Двенадцать звезд (джен)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

КРУГ ЗАМКНУЛСЯ

Я хотел бы, чтобы я умел верить,

Но как верить в такие бездарные дни

Нам, потерянным между сердцем и полночью,

Нам, брошенным там, где погасли огни?

Как нам вернуться домой — когда мы одни?

Б.Г.

Глава 9. Азраиль не в себе

Девы не из тех, кто строит воздушные замки

и предается пустым мечтаниям.

Астрологический справочник

В лицо Азраилю плеснули холодной водой, и он чихнул, как кошка. Глаза его распахнулись, он сел, зашипев от боли в спине и затылке… и оказался нос к носу с давешним златовласым эльфом, сидевшим на корточках с флягой в руке.

Маг, и без того разъяренный после очередного падения с лошади, взбеленился пуще прежнего. Он опять попал в плен!

— Что там? — спросили на синдарине.

— Он очнулся, — ответил эльф, и в палатку вошел человек, оставив полог открытым: стояла ночь, но теперь на всех троих падали алые отблески горевших снаружи факелов.

— Ты хирург? — резко спросил человек на адунайском, но тут заговорил эльф:

— Он говорит на синдарине, браннон Гумлин, — предупредительно произнес он.

Маг повернулся обратно к эльфу. В груди у него клокотал гнев, и несколько мгновений он просто ничего не мог сказать. Только он открыл рот, как дунадан повторил на синдарине:

— Так ты лекарь или нет? Отвечай немедленно!

Азраиль вскочил, словно подброшенный пружиной.

— ...Да пошел ты знаешь куда!? — вырвалось у него.

Вместо ответа дунадан, звякнув кольчугой, протянул руку в боевой перчатке и сгреб пленника за ворот рубахи.

Рывком подтянув к себе мага — Азраиль увидел лицо солдата, исчерченное старыми шрамами и глубокими морщинами усталости после тяжелого сражения, — он произнес неестественно спокойным — или просто очень усталым — голосом:

— У меня двадцать с лишним тяжелых раненых. А хирурга убили. И его помощника тоже. Либо ты будешь лечить, либо я зарублю тебя на месте. Понял?

Он выпустил мага, и тот покачнулся.

— Выбирай, — повторил дунадан, положив руку на меч.

Командир — надо полагать, того самого отряда, который тщились обогнать беглецы, — был немолод, с проседью в темных волосах, а глаза его походили на глаза Долгузагара. Глаза человека, который готов убивать.

При воспоминании о Долгузагаре в голове у Азраиля помутилось.

— Да плевал я! — заорал он, брызгая слюной. — Плевал я и на тебя, и на твоих раненых, слышишь?!

Командир ослабил короткий меч в ножнах, не сводя с мага взгляда, и тот поперхнулся. Мгновение они смотрели друг другу в глаза, потом Азраиль отвернулся и сел обратно на одеяла.

— Дайте мне подумать, — бросил он, опустив голову на руки, сложенные на коленях.

Краем глаза он уловил движение эльфа: не то успокаивающий, не то просительный жест. Помедлив, дунадан кивнул:

— Хорошо. Но у тебя две минуты, не больше.

И вслед за эльфом он вышел наружу, резко задернув за собой полог.

Маг сжал виски: в голове все ходило ходуном и отнюдь не из-за последствий падения. Его обуревал черный гнев, неудержимая злоба на череду несчастливых случайностей, на треклятого эльфа, на растреклятого гнедого, на Долгузагара, бросившего его на произвол судьбы. Слабому ручейку страха было не побороть эту волну. Когда командир отряда взялся за меч, Азраилю было все равно. Остановило его лишь внезапное осознание того, насколько дико он себя ведет.

А теперь эльф с дунаданом, чего доброго, решат, что он испугался! К своему изумлению, маг ощутил, что и эта мысль его не очень-то трогает. Что за ерунда с ним творится? В голове все крутилось и переворачивалось. Он еще сильнее стиснул виски ладонями, чувствуя, что не способен удержать себя в руках. Нет, это было хуже всего: торчать здесь, бессмысленно пялиться в холщовую стену, ждать смерти, которую еще неизвестно сколько ждать — ведь командир наверняка остынет, а остыв — передумает казнить пленного на месте. Азраиль представил, как он сидит и сидит в этой палатке, сжимая виски, в которых колотится кровь, не в силах утихомирить убийственную сумятицу в собственных мозгах, — и ноги сами подняли его и понесли к выходу.

Он рывком отдернул полог, и к нему обернулись эльф, командир и еще несколько охтаров с факелами в руках.

— Я согласен, — торопливо произнес маг, от нетерпения переступая с ноги на ногу. — Велите греть воду и приготовить свет.

Эльф и командир переглянулись.

— Вода вскипела, все готово, — ответил эльф.

— Так что ты стоишь, веди! — накинулся на него Азраиль, скручивая в жгут волосы, на затылке еще липкие от крови. — И еще понадобятся двое или трое, — через плечо бросил он командиру, запихивая волосы за ворот рубахи, чтобы не мешали во время работы.

Дунадан махнул рукой и вслед за магом и эльфом устремились двое факельщиков.

Засучивая на ходу рукава зеленой рубахи, спотыкаясь о камни и растяжки палаток, Азраиль расспрашивал эльфа.

— Сколько раненых?

— Двадцать один.

— Сколько самых плохих?

— Трое продержатся не дольше часа.

— Что самое тяжелое?

— Боргиль, — раздался сзади незнакомый голос, и Азраиль, оглянувшись, увидел озабоченное лицо одного из факельщиков. — У него печень распорота отравленным клинком.

— Яд я уже обезвредил, — сказал эльф и добавил, словно извиняясь: — Есть раздробленная ключица, я так и не смог остановить кровь.

