Зигзаг (гет)

— Monsieur, простите, вы захо́дите … скажите — это ведь Опера?

Оглянувшись, Эрик обнаружил, что многорукий бродяга, об которого он споткнулся некоторое время назад, поднялся на ноги и оказался бродяжкой. Замеченное им лишнее количество рук объяснялась тем, что он, вернее она, была не одна — рядом с ней, вцепившись в её юбку, стоял ребёнок, судя по одежде — девочка. Эрик кивнул и собрался уже, было, скрыться за решёткой, но женщина снова окликнула его:

— Подождите, monsieur, прошу вас. Вы не знаете: могу ли я получить здесь работу?

Эрик изумился. Это было что-то новенькое. Сколько он себя помнил — ни один нищий не просил у него работу, да ещё на ночь глядя. Денег, хлеба — это да, сколько угодно, но чтобы работу… Это обстоятельство само по себе требовало осмысления, поскольку не укладывалось в голове, хотя Эрик повидал на своём веку многое, а уж нищий, точнее нищенка, предъявившая такую необычную просьбу и вовсе была достойна внимания. Эрик сделал несколько шагов её сторону и окинул взглядом женскую фигуру, пытаясь разглядеть её лицо в неверном и тусклом свете уличного фонаря. Женщина была невысокой и стройной. Она прижимала к груди какой-то немаленький свёрток и на первый взгляд не казалась совсем уж нищей, скорее наоборот. Платье на ней, правда, было измято и грязно, но, очевидно, хорошо сшито и не из дешёвой ткани, ботинки на ногах не выглядели поношенными, плечи прикрывала почти новая шаль, а на голове каким-то немыслимым образом удерживалась крошечная шляпка.

— Работу? — переспросил он. — Вам нужна работа в Опере? — он с сомнением оглядел её. — А что вы умеете? Вы певица? Актриса или, может быть, балерина?

Он замолчал, беззастенчиво разглядывая её, отмечая мелочи, которые не сразу бросались в глаза — исхудавшее лицо, большие испуганные глаза и то, как она судорожно прижимала к своей груди странный свёрток, словно ничего ценнее у неё не было в целом свете, как пыталась скрыть своей юбкой девочку от пристального взора чужака. Под внимательным оценивающим взглядом женщина, нервно переступив с ноги на ногу, попробовала освободить руку, чтобы стянуть на груди шаль, — не вышло, свёрток был тяжёлым. Она попятилась:

— Простите, monsieur, я не хотела вас беспокоить, — подхватив девочку за руку, проговорила она, — просто вырвалось, … простите, мы лучше пойдём … право, не стоит.

Она отрицательно качала головой, пыталась оторвать свой взгляд от его лица, но почему-то не могла. Собственно, она и лица-то разглядеть не могла — просто смотрела туда, где у людей обычно помещается голова. Испуганная женщина видела перед собой высокого человека, завёрнутого в такой большой и длинный плащ, что фигуру его невозможно было оценить, а лицо плотно закрывала ночная тень и надвинутая почти на самый лоб шляпа. Это был мужчина. Он шагнул ей навстречу и застыл, словно гранитный монумент, — ни нетерпеливого жеста, ни единого движения, не было слышно даже дыхания, даже слабый ветерок обходил его стороной, не решаясь прикоснуться к плащу или шляпе.

Собственно причин бояться пока не было: он не сделал ни одного угрожающего жеста, не произнёс ничего пугающего, кроме нескольких слов вполне доброжелательных. Но его неподвижность и явное заинтересованное разглядывание, хотя она и не могла видеть глаз, внушали страх. От спокойного чуть хрипловатого голоса, звучавшего немного глухо, словно сквозь невидимую преграду, по спине побежали мурашки. Незнакомец вдруг представился ей сгустком ночи, выдвинувшимся, повинуясь её неосторожному зову, из тайных и тёмных закоулков, где тьма, образовавшаяся в начале времён, как лежала, так и лежит до сих пор, наливаясь злобной и знобкой силой. Как же она решилась задать свой вопрос первому встречному ночью на Парижской улице, пусть и не отдалённой и заброшенной, но всё же и не одной из центральных, где, возможно, в случае чего ей могла помочь ночная стража? Это было помутнение рассудка, не иначе.

Она всё пятилась и пятилась, пытаясь избежать цепкого взгляда, то ли боясь повернуться спиной к Эрику, то ли не решаясь этого сделать, и непременно ушиблась бы о стену дома или упала, споткнувшись о неровные камни мостовой, но свёрток, который она прижимала к себе, внезапно ожил, заворочался и жалобно захныкал. Она прижала его к себе ещё крепче, окинув улицу и мужчину напротив затравленным взглядом, что-то прошептала, продолжая пятиться и, наконец, резко развернувшись и дёрнув девочку за руку, решительно зашагала прочь. Но быстро двигаться она не могла и потому Эрик, очнувшись, мигом догнал её:

— Подождите, — властно окликнул он и удержал за плечо.

