Танец без касаний (джен)

Месяц Айз, 387 г. правления Раэхнарра, Исайн’Чоль (422 г. Р.Э.)

Слабый свет восходящей луны растекался над городом. Он казался художником, легкими касаниями кисти высвечивающим негативы тонущих в темноте зданий, улиц, высоких мостов, витых колон и острых шпилей. Казалось, нет ничего, что он мог бы высветить полностью, выхватить из окружающего мрака: мир поддавался ему неохотно, лишь на мгновение демонстрируя то высокий конек крыши, то причудливый барельеф, который тут же снова растворялся в окружающей густой темноте, чтобы через мгновение появиться снова, но уже в совершенно ином виде.

Темнота казалась живой. Она струилась по улицам, облекала вязким покрывалом дома, рассыпалась на осколки, собиралась и неслась дальше, напоминая воды полноводной реки. Мир жил, дышал в своем собственном ночном ритме, и резкий стук каретных колес по мостовой был совершенно чужд ему. Он разорвал вязкую шепчущую тишину, которая будто замерла, а потом расползлась в стороны от светящихся желтоватым светом каретных фонарей, но не исчезла, просто сделалась гуще, следя за каждым движением множеством невидимых глаз.

Сопровождаемая целым морем шепотков и взглядов карета двигалась по широким улицам, сворачивала в практически незаметные проулки, пока наконец не остановилась перед зданием, над которым ночной ветерок лениво развернул белое знамя с золотистым солнцем. Богатое шитье блеснуло в свете уже высоко поднявшейся луны и бросило насмешливый блик в глаза единственного живого наблюдателя на молчаливой улице.

Каммэ недовольно прищурил глаза и поудобнее растянулся на узком коньке крыши, не столько вглядываясь, сколько вслушиваясь и принюхиваясь к происходящему внизу действу. Его нельзя было назвать слишком уж любопытным — все же послы в Империи менялись достаточно часто, чтобы это наскучило кому угодно, но последний из них задержался непозволительно долго — на целых три оборота, и Каммэ даже испытывал некоторое сожаление, понимая, что все придется начинать заново.

Он подпер ладонью узкий подбородок и перевел взгляд дальше, туда, где лунный свет, боязливо обходя высокие башни столичного замка, устремлялся на восток, к далеким горам, чьи контуры отсюда не различил бы и самый острый глаз, но Каммэ все равно казалось, что он ощущает в воздухе едва уловимый запах серы и дыма. Бал близко.

Тем временем в окнах здания, у которого остановилась карета, вспыхнули огоньки ламп, и Каммэ снова сосредоточился на происходящем внизу. Он не увидел, как одно из окон чуть приоткрылось, зато услышал тихий шелест и почувствовал, как все его существо обожгло колючим ощущением опасности. Каммэ неуловимо быстро пригнулся, практически слившись с крышей, а в то место, где всего такт назад была его голова, вонзился арбалетный болт. Он отряхнулся от посыпавшейся каменной крошки, протянул руку к хищной стали и тут же ее отдернул, будто обжегшись — болт рассыпал вокруг себя искрящиеся капли чужой острой силы. Его любопытство не осталось незамеченным.

Посол Святой Иерархии Тан Фаах Аю Саммест аккуратно вернул арбалет на положенное ему место, бросил последний взгляд в темноту улиц, где ему померещился чужой пристальный взгляд, и обернулся на вошедшего слугу. Тот передвигался практически бесшумно, но с некоторых пор он научился различать самые тихие звуки.

— Прибыли.

— Прекрасно, — Саммест довольно кивнул и двинулся вслед за слугой к выходу, — прихватите лампу, боюсь, наш гость может испытывать трудности с темнотой, — сам он таких проблем не имел никогда, а три года, проведенные в Империи, и вовсе приучили ориентироваться в ночном полумраке чуть ли не лучше, чем днем. Но совсем скоро и Империя, и все, что с ней связано, останется позади. Нужно только пережить этот бал. А это было намного более сложной задачей, чем могло представиться человеку, с традициями Империи незнакомому. Но посол Саммест уже сумел пережить целых три больших весенних бала и собирался в своем уме и добром здравии встретить четвертый, чтобы передать полномочия молодому коллеге, прибывшему на смену.

Первым на высокое крыльцо посольского особняка вышел слуга. Он повесил лампу на специальный крюк у двери и распахнул дверцу кареты. Саммест же задержался в тени коридора, оттуда рассматривая человека, который ловко спрыгнул на мостовую с подножки кареты. Смуглая кожа выдавала уроженца южных провинций, а гибкость и излишняя порывистость движений говорила о молодости. Это было не очень хорошо в том смысле, что молодости редко свойственна осмотрительность, зато молодость способна выдержать намного больше.

— Добро пожаловать, — он кивнул молодому человеку, когда тот подошел ближе.

— Посол Саммест? О, мой приезд не стоил того, чтобы вставать в столь поздний час! — мягкий, теряющий часть гласных выговор окончательно убедил Самместа в его догадке насчет происхождения гостя.

— Поздний? — посол фыркнул. — Вам придется привыкнуть к тому, что сейчас самый разгар дня! — похоже, молодой человек не читал сводок или читал их невнимательно.

— Простите? — южанин широко раскрыл большие темные глаза и чуть отпрянул назад, разом напомнив Самместу молодого неловкого олененка, которому не повезло оказаться в загоне с крупными хищниками.

— Жизнь здесь начинается с закатом солнца, а дипломаты вынуждены жить в том ритме, в котором живет двор, — сухо ответил посол и двинулся в дом, предлагая гостю следовать за собой. Слуга тем временем сноровисто затаскивал багаж через боковые двери.

— О, я думал э-э-э…

— Что это преувеличение? — Саммест коротко хохотнул. — Никаких преувеличений, молодой человек, все намного хуже, чем вы можете представить в любом из своих кошмаров.

— Не скажете, кстати, за что вас так не полюбил Первый Иерарх, что направил сюда? — больше для проформы спросил Саммест, проходя по коридору обратно в свой кабинет. — Плащ можете не снимать. Здесь еще весьма холодно. Зима не окончена.

— Но я не видел снега…

— И не увидите, если только не заберетесь в северные земли, — Саммест кивнул на большую карту, висящую на стене. Карта эта, к слову, была весьма условна. Составить подробную карту внутренних имперских земель давно было целью Святой Иерархии, но дейм такой возможности никому не давали. Впрочем, это не значило, что стоило прекращать пытаться.

Кабинет ярко освещали лампы и свечи, стены украшали различные образцы оружия, а на самом видном месте красовался флаг Иерархии. Саммест уселся в кресло и вытянул ноги к камину, в котором тлели какие-то темные камни. Дерево — редкое и слишком дорогое удовольствие в Империи, но где-то тут добывали странный темный камень, чем-то напоминающий уголь, только прогорал он намного медленнее, хотя и тепла давал меньше. Он молчал, давая коллеге время осмотреться и определиться и с поведением, и с вопросами. Ждать и наблюдать. Запоминать. Этим он занимался целых три года.

— Вы так увлекаетесь оружием? — гость с трудом оторвал взгляд от огромной, в полтора человеческих роста, алебарды, прислоненной к стене.

— Скорее следую местной моде. Энрах Таю Далливан. Я верно разобрал вашу фамилию? А то письмо в этой части изрядно намокло в пути.

— Да, верно, — Далливан перевел взгляд на хозяина кабинета. Невысокий, весь будто высушенный, с острыми чертами лица, в которых безошибочно угадывалась старая кровь северных аристократов, Саммест очень органично смотрелся в какой-то полувоенной одежде в окружении железа и флагов. Сам молодой посол в дворянском камзоле, сшитом по последней моде, вдруг показался себе чужим и неуместным в этой комнате. Он потряс головой и потер виски. В дороге Далливана растрясло, еще он продремал и теперь соображал чрезвычайно плохо.

— Что мне нужно знать об этой стране? Бал ведь завтра, верно?

— Верно, — Саммест кивнул и сцепил руки в замок под подбородком, — что нужно знать? О, сотню тысяч вещей. Вы читали донесения?

— Читал, но там ведь нет всего. Нюансов. Это мое первое задание, — со вздохом сознался Далливан.

— Вам не повезло, — Саммест цокнул языком. — Нюансы. Да. Нюансы. Хорошо. Первое. Никогда. Никогда не делайте так, как сейчас, — он обличающе ткнул пальцем в Далливана, — не жалуйтесь, не показывайте слабости, не показывайте неуверенности. Сожрут, — закончил он с доброжелательной улыбкой.

— Слабость, любая, это то, что дейм не понимают и не принимают в любом виде. И еще. Никогда не забывайте, что они — не люди. Их нельзя оценивать с нашей точки зрения. Будьте уверены — все поймете с точностью до наоборот. Это — главное, остальное нюансы.

Саммест полюбовался выражением лица своего молодого коллеги, которое здорово напомнило ему одухотворенные лица студентов семинарии перед внезапно свалившимся зачетом.

— Вам известно основное правило местного этикета?

— Никаких телесных контактов, — Далливан улыбнулся.

— Надеюсь, вы об этом не забудете. А то, знаете ли, несоблюдение стоило жизни как минимум трем нашим с вами предшественникам.

— Я все-таки читал сводки.

— Пока это не очень заметно, — Саммест ядовито улыбнулся и легко поднялся с кресла. — Отдохните с дороги. А если не хотите спать — почитайте, — он взял со стола пухлую кожаную папку, — здесь кое-какие мои заметки, которые вряд ли представляют ценность за пределами этой страны, но могут облегчить вам жизнь здесь.

— Спасибо, — Далливан поклонился, чувствуя, как скулы обожгло румянцем, и вышел из кабинета.

* * *

— Если вы будете спать так долго, то проспите собственную жизнь! — полузнакомый голос пробился через мутную пелену сна. Далливан с трудом открыл глаза и поднял голову. Он несколько мгновений изучал совершенно незнакомую ему обивку стены, пока не вспомнил — он все-таки добрался до Империи и сейчас находился в здании посольства Иерархии. А завтра бал. Или все-таки уже сегодня?

— Да-да, — он резко сел и посмотрел на разбудившего его человека. Посол Саммест — подсказала память.

— А который сейчас час? День? — шторы по-прежнему были плотно задернуты, и Далливан понял, что совершенно не представляет, сколько он спал.

— Уже следующий, если считать по-нашему, и все тот же по-местному, — непонятно пояснил Саммест и, видимо, уловив его недоумение, дополнил:

— Сейчас одиннадцать часов утра, а приехали вы вчера поздно вечером, поэтому для вас день — следующий. Но, с точки зрения дейм, сейчас продолжается что-то вроде ночи дня вчерашнего. Новый день наступит с открытием бала. И времени до этого момента у нас совсем немного. Так что — вставайте, умывайтесь и проходите в столовую завтракать.

В столовой Далливан появился через полчаса. Саммест сидел за небольшим столом, сервированным на два прибора, и ждал.

— Располагайтесь, — посол широким жестом указал на стул и откупорил стоящую на столе бутылку вина, разливая содержимое по бокалам.

— Небольшой привет с нашей родины, — он поболтал бокал в руке и вдохнул аромат, — попробуйте.

Далливан сел, взял бокал в руку и тут же поставил обратно, едва не расплескав вино — палец его наткнулся на острый шип, прячущийся в резном узоре серебряного прибора.

— Ай-яй, как неосторожно, — Саммест покачал головой и протянул ему платок.

— Спасибо, — Далливан прижал его к пальцу и, после того как кровь остановилась, положил рядом на стол. Второй раз бокал он брал уже осторожнее, буквально кожей ощущая на себе внимательный взгляд посла.

— И как вам букет? — Саммест и правда не сводил с него глаз.

— П-превосходно, — Далливан вежливо улыбнулся, ища глазами, чем пригасить возникшую во рту горечь. Вино было совершенно отвратительным.

— Безнадежно, — Саммест внезапно откинулся назад на стуле и покачал головой, недовольно скрестив руки на груди. — Вы умерли уже три раза! Три! — с каждым словом голос посла повышался, а Далливан лишь смотрел на него, недоумевая про себя, что же вызвало такую бурную реакцию.

— Простите, я не понимаю.

— Первое. — Молодому человеку показалось, что в глазах Самместа мелькнула жалость. — Вы без перчаток схватили незнакомый вам прибор. Скорее всего, шип был бы отравлен. Второе, вы взяли у меня платок и приложили его к ране. В ваших жилах уже может течь все, что угодно. И третье. Вы просто взяли и отпили вино! Это безнадежно! Вы читали хоть одно донесение? — посол порывисто поднялся на ноги и перегнулся через стол, оказавшись практически нос к носу с Далливаном. Сейчас, при дневном свете он оказался намного моложе, чем показалось по приезде. — Вы не проживете в Империи и пяти минут, — очень буднично сообщил Саммест и вернулся на свое место. — Здесь отравлено совершенно все! Конверты, в которых вам приносят почту, еда, напитки, колонны, к которым вы можете случайно прислониться! Все!

— Я не понимаю, — Далливан беспомощно покачал головой, — зачем?

— Не знаю, — Саммест усмехнулся, — думаю, если мы ответим на этот вопрос, мы сможем сказать, что поняли дейм. Но лично я придерживаюсь мнения, что им просто скучно. Это такая игра, — он развел руками, — и, если хотите прожить здесь хоть немного дольше — вы должны играть в нее. Помнить, что смерть подстерегает вас везде и подчас имеет самый невинный облик.

Следующие несколько часов превратились для Далливана в настоящую пытку. Они с Самместом ходили по дому, обедали, он рассказывал о работе, последних тенденциях, проверял знания по сводкам. Все это было совершенно обычно и нормально, если бы чуть ли не каждую минуту не прерывалось восклицаниями вроде: «Убит! Вы снова умерли, молодой человек!» Постепенно Далливану стало казаться, что Саммест просто свихнулся здесь. Не может нормальный человек быть таким параноиком. Он в душе порадовался, что уже через пару дней лишится общества этого сумасшедшего и наконец сможет спокойно работать.

Своего апогея это безумие достигло к моменту сборов на бал. Саммест заявился прямиком в отведенную Далливану спальню.

— Вы привезли с собой кольчугу? Нет? — ответа он дожидаться не стал. — Я так и думал, — с этими словами он бросил на кровать стальное чудо кузнечного мастерства.

Далливан открывал и закрывал рот, и совершенно не знал, что ему на это сказать. Потом он вспомнил, что с сумасшедшими лучше не спорить. Но Самместу, видимо, и не была нужна какая-то реакция с его стороны. Он уже шел дальше и придирчиво разглядывал отобранный им для бала наряд.

— Вы и вправду собрались это надеть? Вы с ума сошли!

— Простите? — Далливан наконец обрел дар речи. — Что вас не устраивает в моем костюме? — он посмотрел на выбранный им светло-зеленый бархатный камзол с золотистой вышивкой по обшлагам рукавов.

— Все, начиная с его цвета, — Саммест вздохнул и продолжил тоном, весьма похожим на тот, которым отец разговаривал с Далливаном, когда он был еще совсем ребенком, — основной имперский цвет — черный. Черный, Далливан. Все, я подчеркиваю, все — будут в черном. С отделкой родовых цветов, конечно, но все же в черном. И вы в своем зеленом костюме, — он покачал головой, — вы будете похожи на попугая, забредшего в стаю ворон. Так что потрудитесь найти что-нибудь более спокойных темных тонов и не забудьте надеть кольчугу. И взять что-нибудь из оружия. Если ничего нет — воспользуйтесь моим арсеналом.

Так же стремительно, как и появился, Саммест покинул комнату. Далливан тихо выругался и все же вернул зеленый камзол на место. Он подозревал, что в нем его просто не выпустят из посольского дворца. После долгих поисков в гардеробе был найден темно-синий камзол. Правда, на должность парадного он претендовал с большой натяжкой. Далливан поморщился, чувствуя, как начинают пылать щеки от мысли, что он будет выглядеть глупо на своем первом серьезном мероприятии в Империи. Времени оставалось совсем немного, и он торопливо покинул комнату, так и оставив кольчугу на кровати.

Саммест ждал его внизу. Только взглянув на него, Далливан понял — самым большим идиотом на балу он уже не будет. Потому что самым большим идиотом будет посол Саммест, одетый в темно-серый камзол с серебряным шитьем. И все бы ничего, если бы не широкий пояс с двумя парами кинжалов и длинной рапирой.

— Что смотрите, Далливан? Возьмите хотя бы кинжал и не позорьте Иерархию! — Саммест уже устремился к выходу, а Далливану осталось только следовать за ним и мысленно рассуждать о том, кто же на самом деле позорит Святую Иерархию.

Перелом, Исайн'Чоль

Когда Далливан въезжал в столицу, уже стемнело, да и он был слишком измотан, чтобы смотреть по сторонам. Но второй его проезд по улицам самого крупного имперского города мало чем отличался от первого: пусть теперь он был довольно бодр, но увидеть что-либо толком не получалось — в городе царила все та же темнота, а свет факелов, установленных на карете, освещал слишком малое пространство. Чего-то, похожего на привычное по Энарате городское освещение, он не увидел. В Святой Иерархии даже в мелких городах главные улицы освещались с особым тщанием, столица же и вовсе казалась залитой теплым золотистым светом. В Империи царил полумрак.

— А где же фонари? — рискнул обратиться Далливан к своему спутнику, решив, что в такой темноте вряд ли удастся что-то разглядеть.

— Какие фонари? — Саммест, как показалось Далливану, задремал, а вопрос разбудил его. — Дейм не нуждаются в фонарях. Им хватает глаз и света лун. Более чем хватает, поверьте. Но во дворце свет все же будет, не беспокойтесь. Тут они сделали уступку нашим слабым глазам.

В темноте выражения лица собеседника не было видно, чему Далливан про себя порадовался. Саммест казался ему все безумнее и безумнее.

— А мы правильно приехали? — в понимании Далливана дворец, в котором проходит бал, должен сиять всеми огнями, вокруг должны стоять множество карет и толпиться люди. Имперский же дворец был темен. Он нависал тяжелой давящей громадой и в первый момент показался совершенно безжизненным. Но вот свет каретных факелов перестал слепить и, когда глаза Далливана привыкли к темноте, он увидел: темные фигуры совершенно беззвучно поднимались по длинной лестнице. От нереальности картины его пробил холодный пот, как будто он увидел самых настоящих призраков.

— Правильно, все правильно, — Саммест коснулся его локтя, — идемте. Впереди — тысяча ступеней.

Далливан торопливо кивнул и поспешил следом. Тысяча ступеней. Это ж надо. Он покачал головой. Впрочем, вскоре молодой человек переменил свое мнение насчет количества ступеней. Лестница, украшенная многочисленными статуями, показалась ему бесконечной. Они все шли и шли, а вокруг них скользили причудливые тени. Близко — но одновременно нереально далеко. И быстро, намного быстрее, чем поднимались люди. Поначалу Далливан щурился в темноту, стараясь рассмотреть скульптуры, потом ему стало не до скульптур. К концу лестницы он даже перестал вздрагивать, когда мимо него скользила очередная тень. Все его мысли крутились вокруг ступеней и того, как сделать по ним еще один шаг. Он не представлял, как дошел, если бы все-таки надел кольчугу. Самместа же кольчуга явно не тяготила, во всяком случае на верхней площадке он стоял с таким видом, будто карета доставила его прямиком сюда. Если бы не тяжелое дыхание посла, Далливан мог усомниться в том, что тысячу ступеней они преодолели вместе.

— Погодите минутку, — Саммест глубоко вздохнул, разгладил невидимые складки на камзоле и уверенно зашагал к дверям.

— Разве дворец не охраняется? — Далливан задал вопрос, когда они прошли высокие двери и оказались в просторном холле. Здесь было немного светлее. Помещение спроектировали так, что его буквально насквозь пронизывал лунный свет, преломляясь в высоких колонах и прозрачном потолке.

— Охраняется, еще как охраняется, — заверил его Саммест. — Разве вы не увидели стражу у дверей? Внимательней смотрите на тени, Далливан, — посол двинулся в сторону изящной лестницы. Далливан обернулся назад, но тени на его взгляд были только тенями.

Бальный зал был освещен намного лучше, чем любое помещение из виденных Далливаном здесь, но все же совершенно недостаточно для бального зала — огромная люстра со свечами терялась где-то под потолком, а настенные светильники давали неверный и рассеянный свет. Еще более странным его делали два огромных камина, в которых ревело пламя. Далливан оглядывался по сторонам и находил, что в чем-то посол Саммест был прав — гости представляли собой практически однородную черную массу и действительно напоминали стаю ворон. Причем в полумраке зала он не мог сказать, сколько именно их здесь. Он не видел ни изящных кавалеров, ни дам в пышных платьях. Лишь серую массу теней.

— Нравится? — Саммест словно угадал его состояние. Далливан вздрогнул и взглянул на своего спутника, о котором успел на некоторое время забыть. Посол в своем сером камзоле смотрелся среди этих теней на удивление органично, даже серебристо-седые волосы идеально ложились в общую картину.

— Я представлял себе это… иначе.

— Все представляют иначе, — Саммест кивнул. — Ничего, скоро сделают посветлее, и вы увидите чуть больше. Пойдемте-ка поближе к трону. Места послов там. А заодно полюбуемся на манш'рин, если они уже собрались.

Они продвинулись вглубь зала, причем Саммест ловко вилял между тенями, и Далливану приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы не потерять его в полумраке и никого не задеть. Постепенно они выбрались на более свободный участок зала. То ли света здесь было побольше, то ли глаза Далливана стали привыкать к полумраку, но теперь он яснее видел очертания. Например, мог сказать, что цвета на одеждах людей, стоящих у трона, включают в себя не только оттенки серого.

— Запоминайте, Далливан, — Саммест внезапно оказался немного выше его, хотя ранее молодому человеку показалось, что дела обстоят строго противоположным образом. Далливан невольно задумался, какой высоты каблук потребовался послу, чтобы беспрепятственно наклоняться к самому уху коллеги и делиться своими ценными комментариями.

— Вы видите перед собой цвет имперской аристократии — манш'рин, правителей земель. Те, что с синим и фиолетовым — восточные, красный и желтый — у юга, зеленый и коричневый — запад. Узнаете кого-нибудь?

Далливан смотрел, гадая, где там Саммест увидел столько цветов — ему самому все казалось черным, разве что иногда в отсветах ламп мелькал тот или иной цвет. Он читал сводки. Читал словесные описания всех манш'рин, даже видел их портреты в виде грифельных набросков, но сейчас, глядя на них всех вживую, понимал — ни один рисунок, ни одно описание не передают полной чуждости этих существ. Они все казались ему одинаковыми — с большими глазами и хищными, изломанными чертами лица. Все выглядело ужасно непропорциональным, неправильным, но все же в этих лицах была своя завораживающая красота.

— Нет, — Далливан с трудом вспомнил о заданном вопросе, — все выглядит совсем иначе. И... где же север? — это показалось странным, все же Далливан точно помнил, что читал о семнадцати арон.

— Север? Севера давно нет, Далливан. Можете счесть это местной сказкой — арон есть, а манш'рин нет. Говорят, вместо манш'рин у севера был король, но эта история очень дурно закончилась. Но и без севера здесь еще не все. Где же наша дорогая даэ Лиадара? Юг не полон, — Саммест прищелкнул языком и бросил взгляд на толпу.

— Это что-то означает? — по инерции спросил Далливан, мысли его все еще занимали север и его пропавший король.

— Может быть, ничего, кроме того, что даэ опаздывает, а может быть, это можно расценить как открытое неповиновение. Кто знает. Если она появится позже Императора — будем знать точно.

Далливан удивленно взглянул на посла — такая оценка событий казалась ему странной. А еще удивляло равнодушие, с которым Саммест говорил о возможном бунте.

— Но если юг…

— Это ничего не значит, Далливан, — Саммест довольно бесцеремонно прервал его, — юг находится в таком положении намного дольше, чем вы живете на свете. И ничего не меняется. И вряд ли изменится в ближайшее время. Я бы сказал — это традиционная возня, которая не даст нам ровным счетом ничего. Даэ Лиадара ходит по самому краю хамства с самого воцарения текущего Императора, но еще ни разу не перешла границу, которая позволила бы ему отправить ее на плаху. Так что на вашем и моем месте я предпочту обратить внимание на новости более свежие, чем вечная оппозиция юга.

Далливан нахмурился. Он читал сводки. Читал, но ему казалось, что вот сейчас — сейчас непременно что-то произойдет и мир завертится, и он все боялся не успеть и пропустить нужный момент.

— Присмотритесь, — между тем продолжил Саммест, — сегодня восток сгруппировался вокруг клана Вельде. Неужели они наконец определились с лидером? Вот это — действительно интересно.

Далливан послушно посмотрел на манш'рин. Восточных он определил для себя как стоящих максимально далеко от неполного комплекта южных. И, глядя на этих четверых, он не мог сказать, что они вокруг кого-то там сгруппировались. Он припомнил описания: манш'рин Вельде должен был быть светловолосым и невысокого роста. Из всех четверых под это описание подходил один дейм, но Далливан все равно не мог сказать, что этот манш'рин как-то выделяется. Он вообще казался каким-то невзрачным и незаметным, взгляд словно все время соскальзывал с него в сторону.

— Не могу сказать, что он чем-то выделяется, — поделился Далливан своими сомнениями.

— Но вы его все-таки заметили, — Саммест покивал сам себе, — а это уже немало. Вы даже представить себе не можете, насколько это много. А вот и наша опоздавшая. Что ж, посчитаем, посчитаем, да, — посол фыркнул себе под нос.

Далливан окончательно утвердился в мысли, что Самместу требуется долгий покой и лечение, но все же вновь обернулся к манш'рин. И удивленно моргнул: южан было четверо. Всего несколько секунд назад — трое, а теперь четверо. Он готов был поклясться, что мимо них никто не проходил. Но задать вопрос Самместу он не успел, потому что все перешептывания в зале мгновенно стихли, а возникшую тишину заполнил гулкий звук удара металла о металл.

— Император, — тихо подсказал Саммест, когда звук затих, хотя Далливану казалось, что он все еще отдается болезненным звоном в ушах. Но, мгновенно забыв об этом, он во все глаза смотрел на открывающиеся двери. Весь зал единым порывом опускался, как ему показалось вначале, на колени, но, взглянув на своих ближайших соседей, он заметил — дейм преклоняли только одно колено, вот только головы все равно склонялись намного ниже, чем при любом известном ему поклоне. Саммест дернул его за рукав, и Далливан последовал примеру посла, склоняя голову, но все же продолжил наблюдать за залом, отмечая, что манш'рин склоняются точно так же, как и все остальные.

Но больше всего в эти мгновения молодого человека занимала не глубина поклонов, а личность, которой они были адресованы. Император шел через зал стремительно — Далливан не успел толком сообразить, как так могло получиться, что только что он был у дверей, и вот — уже совсем рядом. Его буквально накрыло чужим присутствием, прошило насквозь и пригнуло к земле. Не было нужды выжидать и отсчитывать положенные этикетом мгновения — разогнуться он смог только тогда, когда ощущение присутствия пропало. Далливан понял, что невольно задержал дыхание, и торопливо выпрямился, заметив, что остальные уже стояли прямо. Он чувствовал, что лицо его горит, но от этого стыдного тепла было неожиданно приятно — оно словно прогоняло стылый холод, поселившийся в костях при приближении Императора.

— Впечатляет, не правда ли? — Саммест улыбался, но слишком дергано и рвано, так что улыбка на его лице выглядела совершенно неестественно. Далливан впервые не ощущал раздражения от его поведения, скорее, облегчение оттого, что не один он оказался настолько впечатлительным.

— Хотел бы я знать, что чувствуют они, — Далливан посмотрел украдкой на собравшихся: все они казались совершенно спокойными, словно и не произошло ничего. Он ожидал какого-то превосходства, насмешки над слабыми людьми, но вместо этого встретил лишь равнодушие. Будто их не существовало вовсе, и это было намного более неприятным ощущением.

— Понятия не имею. Возможно, то же самое, что и мы, возможно, совсем ничего. Но смотрите, Далливан, смотрите. Сегодня воистину творится нечто интересное.

Молодой человек повернулся и обнаружил, что вокруг трона неподвижно застыли четыре фигуры, чьи лица были наполовину скрыты серебряными масками, а все манш'рин относительно равномерно рассредоточились по обеим его сторонам. На первый взгляд эта картина ничем не отличалась от той, что он видел дома на королевских приемах.

— Вельде у нас явно в фаворе, — между тем снова принялся шептать ему на ухо Саммест, — он стоит на полшага ближе к трону, чем положено этикетом. Да еще слева. Поверьте, на прошлом балу Вельде вытеснили практически на ступеньки.

— Это?.. — Далливан вовремя прикусил язык, с которого чуть не сорвалось недостойное дипломата высказывание «хорошо или плохо».

— Конечно, вряд ли это будет иметь значение в ближайшее время. Вельде никогда не находились в оппозиции, но… пожалуй, это означает, что наше внимание снова стоит обратить на восток. Там что-то происходит. Но сейчас важнее другое. Идемте, Далливан — самое время представить вас престолу.

Они двинулись вперед, и серые фигуры вокруг расступились. Далливану на мгновение показалось, что он ощутил легчайшее прикосновение к локтю, но он не обратил на это внимания, целиком сосредоточившись на том, что открылось глазам.

— Ваше Величество, — поклон Самместа, выполненный с соблюдением мельчайших деталей этикета Святой Иерархии, удивительно чуждо смотрелся в этом зале. Далливан подумал про себя, что не видел такой точности исполнения даже от своего учителя манер.

— Мы слушаем вас, посол. — Далливан удивленно моргнул, внезапно сообразив, что голос, который он слышит — женский. Да, низкий, со странными шипящими нотками, но, вне всякого сомнения, женский. Неужели он принадлежал Императору?

— Я — голос Святой Иерархии Тан, я говорю, — в зале оказалась отличная акустика, и голос Самместа зазвучал вдруг очень внушительно и торжественно, — отныне голосом Святой Иерархии Тан говорит Энрах Таю Далливан. Отныне Фаах Аю Саммест молчит, — и действительно замолчал, отступая за спину Далливана и вынуждая его сделать шаг вперед.

— Империя слышит, — снова тот же голос, только теперь со своей новой позиции Далливан ясно увидел, что говорит отнюдь не Император. На широком подлокотнике трона, небрежно закинув ногу на ногу, кто-то сидел.

Далливан сделал шаг вперед, намереваясь, как и полагалось, передать грамоты Императору, но вдруг понял, что не может сделать и шага, как дорогу ему преградили. Краем глаза он заметил, что подлокотник трона теперь пуст.

— Грамоты? — Далливан вздрогнул — ему показалось, что голос прозвучал прямо у него в голове. Рука посла против воли крепко сжалась на тугом свитке, украшенном гербовой печатью Иерархии, а он сам во все глаза разглядывал первого представителя, вернее, представительницу народа дейм, которую видел настолько близко. Нервная линия тонкой брови и серебряная маска, по которой разбегался узор-паутинка, искажали лицо, черты его как-то плыли и смазывались, и единственной неизменной вещью на нем оставались глаза — золотистые и неподвижные, будто застывшие кусочки янтаря, прорезанные вертикальным зрачком. Далливан всмотрелся в них, непроизвольно задерживая взгляд хоть на чем-то стабильном и понятном, а потом чернота зрачков мигнула, разворачиваясь навстречу его взгляду, заполнила всю склеру, будто стремилась втянуть в себя все вокруг — жадно и неистово. Пульс крови в ушах вдруг стал совершенно оглушительным

Позже, если бы его кто-то попросил описать увиденное, вряд ли Далливан нашел достаточно подходящие слова, чтобы объяснить причины трепета, который он испытал. Наверное, сходные чувства испытывает птица, которой доведется увидеть вблизи змею, правда, он, в отличие от пернатой, остался жив. Но ощущение запомнил на всю оставшуюся жизнь. И именно в тот момент Далливан осознал, что подлинного мира между Иерархией и Империей быть просто не может, потому что один бог не создал бы настолько отличающиеся друг от друга народы. Кем бы ни были дейм, они не принадлежали к творениям Благословенного Тана. Но иного творца, кроме Тана, не существовало — так учили иерархи.

Далливан практически не почувствовал, как свиток покинул его руку. Словно через толщу воды он смотрел на то, как бесцеремонно сорвали печать, изучили содержимое, и только после этого грамоты взял Император. Бросил всего один взгляд да небрежно швырнул свиток за спину, где его тут же подхватил один из обладателей серебряных масок. А потом и трон, и Император, и вообще весь этот мир стали отдаляться, вращаться и разлетаться на осколки, пока эту фантасмагорию не прервала блаженная темнота.

Примечания:

Спасибо Мэй за вдохновение на продолжение этой работы.

Далливан изучает записки Самместа, арт от Ашеоры:

https://pp.userapi.com/c830609/v830609669/624ad/OkHUs0paMnM.jpg

Месяц Наугха, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

Сознание возвращалось медленно и как-то очень неохотно. Первым вернулся слух: Далливан различил рядом с собой гул, в котором постепенно все отчетливее становились голоса, но слов не разобрал. Он попытался открыть глаза, приподняться, но не смог и пошевелиться, только веки его чуть приоткрылись, но молодой человек сразу же зажмурился, ослепленный неприятно бьющим по глазам светом, а потом для него опять наступила темнота.

Второй раз Далливан уже успешно открыл глаза и даже смог слегка пошевелиться. Как бы незначительно ни было это движение, но оно привлекло внимание, и над ним тут же склонился человек, в котором он признал того слугу, что встречал его, казалось, целую вечность назад.

— Саммест? — непослушные губы с трудом разомкнулись, и Далливан сам не узнал собственного голоса в этом слабом хрипе, но слуга между тем прекрасно его понял.

— Его светлость уже отбыли. По закону посол не может оставаться здесь более суток после отзыва грамот, — размеренный голос убаюкивал. Далливан чувствовал, что веки его будто сами собой смыкаются — держать глаза открытыми получалось невероятным усилием.

— Сколько? — сумел он выдавить из себя еще одно слово.

— Декада, — еще один краткий ответ, после которого силы у посла закончились, и Далливан закрыл глаза.

В окно светило солнце. Его настырные лучи скользили по подушке, норовили забраться под веки и всячески мешали оставаться в спасительном забытье. Далливан открыл глаза и сел на постели. Руки его все еще подрагивали от слабости, перед глазами плыла муть, но все же чувствовал себя он не в пример лучше. Во всяком случае, сил на то, чтобы дернуть за старомодный шнурок, у него хватило. Раздался звон колокольчика, который неприятно ударил по ушам. Голова закружилась, и Далливан на всякий случай откинулся обратно на подушки.

— Вы проснулись, — старый слуга, появившийся на звон, расставлял на прикроватном столике какие-то склянки.

— Какое сегодня число? — задал Далливан самый животрепещущий для него вопрос.

— Второй день седьмой декады Пресвятого Тана.

Посол нахмурился и подсчитал: получалось, что провалялся он практически три декады! Это много, ужасно много. Далливан даже думать боялся о том, что могло произойти за это время.

— Одеться мне, почту и что-нибудь поесть, — решительно сказал он и откинул в сторону одеяло. Уже спуская ноги на холодный каменный пол, Далливан подумал, что немного поторопился: от резкого движения голова снова закружилась, но он стиснул зубы и заставил себя встать, пусть и делал это не в пример медленнее обычного.

Кабинет так и остался кабинетом Самместа: Далливан хмуро оглядел коллекцию оружия, развешенного по стенам, но приводить свое рабочее место в должный вид у него пока времени не было: вначале стоило разобраться с делами насущными.

Писем оказалось на удивление мало: он ожидал, что его завалят приглашениями на разные приемы, но никто даже не справился о его здоровье! На подносе лежал лишь пухлый конверт от Самместа да тонкое письмо с гербом Иерархии. Начать Далливан предпочел с последнего. В нем Девятый Иерарх Диамман — его непосредственный начальник, осведомлялся, как он добрался, справлялся о здоровье и передавал последние инструкции Первого Иерарха. Пробежав глазами письмо, Далливан отложил его в сторону и вскрыл второй конверт. «А я предупреждал!» — бросилась ему в глаза крупная надпись поперек первого листа, которым была обернута остальная пачка, перевязанная кокетливой розовой ленточкой.

Далливан резким движением перерезал ленточку и бросил ее в камин, за ней последовал и лист с издевательской надписью, пламя лизнуло бумагу, и в его танце послу настойчиво мерещилась насмешливая улыбка Самместа. Молодой человек потряс головой, отгоняя навязчивое видение, и стал разбирать бумаги.

«Далливан, если вы рассчитываете, что вас завалят приглашениями на приемы — вы идиот», — гласила первая строчка пространного письма. Посол вздрогнул, щекам на мгновение стало жарко. Он с трудом удержался от того, чтобы не отправить письмо вслед за издевательской ленточкой, но заставил себя вернуться к чтению. Вдруг среди тонны оскорблений найдется хоть что-нибудь полезное?

* * *

Первым, что сделал Далливан, воцарившись в кабинете посла Иерархии, это приказал снять все оружие со стен, оставив только флаг Святой Иерархии. Вместо них он развесил свои любимые гравюры из Завета Тана, а также пару привезенных с собой картин с пейзажами родных мест. Но на этом приятные его хлопоты закончились, и потянулись долгие дни рутинной работы. Далливан строчил длиннющие и совершенно однообразные отчеты, разбирал ноты претензий от торговцев, у которых то товары конфисковали, то не пускали в порты, то не выпускали обратно. Принимал и пересылал в Иерархию встречные ноты протеста на очередное эмбарго и действия Ордена паладинов на западных рубежах Империи. Несколько раз Далливан встречался с резидентом Иерархии, господином Каммэ, но, как правило, не находил в этих встречах ничего интересного: Каммэ каждый раз говорил одно и то же, а вернее, не говорил ровным счетом ничего, поэтому на очередную встречу с ним Далливан согласился с крайней неохотой.

Они прогуливались в странном месте, которое с большой натяжкой можно было назвать парком: те обычно подразумевали наличие деревьев, здесь же их заменяли стеклянные колонны непонятного назначения. Смотреть на прозрачные, причудливо изогнутые конструкции Далливану не нравилось: взгляд постоянно соскальзывал, глаза болели, а ум заходил за разум от попытки понять, по какой траектории идет тот или иной изгиб. Посол остановился и коснулся одной из колонн рукой: она оказалась теплой, а пальцы его ощутили едва заметную вибрацию. Он отдернул руку и на всякий случай вытер ее платком.

— Так о чем вы хотели поговорить, Каммэ?

— У меня есть новости, — невысокий и какой-то весь тонкий и ломкий, Каммэ не сильно походил на виденных на балу существ, и никакой жутью от него не веяло, но неровные, угловатые черты его лица и странная плавность движений все равно оставляли неприятное чувство чуждости.

— Вот как, — Далливан искоса глянул на собеседника и возобновил движение по узкой дорожке. Если посмотреть вперед, то казалось, что она уходит куда-то в бесконечность, но если следовать по ней, то очень быстро оказываешься на том же месте, с которого начал движение. Как это получалось, посол никак понять не мог.

— Мне кажется, у вас, Далливан, будет шанс встряхнуть эти пески, — Каммэ улыбнулся, и в этот момент как никогда отчетливо стало заметно, что он дейм: только они могли так предвкушающе улыбаться, чуя большую кровь. — Большая часть войск сейчас оттянута к Западному Рубежу, я слышал, что сам а'даэ Шангард отправился туда.

Иерархия никогда не объявляла войну Империи и свято блюла заключенный несколько лет назад Первым Иерархом мирный договор. Но Иерархия ничего не могла поделать с самостоятельностью Ордена паладинов, который, движимый светом веры, раз за разом пробовал на зуб крепости несотворенных Таном. Правда, вылазки эти проходили с переменным успехом: темное колдовство и талант Стража Рубежа — а'даэ Шангард, прозванного генералом Хаоса за то, что он творил с правильной и четкой тактикой боев, успешно сдерживали натиск святых войск, и крупных побед у Ордена в последние годы не было. Впрочем, Далливан никогда не интересовался военной историей Иерархии, а потому за достоверность своих сведений он поручиться не мог.

— По-моему, в прошлом году было тоже самое, — неуверенно припомнил Далливан. В отличии от военных хроник, сводки и записки Самместа он читал внимательно, а тот настоятельно не рекомендовал обращать внимания на весенние походы. Святая Иерархия не властна над действиями паладинов. Гранд-рыцарь идет своим путем, а Канцелярия Иерархии — своим. Иерархия соблюдает договоренности. Но все-таки Каммэ почему-то заговорил об этом.

— Верно, но не каждый год заключаются свадьбы, — Каммэ торжествующе замолк.

— Какие свадьбы? — Формулировка резала слух, но Далливан уже знал, что под «свадьбами» дейм подразумевают совсем не то, что люди. Но все же в последних донесениях ничего подобного не было, а Саммест не раз писал о том, что на брачные союзы стоит обращать особое внимание.

— Я не говорил? — Каммэ насмешливо вскинул бровь, а улыбка, мелькнувшая на его губах, окончательно развеяла сомнения в его нечеловеческой природе. — Ах да, помнится, вы отказались встретиться со мной прошлым циклом. А эти сведения слишком ценны, чтобы доверять их бумаге.

— Но сейчас-то я здесь и слушаю, — Далливан почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он действительно не захотел встретиться с Каммэ на прошлой декаде: слишком ему надоели бессмысленные разговоры, не несущие ничего нового. Как оказалось — зря.

— Конечно, сэйэ, конечно, — Каммэ легко поклонился, — итак, по совету а’сэйэ Самместа я обратил внимание на восток, в частности на арон Вельде, — слух Далливана неприятно укололо то, что в отношении Самместа резидент использовал более уважительную форму одного из местных обращений, чем адресовал ему самому. — Мне стало известно, что за прошедший год его трижды посещал даэ Кацат.

— Воля императора? — Далливан потер подбородок. Он совершенно забыл и о востоке, и о словах Самместа на балу: слишком быстро их затмили совершенно другие события и проблемы. А теперь слова бывшего посла снова звучали в ушах. Восток определился с лидером.

— Да, именно. Вы же понимаете, что это может означать? Последний раз Волю Императора на востоке видели, когда у Феримед-арон сменился манш’рин. Так что — либо война, либо свадьба.

— А видели ли на востоке Стражей Крови? — блеснул познаниями Далливан, вспомнив длиннющее письмо Самместа как раз насчет свадеб и их признаков.

— Видели, еще как видели. И в Айз’к Со их тоже видели, — Каммэ сладко улыбнулся, отчего его и без того не слишком симпатичное лицо и вовсе стало совершенно отталкивающим.

Айз’к Со — родовой замок императоров Кэль. Сердце ярости, терзающее небеса. Далливан видел его мрачную громаду, когда подъезжал к столице. Длинная тень нависала над озером и казалась гуще самой непроглядной ночи. Если Стражей Крови видели и там… то это означало брачный контракт между императорским домом и Вельде.

— Значит, вы полагаете, свадьба? — Далливан нервно переплел пальцы. Его охватила дрожь предвкушения: неужели он все же станет свидетелем чего-то значительного, но он все еще не понимал, как это связано с отходом войск.

— Именно, а это значит, что Тень, да будет слава ее бесконечна, — Каммэ заговорил отрывисто, будто боялся, что слишком отчетливо или громко сказанное слово навлечет на него беду, а пальцы его будто сами собой сложились в жест отвращения зла и чужого взора, — обратила свой взор на восток, сны столицы свободны от имперской Тени. Это даст нам время, совсем немного времени. Недавно мне стало известно об одном чудесном предприятии... Одно маленькое покушение. И если оно получит вашу поддержку... Вы же умеете благославлять сталь? — Каммэ сбился и последнюю фразу произнес совершенно другим тоном.

— Д-да, — Далливан постарался, чтобы его голос звучал как можно увереннее. Получить назначение в Империю, не обладая особым благословением Тана, было невозможно. Вот только сам Далливан о простертой над ним руке Тана до недавнего времени не подозревал. Но какое это имело значение сейчас?

— Значит, вы сможете обеспечить успех их клинкам. Если получится — Империя погрузится в хаос. Среди манш’рин сейчас нет никого достаточно сильного, чтобы гарантированно занять трон, будет большая война. Если же нет — то в любом случае сюда оттянут силы с границ, и это даст больше шансов вашим паладинам.

— Это авантюра, — Далливан покачал головой. Пусть он действительно мог обеспечить заговорщиков святыми клинками, которые были довольно опасны для дейм, но строчки из письма Самместа с характеристиками подчиненных звучали в ушах так отчетливо, будто тот стоял за его спиной. Каммэ можно верить, но нельзя доверять его советам. Он втянет вас в авантюру быстрее, чем вы успеете открыть рот, чтобы сказать «нет». Слушайте его слова, но никогда не принимайте его решений. Иначе, хоть раз сказав «да», сказать «нет» вы уже не сумеете.

— Это шанс. — Каммэ больше не улыбался. Его глаза, настолько темные, что в них нельзя было различить зрачок, смотрели на Далливана в упор. В них плясали красноватые отсветы, напоминающие пламя костров. — Ваш шанс. И шанс для Иерархии, которого она ждет уже очень давно. Вы упустите его?

— Я… мне надо подумать, — Далливан потер виски, сбрасывая наваждение. Его душу охватил неприятный холод, как если бы он заглянул в глаза первородной бездны.

— Дайте мне знать, если рискнете, — Каммэ кивнул и отступил на шаг. Спустя мгновение Далливан и сказать не мог, в какую сторону он подался. Вокруг посла смыкался лес стеклянных колон, а небо отражалось в них кровавыми отсветами.

* * *

В посольство Далливан вернулся поздно по своему собственному времени и очень рано по времени местному: солнце уже полностью скрылось за горизонтом, но свое движение по небосводу начала только первая из трех лун.

— Вам письмо, — слуга принял у него плащ и шляпу.

— Спасибо, — Далливан кивнул и прошел в кабинет, куда, как он уже привык, относили всю корреспонденцию. На серебряном подносе лежал простой конверт. Он уже протянул руку, чтобы взять его, но вздрогнул, потревоженный громким треском камней в камине, который отчетливо напомнил смешок. Ругаясь про себя, Далливан натянул кожаную перчатку с металлическими пластинками на кончиках пальцев и взял конверт: на другой его стороне красовалась большая имперская печать. Подавив невольную дрожь, Далливан зашагал к столу, на ходу вспоминая длиннющую инструкцию по вскрытию корреспонденции, оставленную Самместом. Он никогда не стал бы ей следовать, но печальный опыт знакомства с имперскими порядками заставлял раз за разом проделывать глупую и бессмысленную процедуру: надеть маску, вторую перчатку, держать конверт на расстоянии вытянутой руки, содержимое высыпать на стол, конверт не сжигать, а вернуть на серебряный поднос. Письмо брать в перчатках, разворачивать на расстоянии, к лицу не подносить.

На листке, который Далливан разворачивал с такими предосторожностями, будто он мог взорваться, было всего несколько строк.

«Сэйэ Далливан.

Империя, в соответствии с третьей посольской привилегией, уведомляет вас, что завтра отправляется к Западным рубежам. Вы имеете право присутствия и голоса Иерархии».

Вместо подписи внизу листа переливалась еще одна печать с императорским гербом, который держала серебряная рука — символ Дланей Императора, свидетельство того, что их устами говорит он сам. Такое приглашение нельзя не принять, к тому же поручения, переданные Высшим Иерархом Диамманом на этот счет, были более чем ясны: принимать, следовать и запоминать.

Далливан глубоко вздохнул и полез за стопкой инструкций Самместа, которые за время его пребывания в должности посла успели изрядно обтрепаться. По некоторым листкам было заметно, что их неоднократно мяли, потом бережно разворачивали, а часть стопки и вовсе имела обгоревший край — следствие бурной истерики и возмущения Далливана. Сейчас он тщательно перебрал всю стопку, отыскивая те, что касались выездов. Нравилось это ему или нет, но Далливан четко понимал, что именно эта стопка листков, подчас с совершенно дикими и нелепыми инструкциями, сохраняла ему жизнь на протяжении всего времени, проведенного в Империи.

В соответствии с рекомендацией, у императорского дворца Далливан появился с первым закатным лучом. По меркам дейм — очень раннее время, но, как писал Саммест, если не указано иного, то все выезды совершались именно в этот час.

Подсознательно Далливан все же ожидал увидеть кареты, портшезы дам и рыцарей-верховых, но реальность как всегда, оказалась бесконечно далека от его ожиданий. Карет и прочих повозок дейм не признавали, предпочитая им исключительно верховую езду или собственные ноги. Но и привычных лошадей Далливан тут не увидел: вместо них крупные ящероподобные твари скалили клыки, напоминая своим видом бескрылых драконов с древних фресок. Далливан сглотнул, понимая, что на одну из них ему все же придется сесть. Главное, прими независимый вид и покрепче держись за седло, умная тварь сама довезет куда надо. Строчка из инструкций опять прозвучала голосом Самместа. Иногда Далливану казалось, что голос бывшего посла преследует его даже во сне.

Ему подвели невысокого по сравнению с остальными ящера грязно-коричневого цвета. Конюх, Далливан мысленно назвал этого дейм именно так, хлопнул животное по плечу, и оно улеглось на землю, предоставляя послу возможность утвердиться в седле. Далливан сунул ноги в стремена и покрепче вцепился в переднюю луку. Выпрямившись, тварь оказалась значительно выше лошади — земля показалась Далливану бесконечно далекой, он крепче стиснул поводья, хмуро наблюдая за тем, как дейм взлетают в седла одним плавным движением, не вынуждая своих ящериц опускаться на колени.

Прозвучал короткий сигнал рога, кавалькада непривычно быстро, а главное, совершенно бесшумно, выстроилась в боевой порядок, и всадники устремились к городским воротам. Первый выезд Далливана за пределы столицы состоялся. Осталось совсем немного — суметь вернуться обратно.

423 г. Р.Э., Святая Иерархия Тан

— Ибо нет и не было иного творца, кроме пресветлого Тана, — глубокий, хорошо поставленный голос эхом отдавался под сводами храма. И пусть на одной из внутренних служб присутствовало всего два человека, Третий Иерарх Тан читал молитву так, будто выступал перед всем городом.

— Слава Тану, — Саммест приложил кончики пальцев ко лбу и склонил голову. Ровно три декады назад он покинул территорию Империи, и вот уже почти целую декаду над ним совершался полный цикл Великого Очищения, обязательный для всех, вернувшихся с территорий несотворенных. Сам Саммест знал только два первых очищающих круга из восьми, но ему все равно казалось, что Третий Иерарх слишком уж ревностно подходит к вопросу его Очищения. Словно надеется найти что-то и чрезвычайно расстраивается, не обнаруживая. Шансы у него были: не раз и не два послы, вернувшиеся из Империи, заканчивали свой жизненный путь в очищающих кругах, но, насколько знал Саммест, ни один из «запятнавших» не выдерживал больше трех. Над ним уже свершилось семь, и он не сомневался в том, что одолеет восьмой и последний.

Иерарх затянул Сотворяющую Песнь, самую длинную из всего Завета Тана, а Саммест медленно, стараясь попадать в ритм слов, пошел к алтарю через расчерченные в мозаичном полу круги, призванные рассказывать непросвещенным о мироустройстве. В центре их сиял алтарь-солнце, в ближнем к нему кругу двигались луны, далее шли освещенные живительным светом Иерархи, прочие люди, животные, растения и земная твердь. Перед алтарем Саммест опустился на колени, прислушиваясь к Песне и ожидая положенных ритуалом слов. Сейчас ему тоже полагалось молиться, но, учитывая усердия Иерарха, бывший посол был уверен, что тот справится и без его слабых сил. Вместо этого он разглядывал алтарь и чашу. Сквозь высокий прозрачный купол в зал лился солнечный свет — все Очищения осуществлялись в полдень, в зенит власти Тана, когда мир лишался даже малых теней, и алтарь будто купался в солнечном огне. Искрился горный хрусталь, из которого создавались все ритуальные предметы. Чаша казалась пустой — так чиста была наполняющая ее вода, благословленная самим Первым Иерархом. Саммест щурился от слишком яркого света и все пристальнее всматривался в хрусталь, на поверхности которого его взгляд улавливал едва заметную муть. За самым уголком глаза тревожно вспыхнула желтоватая нить.

Голос Иерарха звенел под сводами, Саммест кожей ощущал наполняющую его силу. Она обвивалась вокруг, иголками жалила плоть, но так и не могла проникнуть глубже. Только нити перед глазами вспыхивали ярче и тревожнее. Саммест протянул руки, принимая у Третьего Иерарха чашу, и на мгновение встретился с ним глазами. Если лицо того и выражало блаженство и священный экстаз, то глаза оставались такими же, как и всегда: холодными и цепкими. Он очень внимательно следил за Самместом, выискивая малейшие признаки колебаний или сомнений. Что угодно, что может быть истолковано двояко. Саммест поднес чашу к губам и улыбнулся. Выражение лица Иерарха не изменилось, но в его Песни прозвучала торжествующая нотка. Ледяная, будто только что доставленная с величайших горных вершин, вода полилась в горло. Главное — не закашляться и не застучать зубами.

Чаша опустела с последней строкой Песни. Иерарх, не мигая, смотрел на него, а Саммест все так же улыбался со всей благостью и невинностью, на которую был способен. Пауза затягивалась: Саммест практически спиной ощущал, как недоуменно переглядываются остальные иерархи, собравшиеся к концу церемонии.

— Благословение Тана простерто над этим человеком, — звучный голос Третьего Иерарха разнесся над залом, порождая эхо. Он не выдал себя ни голосом, ни жестом, но в том, как взметнулись полы его мантии, когда Иерарх спускался вниз по алтарным ступеням, Самместу померещилась ярость.

* * *

Без кольчуги тело казалось непривычно легким. Вернувшись, Саммест будто сбросил с плеч груз прожитых лет: настолько легкой и летящей стала его походка. Жаль, что нельзя было так же легко избавиться от груза собственных мыслей. Широкую террасу заливал солнечный свет. Бывший посол щурился: привыкнуть к дневному свету оказалось чуть ли не труднее, чем избавиться от привычки носить кольчугу и цеплять к поясу кинжалы, покидая собственную спальню.

— Благодарю за приглашение, буду — непременно буду, — искусству думать о своем и не терять при этом нить беседы, Саммест обучился уже давно, — боюсь, в этой варварской стране я отвык от светских развлечений. Ваше приглашение — отрада для меня.

— Нам не хватало вас, Саммест, — его собеседница тепло улыбнулась, но Саммест заметил, что уголок ее рта чуть дернулся, а морщинки в уголках глаз обозначились четче. Захме Лае Селлет совершенно не радовалась тому, что он принял ее приглашение. В конце концов, заставив его пройти все восемь кругов, Третий Иерарх ясно показал — опала еще не снята. Но Саммест совершенно не собирался потакать ему и отсиживаться за стенами дома. Он и так упустил слишком многое.

Вдова старшего иерарха Селлет умела устраивать приемы: от многоцветья нарядов и улыбок у Самместа рябило в глазах. Его светло-серый камзол, приличествующий возрасту и сану, странно смотрелся на этом параде цветов. Он привычно скользил между группками людей, держа в руках высокий хрустальный бокал, раскланивался с одними, перебрасывался парой слов с другими и многозначительно улыбался третьим. Все это — его стихия, но тем не менее Саммест чувствовал, что от обилия голосов, музыки и ярких цветов у него начинает болеть голова.

— Вам не нравится мое вино? — Захме Лае практически беззвучно возникла рядом, крепко схватив его за локоть. Саммест явственно дернулся и придержал бокал второй рукой, чтобы не расплескать.

— Я настолько засмотрелся по сторонам, что совершенно забыл о нем. Вы собрали настоящий цветник, Захме Лае, — улыбнуться в эту секунду ему позволила только обширная дипломатическая практика.

— Вы стали совершенно невозможны в этой ужасной стране, — Захме Лае осуждающе покачала головой, — скоро начнете пугаться собственной тени!

— Уверен, свет Тана изгонит любые тени, — Саммест приложил пальцы ко лбу и заметил, как все, кто слышал эти слова, повторили его жест.

— Слава Тана, — Захме Лае взмахнула веером, будто прогоняла надоедливую мошкару, — идемте. Музыка уже играет, а я еще не показала настоящую диковинку, которой суждено приятно разнообразить мой «цветник»!

Большой зал, где уже начала играть музыка, они преодолели в несколько танцевальных па, причем Саммест отметил, что танцевать он пока не разучился. Впрочем, Захме Лае была другого мнения.

— Саммест, да прижмите вы локоть! Там нет рапиры. И положите уже руку куда следует! Я не настолько стара, чтобы ко мне не хотелось прикоснуться.

— Простите, Захме Лае, мои манеры, — он покаянно склонил голову, — вы настолько прекрасны, что вгоняете меня в трепет.

— Лжете. Вы не теряете голову даже в спальне! — Захме Лае рассмеялась и вывела его из круга танцующих.

— Саммест, позвольте представить вам Пятого Иерарха Тан, — торжественно произнесла Захме Лае все так же не выпуская его локоть из своих цепких пальчиков. — Вот уж кто может поспорить с вами в ужасности манер! Я надеялась, что вы сможете развлечь нас, а вы предпочитаете прятаться за колонной! — Она обличающе наставила веер на высокого мужчину в широкой мантии Высших Иерархов Тан. Саммест поднял глаза вслед за кончиком веера, гадая, к кому же из Высших Иерархов вдовствующая леди Селлет могла обратиться столь непочтительно. Узнавание настигло его вместе с полузабытым ощущением солнечных лучей, надежным плащом смыкающихся на плечах.

— Гранд-рыцарь Иллиав? — Саммест с трудом удержал лицо, недоверчиво рассматривая старого друга: мантия, в отличие от военного мундира, смотрелась на нем странно. — Могу поздравить с повышением?

Фалве Ию Иллиав неопределенно дернул плечом, по давней привычке накручивая на пальцы кончик длинного пшеничного хвоста. Вся фигура его от плотно сжатых в линию губ до неестественно прямой спины казалась излишне напряженной и скованной среди тихого дамского смеха и многозначительных переглядываний.

— Воистину, тебе удалось заполучить знатный экземпляр, — Саммест улыбнулся Захме Лае, — но я возьму на себя смелость украсть твоего гостя. Прогуляемся, господин Высший Иерарх? — он полюбовался тем, как Иллиав дернулся в ответ на обращение, и, прежде чем Захме Лае успела возразить, направился к распахнутым дверям, ведущим на террасу. Не нужно было оборачиваться, чтобы проверить — следуют ли за ним.

— Я вижу, вы полюбили светские развлечения, а господин Высший? — ядовито произнес Саммест, стоило им углубиться немного в сад. Здесь музыка звучала едва слышно и скорее создавала приятный фон для беседы, чем мешала.

— Госпожа Селлет сказала, что ей удалось заманить к себе редчайшую диковинку, — Иллиав улыбнулся и опустился на скамью, чуть запрокинув голову назад, чтобы видеть лицо Самместа. Такое положение его почему-то никогда не смущало. Саммест остался стоять, чуть вздернув подбородок, пусть это уже и начинало казаться ему откровенно глупым. Когда Иллиав так улыбался сердиться на него не смог бы и Первый Иерарх.

— Для этого существовали более… короткие пути. Если ты действительно хотел ими воспользоваться, — уже намного спокойнее произнес Саммест.

— Мне сказали, что ты никого не принимаешь. А воспользоваться другими путями я не рискнул, — предельная честность временами являлась одной из самых неприятных черт Иллиава. Во всяком случае, на Самместа она действовала совершенно обезоруживающе. Невозможно нападать на того, кто не защищается

— Разумная осторожность, — не признать это было невозможно: слишком свеж в памяти был пример бывшего посла Гассата, который, вернувшись из Империи, бросался на каждого, кто осмеливался подойти к нему слишком близко. Захме Лае воспользовалась дружбой с его супругой, Иллиава же Фаах Чие никогда не жаловала.

— Прости, все это… слишком затянулось. — Иллиав заговорил быстро и отрывисто, — прости, что я провозился так долго. Третий хорошо постарался, чтобы засунуть тебя подальше, и… — он нервно провел пальцами по алой полосе оторочки мантии, — за это тоже.

— Тебе не за что извиняться. — Саммест покачал головой. Гранд-рыцарь Иллиав, Святой Меч Тана, подаривший Ордену Паладинов и Святой Иерархии побед больше, чем они видели со времен Высшего Иерарха Дассатана… Желай он того, Иллиав вошел бы в Святую Пятерку еще шесть лет назад, после грандиозной победы над несотворенными, но… «Разве я могу оставить Орден?» — слова, сказанные почти четыре года назад, снова зазвучали в ушах Самместа. Сложно было поверить, что для Иллиава и правда нашлось нечто более важное, для чего он оказался готов погрузиться в весь смрад интриг Дворца Иерархов.

— Тебе эта мантия пошла бы больше, — в голосе Иллиава прозвучало ожесточение. Он хмуро сдвинул брови. — Я слышал, Третий сам взялся за твою церемонию и изрядно затянул ее.

— До имперских даэ ему далеко, — Саммест пожал плечами и тоже опустился на скамью. На две ладони дальше, чем ему хотелось бы, но избавиться от некоторых привычек намного сложнее, чем перестать носить рапиру у пояса. — Неужели он правда рассчитывал, что меня можно отравить куару¹?

— Ты серьезно? — Иллиав развернулся к нему всем корпусом. Вокруг дохнуло горячим воздухом, Самместу почудилось, что он уловил едва ощутимое потрескивание. — Так вот почему он так тянул со словом…

— А что еще может заставить помутнеть святой хрусталь? Все ждал, пока я начну выть и пускать пену, чтобы обвинить в Скверне, — Саммест фыркнул, скрывая довольную улыбку. Есть вещи, которые не меняются. — Если бы все было так просто — я не пережил бы и одного весеннего бала!

— Аю, нельзя относится к этому так беспечно! — Иллиав раздраженно протянул руку, начав методично обрывать листья с какого-то куста. На долю мгновение перед глазами вспыхнули нити, и Саммест порадовался, что в непосредственной близости от них нет ни одного фонтана.

— Дейм используют куару в качестве приправы. Впрочем, ты-то должен представлять, — Саммест оперся руками на скамью и запрокинул назад голову. Впервые с момента возвращения он почувствовал, как все тревоги и прочно поселившееся в груди неприятное ощущение холода отходят на второй план. Не исчезают совсем, но хотя бы позволяют задуматься о чем-то ином.

— Предпочел бы не представлять, — Иллиав потянулся к боку, но тут же отдернул руку и снова вцепился в кончик хвоста, наматывая русые пряди на пальцы.

— Охотно верю, — Саммест пожевал губами, отмечая жест, но решил, что спросит об этом позже, когда точно будет уверен в отсутствии посторонних глаз и ушей. — Откуда он взялся, этот мальчишка, Далливан? Такой молодой и… — перевел он разговор на другую тему.

— Это имя его отца, — Иллиав говорил медленно, — ему отдали вместе с саном буквально перед отправкой.

— И чем он успел насолить Первому?

— Ничем, — Ию помотал головой, — но Энрах Саю Далливан всего неделю назад подписал общее эмбарго на рис.