— Начнем с ключицы, — отрезал маг. — Ты будешь помогать. Лекарства есть? Инструменты? Обезболивающее?

— Все готово. А обезболивать буду я сам, так быстрее и лучше, — ответил эльф, знакомым жестом растирая тонкие кисти, с запястий которых еще не сошли рубцы от веревок.

Азраиль только оскалился.

Очнулся маг в той же палатке. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит под одеялом, от которого пахнет как-то по-чужому. Все тело ныло, спину сковала тягучая боль. Некоторое время Азраиль тупо смотрел в парусиновую стену: мысли шевелились вяло, и он не сразу припомнил, что было накануне.

Так, с ранеными они закончили. Магу вспомнились розовые лучи, бившие из-за Пепельных Гор. А потом мир — вечерняя пустыня, ряды палаток, охтары, осунувшийся эльф с тяжелым кувшином в руках — канул в темноту. Должно быть, он опять лишился чувств. Что совершенно неудивительно, поскольку он обрабатывал раны с восхода до заката без единого перерыва. И это после трех дней в седле, не считая всего прочего. Помнится, под конец он уже не мог разогнуться.

Азраиль свернулся в клубок, баюкая ноющую спину, и поуютнее закутался в одеяло. Понятно, почему у него все болит, чудо, что он вообще продержался до самого конца. Должно быть, так вышло из-за проклятущего эльфа. Люди, казалось, то и дело сменяли один другого, а зеленолесский недоросток, не выказывая никаких признаков усталости и не отлучаясь ни на мгновение, весь день послушно подавал и забирал инструменты и корпию, снимал боль, лил горячую воду на окровавленные по локоть руки Азраиля, когда тот собирался перейти к следующему раненому, и время от времени вытирал с лица мага кровь и пот: от свеч под навесом стояло пекло. Азраиль только рыкал на эльфа, когда тот опаздывал с зажимом или лигатурой.

Маг прикрыл глаза, и под веками заплясали развороченные внутренности, мозаика раздробленных костей, обрывки соединительных тканей и мышц, кровь, которая бьет из-под зажимов фонтанчиками, целя в глаза. И собственные руки, без остановки чистящие, шьющие, режущие, стягивающие, зажимающие, обматывающие бинтом...

Руки... Азраиль выпростал кисти из-под одеяла: чистые. Прикоснулся кончиками пальцев к лицу: тоже чистое. Он потерял сознание как раз тогда, когда собирался вымыться: к вечеру он был по пояс в крови, несмотря на скапуляр. А сейчас на нем была сухая и чистая белая нижняя рубаха. Слишком большая, поскольку норовит сползти с плеч, но чистая и сухая. И маг с облегчением забрался обратно под одеяло и затих, наслаждаясь покоем и относительной чистотой.

Боль в спине постепенно отпускала. И теперь мыслями Азраиль мог вернуться к тому, что случилось прошлой ночью. Когда тебя что-нибудь гложет, лучше всего занять себя каким-нибудь делом, требующим как мозгов, так и рук. Ему очень повезло с этими ранеными. День работы — и его собственная рана, так сказать, поджила первичным натяжением.

Такое впечатление, что все складывается как назло. Маг невесело усмехнулся в одеяло: знаем мы, кто шутит такие шутки. Можно подумать, будто это Повелитель все подстроил: хотите бежать? Что ж, попробуйте. А потом Азраиль придет в себя и окажется, что все случившееся было мороком, вторичной реальностью. И после этого с ним поступят как с изменником: сдерут кожу и окунут в кипящее масло. А затем четвертуют и остатки вывесят на внешней стене Седьмого уровня.

Только очень странно: ведь когда он уходил во вторичную реальность во время Посвящения, все было иначе. Сначала он отпил из чаши с напитком, по вкусу напоминающим одновременно желчь, кислоту и жидкий огонь. Отняв чашу от губ, Азраиль оказался в другом месте, но помнил и понимал, где находится и почему. Не то чтобы магу было приятно об этом вспоминать... Чего только стоила раскаленная ладонь, прикасавшаяся, казалось, к самому его сердцу!

Нет, такие мысли до добра не доведут. Азраиль сел и выглянул наружу, отдернув полог палатки. Судя по светлому пятну на облачной пелене, время близилось к полудню. По лагерю взад и вперед ходили охтары, слышались равномерные удары и пахло горячим металлом.

Тут маг почувствовал, что здесь чего-то не хватает. Он наклонился, вытянул шею…

Около его палатки не было часовых.

Задернув полог, Азраиль некоторое время привыкал к этому обстоятельству. Он предпочел бы стражу, тогда его положение было бы более определенным. И в каком-то смысле более безопасным.

Но ничего не поделаешь. Маг встал, одернул мятую неподпоясанную рубаху, провел рукой по лицу, поморщился, нащупав щетину, вздохнул и сделал шаг наружу.

Пробегавший мимо охтар покосился на него, но ничего не сказал. И Азраиль, слегка пошатываясь, побрел в единственное место, которое видел в этом лагере, — больничный шатер. Пасмурный день выдался прохладным и ветреным, и озябший маг, обхватив себя за плечи, с сожалением вспомнил теплый плащ, подаренный ему зеленолесскими эльфами.

Все в лагере были заняты делом: кто вкапывал колья в изжелта-серую корку — поверхность плато, кто нес ведра с водой, кто вел хромающего жеребца в кузницу, где работало несколько кузнецов и где грудами лежали ожидавшие починки доспехи.

Люди на мгновение поднимали взгляд на Азраиля, а потом снова брались за работу. «Как будто черный маг, разгуливающий по лагерю дунэдайн, — самое обычное на свете зрелище», — едва ли не с обидой подумал Азраиль.

