Императрица (джен)

— Ты совсем не похожа на свою мать, — сказала Эмили на следующее утро, зайдя в комнату Дианы.

Это была одна из гостевых комнат. Покои Императрицы остались нетронуты — только приведены в порядок.

Диана заплетала косы перед небольшим трюмо цвета слоновой кости. На ней было то самое красное льняное платье — за четыре года она почти не изменилась в размере. Лён совсем не подходил для осеннего Дануолла, но Диана могла согреть себя и без одежды. Сегодня ей хотелось надеть именно это платье.

— Расскажи мне о себе, — попросила Эмили, присев на край кровати. В тёплой пижаме и с распущенными волосами она была совсем домашней. Диана подивилась тому, как императрица шла в таком виде через половину башни. А потом вспомнила про метку Чужого.

Метка всё упрощала.

— Я родилась в двадцать седьмой день месяца песен. В 1831 году. Этого я, конечно, не помню, но мне говорили.

Эмили улыбнулась.

— Почти в Праздник Фуги.

— Хорошо, что не точно. Мать меня не хотела. И рожать она решила только из-за метки Чужого, полученной во время беременности. Я была её экспериментом.

Рассказывать оказалось легко. Самое страшное в её жизни уже произошло, и Диана чувствовала, что дальше всё пойдёт куда лучше. Ловко скользя пальцами по тёмным прядям волос, она говорила о том, как проходили её первые годы жизни — без матери, и как потом мать пришла и забрала её в Бригморский особняк. О тёмном годе прожитом среди ведьм и разрушающихся стен, и о ритуале, призванном лишить её воли.

Эмили хмурилась, но слушала молча. С таким живым интересом и искренним переживанием, что Диана, закрепив последнюю косу, пересела на кровать, чтобы быть ближе, чтобы лучше ощущать. У неё была семья, в Калтане, семья когда-то бездомных, как и она, семья, которую она любила и сейчас. Но никогда не было действительно родных людей рядом. Кровью и плотью. И душой.

Она взяла Эмили за руку и погладила большим пальцем метку Чужого. Этот рисунок тоже был для неё родным, но немного иначе.

Рассказ о школе вышел кратким. Четыре года борьбы с невзлюбившими её, нелюдимую и пугливую, учителями и детьми. Школа дала ей осознать свой интерес к шитью и живописи, научила жить среди нормальных людей и любить их. Но денег, заплаченных за обучение, хватило только на эти четыре года, вместо положенных десяти.

Живопись, видимо, была семейным наследием. И не случайно в месяц тепла 1842 года Диане удалось попасть в ученики к уличному художнику. С год она рисовала за своего учителя и радовалась тому, что может брать в руки настоящую кисть, а не уголёк. А когда он, разбогатев, уехал на Морли, то оставил ей свой старый мольберт, полуисписанный набор красок и громкое в определённых кругах имя. Картины Дианы дарили удачу, возвращали здоровье, привлекали богатство. Тогда она считала это совпадением.

Когда появились деньги, она стала шить себе и своей семье одежду. Сначала просто добротную, потом красивую. И так же неосознанно зачарованную. Так, однажды, её новое платье заметила одна почтенная особа, порасспрашивала и сделала заказ.

— Это платье ты тоже сама шила? — Эмили коснулась кончиками пальцев красной юбки.

Диана улыбнулась, и рассказала о том, как ночью в шестнадцатый день рождения, к ней пришёл Чужой. А утром, уже осознанно применяя силу, она и закончила это платье. Постоянные покупатели скоро узнали об её способностях и нередко заказывали одежду с определёнными характеристиками. А год спустя Далила вернулась в мир живых.

Диана поймала на себе обеспокоенный взгляд Эмили, и, не отпуская его, произнесла:

— Чужой просил меня остановить мать уже тогда. Я струсила. Прости меня.

Эмили на пару мгновений прикрыла глаза. А потом печально улыбнулась.

— Я и сама виновата. Честно говоря, императрица из меня была никудышная. Эти полтора месяца в Карнаке многое мне показали. И дали шанс многое сделать. Жаль только тех, кто погиб из-за Далилы и переворота. Алекси Мэйхью была мне как сестра…

Они молчали несколько минут. Диана запретила себе касаться сознания императрицы. И запретила думать о том, что она могла сделать, если бы.

Ведь рассуждать можно бесконечно. Если бы мать её любила. Если бы не было колдовства. Если бы император Эйхорн не связался с кухаркой. Бесконечно и бесполезно.

А потом Эмили перевела дыхание и попросила её пока не оставлять трон. Она говорила убеждённо и убеждающе, о том, что слышала от Юла Хулана и от Корво, о том, что говорили в городе о временной императрице, о том, что она решила сама для себя, сейчас и ранее.

Диана слушала, не перебивая, и у неё кружилась голова.

Она была счастлива, когда отвечала именно то, что очень хотела услышать её сестра.