Об исчезновении профессора Квиррелла узнала случайно. Новое хобби настолько захватило, что я банально не замечала ничего вокруг, но не утратила бдительности и в одиночку по Хогвартсу ходила только под мантией-невидимкой. Метод себя не раз оправдывал — Уизли каждый день обновляли свои ловушки, развешивая их в разных местах подземелий, обходя лишь коридоры, которыми мог воспользоваться Снейп.

Утром двадцать восьмого декабря я встала пораньше, собираясь позавтракать на кухне и с корзинкой припасов вернуться в гостиную. С Эльзой мы договорились посидеть у нее перед ужином, так что я планировала целый день не покидать защищенных слизеринских подземелий. Мантия была активирована, скрывая меня настолько отлично, что даже Кровавый Барон, скользнувший по коридору навстречу, меня не заметил. Как и Помона Спраут с Северусом Снейпом. Преподаватели о чем-то тихо переговаривались, неспешно пересекая холл. Вид у них был столь сосредоточенный, что я не удержалась и последовала за ними.

— Что вам удалось узнать? — с напряжением в голосе спросила МакГонагалл, когда деканы вошли в учительскую. Я смогла проскользнуть в помещение и затаиться за горами старых мантий, которыми были увешаны большие рогатые вешалки. Учителя были так заняты, что не заметили взметнувшееся облачко пыли, а я едва не чихнула.

Из дальнейшего разговора стало ясно, что Квиррелла хватились еще в Рождество, но не сразу подняли панику, все же преподаватель был свободным взрослым человеком и мог покинуть школу в любое время. Защита школы отслеживала лишь пересечение границ территории человеком, не реагируя на животных и птиц, так что никто не мог сказать, когда именно преподаватель ЗОТИ пересек периметр и сделал ли он это вообще, ведь тот же Хагрид на каникулах по несколько раз на дню мотался то в Лондон, то в Ливерпуль, то в Бристоль, а все вечера проводил в хогсмидских пабах. Поиски начались накануне, когда МакГонагалл заглянула в покои Квиринуса за какими-то документами и обнаружила, что в комнатах молодого волшебника отсутствуют его вещи.

Прислушиваясь к беседе, я посматривала на Снейпа. Тот вел себя безупречно. Ни на миг маска истинного шпиона не дрогнула. И если уж я поверила, то другие тем более не думали в чем-то подозревать зельевара. Не усомнился и явившийся Дамблдор, которому учителя доложили о результатах поисков.

— Как же так? — вполне искренне опечалился директор. — Почему Квиринус покинул нас, никому ничего не сказав?

— Посреди учебного года, — хмуро озвучила МакГонагалл. Видимо, именно это для нее было главным грехом преподавателя ЗОТИ.

— А я вам говорил, Альбус, что не стоит принимать на столь важную должность подобного человека, — чуть злорадно сказал декан Слизерина.

— Он еще во время учебы был таким, — отметил Филиус Флитвик, присоединившийся к учителям в середине беседы. — Сторонился сокурсников, старших ребят, но мог часами наблюдать, как Серая Дама в печали бродит по галерее на шестом этаже.

Видимо, именно Серая Дама, Елена, и рассказала Квирреллу о том, где искать диадему Ровены Рейвенкло. Но из беседы учителей выяснилось и то, что Альбус активно поощрял желание Квиринуса отправиться путешествовать. Из разговора же я внезапно поняла, что те самые леса Албании, где бродил Квиринус, находятся не в Албании, а в Шотландии. В магическом мире для обозначения местности жители довольно спокойно мешали старинные и современные названия, отдавая предпочтения первым. В итоге названия Альба, Албан, Альбанн, Албания и Альбион маги спокойно использовали для обозначения как отдельно Шотландии, так и всей страны в целом. А вспомнив, что уже видела в книгах незнакомые слова, вроде Лондиниума, Мансениона, Глазгеу(1), решила не удивляться, а просто изучить данную тему получше, чтобы в следующий раз не чувствовать себя несообразительной дурочкой.