Странно было видеть вокруг людей, внешне казавшихся почти знакомыми, если бы не язык, не гербы на их одежде и… что-то еще. Должно быть, дело в загаре, размышлял маг. Мы сидели в темноте Башни так долго, что превратились в мучных опарышей. Он вспомнил мертвенно-бледное лицо Долгузагара там, у эльфийского костра, и, сморщившись, потер щеку.

Выйдя на открытое место перед длинным шатром, где лежали раненые, маг остановился: у входа в «больницу» сидел на складном деревянном табурете эльф и зашивал свою зеленую рубаху. Не успел Азраиль повернуть обратно, как тот поднял голову.

Некоторое время они смотрели друг на друга, а потом эльф встал: он был в такой же великоватой ему льняной нижней рубахе, что и маг.

Азраилю ничего не оставалось, кроме как двинуться вперед.

— Как раненые? — буркнул он.

— Все живы и вроде бы чувствуют себя хорошо, — ответил эльф. — Можешь посмотреть сам.

И сделал шаг в сторону, пропуская Азраиля. В шатре было темновато, но магу хватило одного прохода между двумя рядами кроватей: зеленолесец не солгал, лица спящих были спокойны, дышали они глубоко и ровно.

Один зашевелился и застонал. Азраиль подошел и наклонился над ним.

— Это ты, Дамрод? — спросил тот, чуть приподнимая веки.

Маг вздрогнул.

— Нет.

Охтар открыл глаза.

— Ох, я принял вас за соседа… Это вы нас штопали?

— Вам не надо сейчас разговаривать, — оборвал его маг. — Отдыхайте.

И быстро вышел наружу.

Под навесом, где он накануне «штопал» раненых, прямо на деревянном операционном столе его ожидала роскошная трапеза: миска с горячей картофельной похлебкой, в которой плавало несколько кусков мяса, пара толстых ломтей пшеничного хлеба, щедро политых медом, большая кружка с пивом и желтое яблоко. Не иначе как у повара кто-то лежал в «больнице».

Кружку маг, поморщившись, отставил в сторону: пиво он не любил. И взял яблоко: оно чуть подвяло, но все еще источало сладковатый аромат и слегка пахло смолистыми опилками, в которых его хранили с осени. Яблок Азраиль не видел очень давно. А в Андасалкэ, где он вырос, яблоки считались редким лакомством, потому что так далеко к югу яблони не росли.

Когда он, отобедав, отмывал руки от меда, рядом возник эльф, уже переодевшийся в свою зеленую рубаху.

— У тебя есть бумага, — сказал ему маг, встряхивая мокрыми руками. — И перо с чернилами.

Эльф нерешительно кивнул.

— Давай их сюда, мне нужно написать про раненых, — приказал Азраиль.

Тот вздохнул и принялся отстегивать от пояса многострадальную бумажницу.

Описывая раны и лечение, маг убил несколько часов, как раз до следующей кружки пива и ломтя хлеба с куском солонины. Потом Азраиль согрел себе воды на костерке, помыл голову и побрился вынесенным из-под навеса ланцетом. На него косились, но не более.

После этого делать было совершенно нечего. Еще раз осмотрев раненых и дав исчерпывающие указания насчет лекарств и перевязок, маг отправился бродить по лагерю.

Никто не вставал у него на пути, но… Вокруг стана стояли дозорные. И у коновязи тоже. И у командирских палаток. Конечно, там, где всё еще возможен вражеский набег, это вполне естественно. Но все часовые, как только Азраиль появлялся в их поле зрения, не сводили с него пристальных взглядов.

Наверное, можно было бы проскользнуть в какую-нибудь палатку, чтобы стащить оружие. Или вернуться в лазарет и прихватить ланцет, спрятав его в рукаве.

А потом на глазах у всех напасть на дозорного у коновязи, запрыгнуть на неоседланную лошадь и ускакать. Нет, если уж сводить счеты с жизнью, то лучше выбрать способ поумнее, решил маг.

Снова оглядевшись по сторонам, он заметил за одной из палаток зеленолесского эльфа: тот присел на камень, которым придавили растяжку. Азраиль сообразил, что, куда бы он ни шел, в пределах видимости постоянно оказывался эльф. Неудивительно: кто здесь, кроме него, способен почувствовать магию?

Азраиль развернулся и направился к нему.

Зеленолесец вздохнул, закрыл свою маленькую чернильницу и вытер перо о запястье. На колене у него лежал листок бумаги, на котором сохли короткие строки.

— Что ты пишешь? — спросил маг, устраиваясь на другой камень в паре шагов от эльфа.

— Стихи. Я записываю свой перевод «Лэ о Лэйтиан».

Стихи Азраиля никогда не интересовали.

— Дай мне свой гребешок, — вдруг сказал он.

Эльф отвязал с пояса деревянный гребень и подал магу. Разодрав спутанные влажные пряди и вытерев гребешок о рукав, Азраиль молча вернул его хозяину. Тот повесил гребешок обратно на пояс, а потом вдруг спросил:

— Кто ты?

Маг вздрогнул.

— Я? — переспросил он, чтобы выиграть время.

— Да, ты, — сказал эльф. — Ты странный человек.

— В самом деле? А вот Долгузагар, по-твоему, не странный?

— Он тоже странный. Но по-другому. А ты словно двойной. Ты умеешь лечить и ты…

— Я черный маг, — поспешно перебил его Азраиль. — Посвященный черный маг. Я принес клятву служить… — он на мгновение запнулся, — тому, кого вы зовете Сауроном.

Он никогда не произносил этого имени вслух. И никогда не называл Его так даже в мыслях. Но разговор шел на синдарине, и у Азраиля в каком-то смысле не было выбора.

— А как ты его называл? — спросил зеленолесец.

Напугать эльфа не удалось, а вот перевести разговор на другое получилось.

— Повелителем, — ответил маг.

