Выживает сильнейший (гет)

Уинри не знала, куда себя деть. Она так растерялась после ухода Эда, что не могла оставаться с собой наедине. Все ее вечера проходили в мастерской или в спортивных залах. К ночи она доводила себя почти до коматозного состояния и, с трудом доползая до своей комнаты, валилась на кровать и отключалась. Каждое утро Уинри неохотно просыпалась, обливалась ледяной водой, после чего ее зубы еще долго стучали от холода, и без завтрака отправлялась на занятия. Девушка очень усердно училась, только бы не допустить в свою голову мысли об Эде, которые причиняли ей нестерпимую боль. С Алом Уинри старалась не пересекаться. Он оставался единственной ниточкой, реально связывающей ее с Эдом, а она хотела на время забыть об этой связи. До того момента, пока не придет в себя. О том, что Уинри явно неадекватна, знали все ее друзья и недруги. Поэтому к ней почти никто не лез. Не то чтобы кто-то из них всерьез опасался ее — просто не было совершенно никакого интереса связываться с человеком, который находился не в ладу с самим собой.

В один из вечеров, когда Уинри с остервенением жала штангу в спортивном зале, к ней подошел Ал. Невооруженным глазом было видно, что еще немного — и девушка не выдержит нагрузки и уронит тяжелый гриф с блинами на себя.

— Хватит, — мрачно бросил ей Ал и схватился обеими руками за гриф. Уинри невольно выдохнула, отпустив железяку.

— Что ты хочешь, Ал? — спросила девушка, приняв сидячее положение. По ее лицу ручьями стекал пот, и вся майка была мокрой насквозь.

Ал опустил штангу на стойки и навис над подругой. Парень выглядел угрожающе.

— Ты решила тут умереть? — грозно поинтересовался он. Уинри все еще тяжело дышала, и у нее раскалывалась голова.

— Нет, не решила. Я просто тренируюсь, потому что у меня появилась уйма свободного времени, — невозмутимо, но с гневными нотками в голосе ответила Уинри.

— Не держи меня за идиота, — спокойно предупредил Ал. — Я вижу, как ты убиваешься: и здесь, и в мастерской, и на уроках. Еще немного, и ты окажешься в лазарете.

Уинри прикусила нижнюю губу, почувствовав, что вот-вот разревется. Она могла сдерживать слезы, когда ни с кем не разговаривала. А тут такой рассудительный Ал объявился и начал ее отчитывать. При этом он еще не успел сказать ничего такого, что могло бы всерьез разозлить девушку или задеть ее чувства, а она уже была готова затопить весь спортзал потоком невыплаканных слез.

— Я не могу без него, Ал, — жалобно пропищала Уинри и закрыла лицо руками, из последних сил сдерживая себя. Альфонс присел рядом с ней на корточки и сказал негромко:

— Давно уже пора выплакаться и учиться жить дальше, а не запихивать свои чувства непонятно куда.

Уинри отняла ладони от лица и холодно посмотрела на друга.

— Я не могу. Не сейчас, — твердо произнесла она. — Я справлюсь с этим постепенно.

— Нет, Уинри, так ты только доведешь себя до озлобленности. А с проблемой не справишься.

Конечно же, Уинри не послушала Ала. Она продолжала загружать себя. Только так ее будни пролетали незаметно.

Альфонс тоже тяжело переживал уход брата, но у него было побольше здравого смысла и поменьше ненужной экспрессии по сравнению с Уинри. Парень продолжал работать в лаборатории и учиться. И конечно, он присматривал за своей отчаявшейся подругой, хоть она того и не желала. Жалко было видеть ее такой. Та девочка, которой она стала, совсем не была похожа на настоящую Уинри. Ал прекрасно знал, что между ней и его братом все очень серьезно, но ему сложно было даже представить подобную зависимость. Таких сильных чувств Алу еще не приходилось испытывать. Поэтому он не очень хорошо понимал Уинри, но не осуждал ее. Проводя одинокие часы в лаборатории, Ал не раз думал: «Как ты там, братец?»

А у братца тем временем все было очень весело. Автомобиль остановился около входа на железнодорожную станцию. Двое провожатых усадили Эда в поезд и отправились вместе с ним прямо в столицу. За окном пролетали луга, маленькие деревеньки и городишки. Люди в них жили собственной жизнью, и никто не держал их взаперти с самого детства, как заключенных. Все вокруг вызывало в молодом крепком парне восторг, но внешне он держал себя ничем не хуже своих строгих надзирателей.