— Вот как… а уважаемого Энрах Саю предупредили, что посол в Империи может смениться не раньше, чем через год? — Саммест криво улыбнулся. Он был уверен, что старший Далливан долго оббивал пороги Канцелярии Иерархов… наверное, ему даже пообещали вернуть сына. Вот только никто не сказал — когда. Иллиав молчал, отведя взгляд, а в голове бывшего посла становились на место кусочки головоломки.

— Кажется, кто-то решил поразить одним выстрелом две мишени, — Саммест встряхнулся, отгоняя нехорошее предчувствие. — Идем, боюсь, мы отсутствуем уже слишком долго. Не будем лишать дам столь желанной ими компании.

— Аю! — искреннее возмущение Иллиава отзывалось в кончиках пальцев будоражущими искорками, и Саммест просто не мог удержаться от очередной шутки. Пожалуй, он улыбался впервые с момента возвращения из Империи

* * *

Благословляющие и обережные молебны свободно устремлялись в чистое весеннее небо, которое не омрачало ни единой тучки — явный знак особой милости и одобрения Тана. Солнце отражалось от сверкающих рыцарских доспехов, слепило глаза дамам, играло на витражах… Стальная лента изливалась из городских ворот, чтобы двинуться дальше, на восток, через суровую пограничную пустошь к зловещим стенам Черных имперских башен.

Саммест наблюдал за этим из ложи Иерархов, то и дело бросая взгляды по сторонам. Первый Иерарх не присутствовал, но ходил слух, что он лично благословил нового главу Ордена паладинов, обеспечив его тем самым несомненной победой. Тут можно было только саркастически улыбнуться — Саммест сомневался, что победы Ордена зависели от благословений, произнесенных в столице.

Чуть сместившись, Саммест аккуратно наступил на подол широкой мантии Пятого Иерарха, чтобы сковывающая ее у горла фибула впилась в кожу. Иллиав чуть дернулся, но перестал смотреть на рыцарей так, будто собирался схватить меч и сию же секунду присоединиться к колонне. В этом походе паладинам придется обойтись без него. А с учетом того, что Саммест успел узнать о его преемнике — удачи в этом походе рыцарям не видать. И Иллиав это тоже понимал. Настолько хорошо понимал, что своим нытьем отравил ему все очарование утреннего молебна.

Фаах Аю Саммест чрезвычайно редко жалел о том, что сан позволяет ему стоять на молебнах практически вплотную к Иерархам. Сегодня он предпочел бы затеряться где-нибудь подальше в толпе, и дело тут было отнюдь не в ненавидящем взгляде Третьего. Уж терпеть чужие взгляды Саммест умел в совершенстве.

— Он погубит Орден, — Иллиав повторил это уже минимум в третий раз, удивительно попадая в такт песнопений Второго Иерарха.

— Ты свой драгоценный Орден благословляешь или проклинаешь? — едва слышно прошипел Саммест в ответ и тут же натянул на лицо максимально благообразную гримасу: на них оглядывались.

— Я за них молюсь! — Иллиав оскорбленно отвернулся.

— Усерднее, Ию, усерднее, — Саммест закрыл глаза, мысленно прося у Тана терпения и снисхождения.

— Талве Фаю погубит армию! — надрывно прозвучало у него над ухом.

Порыв ветра развернул на мгновение знамя Святой Иерархии. Глядя на золотое десятилучевое солнце, вышитое на белом фоне, Саммест невольно подумал о том, что где-то за тысячи миль отсюда к Черным Башням движется совсем другая колонна, и знамя над ней вьется черное, с серебряным сферальным крестом. Прочел ли Далливан его инструкции к выезду? Представив на мгновение своего молодого коллегу верхом на строптивом деймском ящере, Саммест едва удержался от улыбки: зрелище наверняка было презабавное.

* * *

Народ требует хлеба и зрелищ. Эту фразу Саммест как-то вычитал в одном старом трактате и не раз на практике убеждался в ее абсолютной верности, но если против хлеба он не имел ровным счетом ничего, то вот зрелища… зрелища в его жизни бывали очень и очень разные.

К полудню центральная городская площадь заполнилась людьми практически до отказа. Сановники традиционно расположились на балконах окружавших площадь высоких зданий: вид отсюда на всю панораму открывался великолепный. Толпа внизу гудела, но сверху было не разобрать: одобрительный это гул или скорее осуждающий. Саммест назвал бы его предвкушающе-любопытствующим: сегодня предстояло редкое по нынешним временам зрелище.

Как узнал Саммест, вчера, спустя практически полгода, завершился процесс против неблагословенной, подозреваемой в колдовстве, и завершился он обвинительным приговором. Об этом деле бывшему послу утром рассказал Иллиав, когда приглашал проследить за исполнением воли Тана. Насколько он понял из сумбурных пояснений, основной камень преткновения процесса заключался в том, что сразу не удалось определить, являлось ли то, что делала эта женщина, скверной или необычным благословением Тана.

Еще из курса семинарии Саммест помнил, что среди обладающих саном часто появлялись те, кого Тан наделял своим особым благословением: они могли исцелять раны, отводить проклятия несотворенных, защищать тех, кто находится рядом с ними, и многое другое. Самого Самместа благословение коснулось разве что самым краем: он изредка мог слышать голос Тана, подсказывающий ему верное решение в запутанных ситуациях. Как когда-то шутила его сестра, все благословение, отмеренное им двоим, досталось Ию, который опять крутился поблизости. Не зря в того еще на втором курсе семинарии вцепились паладины, да так и не успокоились, пока Ию не принес присяги их Ордену. Пограничье слишком сильно нуждалось в благословенных — среди несотворенных хватало тех, чьи возможности выходили далеко за грань человеческого воображения.

Но обвиняемая оказалась не из благословенных — ни Иллиав, ни Второй Иерарх не ощутили в том, что она делала, руки Тана, но и не почувствовали скверны несотворенных: вся их сила всегда несла разрушение. Они правили тенями, искажали пространство и время, шептали крови. Никто из них не умел звать огонь и управлять ветром. Саммест о таком, во всяком случае, не слышал. Иллиав рассказал, что Иерархи подняли все архивы и нашли записи о старых процессах, относящихся еще к тем временам, когда воля Тана не была простерта над всеми землями людей. Тогда еще существовала ересь, согласно которой люди поклонялись огню, земле, воде и ветру. Шесть декад Восьмой Иерарх требовал от неблагословенной признания в ереси и раскаяния, ведь тогда Тан еще мог бы принять ее душу под свою руку. Шесть декад, которые завершились признанием и судом.

Гул толпы внизу усилился: на высокий помост, выстроенный в центре площади, стали подниматься люди: присутствующие сегодня в городе Иерархи, секретари канцелярии. Последней на помост поднимали обвиняемую: идти сама она, видимо, была не в состоянии. С такого расстояния разглядеть что-либо являлось проблематичным, но Самместу померещилась какая-то ужасная неправильность и непропорциональность ее тела.

Иерархи шагнули вперед, кто-то поднял руку, призывая к молчанию, и по-военному четким, хорошо поставленным голосом Пятый Иерарх Тан зачитал приговор. Саммест вдруг подумал, что ему совершенно не нравится, как Иллиав читает приговоры: слова падали тяжело, каждое будто раскаленным штырем вбивалось в череп, а солнце светило так, что больно смотреть: фигура Иерарха в традиционном красном одеянии казалась объятой пламенем.

Саммест не заметил, как помост опустел: последние слова еще звучали в ушах, и он как-то отстраненно подумал, что использовать при таких скоплениях народа Слово Тана не очень хорошая идея. Нужно будет сказать об этом Ию. Если конечно, это не сам Тан говорил его устами. Но какое должно быть дело Тану до одной колдуньи? На расстоянии она не выглядела ни грозной, ни вообще достойной какого-либо внимания.

Между тем на помосте разгоралось пламя. Тело колдуньи было прикреплено к столбу в центре помоста особыми освященными Таном обручами, которые обычно использовали, чтобы удержать несотворенных. Хотя Саммест не помнил, чтобы читал о том, что хотя бы один из них дожил до очистительного пламени. Да и имелся ли для них в нем смысл? Разве примет Тан души, сотворенные не им? Но эта колдунья не была несотворенной. Удержит ли Слово Тана ее власть? Саммест отогнал предательскую мысль: сомнения здесь совершенно не уместны. Но Слово сдерживало скверну, а в ней колдунью не обвиняли. Только в ереси.

Пламя взметнулось выше. Ему определенно надоело возиться с дровами, и оно переключилось на нечто более интересное — на человеческую плоть. Ветер донес до балконов запах гари и практически одновременно с ним — крик. Хриплый, надрывный и совершенно не такой громкий, как можно было бы ожидать. Сил кричать у женщины уже не осталось, а сорванное горло оказалось способно лишь издать надсадный хрип, так не похожий на любые звуки, издаваемые человеком. Костер горел медленно, неохотно, в большей степени распространяя дым и отвратительный запах. Саммест не мог сказать, сколько времени это продолжалось: глаза слезились от дыма и он едва сдерживался, чтобы не закрыть лицо платком. А из дыма и пламени все звучал бьющий по ушам надсадный крик, все сильнее напоминающий вой. Почему пламя не разгорается как следует? Погода уже декаду стояла отличная, сухая — дерево просто не могло быть отсыревшим, но почему-то практически не горело, лишь дымовая завеса становилась все сильнее, разъедала глаза и заставляла отворачиваться. Перед глазами опять вспыхнули нити, но что-то в привычной картине казалось отчетливо неправильным. Непроизвольно Саммест шагнул ближе к Иллиаву, будто пытался отгородиться от чужого взгляда. Привычное теплое ощущение разлилось вокруг, но нити только вспыхнули ярче, меняя направление, выстраиваясь в тончайшую стрелу.

Внезапно дым рассеялся, будто его сорвало порывом ветра. На несколько секунд глазам Самместа предстала вся картина целиком, будто ее ткнули ему под нос. Он ясно увидел едва тлеющие дрова, злое лицо колдуньи, искаженное нечеловеческим напряжением, вцепившегося в поручень балкона Ию и ярчайший солнечный луч, на мгновение ослепивший его. Саммест закрыл глаза, а спустя мгновение услышал крик, разом перекрывший собой все предыдущие. Никогда за всю долгую жизнь он не слышал ничего подобного. Когда бывший посол открыл глаза, перед которыми все еще плясали цветные пятна, он увидел, что пламя полыхает так, что за ним не разглядеть даже силуэта.

* * *

— Она пыталась остановить пламя? — Фаах Аю задал вопрос, аккуратно опуская чашку на небольшой столик, как раз так, чтобы человеку, сидящему в кресле, достаточно было протянуть руку, чтобы взять ее.

— Неблагословенная не пожелала принять прощение и благословение Тана, — в голосе Фалве Ию отчетливо слышались горькие, как витающий в воздухе полынный запах, нотки. Он сидел в глубоком кресле, небрежно забросив ноги на чайный столик, инструктированный слоновой костью и хитрой мозаикой, и сейчас, в расстегнутой мантии и со сбившимся набок хвостом, менее всего напоминал самого себя на площади.

— Но поспорить с его волей не дано никому, — Аю в задумчивости грел пальцы о стенки своей чашки, — не очень осторожно с твоей стороны.

— Воля Тана сама избирает пути своего воплощения, — Ию скривился, делая глоток из чашки, — Аю, за что ты подверг сахар опале? Верни его мне! И… ты вообще клал сюда что-нибудь, кроме своей ненаглядной полыни?

Аю едва заметно улыбнулся: только сейчас, под уютно успокаивающее ворчание Ию, пересыпающего себе в чашку чуть ли не половину сахарницы, он наконец начинал ощущать, что вернулся, действительно вернулся домой. Будто именно в это мгновение окончательно распустились стальные когти, сомкнувшиеся где-то в глубине его грудной клетки. Империя отпускала его. Осталось только одно: Аю тихонько поднялся с кресла, преодолевая разделяющее их расстояние, и ловко выхватил из-под руки Ию чашку, оставляя вместо нее свою. Не прикасаться к напиткам, изготовленным не вами. Он сделал большой глоток и перехватил слишком внимательный взгляд Ию.

— С возвращением, Аю.

Примечания:

[1] Куару — вещество, получаемое из сока распространенных в южной части материка растения. Чрезвычайно токсично для людей, вызывает паралич нервной системы. При большой дозировке — мгновенная смерть, а в небольших способно спровоцировать нечто, напоминающее приступ эпилепсии. Дейм используют куару в качестве приправы, примерно с той же частотой, что люди используют соль.

Месяц Зарам, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

Одной из целей Святой Иерархии Тан вот уже много лет являлось составление карты Империи. Все стратеги сходились на том, что затевать масштабную кампанию, не зная толком ни протяженности территории Империи, ни ее густонаселенности — самоубийство, и дипломаты вот уже много лет бились над тем, чтобы им, торговцам, да хоть кому-нибудь разрешили въезд на внутренние территории Империи. Но ни эмбарго, ни изматывающие бои на границах, ни пиратские набеги на порты не улучшали ситуацию. Все, что видели торговцы — большой южный порт Эшс, все, до чего удавалось доплыть пиратам — пустынное побережье Тихого моря, а рыцари видели лишь угрюмые тени Западных Башен. Тех же, кто рисковал отправиться вдоль границы Империи на север, ждала лишь холодная пустыня и дорога без возврата. Никто не знал, как далеко на восток простираются границы государства дейм.

Дипломатам было позволено чуть больше: они видели столицу, но и их везли от Эшса в закрытых экипажах, не позволяя даже высунуть наружу нос. Покидать столицу также не разрешалось. Лишь год назад послу Самместу удалось выбить разрешение сопровождать двор в его поездках, правда, самому им воспользоваться так и не пришлось: официально Император практически никогда не покидал столицу. Обо всем этом Далливан размышлял, пока его немилосердно трясло в седле ящера. Про поводья он уже давно забыл, попросту вцепившись в высокую луку седла, но ездовое животное и не нуждалось в управлении, уверенно следуя за вожаком своей маленькой стаи. Далливан всегда считал себя неплохим наездником и лошадей очень любил, но в данном случае помогало ему это мало: ящер двигался совершенно непривычным образом, и посол уже мечтал о том, как окажется на твердой земле, хотя и не был уверен, что ему удастся сделать и шаг: слишком уж болело все тело. Но в ближайшее время оказаться на земле Далливану не грозило: дейм так и не снизили взятый у самой столицы высокий темп, и ни разу не спешились для привала. Посол подозревал, что они не остановятся, пока солнце окончательно не изгонит луны с небес.

Его правоту подтвердило восходящее солнце. Но Далливану совершенно не хотелось восхищаться собственной прозорливостью: как только ящер остановился, он с тихим стоном сполз на землю, давя в себе постыдное желание упасть там, где стоял, и проспать до следующего рассвета. Но все-таки посол нашел в себе силы дождаться, пока установят шатер с небольшим флагом Иерархии, забрался внутрь и упал на походную кровать. Если бы его кто-то попытался при этом убить, он не слишком расстроился — лишь бы не будили.

Дорога в западные земли слилась для Далливана в череду серых бесконечных ночей. Он практически не замечал ничего вокруг, разве что отмечал, что в населенные пункты они не заезжали: то ли их не было в расстилающейся вокруг однообразной пустоши, то ли маршрут пролегал вдалеке от них. Иногда Далливан вспоминал о своих прямых обязанностях и начинал внимательно оглядываться по сторонам, но темнота скрадывала расстояния, а тусклого лунного света его глазам не хватало для того, чтобы рассмотреть подробности. Лишь однажды в свете трех лун мелькнула величественная громада крепости, но Далливан так и не смог решить, казалась ли она такой большой, потому что была близко к ним, или это неверный лунный свет так играл с расстояниями и размерами.

А к следующему рассвету кавалькада уже подъезжала к одной из Западных Башен, и уж ее-то в лучах восходящего солнца он мог рассмотреть во всех подробностях. Правда, никакой ценности эта информация не представляла: рыцари и паладины этими крепостями, которые дейм по какой-то прихоти именовали «башнями», со стороны любовались каждый год, вот только взять ни одну за последние лет пятьдесят не смогли. Пусть Далливан никогда не интересовался военной историей, но даже он знал, что последний значимый успех на этом поприще одержал Пятый Иерарх Тан Селах Эю Дассатан, которому удалось взять штурмом одну из башен и продвинуться вглубь западных земель. В хрониках писали, что он добрался до замка Леконт, вот только из похода так никто и не вернулся, кроме самого Иерарха, которого Империя вернула по частям. Последовавшие за этим так называемые «Зимние набеги», которые Далливан назвал бы полноценной военной кампанией, отбросили границу людских поселений далеко на запад. И только в последнем десятилетии паладины под предводительством гранд-рыцаря Иллиава, сумели отвоевать потерянные земли и занялись восстановлением разрушенных Зимним набегом крепостей своего ордена.

По мере того, как башня яснее вырисовывалась на горизонте, Далливан ощущал нарастающую тревогу. Несмотря на довольно прохладную погоду, ладони его вспотели, а к горлу подкатила тошнота. Тревога постепенно обращалась в страх: на расстоянии полета стрелы от башни ему безумно хотелось схватить поводья и пустить ящера в галоп — куда угодно, лишь бы подальше от проклятого места, но ящер ему не повиновался, продолжая двигаться вперед и неся его навстречу неминуемой гибели. Так, во всяком случае, казалось Далливану. Запоздало сквозь пелену ужаса прорвалось воспоминание о том, что это эффект какого-то колдовства, которое использовали дейм, чтобы не подпустить людей к своим границам. Далливан торопливо забормотал благословение Тана, ощущая, будто его изнутри омывает теплой водой. Страх и противная тошнота отступали. Благословенные могли бороться с дурным колдовством, всем остальным приходилось намного сложнее, и далеко не все благословенные способны были оградить своим словом кого-то еще. С трудом распрямляясь в седле, Далливан впервые подумал, что был чрезвычайно несправедлив, утверждая, что башни уже давно могли быть взяты. Он теперь вообще не представлял, как паладинам хватало веры преодолевать этот ужас снова и снова.

Со стороны башни раздался протяжный голос рога, их отряд ответил, из крепости протрубили еще раз, и Далливан увидел, как медленно начали открываться ворота. Они словно возникли из ниоткуда: секунду назад он видел лишь гладкий монолит крепостной стены, и вот уже возникла узкая щель, в которую и ввинтился их небольшой отряд. Посол обернулся, как раз вовремя, чтобы увидеть, что створки сомкнулись за спиной последнего всадника. Определить, где только что находился проход, он не смог бы и под страхом смерти.

Он ожидал какого-то особенного приема, но всадники деловито спешивались, ящеров уводили конюхи. Часть охраны потянулась куда-то в сторону, к приземистым низким зданиям, которые Далливан счел казармами. Он огляделся по сторонам, пытаясь понять, куда же теперь идти и что делать, и в итоге пристроился к группе, направляющейся в крепость. На него не обращали особого внимания, и посол счел это знаком того, что он все делает правильно.

Поднимаясь по узкой винтовой лестнице, он отметил, что стены сделаны из какого-то темного камня, никаких швов, стяжек Далливан не заметил: крепость будто была выплавлена из единого куска камня. Посол подавил желание потрогать стены руками, чтобы убедиться. Вслед за всеми он вышел на открытую площадку, с которой открывался вид на пустошь. Далливан осторожно приблизился к краю. В ярких лучах восходящего солнца равнина вся была как на ладони. Ему даже показалось, что он видит вдалеке белое знамя с золотым солнцем Иерархии. Кроме него, на площадку поднялся Император со свитой. Сейчас, при дневном свете, дейм не казались Далливану такими жуткими, как в полумраке их дворцов. Просто темные фигуры, по которым ничего нельзя толком разобрать. Когда они стояли неподвижно, их даже можно было принять за людей, но стоило им сделать хоть шаг, и нечеловеческая пластика рушила эту иллюзию. Посол некоторое время прислушивался к разговору, но так ничего и не смог разобрать: между собой дейм говорили на своем собственном языке, учить которому людей никогда не считали нужным. Впрочем, Саммест в своих записках писал, что в полной мере на «звездной речи», как они называли свой язык, разговаривали только высокородные. Горожане же использовали довольно странную смесь деймского языка и старых человеческих языков, принадлежавших тем, кто когда-то населял подвластные ныне Империи территории. С людьми дейм предпочитали говорить на их языке, надменно утверждая, что не желают слышать исковерканные варианты своей собственной речи. Саммест предполагал, что человек просто не способен в полной мере воспроизвести «звездную речь», но Далливан об этом как-то не задумывался. Сейчас он в большей степени досадовал на то, что ровным счетом ничего не понимает в разговорах окружающих, а ведь там могла содержаться ценная информация!

Даэ Шангард не повернул головы, всматриваясь в давно знакомый ему пейзаж западной пустоши. Он и так чувствовал: серое, ровное, шелестящее, тихое море вспенилось. По самой его поверхности пробежала рябь, волны разомкнулись, не решаясь коснуться, пропуская, разбегаясь от холодного-колкого-жесткого, что прокладывало себе дорогу. Нет. Скользило по самой грани, не сомневаясь, что дорога для него будет. Тысяча зеркал вспыхнула, ловя отражение, и потускнела, не решаясь показать, что же коснулось их. Волны разбегались, обволакивали, вопрошали, отступали и возвращались. Смыкались черной зеркальной стеной и утекали, просачиваясь в щели между камнями, ища убежище везде, где их не касалось солнце. Рождались в его гибельных лучах. Приближение Императора невозможно пропустить. Владыка не часто баловал своим присутствием Западный Рубеж, что Шангарда всегда устраивало: он терпеть не мог, когда кто-то пытался влезть в его тактические построения. Но в этот раз в визите он не сомневался: если уж ему разведка доложила о смене командования у паладинов Иерархии, то Глаза Императора сие должны были заприметить еще раньше, иначе Глаза стоило сменить.

— Я ждал, о’хаэ, — холодное шелестящее море свернулось клубком, спряталось в щелях и растворилось в камнях, отступая и признавая. Холодное и колкое мгновенно заполнило пустоту, коснулось и исчезло, оставив напоследок стылый запах и перестук костяного тростника.

— Вчерашняя атака? — Владыка облокотился рядом с ним на высокий парапет. Не нужно было смотреть, не нужно поворачиваться. Мерное скольжение тени выдавало все: мельчайшие движения, взгляды, мысли, — обвивалось вокруг и рассыпалось на осколки, как водяные брызги, штурмующие утес. Как и следовало ожидать — Император не потревожил ни одной тени, но Шангард все равно испытал легчайшую досаду оттого, что ловушка не сработала. Нити зазвенели, когда их задел какой-то юнец из Иерархии. Растеклись, стремясь зацепиться за нечто живое-теплое-пугливое. Добыча. И торопливо исчезли, стоило лишь холодному-колкому едва уловимо недовольно шевельнуться. Да. Еще рано. Шангард придержал практически сработавшую ловушку, переплел ее и снова спрятал в тени зубцов, повинуясь холодному взгляду Императора. Посол ему был еще зачем-то нужен. Впрочем, ловля глупых мух Шангарда никогда по-настоящему не интересовала. Он предпочитал добычу помасштабнее.

— Рассвет, — дрожание-воспоминание. Предвкушение и горьковатое разочарование. Холодно, слишком холодно и мало.

— В длинные тени? — подобной глупости паладины не совершали уже давно, поэтому Шангард не счел вопрос излишним и утвердительно кивнул, вновь ощущая испытанные в тот миг эмоции. Сожаление: яркое-звонкое-обжигающее ускользнуло, ушло из темных колец. Новое… тускло. Разочарование. Тихое и шелестящее бурлило, поднималось волной и растекалось вновь. Пустота.

— Так скучно?

— Да, — дрожь. Тени всколыхнулись, пытаясь сложиться в образ — хищный сильный цветок-мухоловка, что схватил лишь пустоту, — Фалве Ию Иллиав, — сила, холодное вязкое море, прокатившееся от макушки до фундамента крепости, остановившееся там, где еще слышался отголосок боли и затухающих огоньков. Затянувшаяся рана в стене. Затянувшийся шрам на лице. Холодное пламя, не растворяющееся в тихом и шелестящем¹.

— Если это будет… впечатляюще, — холодное-колкое бесцеремонно скользило по тихому шелестящему, покалывало ядовитыми шипами, дразнило и обещало.

— Выбора — не будет, — сила дрожала в предвкушении. Море перестало быть тихим. Оно звучало, звало и нашептывало: много-много теней пришли в движение. Они идут. — Атакуют.

— Удиви меня, — холодное-колкое свернулось в тугой комок и тут же растеклось, желая коснуться, ощутить все. Почувствовать главное: как тени исчезнут.

— Всенепременно, о’хаэ, — тени замерли. Растворились и затаились в предвкушении. Изменяющийся ритм. Пусть идут. Избегнувший змею на дереве обязательно наткнется на таящуюся в траве. Шангард круто развернулся на каблуках, скрываясь в недрах крепости. Следовало приспустить щиты, чтобы подпустить рыцарей ближе, и дезактивировать первую линию ловушек. Если Император желает зрелища — он его получит.

Далливан переминался с ноги на ногу, не зная, куда себя деть. Император все так же стоял у парапета, свита замерла на почтительном расстоянии, а вокруг ровным счетом ничего не происходило. Еще немножко понаблюдав за дейм, посол тоже оперся плечом о стену, решив, что если с ними от этого ничего не происходит, то и с ним не должно. Украдкой провел пальцами по камню и удивился его гладкости и странной теплоте. Он напоминал вулканическое стекло, которое отец как-то привез из экспедиции на юг, но кому придет в голову строить из подобного материала стены?

Солнце поднималось все выше, удивительно горячее для такой ранней весны. Далливан недовольно щурился и прикрывал рукой глаза: за время, проведенное в Империи, он как-то приспособился к ночному образу жизни, и видеть солнце было непривычно. «Дейм — ночные создания», — вспомнились ему строки сводок, которые он читал по пути из южных портов, но сейчас Далливан совершенно не замечал, чтобы несотворенные испытывали хоть какие-то неудобства, находясь под дневным светилом. Значит, те байки, что ходили в Иерархии насчет того, что солнечный свет обращает их в прах, были только сказками. Праздные размышления прервал далекий звук рога. Далливан обернулся и снова вперил взгляд в западную пустошь: на горизонте ему померещилось какое-то облачко, постепенно оно увеличивалось, приближаясь, и вскоре он мог уже с уверенностью сказать, что это всего лишь пыль, поднятая копытами множества коней. «Неужели атака?» — заполошная мысль ткнулась в виски, и Далливан сглотнул, не зная, кому в этот момент желал победы: по-хорошему, стоило переживать за войска Иерархии, но посол-то точно помнил, что сам сейчас находится во вражеской крепости, что не сулило ему ничего хорошего. В горячке боя дипломатической неприкосновенностью не отмашешься.

Наверное, безопаснее всего сейчас было укрыться внутри крепости, но Далливан решил, что если венценосные особы не считали нужным покидать открытую площадку, то и ему не следовало этого делать. К тому же слишком завораживающее зрелище открывалось его взору: сияющая лавина конницы наступала, и, казалось, ее поступь ничто не способно остановить. Постепенно Далливан увидел, что конницы не так много, как ему показалось вначале: только небольшой ударный отряд, за которым неспешно следовала панцирная пехота. Вот конники остановились, натянули тяжелые луки, и в направлении крепости полетели стрелы. Далливан резко отшатнулся, присел, прячась за зубец стены, и украдкой оглянулся по сторонам: его разумному примеру никто не последовал. Стрелы свистели, вгрызались в камень, а дейм спокойно продолжали стоять на открытой площадке, лишь иногда самую малость сдвигаясь в ту или иную сторону.

Крепость безмолвствовала, а внизу уже расчехляли баллисты, наводили на стены острые жала стрел скорпионы. Вслед за пехотой неторопливо двигались, выходя на ударные позиции, громады требушетов. Все это Далливан видел в узкий проем между двумя зубцами. Он уже практически видел, как натягивались толстые тросы, скрипели барабаны, поднимая «ложки» с установленными на них камнями на необходимую для залпа высоту. Невольно посол зажмурился и сжался, ожидая страшного удара осадных машин, но вместо этого услышал только треск сминаемого дерева. Он открыл глаза, с ужасом глядя, как тени требушетов внезапно выстрелили длинными гибкими отростками, которые, будто южные лианы, оплели машины, сминая, ломая их и затягивая куда-то в черноту. Поднявшийся ветер донес до него слабый крик обслуживающих машины людей, не успевших отбежать подальше.

* * *

Талве Фаю Сиррат хмуро разглядывал в подзорную трубу проклятую крепость несотворенных. Та, словно в насмешку, искрилась в лучах восходящего солнца черным камнем, отражая его лучи, отчего ее контур казался каким-то зыбким и нереальным, будто мираж в пустыне. Но крепость не являлась миражом: в этом Талве Фаю убедился еще во время вчерашней утренней атаки. Он надеялся, что в глухой рассветный час дейм снизят бдительность: слишком они привыкли к тому, что последние годы паладины атакуют как по расписанию в полдень — в зенит славы Тана. Талве Фаю это рыцарство казалось совершенно неуместным, поэтому он приказал небольшому ударному отряду проверить оборону крепости и, по возможности, обеспечить подвод на ближнюю дистанцию больших требушетов. Паладин знал, что в прошлом году отряду Фалве Ию удалось подвести баллисты практически под самую стену и проделать в ней брешь, и не сомневался, что где-то там будет слабое место — свежая кладка на стыке со старой не может быть такой же прочной, как все остальное. Но стоило отряду вступить в длинную тень, отбрасываемую стеной, как она вдруг поднялась волной и попросту скрыла два десятка воинов.

Сегодня они продвигались вперед с намного большей осторожностью, уже не заботясь о скрытности. Вперед вышли несколько младших Иерархов, благословляя землю, по которой следовала армия: теней хватало, и каждая из них могла оказаться ловушкой. Но ничего не происходило. Разведка доложила, что рано утром в крепости трубили рога: Талве Фаю искренне надеялся, что это не подкрепление. Они благополучно развернули рыцарей в боевой порядок и начали обстрел стен.

— Молчат, значит, какую-то гадость затевают, — стоящий рядом с ним Элве Шию с мрачным видом оглядывал крепость и безостановочно тер пальцами косой шрам, разделивший его лицо на две неравные и одинаково отталкивающие половины. От шрама в стороны расходились черные прожилки, говорившие, что там все еще жило какое-то проклятие. Но Элве Шию своим благословением не давал ему распространиться дальше и жил так вот уже почти семь лет. Талве Фаю к его роже за это время притерпеться так и не смог.

— Требушеты уже на позициях, — он отмахнулся от мрачных прогнозов, осознавая, что на этот раз они подошли к крепости ближе. Намного ближе, чем в прошлом году, если не считать отчаянной вылазки Фалве Ию. Иерархи безостановочно читали Слово Тана, защищая воинов от пагубной скверны крепости, которая вязким страхом растекалась в воздухе.

— Залп! — эхо команды долетело до ставки командования, и Талве Фаю подался вперед, желая как можно скорее увидеть результат. Но вместо разрушающихся стен его глаза увидели совсем другую картину…

— Отходим! — заорал он, надрывая горло и делая трубачу знак сигналить перегруппировку. Следовало как можно скорее покинуть опасную зону и подготовиться к удару, который непременно должен был последовать за этим. Кто мог подумать, что даже в тени благословленных перед боем требушетов может таиться опасность? В прошлых боях такого не было. «В прошлых боях солнце стояло в зените и тени требушетов практически не существовало», — ткнулась в виски предательская мысль.

Армия отступила на проверенную позицию, выстраивая конницу по флангам и разворачивая пехоту в каре. Дейм обожали атаковать в неразберихе, врываться в не успевшие построиться шеренги и сеять смерть, будто насыщаясь ей, обретая дополнительные силы и снова бросаясь в атаку, снова порождая разрушение и хаос. Но крепость безмолвствовала.

Примечания:

[1] О сложных взаимоотношениях Фалве Ию Иллиава, в частности об описанном эпизоде, можно прочитать здесь https://ficbook.net/readfic/6227225/15941945

Примечания:

Император ночью после боя, арт от Ашеоры:

https://pp.userapi.com/c831308/v831308845/11726c/8wGoiZU2-Wo.jpg

Месяц Зарам, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн'Чоль (423 г. Р.Э.)

Элве Шию чувствовал — что-то будет. Неприятное ощущение стылыми когтями проходилось вдоль позвоночника, отдавалось пульсирующей болью в старом шраме. Наверное, он должен был благодарить свою отвратительную отметину за то, что она позволяла практически безошибочно определять начало новой атаки. Словно жившая в ней скверна отзывалась на другую, более сильную.

На линии, с которой они только что беспорядочно отступили, прямо на редких обломках требушетов вздулся темный пузырь. Со стороны он напоминал гнойный нарыв, переливающийся черным и фиолетовым, который лопнул, растекся в стороны, выпуская на свободу несколько десятков существ, так похожих издали на людей. Часть из них мгновенно рассредоточилась, прикрывая большими треугольными щитами того, кто остался в центре.

— Щиты! Щиты вверх! Покров Тана! — заорал Элве Шию, наплевав на всякую субординацию, и те, кто находился рядом — послушались, передали звуком рожков команду дальше. И в первый миг Элве Шию показалось, что они успели.

Когда отростки тени вновь устремились вверх, на мгновение сплетая заново поглощенные ими же требушеты, только развернутые уже совсем в другую сторону, покров Тана уже был завершен. Рядом с Элве Шию тихо молился Талве Фаю, и паладин почувствовал себя защищенным — поднять покров сам он не мог, Тан не благословил его своей рукой. А потом черные камни, пронизанные темно-фиолетовыми прожилками, ударили в щиты, и Элве Шию увидел, что покров прогибается, скверна, растекающаяся от камней, которые камнями уже и не являлись, отыскивала в нем щели, вцеплялась в оказавшихся слишком близко людей…

— Волей Тана! — Элве Шию торопливо рубанул мечом оказавшийся слишком близко отросток. На долю мгновение вокруг его клинка словно вспыхнул солнечный свет, и тень рванулась от него в сторону.

Еще один камень ударил в покров совсем рядом, и тот не выдержал, расколовшись и осыпавшись на землю сотнями мельчайших искорок. Талве Фаю тяжело рухнул на колени, пытаясь унять дрожь в руках и восстановить дыхание.

Далливан с ужасом смотрел на то, как огромные камни обрушиваются на не успевшую перегруппироваться армию. Забыв о посещавших его совсем недавно крамольных мыслях, он истово молился за то, чтобы покров выдержал. Чтобы Тан укрыл своей дланью как можно больше людей и помог им устоять перед скверной. Вот только его молитвы не долетали до Тана из-за стен проклятой крепости.

Но внезапно картина боя изменилась — Далливан опять услышал сигналы рога, и вот уже откуда-то с флангов вперед устремились два небольших отряда конницы. Слов из крепости не разобрать, зато посол отчетливо видел, как исчезают теневые силуэты требушетов, словно были лишь дымом, сметенным свежим порывом ветра. А отряды между тем объединились, вслед за ними оправился и подтянулся изрядно потрепанный центр, сжимая кольцо вокруг отряда дейм и тесня их в сторону крепости.

Забыв обо всем, Далливан перегнулся через парапет, наблюдая за тем, как медленно открываются ворота, готовясь впустить внутрь отступающих. Паладины разделились: небольшой заслон остался, чтобы сдержать так неосмотрительно вышедший за стены крепости отряд, основная же часть устремилась к воротам, спеша воспользоваться внезапно появившимся шансом. Далливан невольно задержал дыхание, понимая, что вот оно — паладинов совершенно точно больше, чем дейм в крепости, и если они смогут взять ворота… Он вздрогнул и отвернулся от разворачивающегося внизу зрелища, посмотрев на так и стоящего у самого края площадки Императора. Тот все также отстраненно наблюдал за разворачивающимся на его глазах боем. Нет, не отстраненно. Далливан почувствовал, как по его телу расползается неприятный холодок: он никогда не видел, чтобы кто-то из дейм улыбался. Он вообще ни разу не видел, чтобы кто-то из разумных улыбался так предвкущающе-голодно, будто разворачивающееся внизу зрелище чужой смерти было лишь изысканным блюдом.

Никаких сигналов не прозвучало. Темная масса выплыла из ворот практически беззвучно, мгновенно распавшись на отдельные двойки и тройки бойцов. Дейм практически никогда не сражались строем, предпочитая быстрые уколы-атаки и отходы на заранее определенные позиции.

Талве Фаю довольно улыбнулся: он ожидал, что его наглая атака успехом не увенчается, но также рассчитывал на вылазку со стороны противника. А судя по мощи явленной им скверны, сегодня в поле вышел кто-то высокопоставленный. Его необходимо уничтожить, чем сейчас и занимался с избранным отрядом Элве Шию. Тот достаточно опытен для таких вещей, а тягаться с дейм в одиночку — на такое сумасбродство мог пойти только Фалве Ию, и только невероятная везучесть позволила ему при этом выжить. Талве Фаю не раз задавался вопросом, для какого дела Тан так бережет нынешнего Пятого Иерарха.

Задача его собственного отряда сейчас была простой как никогда — отрезать новые силы от ворот, связать их боем и дать свежим, поучаствовавшим разве что в атаке на требушеты фалангам конницы пробиться к воротам. Сейчас это определенно легче сделать, чем утром — время плавно двигалось к полудню, сокращая тени, а значит, и силы их противников. Но все же простого боя никто никому не обещал — в такой суматохе иерархам Тана работать совершенно некогда, а значит, ступали они все по опасной неблагословенной земле, и надеяться каждый из паладинов мог только на собственную веру и слово Тана. Тех, кто способен прикрыть хотя бы нескольких товарищей рядом с собой, никогда не было много. Талве Фаю снова зашептал Славу Тана, стараясь если не закрыть совсем, то ослабить противное скользкое ощущение ужаса, что накатывало на всех них при приближении к крепости. Западный Рубеж сегодня будет пробит. Он верил в это всем сердцем.

Элве Шию поудобнее перехватил длинное копье. Тактика борьбы с дейм создавалась и шлифовалась из года в год, и сейчас являлась весьма эффективной. Никаких выходов один на один — только небольшой отряд, способный действовать как одно целое. Отсечь от своих, окружить, задавить благословением и обездвижить. Только длинные копья и арбалеты — не приближаться на расстояние клинка. Простые правила, не имеющие ничего общего с честным рыцарским боем, но дейм рыцарями и не были, а каждое из правил оплачено жизнями многих паладинов.

Внезапная фланговая атака дала центру время на перегруппировку и позволила успешно выполнить первую часть плана — разделить противников. Сейчас отряд Элве Шию нацелился на знатную добычу — того несотворенного, что вернул к жизни требушеты. Он, несомненно, силен, но этот фокус должен изрядно его ослабить и давал им всем неплохой шанс. Молитва младших иерархов не давала несотворенному исчезнуть из кольца — он несколько раз пытался уйти в тень, но каждый раз его возвращало обратно — Кольцо Рук Тана работало на совесть. Но тем не менее, пока дейм успешно избегал ударов, вращая вокруг себя собственное длинное копье. Кто-то из паладинов попытался перебить древко, но сталь лишь столкнулась со сталью, а стрелять из арбалетов сейчас никто не рискнул бы — слишком велик шанс задеть своих. Значит, оставались только копья.

Слаженным движением они нанесли удар — все, как один человек. Дейм как-то странно изогнулся в воздухе, легко подпрыгивая вверх, будто танцевал на самых кончиках клинков. На мгновение их глаза встретились. Элве Шию еще успел заметить, как пальцы несотворенного резко сжались в кулак, а потом в его мире осталась только боль: прожилки тени в старом шраме будто обрели собственную жизнь, разом обожгли холодом, рванулись, вгрызаясь в мозг и разрывая его на части. Голова паладина словно взорвалась изнутри, а тело стало медленно оседать на землю, копье выскользнуло из ослабевшей хватки. Мощный толчок чужого тела выбросил его из общего круга. Мгновение, и дейм, выбравшийся за пределы сдерживающей его молитвы, растворился в тенях.

Шаг за шагом пробиваясь к крепости, Талве Фаю старался еще и наблюдать за тем, как идут дела у остальных отрядов. Сосредоточиться хоть на ком-то в суматохе боя было очень непросто, но опыт и привычка делали свое дело: он чувствовал азарт командира конницы, показывающий, что наступление на его участке идет хорошо, болезненный укол и темнота подсказали, что Элве Шию свою миссию не выполнил. Талве Фаю коротко помолился за его душу и приказал поднажать на ворота. Если они дадут несотворенным достаточно времени, чтобы затянуть бой…

Азарт сменился недоумением, а затем практически без перехода — вспышкой страха и темнотой.

— Ворота! Там что-то происходит! — Талве Фаю развернул лошадь, торопливо передавая сигнал дальше — если ворота выпустили нечто новое, его следовало встретить лицом к лицу. Внезапно его лошадь тоненько заржала, в ноздри ударил запах свежей крови, и паладин едва успел выдернуть ногу из стремени, прежде чем животное рухнуло на бок. Сильный удар о землю на мгновение вышиб из него дух, в глазах потемнело, но уже спустя секунду Талве Фаю твердо держал в руках меч, готовясь встретить неведомую опасность. Вот только ногу вытащить из-под лошадиного тела никак не получалось: кто-то стоял на нем, придавливая еще и своим весом. Сквозь прорези шлема Талве Фаю видел неясные очертания тела, обозначившиеся там, где на них попала кровь; будто гротескная маска проявилась морда твари. «Химера», — паладину отчаянно захотелось выругаться, но вместо этого он лишь крепче сжал клинок, следя за каждым движением порождения несотворенных и ожидая подходящего момента для удара. Этих тварей, сотканных из скверны посредством темных ритуалов, нарушавших саму суть творения, и ею же укрытых от взора Тана, на Западном Рубеже видели нечасто, но проблем они всегда доставляли множество. Химера оскалилась, морда ее опустилась ниже, видимо, она чуть присела — нога Талве Фаю сразу же отозвалась болью — а потом тварь резко дернулась вперед, целя клыками ему прямо в горло, так же, как всего несколько секунд назад разорвала горло его лошади. От взмаха меча химера уклонилась, но кинжал для левой руки оказался для нее неожиданностью — благословенная сталь глубоко вошла в горло, тварь дернулась, бессмысленно суча лапами, а потом всем своим весом рухнула на Талве Фаю, выбивая дыхание.

Сверху Далливан отчетливо видел строй паладинов, подавшийся назад, внезапно появляющиеся в строю пустоты, в которые тут же врывались боевые деймские двойки, услышал визг испуганных лошадей. Посол не представлял, как все это может выглядеть с поля боя, но отсюда он видел — паладинам так и не удалось отрезать дейм от ворот, наоборот, это разрозненные отряды несотворенных сейчас разворачивались, смыкались, образуя подобие кольца. Но, видимо, командиры Иерархии это тоже видели, потому что рога начали трубить отход: отряды организованно разворачивались, отступали, пытаясь удержать ровный строй. Сердце Далливана сжималось, когда он видел, сколько светлых пятен остается на поле боя — намного больше, чем темных неровных клякс.

Казалось, дейм не стремились преследовать своего врага — их отряды точно так же медленно отступали к воротам, постепенно исчезая за крепкими стенами. Далливан тихо выдохнул и облегченно прикрыл глаза, радуясь, что все это наконец закончилось. Он привалился к зубцу, служившему ему укрытием, и вдруг почувствовал, как тот мелко содрогнулся. Посол открыл глаза, снова вглядываясь в происходящее внизу, и замер, сжав до побелевших костяшек кулаки. Там, где паладины спокойно прошли еще в самом начале атаки, теперь бушевал огненный ад. Стена пламени разбегалась в стороны, уничтожая хилую степную растительность, жадно облизывая мертвые тела, оставшиеся на поле боя. Ржание лошадей, выкрики отдельных команд, запах гари — все это с некоторым запозданием докатилось до самых стен. Далливан отвернулся, не в силах смотреть, как организованное отступление превращается в совершенно беспорядочное бегство.

* * *

В лунном свете мир предстает совсем не таким, каким видится при свете дневном. И поле, изрытое днем копытами коней, всплесками злой силы, ночью казалось тихим и спокойным. Так Далливан мог сказать себе, если бы его нос до сих пор не ощущал запах гари и гнилостный дух смерти. Но на это он изо всех сил старался не обращать внимание: намного больше посла заботил вопрос, а что же его вообще понесло в эту ночную вылазку? Любопытство? Что бы это ни было — стоило его ногам переступить невидимую границу, отделявшую крепость дейм от всего остального мира, он тут же решил, что это очень и очень плохая идея.

Своих мертвецов паладины собрали еще днем, короткими перебежками, прикрываясь щитами и не приближаясь к стенам ближе, чем на полет стрелы. Теперь, в лунном свете, настала очередь дейм — едва заметные тени скользили вокруг Далливана и казались совершенно нереальными призраками в своем безмолвном движении.

Он шел за Императором, искренне не понимая, что тот хотел здесь отыскать или увидеть. Во всяком случае, посол не видел в его хаотичном движении никакого смысла или хотя бы системы, но он шел, а за ним двигалась такая же неслышная и незаметная свита, в которую какой-то странной прихотью судьбы занесло Далливана. Иногда Император останавливался, и тогда, если смотреть очень пристально, послу начинало казаться, что от земли отделяются едва заметные зеленоватые искры и собираются в ладони дейм. Впрочем, это странное явление вполне можно списать на игру лунного света.

Они сделали уже практически полный круг, когда Император вдруг остановился. С секунду он стоял, будто прислушиваясь к чему-то, а потом повел ладонью, и тут Далливан совершенно точно увидел эти самые зеленые искорки, которые соскользнули с руки дейм, впились в какую-то темную массу, и она зашевелилась, дрогнула и поднялась на мощные лапы. Показавшаяся из-за облаков луна ясно высветила силуэт странного существа, показавшегося послу одновременно похожим на крупного волкодава и на деймскую ящерицу. Тварь неуклюже прыгнула в сторону, и Далливан рассмотрел ее яснее, но, право, лучше бы он этого не делал — в горле неведомой твари торчал кинжал, а ее движения, медленные, искаженные, никак не могли принадлежать живому существу. Тварь издала какой-то булькающий звук, а потом впилась зубами во что-то, на чем до этого лежала, и потащила в сторону. Нечто оказалось лошадиным трупом, который закрывал от глаз Далливана человека. Тварь снова заворчала, оскалилась, наклонилась над лежащим телом, и в этот момент посол явственно услышал стон. Кем бы ни был этот человек, он, вне всякого сомнения, еще не отошел в мир иной.

— Нет! — Далливан сам не понял, какая именно сила дернула его вперед, но позволить совершенно непонятной твари сожрать живьем человека (а в ее намерениях он не сомневался и секунды) посол никак не мог.

Тварь дернулась на звук, резко разворачиваясь к нему, и Далливан успел пожалеть о своем опрометчивом геройстве, как вдруг зеленых искорок стало больше, они облепили ее живым шевелящимся покровом, вырвав неожиданно тонкий скулеж, от которого у посла все волоски на теле встали дыбом, а потом тварь рассыпалась на отдельные искры, поблескивающие в лунном свете. Наверное, это зрелище могло быть красивым, если бы не было настолько жутким и противоестественным по своей сути. Далливан проследил глазами за тем, как зеленые искры снова втягиваются в ладонь Императора, и медленно выдохнул, все еще до конца не осознавая, какой же участи сумел избежать.

— Почему? — в деймских интонациях Далливан не разбирался совершенно, поэтому вопрос показался ему лишенным любой эмоциональной окраски.

— Он же живой. Я слышал.

— Ненадолго, — зеленые искры словно что-то тянуло к еще живому и дышащему телу, и Далливан наблюдал за ними с опаской. Его сердце отчаянно колотилось где-то под подбородком, он чувствовал, что от его слов сейчас зависит жизнь человека, и никак не мог подобрать нужные. В голове проносились строчки сводок, фрагменты писем Самместа, слова докладов Каммэ — во всем этом Далливан силился отыскать ответ на самый главный за его недолгую жизнь вопрос: как сохранить жизнь человеку?

— Он — человек Иерархии, — десятилучевое солнце Тана словно в насмешку блеснуло в лунном свете, подтверждая его слова, — только Святая Иерархия Тан может решить, жить ему или умереть. Я, ее Голос, решаю это здесь, — Далливан и сам удивился тому, как уверенно звучал его голос. Он-то боялся, что не сможет вымолвить ни слова.

— Если вы настаиваете, посол, — Император как-то странно выделил последнее слово, будто за этим скрывалось что-то еще, и Далливан почувствовал, как на душе у него начинают скрести кошки — не сказал ли он чего лишнего. «Каждое ваше слово будет считаться словом Иерархии», — припомнил он строчки, с которых начиналось письмо Самместа. Вернее, та его часть, где закончились оскорбления. Посол тряхнул головой и упрямо сжал губы — человеческая жизнь великий дар Тана, он не имел права разбрасываться ею.

Внезапно Далливан понял, что вокруг него никого нет — дейм просто двинулись дальше, сочтя вопрос решенным.

— Ну да. Было бы глупо надеяться, что хоть кто-нибудь здесь мне поможет, — пробормотал Далливан себе под нос. Ему предстояло непростое дело по доставке рыцаря в крепость. Что-то подсказывало, что в ставку Иерархии его с такой ношей точно не пустят.

Месяц Зарам, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн'Чоль (423 г. Р.Э.)

Сознание возвращалось медленно. Будто сквозь толщу воды до Талве Фаю доносились голоса, шаги. Вода была везде: обтекала, куда-то несла, он ловил ее губами, наслаждался холодными каплями, падал, тонул в ней и снова всплывал на поверхность. Постепенно звуки вокруг становились более близкими и понятными: он действительно слышал воду, быструю капель, потом чувствовал ее благодатное прикосновение к пылающему лицу и прохладу. Но этого было совершенно недостаточно.

— Пить, — сухие губы разомкнулись, с трудом выталкивая из себя одно короткое слово. Кто-то рядом засуетился: что-то громко звякнуло, как будто железо уронили на каменный пол, послышалось журчание воды. Ему помогли приподняться, и в сгущающихся сумерках Талве Фаю сумел разглядеть лицо своей «сиделки». Совершенно незнакомое ему лицо. Взгляд метнулся по сторонам, выхватывая все новые и новые детали обстановки, которые только усиливали подспудное знание того, что находится он отнюдь не в орденском госпитале. Да и молодой человек, поивший его из железной кружки, совершенно не напоминал Духовную Сестру.

— Где я? — бессмысленный вопрос, ответ на который он уже знал, чувствовал буквально кожей вместе с подсознательным ужасом, накатывающим вопреки молитвам Тану, на которые сейчас просто не было сил. Ни одно человеческое сооружение не строили из гладкого, будто стеклянного, черного камня.

— В Черной Башне. — Глупо было надеяться на любой другой ответ, но Талве Фаю все-таки подсознательно молился о лучшем. Что угодно, кроме того, что он услышал. Паладин со стоном откинулся на жесткую подушку, которой, кажется, являлся его собственный плащ, и зажмурился. Будто от этого детского жеста могло измениться хоть что-нибудь. Проклятая Черная Башня. Что могло быть хуже?

— Кто вы? — пожалуй, наличие рядом человека, решившего о нем позаботиться, пугало чуть ли не больше самого места, где он находился: дейм пленных не брали, да и людей среди них не было. О, еще в детстве, приезжая с отцом в Эшс, Талве Фаю видел тех, кого дейм звали айтари — созидающими, он и сам практически повелся на обманку: все казалось простым и понятным, если закрыть глаза на слишком непривычную внешность. Тогда он поверил, что с ними — с такими — можно договориться. Можно хотя бы торговать и вести дела, а потом…

Воспоминания — будто вспышки под веками. Милая девочка в темно-синей одежде, дочь того торговца, с которым вел дела отец. Спокойная, улыбчивая. С ней интересно говорить и играть, забавно слушать, как она, такая маленькая, рассуждает о совершенно взрослых вещах. Вспышка. Движение. Прислушивающаяся к разговору чайка срывается в полет, Талве вздрагивает, рефлекторно отшатываясь назад, и словно во сне видит плавное, нечеловечески грациозное движение, с которым девичья рука тянется вперед, а потом слышит отчаянный птичий крик и понимает: жесткая хватка сминает и ломает птице крыло, будто оно сделано из бумаги, а не из костей и жил. Несколько мгновений они оба смотрят на птицу, а потом девочка небрежно отбрасывает ее в сторону, через перила высокого балкона. Там внизу камни и пенящиеся морские волны, где у птицы со сломанным крылом шансов просто нет. «Напугала», — в голосе ни сожаления, ни каких-то иных чувств. Талве смотрит на ее руки, которых он касался, принимал из них цветные камешки и ракушки, а видит только смазанный след птичьей крови. Они — другие. Существа, которые не могли быть созданы Таном. Несотворенные.

— Энрах Таю, — чужой голос возвращает из воспоминаний в реальность, — Энрах Таю Далливан, посол Иерархии. А вы?

— Талве Фаю Сиррат, — еще мгновение назад Талве Фаю казалось, что ничего хуже быть просто не может, но реальность охотно продемонстрировала, как глубоко он заблуждался. Впрочем, что-то подсказывало, что он еще не осознал всех прелестей происходящего. — Как я здесь оказался?

— Я… нашел вас. Там, за стеной, — молодой человек нервно переплел пальцы: он, определенно, не ожидал такой реакции на свое заявление, — и принес сюда. Вам нужна была помощь!

— Как ты вообще здесь очутился? — Далливан был молод, слишком молод для того, чтобы оказаться в таком месте, как Империя. К тому же семья Энрах всегда в большей степени занималась торговлей, чем политикой. Но все-таки Фаю очень интересовало, как этот Далливан в столь юном возрасте сумел добиться третьего имени. Даже Иллиав заработал свое позже, хоть и намного раньше самого Талве Фаю.

— Назначили, — Далливан неопределенно пожал плечами, — или вы спрашиваете про Рубеж? Так Император здесь. А послы следуют за двором.

— И-император? — Талве Фаю показалось, что его ударили кузнечным молотом по голове. Причем не один раз так ударили. Императора он видел всего однажды, в том злополучном походе триста девяносто третьего года, и, слава Тану, видел издали, ибо все, кто оказался на десяток шагов ближе, не увидели больше ничего. После той провальной операции Иерархия надолго отвернула свой взгляд от Империи, продолжив расширение своих границ на юг и запад. Талве Фаю не хотел вспоминать, с каким ужасом он уже потом, в четыреста пятом, возвращался под эти стены. Но тогда обошлось: сумасшедший Иллиав отодвинул границу практически к самым Черным Башням, где она оставалась и теперь, если только…

— Сколько я здесь уже нахожусь? Чем закончился штурм? — внезапная мысль придала сил, Талве Фаю практически сел на своей лежанке, но тут же замер, пытаясь справиться с накатившими тошнотой и головокружением.

— Три дня, — Далливан чуть отпрянул, видимо, испугавшись напора, — ну, крепость не взяли. И больше не штурмовали. Не знаю.

— Контратаки не было? — он прикусил губу, лихорадочно соображая: если из-за него граница снова отодвинется уже к крепостям Ордена… Впрочем, тут Талве Фаю тихо и полубезумно рассмеялся: это его должно волновать в последнюю очередь, ибо живым из крепости ему не выйти. Это было так же ясно, как заглядывающий в окна серый рассвет.

— Не было, — Далливан осекся и бросился к своему пациенту, торопливо укладывая ему на лоб холодную тряпицу, — что с вами?

Талве Фаю остановил его движение, перехватил руку и ободряюще сжал запястье: все-таки ему стоило быть хоть немного благодарным, но скверна слишком уж сильно отравляла мозги, нашептывала и заставляла видеть мир в еще более худшем свете, чем он был.

— Благослови лучше, если можешь. И спасибо, — серьезно проговорил он, видя, как мальчишка буквально на глазах теряет свой откровенно потерянный вид и начинает напоминать того, кем он и являлся — посла Святой Иерархии. Хотя в голове у Талве Фаю никак не укладывалось, как такое могло быть.

— Благословенен будь, — Далливан торопливо и как-то смазано коснулся его лба, но благословение паладин все же почувствовал: пусть легчайшее дуновение ветерка, но и оно отодвинуло накатывающую черноту. Он все-таки еще жив и, возможно, все еще можно исправить. — Вы отдыхайте, мы позже поговорим, хорошо?

— Хорошо, — Талве Фаю закрыл глаза, чувствуя, что отдохнуть ему и правда стоит. В сон он провалился совершенно незаметно для себя.

Второй раз Талве Фаю Сиррат проснулся, когда солнце уже миновало зенит и начало клониться к закату, наполняя комнату причудливо танцующими тенями. Смотреть на них без опаски никак не получалось. Далливан сидел за низким столиком у окна и перебирал какие-то листки, некоторые из них валялись на полу, Сиррату показалось, что их вначале смяли, потом расправили, а надорванный край одного из них намекал, что и пытались избавиться окончательно. Но почему-то не сделали этого. Он потянулся, подбирая один из листков, и уставился на подозрительно знакомую витиеватую скоропись. Помотал головой, отгоняя навязчивое видение, зажмурился, снова открыл глаза: скоропись никуда не пропала, дразня издевательскими завитушками и совершенной своей нечитаемостью.

— Чьи это записи? — почему-то он был уверен, что Далливану они не принадлежат. Это было бы слишком большой насмешкой над ним, Талве Фаю.

— Фаах Аю Самместа, прошлого посла, — Далливан обернулся и протянул руку, забирая у него листок. Сиррат без сопротивления позволил забрать его, сверля взглядом стену прямо перед собой.

— А не было ли с ними розовой ленточки¹? — собственный голос показался Талве Фаю еще более странным, чем вопрос. Впрочем, все странности сейчас можно было списать на горячечный бред. Но все-таки он должен был знать…

— Была, — Далливан вспыхнул и отвернулся, — вот за что он так надо мной издевается, а?

— Ага, — Талве Фаю откинулся обратно на лежанку, ощущая, как долгое время мучившая его загадка наконец-то нашла свое решение. Вот только он никогда не думал, каким идиотом будет себя при этом ощущать. В голове сразу всплыла и проверка, которая в свете открывшихся событий выглядела настоящим фарсом, и эти проклятые письма с розовыми ленточками, отправителя которых они с Элве Шию безуспешно вычисляли столько лет.

— Да не издевается. Он всем так пишет. Или над всеми издевается. — Сиррат невесело улыбнулся. А они-то все гадали, как Иллиав тогда выкрутился. Но если за ним стояла семья Фаах — все мгновенно становилось на свои места. Слишком многое становилось на свои места. По-хорошему, от этого должно было стать легче — ведь так просто объяснить все протекцией одной из влиятельнейших семей Иерархии, вот только никак не получалось.

— Успокоили, — Далливан явно повеселел и расправил очередной смятый листок, — а откуда вы знаете?

— Видел, — Талве Фаю ответил достаточно резко, чтобы продемонстрировать, что эту тему он развивать больше не хочет. Им имело смысл поговорить совсем об ином. — Как вы это провернули, Далливан? Почему я еще жив? Дейм не берут пленных. Никогда.

— Ну, — посол замялся, а потом произнес, глядя куда-то в сторону, — я сказал, что вы — человек Иерархии. Поэтому, я, как ее представитель, буду решать вашу судьбу.

— Дтсанг, — с чувством ответил Талве Фаю, обретая святую уверенность в том, что реальность решила его все-таки добить, преподнося раз за разом все более худшие новости.

— Ну, а что еще я должен был делать? Не бросить же вас с этими… тварями, — Далливан скрестил руки на груди, будто защищаясь.

— Лучше бы бросил.

— Почему?

— Потому что ты — посол. Ты должен беречь интересы Иерархии, а не подставлять их. Мне, знаешь ли, совершенно не хочется быть причиной очередного Зимнего набега или чего-то вроде.

— Почему? — Далливан непонимающе развел руками, — я не понимаю, правда. Как это связано?

— Мы действуем на свой страх и риск, — Талве Фаю криво улыбнулся, про себя поражаясь тому, как такое наивное существо могло оказаться в Империи, — мы — своевольные безумцы, которые Иерархии не подчиняются. Нельзя позволить разразиться новой большой войне, мы не готовы к ней. Но пока Орден действует самостоятельно, Иерархия не несет ответственности за наши действия. Я — командующий этой операцией, и, признав меня человеком Иерархии, ты признал ее ответственность за мои действия. Дейм могут воспользоваться этим, чтобы разорвать мирный договор.

— Они могли бы сделать это в любой момент. Это же не первый поход, — Далливан все еще не понимал. Талве Фаю ясно видел это в его глазах. Чувствовал возвращающимися силами и благословением.

— Не могли. Дейм никогда не нарушают клятв, а формулировка соблюдалась точно — наши действия не были действиями Иерархии. А теперь…

— И что делать? — Наверное, Талве Фаю мог бы пожалеть мальчишку, оказавшегося слишком человечным для этого дикого места. Но сейчас он жалел о том, что послом Иерархии этой злополучной весной не остался Фаах Аю Саммест — вот уж кто в излишнем милосердии никогда замечен не был.

— Не знаю, пока не знаю.

* * *

Закат, бросавший на стеклянно-черные стены багровые блики, отгорел. Далливан зажег пару свечей, наполняя комнату неверными танцующими тенями. С некоторых пор он опасался смотреть на тени слишком уж пристально: ему начинало казаться, что те живут собственной жизнью, двигаясь совершенно обособленно от предметов и людей. Думать о том, что это может означать, ему решительно не хотелось. Посол поправил фибулу со знаком десятилучевого солнца и взглянул на спящего паладина. Сиррат выглядел плохо: болезненно-бледное лицо покрывала испарина, светло-каштановые волосы прилипли ко лбу, а под глазами залегли глубокие тени. Далливан думал, что будь они где угодно, но за пределами Черной Башни, дела обстояли бы намного лучше — здесь, кроме ран, свое влияние оказывала и скверна. Он сам ее практически не ощущал, будучи защищен своим благословением, а вот Талве Фаю приходилось терпеть ее во всей мощи. Благословений Далливана хватало на очень недолгое время, да и особой силы в них не было.

Посол вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Ему было о чем подумать: ситуация оказалась совсем не такой радужной, как показалось сначала. Пусть он и нашел нужные слова, но их оказалось совершенно недостаточно. Он искал ответы в записках Самместа, но находил лишь подтверждения мрачным словам Сиррата, что абсолютно не добавляло оптимизма. И, если Далливан еще хоть что-то в чем-то понимал, ему нужно было как можно скорее отыскать способ переправить паладина подальше отсюда, туда, где ему смогут оказать помощь и где не будет висеть над ним угроза немедленной смерти. Что будет с ним самим, да и как он все это сможет провернуть, Энрах Таю даже думать не хотел. Он лишь надеялся, что немного времени у него есть.

— В чем смысл бездействия? — голос настиг Далливана прямо посреди пустого коридора. Он торопливо обернулся, но никого не увидел. Правда, это совершенно не значило, что в коридоре никого не было, поэтому Далливан замер на месте, внимательно всматриваясь в тени и ожидая, что из-за облаков выглянет первая из трех лун и даст его глазам чуть больше света.