— Ты до сих пор считаешь его своим господином?

Азраиль пожал плечами.

— Я клялся служить ему вечно.

— Но он убит, — эльф вопросительно поднял светлые брови.

Маг ухмыльнулся.

— Да неважно. Знаешь, что было написано на моем отравленном кинжале?

Он наклонился к собеседнику и прошептал на черном наречии:

— Кримпат Бурзум-иши матум-ур.

И перевел:

— «Я связываю себя во Тьме после смерти».

Тут эльф сдался: сполз с камня и, пробормотав «я буду у раненых…», поспешно удалился, прижимая к груди свой драгоценный манускрипт.

Азраиль проводил синду взглядом: он и сам не знал, отчего изо всех сил пытается скрыть свое палаческое прошлое. Ведь выяснить правду не так уж и трудно. И будь эльф более искушенным, а командир отряда — не столь занятым, они бы и сами догадались. «Что бы изменилось…» — подумал маг и побрел к себе в палатку: начинался дождь.

Свернувшись в клубок под одеялом, он слушал, как капли сначала крапают и шелестят, потом стучат и барабанят — по твердой почве, по камням, по парусине. Стенка палатки перед его носом чуть подрагивала под напором дождя: можно было подумать, будто за ней кто-то стоит, будто за ней мелькают какие-то тени…

Тени плясали, меняя очертания, наливаясь цветом: удивленно смотрит зеленолесский эльф, Долгузагар, ссутулившись, недобро глядит через плечо… косит карим глазом пегий умбарский пони, которого Азраиль в далекой юности кормил с ладони хлебной корочкой. Сверху на них, как тогда, слетали белые лепестки апельсинового дерева, росшего за стеной, но почему-то не в Умбаре, а дома, в Андасалкэ.

С ветки апельсинового дерева, которое на самом деле было яблоней, упало красное яблоко и покатилось по иссохшей земле, по накаленным солнцем каменным плитам двора. Ксаву, смотли, какой у меня класивый мячик! Тихий счастливый смех. Мальчик бежал вниз по лестнице вслед за красным яблоком. Куда же ты, дитя моря? Он спустился в кухню, где мама в белом переднике в черную и красную клетку варила леденцы. Он прислонился к дверному косяку, глядя на голубое небо и бескрайнюю желтую пустыню. Мама протянула ему горячий леденец на палочке, ее тонкая белая кисть и длинные золотистые волосы вспыхнули в солнечном луче.

А потом зашумело море, море, бросая ему в лицо соленые брызги, вздымая и опуская испещренные рябью волны, похожие на зыбучие холмы пепла, смешанного с серым вулканическим песком.

…Он проснулся оттого, что у него мокрое лицо и бешено колотится сердце. Не успев толком вернуться из сна в явь, он коснулся щеки — и тут же отдернул руку: это были не холодные капли дождя или морской воды, это были горячие слезы. Он забился, силясь высвободиться из-под серого одеяла, пытаясь понять, где он и что происходит, но тут раздался шум — который он слышал ушами, а не разумом: скрип шагов по влажному песку и щебенке.

«Какого демона я знаю, что это Ангрим?» — только и подумал Азраиль, как полог палатки отлетел в сторону. В последнее мгновение маг успел спрятать заплаканное лицо в сгибе локтя.

Но не настолько быстро, чтобы это движение осталось незамеченным.

— Вставай, — раздался у него над головой знакомый голос, в котором теперь не слышалось ничего, кроме стали. — У тебя полчаса на сборы, а потом мы отправляемся.

И роквэн тут же вышел вон.

Через полчаса Азраиль, собравшись духом, выпив воды и тщательно ополоснув лицо, выбрался наружу, под ясное, без единого облачка небо.

Ему тут же пришлось прикрыть воспаленные глаза рукой: все цвета — буро-серые утесы Внутреннего хребта, потемневшая серно-пепельная почва, синяя полоска гор на западе — казались неестественно яркими, почти живыми. Лужицы блестели как расплав в тигле, а серебряная оторочка и знаки на флагах и нарамниках, отделанные драгоценными металлами и самоцветами рукояти мечей и кинжалов, пряжки и даже заклепки на ремнях рассыпали множество солнечных зайчиков.

Подслеповато щурясь, маг увидел, что с одной стороны к нему приближается Ангрим, а с другой — зеленолесский эльф, такой же ослепительный, как это умытое дождем утро.

— О, вы уже отправляетесь… — произнес эльф на синдарине, останавливаясь. — Привет, Азраиль. Я хотел тебе сказать, что с ранеными все в порядке. Я за ними пригляжу.

И, встряхнув сверкающими на солнце волосами, исчез.

— Что ж, Азраиль, — негромко проговорил роквэн тоже на синдарине, не сводя взора с мага, — по крайней мере теперь я точно знаю, как к тебе обращаться.

Азраилю показалось, что этот взгляд жжет, как клеймо. Он стиснул зубы, но всё же не выдержал и опустил глаза.

Плетясь мимо палаток вслед за Ангримом, маг чувствовал себя так, как будто в позвоночник ему воткнули раскаленный железный прут. Стыд был новым, ранее неведомым ощущением, и Азраиль, опасаясь, что лицо у него горит, старался смотреть прямо перед собой.

Но это не спасло его от новой неприятности: у коновязи, посреди отряда хорошо вооруженных людей маг увидел трех эльфов — без шлемов, без доспехов, лишь с мечами на поясе. Их белые, серые и синие одежды более подходили для праздника, нежели для войны или для путешествия, а на упряжи их коней легкомысленно поблескивали и позванивали бубенцы. Все трое темноволосые, со сверкающими глазами.

Голуг. Голодрим. Тарэльдар.