Даже при слабом освещении он увидел, как помертвела обернувшаяся на его окрик женщина, как сжалась вся, не в силах вздохнуть. Что ж, такая реакция его не удивила. Слишком привычно, слишком … скучно и, наверно, недостаточно для того, чтобы забыть, отвлечься от предстоявшего свидания — последнего свидания в его жизни. Кто знает, захочет ли его новая возлюбленная ожидать, пока он разберётся с этой нищенкой, обратившей на себя внимание несколькими удивительными словами?

Женщина попыталась сбросить его руку, вырваться, но, видимо, сил у неё было ещё меньше, чем у него некоторое время назад:

— Простите, monsieur, мы пойдём, можно? Извините меня, … не стоит беспокоиться, — испуганно затараторила она высоким прерывающимся голосом, и чуткий музыкальный слух уловил зачатки вокальных способностей, но лишь зачатки, и даже некоторую попытку обучения.

— Да стойте же! — устало проговорил Эрик и добавил, пытаясь её успокоить, — я — не сутенёр и не убийца.

«По крайней мере, сейчас».

Разумеется, последние слова остались для перепуганной женщины тайной, ибо внезапной собеседнице на ночной улице не стоило знать о его послужном списке и способностях в плане насильственного умерщвления приговорённых людей.

В попытке успокоить волнующуюся женщину он не преуспел. Казалось, стоит только выпустить её руку и она, подобрав юбки, кинется наутёк, невзирая на явную тяжесть её ноши — теперь Эрик видел, что ей тяжело, и она устала.

— Как вы собираетесь работать с … со всем этим? — Кивнув в сторону детей, спросил он. Ребёнок в свёртке теперь уже не хныкал, а как-то слабо и протяжно скулил.

— Мои дети не больны, они просто голодны и устали, — сжавшись, ответила она невпопад. Мелодичный голос прозвучал трогательно, и Эрик услышал слабые и робкие нотки доверия. Видимо, она действительно очутилась в непривычном для себя и отчаянном положении и потому, подобно маятнику качалась от доверия к неприятию, не имея сил или возможностей, чтобы выбрать, где же для неё лучше.

— Я не о том… У вас, очевидно, нет дома.

— Я не бездомная! — Сказано это было так горделиво и уверенно, что Эрик на мгновение лишился дара речи. Но её уверенность ушла так же быстро, как и пришла, плечи опустились, и она снова чувствовала себя слабой и ни на что не годной.

— Как вас зовут?

Женщина молчала, всё так же пытаясь высвободиться, но теперь тихо и осторожно.

Странно, почему, отринув всё земное, он продолжает стоять здесь и чего-то добиваться от неё? Она — одна из многих, волей случая попавших на улицы Парижа. Если есть Бог, в которого так истово верят многие, он поможет ей — позволит умереть раньше, чем она столкнётся с настоящими ужасами. Она и её дети. Дети…

— Вы спросили меня о работе, — настойчиво продолжил Эрик, — как мне вас называть? Не могу же я помочь человеку, которого даже не знаю, как зовут.

— Не стоит, право, monsieur, мы пойдём… — она снова начала вырываться.

— Да стойте же вы смирно, наконец, — рявкнул Эрик, чем напугал ещё больше и без того находившуюся на грани истерики женщину, и резко встряхнул её, чтобы заставить слышать себя. — Я в третий и последний раз спрашиваю — как вас зовут.

— Шарлотта, — пискнула женщина, втянув голову в плечи, словно услышала над собой визгливую песнь хлыста в поднимающейся жестокой руке, дёрнулась, пытаясь закрыть собой девочку от неведомой опасности.

Возможно, он сам оставался для неё невидимым — от испуга ли или просто ночь была настолько густа, что скрывала его облик так, что она не могла здраво соображать, — но Эрик видел её отлично. Не столько видел, сколько чувствовал ужас, расходившийся от неё волнами во все стороны. И то, как она рванулась к девочке, защищая её, наполнило его какой-то новой непонятной болью. Раньше те, кто боялся его, — боялись всегда за себя… Конечно, он понимал, что сейчас её страх был связан не с ним лично, а с мужчиной, которого она встретила на улице глухой ночью и, не подумав о последствиях, обратилась за помощью. Но вину за любой испуг со стороны встретившихся ему людей, он прежде всего приписывал себе, а размышлял уже потом. Это была неискоренимая привычка, привитая годами ощущения себя самого в уродливом теле.

Он и так понимал, что женщина никуда не убежит. Несмотря на то, что она всё ещё пыталась высвободиться, происходило это вяло и скорее для формы. Но все равно спросил:

— Если я вас отпущу, вы не сбежите? Право, у меня нет ни сил, ни желания догонять вас снова.

Шарлотта отрицательно качнула головой.

— Хорошо.