— Сэйэ? — окликнули его еще раз, и Далливан наконец-то увидел того, кто к нему обращался. Он казался частью лунного света и неверных теней. Посол уже однажды испытал это на редкость неприятное чувство, когда как ни стараешься, но не можешь прямо посмотреть на собеседника: взгляд постоянно соскальзывает, словно соринка под веки попала. «Вельде чрезвычайно сложно заметить, но не замечать — смертельно опасно», — всплыли в голове строчки записок Самместа, посвященные отдельным кланам. Далливан уже видел манш'рин Вельде, но сейчас ему довелось встретиться с еще одним представителем этого семейства — даэ Рихшиз, Голос Императора, никогда и ни с кем не говорил по собственной воле. И это Далливана совершенно не обнадеживало.

— Бездействие? — переспросил он, чтобы потянуть время, одновременно продолжая движение вперед. Дейм не любили неподвижность, поэтому разговоры на ходу были обычным делом. Скорее уж редкостью являлось обратное.

— Означает ли оно, что Иерархия подтверждает нарушение договора? — голос звучал уже совершенно с другой стороны, но Далливан старался не обращать на это внимание, глядя точно перед собой. Будет судорожно оглядываться по сторонам — покажет страх, а уследить за дейм в коридоре, полном теней, все равно невозможно. Да и какой в этом смысл? Захочет убить — убьет. Веселья эти мысли определенно не добавляли, но и они не были настолько гнетущими, как тема беседы.

— Иерархия чтит договор, — Далливан постарался придать своему голосу всю уверенность, что сумел отыскать.

— Значит, у вас есть другой ответ.

В коридоре стало отчетливо холоднее, Далливан изо всех сил старался не ежиться, а сосредоточиться на том, что ему нужно сказать. Он думал об этом: думал о вопросе, который непременно будет задан, и думал о том, как же на него ответит. Вот только не был уверен, что своим ответом не затянет петлю на своей шее еще туже, впрочем, другого выхода он не видел.

— Иерархия выясняет, как ее человек оказался там, где его быть не должно, — Талве Фаю подсказал ему другой ответ: отказаться от него, но это означало бы немедленный смертный приговор, а поступить так Далливан не мог.

— Выяснение не затянется, — не вопрос, но утверждение, — вы можете рассчитывать на помощь Империи. Мы не используем ваши… методы, но найдем необходимое, если пожелаете.

Ощущение холода и когтей, сжимающихся вокруг сердца, пропало. Далливан едва слышно выдохнул и провел рукой по лицу, стирая бисеринки пота со лба. Несмотря на это, его колотила дрожь: от самого разговора, но в большей степени от того, что могло за ним последовать. Ему нужно как можно скорее отыскать способ. Времени не оставалось совсем.

Письмо в Иерархию Далливан отослал еще в первый день, в глубине души надеясь, что ему помогут, подскажут выход там, где он видит только стену. Но время шло, а ответа все не было и не было, и это снова возвращало его к тому, что решение необходимо принимать самому.

— Вы задумчивы сегодня, Далливан. — Талве Фаю выглядел несколько лучше. Благословенные всегда были выносливее тех, над кем рука Тана не простиралась настолько сильно, и сейчас ему уже не требовалась помощь Далливана, чтобы сдерживать скверну. Если бы удалось как-то вывести его из крепости.

— Разве? — он попытался улыбнуться, но сам чувствовал, что вышло из рук вон плохо, как, впрочем, и все остальное, что он делал в последнее время. Энрах Таю знал, что и сам выглядит чуть ли не хуже, чем раненый Сиррат — во всяком случае, в том осунувшемся и каком-то посеревшем человеке, что отражался в зеркале, он себя решительно не признавал.

— Вы ищете ответы, которых не существует. Пора бы уже принять это и думать, как быть дальше. Живым я отсюда не уйду, поэтому стоит подумать о том, как обернуть мою смерть на благо Иерархии.

— Нет, — разговор этот был не первым и, как чувствовал Далливан, далеко не последним, но ответ его не менялся. — У меня возникла неплохая мысль: вы вполне способны перенести путешествие, так почему бы не попробовать переправить вас в Иерархию под предлогом того, что решать вашу судьбу должны Иерархи?

— Поздно, Далливан. Вы уже сказали, что решение примете вы. Дейм этого не забыли и очень скоро напомнят.

— Мы ждали достаточно. — Даэ Рихшиз не стучался, он просто появился в комнате, отведенной Далливану, когда тени от оконных витражей удлинились настолько, что коснулись противоположной стены. Посол видел, как мгновенно вскинулся и напрягся Талве Фаю, а рука его метнулась к бедру, но наткнувшись на пустоту, как-то бессильно опустилась обратно на покрывало.

— Вы выяснили все, что собирались? — Рихшиз стоял вполоборота к нему, но Далливана не оставляло ощущение, что тот прекрасно видит даже то, что происходит у него за спиной.

— Я… мне… — Далливан чувствовал, как все заготовленные слова куда-то исчезают у него из головы. Он оказался совершенно не готов к этому визиту.

— Голосу Иерархии известны ответы. — Энрах Таю дернулся, когда небольшую комнату неожиданно наполнил глубокий и сильный голос. Он смотрел на Сиррата, но, казалось, видел его в первый раз: видел паладина, руку Тана, и он в жизни не сказал бы, что этот человек сейчас ранен, безоружен и с трудом способен стоять.

— И какие же ответы он получил? — Рихшиз даже развернулся к говорившему. Далливану показалось, что тени вокруг напряглись, словно готовые к прыжку кошки. Он практически чувствовал злое, холодное предвкушение хищника, точно знающего, что добыча от него не ускользнет.

— Я действовал по собственной инициативе и вопреки интересам Иерархии, желая своими действиями поспособствовать разрыву договора. Я обманом взял знаки, на которые не имел права, и ввел тем в заблуждение Голос Иерархии, надеясь на его защиту и слово. Но Тан явил истину.

Сиррат говорил, глядя прямо в глаза дейм, и Далливан отчего-то был уверен, что взгляд у него не соскальзывает. Слова набатом отдавались у него в ушах, и больше всего на свете в эту секунду Далливану хотелось их не слышать. Закрыть глаза и заткнуть уши, проснуться, потому что это никак не могло быть реальностью, только дурным сном. Хотелось заговорить, закричать, что это все ложь, что все совсем не так, но он не мог выдавить из себя ни звука.

— Это так? — Рихшиз повернулся к нему, но Далливан словно смотрел сквозь него. На лице Талве Фаю застыла требовательная решимость, и посол отчетливо ощутил: если он сейчас не согласится, не подтвердит этих слов, то Сиррат найдет другой способ сделать это утверждение истиной.

— Да, — Далливану показалось, что он стоял у самой кромки обрыва, а теперь камни сыплются у него из-под ног, и он сам падает куда-то вниз. Но дно было еще слишком далеко.

— Значит, этот человек — изменник? — Рихшиз смотрел пристально, чуть подавшись вперед, и Далливану показалось, что тот чувствует каждую его мысль и эмоцию, каждый панический порыв души и наслаждается ими. Так кошка наслаждается метаниями птицы в клетке, протягивая к ней лапу сквозь прутья и делая вид, что не может поймать, пока пернатая безуспешно мечется в поисках спасения, но натыкается лишь на стальные решетки.

— Да, — бездна словно стала на шаг ближе. Далливан рванул ворот камзола, чувствуя, что дышать ему совершенно нечем. Воздух словно застрял в горле, никак не желая пройти дальше и наполнить легкие, в голове все туманилось, а комната стремительно вращалась перед глазами.

— Кажется, в этой части законы наших стран совпадают. Вы приведете приговор в исполнение?

Рихшиз говорил, но слова его не достигали Далливана. Все будто происходило не с ним и не по-настоящему, потому что в реальности ничего такого быть просто не могло. Смысл слов все ускользал от посла: кажется, его просили назначить какое-то время, но для чего?

— Полдень, зенит славы Тана, — практически бездумно повторил он за кем-то.

— Хорошо, — последнее слово не было словом как таковым, он ощутил его плавным скольжением клинков по коже, холодным торжеством тени, а потом все исчезло. Совершенно разбитый и обессилевший, Далливан сполз по стене на пол, совершенно не представляя, когда успел дойти до нее аж от середины комнаты. Его бил озноб, пальцы не слушались, и вообще все тело казалось совершенно чужим.

— Зачем? Зачем, Сиррат? — как-то потерянно протянул он, запуская пальцы в волосы и с силой дергая за них, желая болью хоть как-то прояснить свое сознание.

— Исход один. Чем дольше мы его откладываем — тем тяжелее принять решение, — паладин снова улегся на свою жесткую лежанку. Далливан заметил, что того тоже трясет.

— Я не смогу, — Таю покачал головой, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота вперемешку с рыданиями, — не смогу, не смогу, — он затряс головой, впился ногтями в щеки, но истерика все равно накрыла его, вырываясь на волю глухим звериным воем.

Словно в насмешку, день выдался на удивление ярким и погожим. И пусть Далливан и до того не часто видел здесь пасмурные дни — по правде сказать, не видел ни одного — но сегодня все казалось неправильным. Будто весь мир сосредоточился на том, чтобы сделать все как можно хуже для него.

Талве Фаю Сиррат пружинисто шел впереди него с таким видом, будто собирался на прогулку. Но Далливан видел — с самого утра приметил и бессонные тени под глазами, и обозначившиеся морщинки вокруг глаз. Он отнюдь не был так спокоен, как хотел показать, но превосходно держал лицо, показывая, как и послу стоило себя вести. Вот только у Далливана так решительно не получилось, да он и не стремился подражать, как-то потерянно озираясь по сторонам и все подсознательно надеясь, что происходящее — фарс, чья-то затянувшаяся дурная шутка, которая вот-вот закончится, потому что не может, чтобы такое происходило на самом деле. Но фарс не заканчивался, никто не смеялся из зрительного зала, а они, как актеры третьесортной пьески, поднимались на помост с совершенно неподходящими для грядущего представления лицами.

— У вас хоть оружие есть? — Сиррат начал утренний диалог именно с этого вопроса, заставив Далливана вздрогнуть и запутаться в пуговицах застегиваемой рубашки.

— Есть, — он вспомнил, будто во сне, как Саммест ругался на него перед таким далеким балом и насильно заставил прицепить к поясу бесполезный, как ему тогда казалось, кинжал. Впрочем, он и сейчас находил его на диво бесполезным.

— Показывайте.

Порывшись в сумке, Далливан протянул Талве Фаю кинжал в простых серых ножнах. Тот как-то странно хмыкнул, рассматривая их, а потом обнажил широкий, чуть изогнутый обоюдоострый клинок, чем-то напоминающий коготь огромного хищника.

— Откуда он у вас?

— Посол Саммест оставил.

— А, Островной поход. У вас тут знатный трофей, Далливан. Прекрасная вещь, а лезвие острее вы найдете разве что у несотворенных.

Сейчас кинжал непривычно и неприятно оттягивал пояс, а Далливан отстраненно размышлял о том, как бы половчее от него избавиться. Ведь если не будет оружия, ничего же не состоится? Или отдать Сиррату, вдруг они смогут пробиться к воротам, или… Куча глупых, совершенно невозможных вариантов и исходов теснились в его голове, отвращая разум от главного. От того, чему суждено стать истиной. Как во сне они стояли на помосте друг напротив друга. Стояли и не двигались с места, а солнце ярко, безжалостно светило с небес, слепя глаза, и сквозь его лучи казалось, что все это сон, все — не на самом деле.

— Тан смотрит на нас. Обнажайте оружие, Далливан, — Талве Фаю только казался спокойным. Далливан со всей отчетливостью различал сейчас подрагивающие руки, лицо, которое то и дело искажала судорога и нервный жест, которым тот одергивал камзол. Смотрел и не чувствовал в себе сил пошевелиться.

— Все уже решено. Медля сейчас, вы погубите не только меня, но и себя. Вы погубите Иерархию! Многие и многие жизни, которые закончатся очень быстро. Не хотите думать о себе — подумайте о них. Вашем отце, вашей матери, в конце концов! Уверен, они хотят видеть вас живым.

Далливан не двигался. Все его тело будто налилось свинцовой тяжестью, которой он в душе был благодарен. Ничего не нужно было делать.

— Далливан! — Ему показалось, что голос Талве Фаю приблизился. А нет, это он действительно сделал шаг к нему, впился взглядом. Посол не слышал слов, только ощущал как кровь все сильнее стучит в висках, бьет назойливыми барабанами, заглушая любой иной шум, но отчего-то делает яснее голос Сиррата, который будто вплелся в ее шум, неся с собой тяжелую, густую решимость, в самой глубине которой таился страх. Страх, что делался все сильнее, наполнял каждую клетку его тела, от него нужно было спастись. Сбежать, защититься. У него же было оружие? Как в забытье Далливан обнажил кинжал, выставил его перед собой, будто защищаясь от неведомой угрозы.

— Хорошо.— Бой барабанов оборвался. Солнце светило так ярко, что весь мир казался залитым его светом. Талве Фаю Сиррат улыбнулся и сделал шаг вперед. Далливан отчаянно дернулся, стремясь убрать кинжал в сторону, отклонить удар, но паладин неуловимо быстрым движением перехватил его запястье, не давая даже шевельнуться. Пальцы Далливана задрожали, когда он почувствовал вначале сопротивление, а потом по руке побежало что-то невероятно горячее. Лицо Талве Фаю было совсем близко, все такое же бледное и сосредоточенное, но теперь искаженное болью.

— Ваше милосердие лишило меня последнего, что у меня оставалось — чести, — тихий голос прерывался странными булькающими хрипами, — но спасибо вам, Далливан. Мне было радостно встретить человека там, где не осталось ничего человеческого. Благословенны будьте.

Мир отдалился. Он вращался, летел куда-то, но для Далливана он сузился до тихого голоса и стучащей в висках крови. До ощущения постепенно слабеющей хватки на своем запястье, до вначале навалившегося, а потом начавшего оседать на помост тела. Пальцы Далливана разжались, соскользнули с влажной рукоятки клинка-когтя. Он услышал тихий стук, с которым тело Талве Фаю рухнуло на помост. Над миром, будто смеясь над ним, все так же ярко пылало солнце.

* * *

Остаток Западного путешествия Далливан не запомнил. Часы, ночи, дни — все слилось в единое зыбкое серое марево, которое будто окутывало его, защищая и оберегая изможденный разум. Мир стал более ясным, лишь когда на горизонте показались высокие шпили столицы.

Путешествие закончилось там же, где оно и началось — на широкой площади перед императорским дворцом. Далливан отдал поводья ящера подбежавшему конюху, а потом бездумно пошел прочь. Он сам не знал, куда и зачем идет, но ноги будто сами принесли его к лесу стеклянных колонн городского парка.

— Я вижу, ваше путешествие прошло успешно. — Каммэ, как и всегда, появился из ниоткуда и пошел рядом.

— Удачно? — Далливан не узнал собственный бесцветный голос, но поразился прозвучавшей в нем ядовитой иронии.

— О да, несомненно удачно. Вы остались живы, — Каммэ словно ничего не заметил, только его змеиная усмешка приобрела оттенок странного понимания.

— Я — да. Но разве это имеет значение?

— Еще как имеет. Ваша смерть, несомненно, явилась бы прискорбным событием, — Каммэ говорил с совершенно правильными интонациями, но Далливану они казались насквозь фальшивыми. — Вы подумали над моим предложением?

— Что?

— Мое предложение. Наш разговор перед отъездом. Помните? — Каммэ укоризненно посмотрел на него. — Далливан, вы не должны забывать кто вы и где вы. Иерархия ждет. Неужели все было зря? Вы сделаете бессмысленным то, что сделали для вас?

Далливан вспоминал. Слова Каммэ едва доходили до него, но будили какие-то смутные отклики. Он вспоминал разговор, собственные слова, но все это было бесконечно далеко от него. Будто все, что было им, осталось на деревянном помосте под ослепительными лучами солнца. Широко распахнутые серые глаза смотрели на солнце. Не щурясь, без боязни ослепнуть. Зрачок расширился, закрывая всю радужку, будто стремясь впитать каждую крупицу солнечного света. Далливан так и не решился их закрыть.

— Я помню, я все помню, Каммэ, — тихо и устало ответил он, — что вы от меня хотите?

— От вас? Я ничего не хочу, сэйэ, — Каммэ покачал головой, — что хотите вы? Вы — голос Иерархии и ее воля здесь. Решать только вам.

— Как видите, решения я принимаю не очень хорошие. — Далливан на мгновение прикрыл глаза. Он представил, как сейчас вернется в посольство, как потянутся бесконечно долгие дни, полные всякой глупости вроде очередных жалоб торговцев. Представил, как будет метаться в четырех стенах, сходя с ума от осознания и собственных мыслей, собственного бессилия и невозможности изменить что-либо.

— А знаете, Каммэ, я согласен. — Глядя в чуть расширившиеся глаза резидента, Далливан и сам не мог понять, кто из них двоих больше удивлен ответом.

После разговора с Каммэ Далливан чувствовал опустошенность, хотя казалось, наоборот, должно было прийти облегчение: ведь он сделал хоть что-то! Ну или собирался сделать.

В посольстве царил полумрак: слуга, видимо, спал, а без него свет зажечь было некому. Далливан бездумно пошел в сторону кабинета, машинально надел перчатки, забирая письма с серебряного подноса, и вскрыл первое из них, опечатанное десятилучевым солнцем. Сухой казенный текст на гербовой бумаге не сразу дошел до его сознания. А когда дошел, Далливан искренне пожалел, что еще в состоянии мыслить и чувствовать, что пустота внутри не оказалась такой уж огромной, как ему представлялось, потому что иначе она сейчас не разрослась бы, грозя поглотить все его существо. Еще не веря до конца, он раз за разом перечитывал смертный приговор для изменника и еретика Талве Фаю Сиррата, лишенного всех имен и благословения Тана за измену и преступления против государства и веры.

«Ваше милосердие лишило меня последнего, что у меня оставалось — чести, — тихий усталый голос ворвался в сознание, — но спасибо вам, Далливан. Мне было радостно встретить человека там, где не осталось ничего человеческого».

Далливан смотрел на письмо, строчки расплывались перед глазами, и он никак не мог понять: кого в эти секунды он ненавидит сильнее — Иерархию или Империю?

-Конец первой части-

Примечания:

[1] — чуть больше о розовых лентах здесь https://ficbook.net/readfic/6227225/16197245

Небольшой драббл к главе

https://ficbook.net/readfic/6227225/17304636

Месяц К'шар, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн'Чоль (423 г. Р.Э.)

Мир составляет пустота. Иногда она маскируется под что-то более материальное, но стоит копнуть поглубже, и пальцы вновь наткнутся на нее. Любая пустота желает быть заполненной, и этим можно пользоваться: играть, перемещаясь, заменяя пустоту иллюзией чего-то плотного, снова исчезать… Но это не дает ответа на то, как заполнить ту пустоту, что разрастается внутри тебя самого.

Л’ла’ар’ассан’сэен надвинул капюшон ниже на глаза и скользнул в очередную пустоту, по какому-то недоразумению прикидывающуюся каменной стеной. Еще одна иллюзия поверх разреженных нитей реальности. Черно-белый мир вертелся вокруг, искажался и причудливо изгибался, пока он не остановил движение. Материальный город не был и вполовину так же прекрасен, как его изнанка, но не стоило тревожить нити пространства слишком уж сильно, если он не хотел заявить о своем приближении. Пусть даже для этого придется двигаться под палящими лучами фаэн. Л’ла’ар’ассан’сэен шагнул на освещенную часть улицы и практически сразу ощутил, насколько раскалены камни мостовой — их жар прекрасно чувствовался даже сквозь подметки сапог. Но все же здесь было хорошо. Пусть и внешнему теплу не под силу прогнать разливающийся внутри холод. Не стоило лгать себе — он просто слишком устал, чтобы продолжать, и надеялся скопить немного лишней энергии перед предстоящей встречей. Пусть даже сейчас ее крупицы все равно приходилось тратить на то, чтобы хоть как-то ориентироваться в пространстве: под светом фаэн его глаза были практически бесполезны.

Вперед-вперед и вверх. Пространство здесь казалось более плотным, тягучим — чем дальше от центра, тем меньше пустот и слабеет ощущение бездны под ногами. Л’ла’ар’ассан’сэен комфортнее было не здесь, но место для встречи выбирал не он. Хотя выбор Л"иэт’тэа’та’э показался ему странным: взлетные площадки ящеров? Но, возможно, для людей в этом заключался какой-то особый смысл. Л’ла’ар’ассан’сэен никогда не привлекали эти создания в достаточной мере, чтобы интересоваться ими. И тем страннее было то, что он собирался с представителем этой расы встретиться. Но выбирать не приходилось, и, если этот человек и впрямь способен дать то, что ему нужно, Л’ла’ар’ассан’сэен закроет глаза на его происхождение.

У подножия последней лестницы Л’ла’ар’ассан’сэен замедлился. Взлетная башня казалась цельной, монолитной, но у ее вершины было нечто, что не давало воспринять ее таковой. Пространство знает два состояния: заполненность и пустоту, но разумные способны перемешивать и смещать их. Сейчас наверху ощущались два очага искажения. Один из них являлся знакомым, другой же оказался настолько тусклым и неявным, что мог просто мерещиться, если бы Л’ла’ар’ассан’сэен точно не знал, что он должен быть. Опасности и ловушек он тоже не чувствовал и сомневался, что Л"иэт’тэа’та’э и впрямь удалось бы что-нибудь спрятать от его восприятия. И все же последние ступеньки Л’ла’ар’ассан’сэен преодолел на редкость неторопливо.

Раскаленный воздух на вершине взлетной площадки обжигал сквозь все слои одежды, давил и туманил разум. Далливану это место встречи не нравилось категорически, и он недоумевал, что же должно быть в голове у того, кто его выбрал. Впрочем, Каммэ определенно чувствовал себя превосходно: он привольно развалился на крупном камне, изрезанном следами когтей, и напоминал крупную черную гадюку, нежащуюся на солнце. То и дело Каммэ поднимал голову, тщательно принюхивался и даже, как показалось Далливану, пробовал воздух на вкус, как это делают змеи, и возвращался в исходное положение, пряча от яркого света чувствительные глаза. Как успел выяснить посол, на свету дейм видели просто отвратительно, но это почему-то совершенно не мешало им ориентироваться в пространстве.

— С-скоро, — довольно протянул Каммэ, нарушая молчание, в котором они пребывали с того самого мгновения, как поднялись на площадку. Далливан кивнул, принимая информацию к сведению: сам он даже не рассчитывал заметить приближение дейм, хотя и хотел бы узнать, как это определил Каммэ. Но вероятность того, что резидент расскажет хоть что-то, была крайне мала. Далливан не раз задавался вопросом, как же Самместу удалось вытащить из этого создания настолько много. И что он такого сделал, что до сих пор, вспоминая старого посла, Каммэ использовал уважительное «а’сэйе».

Далливану показалось, что краем глаза он заметил какую-то тень на лестнице, ведущей на площадку. Он замер, напряженно всматриваясь и надеясь, что все-таки не моргнет в самый неподходящий момент, и увидел: размытая тень, взметнувшаяся пыль, и вот уже на площадке появился третий участник их маленькой встречи. Темные многослойные одежды скрадывали фигуру, нижнюю часть лица закрывала тканевая маска, которая являлась неизменным атрибутом уличной одежды дейм. Металлический рисунок на ней складывался в нечто, что при должном воображении можно было принять за когтистую лапу. Гость несколько секунд оставался неподвижным, будто давал себя рассмотреть, а потом откинул назад капюшон и отстегнул маску, позволяя увидеть свое лицо. Кажется, это означало отсутствие намерения нападать немедленно. Но Далливан предпочел бы, чтобы тот оставил на краю площадки хотя бы пару длинных клинков, что дейм носил на виду — это однозначно являлось бы мирным знаком.

Посол помнил, как Каммэ, характеризуя того, с кем им предстояло встретиться, назвал его «полукровкой», и сейчас невольно пристально рассматривал лицо гостя, сравнивая его то с манш'рин, на которых насмотрелся на балу, то с Каммэ, то с самим собой. С некоторым удивлением Далливан осознал, что если раньше все дейм казались ему на одно лицо, то сейчас он видел некоторую разницу. Во всяком случае, тот, кто стоял перед ним, совершенно не был похож на тех, кого ему довелось видеть раньше, но при этом сомнений в принадлежности их к одному народу не возникало. И ничего такого, что могло бы заставить предположить, что где-то в родне их гостя затесались люди. Возможно, говоря «полукровка», Каммэ имел в виду нечто совершенно иное.

— Знакомьтесь, сэйе, — Каммэ позволил им всласть наиграться в гляделки, прежде чем снова заговорил, — перед вами кири Л’ла’ар’ассан’сэен, — слово перекатывалось на языке будто ворох сухих снежинок. Далливану оно казалось искаженным эхом.

— Ларсен? — с некоторой заминкой повторил он, практически сразу понимая, что произносит совершенно не то, что слышал только что.

— Ла-ар-сен, — Каммэ тихо рассмеялся, — пожалуй, по-вашему так и будет. Ларсен, — повторил он еще раз, будто произнесение этого слова доставляло ему необыкновенное удовольствие.

— Л"иэт’тэа’та’э, напомни, почему я не должен тебя убивать? — Далливан вздрогнул, услышав голос: он на мгновение забыл, что на площадке был кто-то третий. Ларсен странно растягивал слова, будто пытался вставить между ними больше звуков, чем требовалось.

— Без меня — не договоритесь, — Каммэ заговорил привычным сухим тоном и наконец-то стек со своего камня, устраиваясь напротив Ларсена прямо на камнях площадки. Мгновение помедлив, Далливан последовал его примеру.

— Мы целим в одну мишень. — Ларсен уселся на камни так, что их глаза оказались на одном уровне. Далливан на мгновение задержал на них взгляд, но тут же отвел в сторону: глаза Ларсена казались подернутыми какой-то белесой пленкой, расширенный зрачок не позволял разобрать цвет радужки, а от общего впечатления взгляда «сквозь» и вовсе хотелось передернуть плечами. Каммэ выглядел намного более привычным образом. Во всяком случае, с глазами у него все было в порядке — насколько мог судить Далливан.

— Возможно, — посол сдержанно кивнул, прокручивая в голове то, что успел узнать от Каммэ про этого Ларсена.

— Так что это за группировка? Им можно доверять? — Далливан уже успел несколько раз пожалеть о своих легкомысленных словах, но отказываться от них не собирался. Или, во всяком случае, хотел вначале все взвесить.

— Доверять никому нельзя, — Каммэ фыркнул, будто посол сказал совершеннейшую глупость, — но их можно использовать. Если конечная цель и не совпадает, то промежуточные могут оказаться очень близко.

— И что же это за конечная цель? — Далливан чувствовал, что резидент словно избегал какой-то темы, ходил вокруг да около, не желая говорить.

— Сами спросите, сэйе, но не думаю, что вам ответят. Никто не раскроет ладонь сильнее, чем требуется. Но и вас не спросят слишком о многом. Или вы готовы рассказать… все? — Каммэ рассматривал его с каким-то болезненным любопытством.

— Нет, — Далливан покачал головой: он почувствовал — здесь не обойдешься словами об Иерархии, все — это значит все. Не больше и не меньше.

— Тогда не требуйте от других больше, чем готовы им дать. Они пойдут до конца, это все, что необходимо знать. Насколько это заслуживает доверия…

— Как… высоко вы целитесь? — разговаривать в подобной манере для Далливана было непросто, но игра велась по правилам, и их требовалось соблюдать. Прямота — вопрос доверия, чем больше доверие, тем сильнее касание и выше опасность. Эту фразу Каммэ посол не очень хорошо понял, но решил просто принять к сведению. Почему-то ему показалось, что тот говорил о какой-то вполне конкретной опасности.

— До Фаэн нам не дотянуться, но если найти подходящую стрелу — Лотеа падет, — Ларсен ответил не сразу, Далливану подумалось, что тому тоже тяжело подбирать слова. Нелюбовь к хождению по кругу или просто недостаточное знание языка? Насколько он знал, словом «Фаэн» дейм называли солнце. Можно было догадаться, что так витиевато Ларсен обозначил Императора, но кого он мог назвать Золотой Луной? Далливан задумался, пытаясь разом вспомнить все, что знал о второй луне их мира. В Иерархии ее иногда называли Оберегающей, но в Империи дело могло обстоять совершенно иначе. Он искоса глянул на Каммэ, ища подсказку — тот, несомненно, понял, о ком же идет речь — но Каммэ лишь едва заметно кивнул, вероятно, подтверждая, что цель более чем достойная.

— Этого будет достаточно?

— Это будет началом, — Ларсен едва заметно улыбнулся.

— Началом чего?

— Хаоса, — Каммэ нарушил молчание, заговорил медленно и размеренно, чуть подавшись вперед, — возможно, а возможно и нет. Одна скрепа из пяти не даст того, что ты хочешь.

— Если Лотеа погаснет, Фир рухнет на головы всем, кто не успеет убраться подальше. И тогда… может не удержаться даже Фаэн.

— Ты этого не увидишь.

Л"иэт’тэа’та’э приблизился, переходя допустимую границу. Но опасности Л’ла’ар’ассан’сэен не ощущал, лишь жадное игривое любопытство с терпким запахом крови и скрипучих песков. Л"иэт’тэа’та’э предвкушал смерть и если сожалел, то лишь о том, что его не будет рядом, чтобы насладиться видом крови.

— Не понимаешь? — ощущение превосходства, танцующей вокруг реальности и ее ужасающей пустоты. Круговерть вечного движения, которое застыло, вместо того, чтобы наконец-то рухнуть в бездну. Л"иэт’тэа’та’э не чувствовал, не видел, как бы ни хотел — слишком далеко от них и слишком близко к этим странным созданиям, так отчаянно цепляющимся за собственные жизни.

— Не хочу, — реальность шевельнулась, гулкое марево вокруг словно сжалось, вливаясь сыпучим песком в уши, заставляя кровь быстрее нестись по жилам. Опасно. Завораживающе красиво, но ужасно скоротечно.

— Я не выбирал пустоты. И этого более чем достаточно, — марево рассыпалось, опадая колкими сухими снежинками. Белое и черное, перечеркнувшее алое, что ему не дано было видеть.

Далливан увидел только, как два силуэта чуть смазались, начав какое-то движение, самым краешком глаза он будто снова видел искры: алые, белые и черные, что на мгновение столкнулись, зашипели и исчезли. Слова, едва достигающие слуха, и снова отвратительное чувство того, что совсем рядом с ним проходит нечто важное, но он его не может не только понять, но и разглядеть. Да и вообще не уверен, что ему не померещилось — сколько оно длилось: один удар сердца или меньше?

— Что ты скажешь? — Ларсен выглядел также, как в начале разговора, и Далливан практически уверился в том, что ему померещилось.

— Я тебя услышал. Пока этого достаточно.

* * *

После столь длительного пребывания на солнце Далливану хотелось только одного — сунуть гудящую голову в холодную воду и оставить там, пока мысли не прояснятся. Но вместо этого приходилось заниматься делами. Он обдумывал состоявшийся разговор и надеялся, что в ближайшее время все-таки увидит Каммэ, который ухитрился практически раствориться где-то в переулках, стоило им немного углубиться в город.

Впрочем, к этому разговору тоже стоило подготовиться, и теперь Далливан опять перебирал записки Самместа, пытаясь отыскать там хоть какую-то информацию о лунах и представлениях дейм о них. Единственная информация, которую ему удалось почерпнуть, заключалась в том, что «Фир» дейм называют Белую Луну — самую ближнюю из всех. Но как это было связано с разговором, а главное, зачем этот самый Фир куда-то обрушивать, оставалось за гранью его понимания.

Каммэ против обыкновения появился вскоре после полуночи. Золотая Луна как раз начала свой путь по небу и ярко светила во все окна посольства Иерархии.

— Любуетесь? — Каммэ остановился у стены, разглядывая одну из гравюр.

— Что означает Золотая Луна? — Далливан обернулся. В кабинете было недостаточно света, чтобы как следует рассмотреть лицо Каммэ, но он уже начал привыкать к этим разговорам, полным теней и недомолвок. Как он убедился — даже под ярким солнцем их было не меньше.

— Лотеа… Крадущая сны, пастырь и палач, — Каммэ все также пристально рассматривал гравюру, будто искал там нечто невероятно важное для себя, — скажите, сэйе, что рассказывают о лунах ваши сказки?

— Сказки? — Далливан удивленно посмотрел на Каммэ: более странного вопроса он еще не слышал. — У нас говорят, что Белая Луна — Рука Исцеляющая, Золотая — Оберегающая, а Пламенная — Карающая. И она появляется только если действительно нужна.

— Вот как, — Каммэ наконец-то оторвался от гравюры и сделал несколько шагов к Далливану, — тогда не буду мучить вас старыми историями. У нас считается, что Лотеа приносит бессонницу. Крадет сны. Поэтому Золотая Луна — это Тень. И если… Ларсен до нее доберется, это и впрямь многое изменит.

— Почему вы находите это имя таким забавным? — Далливан прекрасно понимал, что спрашивать следовало совсем об ином, но не смог удержать любопытство.

— Это действительно очень смешно. Видите ли, сэйе, наш общий друг вполне мог бы зваться а’даэ, если бы нити распределились иначе. И он, вероятно, думает, что это все-таки соответствует действительности. Но он всего лишь… Ларсен. И ничего больше. Напоминать ему об этом — действительно забавно.

— Вы жестоки, — Далливан чуть нахмурился, но удивления от того, что Каммэ находит приятным тревожить чужие раны, не испытал: в этом он и на собственной шкуре убедился, — он э-э-э бастард? Вы назвали его полукровкой…, — обращение "а'даэ", использованное Каммэ, говорило о том, что Ларсен мог бы возглавить какой-то клан, быть манш'рин, но вот какой — этого Далливан не мог понять.

— Что? — Каммэ нахмурился, пытаясь осознать незнакомое слово. — Поясните.

— Ну рожденный вне официального брака, — Далливан пожал плечами, не понимая, почему такое простое слово вызвало столько затруднений.

— Нет, что вы, — Каммэ выглядел по-настоящему шокированным, будто Далливан сказал нечто настолько невероятное, что пошатнуло резиденту картину мира, — у его матери был внешний договор. Она из Глассиар-арон.

— Не слышал, — Далливан нахмурился: все-таки арон он выучил наизусть, и Глассиара среди них не было.

— Глассиар-арон не существует больше, — Каммэ качнул головой, — так же, как и Рагал-арон. Север достался Империи слишком дорогой ценой.

— Так он… из северных? — это было новостью. Далливан слышал только об одном из них: даэ Кацат, Воля Императора, хотя в записях Самместа не было названия клана, к которому тот принадлежал. Правда, на Кацата Ларсен не был похож совершенно.

— Да, их мало, но они все еще живы, — Каммэ произнес это так, будто сей факт приводил его в недоумение.

— Вот как, — Далливан потер пальцами переносицу, возвращаясь мыслями к тому, ради чего весь этот разговор начался, — так что даст смерть Тени?

— Это пошатнет равновесие больше, чем смерть любой другой Длани. Владыке некем ее заменить.

— А… Фир? — Далливан никак не мог понять, что такого может быть в одной женщине, чтобы ее смерть могла породить хаос.

— Белая Луна и… нет, — Каммэ вдруг решительно качнул головой, — это дело северян, и нам не стоит вникать в него слишком уж глубоко. Довольно с вас будет и Золотой.

— Вы полагаете, что у них может получиться? — посол подавил рвущиеся наружу вопросы: он уже научился определять, когда Каммэ бесполезно о чем-то расспрашивать — тот говорил ровно столько, сколько хотел, и ни слова больше.

— С вашими клинками им не потребуется больше одного удара. Этого будет вполне достаточно.

* * *

За ярким светом Лотеа свечение Фира практически терялось. Но когда Л’ла’ар’ассан’сэен смотрел на него, белый свет казался намного ярче и ближе золотого, который его глаза не могли различить. Когда-то давно он слышал старую сказку о том, как Крадущая сны, желая лишить всех надежды и возможности следовать своей дорогой, собрала светлячков и заперла их в большой фонарь, который носила на поясе. Светлячки бились в стенки, рвались вниз, но золотая цепь держала их слишком прочно. Когда-то ему думалось: неужели ни у кого не хватило смелости перерубить цепь? Теперь все это казалось глупыми старыми сказками. Но кто бы мог подумать, что именно у него будет шанс сломать другую цепь — ту, что все эти годы сдерживала надежду Севера, его первого и последнего короля?

Примечания:

Литте Каммэ от Ашеоры

https://pp.userapi.com/c847219/v847219597/dfbb5/vjnqDXsRauM.jpg

Месяц К'шар, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн'Чоль (423 г. Р.Э.)

Каммэ чутко принюхался, плавно перекатился с пяток на носки и высунул кончик языка, будто хотел попробовать воздух еще и на вкус. Воздух ему не нравился. Вокруг разливалось колкое, едва уловимое ощущение опасности, источник которой он никак не мог определить. Чувство неопределенности и риска было приятным, словно касание против шерсти, оно дразнило, раззадоривало и заставляло сердце биться чаще. Вот только Каммэ никак не мог решить, следует ли ему проявить осторожность или все-таки позволить опасному чувству вести себя. Он не планировал умирать настолько рано. Именно эта неопределенность уже два десятка тактов держала его на пороге собственного дома. Каммэ прищурился, запрокидывая голову назад. Лунный свет скользил по краю крыши ровным, неискаженным потоком, но все же тени на окнах казались ему излишне густыми. Интуиция подсказывала, что вряд ли он застанет иную картину, даже если вернется на следующий день, а значит, не следовало испытывать чье-то терпение. К тому же… слишком любопытно. Как и всегда, это определило его выбор. Ладонь в черной жесткой перчатке легла на дверную ручку, повернула, нахально задевая замеченную в последний момент сигнальную сеть.

Внутри дома чувство опасности накрыло Каммэ с головой. Непередаваемое ощущение смыкающихся клыков и отрезанного пути к отступлению. Ловушка захлопнулась, стянулась ловчей сетью невидимых пут, заставляя замереть на месте, как неосторожную бабочку, пойманную цветком-мухоловкой. Каммэ медленно, с наслаждением втянул носом воздух, наконец-то различая в нем посторонний аромат: охотник выбрался из своего убежища, решив, что добыча достаточно скована и не будет сопротивляться. Он улавливал осторожное движение на самой периферии своего восприятия, но вслушивался, ощущал его все плотнее, ловя ритм чужого сердца и сладкую пульсацию крови. Чужое хищное предвкушение и ласковый холодок стали.

— Какое занимательное чувство. Правда, мне всегда казалось, что шангардовской мухоловке положено быть… крупнее, а, даэ Шаг’ё? — попыток повернуться и проверить свою догадку Каммэ не делал: слишком уж многообещающим было скольжением тени по телу. Слишком предвкушающим. Он практически различал ее едва слышный шепот: повод, дай мне только повод… За беззвучной просьбой вполне отчетливо чувствовался холод раскрывающейся бездны. Он будто снова смотрел в темные воды подземных озер юга. Жар снаружи и обжигающий холод внутри.

— Тебе хватит, — против ожидания голос раздался не из-за спины. Прямо перед ним сгустилась тень, а потом раскрылась изящным цветком, выпуская на волю его собеседника. Каммэ показалось, что лепестки его, будто стремятся продлить прикосновение к живому, отступают, но очень уж неохотно.

— А может быть, и не только мне, — демонстрацию он оценить успел, также как заметить то, что Шаг’ё она далась не так просто, как тому хотелось бы. Тень всегда была сговорчива ровно до того момента, как изыскивала способ тебя сожрать. Впрочем, это в той же степени относилось ко всем восточникам.

Ответа не последовало, если не считать таковым усилившееся напряжение нитей, заставивших его запрокинуть голову назад, и выворачивающее руки под весьма неприятным даже для дейм углом. Но все-таки Каммэ находился в своем доме. Он осторожно ощупывал пространство, пытаясь понять, насколько же далеко протянулись щупальца тени. Литте никогда не был особенно силен, но это лишь пробуждало дополнительную осторожность и способствовало поиску неожиданных вариантов.

— Ты втравливаешь Л’ла’ар’ассан’сэен в свои игры с людьми.

— А по-моему, это даэ Ларсен втягивает нас всех в свою авантюру, — Каммэ наконец-то нащупал неповрежденный контур защиты дома и потянул за него. По потолку пробежала едва заметная глазу алая рябь символов. Нити ловушки поблекли и ощутимо завибрировали: им приходилось черпать намного больше энергии для того, чтобы оставаться в стабильном состоянии. Каммэ, пользуясь моментом, дернул одно из острых колец на пальцах и тут же почувствовал горячую струйку крови, побежавшую по рукам. Все дейм чрезвычайно осторожно относились к крови, стараясь не проливать ни капли, и только южане ранились легко и охотно, обращая в силу видимость слабости. Собственно, в этом и лежал корень того, почему все остальные стремились ран избежать. Частички крови распространяли сладкий пряный аромат, дурманили, собирались вместе и обращались острейшим лезвием. Каммэ шевельнул пальцами, направляя его на и без того нестабильные нити. Мгновение, и он спокойно отступил в сторону, следуя узкой тропинке в переплетении теней, очертанной цепочкой алых символов. Разбираться с вышедшей из-под контроля ловушкой он целиком предоставил Шаг’ё.

— Даэ Ларсен? — Шаг’ё даже обернулся. Неподатливые жгуты теневой энергии за его спиной постепенно успокаивались, становясь просто частью теней в комнате. Каммэ прислушался к интонациям и улыбнулся сам себе, понимая, что утаить свое новое прозвище у Ларсена просто нет шансов. Жаль, что пользоваться этой шуткой предстоит совсем недолго.

— Не требует от тебя звать его… так? — вести диалог, устроившись в кресле, намного удобнее, чем повиснув в теневых путах между полом и потолком. Каммэ неторопливо вел пальцами по острым краям подлокотников. Одно движение — и в его руках весьма опасное оружие.

— Не рискует, — Шаг’ё придирчиво осмотрел второе кресло, украшенный рельефом с чертополохами край стола и уселся на подоконник, отгородившись легким теневым щитом от острой оконной решетки. Каммэ опустил веки, соглашаясь с тем, что при всех амбициях Ларсена намекать на равное положение с кем-то вроде Шаг’ё было бы слишком опрометчиво. Пусть последний и позволял поддерживать иллюзию этого равенства. — Люди. В плане их не было.

— У вас был какой-то план? — издевательски протянул Каммэ, изображая задумчивость. Возможно, Ларсен его в свои планы и не посвящал, но если бы в его голове имелось хоть что-то стоящее, то он никогда не прибег бы к помощи… людей.

— Дела гайтари — это дела гайтари, — тень всколыхнулась, снова пытаясь затянуть помещение вязкой серой пеленой, отгородить его от всего остального мира.

— Ты отступишь? — Каммэ внутренне подобрался, ожидая ответа. Если Ларсен лишится поддержки Шаг’ё уже на этом этапе, то Литте глубоко сомневался в том, что из его авантюры выйдет хоть что-то стоящее. Да половина тех, кто утверждает, что идет с ним, растворится, как пыль, если подумает, что с ними нет поддержки хотя бы одного арон. Глупцы. Как будто эта поддержка была у них сейчас. Каммэ вообще не был уверен в том, что манш’рин Шангард знает, во что ввязался ее сын.

— Нет, — пелена растворилась, как будто ее и не было, но тени лишь стали глубже и отчетливее, наполняясь силой. Решимость и готовность.

— Вы умрете. Все, — смешно было допустить иную вероятность. И если Ларсен мог на что-то надеяться, что Шаг’ё никогда не позволил бы себе оказаться настолько слепым.

— Все, что необходимо — успеем, — множество теней скользили по стенам, сплетались, рождая причудливый узор, но на этот раз от них не ощущалось ни опасности, ни предвкушения. Спокойное биение пульса. Обреченность? — О’хаэ услышит — этого будет более чем достаточно, — Шаг’ё словно почувствовал его недоумение, так же, как и Ларсен несколькими днями ранее. Каммэ сосредоточился, не позволяя эмоциям снова выскользнуть на поверхность, но все же эта… готовность чрезвычайно занимала его. Разобраться в ней казалось не менее занятным, чем когда-то в странных мыслях этих новых для них всех существ — людей.

— Манш’рин знает? — если Шаг’ё и был готов умереть за то, чтобы быть услышанным, то означало ли это, что Шангард хотят сказать трону именно это?

— Конечно, — впервые за весь разговор Шаг’ё позволил себе проявить внешнюю эмоцию — он улыбнулся, — можешь считать это позицией Шангард, если хочешь.

Каммэ на мгновение прикрыл глаза — на степень его восприятия окружающего пространства это все равно никак не влияло. Возможно, те глупцы не были глупцами настолько, как ему думалось.

— А Ларсен?

— Нет. Наши слова различаются.

— Ты не думаешь, что?.. — Каммэ замер, вслушиваясь в дрожание крови, мельчайшие изменения, по которым можно прочесть намерения, отличить ложь от правды.

— Манш’рин полагает, что о’хаэ пора снова взглянуть на Север. Запад не стоит настолько пристального внимания.

Слова прозвучали. Каммэ казалось, что они все еще висят в воздухе, оставляя после себя удивительное пряное послевкусие. Множество картинок вертелись перед его внутренним взором, то соединяясь, то снова распадаясь на мельчайшие фрагменты, пока наконец не явили цельное полотно. Жаль, что не было никого, кто мог бы оценить его вместе с ним.

— Лотеа испепелит вас раньше, чем вы осмелитесь вымолвить хоть слово. Если только… — пришедшая ему в голову идея казалась странной только в первое мгновение, а потом еще один фрагмент надежно впаялся в общую систему, и Каммэ позволил себе улыбнуться, ощущая, что уже остался один. Полотно выходило еще более занимательным, чем ему показалось на первый взгляд. И теперь он точно знал, почему Ларсена так не волновал способ проникновения во дворец. Каммэ полагал, что тот слишком уверен в собственных способностях, но если им и правда удалось найти достаточно плотную тень, то… слишком многое становилось простым и очевидным.

Он медленно обвел пальцами один из цветков чертополоха, украшающий стол. На Востоке не было единства: впервые за много лет Шангарды подали голос, скорее всего, недовольные усилением Вельде. Слишком привыкли к вольнице, воцарившейся после смерти о’эйтеа Феримед. Каммэ надавил на шип, любуясь тем, как по цветку скользит маленькая капелька крови, он протянул ее вниз, соединяя одному ему понятные точки. Значит, Север, Шангард и… наследник Кэль? Это будет намного интереснее, чем ему представлялось вначале. Палец замер, завершая фигуру треугольника, а потом медленно провел от одной из точек линию вбок. Люди. Они вечно забывают о них. Каммэ улыбнулся широко и предвкушающе, на мгновение ему показалось, что ноздрей снова касается запах крови. Прожив бок о бок с людьми больше четырех сотен оборотов, дейм так и не научились включать их в свои игры. Краткие, быстрые, как мотыльки, люди напоминали сверкающие точки за уголком глаза, соринки, изредка попадающиеся между вращающимися колесами. Никто не принимает их всерьез. Никто не смотрит слишком уж пристально. Почти никто. Это было все равно, что стоять на самом краю обрыва и чувствовать, как камни выворачиваются из-под ног. Приближение неотвратимости падения. Каммэ всегда завораживало это ощущение, но сейчас вместе с ним насладиться им могли многие и многие. Глупцы. Думая укрепить свод, вы лишь обрушите его в бездну. А я с удовольствием посмотрю на то, как вы попытаетесь станцевать на обломках вместо того, чтобы просто насладиться полетом. Но все же… все могло еще сорваться. Пусть Шаг’ё и верил в плотность укрывающей их тени, Каммэ в этом противостоянии ставил на лунный свет. Впрочем, это лишь означало, что сработает другой план. Хотят они того или нет, но в этот раз даже Лотеа сыграет в его игру. Одно это стоило любой цены.

* * *

Капля чернил сорвалась с кончика пера и бесшумно ударилась о лист бумаги, оставляя уродливую кляксу прямо поверх обращения к глубокоуважаемому Девятому Иерарху Тан. Далливан тихо выругался, скомкал испорченный лист и бросил его в камин. На углях уже тлел с десяток его предшественников. Посол подвинул к себе чистый и бездумно уставился на него, на этот раз предусмотрительно отложив перо в сторону.

Ни в одном отчете, отправленном им в Иерархию за последние недели, неважно, был это открытый текст или зашифрованное послание, не говорилось ни слова о Ларсене и предложении Каммэ. И сейчас нужные слова снова не желали ложиться на бумагу. Далливан отчаянно нуждался в совете, хоть в чьих-нибудь словах, которые помогли бы ему принять решение, но страшился их услышать. Один раз он уже отправил просьбу о помощи и получил в ответ приговор. Что ему могут прислать сейчас?

Таю резко оттолкнулся от стола, так что ножки его стула со скрипом проехались по паркету, наверняка оставляя уродливые царапины, и подошел к окну. Улица, как и всегда днем, казалась совершенно пустынной. Он прижался лбом к холодному стеклу, сощурился от слишком яркого солнца, но упрямо смотрел, сам не зная, что же хочет увидеть в залитом бело-голубым светом городе. Лето уже перевалило за свою половину и плавно двигалось к закату. Каммэ говорил, что совсем скоро солнце перестанет приносить обжигающее тепло, и самой горячей в городе останется земля. Осень же не принесет привычных дождей — только холодные ночи и стремительно сокращающиеся дни. А там ему останется пережить зиму и все закончится. Вместе с ломающимся озерным льдом и дымком над горами. Полгода. Уже практически полгода непрекращающегося безумия. А ему казалось, что прошла целая вечность. Далливан прикрыл глаза, пытаясь вспомнить — а как же было там, до того, как все это началось. Но там, под сомкнутыми веками, было все то же небо, странного красноватого оттенка, да город из черного и белого камня с хаотично торчащими то там, то здесь колоннами из прозрачного материала, напоминающего стекло, но стеклом не являющегося. И он сам, совершенно не вписывающийся в этот мир своим темно-зеленым камзолом и ало-золотой гербовой птицей. Далливан вообще не видел здесь птиц: если в небесах Империи мелькала какая-то точка, то, скорее всего, то был летящий где-то вдалеке верховой ящер. Он бездумно погладил вышитый на груди герб. Отец рассказывал, что когда-то в лапах птицы было копье, но теперь она сжимала лишь виноградную лозу. Совершенно неподходящая вещь в землях Империи. Как и он сам.

Далливан отошел от окна, возвращаясь к столу, и снова взялся за перо. Стоило все же написать этот проклятый отчет, потянуть время и дождаться инструкций Канцелярии. Наблюдать. Не вестись на провокации. Он был практически уверен, что снова прочтет эти строки, так же, как когда впервые сообщил о предложении Каммэ еще перед Весенним походом. На большее он все равно не способен. Далливан с силой сжал переносицу, будто пытался прогнать этим жестом зарождающуюся мигрень. Или избавиться от кружащихся в голове мыслей. Все, кого он встречал здесь, смотрели на него, как на какую-то нелепую странность, случайно проникшую в отлаженную систему ошибку. И Саммест, который дважды переспросил его имя, прежде чем смирился с тем, что принадлежит оно Далливану, а не кому-то другому, и Каммэ, при первой встречи не постеснявшийся сделать вокруг него целый круг почета и до сих пор то и дело забывавший о любых уважительных обращениях, и даже Сиррат, смотревший на него так, как будто ожидал, что в комнату сейчас войдет настоящий посол Иерархии и разъяснит, что же тут творится.

Впрочем, Далливан и сам готов был с ними в чем-то согласиться: скажи ему кто хотя бы год назад, что следующее лето он проведет в посольстве Святой Иерархии в Империи, он счел бы этого человека форменным безумцем.

Это было очень тревожное лето. Далливан, тогда еще просто Энрах Таю, только вернулся домой, сверкая новенькими знаками младшего иерарха и смутными мечтами уехать в столицу, где, несомненно, кипела настоящая жизнь, в отличие от сонного Энра. Сейчас же отчетливо вспомнился непривычно рассеянный отец, приглушенные разговоры вполголоса и хлопающие двери. Постоянно кто-то приходил и уходил, из-за неплотно закрытых дверей доносились чужие голоса, но двери редко пропускали лишние звуки. Тогда все это казалось совершенно неважным. Намного сильнее жгла обида и резкие слова отца: «Посидите-ка дома и не лезьте туда, куда вас не просят». За время, проведенное в семинарии, Таю уже и забыл, насколько категоричен бывал Энрах Саю Далливан. Сейчас это казалось… не стоящим внимания. А тогда он тайком писал письмо-прошение в Канцелярию Иерархов, даже приврал, что благословенный, а потом обмирал от страха, когда пришлось проходить проверку. Вот только написанные в запале и обиде слова внезапно оказались истиной. Руководству семинарии даже выговор сделали за то, что пропустили. Отчетливо вспоминался белый как полотно отец, все повторявший, что среди Энрахов уже четыре сотни лет благословенных не было. Тогда Таю показалось, что это от неожиданности и радости. И снова голоса и хлопающие двери.

Ему казалось — вот теперь-то должно уже что-то измениться, хоть чем-то он выделился в своей обширной и разветвленной семье. Грезилось, что сможет заработать себе настоящее третье имя — не как отец за бесплатные поставки риса в очередной раз сожженный войной Сиа и голодающий после неурожая Тар, а за что-нибудь действительно значительное. Зваться «дарующим» ему казалось совершенно неподходяще, а теперь Таю казалось, что он не достоин и этого имени. Что ему удавалось дарить, кроме неприятностей?

Но тогда ничего так и не изменилось. Лишь однажды он увидел, как в дверях отцовского кабинета мелькнула алая мантия Высшего Иерарха, но как ни силился — даже подслушать ничего толком не смог, кроме неразборчивого «…продержаться еще немного…» и «эмбарго вам не простят». А еще через месяц его все-таки вызвали в столицу.

Правда оказалась совершенно непохожей на его ожидания: младших иерархов в Канцелярии хватало, а Канцелярия Девятого Иерарха, занимавшаяся внешними связями, и вовсе не пользовалась популярностью. Какие внешние связи, когда последнее дипломатическое ведомство в Та’ларнском союзе закрылось еще пятнадцать лет назад, когда союз окончательно присоединился к Иерархии? А отношениями с Империей в большей степени заведовал Третий Иерарх, курировавший внешнюю торговлю. Таю тогда изрядно удивился, узнав в нем человека, приходившего к отцу.

Вспомнилась последняя встреча с отцом — Таю тогда как раз завершил последние Очищающие Круги перед отправкой в Империю и никак не ожидал увидеть старшего Энрах в столичном доме семьи. Энрах Саю Далливан вообще чрезвычайно редко покидал Энр, предпочитая принимать всех в своем поместье. А тут приехал в нелюбимую столицу. Впрочем, говорили они тогда мало — отец практически все время пропадал в Канцелярии, ездил еще куда-то и выглядел изрядно постаревшим. Только напоследок попросил быть осторожнее и продержаться и смотрел так странно, будто прощался. В память отчетливо врезались слова, последние, что услышал, прежде чем захлопнулась дверь кареты: «Да какой из него посол… надеюсь, глупостей хоть не наделает». Он не видел, к кому обращался отец, и не слышал, на какой вопрос отвечал, но слова звучали в ушах, будто сказаны были только вчера.

Никто никогда не ждал от него чего-то стоящего. А может быть, он сам был в этом виноват, постоянно перекладывая ответственность на кого-то другого? Ожидая подсказки в моменты, когда нужно принять решение? Даже Сиррату пришлось принять решение за него. А сейчас он снова хотел этого — переложить ответственность на кого-то и… просто ждать.

— Островной поход? — переспросил Далливан, вертя в руках неудобный кинжал и пытаясь соотнести военную кампанию, закончившуюся еще до того, как он родился, посла Самместа и хищную вороненую сталь. А заодно отвлечься от того, что должно было случиться совсем скоро.

— А вы не знаете? — Сиррат, кажется, и сам был рад поговорить о чем-нибудь постороннем, — ваш предшественник получил свое третье имя после подписания соглашения с Озерными островами. Я сам в той кампании не участвовал, но кое-что мне рассказывали. Так что, трофей этот точно оттуда и, будьте уверены, совершенно заслуженный.

Вряд ли Саммест хоть раз ждал, что кто-то примет решение за него. Далливан подвинул чернильницу поближе, обмакнул в нее перо, подновляя засохшие чернила, и вывел первую строку письма.

423 г. Р.Э., Святая Иерархия Тан

Нити кружились вокруг. Они всегда были рядом — за уголком глаза. Саммест с трудом помнил время, когда это было иначе, когда приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы нащупать путь, или вовсе ждать случайных озарений. Нити казались спокойными, но все-таки он испытывал тревогу. Что-то ускользало от внимания, заставляя раз за разом перебирать все последние события, в мельчайших деталях восстанавливая в памяти каждый шаг и каждое сказанное слово.

Фалве Ию не любил темноту, пусть и не испытывал страха ни перед таящейся в ней неизвестностью, ни перед неверными шелестящими тенями и искаженными силуэтами. Он никому не говорил о том, что даже в сумерках видит не дальше расстояния вытянутой руки.

Ию осторожно прикрыл за собой дверь, сменяя полумрак коридора на ярко освещенный кабинет. Аю всегда зажигал намного больше светильников, чем требовалось человеку, способному стрелять по отблеску лун в доспешных щитках. Он сидел за столом, а устремленный в одну точку взгляд ясно говорил, что будущее для него сейчас намного ближе, чем окружающий мир. Ию устроился в кресле, привычно приготовившись ждать столько времени, сколько Аю потребуется, чтобы решить очередную задачку. Когда-то давно он боялся, что однажды ожидание может слишком затянуться. Что узор возможностей, о котором рассказывал Аю, окажется более притягательным, чем их реальное воплощение. Но его друг никогда не умел оставаться сторонним наблюдателем.

Время тянулось неторопливо, остывал уже дважды разлитый по чашкам чай, а тени за окнами становились все гуще и темнее. Ию с точностью до секунды мог назвать момент, когда раздумье Аю сменилось озарением: зрачки резко сузились, будто разом вобрав в себя весь свет ламп, отчего выражение лица неуловимо изменилось, приобретая оттенок хищного предвкушения.

— Ты что-то задумал, — если бы Ию когда-либо делал ставки, эта точно оказалась бы выигрышной.

— Ты слишком плохо обо мне думаешь, — Аю придвинул к себе чайную чашку, принюхался и с видимым удовольствием сделал большой глоток. Ию с трудом подавил улыбку: он всегда забывал, что Аю пьет чай исключительно без сахара и сыпал оного одинаково в обе чашки.

— Я тебя знаю уже… — он на мгновение задумался, подсчитывая в уме, — без малого сорок лет. Но все еще наивно надеюсь на твою благоразумность.

— Я всегда благоразумен и осторожен.

— Аю! — Ию с искренним возмущением посмотрел на друга, мгновенно припоминая не менее десятка примеров этой самой «благоразумности и осторожности».

— Что? — Аю напустил на себя настолько невинный вид, что Ию не поверил ему, даже если бы видел первый раз в жизни.

— Авантюрист, — мрачно заключил он, — с тебя еще даже наблюдение не сняли!

— Ты же всерьез не думаешь, что я позволю безнаказанно себя травить? Это раз. И ничего такого, что насторожило бы нашего уважаемого Третьего Иерарха, делать не планировал. Это два. А про авантюры вообще не тебе говорить, я, в отличие от некоторых, на деймское командование с мечом наголо не бросался¹. Это три.

— Оно случайно получилось. Сколько напоминать-то можно? — Ию возвел глаза к потолку, изучая хитрую лепнину, которая, если присмотреться внимательнее, складывалась в картинки весьма… фривольного толка. У Фаах Аю старшего было очень специфическое чувство юмора. — И не отклоняйся от темы. Я знаю, что Третий проявляет к тебе повышенное внимание. Но тут дело не только в нем, — Ию нахмурился, ловя за хвост ускользающую мысль. Что-то в словах Аю его зацепило. Какая-то шероховатость, неправильность. Или что-то было сказано раньше, а сейчас он лишь напомнил об этом?

— Полагаю, Второй тоже весьма… заинтересован? — Аю оперся головой о спинку своего кресла, бездумно водя кончиком пера по губам.

— Аю, почему ты решил, что это был именно куару? — неясная мысль наконец-то обрела четкость.

— Это же очевидно, — Аю удивленно на него посмотрел, — вода от него мутнеет и преломляется в хрустале… особый блеск. Его невозможно перепутать. Странно, что так очевидно…

— Не очевидно, — Ию медленно покачал головой. — Сколько человек в Иерархии способны определить куару на глаз? Сколько тех, кто вообще его видел близко? — ему казалось, что перед глазами разворачивается огромное полотно из множества случайных на первый взгляд событий и разрозненных фактов. Ию не видел его, не мог прочертить связующие линии между элементами, только чувствовал, что они должны быть, но не сомневался в способности Аю воссоздать картину целиком.

— Он уверен, что находится в безопасности. Но если я начну действовать — испугается.

— Ты не сомневаешься в виновности Третьего.

Возможно, когда-то давно обвинения в адрес Высшего Иерарха Тан могло показаться Ию кощунственным, таковым оно показалось бы многим жителям Святой Иерархии, которые забывали о том, что Иерархи, как бы высоко они ни поднимались, остаются людьми, а люди редко придерживаются прямых дорог. Тогда, уже почти четыре года назад, Третий Иерарх сделал многое, чтобы убрать из столицы старшего иерарха Самместа. У Аю было более чем достаточно сил и влияния, чтобы еще тогда стать частью Святой Пятерки. Он сам плохо помнил те события, вынужденный бороться с подцепленным на переговорах проклятием несотворенных, но что-то тогда произошло. Что-то, что позволило Третьему удержаться на своем месте и отправило Аю на самые задворки политической жизни Иерархии. Он так и не рассказал, что именно, а Иллиав был слишком занят подготовкой к новому походу, чтобы настаивать. Аю ненавидел вспоминать собственные ошибки и неудачи. Но сейчас Ию казалось, что он упустил нечто важное. Если все обстояло именно так, то Третьему не было нужды действовать настолько быстро и радикально.

— А у кого еще был доступ к чаше во время ритуала?

— На самом деле — у кого угодно, — Ию задумался, перебирая в уме варианты, — не думаю, что подсыпать туда что-то было сложнее, чем позаимствовать результаты экзаменов из ректорского кабинета, — он невольно улыбнулся, вспоминая давнюю историю, — у тебя бы точно получилось.

— Это слишком давняя история, чтобы вспоминать ее, — Аю сухо улыбнулся и забарабанил пальцами по столу. — Значит, мы возвращаемся к тому, как куару мог попасть в Иерархию.

— Ты никогда не докажешь вины Третьего Иерарха так.

— Отнюдь. Ты знаешь, как проходит проверка судов из Империи?