Азраилю вспомнилось орочье благопожелание «Чтоб тебя нолдор не увидели», легко превращавшееся в проклятье — «Чтоб тебя нолдор увидели». Даже при полном свете дня ему показалось, будто вокруг эльфов дрожит и переливается сияние, распадаясь на радугу цветов и снова собираясь в белый свет, как бы неяркий, но почему-то режущий и слепящий, колющий, словно иголочки в отоспанной руке. Магу захотелось остановиться и отвернуться, опять прикрыть глаза.

А потом в него вонзились три нестерпимо ярких взгляда, будто три маленьких, но бритвенно острых хрустальных гарпуна. И он в ужасе застыл: нолдор увидели его. Он стоял совсем нагой в этом ослепительном свете, не в силах шевельнутся, — пока они смотрели на него. Без ненависти, злобы или страха, просто смотрели.

Нет, не просто смотрели: они что-то делали с ним, делали что-то такое, что находилось за пределами его разумения, его знаний. Рядом с этими эльфами Азраиль был не магом, а всего лишь котенком, испортившим ковер; и теперь, держа звереныша за шкирку, хозяин прикидывал, что с ним делать.

И, когда нолдор наконец отвернулись, маг почувствовал, что дрожит от унижения, а на глаза ему наворачиваются слезы бессильной ярости.

Тьма, он так гордился своей хитростью, своими колдовскими знаниями и умениями, и вдруг все это обрушилось на его голову чуть ли не в одно мгновение!

И только теперь он ощутил другой взгляд, обжигавший его ненавистью. Азраиль обернулся: это был Дагнир, который смотрел на мага, едва ли не скрежеща зубами. И Азраилю сразу стало легче: вот кого он мог водить на привязи безо всякого волшебства! И он улыбнулся Дагниру той самой улыбкой, которой улыбался там, на дороге, насылая на дунадана предательский морок. Тот вздрогнул и поспешно отвернулся.

С паршивой овцы хоть шерсти клок, подумал маг, забираясь на своего коня — серого в яблоках мерина, пожилого и смирного.

— Эй, подождите, стойте!

Все обернулись: к коновязи бежал, разбрызгивая лужи, зеленолесский эльф.

— Стойте!

Он подбежал к Азраилю, уже сидевшему в седле.

— Возьми, это тебе, — сказал эльф и сунул магу свой деревянный гребешок на шнурке.

— Спасибо, — сказал тот, покрутив гребень и вешая его за неимением пояса на шею. — Как тебя зовут?

Эльф улыбнулся.

— Гвайлас из Эрин Галэн, сын Гвайлира.

Азраиль коротко кивнул.

— Прощай, Гвайлас.

И отвернулся.

Ехали они не торопясь и каждые три-четыре часа останавливались на привал. Азраиль путешествовал посередине колонны, со всех сторон окруженный охтарами. Ангрим ехал впереди отряда, а эльфы — сзади.

Иногда маг ощущал на себе их взгляды: словно ветерок ерошит волосы на затылке. Он не знал, что сделали нолдор, но стоило Азраилю резко повернуть голову, как краем глаза он ловил белый отблеск, пляшущий вокруг него самого и его коня.

Что это было и зачем, маг не имел ни малейшего понятия. И потому время от времени находил взглядом Дагнира, чтобы снова одарить охтара улыбкой. Это было до крайности глупо и недостойно, но Азраиль просто не мог удержаться, оказавшись в столь унизительном положении. Дагнир краснел, бледнел, кусал губы, а потом перебрался в голову отряда, чтобы оказаться спиной к магу.

Весь ясный, как стеклышко, день Азраиль ехал на ярком свету, а во второй половине дня солнце било ему прямо в глаза: дорога еще не свернула на север. А у пленного не было ни плаща, ни капюшона, и к тому времени, когда отряд остановился на ночлег, у мага горело лицо, ныли виски, а в глазах плясали разноцветные пятна.

Он с трудом удержался от того, чтобы, сползши с коня, не броситься лицом в землю. Ощупью добравшись до какого-то валуна, Азраиль привалился спиной к его прохладной поверхности.

Под веками постепенно растекалась блаженная темнота, как вдруг на колени ему что-то упало. Маг открыл глаза и вздрогнул. На фоне алого заката над ним возвышался Ангрим, а на коленях лежал плащ из добротной черной материи с серебряной застежкой, украшенной прозрачным камнем.

— Почему ты ничего не попросил укрыться от солнца? — резко произнес роквэн.

— Потому что не мое дело вернуть меня в Барад-дур в целости и сохранности, — так же резко ответил ему Азраиль.

Некоторое время они сверлили друг друга взглядами, потом Ангрим повернулся и сделал шаг в сторону, но тут же остановился.

— Да, имей в виду, — бросил он через плечо. — Я поговорил с Дагниром, и больше ты не будешь водить его, как овцу на веревке.

Азраиль похолодел, испугавшись, что роквэн прочел его мысли. Но тот, кажется, ничего не заметил: отвернулся и ушел.

Когда совсем стемнело и стало прохладно, маг побрел к ближайшему костру и, не глядя на устроившихся вокруг него охтаров, тоже сел к огню.

Разговор тут же оборвался, и через некоторое время согревшийся Азраиль, подняв голову, обнаружил, что остался у костра один, в компании с большой вязанкой хвороста, одеялом и едой.

Ну и ладно, подумал он, подбрасывая хворост в огонь. Закутавшись в одеяло и плащ, маг лег на землю лицом к огню. От других костров доносились голоса людей, потом в ночи раздался веселый звонкий смех.

«Эльфы, — подумал Азраиль. — Уж не надо мной ли смеются?»

Он укрылся одеялом с головой и спрятал лицо в сгибе локтя. И только тогда подумал о том, о чем не мог позволить себе думать днем.

