Knight Errant (джен)

Огромная птица сделала круг над поместьем и начала плавно снижаться.

— Что ты видишь?! — крикнула Макария.

— Много что, — ответил стоявший рядом Дарен, и она почувствовала себя очень глупо.

Но ведь сложно помнить, что кто-то стоит совсем близко, когда этот же кто-то сейчас кружит высоко-высоко в арканианском небе, любуясь видом Зелёной Долины.

— Вы проделали такую работу... — Дарен покачал головой, и птица в небе заложила сложный вираж. — Сложно поверить, что подобное вообще возможно. И при этом они решили закрыть проект?

Птица, опустившаяся было почти к самой земле, стрелой взмыла ввысь. «Наверное, он хочет посмотреть снова, увидеть всё целиком.»

— Да, закрывают, — Макария с трудом заставила себя говорить тихо и не пытаться докричаться до бесконечно далёкой птицы. — Никому это не нужно, видишь ли, мой принц. Никого не интересует, какой Аркания была до... до катастрофы.

— Такая зелёная планета, — он снова покачал головой. — Неужели простой природный процесс мог сковать её льдом?

Смешно подумать, что даже алдераанин в состоянии это понять. Смешно подумать, что Адаска, Арлерты, Арьери и прочие не желают этого признавать.

— Вероятнее всего, — она постаралась говорить как можно более безлично, нейтрально, — речь может идти о провале какого-то глобального эксперимента. Ты ведь знаешь, мой принц: мы улучшаем себя, мы меняем себя, мы бесконечно стремимся к совершенству...

— ...которое понимаете сугубо материально. Поэтому итог безрадостен. Асия Арлерт жаловалась, что вы опять вымираете, — хмыкнул он.

— Это норма, мой принц. Мы же арканиане — мы вечно вымираем, отчаянно сражаясь с нашей суровой холодной природой. А Арлерты вечно жалуются на что-нибудь, — она усмехнулась.

— Протестую. Арвид ни на что не жалуется.

— Просто он ещё слишком маленький.

Они ехали к выходу из долины, и Макария почти завороженно смотрела, как летит над ними стая птиц (наверняка синеглазых), как из травы высовывают головы синеглазые аръеноты, а из воды поднимают головы на длинных шеях синеглазые твари, которые предки немудряще звали коркодилами.

Дарен не рисовался перед ней, она знала. Он просто любил смотреть на мир с множества разных углов, через множество разных глаз. Двух человеческих ему было мало — как мало было человеческого тела, так обидно неспособного на полёт в небесах или в водных потоках. Особенно теперь, когда это тело стало неспособно дышать без помощи хитрых имплантов, перемигивавшихся красными и рыжими огнями сквозь тонкую ткань его рубашки.

Макария откинула с лица визор — смотреть всё равно не на что, они выехали из Зелёной Долины. Мир утратил чёткость и расплылся пятнами тепла и холода.

— Как ты живёшь?

— По-прежнему, — пожал плечами тот, но руки, лежащие на руле, заметно напряглись. — Убедил её сына, что я его дядя. Она в ярости, сама понимаешь. Но послушай, она достаточно гуляла с моим братом — с обоими братьями — а я достаточно гулял с её мужем...

— С мужем?!

— Ну, он тогда был ещё не женат. Нам было скучно, ну? Не надо меня осуждать, Макри.

— О, да ты меня неправильно понял. Я потряслась, что ты смог вытерпеть этого... — она поискала определение, не нашла и дипломатично завершила: — этого человека достаточно долго, чтоб с ним гулять.

— Ну, он был ничего так внешне, — пожал тот плечом. — Но я к чему, я к тому, что она так активно гуляла с моими братьями — с обоими — пока я гулял с её мужем — будущим — что я не исключаю, что её сын и правда мой племянник. По-моему, именно это её и бесит.

— Вероятнее всего. Скажи, как они могут закрыть проект? Это ведь наша единственная возможность заглянуть в прошлое. Понять, что было до, понять, как мы жили раньше. Чем. Зачем.

По пальцам Дарена прошла волна тепла — видимо, он сжал их в кулак. Шея, щёки, грудь тоже загорелись ярче. Гнев.

