Наша Катя (джен)

— Ты б знала, как я ее ненавижу! — Ирина вытерла рукавом глаза, размазывая остатки туши. — Не-на-ви-жу!

— Кого? — Оля едва поспевала за подругой. Ира остановилась, махнула рукой — наплевать! — и уселась на грязную скамейку. Оля потопталась и примостилась на краешек рядом.

— Как кого? Пушкареву! Это она, одна она во всем виновата!

— Объясни толком, — взмолилась Ольга, — я ничего не понимаю! Я же только полгода, как перевелась! А ты ничего не рассказывала!

— Да что тут рассказывать? — Ира прикурила сигарету, запрокинула голову, всхлипнула.

— Ну как знаешь, — Оля встала, — тогда я пошла, мне еще в библиотеку, реферат и…

— Погоди, — Ира схватила ее за руку и усадила рядом с собой, — я только в себя немного приду, чтобы не рыдать все время. — Достала зеркало, носовой платок, вытерла глаза, ворча что-то под нос. Оля ждала.

— Так вот, Денис из-за нее в армию попал, из-за Пушкаревой.

— Как так?

— А вот так. Ну я тебе про него рассказывала — он, конечно, умом не блистал, ну как — обыкновенный парень как все, дури в голове много, как у любого, энергии много и любовь к веселью в придачу. Мы над Пушкаревой ржали, конечно, сама видела ее, нет, не трогали — не школа же, но при случае вспоминали, как образец того, во что девушка может превратиться, если будет учиться, учиться и учиться. Деня иногда шутил, а иногда ее защищал, ну что она не такая страшная, и что если все с нее и с нас снять, еще неизвестно, кто лучше окажется. Сама понимаешь — общага, все дела, выпивали, и вот однажды опять Пушкареву помянули, девчонки уже бухие немного были, ну и разделись — до белья, и стали уже над Денисом ржать, что вот — их он видел, а Пушкареву…

— А ты?

— А что я? Я тоже там была, только тогда у нас с Денисом ничего не было, он мне таким мелким казался и очень смешным, и все. Да неважно! В общем — слово за слово, и вся компания дружно развела Дениса на спор — что он на Пушкареву голую посмотрит и нам доложит — как она.

— И он согласился?

— Ты, Олька, будто в общаге не жила. Ну куда б он делся? Стал он к ней подкатывать, нам рассказывал, и знаешь, мы заметили, он не все рассказывал. Он ее, сучку эту, жалел! Уже потом он мне рассказал, что она в него сама мертвой хваткой вцепилась. А что? Он не Эйнштейн, но парень красивый. И он… он веселый такой… светлый, хотя и дурак, Господи, дурак! — и Ира заплакала снова.

— Ну не плачь, я все понимаю… но… — Ольга неловко погладила подругу по рукаву.

— Не могу, — Ира отбросила в сторону сигарету и тут же прикурила другую. — Как подумаю… Короче, они подружились, он нам совсем перестал рассказывать что-то, и стал меняться, перестал быть таким вот… солнечным. Пропадал с ней все время, а она как змея — обвивалась и усиливала хватку… Мне кажется, он уже готов был проиграть спор, он ей… не знаю, может, она ему чего подсыпала? Она сучка, Оль, такая сучка — уж если решила чего получить, в жизни не упустит! Я ее ненавижу и боюсь.

— Ну, Денис тоже хорош, насколько я знаю, он же ее… обманул?

— Обманул? Обманул? Он ее что — изнасиловал? Нет! Она по своей воле к нему в койку залезла — какой мужик будет бабу из постели выпихивать, особенно если ему в уши льют всякую хрень? «Бла-бла-бла, ты не должен меня любить, бла-бла-бла, хочу, чтобы ты был первым!» Он ей что — жениться обещал? Ну да, дурак и сволочь — накосячил, смылся, не объяснился, что любви не было и нет, но, можно подумать, тебя или меня — не бросали никогда! Ты мне хоть одну найди, с которой подобного не случалось? Ах, у нее травма! Да если все мои травмы сосчитать, меня инвалидом любви признать можно! Или у нее какая-то особенно тонкая душевная организация? А у остальных на этом месте мозоли? Какое она имела право?

— Но он…

— Да разве я его, дурня, оправдываю? Но, то, что сделал ее папочка, при ее поддержке… Он его услал в армию и… и он… он… — Ира спрятала лицо в ладонях и заплакала навзрыд.

Оля гладила подругу по спине, не зная, чем ее успокоить.