«Мама, мамочка…» — беззвучно позвал он и начал вспоминать свой сон, чувствуя, как из глаз снова побежали горячие слезы.

Следующие дни выдались не такими ослепительными: по голубому небу плыли белые, как выстиранные простыни, облака. Да и тракт постепенно заворачивал на северо-запад, и потому вечером солнце не так сильно ранило глаза мага.

Дагнир теперь все время ехал впереди и беседовал с лордом Ангримом, так что Азраиль и в самом деле остался без своей овцы. Эльфы по-прежнему держались позади. В первое утро маг приметил, что они бросают на него озадаченные взгляды, и ему оставалось только надеяться, что покрасневшие и припухшие веки нолдор отнесли на счет вчерашнего солнца. Сам Азраиль днем изо всех сил гнал от себя ночные мысли, стараясь сохранять безмятежное выражение лица: ни дать ни взять — господин, выбравшийся на прогулку со свитой.

«Свита», однако, озадаченно поглядывала на пленного, точнее — на плащ, которым снабдил его Ангрим. А еще точнее — на скрепляющую плащ фибулу в виде серебряной пятиконечной звезды, в центре которой светился кабошон горного хрусталя.

Стоянка, на которой отряд разбил лагерь через два дня, была, насколько мог судить Азраиль, той самой, где он поил из колодца свою песочную лошадь. Только теперь ему казалось, будто это случилось лет сто назад, а точнее — что ничего этого никогда не было: ни побега от конвоя, ни путешествия по Горгороту, ни встречи с Долгузагаром… ничего.

Мрачный и нахохленный, он сидел на камне, глядя в костер, который какой-то охтар разжег едва ли не у самых мысков эльфийских сапог.

Рядом послышались шаги, и он, не оглядываясь, снова понял, что это Ангрим. «И зачем я только ему сдался… — угрюмо подумал маг. — Почему бы ему не оставить меня в покое?»

Не говоря ни слова, роквэн сел на соседний камень и поставил на землю два кожаных стаканчика. Вынул пробку из небольшого меха и разлил вино, а затем подал один из стаканчиков Азраилю. Это было настолько неожиданно, что тот, растерявшись, принял стаканчик.

Отхлебнув из него, маг понял, что это не вино, а какой-то необычный напиток: горячительный, но при этом пахнущий яблоками и с яблочным привкусом.

— Что это? — вопрос выскочил из Азраиля прежде, чем он успел его удержать.

— Яблочный сидр. Из дома, — и, поглядев на озадаченное лицо собеседника, Ангрим добавил: — Из Лонд Даэр.

Он, кажется, ожидает, что я начну задавать ему вопросы, недоуменно подумал маг. «И прямо спросишь, что ему от тебя надо», — произнес внутренний голос. Но Азраиль знал, что на это у него не хватит смелости.

Вместо этого он издал какой-то неопределенный звук и снова сделал глоток.

— У нас там вокруг дома большой яблоневый сад, — продолжал роквэн с явным усилием в голосе.

По спине Азраиля побежали мурашки.

…у нас… вокруг дома… яблоневый сад...

Он сглотнул, собираясь духом.

— Я… я не понимаю, что вы хотите мне сказать.

— В самом деле? — Ангрим не сводил с него взгляда, прямого и острого. — А я думаю, что понимаешь.

У костра наступила мертвая тишина, и Азраилю почудилось, будто кровь, которая течет через его сердце, превратилась в лед.

— Ты понимаешь. Ты сам все рассказал Тиндолу, — произнес роквэн. — Но я бы и так тебя узнал. Ты — одно лицо со своей матерью.

Зрачки мага впились в лицо Ангрима, словно хищная птица в добычу. Но собеседник без труда понял, что означает этот цепкий, пронзительный взгляд. Он покачал головой:

— Нет, ты удался не в наш род.

Роквэн вынул из окостеневших пальцев Азраиля стаканчик, снова наполнил его и вернул обратно. Тот выпил сидр залпом, не почувствовав ни вкуса, ни запаха.

— А ты… — хрипло произнес он.

— Твой отец был моим старшим братом, — ответил Ангрим. — Единственным братом. После рождения первенца они с Ронвэн решили переселиться в Гондор, — роквэн помолчал, глядя в свой стаканчик. — По дороге они… то есть вы — дней десять гостили в Лонд Даэр. И больше никаких вестей, — он поднял глаза на мага. — До позапрошлой недели.

Ронвэн

Азраиль пошевелил губами. Нет, имя было таким же чужим, как и все остальное. Как будто давным-давно умершая женщина, о которой говорил Ангрим, — не та, что приходила к сыну во сне. Но это объяснить нетрудно: дитя знает мать не по имени. И Азраиль не сомневался, что роквэн сказал правду. Однако для него это ничего не меняло.

— Зачем ты мне все это говоришь? — глухо спросил маг.

— Затем, что это правда, — ответил Ангрим. — Затем, что ты имеешь право на это.

Его палец указал на пятиконечную звезду, скреплявшую на Азраиле черный плащ.

— Наш отец приплыл в Средиземье вместе с Элэндилем Ворондой, — роквэн допил свой сидр и поднялся. — Это наследственный герб Дайморда Девяти Кораблей.

И ушел в темноту.

На следующий день Азраиль не озирался по сторонам и не высматривал Дагнира. Ему было плохо, и не потому, что большую часть ночи он просидел, глядя невидящими глазами в огонь и доливая стаканчик из меха: его удручало состояние собственных мозгов. Роквэн был прав: ему действительно следовало догадаться или понять, сложив два и два.

Азраилю вспомнилось, как маги и пытчики перемывали кости Долгузагару, только что назначенному новым комендантом Седьмого уровня.

«Говорят, на Дагорладе Ламех’ин бросился в бой без приказа», — сказал кто-то.

