Fluxius Secundus

Сумасшедшая, бешеная кровавая Изверть!
Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам?
Проведите к Оку Кавуса, меня, изверга,
Истомился я быть человеком.
Я три дня и три ночи искал ваш умёт,
Тучи с севера сыпались каменной грудой.
Вновь распнём того, кого предал Петр!
Коренем я излюблен за буйство и удаль.
Я три дня и три ночи блуждал по Вселенной,
В сердце звёзд рыл глазами удачу,
Нургл пожаловал щедро меня гангреной,
Синчий жуткую мудрость вколачивал.
Но озлобленное сердце никогда не заблудится,
Эту голову с шеи сшибить нелегко.
Сладонеж сама красношерстной верблюдицей
Прыскала мне в рот, и не молоко.
И холодное корявое вымя лукавого
Прижимал я, как хлеб, к истощенным векам.

Проведите, проведите меня к Оку Кавуса,
Истомился, измаялся быть человеком!

ДИСПУТ О СЧАСТЬЕ

Чингисхан спросил своих нойонов:
- Что есть счастье? - Отвечали:

Белгутай

Наше счастье - на полном скаку,
На следу уходящих волков,
Вынув лук и припав на луку,
Быстролетных спускать соколов.
И следить, как, кружа, сокола
Остановят стремительный бег,
И услышать, как свистнет стрела,
Волчью кровь выпуская на снег.

Хайду

Черным соболем мой малахай оторочен,
Мой расшитый халат из персидской парчи,
Черный панцирь с насечкой и легок, и прочен,
И из стали дамасской ножи и мечи.
И когда между юрт пролетает по склону
Иноходец кипчакский, сравнимый с волной:
- Расступитесь и дайте дорогу нойону, -
Весь народ говорит и любуется мной.

Шики-Хутуху

Коней отбивал я и верным их роздал,
Я много добычи в Китае достал;
Но где та добыча, то ведомо звездам -
С коней и добычи я счастлив не стал.
Но ныне стою я при счастье на страже,
Я длинное к юрте приставил копье -
В ней карие очи моей Намсарайджаб.
В ней черные косы, в ней счастье мое.

М у х у л и

Я вижу, как бродят в степях табуны,
Как облаку горные кедры равны,
Как чистой водою струится река,
Как легкие ноги несут сайгака.
И видя, как высятся горы мои,
И видя, как вниз ниспадают ручьи,
Как звери блуждают в просторе степей,
Я счастлив в привольной отчизне моей.

Угедей

Наши кони как ветер, наши девы красивы,
Широки наши степи и привольны луга,
Но ведь кони устанут, девы станут ревнивы
И привольные степи заметает пурга.
Мне другая утеха - позабыв про ненастье,
Сев с моими друзьями перед ярким огнем,
Наши чаши наполнить неизменчивым счастьем,
Нашим счастьем единым - искрометным вином.

Елюй-Чуцай

Я прежде стремился к боям и победам,
Но вечно душа оставалась пуста.
Путь к истине стал мне нечаянно ведом,
И ныне я вижу, что жизнь - суета.
Китайские древние, пыльные томы
Храню наяву я и вижу во сне.
Им истина - вечное счастье - знакома,
В них истина - счастье, любезное мне.

Джебе

Съедает время славные дела
И погребает в глубине курганов,
И счастье только в том, что к нам дошла
Молва о подвигах умерших ханов.
И счастье только в том, что слава их
Не знает с нашей памятью разлуки.
Так, слыша весть о подвигах чужих,
Я знаю: о моих услышат внуки.

Субутай

Дороги мне были везде широки -
В ущельях Кавказа, у Желтой реки,
В голодной пустыне, в сибирских лесах
И в самых глубоких тангутских снегах.
Что хану хотелось, он мог приказать, -
И все добывала послушная рать,
Повсюду мое доставало копье.
И светел был хан мой - вот счастье мое!