— Сверка документов и Очищение? — Ию никогда не интересовался таможенными вопросами, поэтому механизм представлял весьма смутно. Да и корабли помнились как достаточно большие объекты, чтобы можно было спрятать на них нечто не слишком габаритное.

— Если очень грубо — то да. Но вообще-то это довольно сложная процедура, — Аю переплел пальцы в замок и поставил на них подбородок. Ию поерзал, устраиваясь в кресле поудобнее и настраиваясь на долгую лекцию. — Имеется утвержденный список товаров, допустимых к вывозу из Империи и ввозу в Иерархию. Причем эти списки периодически не совпадают. Вернее, не совпадают взгляды сторон на содержащиеся в них позиции. На самом деле, согласование этих позиций — основная работа посла в Империи. Ужасно нудное занятие. В общем, корабль имеет сопроводительные документы на весь груз, вплоть до любимых запонок капитана, а копии этих документов параллельно отправляются на таможню в порт приема. При приходе корабля в порт оба списка сверяются на предмет расхождений, а потом проверяется соответствие им груза. После все проходит процедуру Очищения и документируется. Традиционно, на разные мелочи внимания никто не обращает. Но куару, как и другие специи, не входит в перечень ввозимых товаров, хотя в списке вывозимых специи значатся. То есть, если ты захочешь вывезти куару из Империи — тебе позволят это сделать. А ввезти в Иерархию его официально нельзя.

— Ты слишком тщательно интересовался этим вопросом, — Ию не помнил за Аю тяги к каким-то редким специям, но отнести к таковым куару могли только дейм.

— Поверь, вопросами провоза оружия я интересовался намного тщательнее.

— Надеюсь, тебе не пришло в голову тащить из Империи их проклятые клинки, — Ию подобрался в кресле, мгновенно теряя всякую расслабленность: у Аю всегда была слабость к редкому и необычному оружию. Но деймские клинки…

— Нет, я оставил их в посольстве.

— У меня нет слов, — Ию с шипением выдохнул, призывая на помощь всю свою выдержку и разрываясь между сожалением о том, что в пределах досягаемости нет ни одного фонтана, в который можно было бы окунуть дурную голову одного представителя древнего и сумасшедшего рода Фаах, и желанием лично протащить этого представителя через все восемь кругов Очищения еще раз.

— Ию, — Саммест примирительно поднял руки, — не злись. Не было никаких клинков. Дейм никогда не продают и не передают свое оружие.

— В четыреста шестом мы, как ты помнишь, отбили Рубеж обратно, — Иллиав заговорил тихим, звенящим от гнева голосом. Слова давались с трудом, будто каждое силком приходилось проталкивать сквозь горло. — Границу перенесли на два дневных перехода восточнее. На нашей территории остались сторожевые блокпосты, в одном из которых сохранился арсенал. Мы благословили каждую пядь земли там, каждый дтсангов клинок. А потом один идиот не нашел ничего лучше, чем схватиться за один из мечей. У него было целых полминуты на то, чтобы показать нам, как глупо бояться каких-то железок. «Это всего лишь сталь», — так говорил он. А потом его рука стала рассыпаться прахом. Пальцы, запястье плечо… ужасно быстро, быстрее, чем кто-то успел сделать хоть что-нибудь, но достаточно медленно, чтобы он прочувствовал все до конца. Знаешь, ему не помогло даже перерезанное горло. Он все равно был жив и чувствовал боль до того момента, как весь не стал прахом.

— Ию, — он не заметил, когда Аю оказался рядом. Прикосновение рук показалось обжигающе холодным, — тихо. Никаких клинков. Даже издали. Правда. И давай не будем устраивать пожар у меня в кабинете: кресло тут точно ни в чем не виновато.

— Кресло? — Ию вздрогнул: странное и глупое замечание словно вернуло его в реальность. Носа запоздало коснулся запах плавящегося лака. — Извини, — он осторожно расслабил руки и отпустил подлокотники кресла: поверхность деформировалась, обзаведясь четкими отпечатками ладоней, и над ними вились усики дыма.

— Империя отвратительно сказалась на моем чувстве юмора, — Аю не спешил отходить, и Ию был ему за это благодарен: он давно настолько сильно не терял над собой контроль, а Аю с его холодной головой всегда действовал на него успокаивающе. Пока сам же не приводил в совершенно невменяемое состояние.

— И на моих нервах. Последние полгода были… сложными, — он никогда до этого не задумывался о том, насколько трудно оставаться по другую сторону фронта. Там, на границе, всегда было опасно, но никогда не приходилось волноваться о том, что оставалось позади. А еще граница не позволяла задумываться о том, что находится по другую сторону Черных Башен: на это попросту не оставалось сил и времени. Находиться в сердце Иерархии и думать о том, что происходит в Империи, оказалось практически нестерпимым. В этом свете большая часть авантюр Аю приобрела несколько… другую окраску.

— Знаю, — Аю бесшумно отошел к чайному столику, с невозмутимым видом начав перебирать травы для чая. Вот только движения оставались слишком резкими и четкими. Будто оружие перепроверял.

— Ты говорил о путях ввоза куару.

— Да, — Аю медленно кивнул, явно с трудом возвращаясь к изначальной теме беседы, — раньше еще существовал путь через Сиа, но, кажется, после того как границу окончательно передвинули к Черным Башням, он закрылся?

— Полностью, — Ию кивнул, припоминая, сколько усилий пришлось приложить к тому, чтобы перекрыть контрабандные тропы, действовавшие еще до установления последних торговых соглашений.

— Значит, только порт. Если пытаться рассуждать гипотетически — то тут может быть довольно много вариантов. Но у меня есть конкретная кандидатура, а это… сужает круг. На самом деле, для Третьего Иерарха это довольно сложно. Ему нужно заботиться о репутации и думать о том, кому можно доверять. А также о том, что можно предложить. Куару не входит в стандартное торговое соглашение. Поэтому за него пришлось бы платить отдельно. Но дейм не интересуют деньги. И это не то, за что можно будет расплатиться лишней мерой зерна. Это могла быть только личная просьба и личная услуга.

— Ты говоришь так, будто уже думал об этом, — Ию никогда не сомневался в способности Аю к просчету разных ситуаций, но сейчас цепочка выглядела слишком правильной даже для него.

— У меня было много времени. Целых три года, чтобы как следует об этом подумать. Разобраться, — от тона Аю по спине пробежал неприятный холодок. Таким голосом Фаах Аю отдавал приказы в форте, после того как они выбрались из ловушки Змеиного храма. Холодная ядовитая ярость. Ию совершенно не ожидал услышать его сейчас, когда речь шла всего лишь о политической интриге.

— Ты о чем?

— Пока только о куару, — Аю заговорил привычным деловым тоном, — у меня нет ничего, кроме догадок, да и те слишком смутные, чтобы стать хотя бы словами.

— И все-таки, что ты задумал?

— О, сущую мелочь. Я всего лишь собираюсь устроить прием.

* * *

Фаах Чие очаровательно улыбнулась, отвечая на вежливый комплимент очередного гостя, легко склонила голову и неторопливо проследовала к другой группе гостей. Приемы в доме Фаах устраивались редко, но это означало лишь то, что каждый из них должен запомниться. В самом хорошем смысле слова. И ответственность за это целиком и полностью лежала на хозяйке. Чие пришлось изрядно постараться, чтобы все прошло идеально. Слава Тану, ее никто не ограничивал во времени на подготовку. В прошлый раз пришлось уложиться в неделю. Но она справилась. Сейчас сложность оказалась не в сроках, а в приглашениях. Фаах Аю Саммест собрал под своей крышей весьма… своеобразную компанию. Когда Чие только увидела список тех, кто на приеме должен оказаться обязательно, она готова была сказать, что это невозможно, но… Тебе всегда прекрасно удавались приемы, дорогая. Уверен, ты сможешь это устроить.

Чие торжествующе улыбнулась и оглядела зал, находя глазами мужа. Никогда ни один Энрах не пересекал порог дома Фаах с официальным визитом. Но отказать ей Энрах Саю Далливан не смог. Пожалуй, только его присутствия было бы достаточно, чтобы об этом приеме говорили весь сезон. В ответ на осторожные вопросы знакомых Чие только улыбалась, ловко меняя тему и говоря обо всем и ровным счетом ни о чем. Пусть гадают, является ли это знаком окончания давней вражды или ее витком.

И все-таки прием этот был одним из самых сложных на памяти Чие: слишком много представителей разных столичных течений, светской или духовной аристократии собралось под одной крышей. Совместного влияния семей Фаах и Шаах хватило, чтобы ни одно приглашение не осталось без ответа, но Чие приходилось прилагать все свои таланты, чтобы не позволить ларнийским аристократам вцепиться в глотку льяттскому духовенству, а магнатам Энра слишком громко фыркать на военных Тара. Но в какой бы части зала она ни находилась, взгляд Чие то и дело возвращался к Фаах Аю Самместу.

Она знала, слышала в кулуарах и альковах гостиных — многие говорили о том, что после возвращения из Империи наследник Фаах вернется и на север, чтобы принять наконец титул лорда Фаах и войти в Совет Иерархии в качестве верховного лорда провинции Фа. Закончить эти игры в иерархов. Фаах Чие достаточно хорошо знала своего мужа, чтобы понимать — в Совет Иерархии он войдет только для того, чтобы его возглавить в качестве Первого Иерарха Тан. Пусть они никогда не были близки, но Чие достаточно хорошо обучили и она умела видеть, слышать и сопоставлять. И леди Фаах не знала, радоваться ей или огорчаться тому, что видели ее глаза.

Чие отчетливо помнила бал, на котором состоялось второе ее официальное знакомство с Фаах Аю. Первый раз их знакомили на новогоднем балу в поместье Фаах, но Чие не удивилась тому, что наследник Фаах не узнал в первой красавице сезона неловкую девочку-подростка, с которой ему довелось танцевать когда-то. Впрочем, она сама едва узнала его: слишком уж разнилось то давнее впечатление с тем, что видели ее глаза. Холодный оценивающий взгляд и ощущение колких искорок опасности вдоль позвоночника Чие запомнила надолго. Фаах Аю Саммест выделялся, как дикая крыланка², на фоне своих домашних сородичей. Движения, слова и целый ворох самых разных слухов, сопровождавших его повсюду.

Постепенно все это поблекло и словно затерялось, спряталось за холодной благовоспитанной маской, которую Империя практически разорвала в клочья. На какое-то мгновение Чие показалось, что все вернулось на двадцать лет назад. Она с щелчком сложила веер и медленно направилась туда, где Фаах Аю Саммест вел беседу с Энрах Саю Далливаном. Следовало перехватить уже устремившуюся в том же направлении Илеше Мэе.

— Так радостно видеть тебя в этом сезоне, дорогая, — улыбка на губах Мэе казалась застывшей, и Чие прекрасно ее понимала. В конце концов, это ее зал и она отлично знала, как остановиться для беседы так, чтобы эхо и музыка в достаточной степени искажали разговоры соседей.

— Я уже думала, ты совсем забыла нас на этом своем севере…

Чие привычно бросала одну реплику за другой, позволяя Мэе вести диалог, это совершенно не мешало ей сосредоточиться на действительно интересном разговоре. Когда-то давно Фаах Дае научила ее читать по губам, и это умение не раз оказывалось весьма кстати.

— …вы правда рассчитывали на что-то? — Чие казалось, что она практически слышит насмешливые интонации мужа.

— Я не понимаю, чего вы хотите добиться этим разговором, — Энрах Саю каким-то нервным жестом схватил бокал с ближайшего подноса.

— Всего лишь делюсь своими размышлениями. И впечатлениями.

— Мне сказали, что этого будет достаточно.

— Дали гарантии, которые не собирались выполнять. Закон Империи на этот счет неизменен с самого начала дипломатических отношений. Ну разве что трупы в виде исключения они возвращают раньше срока.

— Почему я должен вам верить?

— Потому что это легко проверить. Если поддаться разуму, а не эмоциям.

— Но зачем? Эмбарго…

— Только часть. Разве нет?

— Ты только взгляни! — Чие с неохотой переключила внимание на небольшую миниатюру, которую ей практически сунули под нос. — Ах, нет. Здесь совершенно неподходящее освещение…

Если Мэе хотела этим маневром услышать хотя бы часть разговора, она просчиталась: единственным обрывком фразы, который Чие разобрала, проходя мимо Самместа с Далливаном было что-то вроде «второй список», а потом Фаах Аю растворился среди гостей, оставив своего собеседника сверлить хмурым взглядом стену. Разочарование Мэе прорвалось даже сквозь привычную светскую маску. Чие очаровательно улыбнулась.

* * *

Фаах Аю Саммест в успехе своей задумки не сомневался, но все-таки получить результат настолько быстро не рассчитывал. Нити особенно ярко вспыхнули перед глазами, когда он коснулся простого конверта без имени отправителя, принесенного с утренней почтой. Красных нитей опасности не было. В конверте оказался сложенный в несколько раз лист бумаги — длинный вывозной таможенный список с небрежно дописанной в углу датой. Осталась сущая мелочь, вспомнить, какой список отправлял тогда он сам. Впрочем, Саммест не сомневался в своей способности отыскать нужную позицию.

Примечания:

[1] — подробнее об этом можно прочесть здесь https://ficbook.net/readfic/6227225/15941945

[2] крыланка — небольшой хищный зверек, в больших количествах обитающий в лесах Ша. Питается мелкими птицами, мышами, охотно ворует птичьи яйца. Своим названием обязан тонким перепонкам, протянувшимся между передними и задними лапами. Является дальним родственником северных куниц. Крыланки приручаемы и одно время были весьма популярны среди аристократии в качестве домашних любимцев.

Примечания:

Фалве Ию Иллиав от Ашеоры

https://pp.userapi.com/c850616/v850616096/8e1eb/gJ_5SudaC-Q.jpg

423 г. Р.Э., Святая Иерархия Тан

Злость. Она подкатывала к горлу горькой желчью, сжимала его и мешала дышать. Где-то глубоко под ней притаился страх. Третий Иерарх Лирриан преувеличенно осторожно разгладил смятое им письмо и перечитал его, будто надеясь, что оно изменит свое содержание, испугавшись его неудовольствия. Текст остался прежним. Лирриан гневно фыркнул и порывисто поднялся с кресла, согнав с коленей злобно зашипевшую на него кошку.

— Прости, Драгоценность, — он почесал кошку за ухом, та вывернулась и цапнула Лирриана за руку, — ты тоже не любишь, когда все идет не по плану.

Он прошелся по комнате, ощущая на себе пристальные кошачьи взгляды. Все три породистые льяттские твари искренне считали его покои своей личной территорией и воспринимали всех прочих либо как добычу, либо как нарушителей. Самому Лирриану они милостиво позволяли кормить себя и одаривали неизменно злыми взглядами всех гостей. В сочетании с низким горловым урчанием это производило на посетителей неизгладимый эффект, которым Лирриан охотно пользовался.

Но сейчас его мысли занимали отнюдь не кошки. Взгляд Иерарха то и дело возвращался к столу и лежавшему на нем пространному письму Энраха Саю Далливана. За множеством ничего не значивших слов и витиеватых оборотов он различал угрозу. Лирриан беззвучно оскалился, как никогда напоминая в это мгновение одну из своих кошек. С Далливаном его связывало многое, но, кажется, пришла пора, когда эти связи начали его тяготить.

Лирриан вернулся за стол и положил рядом с письмом длинное донесение одного из своих людей. Столица никогда по-настоящему не входила в сферу его интересов, но даже здесь у Высшего Иерарха находились глаза и уши. Особенно, когда требовалось не упустить из поля зрения всего одного человека. Лирриан еще раз пробежал глазами список гостей с нашумевшего приема у Фаах, а ноготь его отчертил имя. Энрах Саю Далливан. Что могло понадобиться Энраху на приеме у Фаах? Кажется, теперь он точно знал ответ на этот вопрос, и ответ этот ему не нравился.

О, Лирриан прекрасно мог понять, что именно двигало Далливаном, когда он писал ему. В конце концов, Энрахам нужно было свалить на кого-то затянувшееся эмбарго, которое сильно ударило по южному кошельку. Впрочем, самому Лирриану оно доставило проблем не меньше. Особенно в свете того, что пути через Сиа по-прежнему оставались закрыты. Но Лирриан всегда умел выжидать и верил в то, что сейчас ожидание принесет ему только выгоду. Однако Далливан считал иначе.

«Спешу сообщить, что семья планирует сделать неплохое предложение Фаах насчет фрахта. Все же тарские порты не так хороши, как те, которыми располагает Энр. И раз уж наши флоты вынуждены стоять на приколе, то нам найдется, что предложить Фаах для их островных экспедиций».

Лирриан с трудом подавил желание разорвать письмо в клочья. Это ничего бы не изменило. Он глубоко сомневался в том, что Фаах пойдут на заключения каких-то соглашений с Энрахами, только потому что порты Энра более удобны для доставки товаров с островов. Но они могут пойти на подобные уступки, если получат что-то достаточно значимое. На самом деле у него не было выбора. Игра зашла слишком далеко.

Возможно, если бы Саммест просто убрался на свой север, Лирриан и закрыл на все глаза. Но этот прием, а теперь и письмо… Фаахская куница не спешила выпускать из него зубы. А он не мог позволить ее хватке сомкнуться на своем горле.

«Мой дорогой друг!» — перо быстро заскользило по тонкой бумаге, выводя изящные знаки ташэ — каллиграфического стиля письма, принятого среди аристократии Иерархии. Правда, приходилось сверяться со словарями, подбирая тот или иной символ, чтобы придать письму желаемый оттенок. Он не Фаах, чтобы писать на ташэ даже записки прислуге, как будто никакой другой письменности не существует. Но что кому-то давалось просто по праву рождения, другим приходилось вырывать силой из чьей-нибудь глотки. Когда-то давно у приютского мальчишки Эше Илаю не было даже собственного имени, и теперь он не собирался терять ничего из приобретенного.

Лирриан запечатал письмо и бросил на стол секретаря, чтобы тот отправил его вместе с прочей почтой. Ему же самому следовало как можно тщательнее подготовиться к грядущему.

Свой дом в столице Лирриан любил намного больше, чем Дворец Иерархов: пусть последний и был показателем статуса, но там он никогда не чувствовал себя дома. Слишком много условностей приходилось соблюдать и слишком много думать о том, чтобы соответствовать. Здесь же Лирриан все мог обставить по своему вкусу: льяттская мебель, кованные каминные решетки, привезенные из Фа, редкий имперский мрамор и дорогой ларнский шелк. Завет предписывал Иерархам соблюдать определенную скромность, но всерьез этому правилу мог следовать разве что Пятый Иерарх, известный своей фанатичностью.

Иногда Лирриан принимал здесь гостей, но то неофициальные визиты, да и мало кто из приглашенных был осведомлен о том, где именно их принимают. Третий Иерарх много сделал для того, чтобы этот дом никто с ним не связал. Особенно после того, как источниками его доходов слишком уж заинтересовалась Четвертая Канцелярия. Лирриан тогда далеко не сразу связал это пристальное внимание со стороны старшего иерарха Самместа со своими действиями в Сиа. Кто же мог предположить, что несговорчивый гранд-рыцарь Иллиав окажется ставленником Фаах. Но все же не стоило тому проявлять столько нетерпимости к освященным временем торговым традициям, пусть даже они и шли вразрез с официальными торговыми соглашениями. Впрочем, сейчас эта принципиальность и нетерпимость будет Лирриану только на руку.

Третий Иерарх осторожно достал из стенного тайника продолговатый футляр, опустил на расстеленную на столе тряпицу и откинул крышку. В отсветах камина блеснули камни, которыми была отделана необычной формы рукоять длинного, чуть изогнутого кинжала. Говорят, иерарх Саммест питает слабость к редкому оружию. Вряд ли во всей Иерархии отыщется что-нибудь… более уникальное. Он медленно вернул крышку на место и защелкнул замки, после чего обернул футляр несколькими слоями ткани. Когда-то эта вещь попала ему в руки как знак… расположения. Но теперь опасному подарку найдется более достойное применение. Лирриан ядовито улыбнулся и, подхватив завернутый в ткань футляр, покинул дом. Ему еще предстоял непростой визит к Энрах Саю Далливану. В камине догорали белые перчатки, которыми он касался крышки футляра.

* * *

Солнце уже давно перевалило зенит и медленно клонилось в закат. Сквозь узкую щель в портьерах Саммест изучал пустынную улицу. Здесь, в богатых кварталах столицы, прохожие были редкостью, особенно в это время суток, когда для обеденных визитов уже было слишком поздно, а для вечерних — чересчур рано. Острый взгляд приметил шевельнувшуюся на углу улицы тень. Официально он был более чем чист перед Таном, но внутренние циркуляры Канцелярии подразумевали довольно долгое тайное наблюдение за вернувшимися из Империи. Правда, в его случае затянулось даже оно. В конце концов, прошло уже более чем полгода. Гассат продержался значительно меньше. Но к Канцелярии Восьмого Иерарха подозрительная личность точно не имела никакого отношения. Саммест аккуратно поправил портьеру и отвернулся от окна.

На полу, чайных столиках, низких стульях малой гостиной громоздились бумаги. Множество на первый взгляд хаотично разложенных листков являли строгую систему событий и взаимосвязей, которые демонстрировали вполне очевидную для Самместа картину. В центре лежало небольшое письмо, вернее, даже записка, доставленная пару часов назад. Энрах Саю Далливан настаивал на личной встрече. Без лишних свидетелей. Вполне ожидаемая просьба: те бумаги, что Саммест получил после приема, явно намекали на то, что Далливану известно намного больше. А еще они напоминали аппетитный кусок сыра, разложенный в мышеловке. Фаах Аю ни мгновения не сомневался в том, что Далливан-старший только выиграет, если они с Третьим Иерархом вцепятся друг другу в глотки. Но при этом тот явно не задумывался о том, насколько мощное оружие уже вложил в руки Самместа. Впрочем, вряд ли предпочитавший отсиживаться за стенами южного поместья Энрах Далливан был в курсе того, что происходило в столице уже практически пять лет назад. Хотя ему следовало подумать, что могла отыскать Четвертая Канцелярия в их с Третьим Иерархом совместном прошлом. Саммест поменял местами два элемента своей схемы и сделал шаг назад, любуясь результатом. Похоже, тот факт, что последние три года он числился в ведомстве Девятого Иерарха, позволил многим забыть, чем старший иерарх Саммест занимался в Канцелярии Четвертого. Впрочем, югом он тогда озаботился исключительно в порядке личной инициативы.

Схема выстраивалась. Саммест видел тонкие нити связей, протянувшиеся из столицы к таможенному управлению южных портов, снующим туда-сюда большим кораблям энраховского торгового флота и далеким имперским портам, чьи вывозные списки никогда толком не совпадали с ввозными. Нелегальная торговля с Империей процветала всегда, и чем крепче становилась хватка запретов, тем пышнее. Собственно, она была намного старше любых официальных торговых соглашений и тянулась еще с тех далеких времен, когда первый сиальский крестьянин догадался не поднимать оружия, а обменять меру зерна на стальную сбрую деймской ящерицы.

Но сейчас под покровом старой как мир схемы вырисовывалось нечто большее. Саммест поднес к глазам длинный список, присланный Энрах Саю. Выделить нужные позиции не составило труда, но намного более важным представлялось то, что в ответ могла доставить Иерархия. И чем больше он копался в документации и собственной памяти, тем сильнее ему казалось, что речь шла не о чем-то материальном. Он снова взглянул на обведенную тушью дату. Тогдашний пересмотр цен на железо удивительно неудачно для Иерархии совпал с диверсией на Озерном острове. Поставки с островов прекратились на несколько месяцев, и Иерархия была вынуждена согласиться с требованиями несотворенных. Но догадки пока оставались просто догадками.

Нити тревожно мерцали перед глазами, подсовывая ему то одно, то другое решение. Вероятно, самым разумным было бы отправить записку Далливана в камин. Но Саммест нуждался в ответах и чувствовал, что другого шанса получить их у него не будет. Он быстро черканул несколько слов на попавшемся под руки листке и вложил в него записку Далливана. Красноватая нить приобрела чуть более бледный оттенок.

— Доставить во Дворец Иерархов. Если поспешить — как раз успеешь к вечерней почте, — узкий конверт перекочевал к ожидавшему в коридоре слуге. Все остальное будет зависеть только от самого Самместа.

Вечерняя столица полнилась огнями. Святой город редко погружался в сонное спокойствие, лишь сменял чинный дневной наряд иерарха на яркие покрывала ларнской танцовщицы. Раствориться в переплетение его улиц не слишком сложная задача. Саммест успешно оставил наблюдателей и дальше стеречь пустой дом и, укрывшись Покровом, свернул в проулок. С того дня, когда его сил едва хватало на то, чтобы как следует спрятать винную бутылку на пару десятков минут, утекло много времени, а расслышать шаги в шуме городских улиц… он сомневался, что в распоряжение Третьего или Второго были дейм. Или что на него стали бы тратить кого-нибудь, наделенного благословением поиска. Нити бы предупредили. Пока же грядущее окрашивалось тревожными красновато-желтыми цветами, но их насыщенности было далеко до алого оттенка имперского неба, с которым он жил последние три года.

Саммест затратил на дорогу три четверти часа и прибыл к дому Энрах Саю Далливана за полчаса до назначенного времени. Более чем достаточно, чтобы осмотреться. Визит этот не подразумевал необходимости стучаться в парадные двери и докладываться по всей форме. Иначе пришлось бы воспользоваться каретой или, чего доброго, лезть на лошадь. В своем письме Далливан пространно рассказывал, какие замечательные решетки доставили ему из Фа, и сетовал на недавний ураган, из-за которого пришлось менять все стекла в оранжерее. А ведь новые решетки так гармонировали с цветущим лимонником. Саммест прошелся вдоль ограды, отыскивая сегмент решетки, украшенной лимонником. Если их и впрямь привезли из Фа, то… он нажал на один из листьев, ощущая, как тот медленно ползет вниз, и толкнул решетку вперед. Калитка бесшумно открылась. Фаах Аю отступил в сторону, чтобы не попасть в освещенный окнами участок, и медленно двинулся к застекленной оранжерее. Тревожное мерцание нитей будто успокоилось.

В оранжерее ярко горел свет. Пользуясь даруемой Покровом невидимостью, Саммест разглядывал фигуру Далливана, нервно мерившего шагами небольшое пространство между рядами пышных южных растений. Он то и дело возвращался к небольшому курительному столику, перекладывал что-то на нем, оглядывался на двери и тревожно поводил плечами. Кажется, Энрах ждал его в одиночестве.

— Добрый вечер, — ждать больше не имело смысла, и Саммест вступил в освещенный лампами круг. Далливан дернулся, торопливо оборачиваясь и оглаживая камзол.

— Д-добрый. Я вас не заметил. Такие тихие шаги, — он качнул головой и отдернул руку, тянувшуюся к кинжалу без ножен, чуждо смотревшемуся на богато расшитом поясе.

— Привычка, знаете ли, — Саммест медленно пересек небольшое пространство, искоса поглядывая по сторонам. Взгляд его не находил ничего подозрительного, да и нити молчали. — Вы сами не хотели афишировать нашу встречу.

— Да, свидетели нам не нужны, — Далливан деревянно кивнул и оперся обеими руками о столик. Саммест помолчал, позволяя ему продолжить, но Энрах Саю не спешил начинать разговор, только следил за ним чуть поблескивающими глазами да нервно облизывал губы. Впрочем, Аю не мог поручиться, что это не тени от ламп и не слишком сильное напряжение играют с ним шутки.

— Вы прислали мне весьма интересные бумаги, — времени на долгие разглагольствования у Самместа не было. Его должны ждать дома. Не стоило давать слишком много поводов для волнения. — Но, подозреваю, это далеко не все, что вы хотели мне сообщить. Ведь дело не в том, что было ввезено, а в том, что покинуло территорию Иерархии.

— Что? — Далливан как-то странно встряхнулся, будто задремал всего мгновение назад, а теперь проснулся. — Не то, что ввезено, да, — он тихо рассмеялся, — вы все верно увидели. Не все, что покидает порты, можно задекларировать и внести в списки. Но вам ли не знать, что слова оказываются более ценным товаром, чем любые деньги.

— Несотворенные денег не признают. Но чрезвычайно ценят информацию. Кризис на озерах, да? Корабли Энрах всегда считались самыми быстрыми…

— Вы и правда знаете… все знаете. Но вы не знаете — кто. Вот что вы хотите узнать, да? Но вы узнаете. Я… покажу вам. Ведь вы уже видели это. Не могли не видеть.

— Вы говорите загадками, — нити перед глазами пришли в движение, выстраиваясь то в один, то в другой узор. За их мельтешением лицо Далливана будто самую чуточку расплывалось и искажалось.

— Никаких загадок. Они… закончились. Так странно, что никто не догадался еще тогда. Ведь их обоих там не должно было быть. Но они были.

— О ком вы? — нити темнели, звенели и, кажется, готовы были порваться от возникшего вдруг напряжения.

— Ужасное создание, — Далливан будто не слышал его, отрешенно уставившись куда-то вдаль. Голос его вдруг сделался спокойным и размеренным, — вы знаете, Лирриан, я слишком стар для всего этого. Я отдам вам то, о чем меня просили, но, ради Тана, занимайтесь этим в следующий раз сами.

— Что передать?

— Подарок. От даэ Горциара.

Вспышка. Нити мгновенно налились алым, вспыхивая и тут же исчезая. Саммест дернулся в сторону за мгновение до того, как лезвие выхваченного Далливаном кинжала устремилось в его сторону. Глаза их встретились, и бывший посол еще успел удивиться их выражению — пустому, будто у фарфоровой куклы. Саммест отшатнулся, инстинктивно вскидывая руку для защиты и перехватывая запястье Далливана, который с неожиданной силой и упорством выворачивался из его хватки. Будто совершенно не чувствовал боли. Время словно застыло, растянулось вязкой смолой между бесконечно долгими ударами сердца, пока Саммест медленно, по миллиметру отводил в сторону лезвие чужого клинка. Противник ему достался выше и тяжелее, да и сама позиция оказалась на редкость неудобной, но все же Далливан явно не привычен к оружию и удар его был далек от идеального. А потом сопротивление противника внезапно пропало, рука его расслабилась, он весь как-то обмяк, наваливаясь на Самместа, и лезвие кинжала, повинуясь естественной силе инерции, скользнуло вниз, без труда находя себе дорожку в мягкой податливой плоти. Украшенная острым шипом рукоять прочертила кровавую дорожку по тыльной стороне ладони и запястью Самместа. Он пошатнулся, с трудом удерживая в относительно вертикальном положении более тяжелого Далливана, а потом медленно опустил на пол оранжереи. Перед глазами снова вспыхнули нити.

Фаах Аю физически чувствовал, как утекают мгновения. Взгляд его метался от расползающегося на светлом камзоле Далливана багряного пятна к рукояти кинжала, который тот все еще сжимал в руке. По пальцам, запястью Энраха бежали подозрительно знакомые черно-красные прожилки. Сколько времени у него находился этот кинжал? Сколько времени у него самого? Саммест прижал платок к ладони, стараясь остановить кровь. В груди расползался неприятный холодок от осознания абсолютной бесполезности этого действия. Опасность таилась отнюдь не в пролитой крови. Она уже была где-то внутри. Он замер, торопливо просчитывая варианты и отбрасывая их один за другим: вряд ли Далливану можно было помочь, если только в соседней комнате не притаился сам Второй Иерарх, но намного больше в эти секунды Самместа волновал другой вопрос: как много тех, кто знает о его сегодняшним присутствии в доме Энрах? Почему-то он ни мгновения не сомневался в том, что осведомленных более чем достаточно.

— Но прежде чем я начну заботиться о своей репутации, стоит уделить внимание жизни. В конце концов, посмертно за меня придется краснеть Дае, — едва слышно прошептал он, рывком поднимаясь на ноги и оглядываясь. Прямо сейчас ни слуг, ни стражи в пределах видимости он не заметил.

* * *

«Дождись меня».

Короткая записка, два слова и нарастающее с каждой минутой тревожное предчувствие. Фаах Чие уже дважды заходила в кабинет Аю, каждый раз все более недвусмысленно намекая, что час для визитов невероятно поздний и, если хозяева где-то задерживаются, то вполне вероятно, что они попросту не желают видеть определенных гостей. Иллиав намеки понимать отказывался принципиально, но желание запереть дверь кабинета изнутри с каждым разом становилось все сильнее. И пространное письмо Далливана, которое Аю передал ему вместе с запиской, спокойствия ожиданию не добавляло.

— Господин Иерарх, вы не находите, что… — Чие в третий раз возникла в дверном проеме и, кажется, на этот раз была настроена более чем решительно. Ию мысленно пожалел, что выбрал для своего визита парадную дверь, а не воспользовался садом и окном.

— Не нахожу. И собираюсь дождаться Аю, где бы его светлость ни носило. Но вы всегда можете попробовать применить силу. Будем звать слуг? — Иллиав не сомневался в том, что на подобное Чие не пойдет: такой инцидент обязательно станет достоянием сплетников, а Чие всегда стремилась избежать любыми способами всякого скандала.

— Вы хоть понимаете, в какое положение меня ставите? — Чие отступила на шаг назад, практически растворяясь в полумраке коридора.

— Нет, но если вас это успокоит — могу закрыть дверь. Ключи от кабинета у меня есть, — фраза «в отличие от вас» практически повисла в воздухе между ними.

Иллиав прикрыл дверь, прислушиваясь к гневному стуку каблучков по паркету, но практически сразу его внимание привлек другой звук — тихий стук рамы высокого льяттского окна.

— Аю? — он повернул ключ в замке и обернулся к окну. Если Аю решил воспользоваться неофициальным входом в кабинет, значит, не хотел делать свое возвращение достоянием слуг. И ничего хорошего это не предвещало.

— Ты здесь. Хорошо, — Саммест как-то тяжело опустился в кресло, и Иллиав торопливо приблизился, наметанным глазом подмечая пятна подсохшей крови на белых манжетах и перевязанную платком руку. Спокойствия ему это зрелище точно не добавило.

— Во что ты опять ввязался?

— В неприятности, — Аю как-то нервно улыбнулся, быстро развязывая узел на платке. Иллиав почувствовал, как по спине разливается липкий холодок: он чрезвычайно редко видел, чтобы у Самместа дрожали руки. — Посмотри, что можно сделать.

— Что случилось? — на первый взгляд длинная, пусть и довольно глубокая царапина не выглядела опасной. Но Аю никогда не боялся вида крови, да и раны свои или чужие редко вызывали столь бурную реакцию, сейчас же в слишком рваных нервных движениях Иллиаву мерещился именно страх.

— Далливан. Понятия не имею, откуда он взял имперский клинок. Вернее, откуда как раз понятно, но зачем…

— Нужно быть самоубийцей, чтобы воспользоваться этим оружием, — Иллиав сам удивился, насколько ровно и отстраненно прозвучал его голос. Вот только дрожь в руках, до побелевших костяшек стиснувших запястье Аю, ему скрыть не удалось.

— А он и есть… самоубийца. Во всяком случае, я сомневаюсь, что он встретит рассвет.

— Потом расскажешь, — Ию отмахнулся, сосредотачиваясь на том, что предстояло сделать. Тан не наделил его своей исцеляющей рукой, но изгнать скверну могло любое достаточно сильное благословение. Скорее всего, собственное благословение Аю не дало ей распространиться слишком далеко, но очищающие ритуалы Самместу никогда не давались.

— Сейчас. Ты должен знать, — упрямо повторил Саммест. Иллиав его уже практически не слышал: пересказ разговора с Далливаном доносился будто издалека, намного ближе звучали слова, обращенные к Тану. Ослепленные и невежественные, через боль и кровь идем мы к Тебе и лишь на волю Твою уповаем. Укажи мне путь, яви свой свет. Привычное теплое ощущение возникло где-то в солнечном сплетении, огненной дорожкой пробежало по рукам, устремляясь вперед, туда, где ощутило нечто чужеродное, противное самой сути творения. Аю дернулся и умолк, с силой вцепляясь в его руки. Ию знал, что в его исполнении Очищение редко оказывалось приятной процедурой: те, кто пользовался услугами Духовных Сестер, говорили, что Очищение похоже на глоток родниковой воды, Аю же достался глоток чистейшего пламени.

— То есть, ты думаешь, что Третий… делился некоторой информацией с несотворенными?

— Скорее всего. Конечно, нужно многое проверить, но данные сходятся. Мы… вернее, Второй Иерарх подозревал, что дейм иногда знают слишком много. Но источник вычислить никак не мог. Он говорил, что Гассат что-то узнал, но что именно… — Аю дернул рукой, скривился от боли и опустил ее обратно на подлокотник кресла.

— Гассат? — Ию нахмурился, пытаясь припомнить, где слышал это имя, — он же был послом перед тобой. И… сошел с ума. Прошел все круги Очищения, а потом вдруг бросился на свою жену с ножом, — уже после своего становления Пятым Иерархом Иллиав старался собрать как можно больше информации о посольствах к несотворенным, но ничего обнадеживающего тогда так и не нашел. Случай с Гассатом был не единственным, но одним из самых ярких.

— Очень… знакомая картина, знаешь ли. Вот только Далливан послом не был, а в Империи последний раз был… давненько. Как раз после тех переговоров в четыреста семнадцатом, когда новые торговые соглашения утвердили.

— Слишком долго для деймского проклятия, — Ию неуютно повел плечами: проклятия несотворенных он испытал на собственной шкуре, и это едва не стоило ему жизни.

— А еще он сказал очень занятную вещь про тех, кто где-то был, но кого там быть не должно. И это как-то связано с тем самым проклятием, которое он мне так хотел подарить. Далливан сказал, что «я это уже видел».

— Больше похоже на какой-то бред.

— Не скажи, — Саммест поднял на уровень глаз бокал с вином и теперь преувеличенно пристально рассматривал на свет рубиновую жидкость, — кроме сегодняшнего, я в своей жизни близко видел только одно деймское проклятие. Ты знаешь какое. И внешне… было очень похоже.

— Аю, это было… шесть лет назад, — вспоминать о том проклятии, о собственном чувстве абсолютной беспомощности и ощущении вытекающей силы и жизни Ию откровенно не нравилось. Еще меньше ему хотелось думать о том, каково Аю было наблюдать эту картину. Но он справился. Силы Тана и собственного благословения оказалось достаточно.

— Я ведь выяснил состав тогдашнего посольства, — Саммест его будто не слышал, глядя на винный бокал так, словно там сосредоточились все тайны бытия. — Даэ Альтальэ, внешний голос Императора, неизменный участник всех переговоров с людьми, и даэ Горциар, глаза Императора. И, как совершенно справедливо заметил Энрах Саю, его там как раз быть не должно было. Так же, как на официальных переговорах Святой Иерархии Тан не должно быть гранд-рыцаря Ордена паладинов. Но вы оба там были.

— Аю, — Иллиав покачал головой: рисуемая картина казалась ему слишком уж невероятной, — нет, я не спорю, что Третий мог это как-то устроить. Но зачем?

— А вот это как раз совсем элементарно. Если ты помнишь, то твоими усилиями были окончательно перекрыты все контрабандные пути через Сиа. И именно после этого на тебя посыпался буквально ворох обвинений. Вспомни сам, сколько раз Ордену то задерживали финансирование, то мучили дополнительными проверками? А потом, пока ты валялся с этим дтсанговым проклятием, гранд-рыцарем чуть не стал Шенрах Даю, а он начинал как раз в таможенной охране Третьего. Да и потом Третий весьма… пристально следил за его карьерой. И, думаю, в случае своего назначения Шенрах Даю оказался бы намного сговорчивее в части того, какие именно караваны идут через Сиа.

— Хорошо, допустим. Но дейм-то это зачем? Использование проклятых клинков прямо посреди столицы, это…

— Не сомневаюсь, что Девятый Иерарх сочинит по этому поводу преотличнейшую ноту. Что же касается того, зачем… видишь ли, среди дейм нет единства. Более того, среди Дланей Императора его тоже нет. И если Тени мы обязаны расширением списка торговых контактов, то на счету Горциара как раз встречное эмбарго на медь и прочее.

— Я… не сомневаюсь, что все именно так, как ты говоришь, — Иллиав отвернулся к окну, ловя пробивающиеся сквозь тяжелые портьеры лучи восходящего солнца, — но, боюсь, Восьмому Иерарху слов будет недостаточно, — больше всего на свете ему хотелось, чтобы в голове Аю была идея. Хотя бы какой-нибудь сумасбродный план, потому что если дело и впрямь обстояло именно таким образом, Третий Иерарх не будет медлить с предъявлением обвинений.

— Догадываюсь. Но ничего, кроме слов, у меня пока нет.

Месяц К’шар, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

Белые, золотистые, багряные лунные лучи проникали сквозь узкие стрельчатые окна. Если присмотреться, можно заметить, как они неровно преломляются, проходя сквозь защитные заклинания, вплетенные в карнизы и рамы. Лучи отражались от прозрачных колонн, дробились, создавая на мраморных полах причудливое радужное великолепие. Редкостной красоты зрелище, которое никогда не находило ценителей в этих стенах.

Световые коридоры чередовались с темными альковами. Густой сумрак ткался из теней предметов, тек из углов помещения, окутывал и скрадывал силуэты, лишая мир четкости и точности настолько, что иногда казалось: стены, колонны — все это на самом деле не существует, лишь изредка выглядывает из клубящихся теней, высвеченное изменчивым лунным светом. Вот серебристый луч Фира замер, очерчивая контуры высокого столика и установленной на нем доски для ло’даса¹, пробежался по старинным фигуркам, обозначая новую позицию в партии, что длилась уже не первый десяток лет.

Тонкая рука с непропорционально длинными для человека пальцами подхватила фигуру, изображавшую женщину с фонарем, в котором живыми огоньками бились мотыльки, и поставила ее на две клетки вперед. Доска мигнула, несколько клеток сменили цвет с золотистого на серебряный, а край доски внезапно пропал, придавая ей еще более необычную искаженную форму.

— Опасный ход. — Никакой звук не разрезал тишину, лишь окружающее пространство всколыхнулось, по нему пробежала рябь, складываясь в высокую фигуру даэ Кацата. Белый плащ тек с плеч, смешиваясь с лунным светом, и казался насмешкой над окружающими тенями.

— Не более, чем любой другой. — Единственный звук — постукивание ногтя по столу — отсчитывал такты до следующего хода, а реальность дрожала и менялась вокруг. Денхерим искажали мир одним своим присутствием. Но разве весь мир и так не являлся лишь иллюзией? Пропавший край доски медленно соткался снова, на этот раз — почти целиком из золотых клеток. Мигнуло. Через золотые клетки начала выстраиваться серебряная дорожка.

Они замерли друг напротив друга, ощущая мерное скольжение силы, то, как черно-белая денхеримская мозаика неотвратимо меняла мир, который ускользал и рассыпался иллюзорными огоньками, сам собой выстраиваясь в совершенной иной последовательности. А сила текла дальше, наращивала мощь и сама не замечала, как обращалась в собственную противоположность, смешиваясь с другой и исчезая в вечном круговороте. Стена дрогнула, изгибаясь и сминая одно из окон. Потолок опустился ниже, а где-то сверху отчетливо громыхнуло, как будто на пол рухнуло нечто очень тяжелое. Тут же тени вокруг всколыхнулись, метнулись к столику острыми жалящими копьями. Дрожь недовольства в них можно было пощупать руками. Тень столкнулась со вспыхнувшим на мгновение голубоватым барьером, а потолок вернулся на место. Осторожное и плавное движение пластов реальности казалось практически виноватым, а призрачная иллюзорная сила вокруг брызжила насмешливыми искорками.

Энергия успокаивалась и затухала, сворачивалась гибкими кольцами, все яснее и четче обозначая двух склонившихся над игральным столиком дейм. Лишь клетки на доске причудливо вертелись, сами собой перестраиваясь и изменяя цвета.

— В столице неспокойно. Цар выбрал неудачное время для отлучек, — по выстроившейся серебром дорожке даэ Кацат сместил влево Пастыря, начиная атаку на открытую позицию Крадущей. Его противница лишь ниже склонилась над доской, откровенно демонстрируя, что узор из черных мотыльков на плаще Пастыря занимает внимание Фейрадхаан, Тени Владыки, намного больше, чем отсутствие в столице его Глаз. Впрочем, даэ Горциар всегда был склонен к внезапным исчезновениям и еще более внезапным появлениям. Пропасть, чтобы явиться вновь через пару лет с ворохом ценной информации — вполне в его духе. Беспокойство в данном случае — неуместно. Но Фейрадхаан слишком ясно его чувствовала: колебание энергии, смещавшиеся стеклышки в окнах, пряди силы, то и дело растекавшиеся вокруг и острыми иголками царапавшие ее восприятие. Горциар не стоил столько эмоций.

— Отправляйся на восток с Владыкой. — Тень провела кончиками пальцев вокруг серебряной клетки, на которой стояла фигурка Пастыря, и вокруг нее вспыхнули золотые поля. — Две Длани — это слишком мало.

Угадать причины — несложно: в этом мире существовали всего две вещи, способные вызвать у Кацата эмоции. И сейчас они были связаны как никогда.

— И слишком много чести для Вельде. — Пространство вновь пошло рябью, взвихрилось, пол собрался складками, но волнение это каким-то образом не коснулось игральной доски. Фейрадхаан согласно склонила голову. Пастырь оказался в весьма непростой ловушке. В любом другом случае двоих было более чем достаточно, но не тогда, когда слишком многие осмеливались вспомнить вслух, что Рихшиз — тоже Вельде. Горциар выбрал воистину неудачное время.

— Но Владыка уже сказал слово. — Ощущение силы снова волной расходилось вокруг, контуры и силуэты плыли, изгибались, превращая мир в очередную фантасмагорию. Фейрадхаан едва заметно касалась ее, скользила вперед тончайшей паутинкой собственной силы, без труда обходя поднятые щиты и поднимая скрепы, проникая в самую суть, к ответам на еще не прозвучавшие вопросы. К желаниям, скрываемым необходимостью. К смутному, совершенно незнакомому ей ощущению притяжения к чему-то далекому. Денхерим поет.

— Он не запрещал тебе покидать столицу, — ничто не мешало Воле Императора отправиться туда, куда ему вздумается. А если этот путь случайно проляжет в ту же сторону, что и дорога Владыки… И ничто не помешает Императору изменить маршрут так, что он пройдет и через денхеримские владения. — И нужно понять, что происходит с Денхеримом.

— Ты отправляла патрули на Север². — К позиции Крадущей по серебряным клетками передвинулись две фигуры всадников, а давление силы оставило смутное чувство смыкающихся на горле пальцев. — И позволила ему сопровождать их. Ты ходишь по краю. Сейчас — больше, чем когда-либо.

Напоминание жгло разум, как и унизительное воспоминание о постигшем наказании вместе с запретом покидать дворец. Собственная сила Фейрадхаан рвалась с поводка, стремясь ответить на слишком близкое присутствие чужой: врезаться в середину, запустить призрачные когти в податливую плоть, изорвать защитные покровы и впиться в обнаженную суть. Позволить металлическому запаху крови заполнить все вокруг. Она привычным усилием удержала ее. Одна из серебряных клеток на доске вдруг вспыхнула золотом, и стоящий на ней всадник развернул клинки в сторону недавнего союзника.

— Они вернулись. Во многом — потому что он был там. Северные Источники набирают силу. Рагаль уже почти проснулся. — Еще одна клетка вспыхнула золотом, перекрывая возможный путь отступления для Пастыря. Возможно, открывать свое преимущество сейчас было слишком рано, но иногда риск необходим.

Клубок чужой силы исчез внезапно. Втянулся в жестко очерченные границы воли, ощетинился колкими стеклянными копьями.

— Ты останешься здесь в одиночестве. — По плитам пола прошлась волна изморози. Казалось, мир на мгновение застыл в шатком и хрупком равновесии — тронь, и все разлетится на осколки. — А сила Кэль идет на спад.

— Сомневаешься, что я удержу столицу? Или в том, что я захочу ее удерживать?

— Когда-нибудь ты доиграешься. — Между золотыми клетками возникло несколько серебряных полей, на одном из которых стояла фигурка дракона — одна из самых мощных в игре. Один ход — и все золотое построение будет сметено. — Переоцениваешь силы.

Кацат положил на стол небольшой черный камушек — невзрачный, если просто взглянуть на него, и переполненный силой, если всмотреться внимательнее. Высвободишь — и без значительных разрушений не обойтись. Едва заметное движение пальцев — и он переместился на противоположную сторону стола, чтобы исчезнуть в складках церемониальных одежд Фейрадхаан. Черные императорские гербы на ее плечах контрастировали с серебряными денхеримскими эмблемами Кацата. Длани принадлежат Императору, но Раэх’наар’р Кэль никогда не требовал от Кацата сменить гербы, будто напоминал всем и каждому — Денхерим еще жив.

* * *

Ато, месяц вихрей, еще не наступил, но первые пылевые бури уже тревожили степь, побуждая выбирать маршруты с большой осторожностью. Летунам с востока приходилось подниматься к самым облакам, облетая пылевые фронты, а тем, для кого небо оказывалось недосягаемо — изыскивать иные пути передвижения. Старые подземные переходы в этом смысле являлись идеальным решением. Жаль, что ни один из них не проходил под Звездным озером, не оставляя Горциару иного пути в столицу, кроме как по поверхности. Никто из Кэль не позволил бы ему воспользоваться переходами в Айз’к Со. Можно было надеть Маску и потребовать, но тогда об этом сразу стало бы известно Владыке, а этого даэ старался избежать всеми возможными способами. Надень он Маску — и его мысли перестанут принадлежать ему одному. Но возвращаться Горциар пока не планировал, а наблюдать за озерной гладью с противоположной от столицы стороны ему даже нравилось. Он отвел взгляд от медленно опускающегося за горизонт солнца и отступил вглубь высокого кургана, скрывающего один из входов в подземье. Несколько пролетов лестницы вывели его на узкую площадку, от которой на восток уходил длинный туннель. Горциар прислушался, вглядываясь в темноту: гостей с этой стороны он не ждал, да и проходом от земель Коэнт редко пользовались. Был, конечно, еще туннель к гарнизону Юэрл, но тот и вовсе забросили в последние годы. Его гость придет иным путем.

Горциар опустился на грубо отделанный каменный пол, прислонился спиной к одной из опор, поддерживавших свод кургана, чтобы уловить малейшую вибрацию движений, и закрыл глаза, готовясь к долгому ожиданию. Дыхание его было ровным и едва уловимым, а сердцебиение с каждым мгновением становилось все медленнее, и вскоре уже практически ничего не могло указать на то, что в старом кургане есть хоть что-то живое. Змея на дереве.

Солнце между тем опускалось все ниже, тени удлинялись, становясь все более густыми и глубокими, и когда последний луч света исчез с озерной глади, по теням прокатилась легкая волна дрожи. Она нарастала, тени кружились на месте, образуя водоворот, пока не взметнулись вверх, обозначая пока неясный силуэт, раскрылись хищным цветком и рассеялись в жухлой траве. Шаг’ё на несколько мгновений замер в неподвижности. От его тени во все стороны устремились тонкие жгутики, покрывая пространство вокруг сигнальной сетью. Он медленно и осторожно пошел вперед, а рука его сжимала рукоять длинного копья. У входа в курган дейм остановился, тень перед ним приподнялась, собираясь в изломанную фигуру, которую при должном воображении можно было принять за лисицу, и первой шагнула в темноту. За ней последовала еще пара таких же созданий, веером разбегаясь по пролетам лестницы, растекаясь чернильными лужицами, по которым Шаг’ё спускался вниз. На площадке он снова остановился. Лисицы метнулись в стороны, растеклись паутинкой, отгораживавшей обе стороны расходившегося туннеля, еще одна крутилась у ног Шаг’ё, перетекая из одной формы в другую.

Чужое присутствие Горциар ощутил сразу: оно отдалось пульсацией крови в ушах, укололо жаром в кончиках пальцев, хоть его и отравляло ледяное дыхание тени, а в самой крови к холодной вязкой сладости Шангард примешивалась нечистая горечь. Теней вокруг становилось все больше, казалось, сам мир выцветал — так сильно они приглушали его теплую живую пульсацию, и что-то в глубине самой сути Горциара сопротивлялось им, стремилось взметнуться потоком терпкой горячей крови, расцветить алым чернильную темноту. Он ждал. Удобный момент, мгновение покоя в бесконечном танце.

— Вы задержались, Шаг’ё, — Горциар открыл глаза, и тут же стремительный удар копья пригвоздил к опоре его тело. — Что помешало вам? — С наконечника копья бежала одинокая капелька крови, а Горциар замер за спиной Шаг’ё, удерживая у самого его горла узкий, чуть изогнутый клинок. Второй пригвоздил к полу метнувшуюся к нему лисицу. Змея в траве. Он шумно втянул носом воздух, ловя в разнообразии витавших вокруг запахов те, что могли бы подсказать ответ. Страха не было, а пульсация крови Шаг’ё не изменилась, оставаясь все такой же ровной. Неестественной. Горциар неторопливо убрал клинки в ножны, не обращая внимания на то, как силуэт Шаг’ё тает, а сам он выскальзывает из глубокой тени одной из опор.

— Неплохо… для полукровки, — Горциар вернулся на полюбившееся ему место, с выверенным тщанием ступая между растянутых вокруг тонких теневых нитей. — Как продвигается дело?

— Ваэ’леа’р’циантэ Кэль готов к неким действиям. — Шаг’ё устроился на противоположном конце площадки. Горциар позволил вязкому течению своей силы развернуться вокруг, мазнуть, самую чуточку не достав его, и успокоил, пряча потоки под верхнем слоем камней.

— Вот как. — Горциар склонил голову к плечу, прислушиваясь. Где-то там несла свои воды подземная река, впадавшая в озеро. Ее убаюкивающий рокот едва достигал их слуха, но его хватало, чтобы скрыть движение мельчайших капелек крови. Вопреки общему убеждению в нетерпеливости Эшс, он не собирался торопиться.

— Литте Каммэ в этом совершенно уверен. — Приглушенные слова Шаг’ё звучали будто издалека, теряясь в холодноватой глубине тени. Как и большинство восточников, он с трудом удерживал себя на поверхности реальности, то и дело норовя соскользнуть куда-то глубже, раствориться в подступающей со всех сторон темноте.

— Оружие? — Эта часть плана казалась Горциару самой зыбкой и ненадежной. Люди в принципе были весьма непостоянными существами. А уж кровь пахла и вовсе отвратительно. Вероятно, Каммэ пришлось отказаться и от дыхания, иначе как он мог находиться рядом с ними так долго. Шаг’ё не ответил, но Горциар уловил недовольную рябь, проскользнувшую по теням: промедление совершенно не нравилось Шангард.

— Касание, — подсказал он после небольшого раздумья, — они слепы и потому не ценят другого. Только то, что могут потрогать. — Тень взметнулась, на мгновение выходя из-под контроля, холодные волны прошлись по всей площадке, прежде чем Шаг’ё вновь удалось обуздать их. Полукровки совершенно неспособны контролировать силы. Горциар ядовито улыбнулся, показывая, что прекрасно заметил потерю контроля: если кто-то вздумал вести себя так, будто в чем-то равен ему…

— Остается Воля Императора. — Шелестящий голос Шаг’ё звучал так, будто ничего и не произошло. Горциар втянул обратно выступившую из едва заметной царапины капельку крови. С’се’ента’ара Шангард обучила своего полукровку чуточку лучше, чем он рассчитывал.

— Он отправится на Восток. — В этом не было никаких сомнений: слишком хорош повод для последнего из северных даэ взглянуть на свои бывшие владения. Источник зовет. Горциар и сам ощущал это: там, на юго-западе, билось каменное сердце Эшс. Он осторожно коснулся собственной сущности, перепутанного клубка нитей и обетов, в которые был затянут крепче, чем глупая муха в сеть паутины. Вот только в отличие от мухи он знал — за пределами паутины нет ничего, кроме пустоты. Но это совершенно не помешает пауку как следует пообедать. Часть нитей дышала песком и соленой водой, в ней чудился прозрачный запах растекавшейся по воде крови, капель, испарявшихся с раскаленных камней. Драгоценные нити Эшс, протянувшиеся через кровь и плоть, связавшие накрепко и намертво. Горциар не представлял, как можно было посметь от них отказаться. И совсем другие, тонкие и острые, тянущие его строго на запад — к громаде императорского дворца. В них чернота плащей и серебро масок, вся тяжесть имперского герба. И гнилостный привкус искажений Денхерима. Северной язвы, которую Владыке Раэх’наар’ру не достало решимости стереть в прах. Император не может позволить себе слабостей. Если Император слаб… корону наденет другой.

— В таком случае, помех нет. Император услышит.

— Да.

Ощущение чужого присутствия пропадало: стихала пульсация крови, исчезали запахи. Горциар вслушивался в них, вновь закрывая глаза и замирая в ожидании. Время — ждать, и время — действовать. Он в совершенстве владел и тем, и другим. Сейчас он ждал достаточно, пора было действовать. Избавиться и от заразы дипломатии, жалких попыток договориться с существами, которые не в состоянии управиться и с крохами собственной силы, и от позора Эшс’арон. Полукровки, посмевшей отказаться от чести и имени. Владыка увидит, к чему могут привести глупые игры и забывчивость. Север пора покорить окончательно и вернуть Завесу. Северные Источники ждали слишком долго, а способных сравняться с манш’рин хватало и среди Эшс.

* * *

— Как они проникнут во дворец? Он ведь… хорошо охраняется, — Далливан смутно помнил, как в первый свой визит во дворец стражи он не заметил. Но теперь-то посол прекрасно понимал, что смотрел недостаточно внимательно. И просто не знал, на что стоит обратить внимание.

— Способы есть, — Каммэ неопределенно повел плечами и наклонился вперед, практически уткнувшись носом в гравюру на стене. Далливан и в прошлый раз отметил повышенное внимание резидента именно к этой картине, но так и не понял, что его привлекло в обороне сиальской крепости Духовной Сестрой Юе. По легенде, ее Покров защитил всю крепость от деймской армии во время Зимнего набега. Сестра Юе молилась день и ночь, и пока она не упала замертво истощенная, ни один дейм не переступил порог замка.

— Я хочу быть уверенным, — в голосе Энрах Таю проскользнуло раздражение: он устал от бесконечного утаивания информации и иносказаний, — что мои действия не будут бессмысленными, а все дело не закончится на Тысяче ступеней.

— Ни в чем нельзя быть уверенным, — Каммэ наконец-то отошел от картины и развернулся к Далливану, рассматривая его с каким-то новым выражением лица, будто увидел в первый раз, — но у них очень хорошие шансы на успех. По крайней мере, в этой части.

— Им… помогут изнутри? — тихо спросил Далливан. Почему-то эта мысль казалась ему неправильной: не из-за того, что не соответствовала действительности, а из-за смысла, который ее наполнял. Предательство. Отличная лазейка для дипломата — так говорил Девятый Иерарх, но Таю претила сама мысль. У света Тана должны быть иные пути.

— Либо в городе случится нечто, что оттянет внимание туда. — Каммэ помолчал. Его взгляд блуждал по кабинету, практически ни на чем не задерживаясь. — Охрану дворца осуществляют со’баст — гвардия Императора. И к тому моменту, как все будет готово, большая ее часть уже будет оттянута к Востоку. Я полагаю, Ларсен готовит провокацию. Нечто, что окажется приоритетнее защиты дворца, в котором к тому же будет отсутствовать о’хаэ.

— И что это может быть? — Далливан нахмурился, пытаясь понять, что может оказаться более важным, чем сердце Империи.

— Единственное, что мне приходит в голову — защита айтари. Но окажется ли Ларсен настолько безумен?

— Айтари? — Далливан прикусил губу, лихорадочно соображая: в записках Самместа говорилось о том, что дейм делят свое общество на две большие касты: айтари и гайтари, и что дела с людьми и вообще внешним миром ведут гайтари. Все дейм, которых вы увидите, скорее всего — гайтари. Айтари не покидают внутренних земель. — Разве они есть здесь?

— Внутренние кварталы. — Каммэ отвернулся, будто эта тема была ему неприятна. — Вряд ли Ларсен решится на действительно серьезную диверсию — в этом случае идти ко дворцу ему придется в одиночку, но достаточно будет и намека.

— Ясно, — Далливан кивнул, — вероятно, мне потребуется еще одна встреча, чтобы принять решение.

— Я сообщу, если будут новости, — Каммэ едва наметил поклон и исчез. Когда хотел, он двигался практически так же быстро, как большинство дейм.

Энрах Таю уселся за стол, рефлекторно перекладывая листки из одной стопки в другую. Каммэ так ничего и не сказал насчет помощи изнутри. Но Далливан был уверен, что угадал.

* * *

Деймская столица напоминала Далливану шкатулку с секретами, и за последние несколько недель он открыл в ней потайных отделений больше, чем за все остальное время пребывания в Империи. Взлетные площадки, внутренние кварталы, а теперь еще и… подземные уровни?

Впрочем, толком рассмотреть что-либо не получалось: тусклого света странных беловатых кристаллов, вделанных в каменную стену, хватало только чтобы не споткнуться на узкой дорожке, по которой его вел Каммэ, с другой стороны от нее темнел провал настолько широкий, что противоположного края Далливан не видел.

— Что там внизу? — тихо спросил он, морщась от того, как далеко подземное эхо разносит даже слабый шепот.

— Ничего такого, на что стоило бы взглянуть, — также тихо ответил Каммэ, — слева будет проход, сворачивайте.

Далливан кивнул, но прежде чем он успел последовать инструкциям, рядом с ним мелькнул чей-то размытый силуэт: он понял это лишь по сжатому воздуху, коснувшемуся лица. Посол обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть Ларсена, что-то быстро говорящего Каммэ настолько тихо, что даже эхо не доносило обрывков слов. Или это от того, что гул, поднимавшийся из-под земли, заглушил все прочие звуки? Камни под ногами мелко задрожали, и Далливан, забывая о предосторожностях, схватился рукой за стену, мельком порадовавшись, что он в перчатках. Таю видел, как Каммэ, так же, как и он сам, всем телом прижимается к стене, Ларсен же так и остался стоять посреди тропы, не сдвинувшись ни на миллиметр, словно происходящее не могло коснуться его и краем.

Гул затих так же внезапно, как и начался. Каммэ первым нырнул в узкий проход в стене, и Далливан последовал за ним.

— Зачем вам все это? Это же… ваша страна, — он знал, что снова делает все не по правилам, спрашивает не о том, о чем должен, но по-другому не мог. Таю слышал отчетливый хмык Каммэ, но в сторону резидента не смотрел — только на Ларсена, чей закрытый тканью профиль едва угадывался в пляшущих тенях небольшой комнаты.