Шумные улицы столицы были заполнены людьми. Время от времени по широким дорогам проезжали автомобили, которые совсем недавно стали доступны не только государственным лицам, но и обычным гражданам с очень высоким достатком. Этот город впечатлял своей мощью и великолепием. Он кардинально отличался от того места, где Эдвард провел свое детство. Маленький городишко, в котором располагался интернат, стоял на узкой грязной речке. Неприветливые улицы могли привлечь к себе внимание исключительно старыми обшарпанными домами, среди которых как-то не к месту затесался небольшой рынок с орущими торговцами. Столица же была воистину прекрасна. Все здания здесь казались скромными и аккуратными, за исключением некоторых, отличавшихся пышной внешней отделкой и изысканными архитектурными решениями. Улицы поражали своей чистотой. Даже люди здесь казались слишком культурными и благовоспитанными.

На вокзале Эда и его молчаливых друзей встретил человек в военной форме и пригласил их занять места в автомобиле. «Опять», — подумал Эд с некоторым раздражением. Ему начинало казаться, что его никогда не доставят на место. Однако вскоре машина остановилась около пятиэтажного здания, над входом которого красовалась крупная надпись: «Институт практической химии». В тот момент Эд даже не поверил, что ему могло так повезти. Около массивных двойных дверей его провожатые предложили ему войти, а сами остались снаружи.

Эд не колебался ни секунды, он смело шагнул через порог и оказался в просторном холле. Прямо перед ним вырос человек в строгом костюме. Поприветствовав новоприбывшего без какого-либо интереса, он пригласил Эдварда следовать за собой. Вскоре Элрик-старший достиг конечного пункта — кабинета директора. Сам глава института собственной персоной расположился в высоком кресле за письменным столом. Это был старик — все еще статный и подтянутый. Когда Эдвард вошел, директор приветливо улыбнулся ему:

— День добрый, Эдвард Элрик! Проходите и присаживайтесь, — он указал на стул, расположенный напротив его стола на некотором расстоянии.

— Здравствуйте, — откликнулся Эд и занял свое место.

— Меня зовут Рихард Шефер. Я занимаю должность генерального директора в этом институте. Я много слышал о вас. Насколько я понимаю, вы особенно преуспели в фармацевтической химии, — дружелюбно отметил старик, приступая сразу к делу. Он явно не любил попусту терять время.

— Да, все верно, — ответил Эд.

— Судя по информации о вас, поступившей к нам из хорошо известного вам интерната, вы очень грамотный и одаренный химик. Так вот, мы принимаем вас к нам на работу. При этом параллельно вам предстоит получать высшее образование экстерном. Если через год вы успешно сдадите все экзамены, диплом будет ваш. Кроме того, не забывайте, что вы военный, зачисленный в резервный полк. Это значит, что служить вы будете только в случае всеобщей мобилизации.

— Так точно! — этими словами Эдвард подтвердил, что ясно осознает ситуацию. В голове же у него в тот момент крутились совсем другие мысли. Он искал подвох. Все складывалось слишком шикарно для восемнадцатилетнего юнца, только что закончившего интернат.

— Хорошо. Я вижу, что вы все понимаете. Вам предстоит много работать, но и жить при этом вы будете достойно. Сейчас вашему государству больше нужны ваши мозги, нежели мускулы, — после этих слов Рихард Шефер поднял телефонную трубку и произнес всего одно слово: «Пригласите». Не прошло и минуты, как после тихого стука в дверь вошел высокий крепко сложенный человек. Его светлые волосы были собраны в хвост, а на носу красовались очки в тонкой оправе. Массивная белая борода этого человека придавала его лицу некоторую суровость.

Глаза Эда резко расширились, а руки невольно сжались в кулаки. Он не мог не узнать его. Перед ним стоял сам Ван Хоэнхайм. Его отец.

— Доктор Хоэнхайм, — обратился к нему Шефер. — Это Эдвард Элрик. Он будет работать под вашим руководством.

Хоэнхайм невозмутимо и как-то слишком искренне улыбнулся Эду и протянул ему руку. Парень поднялся на ноги и ответил на рукопожатие, сдавив ладонь отца чуть больше, чем следовало. Лицо Эдварда в тот момент было почти что каменным, а глаза воистину страшными. Хоэнхайм заметил это, и только кривая усмешка чуть тронула его губы.

— Здравствуйте, Эдвард, я доктор Хоэнхайм. Надеюсь, мы сработаемся, — дружелюбным тоном произнес мужчина.