Чингисхан

Нет! Счастье, нойоны, неведомо вам.
Но тайну я эту открою:
Врага босиком повести по камням,
Добыв его с долгого боя;
Смотреть, как огонь побежал по стенам,
Как плачут и мечутся вдовы,
Как жены бросаются к милым мужьям,
Напрасно срывая оковы;
И видеть мужей затуманенный взор
(Их цепь обвивает стальная),
Играя на их дочерей и сестер
И с жен их одежды срывая.
А после, врагу наступивши на грудь,
В последние вслушаться стоны
И, в сердце вонзивши, кинжал повернуть...
Не в этом ли счастье, нойоны?

Степная притча

Две недели я прожил у верблюдопаса.
Ел консервы, пока нам хватило запаса,
А потом перешел на болтушку мучную,
Но питаться, увы, приходилось вручную.
Нищета приводила меня в содроганье:
Ни куска полотна, только шкуры бараньи,
Ни стола, ни тарелки, ни нитки сученой,
Только черный чугунный казан
закопченный.
Мой хозяин был старец, сухой и
беззубый.
Мне внимая, сердечком он складывал губы
И выщипывал редкой бородки седины.
Пальцы были грязны, но изящны и длинны.
Он сказал мне с досадой, но с виду
бесстрастно:
- Свысока на меня ты глядишь, а
напрасно.
Я родился двенадцатым сыном зайсанга,
Я в Тибете бывал, доходил и до Ганга,
Если хочешь ты знать, то по
тетке-меркитке
Из чингизовой мы происходим кибитки! -
Падежей избегая, чуждаясь глаголов,
Кое-как я спросил у потомка монголов:
- Отчего ж темнота, нищета и упадок? -
Он сказал: - То одна из нетрудных
загадок.
Я отвечу тебе, как велит наш обычай,
Потускневшей в степи стародавнею
притчей.
Был однажды великий Чингиз на ловитве,
Взял с собой он не только прославленных
в битве,
Были те, кто и в книжной премудрости
быстры,
По теперешним званьям большие министры.
Соизволил спросить побеждавший мечом:
- Наслаждение жизни, по-вашему, в чем?
Поклонился властителю Бен Джугутдин,
Из кавказских евреев был тот господин.
Свежий, стройный, курчавый, в камзоле
атласном,
Он промолвил своим языком
сладкогласным:
- Наслаждение жизни - в познании жизни,
А познание жизни - в желании жизни.
- Хорошо ты поешь, - отвечал Темучин, -
Только пенье твое не для слуха мужчин.
Ты что скажешь, - спросил побеждавший
мечом, -
Наслаждение жизни, по-твоему, в чем?
Тут китаец оправил холеную косу
И ответил, как будто он рад был
вопросу:
- Наслаждение жизни - в стремлении к
смерти,
А стремление к смерти - презрение к
смерти.
- Говоришь ты пустое! - воскликнул
Чингиз. -
Ты что скажешь, бухарец? Омар,
отзовись!
И ответил увидевший свет в бухаре
Знатный бек, - был он в золоте и в
серебре:
- Наслаждение жизни - в покое и неге,
В беспокойной любви и в суровом набеге,
В том, чтоб на руку взять синецветную
птицу
И охотиться в снежных горах на лисицу.
Молвил властный: - И этих я слов не
приму.
Видно, слово сказать надо мне самому.
Только тот, кто страны переходит рубеж,
Подавляя свободу, отпор и мятеж,
Только тот, кто к победе ведет
ненасытных,
Заставляя стенать и вопить беззащитных,
Тот, кто рубит ребенка, и птицу, и
древо,
Тот, кто любит беременным вспарывать
чрево,
Кто еще не родившихся режет ножом,
Разрушает настойчивый труд грабежом, -
Ненавистный чужбине и страшный отчизне,
Только тот познает наслаждение жизни!
...Солнце медленно гасло над степью
ковыльной.
Мой хозяин добавил с усмешкой
бессильной:
- Вот какой был порядок властителю
сладок,
Потому-то пришло его племя в упадок.
1949

Идут года железными полками,
И воздух полн железными шарами.
Оно бесцветное — в воде железясь,
И розовое, на подушке грезясь.

Железная правда — живой на зависть,
Железен пестик, и железна завязь.
И железой поэзия в железе,
Слезящаяся в родовом разрезе