— Ну, никто не знал, что так получится... — сказала она неуверенно.

— То есть, — Ира выпрямилась резко, перестав плакать, — их ты оправдываешь? Ты оправдываешь эту сучку? Ее бросил парень, и она нажаловалась своему папочке, который упек его в армию, где его убили? Они не знали? А он — знал? Не говори мне больше такого, поняла? Она все это пережила, и с ее-то хваткой она все получит, а Дениса нет, понимаешь — его больше нет. Я, а не она, сидела сегодня с его матерью, у нее, между прочим, кроме Дениса никого не было. Как ей дальше жить? Да, он дурак и сволочь, сто раз дурак, что связался с Пушкаревой, но все равно… Она же ему ни слова не сказала, она убрала его чужими руками, и теперь вроде ни при чем. Ненавижу ее, ненавижу эту тварь, — и Ира снова заплакала.

Ольга хмурилась, гладила подругу по спине и тихо вздыхала…

Письмо первое:

«Привет, дорогая моя! Ну, как ты там устроилась? Поверить не могу, что ты вот так — все бросила и уехала за океан! У нас — пока — ничего нового, но обязуюсь писать обо всем, даже о ерунде. На работе как обычно — болото, да и что нового может быть в бухгалтерии. С личной жизнью тоже изменений не предвидится: Зорькин, слава Богу, не объявляется, на других мужиков после такого брака нет желания смотреть, да и кому я, подгребающая к полтиннику, нужна? Столько молодых и красивых рядом, а моя невзрачность может соперничать только с моей самокритичностью (жаль, письмом трудно передать эмоции, а эти «смайлики» я пока не освоила). От Кольки тебе привет».

Письмо второе:

«А все-таки электронные письма не такая плохая штука: пока пью чай с ватрушками, можно чиркануть пару строк, но самое прекрасное, что ты получишь их немедленно. У нас все по-прежнему, вроде — все в порядке, но за Кольку сердце болит, сил нет. Они вместе с его подругой Катей (ты видела ее, может, запомнила — страшненькая такая), сидят без работы. Ищут, вроде, но… А-а, что греха таить — мне эта Катя не нравится, всегда не нравилась и не нравится, как сын к ней относится. Дружба — это прекрасно, кто б спорил, но у них дружба какая-то односторонняя, что ли. Не подумай, что я придираюсь, и что, как любая мамашка-одиночка, так люблю своего сына, что любой женщине, появившейся в его жизни готова выцарапать глаза. Дело не в этом. Я долго обо всем этом думала, долго сама себя уговаривала, что все это ерунда, что Катя — девочка неплохая, да так оно и есть — она неплохая, но… Но если б мой Колька был девочкой, а Катя — мальчиком, это было б лучше. Колька мягкий и добрый, не мстительный, отходчивый, таких у нас принято считать рохлями (вот интересно, почему, если ты хороший человек — то рохля?), а Катя… у нее такой взгляд, она так себя ведет… я все время вспоминаю это выражение (ты не помнишь, кстати, кто сказал?) о железной руке в бархатной перчатке. Она такая: у нее внутри железная арматура, прикрытая невзрачной упаковкой. Мне кажется, окажись у нее кто-то на пути к цели, она снесет и не заметит, оправдав тем, что цель у нее благая, а ведь будет благая. Я не люблю таких людей, святоши, они, не задумываясь, поднесут огонь к костру, на котором горит грешник, такие не умеют прощать — ни себя, ни других…

Ой, что это я все о Кольке, даже не о Кольке, о Кате? С другой стороны — интересно услышать твое мнение...»

Письмо третье:

«Да-да, ты сто раз права — детей надо отпускать, пусть сами живут, сами разбираются, права! Поэтому я молчу и не лезу в Колькину жизнь. Но представь, что я чувствую — мне кажется, что он ее любит, может, не как ту, на которой хочет жениться, но как очень близкого человека, а она его — использует. Она звонит — он бежит, в любое время! Стоит ей свистнуть — он помчится, он сделает все, что она скажет. Она не любит меня, чувствует, что она мне не очень, поэтому не приходит, предпочитает, чтоб Колька приходил, и он идет, какой бы уставший ни был, какие бы планы ни были у него. Рыцарь без страха и упрека, рыцарь, подвиги, которого его даме сердца до фонаря. Дай Бог, чтобы она его не втянула в неприятности: есть в ней что-то такое… Прав народ: «в тихом омуте черти водятся!», относительно Кати это в десятку!»