— Моим домом был… мог быть Глассиар. — Из-за повязок голос звучал глуховато, и Далливану приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова. Он мельком взглянул на Каммэ, но тот будто слился со стеной, стремясь выглядеть как можно незаметнее. Словно боялся спугнуть внезапную откровенность. Далливану показалось, что он заметил на его лице проблеск того, что можно назвать удивлением. — Но этого не случилось. Кэль заставили Север замолчать. Они не слишком ценят верность. Денхерим присягнули Кэль, но их принадлежности к Северу оказалось достаточно, чтобы быть уничтоженными. А остатки жалко приткнулись у трона. Глассиар и Рагаль смели, а то, что сталось с Альяд…

Ларсен замолчал, но Далливану казалось — слова еще звучат, что-то безмолвно висело в воздухе, стискивало виски колючим прикосновением, отдаленно напоминавшим то, что он ощутил у Черных Башен, только в этот раз он не пытался его оттолкнуть, скорее прочувствовать и понять, что скрывается под ним. Будто вслушивался в неясный шелест травы, а она болезненно резала касавшиеся ее ладони.

— Это можно изменить. Вернуть или закончить, но избавиться от… неопределенности. Нет ничего хуже пустоты.

— Я… понимаю, — Далливан услышал собственные слова будто со стороны, но тут же почувствовал и уверился в том, что они — правильные. Когда-то давно Энр от края и до края обагрила кровь. Гербовые копья украсили дороги вместо виселиц, а золотые крылья энрских птиц остались на дне залива Иссата. Энр — единственный из всех — до сих пор не имел собственной внутренней армии. Даже Та’Ларну позволили сохранить свои боевые отряды. Копья сменила виноградная лоза. Для Далливана все это осталось историей, давней, как полузабытая сказка у очага, Ларсен же говорил так, будто для него сказка была реальностью.

— Так что вы скажите, Да’алли’и’ив’а’ан? — Ларсен смотрел прямо на него, и впервые Далливану не казалось, что дейм смотрит сквозь него.

— Иерархия не вмешивается во внутренние дела Империи. — Один раз он уже позволил себе говорить от имени всей страны, и ничем хорошим это не кончилось. Сердце колотилось как бешеное, казалось, дай ему волю и оно выпрыгнет из груди через глотку. Наверное, именно поэтому каждое слово давалось Далливану с таким трудом. — Но я знаю, что Энрах Таю Далливан как раз хотел поэкспериментировать с деймской сталью. Возможно, это приведет к любопытным эффектам. — Дейм никогда не путаются в статусах и очень четко отделяют должность, лицо и клан. То, что делает представитель клана, далеко не всегда является тем, что творит то или иное государственное лицо, и совершенно точно не соответствует тому, что может сделать конкретный дейм. Эту истину Далливану пытались втолковать и Саммест в своих записках, и Каммэ, и даже Сиррат, а вот понял он только сейчас. Если, конечно, правильно понял, а не испортил все снова.

— Тогда мне найдется, что вам показать. — Ларсен вдруг отщелкнул замок одного из наручей, небрежно отбрасывая его в сторону, а потом медленно, будто делал это впервые в жизни, стянул с руки тонкую кожаную перчатку. — Кажется, у людей это делается так?

Несколько мгновений Далливан, глупо моргая, просто таращился на протянутую ему руку. Никаких телесных контактов. В голове одновременно вертелся целый ворох обрывков каких-то совершенно посторонних мыслей, строчек из сводок и отчетов, а потом там вдруг стало удивительно пусто. Кому из тех, кто их составлял, протягивал руку хотя бы один дейм? Никто не раскроет ладонь сильнее, чем требуется. Далливан торопливо сорвал перчатку и сжал ладонь Ларсена, скрепляя рукопожатие. Подсознательно он ожидал холода, но рука дейм оказалась намного горячее его собственной, кожа ощущалась более плотной, а быстрый пульс крови отдавался в пальцах. Далливан вздрогнул: чужой ритм затягивал, отдавался странным покалыванием во всем теле, так что собственное сердцебиение казалось слишком медленным и неправильным. Голова закружилась, и он с некоторым трудом заставил себя разжать пальцы. Ларсен также медленно отпустил его и поднес ладонь практически к самым глазам, рассматривая выступившие на коже красноватые пятна, напоминавшие слабые ожоги.

— Ваша сила поможет нам. — Надевая перчатки, Ларсен выглядел… удовлетворенным, а Далливан осознал, что снова не понял и половины того, что произошло.

Примечания:

[1] Ло'дас — стратегическая игра, отдаленно напоминающая шахматы. Чуть подробнее о правилах можно прочитать здесь https://vk.com/wall-157774470_586

[2] Об указанном событии можно прочитать в драббле "Чужая земля"

Примечания:

Небольшая карта Ос'шар, чтобы было понятнее, о чем рассуждает Ларсен

https://pp.userapi.com/c844721/v844721073/afd8a/HIndXX-Tago.jpg

Драббл о Кацате и Раэхнарре

https://ficbook.net/readfic/6837687/18924557

Месяц К’шар, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

По стенам разбегались едва ощутимые вибрации. Ломкие, тонкие — они были совсем ненадежной преградой для пустоты. Они сами — пустота, та, что спряталась внутри, между мельчайших частиц. В мире не существовало ничего достаточно надежного. Так стоило ли за него цепляться? Ларсен шагнул вперед, легко попадая в не слышный никому ритм. Все вокруг шаталось, дрожало, в огромный провал срывались отдельные камушки. Под его ногами тоже не было ничего, кроме пустоты. Упругое давление поднимавшегося откуда-то снизу воздуха удерживало дейм ничуть не хуже иллюзорной прочности камней. Он проскользнул в узкую трещину, ввинтился между парой острых решеток, аккуратно обойдя слишком плотную тень, и замер, ощущая, как пустота под ногами становится абсолютной. Вперед и вниз.

Мостовая ударила плотно подогнанной брусчаткой, одарила жаром нагретых камней и плеснула в лицо раскаленным воздухом, перемешанным с пылью. Даже на последнем издыхании К’шар стремился сполна оправдать свое название, прежде чем северные ветры Ато сменят летную жару стылым зимним холодом. Ларсен замер, выбрав шпиль повыше и развернувшись строго на восток. Подобраться сейчас ближе к взлетным площадкам возможности не было, но ему и не требовалось видеть и слышать, чтобы проследить, как императорский кортеж покидает столицу.

Самым быстрым и безопасным способом перемещения по территории Империи всегда считалось подземье: какие бури ни бушевали на поверхности, туннели они не затрагивали. Вот только сейчас все туннели, напрямую ведущие в столицу, были закрыты. Ларсен бывал там, спускался к матово-черным камням, в которых плыло и дробилось его отражение. О, даже ему вполне хватило бы умения, чтобы проскользнуть сквозь нити пространства на другую сторону, но истинная преграда таилась не в камнях. Они лишь скрывали ледяную пустоту, притаившуюся на той стороне. Жадный, шелестящий шепот, царапанье когтей, касавшихся, казалось, самой его сути, и четкое ощущение, что любое существо, обладающее хотя бы зачатками инстинкта самосохранения, предпочтет умереть каким-нибудь другим способом.

В самом конце Северной войны о’хаэ Ис’сли’ила’арэ использовал туннели, чтобы тайно проникнуть в столицу и захватить корону. Попытка провалилась: никто не знал, что именно произошло в императорском дворце, но Северная война окончилась, Источники уснули, а Ис’сли’ила’арэ не покидал стен своей золотой клетки. Но Кэль оказались напуганы достаточно, чтобы перекрыть туннели так хорошо, как это только возможно, поэтому кортеж был вынужден пренебречь определенной долей безопасности и использовать летунов, хотя бы до Айз’к Со или Ро’харана, смотря какой маршрут изберет Император. От Ро’харана, одного из трех крупных городов Ос’шар — Центральных земель, уходил прямой туннель в Вельд, но он проходил через земли Шангард и имел ответвление к Арк’хар, гарнизону, в котором в это время года были расквартированы лучшие части из подчиненных генералу Шангард. Путь через Айз’к Со казался более вероятным, пусть для него и пришлось бы сделать крюк и спуститься в туннели у самой башни Краэт, а оттуда пересечь земли Феримед и углубиться в Вельд. Ларсен был практически уверен, что кортеж проследует именно так. Самый логичный и безопасный вариант. Если не думать о том, насколько высоко придется поднять летунов, чтобы не попасть под грозовой фронт, надвигавшийся с востока.

Ларсен прислушивался к дрожанию пространства, к тому, как оно сминалось, рвалось на части и тут же восстанавливалось снова, прогибаемое темными волнами чужой силы. Присутствие Императора невозможно перепутать с чем-то еще. Оно давило, выкручивало руки, против воли заставляя склониться перед собой. Подавляло и подчиняло. Ларсен вцепился ногтями в собственную руку, легко проникая сквозь слои ткани и раздирая в кровь ожоги, оставленные человеческим благословением. По пальцам потекла кровь, возвращая своим ароматом к реальности. Он глубоко вздохнул, с трудом подавляя желание поднять щиты и забиться куда-нибудь подальше, чтобы зализать раны. Слишком пристальные взгляды никогда не оставались без внимания. А он стал излишне беспечен.

Вдалеке Ларсену чудился слаженный взмах крыльев летунов, ловивших восходящий воздушный поток. Давящее ощущение присутствия становилось все более зыбким, отдалялось. Он вцепился в него, пытаясь до самого конца не потерять из виду, поймать направление. Не Айз’к Со. Восточнее. Но и не Ро’харан. Ларсен выпрямился, глядя точно на северо-восток. Где-то там, в нескольких сутках полета, располагался гарнизон Диаман — один из имперских форпостов в Северной войне, а прямо за ним то, что осталось от Денхерима. Все же Горциар оказался прав: Кацат отправился с Императором, а вместе они никак не минуют Денхерим. Позор и проклятие Севера.

Возможно, присягни тогда Денхерим Ис’сли’ила’арэ, Северная война сложилась бы по-другому. В сожалении не было никакого смысла. Но Ларсен никак не мог отделаться от навязчивых мыслей: что бы случилось, останься Север единым? Пала бы тогда Завеса? Он, рожденный так далеко на юге от Источника Глассиар и никогда не имевший доступа к хроникам своего клана, знал о том времени лишь по чужим рассказам. Но даже этих крупиц хватало для того, чтобы понять: мир под сенью Завесы был другим. Западная пустошь именовалась степью и славилась своим плодородием, пустыни не покрывали целиком южные земли, а северные холмы не дышали таким мертвенным холодом. Вместе с Завесой дейм потеряли намного больше, чем могло показаться на первый взгляд.

Ларсен слышал, кто-то из айтари говорил, что без людей и их плодородных земель им не удержаться. Может быть, в чем-то они и были правы, но они не осознавали главного: опасности, исходившей из-за рубежа Черных Башен — хрупкого и неверного подобия древней завесы. Впрочем, айтари и не следовало переживать о безопасности. Это забота гайтари. Уже собственная память Ларсена нашептывала о том, как этот рубеж был прорван и как они попытались вернуть необходимое силой. Он участвовал в том походе, который люди, будто в насмешку, назвали «Зимним набегом», чувствовал, как отдалялось сияние Источников, а пространство вокруг словно давило на плечи. Они остановились возле старой крепости, что помнила времена еще до Завесы. Когда-то именно в этих стенах Второй-из-Великих отчертил границу земель Империи, скрепив договор с людьми. Они об этом не помнили: другие флаги и другие гербы и ни следа памяти о тех, кто когда-то мог на равных говорить с дейм. Но будет ли так всегда? Ларсен поднес к глазам руку, вглядываясь в еще заметные красноватые пятна. Сила возрастала.

Все это проносилось в его голове вязкой пульсирующей волной невысказанных слов и потаенных, едва ощутимых инстинктов. Подступающей со всех сторон пустотой и чувством тончайшей нити под ногами. Ларсен готов был схватиться за нее, но все еще с сомнением вглядывался в тех, кто цеплялся за нить с другой стороны. Чем сильнее касание, тем выше опасность. Он знал о мотивах Шаг’ё и Шангард, которые, благодаря генералу Хаоса, слишком хорошо знали о происходившем на границах, но Горциар… Что могло заставить Глаза Владыки смотреть в другую сторону, все еще оставалось загадкой. Об этом стоило спросить Л"иэт’тэа’та’э. Но… Ощущение накатило внезапно. Будто изнутри пронзило сотней отравленных шипов, обращая собственную кровь в клинок, приставленный к его же горлу. Один такт и все исчезло вместе с мыслью о том, что некоторые вопросы следовало задать. Только и оставалось, что довольствоваться слухами, смутными и невнятными, и размышлять о том, насколько, приняв Плащ и Маску, Горциар остался Эшс.

Как и любой имперец, Ларсен знал: Длани неотделимы от Императора, пока лица скрыты серебряными масками, каждое их слово будет словом Императора, каждый жест — его жестом, и каждая мысль будет ему открыта. Но кем становились они, сняв Маску? Длани предшественников Раэхнарра так и остались безликими, с именами, укрытыми серебром. Из тех же, кто стоял у трона сейчас, привычному образу соответствовал разве что Рихшиз, и то вьющиеся вокруг него тени не оставляли сомнений в принадлежности к семье Вельде. Кацат открыто носил гербы Денхерим, а Горциар стоял со стороны Эшсар. И лишь Тень всегда оставалась… тенью. Кто-то видел в этом слабость, кто-то — безумие. Ларсен считал, что такая беспечность открывает возможность.

Он потратил немало сил и времени, собирая информацию о Дланях, пытался вытащить наружу корни давнего противостояния между Кэль и Югом, которое едва не закончилось появлением на границе Империи нового королевства. И тайн тут оказалось чуть ли не больше, чем в падении королевства северного. Одного этого вполне достаточно, чтобы обрести уверенность — без Тени тут не обошлось. Полукровка без лица и имени, с силой призрачней лунного света и впрямь иногда казалась лишь слишком густой тенью в складках императорского плаща. Информация, добытая невероятным трудом, состояла из имени, которое не имело никакого смысла запоминать, так как оно уже не существовало, и нескольких таких же бессмысленных обрывков историй. Но теперь Ларсен знал имя клана, и этого было вполне достаточно. Эшс всегда отличались излишней мстительностью, а предательство — это не то, что может простить любой клан. Впрочем, вопросов тут все равно оставалось намного больше, чем ответов. Все, что он мог — положиться на мстительность Эшс и надеяться, что она в конце концов перевесит верность и клятвы.

* * *

Нити натягивались. Это напоминало давящее ощущение света, которое растворялось, пока фаэн опускалась за горизонт, чтобы уступить дорогу восходящим лунам. Холодное чувство соскользнувшего с плеч плаща.

— Каково это, чувствовать себя узником этих стен? — голос казался шелестом ветра и сыпучей колкостью снега. Он возникал, кружился рядом и исчезал раньше, чем становилось возможным поймать его. Проходил белой лунной дорожкой сквозь пальцы. Неуловимой, если не всматриваться в оплетающий его желтоватый свет совсем другой луны.

— Мне нет необходимости покидать их. Снаружи достаточно глаз, — безучастно откликнулась Фейрадхаан, перекатывая в пальцах продолговатый черный камушек. Пульсация энергии в нем приятной дрожью отдавалась в костях, дразнила обманчивой послушностью. Черные камни удрин являлись природными источниками энергии, их добывали далеко на востоке, в землях Феримед, которые весьма ревностно оберегали тайну местонахождения своих шахт. Фейрадхаан могла с точностью до градуса указать, где именно они должны находиться. Энергия в камнях изначально была нейтральна, но носитель всегда мог окрасить ее в свой цвет. Ценный и опасный подарок. Тот, что она держала в руках, казался нейтральным, но Фейрадхаан не была бы собой, если не сумела отыскать в нем едва уловимую нотку чужой силы. Такой знакомой, почти привычной, что можно и не заметить, если не всматриваться слишком уж пристально. Она сжала камень в кулаке, будто хотела раскрошить в пыль, но вместо этого лишь убрала в соответствующий паз в широком браслете.

— Поэтому ты сидишь здесь и слушаешь эхо, — голос раздался совсем близко. Открой она глаза и подними голову — смогла бы заглянуть в глаза Исилару Альяд. Когда-то давно говорили, что этого достаточно, чтобы заблудиться в собственном разуме. Альяд в совершенстве путали дороги, но на тропах разума она оказалась сильнее.

— Почему ты вернулся? — Фейрадхаан спрашивала об этом не впервые: пусть рассчитывать на ответ смысла не было, но она не могла отказать себе в удовольствие ощущения натягивавшихся цепей, поднимавшегося из глубины другого существа холодного бешенства и осознания бессилия перед ее волей. Своего ящера каждый дейм приручал сам и собственными методами, но для каждого из этих гордых существ наступал момент осознания, что подняться в небо или остаться на земле — больше не в их власти. Вся их жизнь — в распоряжении создания, которое можно снести одним ударом крыла. Но каждый ящер бился до последнего, бессильно натягивая сдерживавшие его цепи и раня клювом собственную грудь, пытаясь сорвать ненавистный ошейник. Исилар ничуть не походил на дикого ящера и еще меньше — на прирученного, но это лишь делало игру интереснее. Фейрадхаан чувствовала, как все ее существо предвкушающе напрягается, ловя малейшие оттенки эмоций, едва заметных изменений чужой силы. Сверкающее зеркало снегов осталось показательно равнодушным. Лишь стало более зримым и осязаемым, напоминая, что мощь трех даже спящих Источников несоизмеримо больше, чем те отголоски лунного света, что составляли ее суть. Все, что было в ее руках — лишь тень от Источника Кэль, да и она сама оставалась не более, чем Тенью. Вот только цепь все еще в ее руках.

— Север — это не только снег и Источники, — это напоминало каскад: жар, холод, все ощущения перемешивались, терялось чувство ориентации, будто все пространство вокруг обратилось в разрозненные куски мозаики. Вот только каждый из них обладал своими собственными зубами и когтями, которые вцепились в нее, рвали в стороны, дарили силу и одновременно забирали жизнь. Самое простое — раствориться в мельтешении фрагментов, отдаться потоку, окончательно заблудившись в нитях его силы. За высокими шпилями, прямо в ледяную гладь озера опускалась фаэн, затягивала в глубину гипнотическим светом, впивалась костяными когтями в лицо там, где его еще касалась серебряная маска. Мозаика все также кружилась рядом, но оставалась не более чем досадной соринкой за уголком глаза. Истина неизменна.

— У нас будет возможность взглянуть, осталось ли от него еще что-нибудь, — Фейрадхаан медленно обошла Исилара и остановилась, всматриваясь в узкое окно. Вытягиваясь всем существом сквозь едва заметные щели в защите, вдыхая витавший в воздухе аромат: город пах настороженностью и предвкушением. Гроза надвигалась.

— Ты позволишь им подойти настолько близко? — снежное зеркало не пошатнулось, но на какое-то мгновение кристаллики льда словно стали ближе друг к другу.

— В руках В’’эе’л’’я’эее’миэр’рэ было семнадцать Источников и... — Фейрадхаан понизила голос до едва слышного шепота, но последнее слово так и осталось непроизнесенным, повисло в воздухе дыханием древней силы и золотым отблеском драконьей чешуи, — они забыли об этом. Я слышу, о чем они говорят. Но… Завесу не восстановить, — сила вновь пошла рябью, растеклась вокруг, давая ей возможность ощутить намного больше, чем хотелось. Тысячи огоньков по всему городу. Ярких, тусклых, пульсирующих, болезненно-острых, чужих. Проклинающих. Широкий поток всего, что кто-то не посчитал нужным скрыть. Сладкая червоточина чужого безумия и обжигающая, затягивающая в себя ненависть. Если этот безумец хотел скрыться от ее взора, ему следовало лучше заботиться о контроле.

— Мне хватило трех, чтобы взять Север.

Фейрадхаан могла почувствовать почти каждого в городе, заглянуть за щиты всех, кто сейчас находился во дворце, но снежное зеркало все также надежно прятало свои глубины.

— И поэтому ты стоишь здесь? — она позволила злой улыбке исказить лицо, ощущая, как резко и болезненно натягиваются нити. Литая вязь слов и ритуала, клеймом отпечатавшаяся на самой сущности. Фейрадхаан шагнула вперед, сокращая расстояние между ними. Она не давила, лишь позволяла своей силе обвиваться вокруг, отыскивать малейшие лазейки в чужих щитах. Недопустимо близко, на самой грани касания. — Я удержу Империю. Пока она будет нужна.

* * *

Посол обязан сопровождать двор на всех официальных выездах. Эта строчка инструкций не давала Далливану покоя все то время, как он прислушивался к разносившейся над столицей песней рогов и наблюдал за тем, как на башнях приспускаются личные флаги Императора. Приглашения для выезда не было, чему Таю весьма обрадовался: покидать город сейчас он не планировал, но… Кортеж отправлялся на восток. Иерархия дорого дала бы за карту дальних земель. Должен он был хотя бы попытаться?

— Но приглашения-то не пришло, — последнюю фразу посол сам не заметил, как произнес вслух.

— А разве клан Кэль заключал с людьми подобное соглашение? — голос Каммэ донесся откуда-то сверху. Далливан вздрогнул и выглянул в открытое окно. Ему пришлось изрядно вывернуть шею, прежде чем он разглядел расположившегося на карнизе резидента.

— Не хотите зайти?

— Ну, если вы не хотите ко мне подняться… — Каммэ тихо фыркнул и соскользнул вниз настолько грациозно и быстро, что Далливан едва успел отпрянуть в сторону, чтобы его не задели. Считалось, что Каммэ работает на Иерархию, но чем дальше, тем более Энрах Таю сомневался в том, что это существо поддерживает хоть чей-то интерес, кроме собственного. Ему казалось, что Каммэ следует своему удовольствию и ничему больше, а значит не упустит ни одной возможности из тех, что ему представятся.

— Так на восток отправляется не Император, а Раэхнарр Кэль? — Далливан слегка улыбнулся, отходя подальше от окна. Где-то за самым уголком глаза ему почудился металлический блеск. Посол приостановился, а потом аккуратно закрыл ставни, постаравшись не попасть в освещенный лампами квадрат. — А Длани?

— Именно, — Каммэ одобрительно склонил голову, бесцеремонно устраиваясь на краю заваленного бумагами стола. Далливан уже не раз подмечал эту привычку выбрать точку повыше. Было это связано с какими-то особенностями зрения или снова ритуал, о котором он понятия не имел? — Что же касается Дланей… то кто-то должен будет ратифицировать договор от имени Императора. Правда, в этот раз Владыка забрал с собой почти всех. Говорят, он оставил столицу Тени.

— Вероятно, для нашего… предприятия это хороший знак? — Далливан бездумно схватил с камина одну из статуэток и теперь вертел ее в руках. Он не знал, откуда тут взялась целая коллекция странных животных из фарфора, но подозревал в них наследство одного из предыдущих послов. Мало кто из покидавших Империю заботился о таких мелочах. Иногда Таю казалось, что послы уезжали в том, что на них было надето в момент передачи грамот, совершенно не заботясь о судьбе остального имущества. Иначе откуда в шкафах взяться целой коллекции камзолов, которые выглядели так, словно сошли с парадного портрета чьего-то прадеда?

— Как сказать, — Каммэ мотнул головой, будто отгонял наваждение, а Далливан заметил, что взгляд резидента снова прикован к гравюре. — Это показатель доверия. Видите ли, в таком контексте наше… предприятие будет выглядеть большим покушением на власть, чем это хотят выставить те, кто поддерживает нашего общего друга. И… что-то здесь не так.

Таю, все это время неотрывно следивший за Каммэ, заметил, как тот словно сжался, пытаясь отгородиться от чего-то. Тревога? Давящее ощущение распространилось по комнате, Далливан невольно забормотал слова благословения. На мгновения ему почудилось, что на него устремлен чей-то пристальный взгляд. Отследить направление никак не получалось, словно смотревший находился… внутри его головы?

— Что… это? — он не знал, сколько прошло времени, прежде чем неприятное чувство пропало, но ясно ощущал: под камзолом он взмок, словно мышь.

— Взгляд имперской Тени снова простерт над столицей, — Каммэ нервно улыбнулся, — она смотрит. И смотрит пристально. Вы не думаете, что дворец напоминает приглашающе распахнутую ловушку? — резидент все также улыбался, но Далливану эта улыбка больше не казалась тревожной, он видел лишь хищное, голодное предвкушение. На мгновение посол практически наяву ощутил запах крови.

— Ларсен… отступит? — Таю пришлось приложить усилие, чтобы в голосе не прозвучало такой отчаянной надежды.

— Нет, для него уже слишком поздно пытаться сыграть в другую игру, — Каммэ отрицательно покачал головой и чуть подался вперед, пристально вглядываясь в глаза Далливана: — А вы?

— Я обещал, — Энрах Таю сжал руку в кулак. На мгновение он снова почувствовал обжигающее рукопожатие Ларсена.

* * *

На этот раз в путешествие к подземным уровням Далливан отправился один. После памятного разговора Каммэ и вовсе пропал, а записку с коротким «Все готово. Приходите» посол обнаружил прямиком у себя на подушке. На прикосновение она откликнулась уже знакомым ему покалыванием. Стараясь не слишком задумываться о том, кто и как проник в его спальню, Далливан набросил на плечи широкий плащ и скрыл лицо куском ткани. Не то чтобы он находил это хорошей маскировкой — любой дейм с полувзгляда узнает человека, но так было намного меньше шансов наглотаться пыли, которой с каждым днем становилось все больше и больше. Далливан подозревал, что совсем скоро просто не сможет выйти из дома, пока пылевые бури не успокоятся. Как он помнил из записок Самместа, сообщение между Империей и Иерархией прекращалось на весь долгий месяц вихрей, да и внутри самой Империи жизнь в это время переходила в какую-то совершенно иную форму. Далливан подозревал, что не последнюю роль в этом играли те самые подземные уровни, на которые он сейчас спускался. Главное, не ошибиться с поворотом.

К счастью, долго плутать Далливану не пришлось: Ларсен встретил его практически у самого входа, а дальше нужно было только не отставать, что, впрочем, оказалось намного более сложной задачей, чем могло показаться на первый взгляд. В отличие от Каммэ, Ларсен не считал необходимым подстраиваться под человека. Или просто не знал, что это стоит сделать. Таю едва подавил облегченный вздох, когда они наконец свернули в знакомый узкий проход.

— Смотрите, — Ларсен откинул в сторону тонкую белую ткань, и Далливан увидел два длинных кинжала без ножен. Оружие выглядело совсем просто: ни украшений, ни вычурных рукоятей, ни гравировок на лезвиях. Далливан протянул руку вперед, но так и не коснулся искрившейся в свете лампы серебристой стали.

— Они не… — Таю облизнул губы, разом вспоминая и кучу сказок о проклятом оружии, и предупреждения Самместа.

— Сталь чистая. Их не чаровали ни при ковке, ни потом. Железо — то, что мы продаем вам. Оно примет ваше… благословение, — верно истолковал его затруднение Ларсен.

Далливан глубоко вздохнул, на мгновение прикрыв глаза. Ему ни разу не доводилось благословлять предметы. Он достаточно читал об этом, но практика оставалась только в мечтах. Вероятно, следовало потренироваться перед приходом сюда. Но здравая мысль закралась в его голову слишком поздно.

— Мне понадобится вода. Чистая. И какая-нибудь емкость, — в противовес скачущим галопом мыслям, голос прозвучал неожиданно твердо. Далливан приободрился, расправляя плечи. Главное — не сомневаться. То, что он делает, несомненно, будет делом, угодным Тану. Лучшим, чем все, что он делал до того. Нужно только верить и не сомневаться. Как Сиррат. Теперь-то Таю не сомневался в том, что благословение Тана оставалось с гранд-рыцарем до самого конца, иначе никак не объяснить то, что творилось с его собственной головой на помосте.

Далливан вылил воду в какую-то продолговатую чашу и зашептал славу Тана. Привычные слова молитвы легко срывались с губ, но была ли в них необходимая сила? В этом Энрах Таю уверенности не испытывал. Молиться в Империи вообще оказалось не в пример сложнее, чем дома, словно какая-то тяжесть постоянно давила на виски и не давала вздохнуть, но сейчас, с отъездом Императора, стало чуточку легче. Далливан мог только надеяться, что этого окажется достаточно. Он шептал и шептал, не обращая внимание на то, как Ларсен отошел подальше от чаши, интуитивно выбрав угол потемнее, как свет лампы будто стал ярче, а над поверхностью воды появилось едва различимое свечение. Таю покачнулся: ему казалось, что нечто вычерпывало его изнутри огромной ложкой. Он торопливо переложил оба кинжала в воду, пытаясь представить, как она пропитывает их изнутри и наполняет. Перед глазами покачивалась дымка, Далливан не сразу понял, что она поднималась от воды, которая с шипением испарялась, будто и впрямь впитывалась в опущенную в нее сталь. Кончики пальцев, которыми он касался поверхности воды, онемели, а холод от них распространялся по всему телу. Еще не все. Далливан отчаянно вцепился в кинжалы, будто хотел насильно что-то затолкать в них, впечатать нечто, что с боем вырывал из самых потаенных глубин своей души. Благословляя на месть, боль и возмездие. На мгновение перед глазами мелькнул сиреневый щит, перечеркнутый красным, а потом сознание заволокло темнотой.

Реальность возвращалась медленно. Далливан с трудом приоткрыл один глаз и тут же скорее почувствовал, чем услышал, какое-то движение рядом.

— Вы очнулись, — голос Ларсена казался лишенным всяческих интонаций, а Далливан внезапно ощутил расползавшийся в груди панический холод: дело сделано, что мешало дейм просто избавиться от него сейчас? Как от лишнего свидетеля и просто как от человека. Впрочем, у Ларсена уже было для этого достаточно времени. Зачем ждать, когда посол очнется?

— Это было бы просто, — теперь Далливану чудилась насмешка, — но Литте сказал, что не задал вам какой-то вопрос, а оставить его без ответа… было бы слишком опрометчиво с моей стороны. Вам дважды повезло сегодня, надейтесь, что повезет в третий и вы сумеете найти дорогу.

Ощущение чужого присутствия пропало, хотя Далливан по-прежнему не слышал ни звука, но он теперь был уверен, что остался один. Таю шумно выдохнул и только в эту секунду понял, что все это время боялся даже вздохнуть. Он облегченно прикрыл глаза, но тут же заставил себя открыть их. Следовало выбираться. И побыстрее.

— Надеюсь, вам тоже повезет, Ларсен. И все это будет не зря.

Месяц К’шар, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

Императорский дворец был виден из любой точки города, всегда оставался незримой тенью за уголком глаза и растворялся в лунном свете, прячась от прямых взглядов, кутался в многослойную защиту и пространственные искажения, сквозь которые оставалась только одна безопасная дорога, та, что для большинства обращалась в путь длиною в тысячу ступеней. Как-то Л”иэт’тэа’та’э, пребывая в хорошем настроении, сказал, что люди и впрямь так думают. Тысяча ступеней. Кому бы хватило глупости создать что-то подобное? Ларсен наблюдал за медленным движением реальности вокруг дворца: пустоты здесь было намного больше, чем в любой другой части города. Иногда казалось, что он парит в этой пустоте, лишенный любого подобия опоры. Крепость снов. Мягко светились реперные точки — сплетенные узлы стабильного пространства, по которым можно попасть внутрь. Один неверный шаг — и вокруг только пустота. Люди действительно глупы, раз видят здесь надежную лестницу. Сейчас свечение реперных точек едва различалось — во дворце не ждали гостей, и никто не заботился о том, чтобы поддерживать стабильность прохода. Еще один слой естественной защиты. Никто не пройдет без приглашения. Когда-то давно это удалось Ис’сли’ила’арэ, но даже он — манш’рин Альяд, способный проложить дорогу куда угодно, не смог провести никого за собой.

Неприступная крепость. Ларсен выждал, пока пустота примет необходимый ему вид и шагнул к первой реперной точке. Дворец по-прежнему оставался недосягаемо далек, пожалуй, теперь он находился от него еще дальше, чем такт назад, но где-то именно здесь можно было отыскать остатки тропы, проложенной когда-то Исиларом Альяд. После падения Севера восстановить защиту оказалось некому. Тропу затерли и сместили, перемешали кусочки пространства в беспорядочную мозаику, укрыли иллюзией, но уничтожить до конца — не смогли. Пространство вокруг обрело стабильность, обращаясь узкой ступенью из серого камня. Ларсен касался ее, ощущал кончиками пальцев шершавый гранит, но видел под ногами только пустоту — плотный узел энергетических потоков, которые уже начали бледнеть и расходиться в стороны. У него осталось не более такта, чтобы отыскать вторую точку.

Мимо пролетали бесформенные мешанины обломков, от которых тянуло застарелым холодком опасности. Они пульсировали густыми нитями теней, оплетавшими их тонкой вязью ловушек. Шаг. Под ногами расползалась пустота, одаривала разливающимся по позвоночнику склизким ощущением падения. Иллюзия. Только иллюзия. Ларсен не сомневался, но это совершенно не мешало сплетению чужой воли затягивать его в себя, подчинять, убеждая в том, чего нет. Он рванулся куда-то, будто выныривая из омута. На доли такта вокруг действительно возникла вода. Темные тяжелые озерные воды, которых никогда не достигал свет фаэн. Серый гранит под ногами. Ларсен стоял на коленях на еще одной ступени, а с его плаща стекали холодные капли воды. Они испарялись, стоило им соприкоснуться с камнем, но оставались от этого не менее реальными. Стоило лишь поверить. Второй репер пройден.

Сам Ларсен никогда бы не отыскал начало тропы. Они с Шаг’ё потратили многие месяцы, пытаясь выловить нужный кончик из клубка разрозненных нитей, по недоразумению зовущихся «дворцовой площадью». И Ларсен никогда не спрашивал, почему Шаг’ё так уверен, что нужная нить существует. Реальность покачнулась. Нити дернулись, разбегаясь в разные стороны, сталкиваясь друг с другом и образуя новые узлы. Слуха Ларсена достигло эхо далекого взрыва. Шангард как никто понимали толк в ловушках. И если Шаг’ё уже начал, ему самому следовало поспешить.

Мерцание силовых линий вокруг усилилось, все реперные точки ярко вспыхнули, позволяя Ларсену увидеть картину целиком. Он вжался в серый камень, проскальзывая под него, зависая между спутанными нитями пространства, стараясь стать как можно незаметнее. Ему не хватило бы сил на долгую маскировку, но вряд ли приближающемуся патрулю потребуется много времени, чтобы миновать его. Они должны действовать очень быстро, чтобы не позволить Шаг’ё зайти слишком далеко. Чужое присутствие отдалялось, линии гасли. Одним тягучим движением Ларсен скользнул вперед, замирая на третьей реперной точке.

Камень под ногами больше не обладал даже иллюзией надежности: он искажался, крошился и ни такта не оставался постоянен. Ларсен цеплялся за него, собирая силы для очередного рывка: патруль здорово ему помог, позволив проскочить по выстроенной для них тропинке, но стены дворца все еще казались недосягаемыми. Он чувствовал: там, под многочисленными слоями одежды и легким кожаным доспехом, бежала кровь, сочилась сквозь разорванные искаженным пространством жилы, не позволяя ему до конца потеряться в лабиринте иллюзий. Напоминая, что он все еще отличен от пустоты. Островок стабильного пространства промелькнул совсем рядом. Шаг. Последний. Если он все-таки дотянется до стены.

Изнутри дворец напоминал паутину. Сплошное переплетение толстых энергетических потоков, уходящих куда-то вглубь более тонкой внутренней сети и совсем незаметной, но от того еще более опасной следящей паутины, которая окутывала каждый сегмент окружающего пространства. Где-то здесь, в самом сердце переплетений, находилась его цель. Рука, слишком крепко державшая нити. Ларсен отделился от стены и легко, почти играючи шагнул вперед, ловя промежуток между двумя импульсами — слепую зону сети.

Внутренние помещения дворца свивались в спираль, которую пересекали расходящиеся в стороны радианы-коридоры. И чем дальше Ларсен шел, тем более причудливой и искаженной становилась планировка: стены и потолки менялись местами, окна внезапно оказывались под ногами, а посреди высоких залов вырастали серые коридорные стены. Если бы эти искажения еще и двигались. Но ему повезло — дворец застыл в своем искаженном равновесии и давил на сознание гулкой тишиной. Иногда Ларсену казалось, что он слышит эхо собственных шагов там, где прошел такты назад. Он старательно обходил жилые уровни, растворялся между нитей пространства, пропуская патрули внутренней стражи. Приходилось соблюдать крайнюю осторожность, чтобы не поднять тревогу: одна вспышка эмоций и он будет обнаружен. Если Ларсен хотел получить свой шанс, то он должен оставаться незамеченным до самого конца. Воспользоваться затишьем.

Дважды Ларсену начинало казаться, что он окончательно заблудился: коридоры вели в никуда, переплетались и возвращали его к исходной развилке. Тончайшая вязь заклинания, оплетавшего дворец, сбивала все чувства, мешала отличить иллюзию от реальности. Но Ларсен слишком хорошо ощущал свою цель, чтобы заблудиться окончательно. Вперед, к самому сердцу паутины. Коридор вильнул и оборвался широким проломом в стене. Вероятно, здесь должно находиться окно, но сейчас одна часть рамы торчала прямо из стены, а витраж казался частью потолка. Ларсен подошел к самому краю и взглянул вниз: прямо под ним находился стеклянный купол, пронизанный таким количеством силовых линий, что на него было больно смотреть. Неровная пульсация отдавалась неприятным ноющим ощущением в пальцах, костях, от нее шумело в ушах, а кровь, казалось, и вовсе обращалась вязкой ленивой массой, неспособной самостоятельно протолкнуться вперед по сосудам.

Ларсен выжидал. Момент, мгновение, промежуток между двумя тактами, когда пульсация станет едва ощутимой, а силовые нити — едва заметными. Вниз. Он практически разорвал пространство, в несколько раз ускоряя свое падение, чувствуя, как острые каблуки сапог ударились о стекло, прошли сквозь него ровно за доли такта до того, как сияние энергии обратило бы его в пыль.

Ощущение. Как будто порвалась тончайшая невесомая пленка, отделявшая до того от мира, а теперь мир вгрызся в него со всей своей яростной ненасытностью. Ударил в ноздри терпким запахом застывшей смолы, растекся вокруг колким стеклянным крошевом и отдался в висках мгновенно ускорившейся пульсацией крови. Само пространство вокруг чувствовалось одновременно пустым и вязким — в нем не существовало ровным счетом ничего, но оно все равно смыкалось вокруг, давило, будто ладонь попавшую в нее птицу. Тихо шуршали невидимые цепи, яростно щетинились, бессильно проходя сквозь него. Сознание фиксировало реперные точки — островки стабильного пространства. Предмет: тяжелый, округлый, расщепленный. Не опасен. Границы: двадцать шагов, провал; десять — предмет; десять — барьер; четыре — цель. Пульсация: тонкое, узкое, острое, распыленное. Тишина. Пространство раскрывалось за спиной некрасивой прорехой, выплевывало то, что казалось ему чуждым. Неестественным. В затянутые плотной тканью ладони легли горячие рукояти двух прямых клинков: короткие широкие лезвия с волнистой кромкой, пустой, практически мертвый металл и болезненное, испепеляющее сияние, пронизывающее их так, что становилось больно держать. Три шага до цели. Л’ла’ар’ассан’сэен рванулся вперед, сминая вокруг пространство, перекраивая его под себя, обращая в ничто любые расстояния.

Ощущение. Бешено летящий вперед мир замедлился, застыл прозрачной янтарной каплей, ударил колючей снежной пеленой, мгновенно выморозившей до самых костей, до звенящей ломкой чистоты. Пространство больше не казалось стеклянным, оно тянулось, кружилось шелестящей песней, ранило слух глухим ударом бубна, накрывало ледяной круговертью, сворачивалось в спираль и кружилось вокруг сотней горных дорог. Танцевало. Затягивало все глубже в себя, оставляя весь остальной мир где-то далеко за порогом. Там, где не существовало льдисто-теплой песни бесконечных троп Альяд. Пространство погружалось в снежную круговерть, оттесняло его от такой желанной всего такт назад цели. Л’ла’ар’ассан’сэен не замечал этого. Весь он, всем своим существом падал, растворялся в тягучей песне, а мир кружился и летел вокруг, бросая в лицо обжигающие пригоршни снега. Ис’сли’ила’арэ.

Пальцы разжались, и далекое эхо донесло звон металла о мрамор.

* * *

Мир напоминал натянутое до предела полотно. Исилар кожей ощущал отдаленный звон лопающихся нитей и ждал, ждал пока эхо дотянется до него, сомнет и исказит реальность вокруг. Мир скоро изменится. Впрочем, об этом знал не только он. Перед глазами медленно вращалась доска для ло’дас, она тоже казалась перетянутой невидимыми нитями, осыпалась то с одного, то с другого края и медленно перестраивалась, повинуясь едва заметному движению пальцев. Следить за чужой игрой занятие малоинтересное, но других все равно не было. Он слишком давно оставался лишь наблюдателем. Исилар помнил завораживающе медленное движение фигур, клетки, сбрасывающие свой цвет, как надоевшие маски, ощущение смутного торжества и предвкушение следующего витка. Три хода преимущества, которые слишком затянулись. Пришло ли время для поворота доски?

— Начинается, — лица Фейрадхаан Исилар не видел, но его болезненное, хищно-нетерпеливое выражение будто отпечаталось в голове, пробуждая к жизни воспоминания, которые он сам предпочел бы считать иллюзией и ничем иным.

Пространство над доской подернулось легкой дымкой, которая тут же превратилась в карту столицы — густое переплетение разноцветных линий, отражающее малейшие изменения пространства, пульсацию энергий и движение пустот. Город напоминал разворошенный улей. Один из сегментов тревожно подрагивал, передавая неровную, искаженную пульсацию: всего пару тактов назад там прогремел взрыв, и сейчас Исилар следил за быстрым перемещением огоньков к его эпицентру — со’баст покинули дворец. Очевидная ловушка для отвлечения внимания. Карта сжалась, отражая только окрестности дворца, но теперь на ней заметны были и самые незначительные всполохи энергии. Существовала ли она уже тогда? Оплетала ли столицу иллюзорная паутина, когда он сам прокладывал тропы сквозь пространство?

Исилар снова посмотрел на доску, где золотистая фигурка Крадущей неустойчиво замерла между двумя серебряными клетками. Она знала. И снова выжидала, будто проверяла пределы натяжения цепей. Точно так же, как два круга назад.

— У стен Чи видели ледяных призраков, — тонкая фигурка воина скользит между пальцев. По мечу медленно стекает капелька крови — игрушки или нет, но оружие в маленьких руках заточено как следует. Исилар не отвечает, только следит за тем, как рубиновая капля срывается вниз, растекается по серебристой клетке, проникает в незаметные щели сегментов доски.

— Не хочешь… прогуляться? — фигурка исчезает в кулаке, и он почти слышит хруст крошащейся кости.

Он не смог отказаться тогда. До самого последнего мига подозревал и ждал подвох, но опасность на этот раз притаилась не в иллюзиях: реальность оказалась намного коварнее.

Во время Северной войны гарнизон Чи выдержал тяжелейшую осаду: на него обрушилась вся мощь Глассиар-арон. До сих пор крепость окружали провалы и каверны, которые ее обитатели превратили в еще одну линию обороны. Возвращаться в Чи... было странно. На какой-то такт Исилару показалось, что все эти годы — лишь сон и иллюзия, замкнутая петля времени Элехе, которая сжалась до предела и теперь возвращала его назад. Туда, откуда король Севера Исилар отправился в свой последний рейд, оставив осаду на Ледяную Фею Глассиар.

Исилар перевел взгляд на карту, где у самой границы, очертанной алой пунктирной линией, возникла серебристая точка. А теперь, спустя почти двести кругов, внук Ледяной Феи пытался взять штурмом дворец.

— Вы не разрушили тропу, — оставили яркий кусок нитки торчать из клубка и дразнить всех, кто пройдет мимо.

— Лучшие дыры в защите — те, о которых знаешь. Не дают повода наделать новых, — Фейрадхаан потянулась вперед и поменяла местами два сегмента карты, активируя одну из заготовленных ловушек.

— Мир — не доска в ло’дас, — серебряная точка будто померкла, практически пропала, но потом снова возникла уже в другом месте.

— О да, фигурки намного предсказуемей. Скучнее.

— И они не могут добраться до игрока.

Без Исилара небольшой отряд, высланный из Чи, не добрался бы и до П”ета. Снега и остатков старых заклинаний было достаточно, чтобы стереть в пыль тех смертников, что кар’ан¹ Чи рискнул отпустить с ним через границу. Они кутались в широкие плащи и, казалось, позабыли даже о гордости, не говоря уже о контроле.

Родной холод вместе с кровью бежал по жилам, вымораживал до стекла, возвращал полузабытое ощущение хрупкости. Тающего мира под ногами. Север всегда оставался снегом и ветром, зыбким нереальным пространством, которое можно развернуть как пожелается. Достаточно лишь поймать ветер, который теперь гнал поземку с далеких гор, закручивал снежную круговерть, стелился бесконечными тропами под ноги. Пространство играло, шло рябью и менялось каждое мгновение. Скрывало перемены за белой пеленой. Текло сквозь Исилара длинной вибрирующей песней, сливая воедино переплетения дорог, искрящиеся льдом каверны и фигурные снежинки. Дороги пели, и с каждым тактом их зов звучал отчетливее. Тогда он не собирался возвращаться.

Серебристая точка кружила по переплетениям коридоров, иллюзии уводили ее в стороны, но она не унималась — раз за разом возвращалась на правильный путь, будто ведомая каким-то инстинктом. Близко. Словно эхо из сна, что Исилар видел давным-давно. Оно тянулось к нему острыми ледяными сколами, царапало звучанием подледных рек.

— Кто показал начало тропы? — это казалось важным, неизмеримо важнее всего остального, будто последний ключик в начавшей складываться на глазах головоломке. Он клялся, что не коснется доски. А теперь вдруг застыл на самом краю клетки.

— Шангард, — Фейрадхаан ответила не сразу. Бесконечно долгую паузу она будто прислушивалась к чему-то, смаковала мгновение. Исилар чувствовал едва заметное, дразнящее скольжение ее силы. Призрачные цепи и призрачные крылья, паутина, неотвратимо стягивающаяся на горле. — Со’баст сейчас гоняют их кровь по городу.

Шангард умели расставлять ловушки и мастерски их обходить, умели прятать и искать. Но Шангард не стали бы действовать в одиночку. Тропы вились вокруг, складываясь в единственно возможный узор, а клетки тревожно мерцали на доске, пока серебристая фигурка всадника летела вперед так, будто преград для нее не существовало. Так… знакомо.

Север пел, отзывался разными голосами, жадно вгрызался в кожу, будто негодуя за годы одиночества, тащил за собой, набрасываясь сворой голодных химер… Исилар пропустил тот момент, когда вместо того, чтобы принимать и пропускать силу, оказался вынужден с ней сражаться. Три Источника рвали его на части, выплескивали накопленную мощь, ворочались в своем сне, будто древние драконы, пронзенные отравленными сонными копьями — чувствующие боль, но не способные отыскать ее источник.

Ближе всех к П”ету располагался Призрачный Источник Рагальд, и его сон казался наименее крепким из всех. Когда-то давно Рагальд ловили в пространственные ловушки кусочки сущностей из других реальностей, одевали ледяной плотью и отправляли к своим врагам. Теперешние химеры Империи казались лишь жалким подобием ледяных призраков Рагальд. Абсолютное послушание и неутолимый голод. И ничего опаснее оставшейся без сворки стаи. Под тремя лунами больше не было ни одного Рагальд, чтобы подчинить призраков. Но Призрачный Источник все еще бился за спиной Исилара. Песнь звучала, сплетались дороги, и каждая — будто орошенная кровью и нитями жил².

Стеклянные осколки еще висели в воздухе. Пространство сжалось, вытянулось, мгновенно разряжаясь до звенящей пустоты. Четыре шага до цели. Призрачные тропы расцветали под ногами Исилара, летели вперед, обращая мир сияющей нереальностью, наполняя раскаленный воздух столицей звенящей песней зимнего ветра. Пространство исказилось, привычно подсовывая в руку витую рукоять старого клинка. Три шага до цели. Сталь лунным лучом описала полукруг. Из Фейрадхаан так и не получилось истинной гайтари.

— Почему ты вернулся?

Голодное любопытство вьется вокруг паучьей сетью, оплетает дымкой высокий столик с доской для ло’дас и кресло.

— Ты знала.

Низкие потолки давят после бесконечного неба над головой, а двадцать шагов до барьера — ничто по сравнению с беспредельностью пустоши.

— Пахнешь снегом.

Сила отступает, клубком сворачивается вокруг кресла и доски, оставляя горьковатый привкус понимания — тогда еще нет. Истина вернулась вместе с ним. С осознанием того, что в одиночку Север не усмирить. Не сейчас, когда сила пространств рвется сквозь малейшие щели, грозя утянуть за собой половину мира.

Двадцать шагов до барьера. Стоили ли они этой истины?

— Три хода — это не так уж много.

Сила растворяется летящей дымкой, возникает и пронизывает собой все вокруг, а золотые цепи переплетаются с серебряными так, что уже неясно, какая фигура ведет в бесконечном счете.

Для Ларсена и самого Исилара мир казался застывшим. Око бури. Затишье, за которым яростная снежная круговерть. Замкнутая тропа и остановившийся мир. Высшая сила Альяд. Клинок замкнул полукруг, легко отсекая державшую меч руку, рассек плотную кожаную маску и замер у горла, ювелирно распоров кожу.

— И кто же сейчас отдает приказы Глассиар?

Исилар чувствовал: пространство вокруг дрожало, чужая сила билась, будто сердце в ладонях, но здесь и сейчас нет ни одной прорехи, в которую можно ускользнуть. Он медленно шагнул ближе, понимая, что вряд ли дождется неожиданного удара. Не здесь и не сегодня, когда чужая сила так льнет к ладоням, рассыпается вокруг искрящимися льдинками и ломкими сосновыми иглами.

— Никто, о’хаэ, — голос Ларсена звучал ровно, но спрятать собственную силу он сейчас не смог. Или не захотел, позволяя виться вокруг, цепляться поземкой за полы плаща.

Серебристый клинок скользнул вдоль горла, надавил на плечо, заставляя склониться ниже, а ладонь на рукояти также расслабленно неподвижна, лишь сильнее и сильнее вращалось пространство вокруг, яростней выла пурга, а мягкий снег обзавелся острой режущей кромкой.

— Правда? Тогда кто проложил тебе дорогу сюда? Скрыл и направил? Тени Шангард? — метель танцевала вокруг, очерчивала символы и силуэты, расступалась сотней дорог, намечая едва видимые тропки: прошлое, будущее, настоящее, все сплеталось бесконечной вязью дорог. Нити. Обрыв.

— Тебе никогда не взять сердце Глассиар, — Исилар говорил тихо, — оно не пойдет за тем, кто танцует под мелодию юга.

И тому, кто не чувствует бездну под ногами, тоже служить не будет. Ледяная Фея уже растворилась бы поземкой из пальцев, а она никогда не считалась сильной манш’рин.

— Хотя у тебя не будет и шанса попробовать. Видишь ли, югу совсем не нужны северные даэ. Им слишком тесно в песках.

Пока он жив — северные Источники не покорятся никому. Но взять у Фейрадхаан то, что она не собиралась отдавать — практически невозможно, в этом Исилар убедился на собственном опыте, поэтому никто и не пытался добраться до него во дворце. Но рука Тени с некоторых пор не слишком далеко простиралась за его пределы. Насколько соблазнительна возможность повернуть доску? Два круга назад все было бы по-другому.

Полшага вперед. Замах. Метель, обратившаяся легчайшей поземкой и распадающееся око бури. Исилар всегда следовал своим собственным клеткам. В тот миг, когда клинок опускался вниз, довершая удар, он вдруг вспомнил, что мечей у Ларсена было два. Не успеть.

* * *

— Опять развлекаешься? — Горциар бесшумно выступил из теней колонн, чувствуя, как под пальцами рассыпается в пыль теневой амулет, до поры надежно скрывавший его от лишних глаз. Шагнул вперед, медленно обходя игральный стол и поднимая с пола короткий прямой меч. Рукоять обжигала ладони даже сквозь кожу перчаток. Он сосредоточился на этом ощущении, не позволяя ни единой мысли скользнуть поверх.

— Ты пропустил самое интересное, — Фейрадхаан все еще стояла у доски, вертя в пальцах продолговатый черный камушек. Ровная пульсация крови. Спокойное течение силы.

— О нет, я как раз успел к кульминации, — собственный пульс Горциара тоже не дрогнул, когда благословенный клинок нашел свои ножны в чужой спине. Мигнуло.

Примечания:

[1] Кар’ан — командующий каким-то гарнизоном, комендант.

[2] — чуть другой ракурс этих событий можно увидеть в драббле "Чужая земля"

Месяц К’шар, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

Каммэ ждал. Иногда эхо доносило до него грохот и отголоски мощных всплесков силы. В городе сейчас было весело. Но происходившее там совершенно не занимало мысли Литте. Он сидел спиной к столу, на котором вращалась, все замедляя свое движение, продолговатая ампула, наполненная рубиновой жидкостью. Каммэ прислушивался к едва уловимому шороху стекла по поверхности, и звук этот казался ему более осязаемым, чем канонада от ловушек Шангард в городе.

Звук прекратился. Целый такт тишина буквально оглушала, а потом ее разрезал отчетливый треск стекла. Каммэ развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как заговоренное стекло рассыпается на осколки, а рубиновая кровь медленно растекается по столу. Вот и все. Кончиком удлиненного ногтя он подцепил густую каплю и поднес к самым глазам.

— Я снова оказался прав, да, Л’ла’ар’ассан’сэен?

Отвечать ему было некому. Литте движением пальцев собрал со стола кровь, мгновенно обращая ее в едва заметную сухую пыль, и сдвинул в сторону столешницу, открывая тайник. Разделенный на небольшие секции, он практически пустовал: слишком мало осталось того, что достойно называться ценным.

Капли крови из рассеченных пальцев падали, растекались по едва заметному узору, наполняя его и разблокируя одну за другой ловушки и защитные скрепы. Последний узор вспыхнул дымным чертополохом и рассыпался, позволяя Каммэ достать несколько стержней стас-накопителей¹ с черно-белой маркировкой и овальной формы печать, по крышке которой серебрился едва заметный рисунок, напоминавший когтистую лапу. Глассиар.

После визита Шаг’ё защиту пришлось натягивать заново и исправлять ранее незамеченные несовершенства. Но то легкое дрожание плетений, что сейчас докатилось до Каммэ, точно не было вторжением. Едва уловимый аромат крови нельзя не узнать.

— Ас’сэен.

Пальцы Литте неторопливо перебирали звенья длинной цепи, и отвлекаться от своего занятия он не собирался. Но это не мешало отслеживать каждое движение гостя.

— Мы нашли начало тропы.

Ларсен прекратил дразнить восприятие своим мельтешением и уселся на край стола, сдвинув в сторону разложенное оружие.

— Не подозревал за Шаг’ё таких талантов.

Смутное ощущение захлопывающейся ловушки стало отчетливее. Каммэ будто снова почувствовал смыкающиеся лепестки мухоловки. Шангард прекрасно разбирались в ловушках, но распутывать тропы… тут нужны были чувства кого-то из мастеров пространств. Или точное знание, где искать. Чтобы даже тот, кто не являлся мастером, мог уловить концы.

— Ты ничего не хочешь у меня спросить?

— Нет.

У Ларсена никогда не получалось скрыть что-либо достаточно хорошо. Литте подался вперед, принюхиваясь к померещившемуся вдруг аромату. Едва уловимая тень, дуновение, но такое созвучное подсознательному чувству неправильности происходящего, что дразнило его обоняние последние циклы. И то, что теперь оно обрело вполне конкретную основу и форму, сейчас ничего не меняло. Ларсен шел вперед, а мосты уже горели у него за спиной, и единственный шанс достичь противоположной стороны — обогнать пламя. Ничтожно призрачный шанс.

— Сохранишь это? Пока моя кровь не понадобится Глассиар.

Края пространства над столом расползлись, будто рваная рана, и на поверхность вывалилась овальная печать с гербом Глассиар. Каммэ протянул руку вперед, не касаясь, но даже так ощущая мерное биение крови в ней. Печать Глассиар. Сконцентрированный сгусток всего, что было Глассиар. Всего, что осталось.

Он знал, когда Источник Глассиар усыпили, исчезла возможность создавать новые связи с ним, возможность того, чтобы под лунами кто-то еще мог зваться Глассиар. Ларсен родился уже после Северной войны и связи с Источником у него не могло быть. Самым правильным, что могла сделать тогда его мать, наследница имени Глассиар, — прервать свой договор и ждать, пока вновь не откроется доступ к Источникам. Если он когда-нибудь откроется. Каммэ понятия не имел, почему она все-таки рискнула. И почему перенастроила свою привязку к Источнику на еще не родившегося ребенка, делая его Глассиар в намного большей степени, чем можно ожидать от появившегося на свет столь далеко на юге. А сейчас Ларсен принес свою печать крови ему.

— Могу и воспользоваться… моментом.

В руках представителей юга кровь всегда была самым опасным оружием. Добытые в бою капли обращались оружием против бывших владельцев, тонкая вязь проклятий сковывала сильнее любых клятв. Кровь — сила, кровь — жизнь. Концентрированная кровь печати открывала намного больше возможностей, чем любая другая: даже убей он Ларсена прямо сейчас, не получил бы настолько чистого образца.

Для Эшсар кровь была проводником их воли, возможностью удаленно влиять на неосторожно позволивших подобраться слишком близко, насылать изощренные проклятья и скреплять клятвы. Стылая кровь Эшсар сохраняла тайны надежнее, чем смерть их владельцев. Именно ее дыхание Каммэ уловил сегодня.

Переменчивые собиратели крови Фэльч славились умением соединять свою кровь с чужой, не смешивая, сохранять ее в первозданном виде. Вот только, к глубокому неудовольствию Стражей крови, к «сохранять» всегда примешивалось «использовать», а ни один клан добровольно не согласится передать свою силу в руки другого. Особенно, если речь шла не о нескольких тактах боя. Но все же для некоторых кланов возможность сохранить свою кровь была жизненно необходима. Вот только дело еще осложнялось тем, что, в отличие от большинства, этот дар Фэльч никогда не зависел от чистоты крови, возникая у того или иного представителя линии совершенно случайным образом. И Каммэ предпочел, чтобы этим самым представителем оказался кто-нибудь другой. У кого хватило бы сил не только хранить. Но о последнем маленьком факте Ларсен знать никак не мог, он и о первом-то узнал случайно. И сохранил это знание при себе.

— Делай что хочешь, Л’тэ’а, — Ларсен едва заметно улыбался. Касание всегда работало в обе стороны, и если Каммэ было достаточно молчания, чтобы читать в нем ответы, то и Ларсен совершенно точно знал — возможность окажется слишком притягательна, а любопытство сильнее здравого смысла.

Печать все также стояла на столе, притягивая внимание и напоминая о так не данном вслух обещании. Каммэ не сводил с нее пристального взгляда, будто та была живым существом, ожидать от которого можно чего угодно. Ничто не мешало убрать печать обратно и забыть о ней. Глассиар — совершенно не его дело. Большую часть жизни он предпочитал держаться как можно дальше от кланов и вопросов их крови. Вероятно, это будет самой безумной авантюрой из всех.

Стоило чуть выпустить из хватки силу, как она устремилась куда-то в глубину, к едва заметной нити, что когда-то связывала Л”иэт’тэа’та’э Фэльч с далеким южным Источником. Переменчивые искры Танцующего Источника Кэль ему нравились намного больше. Но его собственная сила была иного мнения — она тянулась, оживляла похороненную глубоко память, возвращала обратно тягучую пряность и сухую пыль. Слабая тонкая нить, но ее достаточно, чтобы старательно игнорируемое чувство пустоты стало осязаемым. Кровь Фэльч жаждала наполнения.

Каммэ аккуратно распустил шнуровку, стягивая наруч и откладывая его в сторону, размотал бинты, обнажая покрытую тонкой сеткой шрамов кожу. Чем больше боев — тем больше ран. Хотя ему далеко было до Ан’ашар, творящих оружие из собственной крови. Сила текла сквозь тело вместе с кровью, преобразовывала ее, выхолащивала и обезличивала, превращая всего лишь в инструмент. Идеальный сосуд, жаждущий наполнения. Печать призывно сияла на столе, окрашиваясь с каждым мигом во все более желанные цвета. Мир не терпит пустоты. Острым кончиком кольца-когтя Каммэ прочертил по коже новую линию, мгновенно наполнившуюся рубиновым блеском, сейчас совершенно сухим и безжизненным, но способным стать чем угодно, нашелся бы подходящий наполнитель. Он протянул руку, касаясь крышки печати — та отошла в сторону от легкого прикосновения. Никакой дополнительной защиты. Это выглядело… практически оскорбительно. Тонкая взвесь крови поднялась в воздух, повинуясь его воле, зависла на несколько тактов, а потом медленно втянулась в подготовленную для нее рану, наполняя разум совершенно незнакомым ощущением. Будто на мгновение коснулся другого мира. И он отозвался звенящим чувством пустоты под ногами, бесконечными дорогами и устремленными вверх ступеньками. Тысячи мельтешащих фрагментов и затягивающая пустота между ними. Опасная завораживающая сила.

Кровь ускользала в глубину, сворачивалась там, скрываемая ореолом его собственной силы, и засыпала. Пусть спит, пока не придет ее время. Каммэ сомневался, что ему когда-либо придется ее возвращать, но ему нравилось поселившееся где-то в глубине ощущение зыбкости мира вокруг.

Печать на столе больше не выглядела ни притягательной, ни даже просто… занятной. Старый хлам, выполнивший свое предназначение. Смыкались края раны, скрывался под бинтами новый тонкий шрам, а во внутренних пазах наруча поблескивали стас-накопители с черно-белой маркировкой. Вот и все. Теперь оставалось только позаботиться о сохранности собственной жизни, а это Каммэ всегда удавалось наилучшим образом.

* * *

Кап. Кап-кап. Тягучие рубиновые капли собирались на кончике клинка, с тихим шипением испарялись, падали, пятная черно-белый рисунок пола, так напоминавшего доску для ло’дас. Текли по пальцам, сбивая восприятие и отвлекая от распространявшегося по всему телу жжения. Потоки энергии путались, устремлялись туда, где ощущали пустоту и неправильность, сталкивались с совершенно чужой им силой, взрывались и горели. А вокруг кружились осколки безжалостно разбитого и перекроенного пространства, кружились и все никак не могли собраться в единую картину. Денхерим меняли мир своим присутствием.

Горциар с трудом оторвал взгляд от затягивающего созерцания собственной крови. Ощущение ускользавшей из пальцев жизни путало мысли, туманило зрение, раз за разом возвращая сознание назад во времени, будто наслаждалось, прокручивая последние такты его жизни.

Удар в незащищенную спину. Ни шанса ускользнуть, ни отвести удар. Да и не полукровке состязаться с ним в скорости. Ощущение опасности, обжегшее сознание слепящей волной. Треск разлетающегося на осколки пространства, и перед глазами уже игральная доска, по клетками которой расползаются капли крови, покрывая черное крошево расколовшегося энергетического кристалла.

Тень и Воля всегда действовали как одно целое, но Горциар был уверен, что на этот раз их удалось разделить. Неужели успела позвать?