Железная хватка на плече ослабла, Шарлотта почувствовала, что прежде, чем отпустить руку, мужчина осторожно, словно успокаивая, погладил её. Но это, конечно, было только игрой перепуганного, как и она сама, воображения. Она не решалась поднять взгляд от камней, покрывавших мостовую, и оглядеться, но почему-то ей показалось, что застывшая напротив человек немного расслабился. Словно до этого момента его прижимала к земле какая-то тяжкая ноша, которая теперь умерила свой гнёт. Она чувствовала, мужчина всё так же внимательно разглядывает её, раздумывая о чём-то.

Шарлотта устала, продрогла, хотя ночь была довольно тёплой. Мучительный голод не позволял отвлечь мысли на что-нибудь кроме него. Она уже не первый день бродила по городу, пытаясь отыскать ночлег и пропитание. Ничего не получалось. Ещё и малыш Шарль вдобавок ко всему впал в сонное забытьё. Это произошло спустя час после того страшного случая.

* * *

Устав бродить по городу, они скрылись с глаз прохожих и — главное! — жандармов в какой-то невзрачной боковой улочке. До этого момента Шарлотта ещё пыталась беречь своё платье, но сейчас было уже всё равно, и она присела на мостовую и опёрлась о каменную стену дома. Лиза прижалась рядом на подстеленном материнском пальто. Молодая мать всего лишь на секунду выпустила из внимания своего сына и в следующее мгновение услышала злобный лай и истошный совсем недетский вопль. Голодный малыш пытался отнять у собаки кусок чёрствой булки. Бродячее животное тоже хотело есть и имело всё, чтобы защитить добычу. Мощные челюсти сомкнулись, и маленькая детская ручонка хрустнула, как хрупкая веточка. Она кинулась на собаку с невиданной яростью, готовая сама искусать животное. Но собаке важнее была добыча, она подхватила кусок и умчалась. Шарль кричал долго и заунывно. Шарлотта пыталась искать помощи у прохожих, но большинство сторонились её. Лишь один сердобольный извозчик направил её в сторону, где, по его словам, можно было попросить помощи. В прежние времена благоденствия она ни за что не обратилась бы к этому человеку: он был груб, лохмат и, очевидно, страдал от похмелья. Но помещение, куда он её завёл, было довольно чистым. Он чем-то обработал рану и замотал на удивление чистой тряпицей. Мальчик затих.

— Чем расплачиваться будем, дамочка? — спросил он.

— У меня ничего нет, — пролепетала она.

— Думаю, есть, — ухмыльнулся мужчина.

Шарлотта никогда в жизни так не бегала! А вслед ей нёсся грубый хохот.

* * *

Время от времени прислушиваясь, Шарлотта боялась, что в следующий раз, когда она отвернёт воротник пальто, в которое было замотано её дитя, она не услышит его дыхания. И отчаяние, которому она пыталась сопротивляться изо всех сил, накроет её. И тогда останется единственное — лечь и умереть прямо на мостовой под ногами прохожих, которым, по большому счёту, не было дела ни до неё, ни до её детей, хотя они-то уж ни в чём не были виноваты. Нищенство никак не могло стать их выбором, скорее вынужденным способом существования. Лиза ещё держалась, правда всё слабее и слабее. Она уже не просила есть, просто иногда дёргала за юбку, когда плестись за матерью было совсем уж невмоготу. Молодая мать не знала, почему окликнула, споткнувшегося об неё человека. Возможно, потому, что он не выругал её, не пнул, не ударил, напротив — был вежлив, несмотря на то, что чуть было не упал.

Мир вокруг, безмолвный для других, представлялся Шарлотте удивительным кружевным полотном причудливо сплетённых чувств других людей. Она оценивала окружающих через призму своих ощущений, чутко реагируя на смену эмоций. Прежде, чем она успевала осознать, внутренний голос заставлял её отвечать на угрозу — напряжением всех своих небольших сил, на участие — теплом и доверием. Конечно, не всегда её ощущения бывали верными, но до сих пор она счастливо избегала ситуаций, которые могли закончиться плохо.

— Что с вашим ребёнком? Почему он так странно плачет?

Голос мужчины прозвучал и внезапно потряс молодую женщину. Она вдруг и в полной мере осознала, что испугало её прежде — незнакомец казался не живее камня, окружавшего её. В его голосе слышался отдалённый грохот обвала, и от этого хотелось бежать сломя голову. Не то, что он говорил громко, совсем нет. Просто она не могла справиться с внезапным чувством опасности, исходящим от него. Но теперь он звучал иначе. Теперь незнакомец не внушал ужас. Всё изменилось только от того, что тон его голоса немного потеплел, словно солнечный лучик проглянул сквозь пелену грозных туч. Он внушал не доверие, но требовал покорности.

Смертельная усталость толкала её на безрассудство.

— Это Шарль. Он … он голоден, — протянув руку, она нашарила девочку позади себя и взяла её за руку.

— По-моему, сейчас вам всем нужна еда и сон, — хмыкнул Эрик.

Задумавшись на мгновение, он взял её за руку и потянул куда-то. Шарлотта покорно повиновалась — она никогда не была особо смелой и предпочитала повиноваться, когда не была испугана.

Этому правилу она изменила лишь однажды…