Дальнейший разговор отвлек от проблемы с путаницей названий. Оказалось, Альбус Дамблдор, которого не так-то просто было на что-то уговорить, после одного лишь разговора с Квирреллом, состоявшегося после возвращения Квиринуса в Хогвартс в середине прошлого июля, легко согласился сделать того преподавателем ЗОТИ. И только профессора знали, что это решение было принято не до отправления Квиринуса в путешествие, а после него. Тюрбан же и заикание появились и того позже, за день или два до начала августа. И только Альбус знал все детали путешествия своего подчиненного. Всем же остальным пришлось довольствоваться рассказами, в которых правдой была едва ли половина.

Вот под вязание шарфика я и планировала обдумать перемены в знакомой истории. Но стоило половчее перехватить спицы и потянуть на себя нить из плетеной коробки для пряжи, как с тихим звоном прямо передо мной материализовался небольшой сияющий бледно-голубой шар.

— Это что еще такое? — опешила я и вжалась в спинку дивана, пытаясь оказаться как можно дальше от незнакомого явления.

Шар тем временем вновь издал мелодичный звон, напоминая большой будильник, вспыхнул раз-другой и раскрылся цветком, являя мне что-то похожее на свиток, но в виде Патронуса.

— В книгах такого не было.

Ни через минуту, ни через две свиток никуда не делся. Только искрил, издавал перезвон и следовал за мной по всем подземельям. Пришлось спешно листать конспекты, куда я выписывала заклинания, и кидаться в неправильный Патронус диагностическими. Те ничего не выявили, и я, проклиная всех и вся, рискнула ткнуть в свиток палочкой. Сияние тут же погасло, а мне под ноги упало что-то довольно увесистое. И туда же едва не ухнуло сердце, но все обошлось. На полу валялась не магическая бомба, а скрученная в трубочку толстая тетрадь. Вполне безобидная, с большой сургучной печатью с оттиском в виде буквы «W».

— И что это такое? — хмурясь, я сломала печать и развернула тетрадь, а после поспешила в спальню, к своим книжным полкам.

Лишь несколько часов спустя, просмотрев не меньше дюжины книг, я смогла немного разобраться в произошедшем. Сильно помогло то, что я вспомнила свои беседы с Костехрумом, и додумалась заглянуть даже в толстенные талмуды.

Все оказалось довольно просто. Два раза в год всем волшебникам, имеющим право голоса в Визенгамоте, являвшимся прежде всего своеобразным парламентом, а уже потом верховным судом магического мира, высылался опросник по законопроектам и поправкам к законопроектам, внесенным на рассмотрение. Рассылка была зачарованной: свиток мог получить, открыть и внести свой голос либо сам член Визенгамота, или его магически заверенный представитель. Голосовать можно было вплоть до начала заседания по каждому конкретному вопросу, при этом присутствие в зале Визенгамота не требовалось. Этим пользовалось большинство представителей Палаты лордов.

Я же, пусть и являлась леди Поттер, пока не могла посещать заседания лично из-за возраста. В большой зал Визенгамота не мог войти волшебник, не прошедший малого совершеннолетия. Но почти все предпочитали не являться туда до полного совершеннолетия.

Интересно было узнать, что в случае, если история повторится, и меня обвинят в нарушении Статута секретности, я смогу войти в зал. Но все присутствующие узнают о моем статусе, потому как стул допроса в центре снимает невидимость с артефактов и проявляет регалии. Сейчас, в виду юного возраста, это один магический наруч. После малого совершеннолетия обе руки до локтя будет покрывать рисунок-тату. А после семнадцати я смогу вызывать и другие элементы, дающие окружающим знать, кто перед ними. У каждого лорда и леди регалии разнились, ведь были сплавом магии рода и индивидуальности волшебника. Но у леди обычно появлялся венец и массивный пояс из металлических блях. Так что на заседание, в случае чего, стоит идти в приличной мантии, а то все эти статусные штучки будут странно смотреться в сочетании с обычной одеждой.

Но больше всего меня заинтересовало другое. Стоило ткнуть в свое имя на первой странице, как остальной текст сдвинулся, уступая место перечню семей, чей голос мне принадлежал. Было интересно и то, что лишь главам семей была доступна подобная функция. Представители могли развернуть только подробный текст законопроектов.

Оставалось только гадать, имел ли Дамблдор возможность голосовать от лица Поттеров до этого момента или нет, но отныне только мое решение будет учитываться. И голосов у меня не один и не два. В списке ожидаемо значились Поттеры и Блэки, но первыми были вписаны Слизерины, а после — Певереллы.