— Знаешь, люди вообще в среднем не любят заглядывать в прошлое, — сказал он. — Обычно потому, что они боятся там что-нибудь увидеть. Что-нибудь, что не согласуется с их уютным настоящим. Или даже — что-нибудь, что уничтожит их уютное настоящее. Просто тем, что оно было.

Даже если бы она постаралась, она не смогла бы сформулировать правильнее. Аркания Зелёная — в противоположность Аркании Ледяной, Аркании Выстуженной, Аркании Отмороженной — не позволила бы своим детям ссылаться на суровость климата, отказывая себе во всём человеческом. На Зелёной Аркании жизнь просто должна была быть другой — сложнее и проще одновременно. И если сейчас, как в прошлом, Аркания стала бы зелёной...

— Да уж, никто не хочет заглядывать в непредсказуемое прошлое, да никто и не должен, — горько усмехнулась она. — Как и в непредсказуемое будущее, что бы ты там ни говорил про провидцев. Но всё равно, ты не представляешь, каково это: терять дело всей жизни. Мне было лет пять, наверное, когда началась работа над проектом. Я росла, зная, зачем расту. А теперь...

— Ты сделала невозможное, Макри. Под твоей рукой ожила пустыня! Целый мир, скрытый на века, вышел на поверхность и открыл себя взорам — потому что ты помогла ему выйти! — странный жар прошёл по его телу, а следом — волна странного же холода, и он повторил: — Целый мир.

— Какая разница, если всё ограничится одним крохотным клочком земли? В лучшем случае, мою долину объявят заповедником и станут возить туда туристов, в худшем — забросят, и она замёрзнет своим чередом лет через сто. Целый мир? Не смеши меня, мой принц. Это не мир. Это рисунок мира угольком на черепке, завалявшийся в углу на сотни лет и случайно оттуда выметенный при уборке.

— Спроси Самиэля, и он скажет, что подчас такой черепок стоит пары-тройки планет, — серьёзно ответил Дарен.

— А мне с того что, мой принц? Ты знаешь, что будет дальше? Я скажу: меня переведут в одну из больших лабораторий, клепать полукровок или работать над климат-контролем в городах. И запретят даже думать про универсальные мутагены. И через пару лет такой жизни, я говорю тебе, я повешусь или брошусь в алкоголь, наркотики и беспорядочные связи, потому что так бывает со всеми, у кого исчез смысл жизни. С тобой, например.

— Они не беспорядочные, — возразил Дарен. — У меня есть ежедневник и расписание. То, что я живу в её доме из её милости, не значит, что я буду хранить ей верность. Для этого у неё дворецкий есть.

— Что, ты и с ним?!.

— А что, если мы оба инвалиды с имплантами, то это неизбежно? Ну спасибо. Хотя знаешь, на Явине он ничего так был. Симпатичный. Но тогда у меня были другие интересы, например, одна красотка-вультанка...

Макария не любила надевать визор дома. Дом был местом тишины, тепла и холода, ярких красок, мешающися в причудливые узоры. Ему не нужна была бездушная чёткость мира, который виден людям и им подобным.

Дома были мамины пальмы — те, с которых всё началось — и тепло, тихо поднимающееся от земли в горшке, и прохлада, окутывающая листья. Макария могла не видеть и не ощущать мебель или мягкий ковёр на полу, но пальмы она видела. Потому что они были живыми, а всё живое состоит из вечно-переменчивой игры тепла и холода.

— Ты знаешь, с чего всё началось? — спросила она. — О чём мы пытаемся забыть?

Дарен развёл руками — мол, откуда мне знать. И правда — откуда? Это ведь их, арканианское, это принадлежит им и только им.

— Мы всегда рисковали, всегда экспериментировали... — «Всегда — значит: всегда раньше. Не теперь». — Всегда искали тех, кто сделает за нас чёрную работу, ведь мы для неё не созданы. Кто-то должен мыслить, в конце концов, и если мы рождены непригодными ни к чему другому, то зачем нам спорить с судьбой?

— А разве вы не сами такими себя сделали? — с некоторым сомнением спросил тот.