— Вы заигрались, — голос Кацата звучал скрежетом когтей по зеркальной глади.

Горциар не обращал на него внимания, он медленно — собственное тело с трудом слушалось его — повернул голову: Фейрадхаан стояла там, где он сам находился всего такт назад, а ошеломленное выражение лица было именно таким, каким он себе представлял. Не хватало только торчащего клинка, как раз там, где находилась прижатая к груди рука. Благословенная сталь выбрала для себя другие ножны. Как-то отстраненно Горциар понял, что этот странный булькающий звук, царапавший слух — его собственный смех. Он звучал долго, до тех пор пока жжение окончательно не сменилось темнотой.

* * *

Они играли в ло’дас почти четыре сотни лет. Достаточный срок, чтобы знать, в какие ловушки может попасться противник. И пусть вмешательство в чужую игру считалось недопустимой вольностью, Кацат полагал, что, сохранив у себя его маячок, Фейрадхаан признала, что ей не помешает подстраховка. К тому же…

— Не помню, чтобы звал тебя.

Кацат замер, прислушиваясь к тихим шепоткам разливавшейся вокруг силы, но недовольства не уловил — только ленивое любопытство, не слишком, впрочем, требовавшее ответа.

— Вернусь, когда будет необходимо, — вероятно, это вполне можно счесть своеволием. Но зеленоватая шелестящая волна лишь привычно мазнула по самому краю восприятия, принимая и делая своей частью. Молчаливо обещая подсказать момент. Идеально выверенный баланс покоя и действия. Где-то здесь пряталась истинная суть Раэхнаарра Кэль.

Беззвучное «пора» коснулось сознания вместе с осыпающейся стеклянной крошкой. Кацат сместил пространство, лишь на долю такта опоздав за смыкающейся петлей Альяд, но здесь его вмешательство и не требовалось — мерцавший серебром всадник² на проверку оказался фигурой золотых. Хотя, кажется, и сам об этом не подозревал до последнего мгновения. Стремительная пульсация мира вокруг и перестраивающаяся мозаика фрагментов. Два удара клинком слились в один. Размен. Он до последнего надеялся, что отводить придется совсем другой меч. Но серебристый северный клинок со срывающимися с лезвия снежинками довершил удар, вдоволь напитав дворцовые плиты звенящей кровью Глассиар. Раз. Тяжелый короткий меч в руках Горциара еще летел вперед, но пространство уже изогнулось, куски мозаики поменялись местами. Два. Мигнуло. Охотник и цель поменялись ролями. Кацат не сомневался: реальность еще жестоко отомстит за то, как грубо исказили ее сегменты. Пространство дворца шло рябью, где-то обрывались старые скрепы, этажом ниже что-то звучно громыхнуло, а совсем рядом обрушились перекрытия, обдавая всех каменной пылью. Но сейчас все, что ему требовалось — отвести удар от одной фигурки сайн³, возомнившей себя самой Крадущей.

— Вы заигрались, — выпущенная на свободу сила еще металась вокруг, не торопясь возвращаться в очертанные ей границы, давила, сталкивалась и вгрызалась в бушующую совсем рядом ветренно-снежную круговерть дорог, растекалась вязкой чернотой, пятнавшей легкую золотистую дымку.

— Неожиданный исход, — ошеломленное выражение исчезло с лица Фейрадхаан так быстро, что возникала мысль — не померещилось ли оно, но Кацат все еще ясно ощущал нервное дрожание ее энергии, которое быстро сменялось привычным спокойствием, вливалось в его собственную силу, сдерживая и направляя. Сейчас им потребуется весь самоконтроль, что удастся собрать. На востоке собиралась буря. Тяжелое грозовое предчувствие, которое вдруг накрыло свинцовой тяжестью, пригибая вниз, и тут же растворилось, уносясь шелестящей дымкой, в которой ему померещилось… облегчение.

— Тебе придется проявить… воображение для подходящего объяснения, — Кацат прислушался к дрожанию пространства, ясно говорившему: совсем скоро в зале окажется намного больше разумных, чем он хотел видеть.

— Юг воспользуется любым нашим словом в качестве повода, но вряд ли они что-то предпримут до конца бурь.

— Лучше подумай о том, что они смогут сделать под их прикрытием.

Воспользоваться нестабильным пространством было легко. Стать на собственный след, возвращаясь туда, откуда все началось.

* * *

Пространство вокруг все еще недовольно подрагивало. Не стоило надеяться, что оно быстро придет в норму, весь дворец казался… более зыбким, чем обычно. Фейрадхаан привычно проскальзывала под то и дело возникавшими искажениями, перетаскивая на более стабильный участок рабочие кристаллы и старое кресло. Доска осталась на своем месте и выглядела самым монолитным элементом разгромленного зала. С учетом того количества защитных плетений, которые на ней лежали… даже корона была укрыта хуже.

Потолок еще не восстановили, и горячий восточный ветер свободно играл в прорехах защитных скреп, ворошил стеклянные осколки, дышал песком и далеким предвестьем грядущих бурь. Месяц Ато приближался.

— Я принесу ту клятву, о которой ты говорила.

Фейрадхаан замерла. Она и забыла, что осталась в зале не одна. Или, вернее, очень демонстративно делала вид, что забыла. Исилар стоял у пролома в стене, и порывы ветра свободно трепали его одежду, норовя стянуть вслед за собой в окружавшую дворец пустоту.

— Хорошо, — спокойный, практически равнодушный кивок стоил немалых усилий. Пожалуй, вся эта история стоила того, чтобы кое-кто вспомнил, что север не закончился на нем одном. Есть те, кому он необходим не меньше. Четыре Источника не стоят гордости одного манш’рин, возомнившего себя тихгэар⁴. Над этой землей будет существовать только одна воля. Сейчас или потом, но ты признаешь ее. Фейрадхаан ясно помнила слова, сказанные ей Исилару тогда, в стенах совсем другого зала. Жаль, что для доказательства их истинности потребовался столь долгий срок.

* * *

Последние сегменты мозаики дрогнули, складываясь в контур белого плаща. Кацат. Среагировавшая на изменение пространства костяная взвесь успокоилась, вновь ложась на плечи незатейливой вышивкой. Раэхнаарр позволил собственной силе чуть расступиться, позволяя приблизиться, влиться острому и зеркально-колкому белому в окружавшее его шелестящее марево, разделить ощущение силы, тонкое биение жизни. Касание. Чужое присутствие не вызывало раздражения, лишь дополняло, ложилось теплой зеркальной гладью, открытой и прозрачно-яркой, как светлейшая вода горных родников. Протяни руку, коснись…

— Ход сделан, о’хаэ, — тихий шелест слов. Можно было обойтись без них, но… Кацат не хотел без необходимости поднимать чернильные взвеси, что таились в глубине родников.

Сила шевельнулась. Бледно-зеленые искры в ее глубине разгорелись ярче. Удовлетвореннее. Можно было не сомневаться — на этот раз Лиадара Эшсар не вывернется из расставленной ловушки, юг слишком долго ускользал из его хватки. Настолько, что пришлось разыграть так нелюбимый им гамбит. Раэхнаарр Кэль терпеть не мог терять свои фигуры. А Север… Исилар мог думать все, что угодно, но действия говорили за него намного яснее. Когда возникнет необходимость, он сделает именно тот ход, который от него ждут.

— И все же… на что Цар рассчитывал? — искристое любопытство царапало восприятие, рассыпалось колкой зеркальной крошкой, будто бросало в глаза отсветы Фаэн.

— Достаточно снять Маску⁵, чтобы спрятать от меня свои мысли. Так говорят, — зеленые искры рассыпались, танцевали на белом снегу, таяли в зеркальном крошеве.

— Какой глупый слух, — родники оборачивались ручьями, текли сквозь острые камни гор. Ни слова не разорвало тишину. Но зачем они, когда Раэхнарр и так слишком ясно чувствовал в своем сознании четыре пульсирующие точки: бескрайний зеркальный простор, то и дело тревожимый чернильной рябью, практически окутывал его сейчас, чуть дальше — холодноватая строгость теней и рассеянная костяная взвесь, а где-то там, на самой границе восприятия, рассыпала золотистые искры тонкая переменчивая дымка. Он коснулся ее всего на такт, но и этого вполне достаточно, чтобы увидеть, как на тающей перед глазами доске клетки медленно окрашиваются золотом. Самые прочные цепи те, что не замечаешь до последнего шага.

Длани всегда носят Маски. Но никто не задумывался, кем они становятся, снимая их. Необходимое и достаточное. И если кто-то предпочел считать атрибут сутью — глупо было не воспользоваться этим.

-Конец второй части-

Примечания:

[1] Стас-накопитель — обработанный специальным образом минерал, предназначенный для хранения определенного типа энергии (помечается соответствующей маркировкой). Кроме непосредственно энергии в минерал может вплетаться ее форма — т.е. тот вид, что она примет после активации. Накопители подобного типа, как правило, оказываются одноразовыми в использовании и разрушаются после активации.

[2] Всадник — одно из основных фигур игры в ло'дас. Есть всадник с копьем, луком, щитом и мечом. В зависимости от оружия различаются ходы.

[3] Сайн — фигура в ло'дас, выглядит как женщина с язычком пламени на ладони. В случае пленения Крадущей, она может появиться на клетке вместо сайн, если ранее был сделан соответствующий ход.

[4] Тихгэар — титул, которым дейм именуют главу своего государства. Примерный перевод с фаэквен — «знамя, вознесенное над солнцем». Люди используют вместо него слово «император».

[5] Маска — маска и плащ являются символами Дланей, а Маска ко всему прочему — артефактом.

Море было спокойным. Густой утренний туман поднимался над водой, и его не мог разогнать даже огонь маяка. Если всматриваться слишком пристально — казалось, что из воды выступают неясные силуэты, заставляющие вспомнить о старых сказках. Эше Саю досадливо фыркнул и тряхнул головой, отгоняя смутную тревогу — предутренние дежурства всегда были такими, наполненными сомнениями и предчувствиями. Он коснулся пальцами лба и прикрыл глаза, тихо шепча благословение Тана. Здесь, на самой северной оконечности островного архипелага, не стоило опасаться теней. Особенно — со стороны моря.

Солнце медленно поднималось над горизонтом, туман редел. Тени не исчезали. Эше Саю чувствовал, что тревога его становится все более явной и осязаемой. Из тумана, выхватываемые лучом маяка, медленно, будто рисуясь, выступали контуры кораблей. Хищные остовы черного металла, без парусов и весел, ведомые только таящейся под металлом недоброй силой. Ветерок лениво развернул алое знамя с клубком извивающихся золотых змей.

— Южный флот! — Саю был уверен, что его крик перебудил весь маяк, — южный флот здесь! Пошлите сообщение, пока не поздно!

За спиной кто-то засуетился, доносились крики и тревожный шорох, с которым над маяком поднимали Покров. Если флот атакует — это лишь немного продлит их агонию. Но флот не приближался. Корабли будто в насмешку замерли в пределах видимости, но дальше той линии, на которой их можно достать. Словно ждали чего-то.

Месяц Ато, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

Пылевые бури окутали столицу, отрезая ее от всего остального мира. Впрочем, то же самое можно было сказать о любой точке Империи, если, конечно, там не было рабочих туннелей. И это не могло не беспокоить. Что бы ни происходило за стенами — столица никак не могла повлиять на это. Только ждать, пока стихнет буря. Впрочем, истинная буря бушевала отнюдь не на поверхности — ее шепот доносился из глубины разума. Далливан еще раз проверил ставни и отошел от запертого окна — сейчас в посольском дворце заперты были все окна и двери, так плотно, чтобы не осталось ни единой щели. Он не подумал ни об этом, ни о припасах, но, как оказалось, старый слуга прекрасно осведомлен о всех особенностях погодных условий Империи. И голодная смерть — точно не то, что может помешать им всем встретить следующий цикл. Дождаться, когда стихнет буря. Впрочем, началась она немного раньше своего природного срока. Далливан прикрыл глаза, вспоминая. Пока у него не было иных занятий, кроме как вспоминать и ждать.

Далливан не мог сказать, сколько прошло времени, прежде чем он, шатаясь и поминутно боясь поскользнуться на узких тропинках подземелий, выбрался на поверхность. Практически привычные вибрации с каждым шагом делались все сильнее и отчетливее, но только оказавшись на улице, Таю понял — это не вибрации. Над столицей гремели взрывы. Всю улицу тряхнуло, он не удержался на ногах, упал на колени и прикрыл голову от разлетающихся во все стороны каменных осколков. Совсем рядом что-то тяжело рухнуло, и Далливан испуганно распахнул глаза. Темная изломанная фигура казалась гротескно кукольной, неправильной. Под ней быстро расплывалось влажное пятно. Далливан, как был, на четвереньках, попятился назад, упираясь спиной в стену какого-то дома, лишь бы черная, поблескивающая в лунном свете кровь не коснулась ладоней. Он смотрел прямо перед собой и не мог отвести глаз от того, как темная масса, которую язык не поворачивался назвать телом, движется: медленно поднимается на колено, встряхивается и встает в полный рост, будто не обращая внимания на сорванную по плечо руку, на бегущую из многочисленных ран кровь. Но все же — медленно, намного медленнее, чем любые движения дейм, которые он видел до того. А потом перед глазами что-то пронеслось, раздался противный хлюпающий звук, и Далливан увидел, как тело дейм распадается на части, они падают на камни, мгновенно обращаясь черно-синими искрами.

Искры стелились над мостовой, а над ним стояла фигура с закрытым красной тканью лицом. Далливан смотрел и никак не мог уцепить взглядом ее всю, смотрел, пока глаза его не остановились на гербе на плече — клубок змей, рвущих друг друга на части. Эшсар. Он смотрел точно на герб и чувствовал тяжелый взгляд, устремленный на него. Самым краешком глаза замечал, как разлитая по мостовой кровь поднимается вверх, капельки приникают одна к другой, формируя длинный зазубренный кнут. Ему хватит и одного удара. Сердце отчаянно колотилось в груди, Далливан хотел закрыть глаза, но никак не мог даже выдохнуть, выпустить из легких застоявшийся воздух. Кнут поднялся, но хлестнул вдруг куда-то за спину, а ровно через секунду фигура в красном пошатнулась, пронзенная сразу десяткой копий из медленно тающих теней. Вдалеке раздался взрыв, а за ним еще и еще один, но здесь, вокруг Далливана, царила оглушающая тишина.

Он думал, что просидит так вечность или две, но какое-то внутреннее, до этого момента неизвестное чувство, вздернуло Таю на ноги, заставило сделать шаг, а за ним еще и еще один, пока он не побежал, стараясь держаться у стен домов и обходя то и дело возникавшие на пути завалы. Он хотел жить. Сейчас — как никогда отчетливо хотел жить, до каждого срывающегося с губ судорожного вздоха, до заполошно бьющегося где-то в горле сердца, до режущей боли в боку. По щекам текли слезы, но он не замечал их, пробираясь вперед так быстро, как только мог.

Удача изменила Далливану, когда до посольского дворца осталась всего пара кварталов. Он выскочил из-за поворота, запнулся о какой-то камень и полетел вперед, только в момент удара о камни осознавая, что над самой его головой только что пронеслась смерть. Тяжелый черный клинок вонзился в стену, высекая крошку, а потом с тихим звоном полетел обратно. Далливан приподнял голову: посреди переулка замерли двое. Красно-черные доспехи Эшсар блестели в лунном свете от покрывавшей их крови, черная форма со’баст, гвардии Императора, казалась частью окружающей темноты. Они скользили по кругу, сталкивались с неуловимой для глаз скоростью и вновь расходились, а пространство вокруг корежилось, взрывалось, осыпалось камнями.

А потом он увидел это. На противоположном конце переулка показалась фигура. Казалось, она практически не двигалась, будто плыла над мостовой, так что края длинных одежд не касались ни пыли, ни крови, но приближалась с той неумолимой пугающей грациозностью, что без всяких сомнений выдавала дейм. Только вот таких дейм Далливан не видел еще ни разу — ни грана стали и никакого оружия на виду. Только множество тяжелых украшений на руках и в длинных волосах. Айтари?

Он хотел крикнуть, предупредить, совсем не думая о том, что не заметить кипящую в переулке схватку просто невозможно, но айтари шла… или шел? как будто вокруг совсем ничего не происходило, невозмутимо переступая через вывернутые камни и балансируя над провалами. Шаг, еще шаг, туда, где мелькали клинки. Далливану казалось — еще мгновение, и тонкая фигура окажется в самой гуще схватки, из которой просто невозможно вырваться. А потом еще секунду назад сцепившиеся насмерть дейм разошлись в стороны, опуская оружие и склоняя головы. Айтари прошел между ними, сворачивая к одному из домов. Мгновение — и схватка возобновилась с той же яростью.

Далливан смутно помнил, как преодолел оставшееся расстояние до дворца. Он еще несколько раз видел светлые и казавшиеся такими беззащитными фигуры, вокруг которых мгновенно стихали бои, один раз даже видел, как бывшие противники аккуратно перехватили отброшенный очередным взрывом камень, ровно для того, чтобы следующим ударом один из них снес голову другому. Так, чтобы ни одна капля крови не коснулась светлых одежд. В этом Далливан отчего-то был совершенно уверен.

Со стороны улицы донесся какой-то шум, разорвавший привычное завывание ветра, и Далливан дернулся, открывая глаза и прогоняя вновь всплывшие перед ним картины уличных боев. Что-то резко взвизгнуло, ставни сотряс удар, между ними мелькнуло темное лезвие, как нож сквозь масло проходя сквозь все засовы, а потом окно распахнулось, и в кабинет кувырком залетела темная фигура, тормозя о дорогой дубовый паркет лезвием короткой косы.

— Окно, Далливан! — он с трудом узнал голос Каммэ, непривычно резкий и повелительный, такой, что посол и сам не понял, как метнулся вперед, перехватывая ставни и смыкая их, и кое-как задвигая остатки засовов. Вряд ли они продержатся долго, но где-то в доме точно должны быть запасные. Вероятно, следовало удивиться тому, насколько спокойно он об этом думал, но в эти минуты Далливана занимали совсем другие вещи.

— Где вас носило? — совершенно точно не следовало так разговаривать с дейм, но Каммэ Далливан видел в последний раз еще до того, как началась буря, и считал, что имеет право хотя бы знать, чем все закончилось, а все это время ему пришлось сидеть в посольстве и слушать ветер.

Каммэ ожидаемо не удостоил его ответом. Далливан открыл рот, чтобы повторить вопрос, но вдруг заметил, насколько непривычно потрепанным выглядит резидент. И дело тут не только в покрывавшей его с ног до головы уличной пыли. Каммэ казался… более материальным, чем все те разы, что Далливан видел его раньше, и он точно никогда не видел ни одного дейм без перчаток. Если не считать Ларсена. Но тогда ему было не до разглядываний. Посол замер, с болезненным любопытством рассматривая длинные суставчатые пальцы, узкие запястья, покрытые густой сеткой шрамов — новые наползали на старые, поверх них набухала кровью сетка свежих порезов. Далливан с трудом сглотнул, понимая, что кроме привычных запахов весь кабинет заволокло пряным и тягучим ароматом крови, от которого в глазах темнело, а к горлу подступала тошнота.

— Вы… ранены? Я… не знаю, что нужно, — забормотал он, пытаясь справиться с накатившей дурнотой и отвести наконец взгляд от узких дорожек крови. Каммэ опустил руку, собирая пальцами капли и поднося их к губам. Странного его взгляда Далливан не заметил.

— О, не стоит беспокойства. Но все же. Отойдите подальше, — от мягких и вкрадчивых интонаций по позвоночнику пробежал холод, и Далливан сам не понял, как оказался на противоположном конце кабинета, отгородившись от резидента тяжелым столом. Впрочем, вряд ли это стало бы достойной преградой.

Каммэ оценил взглядом расстояние и удовлетворенно кивнул. Самую чуточку дальше, чем достает его цепь. И достаточно далеко, чтобы запах собственной крови перебил все остальные. Чужие слова звучали бесполезным раздражающим шумом, но он заставил себя сосредоточиться на них. Слушать, оценивать, заставить работать разум и подавить инстинкты, нашептывающие о немедленном устранении угрозы. Такой мелкой, раздражающей, жалящей колкими искрами, будто мошка. Литте Каммэ очень долго приходил к мысли, что люди по большей своей части просто не способны удержать свою силу в мало-мальски приемлемых границах. Не агрессия, они просто словно детеныши, которые ничего не смыслят в контроле. Не то, что стоит ответной реакции. Эту мысль пришлось буквально возводить в условные рефлексы и приучать себя просто держаться подальше и не давать повода к лишним всплескам. Из тех, кто остался в памяти Каммэ, самым худшим был Гассат — с ним резидент и вовсе перешел исключительно на общение посредством записок. Проще было выучить запутанные человеческие знаки, чем находиться в одном помещении с ходячей кучей отточенных лезвий и не пытаться ударить в ответ. Его приемника Литте не запомнил совершенно, а вот а’сейе Саммест достаточно смыслил в вежливости, чтобы не мучить чужое восприятие резкими и обжигающими всполохами своей силы. Хотя вряд ли осознавал это. Ждать от людей чего-то подобного — верх наивности. Далливан по внутренней шкале Каммэ числился в терпимых собеседниках, но не когда находился в полуобморочном состоянии от страха. Совершенно безобразно дразня все инстинкты.

— Что происходит снаружи? — резкий, неприятно высокий голос привлек внимание Литте, напоминая, что есть нечто еще, на чем он должен сосредоточиться, кроме усмирения собственных инстинктов.

— Много чего. Многое из того, что мы ждали, и еще больше того, о чем даже предположить не могли, — Каммэ прикрыл совершенно бесполезные глаза, поудобнее устраивая голову на деревянной стенной панели. Теплое, едва ощутимо живое дерево ему нравилось и действовало странно успокаивающе. Казалось, чуть вслушайся в него — и сможешь уловить некий ритм, разгадать еще одну терзающую разум загадку.

— В городе сражались. Тогда. Я… видел, — колкие искорки перестали царапать восприятие, будто замкнулись сами в себе, в неком внутреннем коконе. Каммэ не видел, только чувствовал, как Далливан тоже вжался в противоположную стену, нервно переплетая пальцы. Суматошный пульс крови ощущался так остро, будто находился почти вплотную.

— Да, со’баст пришлось побегать. Кажется, они совсем не ожидали увидеть кого-то из Эшсар здесь. Я тоже не ожидал. А’даэ Лиадара в этот раз превзошла сама себя.

— Эшсар? Я… видел их. Но разве вы не говорили о союзе севера и Шангард?

Ток крови усилился. Быстрый стук и кисловатый запах страха.

— Видели и остались живы? Вы удивительно везучее существо, Далливан, — Каммэ чувствовал, как по телу пробегают мелкие судороги, кривят лицо и заставляют дрожать пальцы — остаточные реакции на слишком далекую и мощную для него силу. Но только благодаря ей он все еще здесь. — Да, Эшсар не было в плане. Нужно лишиться последних осколков рассудка, чтобы осмелиться договориться с ними. Но реальность любит смеяться над нами.

— Скажите, Каммэ… Ларсен… у него получилось?

— Не знаю, — Литте чуть поморщился, пережидая еще одну неровную вспышку энергии, — дворец молчит. Мы узнаем результат не раньше, чем стихнет буря. Но действия Эшсар…

— То есть он может быть жив?

— Нет. Уж в этом-то будьте уверены. Эшсар полагают мертвых лучшими участниками своих интриг.

Это Каммэ знал на собственном опыте. Беспорядки не слишком его обеспокоили: внешний суматошный флер, яркое мерцание перед глазами, неизменный спутник любого действительно интересного действия. Но все же некое смутное ощущение бежало колкими искорками вдоль позвоночника, нарушало ровный ток крови, дарило чувство сухих молний под языком.

Каммэ отошел от окна, сквозь которое наблюдал за очередным столкновением. Его пальцы бессознательно поглаживали ребра наруча, касались спрятанных в пазах накопителей, отзывающихся незнакомой режущей силой. Будто в пустоту проваливались. Но корень беспокойства лежал не здесь: чуть дальше и глубже, в померещившемся стеклянном дыхании крови. Эшсар. Если в игру вступили они, то… Литте потянулся вперед всем своим существом, быстрыми касаниями перенастраивая растянутую защитную сеть. Однажды ее уже практически изорвал Шаг’ё, и надежной она не была, но ему не требовалось создавать крепость: всего лишь отвлечь внимание, маленькую изящную мухоловку, которое подразнит того, кто придет сюда. В том, что гости будут — сомневаться не приходилось. Каммэ уже ощущал их: предвкушающее дрожание крови разливалось в воздухе, тянуло пряным запахом опасности. Ему не уйти из смыкающейся петли. Литте резко нажал на узкий стержень стас-накопителя, острый кончик кристалла разорвал кожу, ломаясь, крошась и перемешиваясь с кровью. Высвобождая затаившуюся силу. Под ногами не осталось ничего, кроме пустоты. Шаг.

Никакое убежище нельзя назвать надежным. В поиске крови Эшсар не было равных. Когда-нибудь пряткам суждено было закончиться, и миг этот приближался со всей неотвратимостью. Но Каммэ еще оставалось, что показать им. Тонкую дорожку сквозь пустоту, отмеченную черно-белым маркером. Вместе с Печатью Ларсен отдал ему все свои накопители, не оставив себе шанса на возвращение. И это не то, что Эшсар могли учесть в своих расчетах, но шанс будет только один.

Литте шагнул вперед, растворяясь в бесконечных коридорах подземных уровней. Играть здесь в прятки можно было долго, но не бесконечно. Он замер, принюхиваясь, едва касаясь пальцами стен. Легкие пульсации уходили в пустоту, сталкивались, пересекались с другими, дрожали от резонанса и гасли. Город над головой жил и дышал в собственном ритме, спокойно билось сокрытое где-то в глубине сердце. Его биение отдавалось в кончиках пальцев, проходило насквозь, свободно, легко и… дробилось, сбивалось обо что-то впереди. Пульсация исходила неправильностью. Каммэ развернулся и скользнул в боковой проход. Коридоры крутились в спирали, оборачивались ловушками, подстерегающими засадами и жарким дыханием охотничьего азарта. Кто откажется как следует вонзить когти в ускользающую, как туман, добычу?

Узкий карниз над провалом пьянил сладким ощущением раскрывающейся бездны. Одно неверное движение, сыплющиеся из-под ног камни и бесконечный полет. Осторожничать здесь приходилось даже Эшсар. Идеальное место для неравного боя. Если бы Каммэ собирался сражаться. Кровавые нити-жилы бежали по стенам, множество пульсаций вертелось вокруг, создавая изменчивую сеть застывших капелек и едва наметившихся шагов. Танец, застывший за такт до его начала. Не нужно вслушиваться в чужой ток крови, чтобы знать — расплавленная, замирающая стеклом мощь Застывшего Источника Эшсар без труда разорвет тонкие нити, связывающие его с реальностью. Мир встряхнуло очередной пульсацией. Каммэ заложил руки за спину и позволил себе упасть. Такт, другой, третий… пока алая сеть не осталась где-то далеко вверху, неспособная уловить всплеск чужой силы. Мигнуло.

— Вы не очень-то похожи на мертвеца, — из голоса Далливана исчезла дрожь. Он вновь рискнул приблизиться, заставляя Каммэ распахнуть глаза и прислушиваться к каждому шороху. Вымерять мысленно оставшееся расстояние.

— Вас это расстраивает?

— Нет, что вы. Но то, что вы здесь… я не выгоняю, не подумайте, просто…

— Этот дом достаточно надежно защищен. В этом смысле волноваться не о чем.

Далливан вновь увеличил расстояние между ними, возвращаясь к молчаливо признанным безопасными границам.

— Вот как? — своего удивления посол скрыть не сумел. — Я не знал об этом…

— Странно. Еще сэйе Гассат сумел добиться императорской защиты для посольства. Не знаю, уж как это ему удалось, но это одно из самых защищенных зданий в столице. Даже Альяд пришлось бы постараться, чтобы проложить сюда дорогу. Оно закрыто ото всех, кто не является частью посольства вашей страны.

На самом деле Каммэ подозревал, что Император просто предпочел закрыть Гассата в посольстве, чтобы неугомонный сэйе не провоцировал излишне окружающих. Но все же ему казалось странным, что такая важная информация оказалась тайной для Далливана. Не знать ничего о защищенности окружающих тебя стен? Такой беспечностью не отличались даже айтари.

— А как же тогда вошли вы? — Далливан замер, и от него во все стороны плеснуло настороженностью и горьковатым ароматом тревожности.

— Вы сами меня пригласили, неужели не помните? — Каммэ усмехнулся, в который раз поражаясь людской неспособности отслеживать собственные слова и вкладываемый в них смысл. Они так часто бросали их, что совсем не обращали внимание на то, что срывалось с их губ. Будто прибрежные птицы с их бессмысленным криком.

— Но не беспокойтесь. Я не задержусь надолго. Как только стихнет буря — придется действовать. Поверьте, мы увидели только первый ход, и даже не знаем, на чье поле он сыграл.

— Ненавижу ожидание.

423 г. Р.Э., Святая Иерархия Тан

Саммест бесшумно приблизился к узкому окну большой гостиной. Оно не слишком подходило для того, чтобы наблюдать за происходящим на улице, но зато лишало возможности любых любопытствующих следить за происходящем в доме, впрочем, если правильно выбрать угол обзора… На углу улицы замерла фигура в темно-красном плаще. Фаах Аю кивнул в такт своим мыслям и медленно отошел от окна. Он вполне мог себя поздравить — с такой тщательностью, наверное, не охранялся и Дворец Иерархов. Ни зайти, ни выйти, ни даже отправить письмо. Домашний арест оказался полноценным заключением, только что условия действительно были самые комфортабельные. Но все же Аю чрезвычайно угнетала невозможность действовать.

Он наклонился, доставая из-под дивана оброненный веер, и развернул его, бездумно рассматривая вышитых шелком птиц. Уговорить Чие уехать оказалось не такой уж простой задачей: супруга внезапно проявила характер и заявила, что ее долг быть рядом с мужем. Саммест едва заметно поморщился — скандал вышел на редкость безобразным, словно они вернулись в самое начало совместной жизни. Тогда Чие почему-то была уверена, что слезы и эмоции — это то, что способно заставить его изменить принятое решение. Глупо и нерационально.

Вместе с Чие на север отправилось пространное письмо Дае. Не то чтобы в нем имелась необходимость, но Саммест предпочел подстраховаться: вмешательство семьи сейчас могло оказаться не только лишним, но еще и опасным. Просчитать, к чему приведет открытое противостояние Фаах и Энрах, было практически невозможно, но в том, что результат ударит по всей Иерархии — можно не сомневаться. Исход, которого следовало избежать любыми средствами.

Веер в руках Фаах Аю свернулся с резким щелчком, он вновь поднялся на ноги, прислушиваясь к гулкой тишине дома. Больше всего в любом ожидании Самместа раздражала невозможность влиять на события. Необходимость доверить исходы кому-то другому. Он видел — самым краешком глаза — призрачные ускользающие вероятности возможных действий и их последствия, но все они казались слишком уж ненадежными. Не слишком ли поздно для него думать об осторожности?

Предписание, содержащее настоятельную просьбу «не покидать столицу до выяснения всех обстоятельств дела», Ию принес ему лично. Этому, как и наличию внезапных свидетелей его пребывания в доме Энрах Саю Далливана, Аю ничуть не удивился. Ожидаемый ход. Вот только на то, что на его стороне доски фигур окажется на одну меньше, он совсем не рассчитывал.

— У Озерного острова видели корабли Империи, — Иллиав чуть сгорбился в кресле, будто пытался сохранить ускользающее тепло. Аю со смутным беспокойством отметил слишком резкие и глубокие тени и заострившиеся черты осунувшегося лица. Даже света в зеленых глазах, казалось, стало чуточку меньше.

— Полагаю, это означает, что произошло нечто… значительное, — Саммест в задумчивости провел пальцами по губам — жест, от которого он практически отучился в Империи, но который вернулся, стоило хоть немного перестать контролировать каждое свое движение. — Есть ли на кораблях императорское знамя?

— Если я верно понял доклады, только символы южного флота. Это важно?

— Чрезвычайно. Дейм придают символам намного больше значения, чем может показаться на первый взгляд. Никто не будет использовать знаки, воли которых он не несет. Вероятно, этого достаточно, чтобы предположить, что мы имеем дело с личной инициативой. Но также это означает, что в Империи произошло нечто, что позволило Югу чувствовать за собой право на эту инициативу.

Фаах Аю невольно посмотрел туда, где за сотнями стен и долгими переходами расстилалась скрытая ветрами и пылью земля. Далекая и головокружительно непонятная, которую едва удавалось поймать самым краешком глаза.

— Тогда почему об этом ничего нет в докладах посольства? — Иллиав, словно почувствовав его мысли, чуть повысил голос, вопросом возвращая к реальности и напоминая, что он, Саммест, уже здесь, а не за линией Черных Башен.

— Месяц Ветров. Ни один вестник сейчас не покинет столицу. Идеальный момент для… излишних инициатив. Но ведь тебя беспокоит совсем не это? — Аю цепко посмотрел на друга, ловя его взгляд и не оставляя возможности уклониться от ответа. Впрочем, последнее было совершенно не в стиле Ию.

— Мне необходимо быть там. Но я не могу. Просто не могу сейчас уехать, — где-то в глубине его голоса Самместу почудились отчаянные нотки беспомощности. Озерный остров был слишком ценен, чтобы глава Военной Канцелярии мог позволить себе не вмешаться, но здесь и сейчас Иллиав явственно чувствовал притяжение совсем другого долга и предназначения. Привычное чувство правильности дороги и выбора сейчас подводило его, давало внезапную осечку, порождая опасную и болезненную двойственность.

— Я справлюсь здесь. Разбирательство — дело долгое, а твое пребывание на юге вряд ли затянется. Деймские корабли никогда не покидают свои воды на длительное время, — Саммест постарался придать своему голосу намного больше уверенности, чем он испытывал на самом деле. Но Ию и так слишком увяз в его проблемах, подставлять его еще сильнее Аю просто не мог себе позволить.

Иллиав молчал и убежденным совершенно не выглядел.

— Ты сомневаешься во мне? — не слишком честный приём, но Саммест никогда не придерживался строгих правил в достижении целей.

— Нет. Но я прошу тебя — будь осторожнее, хорошо? Постарайся не ввязаться в еще большие неприятности, пока я не вернусь.

— Уговорил. Все дополнительные неприятности — только вместе с тобой, — Саммест позволил себе едва заметную улыбку.

— Я надеюсь на это.

Саммест медленно вернулся к окну, разглядывая пустынную улицу. Что ж, он действительно старался следовать обещанию, другое дело, что обстоятельства слишком часто складывались так, что выбирать приходилось между неприятностями и полной катастрофой. Но сейчас заботило его совсем не это: Фаах Аю уже привычным жестом поправил вновь пропитавшуюся кровью повязку на запястье и перебрал в уме то, что надлежало сделать в первую очередь. Одному Тану известно, сколько у него осталось времени, и чрезвычайно обидно было тратить его на пустое ожидание.

* * *

— Все спокойно, командир, — звук, с которым латная рукавица коснулась наплечника, в тишине города прозвучал особенно отчетливо и чуждо. Он резал слух, как фальшивая нота в мелодии.

— Вольно, рыцарь, — Тарсанах Сею Феллест вернул приветствие, едва коснувшись своего плеча, и прищурился, рассматривая тонущий в лучах закатного солнца двухэтажный особняк. Света в окнах не было видно, но Феллесту показалось, что у одного из узких окон мелькнул силуэт. Он отвернулся и теперь изучал взглядом переплетение городских улиц. Таких непривычно спокойных и ухоженных.

Феллесту не часто доводилось бывать в столице — а в последние годы граница и вовсе не отпускала его от себя. И он никогда не оставался в Святом городе дольше нескольких недель, теперь же недели растянулись на целый год, и Тарсанах Сею как никогда четко ощущал, что находится совершенно не на своем месте. И дело тут отнюдь не в том, что в Святом городе совсем не ощущалось скверны, а тени оставались только тенями. Но у него был приказ.

Коридоры Военной Канцелярии напоминали разворошенный улей: кто-то куда-то бежал, спешил, что-то ронял и сталкивался с такими же растяпами. Тарсанах Сею Феллест презрительно кривился, с легкостью обходя очаги беспорядка и уклоняясь от столкновений — на границе весь этот курятник разлетелся бы, едва ощутив дыхание скверны. Впрочем, он не мог сказать, что даже удалившись от границы, можно рассчитывать на спокойную жизнь: Феллест успел полюбоваться и диким колдовством ведьмы, неизвестно как появившейся почти в центре Льятты, и наслушаться причудливых сплетен о проклятых клинках в столице. Но сейчас речь шла о чем-то более… ощутимом и понятном. Флот несотворенных у границ Иерархии. Не то чтобы Феллест что-то смыслил в морских сражениях, но хороший Покров годится везде, где приходится иметь дело со скверной. Сею больше для проформы постучался и тут же толкнул тяжелую дверь, заходя в кабинет Пятого Иерарха.

Феллест любопытно огляделся по сторонам, но кабинет Высшего Иерарха Иллиава во Дворце Иерархов выглядел почти так же, как кабинет Гранд-рыцаря Иллиава в Сиаальской крепости: минимум мебели, полное отсутствие любых украшений и лишних вещей и множество бумаг, громоздившихся на столе идеально ровными по виду, но совершенно беспорядочными по смыслу стопками.

— Феллест, если ты где-нибудь видишь карту побережья, то дай ее мне, — Иллиав никогда не уделял внимание этикету, если этого можно было избежать, потому Сею ничуть не удивился такому приветствию, а лишь изучающе посмотрел на стол, пытаясь понять, где тут может быть означенная карта.

— А она большая?

— Ладонь на две.

Феллест кивнул и безошибочно выдернул из чуть покосившейся стопки лист плотной бумаги:

— Нашел, грандэ. Мы отправляемся на юг?

— Я отправляюсь на юг, — Иллиав принял из его рук карту и отточенным движением отправил в кожаный тубус, — а для вас найдется дело здесь.

— Вы не возьмете с собой никого из сотни? — пусть от знаменитой Иллиавской сотни¹ осталось всего пятнадцать человек, но все они были здесь. И все они по-прежнему были готовы следовать за своим командиром.

— Да, вы останетесь в Святом городе. Из-за последних событий… ты ведь слышал о проклятых клинках? — Иллиав отложил тубус в сторону и теперь смотрел только на Феллеста.

— Значит, это не просто слухи? — От тяжелого, пронизывающего взгляда хотелось бежать, но Сею только выпрямился, безбоязненно принимая будто льющуюся вокруг силу и пытаясь понять, что же на этот раз скрывается за ней.

— Не слухи. Восьмой Канцелярией ведется разбирательство. Вчера было издано предписание, — Иллиав подтолкнул через стол свиток с печатью Канцелярии, Феллест мгновение помедлил, а потом развернул его, быстро пробегая глазами строки официального документа. — И вы проследите за тем, чтобы оно было исполнено в точности.

— Разве это не дело привратной охраны? — за свою долгую службу Феллест получил и исполнил множество приказов, подчас весьма странных (и большая их часть исходила именно от Иллиава), но этот настолько не желал укладываться у него в голове, что Сею решился переспросить.

— Никого не впускать и не выпускать наружу. Никакой переписки или иных контактов. Не думаю, что привратной охране это по силам.

Феллест хмуро изучал текст предписания, а в его голове бродило слишком много сумбурных мыслей, чтобы он мог вычленить хотя бы одну.

— Это важно, Феллест. Важнее всего остального, — Сею видел, как резче обозначились тревожные морщинки у глаз Иллиава, — я не могу остаться сам, и потому оставляю тебя. Не дай кому-либо помешать свершению воли Тана.

— Я все сделаю, грандэ, не сомневайтесь, — Феллест резко поклонился, прижимая ладонь к груди.

— Я больше не твой гранд-рыцарь, Сею, — Иллиав отрицательно качнул головой.

Тарсанах Сею Феллест лишь упрямо наклонил голову, не желая спорить об очевидных с его точки зрения вещах.

— Рыцарь-паладин Феллест, — Сею повернулся за мгновение до того, как услышал шаги и голос. Молодой рыцарь вздрогнул от неожиданности: видимо, раньше не очень-то верил слухам о том, что к Феллесту нельзя подобраться незаметно. Но ларнийцы вообще не доверяли силе благословенных, даже если она принадлежала им самим.

— Что у тебя?

— Я… мне кажется, за домом следят. Там, — он мотнул головой в сторону, — кто-то часто бывал, но не после того, как мы пришли сюда, — с каждым словом голос парня делался все тише, — вы приказали сказать, если… но…

— Показывай! — Феллест возвёл глаза к небу и медленно выдохнул: ларнийцев среди паладинов было мало и еще меньше среди них встречалось благословенных, но совершенно с каждым обнаруживались какие-то проблемы. Этого мальчишку, Цеарх Лею, в сотню приволок Шеллан Наю и утверждал, что второго такого поисковика не найти во всем Ордене. Наю Феллест верил — Тан одарил того своими Глазами, позволяющими видеть других благословенных, и осечек за ним не водилось. Иногда Феллесту казалось, что тот видит даже слишком многое, но Наю всегда хватало мозгов, чтобы не распространяться о своих знаниях. Вот только Лею сам в себя не слишком-то верил, и, если на границе с этим как-то удавалось справляться (все же скверну слишком тяжело игнорировать, а тем более не верить в нее), то, оказавшись в городе, молодой рыцарь словно разом растерял всю приобретенную уверенность.

— Вот здесь, — Лею отошел в сторону, не мешая Феллесту осматриваться. От дома здесь было довольно далеко, но и заметить притаившегося человека непросто, а официальные выходы просматривались безупречно. Кем бы ни являлся неизвестный наблюдатель — его определенно не снабжали картой секретных проходов, как самого Феллеста. Им он уделил особое внимание. Если хотя бы половина того, что говорили о старшем иерархе Самместе — правда, то это совершенно не тот человек, который будет пользоваться общеизвестными путями.

— Хорошо. Можешь сказать, сколько было наблюдателей? Куда они ушли?

Лею мгновение помялся, неуверенно оглянулся по сторонам, но потом подошел ближе и опустился на колени, начав ощупывать землю. Он брал ее в ладони, пересыпал, растирал между пальцами мельчайшую пыль. Глаза рыцаря оставались закрытыми, а сам он будто спал. Феллест терпеливо ждал: он уже давно подметил, что все ларнийцы так или иначе тяготели к земле: будь то поиск следов, Покровы или предупреждения об опасности, все они так или иначе касались земли.

— Два наблюдателя. Они сменялись и ждали. Я чувствую… досаду? — Лею даже глаза открыл, беспомощно разглядывая камушек в своих руках, — они собираются вернуться. Как только что-то узнают.

— Больше ничего не чувствуешь? — Феллест протянул руку, помогая Лею подняться. Тот чуть пошатнулся, снова закрывая глаза, но тут же встряхнулся, приходя в себя.

— Нет, ничего. Но… вы же не думаете, что это все…

— Еще как думаю. И тебе следовало бы. Тан щедро благословил тебя, а ты все никак не можешь толком отблагодарить его за оказанную честь и перестать сомневаться, — Феллест осуждающе покачал головой. Солнце садилось, и по венам разливалось практически привычное тревожное предчувствие.

В отличие от многих сослуживцев, Сею любил ночные дежурства. Ему нравилась тишина: тревожные огоньки чужих мыслей успокаивались, горели сонно и лениво, по их движению можно читать движения других часовых, наблюдать за ночной жизнью крепости. Днем для этого находилось слишком много суеты. И именно поэтому Феллест не любил города — они оглушали, пригибали к земле, накидывались со всех сторон и безжалостно рвали на части. Он помнил, как после кампании четыреста шестого Орден с почестями приветствовали в Святом городе, а Сею только и мечтал оказаться где-нибудь подальше, с ужасом ожидая выезда на переполненную людьми площадь. В первое мгновение он совершенно потерял ориентацию в пространстве, а потом весь лишний шум как отрезало — Феллест не чувствовал ровным счетом ничего, только на самой границе сознания колыхалось легкое золотистое марево, а рядом с ним ехал тогда еще паладин Фалве Ию. Он даже не смотрел в сторону Сею, но тот не сомневался, кого ему следовало благодарить за покой и порядок собственных мыслей.

Феллест вскинул голову, чутко прислушиваясь к собственным ощущениям: он ясно различал огоньки мыслей каждого из членов своего отряда, но сейчас к ним добавилось что-то еще. Чужаки. Тарсанах Сею поднялся и неторопливо пошел вперед: как бы тихо они ни крались, скрыть свои мысли дано не каждому.

— Не лучшее место для прогулок, — заступая дорогу незваным гостям, Сею уже чувствовал, что к ним приближается Шеллан Наю и Цеарх Лею.

— Что вы себе позволяете! — в темноте Феллест не видел лица человека перед собой, но вполне улавливал его движения, а главное — чувствовал смятение мыслей. Пусть он не мог прочитать их, но даже куцых осколков благословения хватало, чтобы разобрать это.

— Всего лишь выполняю предписание Канцелярии Святой Иерархии. А вы?

— А у меня приказ Канцелярии! — в темноте мелькнула белым какая-то бумага. — Извольте тогда оказать содействие в препровождении Фаах Аю Самместа, подозреваемого в совершении тяжкого преступления, во Дворец Иерархов для дальнейшего расследования.

— Какое-то неудачное время вы выбрали для исполнения. Да и приказ ваш… не очень видно, — Феллест мысленно отсчитывал огоньки: посты вокруг особняка Фаах занимало семь человек, если не считать его самого и отзывать кого-то еще, кроме Наю и Лею, было неосмотрительно. Огоньков возможного противника перед ним в темноте ощущалось пять. И еще один в отдалении.

— Канцелярия желает избежать лишней огласки. Подозреваемый — не значит обвиненный. Вы собираетесь препятствовать исполнению воли Иерархов?

— У меня другой приказ. И я собираюсь ему следовать.

— Если вы будете упорствовать — отправитесь под трибунал. Это воля Высших Иерархов!

Феллест улыбнулся.

Возвращаться в четыреста пятом к рубежу Фа после разгрома было страшно. Феллесту казалось, что сама земля еще помнит пропитавшую ее кровь, а безнадежное ощущение страха и отчаяния пеленой висит в воздухе. Наверное, в глубине души никто из них не верил в свою способность сражаться с несотворенными.

Поэтому когда небольшой отряд окружили у блокпоста, а ощущение беспомощности и отчаяния стало практически осязаемым, Феллест не удивился. Он только смотрел — переводил взгляд с одного молодого лица на другое, и понимал, что в этот раз не сможет помочь никому из них. Тогда, в триста девяносто третьем, смерть пронеслась совсем рядом с ними, дохнула холодной решимостью, мазнула по серой пелене Покрова и прошла мимо. Он чувствовал себя трусом от того, что его жалких сил хватило только на то, чтобы отвести беду от себя и тех, кому посчастливилось оказаться рядом, но позже, вместе с обретенным именем, Феллест осознал, что помочь сохранить жизнь дело не менее важное, чем отнять ее. И это тоже часть победы. Но сейчас никто из них не мог этого.

— Если так и останемся здесь — мы обречены, — Феллест удивленно обернулся на голос: страха он не ощутил, только констатацию факта.

— Верно.

— Значит, надо прорываться, — спокойная улыбка в тот момент казалась абсолютно безумной.

— Выйти туда — к ним?! — а вот в другом голосе страха хоть отбавляй.

— А разве не за этим мы все здесь оказались? Чтобы выйти и сразиться со скверной? Или все же для того, чтобы обреченно отсиживаться по норам и ждать смерти как милосердия? Солнце все еще высоко, а, значит, Тан с нами. Мы прорвемся.

Слова, совсем простые и даже глупые слова. Феллест отчетливо осознавал это, но вместе с тем откуда-то из глубины души поднималась совершенно безумная надежда. Да, риск, да, безумный порыв. Но что-то все громче и отчаянней шептало, звало за собой, а каждое слово наполняло звенящей солнечной силой. В какой-то момент он действительно поверил — они смогут все.

Этого безумия хватило до первого шага за пределы стен, дававших хоть какое-то подобие укрытия. Чужая сила тут же навалилась со всех сторон, задрожала причудливо искажаемым пространством, ударила тонкими теневыми стрелами.

— Поднять Покров! — Феллест с трудом узнал свой голос, отдающий команду, и одновременно с этим сам пытался последовать ей. Покров взлетал, соединялся с чьим-то еще, но этого было мало. Ничто не могло удержать лавину.

— Вперед! Сомкнуть ряды! С нами Тан! — голос разливался золотом и мёдом, наполнял силой почти рухнувший Покров, вел и звал за собой. К нему хотелось быть ближе. Феллест направил коня вперед, практически вплотную приближаясь к чужой лошади и чувствуя, что остальные пытаются сделать то же самое. Сомкнуть ряды. Ударить единым кулаком. И молиться, чтобы Покров выдержал обрушившуюся на него лавину.

Феллест так и не понял тогда, каким чудом они разорвали строй несотворенных — впереди мелькнула белая вспышка, настолько яркая, что под рефлекторно зажмуренными веками заплясали пятна, его обдало теплом, а потом ощущение присутствия — чужого, жгучего, хищного присутствия — осталось позади, и он впервые за весь этот день почувствовал прикосновения солнца к коже. Теплое и тягуче-болезненное. В тот день Феллест всей душой поверил — Тан действительно был с ними.

Они все еще летели вперед, строй разошелся веером, но Феллест смотрел только на одного человека. Наверное, только потому и заметил, как он неумолимо медленно выскальзывает из седла, заваливаясь на бок. Феллест пришпорил лошадь, догоняя, и перехватил поводья, замедляя слишком быстрый бег и поддерживая плечом.

— Получилось? — в тихом голосе не было и грана той невозможной, увлекающей за собой силы, но Феллест ясно видел ее в солнечных бликах, все еще танцевавших в зеленых глазах.

— Конечно, с нами же был сам Тан.

Он обрел свое знамя восемнадцать лет назад и с тех пор ни разу в нем не усомнился.

— А с нами Тан!

Клинок с тихим шелестом покинул ножны.

Примечания:

[1] Подробнее об Иллиавской сотне можно прочитать здесь https://vk.com/wall-157774470_569

Месяц Авен, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

Второй раз в своей жизни Энрах Таю Далливан поднимался по лестнице дворца Императоров Исайн’Чоль, но на этот раз он не смотрел по сторонам, казался целиком сосредоточенным на том, что находилось перед ним. Вот только если бы кто-нибудь спросил Далливана, что он видит — посол вряд ли услышал обращенный к нему вопрос, точно так же, как не замечал даже того, куда ставит ноги. Все его мысли крутились вокруг письма, нелепого куска бумаги, который и через слои одежды жег все тело, проникая под кожу и сводя сердце болезненной судорогой. Длинное многостраничное письмо, первое из пришедших после того, как стихла буря. Множество совершенно бесполезных строк и одна, что до сих пор рефреном звучала в голове.

«…Энрах Саю Далливан был убит в Святом городе седьмого дня восемнадцатой недели текущего года…»

Далливан пробежал ее глазами, не заметил, разом переключившись на невероятную вещь — проклятые клинки в столице Иерархии! Он еще успел подумать, как это созвучно с благословенными клинками, совсем недавно оказавшимися прямо в центре Империи. Потом его сознание вдруг зацепилось за имя, Далливан вернулся обратно, прочел еще раз, а затем еще и еще раз — бесконечное множество раз, но смысл фразы с поразительным упорством ускользал от его разума, не желал задерживаться там и становиться что-то осязаемым. Этого просто не могло быть.

Перед глазами все расплывалось, и Далливан запнулся о неровный скол ступени, а пальцы крепче стиснули в кармане ненавистное письмо. Он должен был думать о том, что скажет сейчас. Должен был думать, что ответит на вопросы, которые ему зададут. Но вместо этого мысли Далливана устремлялись совсем к другим вещам.

Ему тогда было пять или шесть лет, не больше. Он проснулся посреди ночи от отчаянного, пугающего ощущения гулкой пустоты, будто остался один в целом свете. Смутно помнилось, как он, путаясь в одеяле, вырвался из комнаты, бежал по темным и тихим коридорам, пока практически не споткнулся о полоску света из-под двери отцовского кабинета.

Внутри было светло. Так же тихо, но удивительно спокойно. И все страхи казались пустыми и никчемными, пока он сидел на отцовских коленях, пил горячее молоко и смотрел, как перо плавно выводит столбики непонятных значков.

— Ты же меня никогда не бросишь? — это кажется невозможным, но он все же спрашивает, стремясь отцепить последние коготки липкого ночного кошмара.

— Никогда, — Энрах Саю Далливан отвечает уверенно, и в голосе нет и тени сомнений или колебаний.

— Никогда-никогда? — уточняет он с детской дотошностью. — Обещаешь?

— Обещаю, — отец тихо смеется и треплет его по голове.

Далливан остановился, потому что дышать вдруг стало просто невыносимо трудно, а в груди будто поселился огненный клубок. Он нервным движением мял камзол, не замечая, что одна из пуговиц сорвалась под пальцами и покатилась куда-то вниз по ступеням.

— Ты же обещал, — одними губами произнес Таю, не в силах вытолкнуть из пересохшего горла даже слабый звук. Не так быстро. Не так неожиданно. Не так. Далливан вспоминал, как раз за разом сверял даты, пытался вычислить, воскресить в памяти тот день. Ведь не мог он быть самым обычным? Не мог же он не почувствовать ничего. Но череда дней за стенами посольского дворца смазывалась в одно непрерывное марево, и отделить один от другого никак не получалось. И эта однообразность, это отсутствие памяти вселяло странную, иррациональную надежду — ведь если он ничего не чувствовал, значит, ничего и не было. А письмо просто случайность. Нелепая, дурная случайность, которой тоже не было. Но письмо — перечитанное до затертости чернил на сгибах — существовало, и страшные строки из него никак не желали исчезать. Они только все сильнее давили на виски, били морским гулом в уши, и за ними весь остальной мир словно терял краски и значимость.

Тысяча ступеней казалась бесконечной, Далливан поднимался и поднимался, а лестница все не кончалась, но сейчас он был этому даже рад. Движение позволяло успокоиться, собраться с духом и мыслями достаточно, чтобы сквозь высокие двустворчатые двери Энрах Таю Далливан вошел как Голос Святой Иерархии Тан, а не как перепуганный мальчишка из его собственных снов. Он мазнул взглядом по слишком густым теням, в которых на мгновение померещился чей-то силуэт, и шагнул в длинный узкий зал, который Император выбрал для приема послов. И лучше было думать, что в прошлый раз он эту дверь попросту не заметил, чем предполагать, что ее не было вообще.

Давящее ощущение, простертое над столицей с самого окончания бурь, в присутствии Императора обрело почти осязаемую плотность. Далливан сжал руку в кулак так, чтобы ногти впились в кожу, мимолетной болью стараясь хоть как-то отрезвить собственные мысли и сделать шаг вперед, а за ним еще и еще один. Будто двигался сквозь тягучую черную смолу, оседающую пятнами на коже. Каммэ говорил — Император в ярости, и это чувство заставило весь город замереть в опасливом ожидании и болезненном любопытстве — что случится, когда эта ярость обретет объект и цель.

— Империя слушает, — холодный, лишенный любой эмоциональной окраски голос раздался с правой стороны от трона. Совсем не тот, что звучал, когда Далливан передавал свои грамоты, но тот, что уже задавал ему один из самых пугающих вопросов в жизни. Вопрос, ответ на который нашли без него. Даэ Рихшиз, Голос Императора.

— Я, Голос Святой Иерархии Тан, говорю… — чеканные слова формулы сорвались с губ, и Далливан как-то отстраненно подивился тому, как ровно звучит его голос. Весь мир будто подернулся дымкой и отошел в сторону, а он остался безмолвным наблюдателем. Глаза, уже привыкшие к полумраку зала приемов, скользили по силуэтам Дланей, застывшим у трона — четверо, а не пятеро, как в прошлый раз. Неужели у Ларсена все-таки получилось? Далливан вглядывался в безликие маски, пытаясь понять, кто скрывается за ними. «Не смотрите на лица, вы не запомните их, смотрите на Маски и только посмейте не заучить узоры!» — будто сами собой всплыли в голове строчки из многочисленных записок Самместа. И посол смотрел, вглядывался в серебряный узор, отмечая, что символа ока среди них нет. Значит, даэ Горциар, Глаза Императора. Тень все также стояла на своем месте по левую руку от Императора. Вот только сегодня эти четверо совсем не походили на тех существ, что запомнились Далливану по самому первому в его жизни имперскому балу. Все казались застывшими безликими изваяниями, ничуть не напоминающими живых и разумных созданий. «Кто угодно предпочтет сейчас оказаться подальше от дворца и столицы», — Каммэ говорил, устроившись в облюбованном за долгий месяц бурь кресле в очередной невозможной позе: на этот раз резидент счел подлокотник удобной подпоркой для спины, а ноги небрежно закинул на спинку. — «Но Длани — не кто угодно, у них нет выбора — бежать или оставаться. Только стоять и держать бурю на своих плечах. Возможно, им повезет и она закончится достаточно быстро. Если Владыка отыщет виновника своего гнева». Избавиться от поселившегося в костях после этих слов холода Далливану не удалось до сих пор. Но сейчас холод смешивался с разливающимся в груди жаром, и вместе они готовы были разорвать его на части.

— … В нарушение всех существующих и скрепленных договоренностей в части запрета на поставки оружия, а так же флотов в территориальных водах Святой Иерархии, — Далливан зачитывал текст присланной Девятой Канцелярией ноты без запинок, но слова оставались для него словами, пустыми и обращенными куда-то в пустоту темных складок императорского плаща. Он смотрел на лежащую на подлокотнике руку, затянутую в черную перчатку с серебряным шитьем, на пальцы, отстукивающие то ли ритм его речи, то ли биение сердца, и с каждым мгновением все яснее понимал — его не слышат. Каждое сказанное слово казалось лишь пылью на ветру, бесконечно далекой от всего, что считалось важным в этом зале. Помпезные печати, подписи на договорах — все это ровным счетом ничего не значило в мире сотворенном тенями и кровью. Все было бессмысленно. И Далливан замолчал. Он стоял, чуть покачиваясь от то и дело проходящей по мрамору ряби, и ему снова казалось, что он падает, а мрамор крошится под ногами, но на этот раз рядом никого не было, кто мог бы найти за него слова и отвести удар.

— Империя слышит, — голос Рихшиза оставался таким же равнодушным, — Империя принимает ваши слова. Но Империя желает знать — как в нарушение указанных вами договоренностей — благословенная сталь оказалась в пределах Империи и была обращена против трона. Расценивать ли это в качестве разрыва договора?

Далливан ждал этого вопроса и знал, что он непременно будет задан. Он думал над ответом весь месяц бурь, до того самого дня, как из порта привезли письма из Иерархии. Но все заготовленное множество ответов — тщательно выверенных, изысканных и обтекаемых вылетело у него из головы. Вопрос давил на плечи неподъемным грузом, а ставшее вдруг чужим горло с трудом выталкивало слова:

— Святой Иерархии Тан ничего не известно об этом. Иерархия чтит заключенные договоры, — это было правдой, ведь он так и не решился ничего написать в Канцелярию о заключенной с Ларсеном сделке.

Движение пальцев остановилось. Далливан не увидел, скорее почувствовал, как Император перетек на троне из одного положения в другое, а спустя миг тихий стук возобновился. Он медленно поднял глаза и замер, столкнувшись взглядом с Императором. Глубоко посаженные черные глаза казались матовыми — в них не отражался лунный свет, не играли блики от высоких светильников, они будто затягивали в себя и поглощали, подчиняли ощущением безумной силы. Словно волна, сдержанная самыми кончиками пальцев. Далливан шумно сглотнул, чувствуя, как внутри постепенно разгорается настоящая паника: Император знал, вне всякого сомнения знал все, и просто ждал, ждал его слов, наслаждаясь метанием и агонией. Рука Далливана метнулась к горлу, будто он хотел задавить уже рвущиеся наружу слова, наткнулась на знак десятилучевого солнца, он стиснул его, беззвучно молясь о помощи. Каким же невероятно жалким он, верно, выглядел сейчас в глазах этих существ. Неожиданная мысль обожгла что-то внутри, вспыхнула по жилам очищающим гневом: да как они смеют требовать от него ответа? Империя забрала слишком много, чтобы задавать вопросы. Далливан резко выпустил из пальцев знак Тана и с трудом удержался, чтобы снова не нашарить в кармане злополучное письмо.

— Как Энрах Таю Далливан, по праву голоса крови я задаю вопрос: как неочищенная сталь покинула пределы Империи? И почему пролилась кровь Энрах? — собственный голос звенел в ушах нервно и надломлено, будто наконец треснуло и осыпалось сковавшее его до этого момента стекло. Далливан крепче сжал концы повязанной на левое плечо алой ленты и замер, ожидая ответа.

— Вы настаиваете на праве поиска и мести? — в эмоциях дейм Далливан не разбирался совершенно, но сейчас ему отчетливо померещилось любопытство в пустом и невыразительном голосе Рихшиза.

— Я настаиваю, чтобы Империя назвала имя виновного, — Далливан не думал о том, что будет делать, если узнает его. Но он хотел и имел право знать имя убийцы своего отца и не сомневался, что рука, направившая проклятый клинок в Иерархию виновна не меньше, чем та, что нанесла удар.

— Вы узнаете его, — слова будто разом выцвели, обращаясь привычным равнодушием, — и мы узнаем. Ясность наступит.

— Иерархия надеется на это, — Далливан медленно, как-то деревянно поклонился, подсознательно ощущая, что аудиенция окончена, и направился к выходу. Но не успел посол коснуться дверей, как они распахнулись сами. Далливан почувствовал, как по лицу будто ударили раскаленной плетью, мириадами песчинок, что мгновенно вцепились в кожу, заскрипели на зубах, забивая ноздри терпким и густым запахом крови. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как в нескольких шагах у трона останавливается фигура. Далливан никогда не видел, чтобы дейм двигались так быстро. Даже во время боев в столице. Посол прищурился, стараясь рассмотреть в тусклом освещении зала подробности. Вот дейм вступил в полосу света, и Далливан невольно отступил назад, наконец-то разглядев герб, украшающий широкие наплечники: клубок змей, пронзенных шипами. Личный знак Коэрве Эшсар, адмирала Южного флота Империи.

* * *

Слабая искорка едва ощутимо мазнула по самой грани восприятия и пропала. Не то, что можно счесть угрозой, когда совсем рядом перекатывается тяжелая мощь Застывшего Источника, но упущенные мелочи всегда ведут к худшим исходам. А Эшсар не помешает думать, что стоят они намного меньшего внимания, чем полагают сами.

Раэхнаарр Кэль демонстративно не считал нужным сдерживать собственную силу, позволил холоду и колючим зеленым искрам растекаться вокруг, накрывая столицу смутным ощущением надвигающейся грозы. И самым разумным было держаться от нее как можно дальше, но позволить себе такую роскошь могли не все. Холодный гнев бежал кровью по жилам, терзал натянувшиеся до предела связи, обрушивался раскаленным сквозь серебряные вязи Масок… Даже у самых осторожных не должно остаться сомнений. Ярость достигла своей цели.