— Не сомневайтесь в этом, — ответил Эд.

В разговор снова вступил Рихард Шефер. Он достал из ящика ключ и положил его на стол, пододвинув к Эду.

— Это ключ от вашей комнаты в нашем общежитии. Здание находится прямо за главным корпусом. Комната номер 205.

— Благодарю, — сказал Эд и взял ключ.

Из кабинета он вышел в сопровождении Хоэнхайма.

— Я вижу, что ты узнал меня, сынок, хоть ты и был совсем еще малышом, когда мы виделись последний раз, — прямо сказал Хоэнхайм. — Но я не буду сейчас настаивать на разговоре, хотя поговорить нам явно есть о чем. Завтра я покажу тебе лабораторию, в которой нам предстоит работать, а дальше как-нибудь уладим все вопросы. Приходи в холл в восемь утра.

Эд не ответил ровным счетом ничего и просто ушел. В нем слишком сильно клокотала ярость, смешанная с обидой. С обидой прежде всего за свою мать, которую Хоэнхайм бросил одну с двумя маленькими детьми, а потом уже за себя и Ала. Ведь после смерти мамы они могли бы жить с отцом, а вместо этого вкалывали в интернате как проклятые.

Комната показалась Эду слишком чистой и аккуратной, но небольшой. Там было все, что нужно для комфортного проживания. Оставив чемодан у двери, Эд снял плащ и повесил его на вешалку. Осматриваясь вокруг, он думал о том, что ему в один миг дали все, о чем он даже не смел мечтать, но самого главного он лишился — людей, которых любил больше жизни. Из кармана самых обычных брюк, которые многие мужчины носили в его время (с дерзкими кожаными штанами парнишка расстался уже давно), Эд достал кулон Уинри. Он некоторое время смотрел на это простое и совсем незамысловатое украшение, и сердце его бешено колотилось. Перед глазами непроизвольно возникал образ Уинри. Неужели между ними больше никогда ничего не будет?!

Зато теперь Хоэнхайма Эду предстояло видеть каждый день. Как вести себя с отцом, он пока не знал. Вспыльчивому юноше просто хотелось задать Хоэнхайму хорошую трепку и притащить его на могилу матери, чтобы на коленях прощения просил. Но внутренний голос говорил Эду, что нельзя так поступать с родителем. Кроме того, он ведь понятия не имел, почему Хоэнхайм бросил их и что он на самом деле чувствовал и тогда, и сейчас. Видок у старика был бодрый, но в глазах его Эд смог увидеть глубокую печаль.

На следующее утро Эдвард встретился с отцом в холле главного корпуса института, и они вместе прошли в лабораторию. Конечно, парню показалось, что он попал в настоящий рай для химиков. Его родная лаборатория даже близко не походила на эту. Здесь можно было найти все: от самых обычных пробирок до современного оборудования, о назначении которого Эд пока мог только гадать. Ему предстояло еще многому научиться, и он ясно понимал, что хочет этого.

— Ты, Эдвард, будешь разрабатывать фармацевтические препараты. По твоим образцам и записям на производстве будут изготавливаться лекарства в больших объемах. Преимущественно тебе придется заниматься антисептиками и сильнодействующими обезболивающими, — рассказывал доктор Хоэнхайм, пока они вдвоем с Эдом ходили по лаборатории с целью ознакомления.

— Почему именно эти препараты? — задал совершенно логичный вопрос Эд.

Не поддаваясь раздумьям, Ван Хоэнхайм решил с самого начала говорить с сыном начистоту:

— Видишь ли, сейчас в нашем мире очень нестабильная обстановка. Мы сидим на пороховой бочке. Достаточно одной искры, чтобы все взлетело на воздух. Скоро будет война. Нужен только повод, чтобы начать ее.

Глаза Эда резко расширились. Вот это новость из большого мира!

— И сколько, вы думаете, у нас осталось времени? — спросил он вежливо, как будто говорил с чужим человеком — со своим непосредственным начальством. Хоэнхайма такая позиция вполне устраивала.

— Год, максимум два. Тебе предстоит хорошо потрудиться. И, зная о твоей работе с доктором Марко, — Хоэнхайм выдержал небольшую паузу, заметив, что Эд напрягся, но все же продолжил, уже догадавшись, что было что-то темное в истории с запатентованной несколько лет назад анестезией, — я могу предположить, что ты стремишься помогать людям, а не хладнокровно создавать орудия их убийства. Поэтому фармацевтика в нашем заведении твоя.