Чашка кафа бросала на его и без того горячую голову совсем ярко-алый отсвет. Красиво.

— Мой принц, разве о таком говорят в приличном обществе? Конечно, это всё от природы. Умело направленной нашими заботливыми руками. Но речь ведь не о нас. Речь о наших... помощниках. Рождённых и созданных для того, чтобы служить нам в наших высоких стремлениях. Их ведь за прошедшие века было много — и они были разные. Но однажды случилась неприятность.

— Они восстали?

— Да. Мы ведь не ожидали, что кто-то может восстать против нас, богоравных, порождающих и уничтожающих миры и цивилизации мановением руки. Но они восстали, и преуспели — когда мы собрались среагировать, в их руках уже было слишком много провинциальных планет. Это как с тараканами: ты успеваешь пришлёпнуть тапком одного-двух, а десяток уходит... и тогда ты пытаешься придумать радикальное средство, верно?

Дарен покачал головой, и Макарии на миг показалось, что он чем-то недоволен. Вместо ответа он всё прихлёбывал свой каф, и снова и снова качал головой — и Макария поняла: это не ей. Это он говорит со своими мыслями.

— Тебе наскучила моя история? — спросила она. — Извини. Мог бы просто сказать.

— Нет, нет! — Тот резко мотнул головой. — Наоборот. Нет, то есть, я уже понял финал: попытка разработать универсальный инсектицид против восставших рабов привела к природной катастрофе на Аркании... почему только? Что-то общее в конструкции планеты и очередных полукровок?

Макария широко улыбнулась.

— Вот! Даже ты это понял — а ты безнадёжно ненаучного склада ума человек и полнейший гуманитарий. Так и есть. Тогда господа предки развлекались с любопытной субстанцией, её называли универсальным мутагеном. Не слишком поэтично, но наши предки вообще немного не поэты, сам знаешь. Разумеется, наши помощники — раб очень грубое слово, мой принц — были изрядно им напичканы, ведь перед тем, как применить что-то к себе, надо испытать это что-то на менее ценных членах общества. И разумеется, мы не могли не загрязнить всю Арканию нашей очередной любимой игрушкой.

— И когда что-то пошло не так и агент смешался с контр-агентом в естественной среде, получилось...

— Я пока не знаю, что получилось. Но в итоге на Арканию пришёл ледниковый период. Собственно, моя работа заключалась именно в попытке разобраться, что это было — и обратить процесс вспять. Зелёная Долина и смешные зверушки — это так, бонус, там нет ничего серьёзного, ничего радикального. Никаких прорывов. Клонирование есть, мелкие климатические игры есть, оживление замёрзших на много лет семян... но первопричина так и не затронута. И никогда не будет затронута, мой принц.

Ей нравилось звать его принцем. Хотя чисто технически он был скорее князем — и это если забыть, что он джедай и следовательно никаких прав на титул и земли не имеет.

Дарен покачал головой и предложил партию в сабакк. Она согласилась.

* * *

Прошёл почти год, когда они встретились снова. Он изменился — стал словно бы много старше за этот краткий срок. Серьёзнее, холоднее. Непривычно просто одетый, зато с множеством золотых украшений: кольца, серьги, несколько цепочек... и улыбка, чуть отстранённая и словно удивлённая.

— Ты бывал на Явине, да? — спросила она.

Что ещё могло так изменить её друга, если его не изменили ни напряжение Охоты, ни увечья, ни необходимость делить тело с машиной?

— На Явине? — переспросил он. — Почему? — И рассеянно добавил: — Точно. Надо побывать на Явине.

Они сидели у неё дома, в гостиной, где после смерти отца она сняла паркет и засеяла пол травой из Зелёной Долины, чтобы хоть кусочек её настоящей жизни всегда был рядом. От земли поднималось тепло, и мешалось с прохладой, шедшей от поверхности трав.

— Ты теперь...

— Работаю в отделе ксенобиологии у Адаска. Пока не спилась, если тебя это интересует. Но подумываю приступить.

— Да, да, — кивнул он. — Да.

И снова это он говорил не с ней, хотя сидел прямо напротив. Захотелось опустить визор на глаза, чтобы посмотреть на него строго и прямо, чтобы увидеть мельчайшие черты его лица и понять: да что же с ним не так, в конце концов?!