«Ну куда ж без этого! — скривилась я. — Главное — не ляпнуть при свидетелях, что являюсь наследницей Слизерина».

«23 декабря 1973

Как же я люблю праздники и подарки! И как же осточертело находиться дома. Скорей бы обратно в Хогвартс! Но родители обещали подарить мамин серебряный кулон, так что пришлось вернуться на каникулы».

«24 декабря 1973

Дома нельзя колдовать. Но папа, мама и Пет об этом не знают. Как же забавно визжит сестрица, когда я будто бы превращаю чашки в мышей. Знала бы она, что одна из этих мелких тварей прогрызла мне дыру в кармане, пока я ждала удачный момент для представления!»

«26 декабря 1973

Это несправедливо! Оказывается, запрет на колдовство дома… не такой уж и всеобщий! По-настоящему отслеживают только магглорожденных и маггловоспитанных полукровок! Сев вполне может колдовать в своем доме просто потому, что его мама — ведьма. Но он и тут схитрил — остался в Хогвартсе и может использовать палочку каждую минуту!»

«27 декабря 1973

Ладно. Это логично. Если бы запрет действовал так, как мне озвучила МакГонагалл, то отдел в Министерстве, отслеживающий палочки несовершеннолетних, не успевал бы отсылать письма с предупреждениями. А ведь еще есть те, кто учится заочно. Я расспросила Амелию на этот счет, так оказалось, что числящихся, но не проживающих в Хогвартсе студентов довольно много. В один со мной год таких было зачислено двенадцать человек! А тех, кто учится дома или на курсах, в разы больше. Но им же как-то надо тренироваться, чтобы потом сдать зачеты профессорам, учителям, СОВы и ТРИТОНы в Министерстве».

«27 декабря 1973

Начинаю жалеть, что Сев каждый год остается на каникулы в школе. Письма от него так долго летят! Но в Коукворте пришлось бы мириться с раздражением его матери... Не знаю, что хуже!»

«28 декабря 1973

Снейп бука! Неужели так сложно написать одно письмо? Опять, небось, чахнет над своими котлами».

«29 декабря 1973

Мэри прислала очаровательное радужное перо из поездки. Ей удалось уговорить родителей на поход в магический Каир. Обещала потом показать фотографии!»

«29 декабря 1973

У родителей были такие лица, когда я предложила куда-нибудь поехать в следующем году. Почему мы никуда не ездим? Дело ведь не в деньгах. Я точно знаю!»

«30 декабря 1973

Мама плакала на кухне ночью. Я случайно заметила. Рано утром проверила ящик стола, куда она что-то спрятала перед уходом. Но там была только фотография бабушки Генриетты».

«2 января 1974

Мама не любит говорить о бабушке. Но я точно знаю, что они любят друг друга. Бабуля прервала череду своих путешествий, когда мама серьезно заболела и несколько недель провела в больнице. Это потом папа рассказал нам о сложной беременности, выкидыше и осложнениях. А тогда мы ничего не знали и не понимали. А бабушка все бросила и прилетела откуда-то из-за океана.

Навещая с нами маму в больнице, бабушка напомнила ей... Я почти дословно помню ее слова: «Я назвала тебя Розали, чтобы дать тебе силы, которых нет у меня. Цветы растут на земле, цепляются за нее. Их корни глубоко уходят вниз. Я хотела, чтобы ты была сильнее меня, крепко стояла на ногах. Я ветрена, как моя мать и бабка. Нас всех тянет в дорогу. Будто за нами кто-то гонится. И что я вижу? Я приезжаю, а моя дочь пролеживает бока там, где ей не место!»

Мама тогда очень рассердилась. Орала на бабушку, что та оставила ее сразу после совершеннолетия и осчастливливает редкими открытками и визитами, сваливаясь, как снег на голову. На папу… Оказалось, что именно он поддерживал контакт с тещей и знал, где ее искать в случае чего.

Но бабушка не обиделась. Только сказала как-то грустно, что сделала это для маминого блага. И напомнила, что хоть мама и обижается на бабушку столько лет, а дочерей тоже назвала цветочными именами.

Я и забыла об этом…

Но почему мама плакала?»

«7 января 1974

Северус прислал ответ. Наконец-то. Но лучше бы вообще не отвечал!