На долю такта расплавленное стекло словно заполнило собой все вокруг, дохнуло ядом самого сердца южных пустынь, но тут же отступило под мгновенно взвившейся стылой тяжестью свинца и серебра, возвращаясь в приемлемые границы. Медленно, словно преодолевая сопротивление, Коэрве Эшсар склонил голову и опустился на одно колено. Такты текли за тактами и единственным звуком, нарушающим тишину приемного зала оставался мерный пульс крови. Раэхнаарр вслушивался в него, ловя малейшие отклонения — трещинки в чужом контроле, но Коэрве всегда сдерживался лучше, чем ожидалось от любого Эшсар. А значит, ждать дольше не имело смысла. Голос заговорил раньше, чем его мысли успели стать словами:

— Кар’миэрэн¹. Южный флот покинул порты. — Рихшиз как всегда терялся в холодных тенях и идеально подходил серебру Маски, держащейся на его лице так, будто была там всегда. Но сейчас они все решили вспомнить — или скорее напомнить — кем являются. Серебро приближало, делало отчетливей смутные ощущения на самой грани рассудка, беззвучно вливалось в общий поток, подпитывая и удерживая тяжелый шлейф силы. Единый рубеж воли, который, лишившись звена, будто стал осязаемей и совершенней.

— Тихгэар не вмешивается в дела арон³, — поднимался Коэрве не в пример быстрее, чем опускался на колени.

— Дела Эшсар простираются слишком далеко за пределы арон.

— Мы в своем праве. Кровь требует крови. Коснувшийся Г’яор’ци’ар’рэ Эшсар ответит.

Рихшиз был Голосом Раэхнаарра достаточно долго, чтобы не нуждаться в подсказках, а уж формулы Кодекса знал намного лучше. Но он всегда — до последнего осколка тени оставался Дланью, ни на волос не отходя от выбора чужой воли. Иногда это будило ярость намного большую, чем привычка Тени держать в тайне даже от него часть интриг. Тонкие серебряные нити натянулись, наполняясь костяным шелестом, быстрыми размытыми образами, которые Рихшиз медленно облекал в слова. Намного более подходящие этикету и Кодексу, чем породившие их образы:

— Длани не принадлежат арон.

— Если тихгэар не желает отстаивать свою кровь, за дело приходится браться арон, — воздух вокруг словно сгустился, застыл обращаясь тяжелым потрескивающим стеклом, за которым все быстрее и быстрее сыпались песчинки, ускоряясь и обращаясь готовыми сорваться в любой миг смертоносными плетями. — Ми нор лойр ё тайиа’к тихгэ².

Я больше не верю твоему знамени. Нити взорвались негодованием. Древняя как сам мир формула еще не отзвучала, но пространство уже вздыбилось силой, раскололось причудливой мозаикой на части, между сегментами которой тут же скользнули тонкие копья тени. Раэхнаарр никогда не видел, чтобы Рихшиз Вельде терял контроль над собственной силой. Это зрелище определенно стоило сказанных слов. Если бы только одновременно не пришлось почти до предела натягивать нити, удерживая стылую взвесь отравленной черноты безумия. Кацат, напротив, терял контроль слишком часто. Пальцы рефлекторно сжались, будто Раэхнаарр и правда пытался вцепиться в край белого — сегодня черного — плаща, удерживая на месте всю поднявшуюся хмарь Денхерима.

Они среагировали одновременно. Доля мгновения — один такт — и нити уже окутались тончайшей дымкой, что струилась призрачной волной сквозь пальцы, обвалакивала, играла бликами многочисленных отражений, искажала и изворачивала, щедро смешивая иллюзию с явью, позволяя увидеть то, что было необходимо. Чтобы не происходило в кругу серебряных нитей и узорных Масок — снаружи все лишь окрасил искрящийся гнев Танцующего Источника. Тень всегда оставалась Тенью: опаздывала на такт, но всегда оказывалась именно там, где нужна больше всего.

— Манш’рин Эшсар разучилась говорить за себя или Застывший Источник сменил свою волю? — Раэхнаарр впервые заговорил сам, ощущая, как призрачные пальцы скользят, собирая и запирая подальше последние остатки черной взвеси. Можно ослабить хватку, расцепить сведенные судорогой пальцы. — Пусть говорит, если желает. Арон соберутся, если осмелятся бросить мне вызов.

— В шестой день грядущей декады, — голос Рихшиза звучал как всегда бесстрастно, но Раэхнаарр еще чувствовал слабое дрожание связывающих их нитей. Новая, едва ощутимая эмоция, легкая, как преддверие таяния льдов в Восточных горах. Смущение?

— Арон соберутся, — сила Коэрве сворачивалась клубком, пряталась в сочленения доспеха, но все же Раэхнаарр чувствовал смутное удовлетворение, наблюдая, как к дверям зала Эшсар идет тяжелее и медленнее, чем входил в них.

Песчинки Эшсар удалялись, переставая царапать восприятие. Достаточно далеко, чтобы не опасаться лишнего внимания. Раэхнаарр прикрыл глаза, позволяя свинцовой тяжести стечь с плеч, чтобы тут же быть подхваченной другой силой, сотканной острой черно-белой мозаикой. Легкое, почти виноватое касание, тут же разбавленное тончайшей дымкой туманов. Такты передышки перед новым поединком. По самому краю сознания прошла рябь колкого недовольства, ударила острым темно-фиолетовым холодом теней, но лишь растворилась в призрачной дымке. Рихшиз никогда не одобрял излишние риски, но сегодня Фейрадхаан оставила его без внимания. Мысли Тени явно блуждали где-то далеко. Раэхнаарр последовал за ними, за едва уловимой нитью, ведущей куда-то во внешний контур дворца. Иди. Слово не прозвучало, но и безмолвного разрешения, подкрепленного успокаивающим черно-белым касанием хватило.

Тени тут же всколыхнулись и их беззвучное скольжение стало почти раздражающим. Достаточно, чтобы в общий поток вмешался еще один, ложась на виски стылой серой зеленью, так гармонирующей с его собственными цветами.

— Корабли не двинутся дальше, — Альтальэ наконец вспомнил, насколько взаимоотношения с людьми являются его сферой. А может быть, его кости сложились верным узором. Раэхнаарр не вслушивался: образы, предназначенные не ему, казались смутной дымкой за границей восприятия, но тени успокаивались, оборачиваясь привычным спокойным холодком. Эшсар могли угрожать и провоцировать, но пока окончательное слово не будет произнесено — флоты не выскользнут из-под прикрытия Источников. А Черные Башни еще слишком свежи в людской памяти, чтобы ждать неожиданностей. Время не пришло. Но совсем скоро их кусочек мира опять позволит себе измениться.

* * *

Эшсар никогда не селились в столице — переменчивая мощь Танцующего Источника неприятно царапала восприятие, дергала и сбивала с толку. Коэрве и вовсе предпочитал не оставлять палубу своего корабля на срок дольше необходимого и за всю долгую жизнь в столицу наведывался едва ли пару раз. Ни один из этих визитов не принес радости. И сейчас причин задерживаться не было. Кроме одной.

Коэрве ждал, устремив слепой взгляд сквозь прозрачные стены галереи, выходящей к взлетным площадкам. В тяжелом искрящем воздухе не ощущалось ни малейшего движения ветерка, только предчувствие очередной сухой грозы. Коэрве звал кровь и кровь отзывалась — едва слышно, будто далекое эхо, тысячи раз отраженное от скал, смешанное с чужим густым ароматом. Пропитавшееся им насквозь. Никто иной не сумел бы уловить за ним и отголоска. Но именно Коэрве когда-то прокладывал эту нить сквозь лепестки Застывшего Источника и собственную кровь, он чертил узоры и выверял скрепы. Он чувствовал, как они разорвались — одна за другой томительной затянувшейся агонией.

Она остановилась рядом — ближе, чем предписывал этикет, но много дальше, чем подсказывала кровь. Закутанная в лишенные гербов черные одежды, безликая даже сняв серебряную Маску. Фейрадхаан. Тень Императора. Достаточно, чтобы кровь вскипала яростью, застывала колким стеклом и снова текла, царапая горло болезненным рыком. Как можно было не оставить даже имени? Высокомерие Кэль не знало границ. Коэрве не шевельнулся, лишь по стеклу галереи перед ним змеились трещины, сыпались под ноги мелким колким песком. Где-то за гранью слышимости уже шумела гроза.

— Зачем ты позвал? — за словами не слышалось даже ленивого любопытства. Только черная зеркальная сталь, доспехом закрывающая каждую мысль и эмоцию. Коэрве едва касался его, лениво отыскивая подходящую трещинку — отголосок, который позволит заглянуть глубже, достать до чего-то действительно важного. Эшсар всегда прятали мысли, но никогда не стеснялись проявлять чувства, пусть самым частым из них был гнев.

— Давно не видел, — смутный клубок ощущений легко облекается в слова — сомнения, метания всегда лишь рассеивают внимание и отвлекают от сути. Как и слова, которые в их случае не имеют смысла. О чем говорить? Что Горциар был слишком молод и видел лишь ту часть картины, которую ему указали? Не разглядел истинно эсшарской надменности за внешним покровом. Если не стать манш’рин — какой смысл цепляться за арон?

— Смотри. — Зеркало остается зеркалом, и даже снятая Маска все равно незримо ощущается на лице. Коэрве позволяет себе эмоцию, усмехается краем рта, невольно сравнивая зеркала и танцующие в лунном свете пылинки с плывущим стеклом и хрустом песка. Одна кровь, одна неукротимая жажда. Одно лицо, лишь немного искаженное силой Танцующего Источника.

— Вы похожи, — он произносит это почти удовлетворенно, будто разом нашел ответ на терзающую много лет загадку. Эшсар никогда не требовалось слишком значительных поводов для ненависти — а уж разглядеть себя в ком-то настолько не похожем — лучший из них. — Но а’даэ Лиадара никогда не приедет в столицу, а ты не покинешь этих стен.

— Совет арон более чем достойный повод. Она не удержится, — молчание, такое глухое, что раскаты грома за стенами кажутся почти осязаемыми, — я бы — не удержалась.

Она уходила — легко скользила в светотени, а плиты дворца будто сами стелились под ноги, следуя не приказу — едва выраженному желанию. Если так выглядит опала Тени, то как же выглядит благоволение? Коэрве качнул головой, примериваясь к новой истине, плотно поселившийся в его разуме — корабли южного флота не сдвинутся с позиции ни на волос, а он сам подумает, кому из многочисленных сестер лучше пойдет отражение Застывшего Источника Эшсар. Он сам никогда не станет манш’рин, но та, за кем будет стоять южный флот — непременно.

Примечания:

[1] Кар’миэрэн — дословно переводится как «ведущий волны», звание аналогичное адмиралу флота в человеческих государствах. Полностью звание Коэрве звучит как «Х’’арэн ло’зиэм’к кар’миэрэн».

[2] Ми нор лойр ё тайиа'к тихгэ — законодательная формула дейм, выражающая недоверие Императору. Используется при оспаривании текущей власти и служит основанием для вызова на поединок за корону. Воспользоваться ей может только манш’рин.

[3] Арон — люди переводят данное слов как "клан". Но дословно это что-то вроде "объединение существ, под одной крышей (знаменем)". Арон по современному правилу включает чистокровных определенной линии крови, полукровок и некоторых квартеронов. В старое время к арону относили только чистокровных и некоторых полукровок.

Месяц Авен, 388 г. правления Раэхнарра, Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

Воздух над столицей пропах грозой — он рябил от сухих разрядов, потрескивал, а от ощущения разлитой вокруг силы становилось трудно дышать. Воздух пылал, и по нему плыл звон столкнувшихся клинков. Манш’рин редко покидали свои Источники и еще реже собирались в одном месте. Даже на Весенний бал многие предпочитали посылать свои Голоса. Но Совет арон — совсем другое дело, он собирался редко, а уж по такому весомому поводу — слишком давно на памяти всех живущих. Ми нор лойр ё тайиа’к тихгэ. Почти четыре сотни лет назад Раэхнаарр Кэль сам произнес эти слова. Правда, Совета арон тогда не было.

Манш’рин стекались ко дворцу, проскальзывали в едва заметные щели в защите, раздвигали казавшиеся нерушимыми щиты и едва заметными касаниями распутывали ловушки. Или создавали новые. Раэхнаарр наблюдал за ними глазами Рихшиза, застывшего безмолвной тенью у Зала Совета. Единственное помещение дворца, которое никогда никуда не сдвигалось. Только неторопливо скользили друг относительно друга его внутренние кольца.

— Все, — смысла в короткой вспышке-образе не было: Раэхнаарр и сам чувствовал, что все двенадцать точек сосредоточились в одном месте, но сегодня такая мелочь была простительна.

Он потянулся вперед, небрежно стягивая перчатки, и коснулся кончиками пальцев холодного остова короны. Сплетение свинца, серебра и стали тут же отозвалось тяжелой болезненной пульсацией, навалилось разрозненными шепотками и сдавило всполохами силы. Кто-то из пытавшихся взять ее оказывался не способен даже удержать в руках. Раэхнаарр забрал корону из ладоней державшего ее Кацата и одним движением опустил на голову. Острые грани мазнули по застарелым отметинам шрамов на висках, мгновенно проникли под кожу, но это казалось лишь тенью ощущений по сравнению с разом приблизившейся мощью четырнадцати Источников. Холод, жар, пустота и скребущие вдоль хребта стылые когти. Неровные ритмы оборванной пульсации и черная гнилостная взвесь. Целая вечность на то, чтобы соединить их пульс с собственным, здесь — и всего один такт в реальности. Раэхнаарр провел пальцами по вискам, стирая кровь, и шагнул вперед, мгновенно оказавшись у дверей Зала Совета. Позади остались застывшие в едином поклоне Длани.

Манш’рин стояли вокруг стола, черная матовая поверхность которого поглощала любое свечение. Он казался частью зала — намертво вросший в него пульсирующими жгутами-корнями, которые разбегались по узорчатому рисунку пола, поднимались по стенам, растворялись в них. Стол оставался неподвижен, а сегменты пола вокруг него вращались, сдвигались и искривлялись так, что в любой момент можно было увидеть напротив себя любого из собравшихся. Раэхнаарр коснулся ладонью стола, замыкая круг. Поклонов не было. Совет собирал равных.

Пустого пространства вокруг стола не было, но если знать, как и куда смотреть — прогалы будто сами собой возникали в голове. Восток стоит свободно и почти не смыкается с Западом — и разум сам собой рисует между ними плащи с белыми и серыми узорами Севера. Это уже поединок. Безмолвный поединок без пересекающихся взглядов и малейших движений — чистое давление перекатывающейся силы.

Юг напоминал изготовившуюся к прыжку змею. Стеклянная сила Застывшего Источника Эшсар почти сплавилась с переменчивыми искрами Фэльч, а с Востока в их сонм неожиданно вплелись тени Шангард. Слишком… явственная коалиция. Сплоченность Юга разбивалась об острые кромки лезвий Коэнт — дурманящая волна будто вспарывала кожу, рисовала кровавые узоры сквозь кости. Впервые за много лет о’эйтеа⁽¹⁾ Коэнт покинул свои острова. Раэхнаарр почти инстинктивно потянулся к западу — и уже не удивился, ощутив рассыпающуюся пыль и пепел о’эйтеа Леконт. В черном шелке бесконечных юбок, больше напоминающих одежду айтари, Эстебель Леконт казалась полосой черной сажи, оставшейся после пожарища, запечатлённым мгновением конечной точки любого разрушения. Оборванное время, обретшее плоть. Никто другой не рискнул воспользоваться креслом, пусть их и в достатке находилось в зале. Сила шла рябью, выдавая сдержанное волнение. Действия о’эйтеа невозможно предсказать: их фигуры всегда ходили по собственным клеткам доски.

Восток разбегался трещинами. Клочья тени наполняли зал, танцевали на матовой глади стола, останавливались холодком за плечом, сталкивались друг с другом и разлетались в стороны, будто никак не могли обрести должную опору. Рядом с ним запад казался удивительно ускользающим. Ожидание с занесенным над спиной клинком.

Это могло длиться вечность: ожидание первого хода, возможности для атаки открывшегося противника. Но у них всех не было вечности впереди. Чье же слово прозвучит первым? Раэхнаарр не сдерживал силу, позволяя тягучей шелестящей волне свободно расходиться вокруг, дразнить, давить, приглашать.

— Игра в гляделки выглядит слишком скучной, а мне было обещано Слово, — о’эйтеа Коэнт не шевельнулся, лишь присутствие окровавленных лезвий в воздухе стало почти физически осязаемым. Эшсар всегда утверждали, что юг принадлежит им, но ни один манш’рин Эшсар не осмелился повторить это в присутствии Винкорфа Коэнт. Невозможно предугадать, что может прийти в голову существу, собственными руками уничтожившему свою линию крови.

— Слово прозвучит, — Сентара Шангард не стала ждать, пока схлынет взвинтившаяся волна Застывшего Источника. Неуловимой тенью скользнула вперед, растекаясь тончайшими извивами хищных цветов. — Арон предчувствуют… угасание.

По черной матовой поверхности стола бежала рябь из голубоватых искр и всполохов энергии, они отдавались покалыванием в пальцах, струились по венам неясными шепотками энергии, приходили внутренним ощущением быстро сменяющих друг друга картин: они все помнили об этом. Ощущали размывающуюся и ускользающую силу, будто с каждым вдохом воздух делался менее густым.

— С каждым циклом требуется больше сил, чтобы удержать Рубеж. — К словам приплеталась сила. Тени Шангард смешивались с давящей тяжестью Евгэр, окутывали пепел Леконт. Тяжесть Рубежа когда-то слишком сильно коснулась их. Башни устояли, но западная кровь заплатила за них дорогую цену.

— У арон есть решение? — не сказанные еще слова уже казались очевидными. Они отражались в слишком плотно сомкнутых рядах: так, будто между ними никогда не стояло еще четыре линии крови. Но кто рискнет дать плоть тому, что пока лишь отражалось в мыслях?

— Линия Завесы должна быть восстановлена. Нам хватит шестнадцати Источников. И если тихгэар² не может взять их все… — Тихгэар нужно сменить. — остаток фразы не нуждался в словах, он легко читался стеклом и металлом голоса Лиадары Эшсар, звучал горячими скрипучими сочленениями стали, сквозь которую сыпется песком засохшая кровь.

Касание. Едва ощутимое прикосновение призрачных коготков, возникшее в самой глубине разума. Тонкие серебряные нити связей напряглись, слабо вибрируя и напоминая, что любое касание действует в две стороны. Если ему позволить. Раэхнаарр внутренне чуть отстранился, разделяя восприятие и позволяя другому разуму увидеть его глазами весь зал совета. Разделить горячее предвкушение и азарт разыгрываемой партии. Победа или поражение — на эти клетки у его Тени было не меньше прав, чем у него самого. Ощущение чужого присутствия не мешало, лишь дразнило инстинкты, расходилось холодной дрожью настороженности вдоль позвоночника. Они ждали вместе. Сравняв воедино дыхание и стремительный пульс силы.

— Кто смотрит глазами Эшсар?

Сила не дрогнула. Ровное шелестящее море лениво скользило в своих границах, будто мир сейчас не пытался пошатнуться и рухнуть в глубину зыбучих южных песков. Сила выжидала. Кто осмелится сейчас выступить против него? Раэхнаарр не сомневался — их окажется достаточно, особенно сейчас, когда Эшсар посмели показать зубы и остаться безнаказанными. И кто останется достаточно осторожен, чтобы переждать? И достаточно безумен, чтобы остаться на рассыпающихся пылью ступенях?

Застывшее пламя дернулось вверх, раскрываясь раскаленным стеклянным цветком, в который один за одним вливались все новые потоки силы: стелющиеся искры кровавых брызг, раскрывающиеся хищным нутром лепестки теневых мухоловок. Эшсар, Фэльч и Шангард. Раэхнаарр почувствовал, как присутствие их Источников отдаляется — еще не разрыв клятв, но готовность в любой момент оборвать нити. Намерение, подтверждаемое силой.

— Мы ждали достаточно, — неуловимые серо-зеленые ленты мгновений и тягучие хлопья сажи вливаются в поднимающуюся стену. Леконт и Евгэр. А вслед за ними все накрывают холодные тени Трайд. Сложно ждать иного от тех, кого от яда Денхерима отделяет всего пара переходов. Стекло замирало, впитывая в себя все, истончалось в лезвие занесенной косы, в любое мгновение готовой обрушиться вниз. Шесть из тринадцати Источников. Среди арон давно не было такого единства.

— Мы все еще помним о клятвах, — ускользающие тени Вельде, наоборот, расступились, сплетаясь в тонкие копья-слова. От которых стеклянный жар песков словно стал ближе и ощутимее.

— Вечность еще не окончена, — тихо лязгнули кровавые лезвия, вспарывая и размывая серые клочья пепла. Винкорф Коэнт весело улыбался, но Раэхнаарр чувствовал — не своим, но рожденным поверх него ускользающим восприятием — o’эйтеа играли друг с другом, здесь и сейчас — лишь арена для давней непрекращающейся игры.

Шесть против трех, скрывающих внутри себя болезненно рваную червоточину — трещины, разбегающиеся по черным зеркалам Денхерима. И четыре, сохранившие молчание. Раэхнаарр никогда не был настолько близок к той грани, когда корона норовила соскользнуть с его головы. Вырваться из хватки, забрав в качестве платы за хрупкую верность жизнь до самой последней ее капли. Какое бы слово сейчас не было сказано — оно создаст трещину, которой непременно воспользуются. Те, кто сейчас позволял себе упиваться собранной силой, дарил мгновение — невесомый такт перед ударом, возможность склониться перед собранной мощью. Или те, кто выжидал момент, когда два вцепившихся друг в друга хищника достаточно изорвут себя в клочья, чтобы пройти по их головам и поднять из еще горячей крови ледяное сосредоточие власти.

— Время Завесы прошло. Неужели манш’рин не достает решимости шагнуть сквозь неё?

Время ускользало из пальцев. Сыпалось невесомой костяной взвесью. Они могли замкнуть его в петли, заставить остановиться и ускорить, обращая все вокруг пеплом и прахом. Но время шло вперед, и вернуться по его тропам — невозможно. Только проложить новые.

— Ми нор лойр ё тайиа’к тихгэ. — Лиадара улыбалась холодно и торжествующе. Лезвие опускалось уверенно, сплетенное, жесткое, готовое брать и сеять яркие всполохи, взять то, что так долго ускользало.

Сейчас. Последний такт, когда чаши весов еще могут поменяться местами. Виски холодило предчувствием пустоты, собранным в единую точку ощущением решающего хода. Раэхнаарр почти физически чувствовал, как призрачные когти остро и цепко впиваются в плечи, как терпкое пьянящее предвкушение разливается в крови, а восприятие двоится, раскалывается, и сохранять маску спокойствия становится все труднее. Мгновение застыло до сведенных в точку зрачков. Где-то за самым уголком глаза наметилось движение. Лезвие рухнуло в пустоту.

— Не слишком ли рано манш’рин осмелились подсчитывать сердца севера?

Свободного места вокруг стола было все еще слишком много, но инеистые дороги Альяд заняли свое место между тенями Вельде и разноцветными искрами Танцующего Источника. Северная корона была разбита, но пока жива связь с Источником — манш’рин остается манш’рин.

— И каково же слово Альяд? — Эстебель Леконт говорила мягкими мазками сажи по потрескивающему пламенем стеклу, но сквозь пепельную муть слишком явственно пробивались злые колючие искры.

— Империя — превыше всего, — Исилар Альяд не позволил и тени эмоций коснуться голоса, но изменчивый узор окрасился инеем, расплелся колкими искрами провалов, зашелестел неясными голосами и лентами бесконечных дорог. Тяжелый, провисший над пустотой край приподнялся, выровненный слабой, такой отдаленной, но живой пульсацией, распрямился, обретая наконец последнюю выбитую опору.

Я верну тебе север. Слова, сказанные достаточно давно, чтобы оказаться причудливой иллюзией и пустой пылью. Призрачная хватка ослабла, растворяясь и отступая. Я же обещала. Раэхнаарр еще уловил самым краем сознания смутные картины грядущего: множество клеток, которым еще предстояло сменить цвет, тонкие вязи намеченных ходов и еще не сбывшихся планов. «Все еще может рухнуть в один миг», — напомнил он сухим звоном костяной пыли. Ответ лишь мазнул по коже горячим стеклянным пламенем. Отметая любую возможность иных исходов.

— Тихгэ аан³, — Раэхнаарр позволил силе, согнутой до того в тисках воли, скользнуть вперед, распрямиться, примериваясь и собирая новое ее наполнение. Многоликий узор Танцующего Источника восстал, складываясь в тяжелый прямой двуручник, враз отрастивший пару дополнительных лезвий и узкую хищную кромку, с которой кровостоком капал тягучий яд. Он видел в глазах Лиадары узнавание и понимание. Зеркало, отраженное зеркалом. На этот поединок он выйдет в одиночестве, но никто не запрещал готовить арену заранее, раз уж она взялась за подготовку клинков.

* * *

Лиадара выжидала. Наблюдала, как мучительно медленно, один за другим смыкаются зубья расставленной ловушки, впиваясь в плоть и орошая все вокруг свежей кровью. Из нее не выбраться, даже если отгрызть лапу — Кэль медлили слишком долго, позволив ей собрать достаточно сил. А сейчас готовились расплатиться за недостаток решимости. Обруби Раэхнаарр сразу язву Денхерима, надави сильнее — и сейчас у Эшсар не было бы и шанса. Длани должны даровать своему Владыке силу, а не ослаблять его. И если личные привязанности оказались сильнее здравого смысла и обратились слабостью, глупо думать, что не найдется способных воспользоваться ей.

Чужая сила разливалась рекой, сплеталась с ее собственной, ложилась вязью узора по застывшему стеклу. Кто-то более молодой и менее опытный не удержал бы обрушившийся клубок, но Лиадара Эшсар была манш’рин достаточно долго, чтобы быть уверенной в своей способности справиться с чужой мощью. Обратить ее в единое смертоносное лезвие.

Нет лучшего зрелища, чем камни, вылетающие из-под ног врага, стоящего на обрыве. Нетерпение, ожидание мгновения покалывало в кончиках пальцев, и Лиадара едва сдерживала торжествующую улыбку: тогда, много циклов назад, ее заставили склониться. Воспоминание обжигало кожу холодком теневых клинков, но теперь, теперь доска повернулась. А Вельде выбрали верность не тому знамени. Когда все будет кончено — она с величайшим удовольствием вырвет сердце зарвавшейся твари. Ярость растекалась ядом по венам, вспыхивала искрами силы в крови, кипела — дай ей волю, и застывшее стекло разобьется сотнями осколков, вопьется в плоть и не успокоиться, пока не доберется до самой кости.

Сила хлынула вперед, готовая подгрести все под собой, разбить оказавшиеся слишком хрупкими стены древней цитадели. Сила рухнула в пустоту. Ударилась о колкую холодность инистой стали, остановилась в искристом янтаре глаз Исилара Альяд.

Север молчал долго, стелился едва заметной поземкой под ногами. Север заставил забыть о себе, растворился в шепотках и тяжелых складках плащей, утратил облик до жалкого отголоска и призрака. Но сейчас снежинки обретали плотность и остроту отточенной стали, сила лилась вперед, не давила присутствием — просачивалась сквозь щели, сдавливала изнутри, обещая расцвести в крови ледяными осколками цветов.

Но все же Лиадара ждала этой силы. Ждала, готовилась к ней, но не могла и представить, что она сольется с мерцающей вязью Кэль. Не после столетий войны и пальцев, разодравших в клочья свинцовую корону. Но нити всех семнадцати Источников сливались воедино перед глазами, а за ними отчетливо виделась холодная насмешка Тени. Ярость Эшсар никогда не лилась открытым пламенем. Она застывала стеклом в жилах, клокотала вязкой расплавленностью и выжидала, чтобы однажды прорасти шипами сквозь плоть, взорвать и расколоть, не оставляя ничего, что могло стать целым.

— Тихгэ аан, — практически выплюнула Лиадара, а в ушах шелестел безумием смех Ахисара Вельде. Она не склонится. Не после того, как зашла настолько далеко. С севером или без — у Эшсар хватит ярости, чтобы сокрушить любую преграду. За гранью слышимости с резкими щелчками обрывались нити покорившихся Эшсар Источников.

Фаэн уже давно скрылся за горизонтом, но над городом ярко сияло золото Лотеа, оттененное багровым светом Астар. Тени преломлялись в лунном свете, блуждали по серым плитам старой арены: сколько бы крови ни лилось на ней, сколько бы раз клинки ни вонзались в камни — на тех не оставалось ни царапинки. Лишь ощутимей становились тяжелые вибрации, пронзающие столицу насквозь.

Лиадара спустилась вниз первой. Легко соскользнула на серые плиты, а рукоять длинного хлыста привычно легла в ладонь, еще не впиваясь в нее острыми шипами, лишь едва ощутимо скользя и намечая уколы в предвкушении. Они обе ждали достаточно.

Отсюда хорошо была видна галерея — прозрачные стеклянные стены, которые будто разучились преломлять лунный свет, лишь делали четче и ближе каждое движение. Лиадара не увидела, скорее почувствовала, как выскальзывающая из своих пазов корона собрала щедрый урожай крови. Терпкий запах манил к себе, целый такт дразнил обоняние обманчивой доступностью силы, а потом исчез, растворяясь в призрачном шелесте другой силы. Никто в здравом уме не позволит Эшсар коснуться своей крови. Лиадара медленно отвернулась, но за самым уголком глаза все еще стояло отчетливое видение: пальцы, затянутые в черное, бережно собирают рубиновые капли, так, чтобы ни одна не коснулась мраморных плит. Корона будто недовольно вспыхивает и тут же скрывается в призрачных складках плаща. Лиадаре потребуется немало крови, чтобы очистить ее от прикосновения проклятых рук.

Движения она не почувствовала. Лишь мгновенно разлившуюся вокруг силу, ударившую в лицо и заполнившую легкие колкой костяной пылью. Лиадара отшатнулась назад, резко взмахнув хлыстом и покрывая пространство перед собой тонкой кровяной взвесью. За спиной бездной раскрывалась тень — призывала, нашептывала, подсказывала скользнуть в объятия и избежать удара. Чужая сила вяло ворочалась в крови, пробивала себе новые каналы, сливалась и болезненно разрывала в клочья, пытаясь вместиться в новой непривычной оболочке. Лиадара принимала ее, пела голодной пустошью крови Фэльч, способной принять все, растворить и обратить в оружие. Когда мир вокруг на мгновение словно застыл, задержался на вдохе — она ударила, расколола его зеленоватыми иглами Евгэр, враз ускоряя забившееся медленнее сердце. Недостроенная временная петля сыпалась прахом под сапоги.

Шаг. Кровяная взвесь обернулась тонкими лезвиями, ударила, вынуждая уклоняться и защищаться, а следом за ней вперед рванулась сама Лиадара, намечая косой удар коротким клинком, что горячим стеклом соткался в левой руке из ее собственной крови. Стекло столкнулось со сталью, а кровь бесследно растворилась в холодных клочьях теней. Перед ней была лишь пустота. Лиадара позвала кровь, откликающуюся едва слышно, будто из невероятной дали. Позвала ее тягучими теневыми жгутами шангардских мухоловок, взвинтила вверх чередой захлопывающихся пастей, и сама едва успела отпрянуть в сторону, когда пространство раскололось над головой, обрушивая вниз тяжелый черный клинок. По серым плитам побежала стремительно зарастающая трещина.

Темно-серый плащ казался клочьями тени — распоротый ее клинками в нескольких местах, он мерно вился за спиной Раэхнаарра, а из всех сочленений доспехов вверх вилась черная дымка, собирающаяся мельчайшими каплями крови. Медная пыль Коэнт. Лиадара рванулась назад, увеличивая расстояние прежде, чем кровь переплелась с тенью, оскалилась костяными клыками черно-серебристого кэлевского дракона. Назад и вверх, как можно дальше от оборачивающихся пустотой и ловушкой плит.

Пальцы крепче стиснули рукоять хлыста, позволяя клыкам-шипам вонзиться в ладонь, собрать и впитать в себя стылую кровь. Взмах. Воздух кажется насквозь пропитаным пряным ароматом, застывший и неподвижный, так что любое движение в нем тут же отзывается покалыванием в пальцах, лишая возможности подобраться незаметно. Даже сквозь стылые тропы тени. Раэхнаарр Кэль замер, все еще касаясь пальцами серых плит, по которым бежала рябь. Луны медленно танцевали на небосводе, изменяя направление и густоту теней. Сейчас. Лиадара сжала пальцы в кулак, резко стягивая и собирая теневые нити, до прокушенной в кровь губы удерживая зеленоватые песчинки времени, которые вдруг обрели собственную жизнь, пытаясь вырваться из смыкающейся ловушки. Если прольется хотя бы капля крови — победа за ней. Эшсар хватит касания.

Время застыло. Серо-зеленые искры бесполезно осыпались оставленной позади, как ненужный груз, шелухой. Пространство ломалось, рвалось и трескалось под напором вытянувшейся в стрелу воли. Клинок был им и он сам стал клинком, разрывая казавшиеся нерушимыми оковы, выкладываясь в единый порыв и удар. Лиадара никогда не видела, чтобы кто-то строил тропы Альяд настолько прямо и грубо. Щеки коснулся обжигающий холод стали. Она лишь чуть дернула головой, отклоняясь, а стекло кинжала без труда нашло дорожку в сочленении чужих доспехов. Каблук четко упирался в густую тень, и с ней была вся тянущая сила Трайд.

Раэхнаарр Кэль улыбнулся, и вместо желанной силы в ее жилы хлынула вся хмарь Денхерима. Затопила гнилостной мертвой кровью, отозвалась шепотками безумия и искрами черных зеркал. Тень перед ней распадалась клочьями и инистой поземкой призрачных лун Рагальд. Лиадара рванулась в сторону, выпутываясь из смыкающейся ловушки, почти вслепую рассыпая вокруг себя стеклянные осколки, распарывая ставшие чужими теневые жгуты. Хлыст удлинился, рассыпаясь десятком змеиных голов, безошибочно нацеленных на живое и теплое, атакующих и защищающих, дарящих такое необходимое мгновение, прежде чем выхваченный из ножен второй короткий клинок поймал в перекрестье тяжелую сталь.

По вычерненной кромке бежали ленивые серебристые искры. Кровь тягуче стучала в висках, срывалась каплями с губ при каждом слишком глубоком вдохе. Лиадара слепо смотрела перед собой, вся целиком сосредоточенная на тихом скрипе стекла и шорохе распадающегося песка. Кровь в венах — тяжелая и медленная — собиралась с каждым тактом, концентрировалась и поднималась, готовая обрушиться ленивой застывшей волной, обратить все в свое подобие. Время. Ей нужна еще пара тактов. А черный клинок давил, пригибал к земле воронеными тисками воли. Будто не оплетала его намертво антрацитовая вязь искаженной проклятой силы. Она должна была стать слабостью, прорехой, в которую так легко вогнать жаждущей крови клинок. Но зеркальная гладь оставалась нерушима, лишь затягивала в себя тех, кто осмелился подобраться слишком близко. Тягучие капли крови замерли в воздухе, сверкнули в белом свете заходящего Фира, ударили, заставляя разорвать дистанцию.

Ненадолго. Черный клинок вновь оказался рядом, разрубая чернильно-фиолетовые тяжи теней, вынуждая сближаться, ускоряться и сходиться практически вплотную — стремительный танец стали, не оставляющий и такта на то, чтобы воспользоваться текущей в венах силой. Танец, в котором она заведомо проиграет. Потягаться на поле клинков с Раэхнаарром Кэль удавалось разве что Исилару Альяд. Широкое лезвие вражеского меча не давало приблизиться, поднырнуть, пробиться сквозь защиту короткими зазубренными клинками, что всегда оставляли рваные кровящие раны, но оно же жалило, нападало, не давая отойти достаточно далеко, перегруппироваться и нанести новый удар.

Лиадара не собиралась сражаться по чужим правилам. Она медленно отступала, ускользала к отвесным стенам, окружавшим арену, к густоте багровых теней Астар, тянула и поднимала холодные стены бастионов Трайд, оплетала их тонкими жгутами Шангард, готовясь в любой момент обрушить собранную мощь. Ту, что до поры скрывала в своем сердце застывшее кровью стекло Эшсар. Клинки все еще держали удар, защита прогибалась, трескалась, осыпалась песком и пылью, но все еще стояла, выигрывая для нее такие необходимые такты. Лиадара сжалась пружиной, бросаясь вниз, пригибаясь к самым плитам, отталкиваясь от них и взмывая вверх уже внутри круга, очерченного слишком длинным и тяжелым клинком. Теперь обманок не будет. Касание всегда работает в две стороны.

Мигнуло. Черно-белая мозаика рассыпалась перед глазами, все инстинкты разом вгрызлись в позвоночник, бросая ее вперед и вниз, под скользнувший над самой макушкой клинок. Лиадара кувыркнулась вперед, неудачно поджимая под себя один из клинков, и соскользнула в гостеприимную тень.

Холод голодными клыками впился в плоть, затягивая в себя, погребая и дезориентируя. Чернильную темноту расчертили призрачные зеленоватые искры клинков, ударили, не оставляя и шанса на спасение. Лиадара ответила шипящей дорожкой крови. Кровь — сила, кровь — жизнь и самый верный проводник. Реальность навалилась на плечи обжигающим жаром. Она едва успела подставить клинок, отбивая прямой рубящий удар. Чужая сила ноющей вибрацией отозвалась в запястье, раскалывая ставшее вдруг невероятно хрупким стекло, беспрепятственно проходя сквозь плавящуюся от насыщенности потоков медь, добираясь до плоти. Из открывшейся раны хлынула кровь — много больше, чем должно, поднялась вверх, застывая раскаленным стеклом и сталью, до краев наполненная стылым дыханием эсшарских проклятий. Неправда, что ярость Эшсар — неукротимое пламя, она как стекло, застывший в венах кусок стекла, который требовал выхода и грозился в ином случае уничтожить породившего его. Такая же, как их Застывший Источник. Кровь окропила чужой клинок, рванулась вперед по лезвию к рукояти, впилась в черноту перчаток, поднялась вверх, оплетая и опутывая, стремясь прорваться вглубь и достать до самого сердца. Уничтожить, обратив в свое подобие.

Нет ничего опаснее раненой змеи. Но когда ты уже схватил ее за глотку, а клыки по самое основание впились в ладонь — есть только два выхода: отбросить в сторону, надеясь выжить и спастись от разливающегося в венах яда, или сдавить сильнее, отобрать чужую жизнь, поставив на кон свою. Черный клинок не замедлил движения. Крутанулся, разворачиваясь боковыми лезвиями, вонзился вновь, рассекая плоть и довершая удар, круша и ломая, смешивая сталь, кровь и кость, пока неукротимая ярость не обернулась лишь пылью и кровяной взвесью.

С вороненого доспеха песком осыпалось застывшее стекло. Прочно скованное серо-зелеными искрами, оно лишь мазнуло по коже, оставляя глубокие рваные борозды, опасные не более, чем укусы ужей.

Меч вернулся в крепления. Гравировка — черненое серебро — замерла оплетающим сталь драконом. Раэхнаарр Кэль шагнул вперед, а за его спиной серые плиты медленно заращивали трещины и впитывали щедро оросившую их сегодня кровь. За самой гранью слышимости ему чудилось хищное удовлетворенное урчание. Манш’рин склонялись. Один за другим, спокойно и плавно, без той неуверенной осторожности, что сопровождала его, когда Раэхнаарр уходил с этой арены в первый раз, до крови сжимая в пальцах остов изувеченной короны. Ми энисг поо’ц юргэг⁽²⁾. Слова древней присяги вновь раздавались за спиной, облекали тягучей вязью обязательств и силы. Сейчас корона ждала впереди. Раэхнаарр забрал ее из тонких пальцев своей Тени, затянутых в тонкий бархат перчаток, привыкших больше к теплой кости фигурок ло’дас, чем к стылой оружейной стали. Но от этого не становящихся менее смертоносными. Достаточно ли этого, чтобы ярость в твоей крови больше не застывала стеклом и пеплом?

— Ми энисг поо’ц юргэг, — никто другой не произносил этих слов, глядя прямо в глаза и опуская корону на его голову.

Примечания:

[1] О’эйтеа — уважительное обращение, применяемое к старейшим представителям кланов, «перешагнувшим последний рубеж перед вечностью». Считается, что эйтеа уже никогда не умрут.

[2] Тихгэар — титул, которым дейм именуют главу своего государства. Примерный перевод с фаэквен — «знамя, вознесенное над солнцем». Люди используют вместо него слово «император».

[3] Тихгэ аан — «знамя — единственному» — вторая часть формулы недоверия, означающее, что Император принимает вызов и складывает полномочия. Вернется корона к нему или достанется преемнику — решит поединок.

[4] Ми энисг поо’ц юргэг — «я живу, чтобы следовать» — формула присяги Императору.

1) уважительное обращение, применяемое к старейшим представителям кланов, «перешагнувшим последний рубеж перед вечностью». Считается, что эйтеа уже никогда не умрут

Вернуться к тексту

2) «я живу, чтобы следовать» — формула присяги Императору

Вернуться к тексту

423 г. Р.Э., Святая Иерархия Тан

В кабинете Первого Иерарха Тан всегда царил полумрак. Тяжелые плотные шторы закрывали высокие окна, а свету от приземистых напольных ламп было не под силу разогнать густой сумрак. Не самый очевидный интерьер для служителя бога, воплощающего собой солнечный свет, но все, кто знал о Первом чуть больше его третьего имени, относились к выбору с пониманием, остальным же приходилось смиряться. Иногда света оказывалось слишком много.

Шаах Лю Таеллан, Второй из Высших Иерархов Тан, не слишком любил бывать здесь, и еще меньше любил долгое выжидающее молчание, которое Первый почитал чуть ли не лучшим способом вести беседу. Чужое молчание часто вынуждает говорить намного больше, чем предполагалось изначально. Подрагивающие узловатые пальцы Первого то и дело разглаживали лежащее на коленях письмо. Оно казалось единственным светлым пятном на темно-красных, напоминающих цветом засохшую кровь, одеждах. Таеллан усилием воли заставлял себя не щуриться, чтобы рассмотреть его содержание, и чрезвычайно досадовал на то, что оное оставалось ему неизвестно. Об всех важных вещах он предпочитал узнавать первым, а что к ним относилось письмо, заставившее Первого в срочном порядке призвать к себе его и Восьмого Иерарха, Таеллан не сомневался. Но Первый иерарх молчал, не спеша просвещать его о содержимом письма, а значит, оставалось только ждать, когда же к ним наконец соблаговолит присоединиться Восьмой Иерарх Тан. Последний задерживался уже непозволительно долго.

Но вот дверь на пару ладоней приоткрылась, впуская в кабинет узкую полоску света, в которую с удивительным проворством ввинтилась вся дородная фигура Высшего иерарха Тессара. Это умение Восьмого проникать в любое помещение, куда достигал солнечный свет, впору было назвать благословением. Вот только ни один из лучей Тана не дарил ничего похожего, так что дело было в исключительной ловкости и таланте пускать пыль в глаза.

— Простите, что заставил ждать, — Восьмой примирительно улыбнулся и, глядя на его добродушное лицо, никому бы и в голову не пришло, что видит он перед собой Высшего Иерарха, третьего из глав Алого Ордена¹ и лучшего из дознавателей Восьмой Канцелярии Тан, а не какого-нибудь трактирщика или пекаря. Причудливо простерта рука Тана над миром, и никогда не угадать, к чему приведет ее касание. Лишь верить, что все идет по воле и слову Его.

— Ничего. Мы хорошо помолчали, — низко надвинутый капюшон Первого чуть качнулся, и Таеллан всей кожей ощутил его цепкий взгляд. Мгновение — и он снова неотрывно следил за скользящими по бумаге пальцами. Возможно, позволять уже бывшему главе Восьмой Канцелярии занять кресло Первого Иерарха и было опрометчиво с его стороны, но все же среди алых мантий так и не появилось никого, способного справиться с этой ношей лучше.

— Раз уж мы все собрались здесь, не поведаете ли о причинах столь срочного совещания? — Таеллан подождал, пока Восьмой займет одно из кресел, предательски под ним скрипнувшее, и заговорил.

— Как, и вы не знаете? — Восьмой Иерарх в притворном удивлении всплеснул руками, — неужели стареете и теряете хватку? Может пора подумать о преемнике?

— Полагаю, если бы мне было ведомо все — уже стоял бы у престола Тана, а не влачил существование среди простых смертных, — Таеллан уже давно вышел из того возраста, когда казаться намного важнее, чем быть. Ехидство же Высшего иерарха Тессара его и вовсе не трогало — в искусстве бить по больному он изрядно уступал Фаах.

— Господа иерархи, — Первый заговорил, мгновенно переключив на себя внимание, — я собрал вас не для того, чтобы вы обменивались колкостями.

— Что потревожило вас? — голос Тессара изменился, и Таеллан в который раз поразился звучавшей в нем мягкости. Восьмой ни с кем другим и никогда так не разговаривал.

— Я просил вас сохранить последние события в тайне, — Первый словно его не услышал. Он говорил так же медленно и размеренно, как до того, но от каждого слова веяло острым неприятным холодом. — Но тем не менее, я получил сегодня это, — узловатые пальцы сжались, сминая бумагу так, что на ней появились разрывы.

— Вы позволите? — Таеллан наклонился вперед, протягивая руку, и белый лист беспрепятственно соскользнул к нему. Второй Иерарх тщательно расправил его и прищурился, стараясь разобрать в полумраке строки.

— Читайте вслух, Второй, — кресло под Тессаром опять скрипнуло, он выпрямился, разом теряя все свое благодушие.

— Уважаемый Энрах Фаю выражает свои глубочайшие соболезнования Энрах Таю Далливану по поводу гибели его отца, — читать все подряд Таеллан посчитал излишним и теперь выхватывал из пространного письма, наполненного витиеватыми оборотами и пышными южными формами вежливости суть, — и выражает надежду, что убийцы понесут достойное наказание, несмотря на занимаемое положение и знатность фамилий.

— Читайте дальше, Второй, — Первый откинулся назад в кресле, и его руки легли на подлокотнике. В свете нижних ламп бледная кожа его казалась выделанной костью, а хрипловатое поверхностное дыхание наводило на неприятные размышления, — мне особенно понравился пассаж про свободную торговлю и как там было? А, «святость, коей не должно идти рука об руку с коммерцией».

— Неужели Энрахи осмеливаются обвинять Канцелярию в этом инциденте?

— О, нет, — Таеллан сложил письмо и покачал головой, — Энрахи всего лишь надеются, что справедливость приговора не позволит им усомниться в непричастности Канцелярии к чему-то… подобному. А так же в том, что Тан не делает различий между фамилиями.

— С каждым годом их голос звучит… все громче, — Тессар поджал губы и недовольно качнул головой, — не стоило позволять их флотам монополизировать торговлю с Империей.

— Мы оказались тогда… в трудном положении, — Таеллан покачал головой, — и условие не выглядело… слишком уж неприемлемым.

— Давайте будем называть вещи своими именами, — Тессар фыркнул, — Та’Ларн заломил слишком высокие цены за свое зерно, южане поддержали их, и только Энрах Саю Далливан явил невиданное благородство души, предложив спасти лицо Канцелярии и Тарган от голода, а потом взял всех вас за горло так, что Энрахи теперь смеют обвинять Канцелярию в его смерти.

— Полагаю, сейчас не время обсуждать обстоятельства обретения Энрах Саю Далливаном третьего имени. Да и не думаю, что Энрахов интересует такая эфемерная вещь, как справедливость. А вот флоты и земли упомянутого Энрах Саю…

— Насколько я помню, — Тессар пожал плечами, — у него есть сын. И закон на этот счет более чем однозначен.

— Вот только положение этого сына эфемерно чуть ли не больше, чем положение его отца… А Энрах Фаю… насколько я помню, он приходится покойному родным братом?

— Господа иерархи, — Первый поднял руку, — все это, конечно, чрезвычайно важно. Но намного больше, чем вопросы наследования, меня заботит то, как сведения об обстоятельствах смерти Энрах Саю Далливана вообще покинули пределы ваших Канцелярий. Кажется, на этом я настаивал особо. Ищите причину, с последствиями будем решать позже.

— Да, господин Первый, — несмотря на разность в комплекции, с кресел они поднялись почти синхронно и кабинет Первого Иерарха Тан покидали с одинаковой торопливостью.

— Что скажете, Тессар? — коридоры всегда имеют уши, но за то, что этот разговор не станет их достоянием, Таеллан готов был поручиться своим благословением.

— Не думаю, что это кто-то из моих, — Тессар ответил не сразу, явно задумавшись и перебирая в уме тех, кого к информации допустил. — Проверить — проверю, но я привлек к делу только надежных людей. А из подвалов весточки передавать затруднительно, — он недобро улыбнулся. — Ваши?

— Я не подключал к этому делу никого, кроме Алве Шаю, так что — исключено. Но в свете некоторых последних событий… я полагаю, что у дела есть еще третья сторона, — в своих людях Таеллан был уверен так, как может быть уверен человек точно знающий, какие мысли бродят в чужих головах.

— Вы о недавних беспорядках? Кажется, господа паладины проявили… излишнюю активность. Здесь все-таки не граница, — Тессар терпеть не мог шум и лишнюю огласку. Если бы ему дали волю — все дела вершились бы исключительно в тайне и по ночам.

— О, не стоит так уж сильно винить рыцарь-паладина Феллеста. Он всего лишь слишком ревностно выполняет выданные ему приказы, — Таеллан примирительно улыбнулся. Излишняя инициативность отдельных иерархов нуждалась в тщательном контроле, так что иллиавские фанатики в кои-то веки сыграли ему на руку.

— Кстати, Тессар, это вы отдали приказ перевести старшего иерарха Самместа во Дворец Иерархов? — как бы между делом спросил он. Все же для обычных операций Восьмой Канцелярии этот рейд выглядел… грубовато.

— Нет, — Тессар остановился. Цепкий и тяжелый взгляд его впился в глаза Второго. — Я был уверен, что это ваш приказ. Все-таки методы…

— Я не отдавал такого приказания, — Таеллан ответил тут же, а в голове его с лихорадочной поспешностью строились и разрушались новые схемы, — и если не вы, и не я… тогда кто?

— Кажется, излишняя ревностность сослужила нам всем добрую службу, — Тессар возобновил движение, — как, кстати, получилось так, что в это дело вмешалась Военная Канцелярия?

— Понятия не имею, вероятно, эти рыцари просто оказались под рукой, — Таеллан равнодушно пожал плечами. Иногда наблюдательность заключалась в том, чтобы своевременно не заметить некоторые вещи. Все-таки интриги Пятый Иерарх Тан плел с неповторимой грацией медведя в стекольной лавке.

— Почему-то в это я не верю. Кстати, не думаете ли вы, что этот приказ…? — Тессар искоса взглянул на него, но Таеллан продолжал улыбаться с самым безмятежным видом.

— Полагаете, что старший иерарх Саммест мог попробовать таким образом выбраться из города? — О такой возможности Таеллан и сам размышлял, потому сейчас ответил почти без колебаний: — Не думаю, что это было бы разумным ходом в его положении.

— Тогда это возвращает нас к все тому же вопросу — кто, — Тессар остановился у самого поворота. Он медленно переплел пальцы, пряча их в широких рукавах мантии.

— Не удивлюсь, если, отыскав ответ на этот вопрос, мы найдем и ответ на вопрос Первого, — Таеллан тоже остановился. Эти коридоры уже были не так пусты, как лежащие у самых покоев Первого Иерарха, и разговоры следовало заканчивать.

— В таком случае, в наших же интересах обрести его как можно быстрее, — Тессар чуть наклонил голову и двинулся вперед нарочито тяжелой и шаркающей походкой. Целое мгновение Таеллан смотрел ему вслед, а потом плавно заскользил в сторону своих покоев. Только тихо звякнули шпильки в седых волосах.

* * *

Алве Шаю ждал. С того момента, как господина Таеллана срочно вызвали куда-то прямо посреди разговора, прошло довольно много времени, и он уже испытывал смутное беспокойство: следовало ли ему выйти в приемную или ждать дальше в кабинете? Алве Шаю много раз был здесь, но никогда не оставался в одиночестве, а без хозяина кабинет казался слишком мрачным и давящим. Тяжелые книжные шкафы, зеркала и причудливые предметы — все это казалось частями другого, совершенно особенного мира, к которому он прикасался едва ли краешком. Они дразнили любопытство, манили подойти поближе, прикоснуться, но Шаю не позволял себе даже пошевелиться, замерев на стуле для посетителей и напряженно вслушиваясь в тишину: если в приемной и раздавались какие-то звуки, то толстые двери надежно гасили их. Алве Шаю в очередной раз глубоко вдохнул, но на этот раз его обоняния коснулся отчетливый запах мирта и озерной воды: Второй Иерарх возвращался.

— Пришлось подождать, да? — Таеллан неторопливо обогнул стол и устроился в своем кресле. Алве Шаю вообще никогда не видел, чтобы тот куда-то торопился или проявлял беспокойство. Сейчас любопытство острыми иголочками покалывало в пальцах, но Шаю так и не решился спросить, что же случилось такого важного, раз потребовало незамедлительного присутствия Высшего Иерарха. — Я хочу взглянуть сам. Покажи мне.

Алве Шаю кивнул, поднимая глаза и встречаясь взглядом с Вторым Иерархом. Темная синева глаз затягивала, а картины возникали в голове одна за другой, Шаю говорил и собственный голос отдалялся, будто он сам был лишь сторонним наблюдателем в собственных мыслях. Только запах воды и миртов становился все отчетливее и ближе.

Под началом Второго Иерарха Алве Шаю служил не очень долго, но достаточно, чтобы привыкнуть к самым необычным приказам, поэтому, получив ранним утром записку с распоряжением явиться к дому Энрах Саю Далливана и ордер на осмотр, ничуть не удивился.

В память отчетливо врезались высокие кованые решетки и слуги с испуганными глазами. Стоило показать ордер — и его проводили, вот только не в дом, а в сад, в закрытую оранжерею. Как будто точно знали, зачем он сюда пришел. Алве Шаю пришлось приложить изрядные усилия, чтобы не продемонстрировать, что он сам этого не знает. И еще большие — чтобы удержать лицо, когда он оказался внутри.

Запах разложения. Мерзкий, кровавый запах врезался в ноздри, ударил под дых так, что он отступил на шаг назад. И потребовалось усилие воли, чтобы заставить себя сделать шаг вперед, пройти к лежащему на полу скрючившемуся телу. Вне всякого сомнения — мертвому.

— Мы ничего не трогали. Но… не ждали, что вы придете так рано. Во Дворец ведь… только что сообщили.

— Вот как? — Алве Шаю сделал вид, что не услышал прозвучавшего в словах вопроса. Он и сам хотел бы знать, как ордер оказался в его руках раньше, чем сообщение покинуло стены дома. Но Второй Иерарх слишком часто знал намного больше, чем открывалось всем остальным. Алве Шаю не привык задавать лишних вопросов.

Он подошел ближе, осторожно перевернул тело и тут же отдернул руку, ощущая, как вспотели ладони, а сердце бьется у самого подбородка. Дыхание скверны било прямо в лицо, разбегалось кровавыми прожилками по рукам, ране на груди, вокруг которой запеклась кровь, искажало мертвое лицо… Алве Шаю торопливо вытер пальцы платком, как будто это могло помочь ему.

— Не прикасаться. Покиньте помещение и не позволяйте приближаться никому. Это дело Восьмой Канцелярии, — он удивился тому, как ровно прозвучал его голос, когда казалось, что не сможет вымолвить ни слова.

Больше всего на свете Алве Шаю хотелось покинуть проклятую оранжерею, где все, казалось, пропахло скверной. Но вряд ли Второй Иерарх послал его сюда только затем, чтобы он задокументировал смерть Энрах Саю Далливана. Это мог сделать любой иерарх. Нет, с этим справилась бы и городская стража. Поэтому Алве Шаю остался, как бы ему ни хотелось бежать. Он медленно прошелся по оранжерее, пытаясь уловить за смрадом скверны что-нибудь еще. Энрах Саю Далливан не был благословенным и потому не обладал для Шаю собственным запахом, но все же его обоняние то и дело дразнил едва ощутимый флер чужого благословения. Горьковатая полынь и острый запах, какой бывает только после грозы. Алве Шаю прошелся от входа к телу и обратно, будто наметил чужой след. Осмотрелся внимательнее, но так и не уловил иных следов чужого присутствия.

— Господин Далливан ждал кого-нибудь вчера? — несмотря на его слова, кто-то из слуг так и остался у входа в оранжерею.

— Н-нет, — что-то в чужом голосе заставило Шаю насторожиться, он шагнул ближе, подходя почти вплотную к человеку. Его носа коснулся едва ощутимый кисловатый аромат дыма.

— Ты что-то видел? — их взгляды встретились и на мгновение Шаю показалось, что он смотрит в фарфоровую кукольную пустоту.

— Человек… он приходил к хозяину.

— Ты раньше видел его? Сможешь описать?

— Никогда. Худощавый, невысокого роста, — слуга нахмурился, потер переносицу, будто пытался избавиться от навязчивой головной боли, — седой совсем, а лицо… лицо молодое. Так странно. Не помню, как он появился. Я… не открывал двери. Разве так может быть? — он смотрел на Шаю и в глазах его плескалось какое-то детское удивление.

— Еще кто-нибудь? Не в этот день, раньше?

— Нет. Хозяин не принимал никого. После того приема у Фаах — никого. Только писал. Много писал.

— Кому? Вы относили письма?

— Нет, ничего.

— Хорошо, — Шаю кивнул. С этим человеком еще поговорят — не он, те, кто умеет отличать ложь от истины и распутывать дорожки памяти. Его предназначение крылось в ином.

Алве Шаю вернулся в оранжерею, осторожно опустился на колени перед телом и потянул носом воздух. Сквозь забивающую ноздри вонь скверны он ощутил едва уловимый запах дыма.

— Любопытно, — голос Таеллана вернул его к реальности. Алве Шаю устало кивнул и закрыл глаза — виски неприятно ломило, но воспоминания всегда были надежнее слов — меньше шансов опустить что-то, что на первый взгляд покажется неважным. — Отдохни пока, — он не заметил, как Высший Иерарх поднялся со своего места и обошел вокруг стола. Только дернулся, почувствовав, как лба коснулась узкая прохладная ладонь.

— Не стоит, я… — Шаю не договорил: дыхание сбилось, а виски будто сдавило льдом. Но мигрень уходила, сворачивалась в едва ощутимый комок, пока не растворилась, смытая озерной водой.

— Ты мне еще будешь нужен сегодня, — Таеллан вернулся к столу, достал чистый лист бумаги и быстро набросал на нем несколько строк. — В свете последних событий… я считаю, что старшему иерарху Самместу лучше находиться во Дворце Иерархов. Это, — он приложил к бумаге печать, — официальный приказ об аресте.

— Мне… взять с собой солдат?

— Не стоит, — Таеллан покачал головой, — видишь ли… «солдаты» уважаемого старшего иерарха сегодня ночью арестовать уже пытались. Безуспешно. Так что тебе лучше быть вежливым и внимательным.

— Но.., — Алве Шаю удивленно и непонимающе посмотрел на Второго Иерарха. С такой концепцией арестов он еще не сталкивался.

— Видишь ли, — ему показалось, что на мгновение на губах Таеллана мелькнула улыбка, — старшего иерарха Самместа охраняет Военная Канцелярия. С рыцарем-паладином Феллестом ты же уже знаком? Так что придется тебе понадеяться на благоразумие Самместа и его способность уговорить этих господ перенести выполнение приказов относительно своей персоны во Дворец.

— Я не понимаю, — честно сознался Шаю, рассматривая переданный ему приказ.

— Вчера ночью, — Таеллан внимательно посмотрел на него, — группа людей, утверждавшая, что они действуют от имени Канцелярии Иерархов, предприняла попытку перевести старшего иерарха Самместа во Дворец Иерархов. Так они утверждали. Однако, их слова показались рыцарю-паладину Феллесту недостаточно убедительными. А приказ Канцелярии он, по его словам, в темноте не рассмотрел. Когда эти люди попытались применить силу, паладины ответили тем же. Трое рыцарей уничтожили пятерых нападавших, еще один — сбежал. К сожалению, именно тот, у которого был якобы приказ Канцелярии. Полагаю, рыцарь-паладин этим фактом был чрезвычайно расстроен. Но как он сам сказал — они привыкли воевать с несотворенными, а те не умирают от таких пустяков и так быстро.

— Это же… нападение на людей Канцелярии, — Шаю все еще никак не мог уложить рассказ Таеллана в голове, настолько диким он казался для столицы.

— Поэтому я и посылаю вас. Вежливость тут будет весьма кстати, к тому же — Феллест вас знает. Надеюсь, больше инцидентов в столице не будет. И еще одно… внимательно присмотритесь к старшему иерарху.

— Да, я понял, — Алве Шаю поклонился и направился к выходу. Надеяться на чужое благоразумие казалось ему самой безнадежной из задач этого мира.

* * *

Тарсанах Сею Феллест укоризненно смотрел на закрывшуюся, нет захлопнувшуюся, у него перед носом дверь и боролся со смутным и совершенно недостойным рыцаря-паладина желанием садануть по ней кулаком. А лучше сапогом. Причем не дверь, а того, кто за ней скрылся. В последний раз Феллест имел несчастье лично общаться со старшим иерархом Самместом лет пять назад, во время незабвенной инспекции Четвертой Канцелярии, которую весь Орден до сих пор вспоминал с неизменным содроганием и ужасом, сравнимым с предчувствием очередного штурма Черных Башен, и с тех пор тот ухитрился стать еще невыносимее, хотя это казалось решительно невозможным. И если бы не… «Это важно. Важнее всего остального», — слова гранд-рыцаря Иллиава отчетливо звучали в голове, и Феллесту этого было более чем достаточно, чтобы забыть о собственных антипатиях. Если это важно для грандэ, то будет важно и для него. Тарсанах Сею еще раз посмотрел на дверь, потом медленно разжал стиснутый кулак и только после этого повернулся к Шеллан Наю. Который даже не подумал стереть с лица сочувствующее выражение.

— Не понимаю, как грандэ разговаривает с ним дольше двух минут?

— Что, не понравилось? — Феллест с интересом посмотрел на Наю. Тот на мгновение задумался, почесал кончик носа и тряхнул головой.

— Слишком острое. Коснуться не успеешь, как порежешься. Но за ним такое… красивое. Сиреневенькое. Но я бы не рискнул, — он еще раз встряхнул рукой, будто уже успел насобирать целую горсть колючек.