Письмо четвертое:

«Ты помнишь, несколько месяцев назад я тебе жаловалась на Колькину подружку? Мне кажется, она его во что-то таки втянула! Ты представь, приехал домой в костюме, дорогом, но жутком, на машине (!!!) Катиной!!! Бред-бред-бред!!! Ем валокордин и не сплю ночами, мерещится в лучшем случае тюрьма, в худшем — бандитские разборки. Так и хочется взять его, прижать к стенке и вытрясти правду, но сама понимаешь — со взрослым сыном это не пройдет. Успокой меня, скажи, что все будет хорошо!»

Письмо пятое:

«Колька почти не бывает дома, что-то происходит. Я не нахожу себе места. Господи, мне хочется эту Катю…»

Письмо шестое:

«Вот так-так! Коля финансовый директор, а Катя — генеральный! Мне страшно спрашивать — как так получилось: вчера еще никто, а сегодня уже начальники! А еще — видела б ты эту Катю! Одета как с картинки, прическа, макияж, а от взгляда птицы на лету замерзают, честно! Я ее начинаю бояться, ха-ха».

Письмо седьмое:

«А «наша» Катя выходит замуж! Знаешь за кого? Вот, смотри ссылки. Ну как тебе?»

Письмо восьмое:

«Да, я тоже не знаю, как у нее получилось захомутать такого мужчину, заметь, он должен был жениться на другой, и тут явилась Катя! Санта-Барбара просто! Я тебе говорила? Вот интересно, сколько народу полегло, пока Катя шагала к этой вершине? Интересно, что чувствует бывшая невеста этого, как там его, его родители? Я тебе говорила, что все, кто встанет на ее пути, будут безжалостно сметены? Вот тебе и подтверждение! Одно хорошо — Кольку она оставит в покое, может, и он найдет свое счастье? Я так на это надеюсь!»

День выдался теплый и светлый: именно такую погоду в Москве Юлиана не переваривала. Одно дело солнышко и море, совсем другое — солнышко и офис, пробки, проблемы, переговоры. Юлиана скрипнула зубами, потом закрыла глаза, глубоко вдохнула и выдохнула, растянула губы в улыбке: как бы то ни было, а показывать другим, что у тебя есть проблемы и что их решение тебе дается не так легко, не стоит. Итак, Катя ушла, ушла, бросив пару очень важных проектов, ушла, потому что… а вот неважно — почему. Да, не делай добра, не получишь зла! И какого черта ей понадобилось заниматься спасением утопающих? Всего и надо было — пройти мимо, когда Пушкарева корчилась от горя и боли, или, в крайнем случае, ограничиться ценными советами. Но нет, сердце екнуло, что-то такое смутное, давно и основательно забытое, всплыло из глубин памяти. И вот вам итог — несколько важных проектов повисло в воздухе и хоть разорвись, без толковой помощницы не вытянуть их. И пусть бы это означало только потерю денег! Репутация куда дороже, а что теперь будут говорить? Что Виноградова не держит слово, что на нее нельзя положиться. Столько лет работы — коту под хвост! Юлиана закрыла глаза, попыталась отвлечься, но как назло, перед глазами стояла сцена, когда Пушкарева пришла сообщить радостную весть — ее зовут в Зималетто. И пусть она мялась и спрашивала, как лучше поступить, Юлиана видела, что для себя Катя все решила, все равно уйдет. «Мы же все равно будем подругами?» — спросила на прощание. О, да! Конечно, потому что еще и Зималетто потерять в качестве клиента было бы чересчур. Поэтому да, они будут подругами, и Юлиана будет улыбаться, будет помогать, будет учить, как лучше и эффектнее появиться перед советом, а ее истинные чувства… Кому они интересны? Уж точно — не Кате Пушкаревой… При всей своей видимой забитости, для Кати существовали только ее желания. Да, Катя готова была батрачить на Зималетто , но почему? Только потому, что она — она! — хотела быть рядом с объектом любви. Она была готова в огонь и вводу, но для чего? Во имя светлых идеалов? Нет, чтобы Андрей оценил. Врала, изворачивалась, покрывала, спала с почти женатым — расскажи кому-нибудь, кто Катю не знает и не видел, какой бы он ее представил? Расчетливой и лживой, беспринципной эгоисткой. Юлиана усмехнулась, она как наяву услышала: «Но я же его любила!», и ответила невидимой собеседнице вслух: «Кира тоже любила, и если я полюблю, значит — мне все можно?»