Одна! Одна страничка! И все про его обожаемые зелья.

Нет, мне нравятся зелья, но заниматься ими даже на каникулах?»

«8 января 1974

Карманных денег совсем нет. А нужно купить подарок Севу… Может отправить ему ежедневник, подаренный Мэри на первом курсе? Он чистый и без каких-то опознавательных знаков. Никто не догадается. Хотелось бы отдать Севу подарок этого придурка Поттера, но это невозможно! Джеймс сделал гравировку. А тетрадка отличная, идеальный лабораторный журнал».

«8 января 1974

Мама заявила, что я очень плохая подруга. Мол, сама прожужжала им все уши, что четырнадцатилетие для волшебников — особая дата, а лучшему другу собираюсь подсунуть уже кем-то дареный ежедневник. Едва за ухо не оттаскала. Выдала денег и велела купить Снейпу несколько новых рубашек на Косой Аллее».

«10 января 1974

Сегодня вернулись в Хогвартс. Перед отъездом родители заранее поздравили меня. Так странно, я уже третий год отмечаю День рождения без семьи…

А кулон очень красивый! Он достался маме от бабушки. На вид — очень старый. Даже… старинный. Серебро и какой-то камень. Не малахит, но что-то очень похожее.

И как же вопила Петти! Видите ли, она старшая! Видите ли, именно ей должны доставаться семейные реликвии и драгоценности. Я даже слушать не стала!»

«12 января 1974

Сегодня нас отпустили в Хогсмид. Пошли большой компанией с самого утра. Сев в деревню почти не ходит, и я этому рада. И надеюсь, Мэри никогда не расскажет моему другу, что Поттер платит за мороженое на всех. И… за мои пергаменты и книги. Каждый раз переживаю из-за этого, но не пропадать же добру? А Джеймс обещает выкинуть в мусорку, если не возьму. И смотрит так… чисто олененок. Бесит!»

Только закрыла глаза, меня будто подхватило потоком и потянуло куда-то на глубину. Лишь несколько мгновений спустя вспомнила, что почти так же я ощущала себя в начале, когда меня затапливало воспоминаниями предшественницы. Понимание принесло покой, а следом марево перед глазами растаяло, позволяя увидеть небольшую почти пустую комнату: чуть алеющие в закатном солнце обои, большой старый шкаф с не до конца прикрытыми дверцами, детская кроватка, над ней — мОбиль из веточек, к которым на веревочках прикреплены крохотные фигурки сов с распахнутыми крыльями, и широкое удобное кресло.

В кресле, нервно сжимая конверт и несколько листов письма, замерла заплаканная рыжеволосая девушка. Ее густые волосы были растрепаны, на полу валялась тонкая лента, но девушка не пыталась вернуть своему облику опрятность. Наоборот, она вскочила и начала метаться по комнате, совершенно позабыв о спящем в кроватке ребенке.

— Мне было семь или восемь, когда со мной впервые произошло что-то необычное. Ничего особенного или уж совсем необъяснимого. Качаясь на качелях в нашем саду, я пожелала взлететь очень высоко. Я всегда любила скорость и экстрим. Если бы не стала волшебницей, то сейчас бы, наверное, прыгала с парашютом или занялась парапланеризмом. А тогда мне просто не хотелось уходить в дом на обед… — Девушка улыбнулась. — Я хотела сбежать от Петуньи. У нее уже тогда был очень противный голос. И командирский тон. И вот… я взлетела. Сиденье поднялось вверх под немыслимым углом и зависло на несколько секунд. Я не испугалась, но Петти — очень. Но она быстро себе все объяснила. Решила, что ей почудилось. И никому ничего не сказала. Как и не сказала ни о чем после, когда со мной на самом деле происходили необъяснимые вещи: склеивалась разбитая посуда, быстрее росли цветы, которые я перед этим поливала, и я не разбилась, однажды не удержавшись на карнизе, сбегая от сестры через окно. Но и тогда Петунья помалкивала. Знаешь, малышка, она была очень популярна в школе. Отличница, участница всевозможных конкурсов и олимпиад. У нее было больше подруг и подпевал, чем у меня. Я вообще мало с кем дружила. Но Петти никому не рассказала, хотя и была главной сплетницей школы. Даже родители узнали в день, когда к нам с визитом пришла заместитель директора школы волшебства. И после… Петунья и мужу ни о чем не говорила, но, на свою беду, пригласила меня на свою свадьбу.