— Ты хочешь вернуть жизнь мёртвой планете, — сказал он вдруг, и она не поняла, вопрос это был или утверждение.

— Жизнь. Тепло и холод, рождение и смерть, и снова рождение. Птицы в небесах, рыбы в ручьях. Трава и деревья, снег зимой и половодье весной, — он говорил очень быстро, торопливо, словно втолковывая ей что-то, чего она не понимает.

Она и впрямь не понимала. Поэтому молчала, слушала — и на всякий случай вспоминала номер доктора Энрай. Вдруг этот страстный монолог — просто дебют какого-нибудь психического заболевания?

— Вернуть всё это. Исправить несправедливость, исправить ошибку предков. И тогда, может быть, у нас тоже всё пойдёт на лад... ты ведь хочешь этого.

Она не была уверенна, спрашивал он её или просто говорил сам с собой, но ответила: «Да».

— Вот, — сказал он и протянул ей датакуб.

— Что?

— Результат моей работы, — он пожал плечами. — Здесь всё, что тебе может понадобиться.

— Для чего?

— Вернуть жизнь, конечно, — снова пожал плечами Дарен. — Ты ведь хочешь, чтобы мёртвое стало живым?

«Я хочу, чтобы Аркания стала живой», — хотела сказать Макария. Но промолчала.

— Понимаешь, там всё это было, — тихо сказал он. — Небо и земля, птицы и рыбы, трава и деревья. Сады — садовые беседки и ажурные мостики над ручейками. Водопады и фонтаны. А потом всего не стало. А они возвращаются, Макария. К песку и пыли, к высохшим руслам и мёртвым лесам. Воздух их убивает, вода травит их, но они возвращаются, и целуют пыль, и пьют отравленную воду, как святое вино.

Он вскочил на ноги, прошёлся из угла в угол быстрым неровным шагом.

— Я спрашивал её: почему? Почему ты приезжаешь сюда, ведь это же смертельно? А она только набирала пыль в горсть, красную пыль. А потом она заболела и осталась там навсегда. Знаешь, как они болеют? Они истлевают заживо, рассыпаются в эту самую пыль, медленно, по чуть-чуть. И тогда я понял: я ведь дурак, она это не про землю, не про почву. Она про своих мертвецов, которые теперь часть этой земли.

Хотелось спрашивать: «Кто — они? Кто — она? Какая планета, где — было?». Но Макария молчала и слушала.

— Ты же хочешь вернуть жизнь. Ты же можешь. Ты одна, на всём белом свете, слышишь? И они будут помнить. Знаешь, во что они верят? Что бессмертие можно достичь, только если что-то сделать такое, что всякий увидит или почувствует. Имя забудут, но деяние останется. Бессмертие останется.

Она протянула руку и осторожно взяла датакуб. Вставила в гнездо на поясе, ужаснулась хлынувшему потоку данных. Планета стандартного типа, сейсмический статус зеро, климатические зоны... археофлора, археофауна... да уж, Дарен постарался. Всё прямо по стандарту сбора данных для проекта.

— Но ты ведь понимаешь, что в одиночку я не справлюсь? Мне понадобится команда. И финансирование.

— Значит, подбери себе команду, — пожал он плечами. — А финансирование будет.

* * *

Она никогда раньше не видела этой долины, и всё же знала её, как свои пять пальцев. Настолько, что она могла пройти здесь, подняв визор. Её рабочая площадка, её экспериментальная лаборатория. Она никогда здесь не была — не могла покинуть Арканию. Были её ученики, верные сотрудники. Эвита Аррери, Зоана Энрай, Френ Арлерт и Донелл Роэс, и их ученики, их сотрудники... младшие дети, лишние люди, ненужные своим семьям. Она скупила их и отправила сюда тех, кто согласился разделить её мечту. И отпустила остальных жить, как им захочется. Иначе было бы неправильно.

Её ученики трудились здесь. Она сидела на Аркании, немногие свободные часы проводя в лаборатории над бесконечными попытками выделить неуловимый универсальный мутаген, который местные звали витриолью — и не менее неуловимый контр-агент. Она дышала парами омерзительной дряни, способной превратить живое существо в красную пыль. Они дышали красной пылью, смешанной с той же дрянью.

