собой своего седока, и Эрик не понимал, как ему самому удалось избежать той же участи. Двое других всадников в темноте на большой скорости проскочили мимо него и теперь возвращались обратно, но Эрик уже бежал к горящему дому. Дверь была подперта снаружи большой тяжелой палкой, и Эрик, чтобы не терять время, полез внутрь через окно. Падающие с крыши пучки горящей соломы освещали внутреннее помещение, позволяя ему оглядеться. В углу, вжимаясь в стену, сидела девушка: бледная кожа её лица будто светилась в окружавшей полутьме, огненно-рыжие лёгкие волосы развевались в горячем воздухе, — и Эрик испугался, что девушка уже горит. Своим нежным и испуганным взглядом, умолявшим о спасении, она напомнила Эрику мать, протягивая к нему тонкие бледные руки, и Эрик подхватил её.

— Не бойся меня, пойдем быстрее: крыша горит и скоро обвалится, — прошептал он — девушка заворожено глядела ему в глаза, — лезь в окно быстрее, — сказал он, выталкивая её, и последовал за спасённой.

Соломенная крыша догорала, огонь перекинулся на перекрытия и весь дом уже занялся, сделав непроглядно тёмную ночь абсолютно светлой, огромный мужик с запутанной чёрной бородой, лысым черепом и залитым кровью лицом огромными ручищами обхватил девушку и, громко как-то по-женски завыв, запричитал:

— Майя, Майя, доченька…

Откуда-то сбежались ещё люди, стали тушить дом, но было уже поздно, от него оставался лишь обгоревший остов. Эрик стоял поодаль от спасенной девушки, когда она, мягко отстранив отца, проговорила, указывая на него:

— Он спас меня, отец.

Отец Майи утёр слезы огромной дланью.

— И всех нас, — прокричал он. Людская толпа, до того громко гомонившая, замерла. — Люди, все разбойники, которые несколько недель грабили нашу деревню, мертвы.

Эрик осмотрелся: в свете рассветного неяркого солнца он разглядел месиво из людских и лошадиных тел. К его горлу подступила тошнота, голова закружилась: кто-то подхватил его, люди вокруг него улыбались, к нему подходили, хлопали по спине, — он смотрел на них круглыми от страха свершенного им злодейства глазами.

— Сынок, — продолжал отец Майи, — ты спас всех нас, мы в долгу перед тобой, мы сделаем для тебя всё, что сможем, говори, что ты хочешь.

Толпа, собравшаяся перед сгоревшим домом, замерла. Эрик, борясь с подкатывавшей к горлу тошнотой, глядел на людей — от него чего-то ждали.

— Я хочу жить среди вас, — проговорил он, покачнувшись.

Толпа засмеялась, зашумела, двигаясь: Эрика подхватили, повели куда-то, посадили за стол, который тут же стал покрываться различной снедью. Его заставили выпить какую-то странную беловатую дурно-пахнущую жидкость, которая по вкусу напомнила ему настойку, которой мать лечила его в детстве от простуды, от выпитого он весь согрелся, захотелось спать. Рядом оказалась Майя, она улыбнулась ему, и он уже радовался неиспытанному ранее чувству всеобщего восхищения и одобрения.

Эрик очнулся в доме одного из крестьян: он не помнил как очутился здесь, но ему не в первый раз приходилось ночевать в новом месте, — Майя принесла ему молока, и вскоре он уже помогал крестьянам восстанавливать кузню и дом кузнеца, которым оказался отец Майи. Дни потянулись за днями, складываясь в непрерывную череду смены дня и ночи, Эрик думал, что никогда раньше не был так счастлив: он открывал для себя новый мир человеческого общения. Ему лишь на секунду показалось, что он вызывает подозрение у крестьян, когда он назвался и сказал откуда он, но отец Майи быстро развеял все его страхи. Вскоре Эрик уже учил кузнеца делать кирпичи: они перестраивали деревню, ставили мельницу на ближайшей реке. Год минул, и Эрик женился на Майе. Всюду он видел только благодарность и одобрение: деревня богатела на глазах, Майя родила ему трёх детей, и каждый день улыбался ему, а ночью ему светили огненно рыжие волосы и белое лицо жены, которая со временем всё больше напоминала ему мать. Две его дочери, которым он радовался не меньше, чем сыну, ласкались к нему; сын рос здоровым и сильным ребенком — жизнь потекла, как ему казалось, по чёткому дарованному ему судьбой руслу. Ничто не омрачало его счастья, он проводил вечера в деревне, выпивая с крестьянами, дни — в поле, работая наравне с ними. Дом кузнеца хоть и стоял на отшибе, но никто не сторонился его, теперь наравне с другими домами он был сложен из кирпича, и если чем-то выделялся на общем фоне, то только необходимыми для кузнеца пристройками. После отца Майи он становился вторым человеком в деревне: Эрик прижился, осел, и ему казалось, что он идет по прямой светлой дороге, искупая грехи своего отца.

Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы, годы пролетали перед Эриком Лормом с такой скоростью, что он просто не замечал их, и лишь после смерти отца Майи он понял, что старый кузнец во многом защищал его от зависти и подозрительности крестьян. Эрика иногда то ли в шутку, то ли в серьёз называли магом за сопровождавшее его во всех делах везение. Теперь его беспокоили нищие, слонявшиеся по ближайшей дороге, нередко заходившие в богатую деревню: он узнавал в них крестьян из той деревни, рядом с которой жили они с отцом и матерью, и опасался, что они тоже узнают в молодом кузнеце того испуганного мальчишку, что когда-то бежал от них по болотам. Крестьяне принимали их, верили и внимали их рассказам, будучи любопытны и склонны верить всем, кому нечего терять. Вскоре они стали коситься на Эрика, реже приходить в гости к его жене, сторониться его детей, и кузнец понял, что узнан, и слухи, распространяемые нищими о деревне, которая исчезла с лица земли после того, как её жители сожгли ведьму с сыном, достигли ушей и укоренились в умах некогда столь дружелюбных к нему людей. Эрик Лорм старался реже появляться в деревне, реже попадаться на глаза, избегал сборищ и шумных пирушек в надежде на то, что дурные мысли забудутся, а подозрения сотрутся, но кузнец не был тем человеком, который мог себе это позволить. Он теперь не жил на отшибе, не имел собственного отдельного надела и должен был выполнять определенные обязанности. Всё чаще теперь его беспокоили странные сумбурные сны, в которых он видел мать, их горящий дом, отца, равнодушно и нежно улыбавшегося ему, и мага с мертвенно бледным лицом, что-то говорившего или спрашивающего.

— Колдун, сын ведьмы, даже огонь не берет тебя, — закричал грязный оборванец, узловатым пальцем указуя в лицо кузнецу, и плюнул ему под ноги.

Эрик Лорм поднял косматую голову с окладистой бородой, испуг на его лице сменялся злостью:

— Ты сжёг мою мать за то, что она лечила ваших слабых недужных детей, — взревел кузнец — неизвестная сила подняла его в воздух, и Эрик исторг огонь и ветер на нищего, тот истошно закричал, объятый пламенем, но кузнец жёг его, пока труп не сгорел дотла.

Эрик Лорм проснулся в своей кровати — жена нежно гладила его по голове.

— Проснись, родной, тебе приснился страшный сон, — проговорила она, и Эрик круглыми от страха глазами посмотрел на неё — его мать сидела перед ним, и восходящее солнце огнём играло в её волосах. Эрик подавил страх и обнял ее.

Кузнец шёл по деревне, здороваясь с селянами, он решил больше не прятаться и сейчас жалел об этом, он не знал слышалось ли ему это, было ли это на самом деле, но перешёптывания толпы преследовали его:

— Он помогал нам, он спас нас однажды. Он маг, что если он использует свою силу против нас? — шептала толпа за его спиной.

— Колдун, сын ведьмы, даже огонь не берет тебя, — закричал грязный оборванец, узловатым пальцем указуя в лицо кузнецу, и плюнул ему под ноги.

Эрик Лорм посмотрел на него — испуг на его лице сменялся злостью — тяжелой дланью он оттолкнул нищего с дороги и также молча пошел дальше. Нищий, как трусливая собака, побежал прочь.

Этот случай одновременно и испугал, и успокоил Эрика: он понял, что видит вещие сны, но эти сны лгут. Крестьян поведение кузнеца, казалось, настроило против нищих, клевещущих на него, и Эрик спокойно пережил пору сева и лето, не страдая от косых взглядов и шёпота за спиной. Осень выдалась дождливой, и крестьяне торопились собрать и обмолотить зерно, речка бурлила на перепадах, и Эрик теперь ночевал на мельнице, опасаясь как бы разбушевавшаяся стихия не снесла её. Зима грозила войти в права раньше срока, напоминая о своём приближении холодными дождями, градом и редким снегом, развозившем грязь на дорогах и в полях. Град проходил полосой, дырявя окна и крыши в деревне, но щадил посевы, и кузнец опасался лишь дождя, который наводнял и без того полноводную реку так, что она могла выйти из берегов, погубить урожай и затопить деревню.