Девушка надолго замолчала, а потом горько прошептала:

— Зачем я позвала с собой твоего отца и Сириуса? Что мной двигало? Оглядываясь назад… ненавижу себя. Но не могу понять, в какой миг я стала той Лили Эванс, что ставила себя выше семьи. Это случилось в день, когда мне пришло письмо? Не знаю.

— Родители сидели на кухне и пересчитывали деньги. Я так радовалась новостям, что у меня напрочь вылетело из головы, что учебники и одежду мне никто не выдаст бесплатно. Очень хотелось спуститься и извиниться, что хранила все в секрете, но я стояла в тени и слушала их беседу. Родители не думали, что я услышу… Тогда я узнала много всего и о себе, и о своих близких.

Малышка смотрела на мать очень внимательно, будто на самом деле слушала рассказ.

— Мои родители оказались сквибами, — рассказывала Лили. — Точнее, мама была сквибом и потомком сквибов. В ее семье помнили о своем происхождении и передавали это знание из поколения в поколение. А вот у отца мать была магглой, а предки ничего не помнили. То, что отец сквиб, поняла бабушка Генриетта. И она же выяснила все остальное. И она же отговаривала маму выходить за отца замуж. Она почему-то очень хотела изжить магию из крови своих потомков. Говорила, что это не принесет никому счастья. — Девушка погладила ребенка по хохолку темных волос. — Знаешь, Джейми уверен, что у тебя блэковские волосы. Но он просто не видел бабушку Генри. Она похожа на настоящую испанку. Статная, смуглокожая. До самой смерти в ее черных волосах, выгорающих под солнцем до рыжины, не было ни одного седого волоска. Я совсем не похожа на нее, а вот ты… Скорей бы ты выросла, моя маленькая!

Малышка на руках матери улыбнулась ласковому воркованию.

— Родители поженились наперекор бабушке. И были очень счастливы, но и десять лет спустя у них никак не получалось завести ребенка. Мама даже заподозрила причастность бабушки и разругалась с ней, запретив приближаться к семье Эванс. Отчаявшись, родители решились на усыновление. И сделали все, чтобы никто ни о чем не узнал. Даже переехали и сменили работу, потеряв в зарплате. А через полгода выяснилось, что мама беременна…

Снизу раздался тихий шум, девушка поскорее выхватила палочку и наложила на дверь Заглушающее.

— Следующие несколько суматошных дней напрочь стерли из памяти тот разговор родителей, но подсознательно я всегда помнила, что Петти мне не родная сестра. Что она даже не сквиб, а просто маггла. Я и прежде чувствовала свое превосходство, но с началом учебы в Хогвартсе окончательно… да, я зазналась. Еще бы! Я была волшебницей! И пусть все считали меня магглорожденной… Но я могла колдовать, а моя сестра — нет. Сон-воспоминание только ухудшил отношения с семьей. Я все еще любила и общалась с родителями, но Петунью… ее я просто презирала. Такая я была дурочка! — Девушка горько усмехнулась. — Еще бы. Оказалось, что я как минимум полукровка, а то и чистокровная. Я так хотела узнать, сквибами каких семей являются родители. Мечтала войти в старинную аристократическую семью. Зачем мне на пути нужна сестра-маггла? Она недостойна ходить там, где ходила я! — Глаза Лили блеснули авадовой зеленью. — Такая я была глупая. Я верила в сказки. Мечтала оказаться потерянной наследницей кого-нибудь из Основателей! Знания, власть и сила. Я хотела всего этого. И подумать не могла, что не одна такая умная. Что вокруг полно тех, кто хочет власти и идет к ней с тех пор, как меня еще на свете не было… Прости меня, моя родная. Прости. Мамочка все испортила. Надеюсь, Джеймс никогда не узнает…

— Сегодня я был в Хогвартсе…

— Что?! — не удержалась от вскрика девушка. — Зачем?!

— Я… Я хотел поговорить с Флитвиком, — признался Джеймс. — Не важно. В общем, я встретил Дамблдора, хотя очень старался этого избежать.