«Без приказа, верно, — согласился Изар анШеба, старинный долгузагаровский собутыльник. — Но у него была причина: он почувствовал смерть отца».

Конечно, это голос крови. Просто Азраиль раньше (точнее — очень давно) не сталкивался с кровными родичами, и, возможно, именно по этой причине связь между ним и его… дядей была столь сильной. Маг даже сейчас ощущал эту связь, она походила на русло пересохшей реки — по которому, однако, в любой момент может хлынуть вода: он знал, что если поднимет голову и посмотрит на Ангрима, тот почувствует его взгляд.

Так почему, спрашивается, он не захотел этого понять, остановившись на полпути в своих умозаключениях? Причиной был страх, безрассудный и бессмысленный. Азраиль чувствовал его и сейчас и не понимал — почему? С самым плохим — с неминуемой смертью — он, как это ни ужасно, отчасти смирился. Во всяком случае, шансов на удачный побег было настолько мало, что предпринимать очередную попытку к бегству было равно глупо и унизительно. Так чего ему бояться после того, как Ангрим заставил его выслушать правду? Маг не нашел ответа на этот вопрос, но заподозрил, что страшится его найти.

Это было до крайности скверно: Азраиль худо-бедно смирился с тем, что не властен над своей жизнью и свободой, но разумению своему он доверять привык. А теперь маг знал, что и самый его ум несвободен, и на мгновение перед его мысленным взором возникла кружащаяся в водовороте щепка.

Только когда Азраиль слез со своего мерина, он осознал, что на ночлег конвой остановился слишком рано и что людей вокруг больше обычного. Везде ставили палатки, которых не было накануне, и лишь сейчас маг вспомнил, что сегодня днем они встретили отряд, двигавшийся навстречу.

Тут на него упал чей-то взгляд, и Азраиль вздрогнул: это опять был Ангрим. Роквэн указал на уже разбитый шатер, и маг нехотя поплелся к нему.

Усевшись на плетеную подстилку, дядя и племянник в полном молчании разделили трапезу. На сей раз пили они не сидр, а неплохое белое вино, что, впрочем, совершенно не улучшило настроения Азраиля.

Ангрим отставил в сторону серебряный кубок и сел прямо, не сводя взгляда с мага. Тот упрямо смотрел в пустой кожаный стаканчик.

— Ты ни о чем не хочешь меня спросить? — произнес наконец роквэн.

— Нет, — последовал немедленный ответ.

— Почему?

Азраиль стиснул руки, но поднял голову и посмотрел прямо в глаза сотрапезнику:

— Потому что для меня это не имеет никакого смысла.

Это была ложь. Которая вместе с тем была чистой правдой. Как такое вышло, маг не имел ни малейшего желания задумываться.

Ангрим помолчал, а потом осторожно произнес:

— Ты понимаешь, что ты бы мог…?

— Нет, — отрезал Азраиль.

Роквэн долго молчал, но потом все же спросил:

— Почему ты не можешь этого сделать?

Азраиль сердито посмотрел на него:

— А почему ты не можешь перейти на другую сторону? Только потому, что твоя сторона победила?

Ангрим слегка улыбнулся — словно против воли:

— Конечно, нет.

— Тогда почему я должен изменить своей стороне? Лишь потому, что она потерпела поражение? Или ты держишь меня за трусливого харадришку, который перебегает к победителю и топчет того, кому служил раньше? — запальчиво спросил Азраиль.

Роквэн покачал головой.

— Нет.

— Тогда почему ты предлагаешь мне сделать то, что делают предатели?

Ангрим помолчал.

— Ты настолько не желаешь быть предателем? — спросил он. — Но ты ведь покинул Темную Башню. Или ты лгал и тогда, когда сказал Тиндолу, что бежал из Барад-дура, потому что хочешь жить?

Маг почувствовал, что у него вспыхнули щеки.

— Я не вижу смысла защищать пустое место! В отсутствие… это всего лишь груда камней. Мои обязательства просто потеряли силу!

По крайней мере, пока я жив, добавил Азраиль про себя.

— Вот как, — сказал роквэн. Кажется, он был в недоумении. — Но что же мешает тебе принять на себя другие обязательства?

— А это совсем другое дело, — ответил Азраиль. — Это и было бы предательством и трусостью.

— Почему?

— Потому что я не хочу брать на себя другие обязательства.

— Почему? — снова спросил Ангрим.

Азраиль помолчал, но потом ответил:

— Это невозможно, с какой стороны ни посмотри.

— Почему?

— На то есть… — Азраиль сглотнул, — очень веские причины.

— Какие?

«Скоро узнаешь», — хотел сказать Азраиль, но в горле у него стоял ком, и он всего лишь помотал головой.

Дядя и племянник долго молчали.

— Чего же ты тогда хочешь? — медленно произнес Ангрим.

Маг пожал плечами.

— Чего может хотеть пленник? Свободы.

— И что бы ты делал, будь ты свободен?

Азраиль моргнул: об этом он не задумывался. Но ответ пришел быстро:

— Отправился бы в Харад, нашел сильного правителя, который бы оказывал мне покровительство в обмен на… определенные услуги.

— И что бы ты делал — для себя, я имею в виду?

— Занимался бы магией, наукой… Чтобы жить и наблюдать за звездами, построил бы себе башню.

— Черную? — Ангрим насмешливо приподнял бровь.

— Нет. В Хараде для этого слишком жарко, — столь же насмешливо ответил ему Азраиль.

Роквэн отвел взгляд, перекатывая между пальцами тонкий черенок серебряного бокала.

— Ты чего-нибудь хочешь… сейчас? — спросил он.

Маг пожал плечами.

— Сейчас я больше всего хочу помыть голову. И побриться.

Ангрим поднялся.

— Это нетрудно устроить.