— Ты прошёл свой путь, путь к своей цели, путь к счастью, Эрик Лорм, ты не свернул с пути, никого не обошёл и не обездолил, ты не ступал по головам. Река жизни несёт тебя, лишь поплыв против течения, ты станешь магом, — услышал кузнец и проснулся в холодном поту — лысый череп обтянутый бледной тонкой кожей стоял у него перед глазами.

Река странно шумела под окнами, мельница трещала и покачивалась — и кузнец, схватив топор, выскочил наружу — река выходила из берегов, играя огромным мельничным колесом как погремушкой, и мельница постанывала под порывами сильного ветра. Кузнец стал рубить сваи, на которых стояла мельница, колесо затрещало и оторвалось от нее, поплыв прочь, и мельница, не устояв под порывами ветра, свалилась, но не так, как того хотел кузнец, а перегородив реку, река забурлила, надвигаясь на Эрика, заливая поля. Эрик боролся с течением, ломая крепкую им же сложенную, когда-то казалось на века, мельницу по грудь в воде — река уносила обломки — и он едва не погиб, пытаясь спасти посевы от затопления, если бы река сама не сломала мельницу, а канава, недавно вырытая им, помешала затоплению полей, и деревне не грозила голодная зима. Теперь, довольный собой, он отдыхал, время от времени подрёмывая от усталости, наслаждаясь домашним уютом, заботой и ласками жены, беззаботностью детей и осознанием того, что он в очередной раз спас деревню. Никто ещё не приходил благодарить его, но кузнец был уверен, что своими действиями он положил конец всем опасениям и подозрениям крестьян.

Майя уставила стол обильной снедью, что-то тихо напевая, чтобы не беспокоить его, и позвала детей к ужину, но, судя по возбужденным детским крикам, доносившимся снаружи, его сын и дочери не хотели есть, и Эрик, смеясь одним полуоткрытым глазом, слушал, как его жена увещевает и ругает детей. Испуганный диссонирующий с его счастливым состоянием крик жены заставил его вскочить с кровати — вслед за женой он выскочил на порог и, закрыв её собой, замер у дверей. Десятка два крестьян с рогатинами и вилами во главе с нищими цепью приближались к его дому и тоже застыли, увидев его.

Майя первая из присутствующих обрела дар речи и закричала на детей, прервавших свою игру при виде столь странного зрелища:

— Бегите, бегите в дом быстрее! — но дети, широко распахнув глазёнки от удивления, застыли на месте и будто не слышали ее. Майя Лорм побежала, кинулась к ним.

Один из нищих поднял камень и с криком: «Ведьма!» — бросил его в жену Эрика Лорма — кузнец закричал, пытаясь остановить Майю — но было поздно, и она, упав, забилась в луже собственной крови: ее огненно-рыжие волосы заливало ярко алым. Майя Лорм посмотрела в глаза мужу испуганно-нежным взглядом его матери:

— Беги, родной, беги, — прошептали её губы, испуганно закричали, заплакали дети.

Невидимая сила подняла в воздух кузнеца, и он исторг огонь и ветер на своих врагов, которых недавно считал друзьями. Он жёг их одного за другим, пока хватало сил.

— Ты не сможешь избегнуть своего предназначения, Эрик Лорм, — услышал он голос мага, — ступив на путь, пройди его до конца.

Эрик Лорм очнулся в овраге недалеко от своего дома: ночью был дождь, и в овраг натекла вода, его глинистые склоны были скользкими от дождя. Эрик был слаб и долгое время не мог вылезти из оврага, чтобы увидеть свой дом, жену и детей. Мерзкая зловонная лужа отчаяния затягивала его, и вылезти из оврага означало для него спастись, но где-то глубоко в душе он знал, что это не так. Стоя на краю того, что секунду назад казалось ему могилой, он увидел свой сгоревший дотла амбар, дом с неестественно повисшей дверью и тело жены. Своих детей Эрик Лорм нашёл у амбара, с трудом узнав их обгоревшие маленькие тельца в куче горелых бревен и досок: он отнес их к матери, которая всё ещё испуганно нежно, будто умоляя о спасении и защите, смотрела на него. Потом Эрик Лорм копал, он не помнил чем, но до захода солнца четыре аккуратных холма появились рядом с его истерзанным поруганным домом, Эрик лёг пластом на могилу жены и уснул.

— Я могу накормить всех голодных, но они не примут ни крошки из моих рук, — слышал он во сне. — Они никогда не будут благодарны мне за спасение, они будут опасаться и сторониться меня, и я не смогу повернуться к ним спиной, не ожидая удара…

Седой старик с мертвенно бледной тонкой кожей, плотно обтягивающей немощное тело, поднялся с земли, невидимая неизвестная сила подняла его над землей и понесла по воздуху к ближайшему лесу. Эрик Лорм стал магом.