— Тогда не стоило вообще появляться в Хогвартсе, — отчеканила Лили. — Я же говорила тебе!.. Дамблдор, он… Он играет в свою игру. И видит в нас только пешек в этой игре. А пешками жертвуют. Их не берегут. Если ему понадобится… Джеймс, я ничего не могла поделать, когда ты привел в этот дом директора и позволил ему наложить Фиделиус. Если бы я знала!.. Знала заранее. Ты мог сделать все сам, но позволил Дамблдору… И Питер! Почему он?

— Потому что Сириус — слишком очевидная кандидатура, — попытался оправдаться Джеймс.

— Ты мог сам стать хранителем. Или сделать им меня. Но нет! Питер! Тебе напомнить, что именно Ремус сообщил директору о моей беременности, хотя я запретила сообщать хоть кому-то? Этот верный песик уже через день обо всем донес дорогому директору.

— Лили…

— Да, после этого сложно было усомниться в том, что Люпин верен Ордену. Точнее, лично Дамблдору. Но он предал нас в мелочи. Ты же понимаешь, что предаст и в чем-то большем? А Питер — трусливая крыса.

— Я и сам жалею об этом! — прервал тираду жены Джеймс. — Понимаешь? Жалею.

— И что же изменилось, что ты вдруг прозрел? — фыркнула Лили и сложила руки на груди. — Что такого тебе сказал Дамблдор?

— Ремус и Питер не были у нас с того дня, когда мы рассказали друзьям о беременности. Так что подробности знает только Сириус. Но он будет последним, кто объявится в Хогвартсе, а директор не покидает стен школы даже ради заседаний Визенгамота.

— Еще повитуха…

— Она дала клятву, — успокоил парень. — Но вычислить дату не так уж и сложно… Так что директор поздравил меня с рождением наследника сегодня. И спрашивал о ритуале имянаречения.

— Что?! Что ты ему сказал? — девушка до боли вцепилась в предплечье мужа.

— Ничего, я ничего не сказал. Это наше личное, я помню. Дело не в этом. Дамблдор… Он пытался меня читать! И еще… пытался невербально накинуть какое-то беспалочковое!

— Что?! — взвилась Лили.

— Пусть и полукровка, но он хорошо знает традиции. Знает, что ребенок может оставаться без официального имени до полугода. Видимо, он рассчитывал, что я выберу его в отцы по магии. И, возможно… возможно, как-то следил за домом. Кажется, он был уверен, что Сириус у нас все это время не появлялся, так что Блэка мы крестным не сделали.

— Что он хотел? — потребовала ответа Лили.

— Он не напирал со своей кандидатурой, но очень настаивал, чтобы я назвал сына Гарри.

— Почему?

— Думаю, Ремус сказал ему не только о твоей беременности… Видишь ли, я тогда еще обмолвился, что сына нужно назвать каким-нибудь семейным именем. Например, Генри, а лучше — Гарри. Мол, в будущем сыну будет проще сходиться с людьми. Гарри — очень простое и располагающее имя. Никакой напыщенности и аристократизма.

— Джеймс!.. И?

— Директор попытался вложить мне в голову, что ребенка должны звать Гарри Джеймс.

— Он хочет знать полное имя, — холодея, произнесла Лили. — Ему зачем-то нужно полное имя нашего ребенка.

— Это странно, да, — согласился Джеймс. — Как хорошо, что у нас дочь.

— И как хорошо, что вы с Сириусом, два балбеса, зовете ее Гарри, — немного успокоившись, сказала Лили. — Надеюсь, Дамблдор не узнает ее полного имени хотя бы до малого совершеннолетия. Потом не так страшно.

Оба с тревогой переглянулись.

— Думаешь, он как-то использовал то, что… знал наши имена?

— Не уверен, — признался Джеймс. — Но сейчас я думаю о том, что, возможно, директор использовал это знание на других.

— Ты о ком?

— Уизли, — ответил парень. — Молли должны были помолвить сразу после малого совершеннолетия, но обряд не закрепился. Оказалось, она уже связана узами помолвки с Артуром. Следов не осталось, нельзя было доказать, что это не решение магии… соединившей два любящих и идеально созвучных сердца.

— Фу, как приторно! — скривилась Лили.

— Именно на это напирал Альбус, когда лорд Прюэтт пытался разгромить его кабинет.