Если бы им только дали, они растопили бы льды Аркании, ведь они нашли первопричину. Но им не дали.

И тогда ученики отказались возвращаться домой, ведь здесь можно было что-то делать.

Здесь их жизни имели смысл.

Было странно касаться красной травы босыми ступнями, странно идти своими ногами после стольких лет беспомощного сидения на каталке. Она понимала, что одарённые способны на чудеса целительства — но никогда не думала, что речь идёт и вправду о чудесах.

— Если пожелаете, госпожа Реннеген, вы можете остаться, — тихо сказал сопровождавший её целитель. — Это будет честью для нас. Великой честью.

Она не думала о его словах, она думала о птице, кружившей в небесах, высоко-высоко, так что её едва можно было разглядеть.

— Это ведь плащеносный ворон? — спросила она. — Настоящий?

Дарен обожал этих птиц, но никогда их не видел. Только рисунки, кадры и предания — о гигантских птицах, парящих в зените небес и зорко глядящих на землю. Его уже не было в живых, когда Зоана Энрай нашла окаменелое яйцо и они общими силами сумели выделить из него пригодный к клонированию материал.

— Да, — сказал целитель. — И это настоящее красное древо. Коррибан в долгу перед вами, в неоплатном долгу. И мы мечтаем как-то этот долг оплатить.

Кто он такой, чтобы говорить за Коррибан — за Империю? Всего лишь целитель, и инородец, к тому же.

Бывшие рабы не забыли перенять у бывших господ все их худшие пороки. И правильно: что плохого в рабстве, если рабы — не мы?

— Зачем Коррибану старуха? — пожала она плечами. — Не обманывайтесь: хотя моя генерация отличается замечательным долголетием, хотя мой разум ещё не затуманился, я не смогу быть вам полезна. Исследования слишком дорого мне дались.

Инородец только удивлённо склонил голову набок:

— Вы героиня, госпожа Реннеген. Каждый народ стремится почтить своих героев. Мы не исключение.

Её ученики и ученицы выросли, переженились и завели детей. Теперь эти дети стали имперской знатью. Помнят ли они Арканию? И желают ли помнить — ведь новый дом к ним ласков, а старый продал их за бесценок? И есть ли разница между старым и новым домом? Или они как родитель и дитя — чуть разнятся, но в корне одинаковы?..

— Почему, по-вашему, я могу захотеть остаться? Я увидела свою работу, и это счастье. Но зачем мне оставаться здесь? Я привыкла к Аркании.

Инородец пожал плечами:

— Незачем. Но мы ведь можем вам это предложить, не так ли? Вы последняя, кто остался нам из века героев. Мы ставим статуи Охотнику Дарену, но не знаем даже, где его могила. У Беаты Тайрелл могилы нет вовсе — она пожелала стать частью вечной красной пыли. Спиндралл последние годы совсем не покидает свою гробницу и ни с кем не говорит. Мы снова теряем прошлое — а народ без прошлого обречён потерять и будущее тоже.

— Вы знаете, что вы похожи на нас? — вместо ответа спросила она. — Чем больше я вглядываюсь, тем меньше вижу разницы.

— Она в том, что мы меняемся, — прямо заглянул ей в глаза целитель. — Мы не хотим забывать. Мы похожи, это правда. Слишком похожи. Но это скоро изменится.

— Вы в это верите?

— Я знаю, — просто сказал тот, и снова по-птичьи склонил голову набок.

Что он может знать, молодой идеалист?

Плащеносный ворон камнем упал с небес и замер совсем невысоко над ними, наматывая один за другим широкие круги, и Макария готова была поклясться, что глаза у птицы синие-синие — какие могли быть только у одного существа в целом мире.

— Что ж, я учёная, в конце концов. Эксперимент — моя жизнь. Посмотрим, как вы сумеете измениться. И сумеете ли.

С торжествующим криком синеглазый ворон взмыл ввысь, и синеглазые зверьки, таившиеся в красных травах, весело прыснули в стороны.