Через полчаса Азраиля ждал за шатром человек с ведром горячей воды и бритвой. Маг приподнял бровь: человек оказался Дагниром.

Ему подумалось, что не знай он Ангрима, то решил бы, будто роквэн пытается избавиться от неудобного пленника. Или неудобного родственника. Дагнир глядел на мага с сильнейшей неприязнью, а бритву держал так, словно не мог рассудить: перерезать Азраилю горло немедля или пока все-таки повременить. Маг не без презрения посмотрел охтару прямо в глаза: он не боялся.

Дагнир все-таки порезал ему шею во время бритья — совсем чуть-чуть, но зато возле сонной артерии. Азраиль только поморщился и небрежно бросил:

— Осторожнее.

Потом, когда он в одиночестве сидел у костра и сушил волосы, расчесывая их гвайласовским гребнем, до него донеслись звонкие чистые голоса и музыка: играли и пели эльфы. Магу хотелось заткнуть уши и броситься лицом в землю, но он стиснул зубы и еще некоторое время сидел у костра, прежде чем подняться и уйти прочь.

Конечно, далеко он не ушел. Сидя за шатрами, Азраиль смотрел на невысокие скалы, неровным полукольцом ограждавшие стоянку, выбранную для ночлега. В одном месте была расщелина, через которую он смог бы перебраться. Маг бы так и поступил, если бы был уверен, что тела не найдут. А так… даже пробовать не стоило. Он завернулся в плащ и лег прямо на землю, чтобы дать отдых голове, которая налилась тяжестью.

Ему снилось, будто он идет по полосе отлива и что-то ищет среди камней, ракушек, водорослей и умирающих медуз. Или кого-то ждет? Он часто поступал так ребенком.

Сквозь сон до него донесся знакомый голос.

— Что с ним? Это Саурон?

— Нет, — тихо ответил ему нечеловечески прекрасный голос. — Это…

И он произнес какое-то странное слово, что-то вроде «индо-латья».

— Но это тоже может его убить, — произнес другой певучий голос. — Слишком много боли.

— Вы можете что-нибудь сделать?

— Попробуем, — был ответ.

И через несколько мгновений до него донесся нежный посвист флейты.

— Попробуем, — повторил второй голос. — Но знаешь, по-настоящему ему можешь помочь только ты.

Эти слова долетели издали, будто он уплывал по быстрой, но спокойной реке в темноту и тишину…

Наутро похолодало. Ветер переменился и теперь дул с запада. Порывистый и резкий, он гнал тучи, похожие на мотки влажной серой шерсти.

Лошади храпели, пытались вскинуться, беспокойно ржали, трясли спутанными гривами, по которым вдруг пробегали колючие голубые и белые искорки. Охтары заворачивались в плащи, но холодные пальцы ветра пробирались под одежду, так что по телу бежали мурашки, а волосы вставали дыбом.

Азраиль чувствовал себя по-настоящему скверно, как будто на него разом обрушились все немощи, которые он пережил после бегства из Башни. Мышцы ныли, кости ломило, голова словно налилась ртутью, которая болезненно плескалась при каждом шаге коня, губы и горло пересохли.

Постепенно тучи заполнили все небо, от западного до восточного окоема, делаясь на глазах все грузнее, так что хотелось пригнуть голову, спрятать ее между плечами. Отряд, не сговариваясь, прибавлял и прибавлял ходу.

Вскоре после полудня начало темнеть, и стало ясно, что на Черную Страну надвигается невиданная буря. Запахло грозой и морем, гряды свинцовых туч оседали все ниже: ткни в них пальцем — и равнину погребет дождевой потоп. Казалось, что мир перевернулся и исполненные гнева небеса сделались плотнее, тверже и тяжелее земли. Иногда что-то рокотало — то ли в воздухе, то ли под копытами коней.

Единственный просвет, еще свободный от туч, был на севере, и на фоне этой бледной полосы теперь виднелись два силуэта: Башня и Гора.

И началось.

Воздух над Ородруином разорвала ослепительная вспышка, отбросив четкие тени на всю равнину Горгорот, а потом всех оглушил грохот грома, словно кто-то рванул небо, как холстину.

— Вперед! — обернувшись к отряду, крикнул Ангрим, перекрывая вой ветра и шум начинающегося дождя. — Быстрее!

Вторая молния ударила в вершину Барад-дура.

…и огнь молнии ударил в купол Храма и разбил его, и объяло его пламя...

Маг поднял глаза и увидел язык алого пламени, потом воздух наполнился гулом, а по земле прошла дрожь. Кони ржали, но их уже не было слышно: Амон Амарт изрыгнул лаву, отвечая на вызов грозовых небес.

…внезапно Гора извергла пламя, и поднялся могучий ветр, и земля пришла в неистовство…

Молнии беспрерывно били в Ородруин и в Темную Башню, озаряя равнину слепящими сполохами.

— Это похоже на Аталантэ, — тихо произнес кто-то из охтаров.

Азраиль покачнулся в седле, словно от долгузагаровской оплеухи. И внутри него что-то не выдержало.

«Нумэнор! Анадунэ!» — это две черные волны на Дагорладе катились навстречу друг другу, звеня сталью. Он тоже кричал, не слыша собственного голоса. Впереди стояла увенчанная серебряными молниями стена воды.

Нумэнорэ аталантэ. Анадуни акаллаби.

Кто бы ты ни был, твой дом под волнами.

Его конь, испуганно заржав, встал на дыбы, развернулся и помчался прочь. Он летел в кромешной тьме, ничего не видя и слыша лишь гром и грохот настигающей его волны, вверх по склону воронки, по серой океанской воде, словно щепка, гонимая западным ветром. Но море, вздыбившись, сбросило его в водоворот, накрывая темнотой.

«Мама!» И мир исчез в серебряной вспышке нестерпимой боли.