У тихой овечки оказалась хватка волка. Ну что ж, теперь внешний облик Кати полностью соответствует внутреннему: красивая безжалостная хищница. Господа — встречайте!

Катя сидит и плачет. Все плачут, успокаивают и рассказывают ей, какая она правильная и хорошая. И я плачу, что-то сдавленно добавляю от себя, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать в голос. Но не поймут, и тогда я останусь совсем одна. Совсем-совсем. Я так устала, у меня нет сил, совсем нет сил: Захар не вернется, сейчас я это понимаю, да даже если вернется, что-то между нами сломалось, разве это можно починить? Прощу, уже простила, но разве смогу не вспоминать? Смогу день изо дня видеть его и не думать о Буренке, смогу, если поссоримся, не кинуть в лицо ему: «Ты мне изменял, поэтому — молчи!!!» Господи, сил нет: вечно не хватает денег, не хватает времени — ни на себя, ни на детей, ни на сон, ни… ни на что. И я физически ощущаю, как уходят мои дни, как я старюсь, ссыхаюсь, понимаю — я никому не буду нужна, я всегда буду одна и я… я не могу не сочувствовать Кире, но я вынуждена молчать, чтобы не потерять подруг. Интересная двойная мораль: Буренку все презирают (я ненавижу, но мне ведь можно, не так ли?) и жалеют меня, но при этом считают Катю — правой. Но в чем разница? Буренка корыстна, а Катя нет? Откуда мы знаем, может, эта дурочка влюбилась в Захара? Тогда в чем разница между ними? Захар ушел от семьи, Андрей бросил невесту… Почему одним можно, а другим — нельзя? Почему ни Маша, ни Амура, ни даже мудрая Ольга не скажет: «Катя, как тебе не стыдно!» По-че-му? Мне хочется сейчас вцепиться ей в волосы и заорать: «Воровка! Еще одна — Буренка! Строишь счастье на беде другой!» В чем виновата Кира? Что любила, как и я Захара? Что прощала, как и я Захара? Что закрывала глаза на очевидное, в надежде, что одумается? Почему, почему все осуждают Киру? За что? За то же, за что жалеют меня…

Катя сидит и плачет. И я плачу, от бессильной ненависти, потому что знаю — у нее все будет хорошо, ей неведом страх, она решительная, не то, что я… А я… Я буду делать вид, что рада за нее, чтобы не потерять то малое, что у меня осталось…

— Ты не находишь эту свадьбу… странной? — Марго повела бровью и слегка растянула губы в улыбке. Он, знавший ее столько лет, прекрасно понял, что хотела сказать жена, кивнул и пожал плечами. Марго в ответ покачала головой.

Они понимали друг друга без слов, им было незачем обсуждать эту свадьбу, этот выбор Андрея. Да и что тут обсуждать? Киру они оба знали и любили с детства. Конечно, Кира всегда была не сахар, но не скрывала свой характер, кстати, в отличие от Катерины, которая старательно производила впечатление тихой и покорной, в присутствии Ждановых-старших вела себя сдержанно, делала вид, что все решения принимает Андрей, и это Павлу не нравилось. Прямой, пусть иногда и слишком прямой, подход Киры ему импонировал больше.

Павел оглядел зал: странная свадьба, да уж… Свидетель со стороны жениха и тот — друг Кати, друзья-подруги — тоже Катины, такое ощущение, что это общительная солнечная Катя облагодетельствовала затюканного, никому не нужного Андрея… Странно, что он ее фамилию не взял. Ирония. Но куда делись все друзья Андрея? Он же всегда был душой компании? У них на пару с Малиновским друзей было столько, что сюда бы все и не втиснулись. Да, да, Катя говорила — «только самые близкие» — но почему эти близкие — исключительно ее близкие? Андрей, конечно, хорошо относится к девочкам-секретаршам, но…

«Да ты, похоже, Павел Олегович, сноб!» Павел усмехнулся: наверное, сноб, но почему-то кажется, что Катя перемелет жизнь Андрея и сделает из этой муки что-то свое. Нельзя сказать, что Андрей был до этого времени образцом для подражания, но одно точно — он сам выбирал свою дорогу, а сейчас он так боится сделать что-то не так, он чувствует себя таким виноватым… Дай-то Бог, чтобы чувство вины ушло, а любовь осталась, потому что если наоборот — любовь слегка утихнет — так всегда бывает — а вина останется, то страшно подумать, чем обернется этот брак...