— Меня больше заботит другое — почему Второй Иерарх прислал свою Ищейку. Неужели больше никого не нашлось приказ передать? — Феллест отошёл от несчастной двери и примостился в уютном алькове, будто специально созданном, чтобы наблюдать одновременно и за дверью, и за коридором, не привлекая слишком много внимания к своей персоне.

— Может, потому что оказался настолько… впечатлен, что испугался, что кого-то незнакомого мы прирежем прежде, чем он успеет своей бумажкой махнуть? — Наю улыбался со всей беспечностью, но глаза его не отрывались от дальнего конца коридора. Напряженные, внимательные.

— Сомневаюсь, — Феллест недоверчиво хмыкнул: Второй Иерарх совсем не походил на человека, способного впечатлиться подобными мелочами. — Наю… тот Высший Иерарх, которого мы встретили по пути сюда. Что скажешь?

— Это тот, который выглядел так, будто в его туфли нагадили кошки, а он заметил слишком поздно? — паладин на мгновение задумался, склонив голову к плечу, будто что-то просчитывал в уме, — не оставайся с ним наедине. И вообще лучше держаться подальше. У тебя, конечно, есть синее, но, боюсь, его окажется недостаточно… Кто это, кстати?

— Третий Иерарх Лирриан, грандэ его на дух не переносит.

— О, грандэ можно доверять в таких вещах.

— Уверен? — Феллест выразительно покосился на дверь.

— Ну… у всех бывают осечки, — Наю мягко улыбнулся, — а все-таки жизнь в столице не настолько скучна, как мне представлялось.

— Я бы предпочел, чтобы она… протекала более спокойно.

* * *

— Как прошло? — Таеллан не отрывал взгляда от бумаг, но в том, как замерло перо над страницей, Алве Шаю ощутил пристальное внимание.

— Он был там. Гроза и полынь — я нашел их.

Примечания:

[1] Алый Орден — официально образован в 68 г. Р.Э. Восьмым Иерархом Тан Фаах Ию Таннаром для "борьбы с ересью и защиты слова Тана". В последствие официально прекратил свое существование, разделившись на Орден Паладинов, Восьмую Канцелярию Тан и Тайную Канцелярию, в ведении которой находится разведка и контрразведка (последнее подразделение так же официально отсутствует в структуре Церкви Тана). Именно эти три службы неофициально называют Алым Орденом, а возглавляет его, соответственно гранд-рыцарь паладинов, Восьмой Иерарх Тан и глава Тайной Канцелярии, о личности которого как правило осведомлен только Первый Иерарх Тан. Последним на момент повествования является Шаах Лю Таеллан.

423 г. Р.Э., Святая Иерархия Тан, Дворец Иерархов в Святом городе

Внимание Восьмой Канцелярии Тан никогда не считалось слишком лестным, а уж личные беседы с Восьмым Иерархом и вовсе можно было причислить к дурным приметам. Фаах Аю Саммест этой сомнительной чести удостаивался уже второй раз за год и радости по этому поводу не испытывал совершенно. Высший Иерарх Тессар мягко улыбался, голос его звучал елеем и патокой, но от каждого слова за уголком глаза разбегались тревожные рыжеватые нити, а возможности и исходы таяли, будто в разгулявшемся лесном пожаре.

— Ваше упрямство не делает вам чести, — Тессар покачал головой. Весь его вид — от скорбно опущенных уголков рта до сложенных на объемистом животе рук — излучал то мягкое огорчение, которое испытывают родители от поведения расстраивающих их своей неразумностью детей. Во всполохи рыжего вплелась опасная алая нить.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Все эти предписания, паладины под окнами… право, меня это тревожит не меньше вашего, но я все еще не представляю, как могу посодействовать Восьмой Канцелярии, — Саммест тоже изобразил приличествующую случаю благообразную мину. Руки его почти демонстративно лежали на столе, и он был благодарен столичной моде на широкие кружева, три слоя которых скрывали его ладони до самых кончиков пальцев. А заодно невероятно тугую повязку, которая — он практически ощущал это — снова пропитывалась кровью из никак не желающей заживать раны.

— Хорошо. Пожалуй, нам и правда стоит оставить лишние церемонии, — Тессар деланно вздохнул. Лицо его все так же лучилось благодушием, но от каждого слова по коже разбегался неприятный холодок. — У меня есть свидетель, готовый подтвердить, что вы, именно вы, а не кто-то другой присутствовал в доме Энрах Саю Далливана в день его смерти. И я хочу знать зачем.

— Он лжет, — Саммест равнодушно пожал плечами и откинулся на спинку жесткого стула. Отсутствие окон в помещении навевало неприятные мысли о подземных камерах, а пляшущие по стенам тени будили почти инстинктивную тревогу. Но в своем ответе он был уверен — на протяжении всего разговора с Далливаном рядом не было никого, кто мог бы его заметить. Но кто-то все же точно знал, что он был там, и позаботился о том, чтобы это стало известно и Тессару.

— Откуда такая уверенность? — Тессар все так же неотрывно смотрел на него, подмечая любое колебание или отголоски неуверенности. Саммест не знал, в чем состоит благословение Восьмого, но подозревал, что тот как-то способен отличить правду от лжи. И весь вопрос в том, на что еще он способен.

— Потому что это правда, вероятно, — он тонко улыбнулся, почти физически ощущая, как чужое раздражение горячей волной окрашивает рыжие нити в алые. Он шел по самому краю, а мир горел под ногами.

— Вы так хотите, чтобы наша беседа превратилась в допрос? — нити истончились, принимая ровную желтоватую окраску. Опасность не ушла, лишь затаилась, спряталась вновь за мягкой улыбкой и отеческим тоном.

— Полагаете, это что-то изменит? — Саммест заинтересованно приподнял бровь, всей душой надеясь, что ни одна эмоция сейчас не вырвется из-под прочной брони самоконтроля.

— Вы были в доме Далливана? — Виски сдавило льдом, а нити вспыхнули так, будто к горлу уже приставили клинок.

— Я уже отвечал на этот вопрос, — Саммест вернул Тессару спокойный изучающий взгляд, — неужели вы не ознакомились с протоколом, составленным вашим подчиненным?

— Я хочу услышать ответ от вас, — на мгновение Самместу почудилось, что к нему приблизилось что-то тяжелое и давящее, стало трудно дышать.

— Он не изменился, — подбирать слова так, чтобы ни на гран не уклониться от правды — тяжело, особенно, когда разум то и дело норовит провалиться в пульсирующую болезненную пелену. В каком-то смысле, эта беседа здорово отвлекала от всего остального. Вероятно, ему следовало поблагодарить Тессара.

— Вы упорствуете, — ощущение давление пропало, стоило Тессару прикрыть глаза.

— Всего лишь отстаиваю истину. Почему-то вы пытаетесь уверить меня в том, что знаете, где я был и что делал, лучше меня самого, — Саммест сам восхитился тому, что ему удалось справиться с голосом. Все же после балов императорского дворца допросы Восьмой Канцелярии казались почти терпимыми.

— Вы заставляете меня думать, что хотите пройти по этому делу в качестве обвиняемого, а не свидетеля, — Тессар заговорил равнодушно, будто о чем-то уже давно решенном.

— А у вас есть основания выдвинуть мне обвинения? — Саммест заинтересованно подался вперед. — Кстати, в чем?

— А вы не догадываетесь? — Восьмой Иерарх рассматривал его не менее заинтересованно.

— Нет. — От его невинной улыбки Тессара передернуло.

— Издеваетесь? — теперь угрозу не ощутил разве что слепой и глухой идиот. Или Пятый Иерарх Тан.

— Да как можно?! — Саммест оскорбленно фыркнул. — Но ваш подчиненный так и не разъяснил мне суть дела, лишь упомянул о неком «инциденте». А до этого, смею напомнить, мне было предъявлено предписание не покидать пределы дома. Меня лишили даже переписки!

— Неужели вы не задали вопросов? — взгляд и улыбка Тессара казались застывшими, но Саммест явственно ощущал, как холодные и алые нити рассыпаются, сменяясь гневными и рыжими. Опасность не ушла, лишь приобрела другую окраску.

— Кому? Паладинам? Вы полагаете, они мне что-то ответили? — Саммест позволил себе подпустить в голос скептицизма.

— И, тем не менее, вы последовали предписанию, — Тессар выглядел так, будто напал на след.

— Разве я мог противиться воле Тана? — Саммест всегда знал, что благообразное выражение лица в его исполнении выходит особенно раздражающим.

— Ваша супруга покинула столицу за день до того, — если Тессар рассчитывал вытащить что-то таким образом — он рисковал серьезно просчитаться. За Фаах Чие Саммест мог быть спокоен — незнание служило в ее случае лучшей защитой, а со всем остальным могла справиться шансатская гордость и своеволие.

— С каких пор моя семейная жизнь находится под столь пристальным вниманием Канцелярии? Мы поссорились, если вам интересно. Полагаю, слуги успели донести до вас сию интересную историю, — не нужно было даже прикидываться, насколько неприятна ему была эта тема. И вряд ли Восьмой будет задумываться — почему. То, что происходило за закрытыми дверьми спален, всегда оставалось там.

— Они оказались удивительно молчаливы, — кажется, Тессар был весьма раздосадован этим фактом.

— О, тогда стоит повысить им жалованье, — Саммест позволил себе улыбку, почти физически ощущая, как совсем рядом перегорает тонкая ниточка чужого терпения.

Тессар долго и холодно смотрел на Самместа, руки его все так же лежали на животе, только костяшки побелели, а пульсацию крови в четко обозначившихся жилах, казалось, в любой момент можно услышать без всяких благословений.

— Я надеюсь, когда мы поговорим в следующий раз, вы будете более склонны к сотрудничеству. И нам не придется прибегать… к крайним мерам. Мне это будет чрезвычайно неприятно, уж поверьте.

— Мне тоже, — Саммест мягко склонил голову, — могу быть свободен?

— Да, — Тессар сдержано кивнул.

— Благодарю за приятную беседу, — Саммест еще раз коротко поклонился и пошел к двери. Он был уверен, что скрежет зубов Восьмого Иерарха ему не померещился.

— Обычно Восьмого Иерарха покидают… с другим выражением лица, — на вкус Самместа голос звучал непозволительно высоко от его макушки. Он даже не повернул головы, чтобы взглянуть на Шеллан Наю — паладина, которого Феллест отрядил в его сопровождающие. Фаах Аю Саммест обладал достаточно хорошим слухом, чтобы разобрать прозвучавшее при этом тихое: «Остальных мне жальче, а у тебя есть шанс. Но ради Тана, Наю, веди себя прилично!» Какие именно сюрпризы его могли тут поджидать, Саммест пока не осознал, если не считать общего излишне навязчивого внимания. Но фамильярность и бесцеремонность эллаанцами возводились практически в национальную черту, а нити светились ровным светло-зеленым цветом, показывая, что рядом с Шеллан Наю он может чувствовать себя в относительной безопасности. По нынешним временам это достаточно ценно, чтобы не задумываться слишком сильно о чужих манерах. Или о том, что Фаах Аю Саммест вынужден терпеть сопровождение, чтобы добраться до отведенных ему комнат. Последние хоть и не напоминали камеру, но прочные решетки на окнах и постоянная охрана у дверей не оставляли сомнений в том, насколько он сейчас свободен.

Шеллан Наю еще что-то говорил, но Саммест его практически не слушал, лишь почти рефлекторно отмечал, что нити спокойны, а значит, он не слышит ничего важного. Намного больше его внимание занимал разговор с Восьмым Иерархом. Саммест раз за разом прокручивал в голове каждое сказанное слово, проверял и перепроверял собственные ходы, но осечек не находил. Ему действительно удалось перебежать огонь по тончайшей нити. Тессар оказался достаточно разозлен, чтобы не слишком контролировать собственные слова и позволить Самместу вывернуться из ловушки. Пусть Восьмой Иерарх и не лишился подозрений, но по-прежнему не мог их подтвердить, а раздражение и гнев не позволили задать тех вопросов, которые следовало задать. А главное, Тессар вряд ли заподозрил, что его спровоцировали намеренно. Все же иметь дурной характер, который давно стал предметом шуток всей Канцелярии — чрезвычайно полезно. Оружием может стать все, что угодно. Пожалуй, это был самый ценный из подаренных Империей уроков.

— Благодарю за компанию, — Саммест кивнул Шеллан Наю так, будто отпускал собственного камердинера, и как мог величественно вошел в предупредительно распахнутую кем-то из паладинов дверь. Звука повернувшегося в замке ключа он предпочел не услышать.

Некоторое время Фаах Аю чутко прислушивался к звукам за дверью и осматривал комнату. Сюда явно заходили, пока его не было — опытный глаз подмечал самую чуточку сдвинутые предметы, неровную складку на небрежно задернутой кем-то шторе. Можно было предположить, что это был кто-то из слуг, но все хорошие слуги умеют оставлять вещи в точности так, как они были, и ни один слуга не оставил бы без внимания пыль на каминной полке. Саммест прошелся из угла в угол, прислушиваясь к своим ощущениям и тщательно следя за изменениями нитей, но все оставалось спокойно — кем бы ни был незваный визитер, сюрпризов он не оставил, а обысков Фаах Аю не боялся. Все самое ценное он хранил в голове, а для остального годился растопленный камин.

Закончив осмотр, Саммест тяжело опустился на диван. Больше всего на свете ему хотелось сменить рубашку, изрядно липнувшую к телу после разговора с Восьмым, и свернуться клубком на какой-нибудь горизонтальной поверхности, надеясь, что это хоть как-то уймет дергающую боль, поселившуюся в запястье. Она рваными искрами бежала вверх по локтю, отчего рука немела и застывала будто чужая. В эти мгновения следить за собой приходилось особенно пристально, чтобы не выдать слишком неловкого движения. Но нити плясали перед глазами и ясно показывали — у него нет времени ни на ванны, ни на повязки. Война еще не окончилась, он выдержал только разведку боем. Прозвучавший стук в дверь Фаах Аю встретил уже сидя в кресле, развернув его так, чтобы оказаться в тени независимо от места, которое изберет для себя собеседник.

Если бы у Самместа был выбор — он провел бы еще пару часов в любопытнейшей беседе с Восьмым Иерархом. Но выбора у него не было, а потому теперь Фаах Аю Саммест тщательно изучал стенное панно, изображавшее подписание договора между Льяттой, Шансатом и Тарганом, предпочитая наблюдать за вольготно расположившимся во втором кресле Шаах Лю Таелланом исключительно через отражение в оконном стекле. Второй Иерарх улыбался настолько демонстративно понимающе и преувеличенно внимательно рассматривал вышивку на рукавах собственной мантии, что от этого сводило челюсть.

— Поумерили бы вы пыл, Саммест, — Таеллан закончил с левым рукавом и теперь не менее тщательно изучал правый, — мне на вас пожаловался даже Тессар! Что вы, кстати, такого ему сказали? — в голосе Второго Иерарха на мгновение прорезалось искреннее любопытство.

— Правду, исключительно правду, — слишком мирные и светлые нити вокруг расслабляли, потому Саммест следил за ними с особым тщанием — в компании Таеллана они казались наиболее опасными.

— Но, видимо, она оказалась совсем не той, что ожидал услышать уважаемый Восьмой Иерарх, — Таеллан вернулся к изучению вышивок, но Самместу все равно казалось, что он ощущает его острый, внимательный взгляд. Вот только смотрел Таеллан отнюдь не глазами. Насколько они действительно нужны ему? — Его свидетельства вас не… убедили?

Нити не шевельнулись. Саммест почувствовал, как пальцы леденеют, а все тело скручивает напряжением. Они должны были двигаться. Насколько глубоко Второй упрятал свои намерения и мысли, что они не касались мира? Не открывали ему возможностей. Больше всего на свете Саммест ненавидел играть вслепую.

— Его свидетельства… вызвали крайние сомнения в своей достоверности, — паузу в разговоре следовало заполнить, он чрезвычайно отвлекал от действительно важного дела — попытки прорваться сквозь чужую броню, нащупать единственно возможный путь. Саммест привык полагаться на свой дар практически неосознанно, обращаться к нему в полной мере лишь для того, чтобы рассчитать свои шаги на довольно долгосрочный период и никогда такого сосредоточение не требовалось в простом разговоре. Он не позволит Таеллану переиграть на его собственном поле. Напряженное усилие тут же отдалось болезненной пульсацией в запястье, которая сбивала, не давала на полную силу развернуть дар. Нити ускользали из пальцев.

— У вас, вероятно, есть все основания так считать. Ведь это вы прислали ту записку? Что вы хотели, чтобы я увидел в доме Энрах? — Таеллан перестал развлекаться с вышивкой и теперь просто рассматривал Самместа. Ему редко доводилось ощущать на себе настолько равнодушные взгляды.

— Не знаю, — решение он принял мгновенно, быстрее, чем перед глазами мелькнул клубок синих и ярко-алых нитей, — там слишком многое было не так, как должно быть.

— О чем вы говорили с Далливаном? — красное медленно рассеивалось, залитое ослепительно голубым.

— О многом. Он… был удивительно непоследователен в своих словах, — Саммест позволил себе откинуться на спинку кресла и теперь вдумчиво рассматривал потолок. — Вам доводилось разговаривать с этим человеком раньше?

— Да, — Таеллан ответил не сразу. Второй Иерарх делился информацией чрезвычайно неохотно, но сомневаться в ее важности никогда не приходилось. Саммест еще помнил краткие сводки и начерченные на полупрозрачной бумаге схемы, которые получил перед своей поездкой в Империю. Крупицы сведений, каждый символ которых достался весьма дорогой ценой. Что ж, ему самому довелось изрядно их расширить и дополнить.

— И каковы ваши впечатления? — разговаривай он с кем-нибудь другим — сейчас непременно изучал бы лицо собеседника со всем вниманием, но пока безопаснее было разглядывать потолок. Доверять лишь словам и собственному дару.

— Удивительно хладнокровный для Энраха человек, — Таеллан шевельнулся: до Самместа отчетливо донесся тихий перезвон золотых подвесок в его прическе. Смотреть на танец лучей в золотых солнцах было чуть ли не опаснее, чем попытаться заглянуть Второму в глаза.

— Вот как. При нашей встрече его хладнокровие было разбито вдребезги, — Фаах Аю с некоторым усилием удержал руки на подлокотниках, чтобы не начать по старой привычке постукивать пальцем по губам. Все жесты казались сейчас излишними и нежелательными — привлекающими внимание, которого следовало избежать любыми способами.

— Но вы узнали все, что собиралась? — Вряд ли Таеллана интересовали подробности смерти Энрах Саю Далливана, его взгляд всегда был устремлен много дальше жизни одного человека, распространялся на всю Святую Иерахию и легко ускользал за ее пределы, к далекой и непонятной Империи дейм, которая так часто оказывалась намного ближе, чем любой из них мог предположить.

— И да, и нет. Часть наших выводов верна, — Саммест легко переключился на деловой тон, ощутив, что с обвинениями на время покончено, — корабли Энрах действительно перевозят не только мелочи вроде лишней меры камней. Империя знала о той диверсии на Озерах раньше, чем об этом узнала Канцелярия Тан.

— Мы многое потеряли тогда. Но что приобрел Энрах? — не было чувства, что Таеллан не доверял его словам, он лишь примеривался к ним, раздумывая, как можно вписать их в ту или иную схему, согласовывал с собственными выводами. Все-таки корабли Энрах были целиком идеей Второго. Он знал кто, но никак не мог отыскать главного — зачем.

— Не думаю, что он действовал один. Таможенное управление. Уверен, все ответы мы найдем там, — Саммест размышлял об этом достаточно, чтобы отвечать почти не задумываясь.

— Снова Третий Иерарх? Я вижу в вашем интересе к нему слишком… личный оттенок, — уголком глаза Саммест уловил движение: Таеллан поднялся с дивана и подошел к стене, будто хотел получше рассмотреть, что такого любопытного было в изображенной на панно картине. Ничего, кроме возможности изучать чужое лицо, отраженное в стекле.

— Мое личное восприятие никогда не мешало моей работе. Это главный принцип Четвертой Канцелярии Тан. — Кто бы мог подумать, что начатое по далеким от служебной необходимости причинам расследование заведет его настолько далеко. Но он и правда старался держать личные чувства как можно дальше от необходимых действий.

— Скорее вы успешно совмещаете и то, и другое. Но будет об этом. Что-то еще? — Таеллан все так же пристально смотрел перед собой, но теперь Саммест был уверен — он видит и видит достаточно. Ощущение холодноватого цепкого взгляда вернулось.

— Да. Далливан упоминал о переговорах с несотворенными. О тех, что состоялись в четыреста семнадцатом. Он сказал «их обоих не должно было быть там, но они были», — в памяти послушно воскресали последние события, картины мелькали одна за другой, но все же повторить слова Далливана о «подарке» Саммест не рискнул. Его и так уже почти обвинили в пристрастности. Пусть эту нить Таеллан найдет сам.

— Вы узнали, о ком могла идти речь? — Второй Иерарх спрашивал как о чем-то простом и очевидном. Как будто Девятая Канцелярия охотно открывала свои архивы всем желающим. Но для Самместа вопрос в свое время оказался слишком личным, чтобы не удалось отыскать все концы.

— О да. Даэ Горциар, Глаза Императора, и гранд-рыцарь Иллиав.

— Даэ Горциар? Мне казалось… Длани всегда присутствуют на переговорах, — слышать недоумение в голосе Таеллана… было на редкость приятно.

— Не все, — Саммест едва заметно улыбнулся, — я бы не удивился присутствию даэ Кацата — Воля Императора может появиться везде, где необходимо. Или даэ Рихшизу — слово также звучит везде. Но и даэ Горциар, и леди Фейрадхаан — не те, кто имеет право говорить вслух. Они действуют и, как правило, их действия не должны быть заметны.

— Этого не было в донесениях, — Таеллан развернулся, и перед глазами мгновенно замерцали тревожные желтоватые нити.

— Я оставил большую часть своих записок в Империи. Там они нужнее, — странный жест, продиктованный внезапной вспышкой видения перед глазами, теперь обрел дополнительное значение. В его голове еще находилось достаточно ценного, чтобы кто-то захотел удержать ее на плечах немного дольше.

— Удивительная заботливость с вашей стороны. Не ожидал. — Таеллан все еще испытующе смотрел на него, но Саммест лишь пристальнее изучал потолок, отмечая, что роспись совершенно никуда не годится — то ли дело познавательнейшие фрески его кабинета!

— Но да не суть, — Второй наконец отвел взгляд, — хотя я все же надеюсь на восстановление этих записей, — он медленно вернулся обратно на диван.

— Если у меня будет для этого достаточно времени, — тут же отозвался Саммест и замолчал, ожидая продолжения. Небольшая передышка, необходимая обоим, чтобы как следует обдумать все сказанное.

— Круг замыкается, вы правы. Но в моих руках пока не все нити. — Саммест вслушивался в размеренный голос, немного отстраненно наблюдая, как от буквально каждого слова меняется узор вероятности: одни нити гасли, другие делались яснее, третьи меняли свой цвет. Мир менялся вокруг, а он будто застыл в самом оке бури.

— Почему на переговорах был гранд-рыцарь? — резкий вопрос разбил мерное скольжение нитей, узор вздыбился, пока не определившись, в какой же форме ему застыть. — Вы спрашивали его самого? Вероятно, это действительно нить того же клубка.

— Иллиав говорит, что его туда вызвали, — конечно, Саммест спрашивал. Это был первый вопрос, который он задал Ию, после того, как привез в столицу. Как ты вообще там оказался. — Гонец доставил требование. Ставка паладинов была совсем рядом, но непосредственно в переговорах они не участвовали.

— Пятый Иерарх не помнит имени гонца? — Таеллан прищурился, будто напал на след.

— Мы об одном Пятом говорим? — Саммест тихо фыркнул. Он и сам хотел бы это знать, отыскать концы еще тогда, но Ию редко запоминал случайных людей вокруг себя. И слишком плохо видел в подступающих сумерках, хоть и никогда не признавался в этом. — Слишком незначительная мелочь, когда вокруг творится история.

На этот раз Второй замолчал надолго. Стрелка на каминных часах довершила оборот, просыпались вниз песчинки, и механизм аккуратно перевернул клепсидру, начиная отсчет нового цикла.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — когда Таеллан заговорил снова, Саммест поймал себя на том, что уже практически задремал, покачиваясь на пульсирующей болезненной волне, разбегающейся по запястью. Возможно, ему следовало воспользоваться одним из порошков, что советовали для уменьшения боли, но все они слишком туманили разум. А позволить себе лишиться этого инструмента Саммест никак не мог.

— Но у нас нет доказательств. Слова Далливана никто подтвердить не сможет. А ваше слово в данном случае… стоит ничтожно мало, — последняя фраза звучала практически оскорбительно, и особенно оскорбительной в ней была абсолютная истинность сказанного. Когда еще слово семьи Фаах стоило так дешево?

— И все-таки, что вы увидели в доме Энрах? — Саммест заставил свой голос звучать ровно, будто ничего в сказанном его не задело.

— Там был кто-то еще, — Таеллан выдержал паузу, но все же счел нужным поделиться информацией. — Еще одно благословение кроме вашего. Вы это хотели услышать?

— Энрах Саю Далливан не слишком хорошо контролировал, что он делает в последние часы жизни, — Саммест кивнул в такт своим мыслям. Слова Таеллана многое объясняли, но если вопрос «кто» с точки зрения Фаах Аю имел определенный ответ, то вопрос «как именно» все еще оставался открытым. — Для живого человека у него были слишком стеклянные глаза.

— Не продемонстрируете? — Второй спрашивал больше для проформы, совершенно уверенный в том, что…

— Нет, — пускать кого-то добровольно в свои мысли Фаах Аю Саммест не собирался и меньше всех Второго Иерарха Тан.

— Вот как. Я подумаю над этим, — Таеллан медленно поднялся с кресла, — и все же, Саммест, вам еще не поздно обратиться за помощью. Достаточно попросить.

— Ваша помощь в прошлый раз обошлась мне излишне дорого, — Саммест нервно дернул краем рта, досадуя, что так и не сумел скрыть от Второго Иерарха Тан всего. Впрочем, глупо было пытаться скрыть проклятие дейм от того, кто посвятил их исследованию значительную часть жизни.

— Неужели успели пожалеть? — Таеллан остановился у самой двери и заинтересованно посмотрел на него.

Саммест медленно покачал головой. О чем угодно, только не об этом.

Примечания:

Является флэшбеком (обращаем внимание на даты)

419 г. Р.Э., Святой город Тан

— Никакой надежды? — Фаах Аю Саммест собственный голос узнал с трудом. Он звучал для него будто сквозь толщу воды, бесконечно далекий и чужой, так же как и слова, которые он произносил. Совершенно неправильные, невозможные слова.

— Все в воле Тана, но призвать ее сюда вне моих сил, — от тихого, скорбного голоса Духовной Сестры хотелось кричать. Так сочувствующе и участливо говорят только у постели умирающего: понижая голос, словно каждое слово может ускорить агонию. На самом деле, умирающим все равно. Слова же порождают агонию в душах тех, кто находится рядом.

— Спасибо за вашу помощь, — Саммест церемонно наклонил голову.

— Благословенны будьте, — Духовная Сестра покинула комнату, бросив на него еще один сочувствующий взгляд, а он вернулся назад, в небольшую гостевую спальню, пропахшую полынью и какими-то незнакомыми ему смесями трав.

Всего на мгновение Саммест замер на пороге, перебарывая внутри себя тоскливое нежелание заходить. Нежелание видеть. Сейчас — как никогда — ему хотелось бы поплотнее закрыть глаза, заткнуть уши и, как в детстве, пожелать, чтобы кошмар закончился. Страшный сон растворился в утренней дымке, а в окно заглянуло солнце. Но реальность оставалась реальностью, как бы крепко он ни пытался зажмуриться.

Фаах Аю остановился рядом с кроватью, медленно протянул руку и осторожно, самыми кончиками пальцев, коснулся лба лежащего человека. На первый взгляд казалось, что он спит, но слишком быстрое и неровное дыхание, болезненная судорога, то и дело пробегавшая по лицу, развеивали это впечатление. Фалве Ию не спал, а если и спал, то покоя ему это не приносило.

Под пальцами разливался холод. Всего день назад — жар, да такой, что казалось — можно обжечься, а теперь только стылый холод. В этом теле больше не хватало света Тана, чтобы бороться с одолевающим его проклятием. Аю невесомо провел пальцами по плотной повязке, закрывающей глаза, едва коснулся темно-красных, бугристых прожилок, пересекавших лицо и паутиной разбегавшихся дальше по телу. Ты победил, но своего торжества не увидишь. Если бы хоть немного раньше… если бы Ию сразу рассказал о словах того посла несотворенных, но… Иллиав, как и всегда, пропустил мимо ушей то, что счел всего лишь досадным плевком вслед от поверженного противника. Если бы хоть немного раньше… если бы они спохватились, когда Ию только начал слепнуть… ведь сам Аю видел, как во время их последней встречи Иллиав зажигает вечерами все больше света и устало трет глаза, но не обратил внимания. Счел обычным перенапряжением. А потом, потом, когда скверна оказалась сильнее благословения, когда алое и черное закрыло солнечный свет… потом оказалось поздно.

Аю закрыл глаза, с силой сжимая пальцами переносицу, будто хотел разделить с Ию охватившую его темноту, которая не пожелала останавливаться на зрении, стремясь отравить не только тело, но и разум. Если бы он сразу сказал, что поранился на переговорах… всего лишь заноза и несколько капель пролитой крови… И никакой надежды. Саммест тихо опустился на пол, облокотив голову на кровать, и прислушался к слишком частому и тяжелому дыханию. Ию находился в беспамятстве уже сутки, Духовная Сестра Тае, лучшая из благословленных исцеляющей рукой Тана, говорила, что все, что они могут — это ждать и молиться о том, что благословение одолеет скверну, лихорадка выжжет заразу, а дальше она уже сможет исправить последствия. Молитвы, как и надежды, оказались бессмысленны.

Фаах Аю смотрел пустым взглядом в пространство и видел, как распадаются нити. Яркие, цветные, они гасли одна за другой, отсекая вероятности и исходы, обращая в небытие фрагменты его судьбы. Все Фаах что-нибудь видели, и Аю не был исключением. Тан открыл перед ним узор вероятностей, дал возможность наблюдать за тканью мира, но доверил только его собственную судьбу. Саммест видел только то, что касалось его самого, то, что он мог изменить. Все, что он делал, каждая крупица благословения всегда были направлены на него самого. Ию же никогда не мог сделать для себя и половины того, что мог сотворить для кого-то другого. Сейчас в этом ощущалась какая-то злая ирония.

Темноты не становилось больше. Исчезающие нити заменялись иными, полотно не терпело пустоты: если исчезнет какая-то нить, на ее место тут же станет другая. Незаменимых нет. Так было всегда, но именно сейчас Аю отказывался соглашаться с этим. Вот только от его желаний ничего не зависело. Надежды нет. Возможно, касайся дело его самого, он смог бы увидеть. Отыскать ту единственную, пусть призрачную нить, которая могла подарить шанс, крохотную возможность. Но то, что он делал для себя, сделать для других Саммест не мог. За всю жизнь такой фокус удался ему всего лишь дважды, и оба они касались Ию. Он не знал, получится ли в третий, но не попытаться просто не мог.

Аю коснулся лежащей поверх одеяла руки и вздрогнул, ощутив, насколько непривычно холодны пальцы Иллиава. Закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и уловить хоть что-нибудь, но перед внутренним взором по-прежнему сгорали нити его собственной жизни. Он всматривался в них, вспоминая то давнее чувство, что когда-то позволило на мгновение прикоснуться к другой реальности, и не замечал, как пальцы все сильнее стискивают чужую ладонь, впиваются ногтями в кожу так, что наверняка останутся следы. Каждый сам выбирает свою судьбу и строит собственную жизнь. Но что если она слишком тесно связана с чужой, что если нити уже переплелись настолько плотно, и оборвать одну значит разрушить все остальные?

Нити исчезли. Перед глазами осталась только бесконечная темнота. Аю видел такое только однажды, очень давно, когда над их головами рушились своды старого храма змеиного бога, а он не мог изменить ровным счетом ничего — только надеялся, что Покров Иллиава выдержит и они выберутся на поверхность. История любит ходить по спирали, и сейчас все зависело от того, сможет ли он отыскать в этой темноте хотя бы слабую искорку. Единственную призрачную нить. Возможность сделать хоть что-нибудь. Неважно, что и как. Нет ничего страшнее осознания собственного бессилия. В гулкой ледяной темноте едва уловимо светилась бледно-лиловая нить.

* * *

Если знать, что способ есть, его всегда можно отыскать. Фаах всегда очень внимательно следили за всеми благословенными, появляющимися на горизонтах Иерархии, стараясь разузнать о них как можно больше. Наблюдали, запоминали. Второй Иерарх Тан попал в поле зрение Фаах еще в то время, когда Иерархом не являлся, вот только весь интерес к сей персоне очень быстро перешел в разряд осторожного наблюдения с максимально удаленного расстояния. О Втором Иерархе забыли, вернее, деликатно не замечали человека, который носил алую мантию дольше, чем многие другие жили на свете. Возможно, Фаах Аю Саммест не вспомнил о нем именно поэтому, возможно, слишком точно ощущал, что цена может оказаться непомерной. А может быть, просто сработал инстинкт, подсказывающий не приближаться к опасной гадине и не оказываться в ее поле зрения без крайней необходимости.

Добиться приватного разговора со Вторым Иерархом Тан оказалось непростой задачей даже для Фаах. Но в условиях стремительно утекающего времени, одержимый своей призрачной идеей, Аю смог дотянуться до таких нитей влияния, о которых уже и думать забыл. Тяжелая машина Канцелярии Иерархов сдвинулась, пришла в движение, пробежала рябь по тем, кто именовал себя высшим светом столицы, и перед ним распахнулись тяжелые створки кабинета, украшенные десятилучевыми солнцами.

— Вы проявили поразительную настойчивость, чтобы попасть сюда, — их разговор длился уже практически час, и ничего существенного за этот час сказано не было. Второй Иерарх откровенно наслаждался, выплетая словесные кружева, обсуждая погоду за окном, прошедшее вчера празднование нового года и политическую обстановку на юге. Обычно Саммест получал изрядное удовольствие от таких бесед, но сегодня это казалось ужасно обременительным. Хотя бы потому, что он точно знал: Второй прекрасно понимает, зачем он пришел, и всего лишь развлекается игрой, стремится вывести его из равновесия. Ощущать себя мышью в когтях крупной кошки Аю не нравилось совершенно.

— Невозможного не существует, если на то есть воля Тана, — Саммест едва заметно улыбнулся, рассматривая, как играют солнечные блики на стенках его чашки. Каким бы ни было внутреннее состояние — лицо следовало держать. К тому же его интуиция крайне не советовала смотреть Второму в глаза, поэтому за все время их беседы он успел рассмотреть и крепкий дубовый стол, и высокие стеллажи с книгами, и странную конструкцию, отдаленно напоминающую вращающуюся модель Т’аана, только уж больно необычного вида.

— Так что же привело вас сюда? — Второй откинулся на спинку высокого кресла и переплел перед собой пальцы. Саммест отметил худые, жилистые руки с чистыми розовыми ногтями. Второй разменял уже сотню лет, но он не дал бы ему больше шестидесяти. Неужели никто этого не замечает?

— Как и всегда — интересы Иерархии, — наконец-то разговор свернул в деловое русло.

— Бросьте, Саммест, — Второй расхохотался, — вы всегда действуете в своих собственных интересах. И ради своих собственных амбиций. Но, не буду отрицать, интересы Иерархии вы как-то при этом учитываете.

В последних словах Саммест явственно различил вполне очевидный намек, но это было тем, что следовало учесть на будущее, сейчас же…

— Вы слышали о несчастье, постигшем нашего уважаемого Гранд-рыцаря Ордена Паладинов? — Саммест вернулся к созерцанию солнечных бликов, зорко следя за отражением Второго на зеркальной поверхности одного из высоких шкафов.

— Да, весьма прискорбный случай, — Иерарх мелко и как-то по-старчески покивал, — и что же, Сестра Тае оказалась бессильна? Я слышал, ее выдернули из ежегодного паломничества.

— Ее веры оказалось недостаточно, — Самместу показалось, что он различил в тоне Второго ревнивое любопытство. Но слова… Фаах Аю искренне надеялся, что подробностей возвращения из паломничества уважаемой сестры тот не знал. В конце концов, помогать страждущим являлось ее духовным долгом в большей степени, чем плановое общение с божеством. Пусть сама Сестра Тае это и не сразу осознала.

— И вы пришли ко мне.

— Паладинам нужно знамя. И если оно падет под ударом скверны… это не будет хорошим исходом, — Второй сказал верно: Саммест всегда в совершенстве умел прикрывать свои личные интересы интересами Иерархии. И попробовал бы кто доказать, что он хоть немного покривил против истины.

— Конечно. Но, думаю, мученик тоже послужит отличным знаменем. Он зажжет праведный гнев, что, несомненно, отлично послужит делу веры. И вам это известно не хуже меня. Так что не думаю, что вам действительно есть дело до морального духа Ордена. В этом случае передо мной тут стояла бы делегация из высшего офицерского состава, которые, к слову сказать, еще вчера подали прошение Первому о назначении командования. Слухи расходятся быстро, как вы знаете.

— Полагаю, что они несколько поторопились, — Саммест почувствовал, что реальность пошатнулась. Нити будто в одно мгновение истончились, намекая, что вот-вот могут исчезнуть, обрывая единственно возможную узкую тропку. Он сам не знал, как сумел сохранить ровный тон, когда все внутри готово было взорваться от ярости. Орден, которому Ию отдал практически всю свою жизнь, похоронил его, стоило лишь немного оступиться. Едва знамя пошатнулось — нашлись руки, готовые подхватить его.

— Орден и так ждал слишком долго. Поэтому оставим паладинов. Вы пришли сюда сами, как и всегда — со своим собственным интересом. Пожалуй, я даже не стану спрашивать, с каким именно. Вот только, мои услуги стоят дорого. Интересно, рискнете ли заплатить?

Второй играл. Дразнил, провоцировал и наслаждался, действительно напоминая в этот момент большого сытого кота, а нити дрожали и переливались вокруг, сплетая то одну, то другую вероятность. Реальность казалась непрочной, такой, из которой можно вылепить все, что душе угодно. Главное — угадать верную нить.

— Но есть ли за что? Сестра Тае высказалась достаточно однозначно.

— Если бы вы были уверены в ее словах, вы не пришли бы ко мне, — Второй хмыкнул, — образ купца вам не идет, Саммест. Моего благословения достаточно, чтобы обратить действие даже кровного проклятия несотворенных. И справиться с последствиями, — он заговорил отрывисто и четко, разом очистив голос от любых следов старческого дрожания. — Вы же свернете всю свою деятельность в отношении Третьего Иерарха. Иерархии все еще нужна его служба.

— Вернее, вам нужна, — Саммест подобрался, внимательно вслушиваясь в каждое слово. Второй Иерарх внезапно оставил все увертки и говорил предельно конкретно, и от этого по спине бежал холод: опасен, чрезвычайно опасен. Возможно, намного больше, чем думали Фаах до этого. Но сейчас следовало думать об озвученных условиях. Саммест терпеть не мог упускать что-то из своих рук, а теперь от него требовали позволить вывернуться из практически готовой западни весьма опасному противнику, который, несомненно, уже заметил поползновения в свой адрес и не преминет ударить в ответ. С другой же стороны… ситуация не выглядела критичной. Линии вились и менялись местами, Саммест уже видел, что и как следует сделать, чтобы обернуть это себе на пользу. Пусть уходит сейчас, это даст время, возможность собрать больше информации и нанести такой удар, что увернуться у Третьего Иерарха уже не получится, тогда как сейчас такой шанс у него был. Это будет несложно. Всего лишь немного ослабить хватку, пустить дела на самотек — а так не успеешь оглянуться, как все развалится, причем без его непосредственного участия.

— Хорошо. Допустим, я на это соглашусь, — линии все еще плясали. Нужная лишь немного окрасилась цветом, становясь более реальной и четкой. Цена не названа. Второй озвучил разве что небольшой аванс.

— Конечно согласитесь, — Второй довольно кивнул, — мне не хотелось бы тратить ценные ресурсы и вставлять вам палки в колеса, они мне для другого пригодятся. Теперь что касается исцеления Иллиава, — Иерарх замолчал, будто обдумывал внезапно пришедшую в голову мысль. — Как вы смотрите на то, чтобы послужить Иерархии?

— Разве не служим мы ей каждое мгновение, устремляя помыслы свои к величию Тана? — то, что Второй отмахнулся от возможности вывода из игры Третьего Иерарха, как от досадной мелочи, которая вынуждала его обратить на себя внимание, настораживало. Хотя могло быть всего лишь призвано произвести правильное впечатление.

— Конечно. Но многие из нас, к прискорбию моему, проявляют недостаточно рвения. Ваши таланты, Саммест, могут очень пригодиться Иерархии, если направить их в нужное русло. А вы тратите их на бесполезные политические игры… Но, думаю, у вас будет отличный шанс исправить это. Видите ли, военные победы, это, конечно, хорошо. Но все они — не более чем порождение случайностей. Мы не знаем ничего из того, что нам следовало бы знать. Я не знаю ничего из того, что хочу узнать. И вы узнаете это для меня. Посольство Иерархии в Империи Несотворенных жизненно нуждается в вас.

— Что? — Самместу показалось, что он ослышался. Фаах Аю вскинул голову, забывая о своем желании не встречаться со Вторым взглядом, и замер, пригвожденный к креслу холодным взором ясных голубых глаз.

— Что слышали. Мне нужен человек, который сумеет добыть в Империи нужную мне информацию. Шаарх Лую Гассат не справился, попробуете вы, — Второй Иерарх Тан пожал плечами, как будто не сказал ничего серьезного.

Про Гассата Саммест был наслышан: тот вернулся из Империи в прошлом году, успешно прошел Очищение, а потом ударил ножом свою жену, когда она случайно прикоснулась к нему. Возможно, эпизод бы замяли, но он бросался с оружием на каждого, кто подходил слишком близко. Гассата признали пораженным скверной безумцем, и о его дальнейшей судьбе Саммест предпочел бы не задумываться никогда. Если бы она вдруг не стала грозить ему самому. Назначение в Империю всегда считалось практически приговором: мало кто из послов выдерживал больше одного года, а те, кому посчастливилось вернуться… случай Гассата был далеко не единичным. Но, кроме этого, подобное назначение грозило еще и потерей практически всего, чего он достиг за последние годы. Это не просто шаг назад, допустимая потеря в любой интриге — Империя вырвет его из жизни Иерархии как минимум на год, и что может за это время случиться, что останется от того, к чему он шел… предсказать не смог бы никто. Второй Иерарх предлагал ему поставить на карту намного больше, чем собственную жизнь.

— Не думаю, что я гожусь для этой роли, боюсь, вы переоцениваете мои таланты…

— Боюсь, что их недооцениваю, — Второй Иерарх резко перебил Самместа и поднялся со своего кресла, опираясь на стол, все так же не разрывая зрительный контакт, — вы не поняли, Саммест, я с вами не торгуюсь. Это вы пришли ко мне и пришли с просьбой. Я просто назначаю цену — выбирать вам. Я своего достигну тем или иным способом, время у меня есть. А вот у вас его, полагаю, нет совсем.

Саммест дернулся, как будто его ударили. Ощущение захлопнувшегося капкана давило на виски — не увернуться и не сбежать. Только выбрать, здесь и сейчас. Потому что времени действительно не было, а нити становились все призрачнее с каждой секундой. Мир будто замер на грани, а в тишине слишком отчетливо звучало тиканье часов. Он видел свою судьбу, но никогда не видел ее достаточно далеко, только то, что может сделать здесь и сейчас. Саммест не мог знать, вернется ли из Империи, а если вернется, не постигнет ли его судьба Гассата. Иногда выбирать ему было ничуть не легче, чем любому из тех, кто вероятностей не видел совсем. Две нити. Обе казались прочными, реальными, почти осязаемыми. Две противоречащих друг другу возможности, которые сейчас, на один удар сердца, пролегли совсем рядом. Краткий миг колебаний — и одна стала стремительно истончаться, пока не обратилась в ничто, увлекая за собой множество других нитей. Мир рушился и горел, но из его осколков рождалась новая реальность. Реальность не терпит пустоты, незаменимых нет.

— Мне нужны гарантии. Абсолютные гарантии того, что проклятие не вернется. И это не будет временный эффект, — Саммест не узнал собственный голос, произносящий роковые слова.

* * *

Дом был пуст. Выгнать отсюда всех посторонних оказалось даже слишком легко. Впрочем, только взглянув на себя в зеркало, Саммест отлично их понял: сейчас он и сам был бы рад оказаться как можно дальше от самого себя.

Фаах Аю полной грудью вдохнул полынный запах, стараясь абстрагироваться от вони других трав, лекарств и едва уловимого духа разложения и смерти. Времени действительно не осталось совсем.

— Полынь? — Второй Иерарх потянул носом, оглядываясь по сторонам. — Каких демонов вы отсюда гоните, Саммест?

— Демонов не существует, равно как и других тварей, — приблизиться сейчас к кровати, на которой лежал Ию, было выше его сил. Саммест уселся в принесенное кем-то кресло, да так и застыл там. Даже отсюда он видел разметавшиеся по подушке светлые волосы, заострившийся профиль и слышал хриплое, надсадное дыхание.

— Конечно. Поэтому весь север так упрямо жжет полынь и носит кольца, — Второй иронично хмыкнул. Его спина скрыла от Аю происходящее на кровати, — но не осуждаю, не думайте. Этот дым отлично прогоняет заразу.

Саммест промолчал. Ему не дано было видеть, что и как делал Второй Иерарх Тан, но он мог наблюдать за тем, как нити делались все ярче, пока то, что было лишь призрачной надеждой, не стало осязаемым бытием.

— Сколько у меня времени? — Саммест задал вопрос чуть раньше, чем Второй развернулся к нему.

— Вижу, в результате не сомневаетесь? Но не думайте, я не требую от вас собирать вещи прямо сейчас. Империя не примет нового посла раньше, чем через год. Так что у вас есть время до следующей весны. Я перешлю вам все материалы, что у меня есть.

— Буду ждать… с нетерпением, — Саммест поднялся со стула, провожая Второго Иерарха к выходу.

В комнате по-прежнему пахло полынью. Саммест подошел к окну, раздергивая шторы и впуская в комнату свет сразу трех лун, сейчас стоящих в зените. Линии все так же стояли перед глазами. Чистые и яркие как никогда. Он медленно вернулся к кровати, опускаясь на пол, и прислушался к ровному и спокойному дыханию спящего человека. Наверное, поверить до конца он сможет только утром. Саммест повернул голову, всматриваясь в игру лунного света на полу. Надежды нет. Чудес не существует, кроме тех, что мы создаем.

423 г. Р.Э., Святая Иерархия Тан

— Боюсь, мы ошиблись в подсчете игроков в этой партии, — Таеллан пошел чуть быстрее, приноравливаясь к далеко не прогулочному шагу Первого Иерарха. Стоило тому перестать изображать неподвижность, как в движения возвращалась такая стремительность и порыв, что Шаах Лю Таеллан невольно вспоминал, почему давно перестал отсчитывать собственные года.

— И что же заставляет вас так думать? — Первый Иерарх остановился у большого паркового фонтана и протянул руку, ловя пальцами холодные брызги.

— Во-первых, утечка произошла не из наших с Тессаром ведомств: к информации было допущено малое количество людей и проверить их всех оказалось не трудно, — Таеллан говорил, глядя на искрящиеся струи воды. Во всей Канцелярии находилось ничтожно малое количество тех, кто не боялся встречаться с ним взглядом, и только один человек, чьего взгляда упорно избегал сам Таеллан. — А во-вторых, мои люди установили, что кроме старшего иерарха Самместа у Далливана в тот день был еще один посетитель, к тому же наделенный благословением.

— Вы поэтому приказали перевести Самместа во дворец? — Первый отряхнул руку от воды и тут же убрал ее в широкий рукав мантии. — Хотите понаблюдать, кто проявит интерес к его персоне? — тени капюшона все так же скрывали его лицо, но ощущение пристального взгляда от этого не делалось менее явным.

— Да, — Таеллан склонил голову, — эта путаница с приказами… мне кажется, что старшего иерарха очень хотят выставить виновным в этой истории и скомпрометировать.

— Ну последнее уже удалось в более чем достаточной степени, — угадывать мысли по интонациям в отношении Первого Иерарха было пустой затеей. Таеллан вообще не мог вспомнить никого с таким же безжизненным голосом. Когда-то это было не так. — Но вот доказать вину мертвого окажется намного проще, чем живого. Вы ждете покушения? — Первый развернулся к нему, и во всей его фигуре — вздернутом подбородке и развороте плеч — Второму Иерарху померещился призрак давно ушедшей военной выправки.

— Не исключаю такой возможности, — Таеллан опустил глаза, исследуя кончиками пальцев богатую вышивку на рукавах своей мантии, — старший иерарх Саммест всегда действовал слишком… независимо, чтобы не обзавестись подходящими для того недоброжелателями, — его голос звучал мягко и ровно, надежно пряча скрывающиеся за словами мысли.

— Вы говорите это так, что мне в пору думать, что все это ваша провокация, — глаза Первого Иерарха Шассамата отражали солнце. Свет впивался в кожу, пронзал разум, безжалостно вырывая на поверхность все, что люди предпочитали прятать в глубинах душ, скрывая даже от самих себя. Таеллан встретил этот взгляд безмолвно, не пытаясь уклониться, но и не скрывая, насколько он неприятен и нежелателен. Шассамат не выдержал первым: закрыл глаза, снова прячась в темной прохладе капюшона.

— Впрочем, для вас это излишне мелочно и грубо. Вы ведь предпочитаете более изящные методы, а, Таеллан? — по парковой дорожке он зашагал не в пример медленнее прежнего, плечи сгорбились, а голос казался безжизненным исключительно от усталости.

— Мелочно? — Таеллан задумчиво кивнул, — Какое точное слово вы подобрали, господин Первый. Пожалуй, все это и впрямь отдает мелочностью и, простите, вульгарностью. Ничего не напоминает?

Когда-то назначение Эше Илаю Лирриана Третьим Иерархом Тан вызвало слишком много вопросов, а кто-то даже осмелился вспомнить, что до облачения в мантию Первый Иерарх носил имя Эше Таю Шассамат. Эти слухи Восьмой Иерарх Тессар присекал с особым рвением.

— Возможно, Таеллан, очень возможно. Думаю, когда-то я и впрямь совершил ошибку, — Первый Иерарх как-то рассеянно кивнул, а Таеллан сбился с шага, осознавая, что как-то ухитрился пропустить нечто воистину важное. — Вот только цена нашим с вами догадкам не более чем брызгам воды на солнце.

— Я подумаю над тем, как превратить их в нечто более существенное, — Таеллану пришлось постараться, чтобы не пропустить в голос слишком много удовлетворения. — Но все же думаю, что не следует так пристально смотреть на то, что нам буквально суют под нос.

— Энрах Саю Далливан. Вы видите первопричину именно в нем? — Первый охотно переключился на новую тему. Таеллан знал, что дрязги внутри Канцелярии всегда вызывали у главы церкви изжогу не меньшую, чем у него самого.

— Не в нем самом, но тех вещах, что совершались при его покровительстве. И продолжения этой партии я допустить не могу.

Все внутренние дрязги казались сущей мелочью по сравнению с тем нарывом, который удалось вскрыть руками старшего иерарха Самместа. Гнойных брызг оказалось много, удивительно, что все они обрушались на скальпель, не задев руку, его державшую. Скрытность и откровенная независимость Самместа впервые сполна сыграли против него.

— Империя и так знает о нас много больше, чем мы можем предположить о ней, — Первый согласно кивнул, — Что вы думаете предпринять?

— Для начала — разбить монополию Энрах, — Таеллан заговорил сухо и деловито, примерный план он продумал, стоило бегло взглянуть на строки приснопамятного письма. — Думаю, новости об… излишней заботе Энрах Фаю о наследстве его покойного брата заинтересуют многих. А в южных водах водится достаточно акул, которые только и ждут возможности учуять кровь, — какие бы удары не довелось направлять, Второй Иерарх предпочитал, чтобы лишние брызги не долетали до белых манжет его камзола.

— Подобная провокация как раз в вашем духе, — Первый остановился и медленно обернулся к Таеллану, не заметив, что капюшон соскользнул с его головы. — И все же вы и ваши методы не менее отвратительны, чем грязная игра, развернувшаяся у нас под носом.

— Вы немногим от меня отличаетесь, — холодно отозвался Таеллан, всматриваясь в белые прожилки тонких шрамов, разбегающихся от глаз по лицу Первого Иерарха. Золотистый цвет их сейчас померк и казался на редкость тусклым. Когда-то эти глаза увидели слишком много. Настолько, что их обладатель захотел не видеть ничего вообще. Таеллану тогда потребовалось все его искусство: он никогда не встречал человека так преуспевшего в отчаянной решимости вырвать себе глаза.

— И потому вы мне вдвойне отвратительны, — Первый резким движением вернул капюшон на положенное ему место. — Идите и действуйте, Таеллан. Иерархия ждет.

— С вашего благословения, господин Первый, — Второй Иерарх склонился в предусмотренном этикетом поклоне. С учетом положения вещей, это выглядело на редкость издевательски. Под стать попыткам увидеть мир в лучшем свете, чем он был.

* * *

Первые редкие снежинки кружились в воздухе, таяли, не успев долететь до земли. Стражник зевнул и украдкой переступил с ноги на ногу — пост у ворот Дворца Иерархов, конечно, считался самым почетным, но необходимость стоять истуканом вгоняла в тоску и зевоту кого угодно, а привычный городской шум только убаюкивал. И громкий стук копыт в него вписался удивительно органично. Стражник моргнул и резко встряхнулся — галопирующие лошади — совсем не то, что ожидаешь встретить в Святом городе. Повозку что ли понесло? Додумать эту мысль стражник толком не успел, потому как разом увидел и лошадь и всадника: при резком повороте из-под копыт вылетели отчетливые искры. Всадник между тем, не сбавляя скорости, несся прямо ко дворцу.

— Стой! — не успев толком задуматься, стражник загородил собой проход, выставив копье, запоздало пришло осознание, что сразу остановиться на такой скорости лошадь попросту не сумеет, но всадник и не пытался ее останавливать — только всадил как следует шпоры, поднимая на дыбы, будто хотел взять барьер на скачках. Мир вокруг на мгновение замедлился, и стражник отчетливо увидел, как копыта лошади коснулись чего-то невидимого над его головой, оттолкнулись, а потом все они — и лошадь, и всадник — как-то разом оказались на площадке перед Дворцом.

— Тан, спаси и сохрани, — стражник рефлекторно сотворил святой знак. К лошади уже бежали со всех сторон люди, но почему-то не выпроводили наглеца вон, в последний момент почтительно склонившись. Гулко хлопнули высокие дворцовые двери.

— И кого эдак принесло?

— А ты не признал? — напарник, который за все это время даже не дернулся, наконец подал голос, — сам господин Пятый обратно пожаловали.

— Так его ж к Островам услали?

— Значит, уже вернулся.

Фалве Ию Иллиав практически не замечал мелькающих вокруг дворцовых коридоров, людей, смолкавших при его появлении и только ожесточеннее начинающих шептаться за спиной. Только бы не опоздать. Зря он послушался и уехал. Успокоенный словами Аю, Иллиав успел добраться до побережья, где обнаружил, что несмотря на серьезную угрозу со стороны несотворенных (а может быть и благодаря ей) флот как-то не спешит к отбытию на Острова. Он выслушивал сказки о неподходящих ветрах и течениях целую неделю, пока его не догнало письмо Феллеста, в котором тот добросовестно отчитался обо всех столичных событиях. Кто бы не стоял по другую сторону баррикад — действовал он удивительно быстро. И если ему так требовалось удержать Иллиава как можно дальше от столицы, это означало, что вернуться туда следует немедленно. О предстоящих объяснениях с Первым насчет своего самоуправства, Иллиав предпочитал не задумываться. В конце концов, он давненько не делал глупостей, достойных славы «того сумасшедшего паладина».

— Что здесь? — Иллиав не оглянулся, только почувствовал, как кто-то нарушил границу рефлекторно развернутого Покрова. Более верного знака обуревавшей его тревоги было не найти.

— Полагаю, вы удивительно вовремя, грандэ, — Феллест невозмутимо поклонился. Удивленным он не выглядел совершенно. — Разбирательство по столичному инциденту назначено на сегодня и идет уже где-то час, но, если верить Наю, они только пререкаются. Еще ничего не решено. Старший иерарх Саммест тоже там.

— Наю? — теперь Иллиав следовал за незаметно направляющим его Феллестом.

— Подслушивает под дверью, конечно, — Феллест произнес это как нечто само собой разумеющееся. И впервые у Иллиава не нашлось возражений против этой дурной привычки подчиненного.

— Тан в помощь, грандэ, — они остановились у двери зала, выбранного для проведения заседания.

— Ты же не знаешь, что я собираюсь сделать, — Иллиав усилием воли свернул Покров — такую явную демонстрацию своего состояния Аю бы точно не одобрил.

— Чтобы вы не задумали — Тан вас не оставит, — убежденности в голосе Феллеста было намного больше, чем ощущал за собой Иллиав.

— Да будет так…

Как бы тихо не прикрывал Иллиав за собой дверь зала, взгляды всех собравшихся тут же скрестились на нем. К своему креслу Пятый Иерарх шел будто перед строем лучников, каждой клеточкой ощущая натянутую до предела тетиву и готовые сорваться стрелы. Не развернуть в ответ Покров оказалось неимоверно сложной задачей.

— Продолжайте, господа, раз уж мы теперь все в сборе, — Первый Иерарх Тан небрежно шевельнул рукой, возобновляя столь бесцеремонно прерванное заседание.

Лирриан был одним из двух человек, кто не смотрел на Пятого Иерарха Тан. С самого мгновения появления того в зале, его взгляд был устремлен исключительно на старшего иерарха Самместа. Но тут его постигло разочарование: Саммест даже не дернулся в сторону открывшейся двери, а маска усталой скуки, казалось, приросла к его лицу навечно. Лирриан досадливо отвернулся и тут же презрительно скривил губы: явившись на разбирательство, Иллиав даже не потрудился облачиться в мантию Иерарха. В простом военном камзоле и забрызганных осенней грязью сапогах, он смотрелся настоящим бельмом в ряду расшитых парадных мантий. Впрочем, внешний вид Пятого Иерарха заботил Лирриана намного меньше, чем происходящее в зале.

Что-то было не так. Смутное чувство тревоги терзало Лирриана с самого начала заседания, но он никак не мог поймать его за хвост и понять, что же его спровоцировало. Было ли дело в настрое самих иерархов? Лирриан ожидал однозначных обвинений, но Тессар выступал вяло, и ни словом не обмолвился о наличии свидетелей пребывания Самместа у Далливана. Саммест лениво отбивался, периодически в дело вмешивался Четвертый Иерарх Теллав, который ловко уводил разговор в сторону. Казалось, все вокруг периодически забывали о том, зачем их всех тут собрали, и переходили на обсуждение текущих дел. Первый Иерарх пресекать это безобразие не торопился, а Второй казался больше занятым какими-то своими мыслями, чем происходящим вокруг. Несколько раз Лирриан с трудом удерживался от того, чтобы не напомнить о цели собрания, и вообще не выступить. Но молчал. Он не должен был иметь касательства к этому делу: все должен высказать Тессар. Обвинения Восьмого Иерарха звучали настолько жалко, что Лирриан готов был уподобиться своим кошкам и шипеть от злости: неужели и теперь имя Фаах звучало так громко, что даже Канцелярия Тан не набралась смелости обвинить их представителя? Он не мог позволить добыче выскользнуть из пальцев.

Теперь же в голову Лирриана проникла другая мысль: не ждали ли здесь Пятого Иерарха, а потому тянули время? Но если так, то какие вести он должен был принести? Что-то стало известно о флоте несотворенных? Перехватить донесение с Островов удалось практически чудом — хорошо, что курьерские корабли принадлежали Энрахам, и не все их капитаны были в курсе об изменившемся положении вещей — и Лирриан знал, что несотворенные отвели свои корабли, не убрали совсем, но достаточно, чтобы угроза стала казаться эфемерной. Но все же Иллиав вернулся слишком рано. Шенрах Даю должен был удержать его в порту как можно дольше.

— И все же я по-прежнему не понимаю, что случилось такого экстраординарного, что даже уважаемого Пятого Иерарха оторвали от исполнения долга по защите наших границ, — Четвертый Иерарх Теллав с отчетливым щелчком захлопнул веер и обличающе наставил его на Тессара. — Восьмой, вы собрали нас здесь, но ничего вразумительного я еще не услышал.

— Вы находите клинки несотворенных в Святом городе недостаточным поводом? — Таеллан наконец-то перестал изображать статую, и его негромкий голос разнесся по небольшому залу.

— Полагаю, что это дело Восьмой Канцелярии. А на наш суд его стоит выносить только при наличии ясности картины, — Теллав повел узкими плечами и поудобнее устроился в кресле, закинув ногу на ногу. — А у вас нет ни объяснений, ни доказательств. Да еще зачем-то притащили сюда Самместа! Я, так и быть, готов простить Диаммана за то, что вместо обещанного года он похитил у меня старшего иерарха на три, но вы нагло отобрали у меня еще год!

— Что вы хотите этим сказать? — Тессар выглядел настолько неподдельно изумленным, что Лирриан с трудом удержался от злорадной улыбки. Он будет совершенно не против, если эти двое порвут друг другу глотки. Ведомство Теллава проявляло к самому Лирриану слишком много нежелательного интереса.

— Пока ничего, Тессар, но не удивляйтесь, если в ближайшее время от вашей Канцелярии потребуются дополнительные отчеты. Уверен, старший иерарх Саммест займется ими с превеличайшим удовольствием.

— Полагаю, что Саммест в ближайшее время будет заниматься исключительно своими собственными делами. Не думаю, что Восьмой собрал бы нас всех здесь, не будь у него на руках хоть чего-то существенного, — не выдержал Лирриан. Но все же зачем отозвали Иллиава? Первый действительно не был удивлен его появлением или держал лицо?

— Я рад, что вы так уверены в работе моей Канцелярии, — Тессар насмешливо склонил голову. — Теллав, послушать вас, так у вас больше некому работать. Страшно подумать, как вы продержались все эти годы…

— С величайшим трудом! Я заработал себе лишний седой волос, — Теллав капризно взмахнул рукой, обдав всех звоном многочисленных золотых цепочек. Истинный эллаанец, Теллав никогда не скрывал своей тяги к красивому и блестящему, но если кто-то полагал, что этого достаточно, чтобы заполучить Теллава в свои руки — он глубоко заблуждался. Сладкоголосый соловей с железным клювом сполна оправдывал свое имя. — Так зачем вы все-таки пригласили сюда Самместа?

— Видите ли, я имел удовольствие задать господину Самместу несколько вопросов, но удовлетворивших меня ответов не получил, — Тессар скорбно сложил ладони на животе, уголки его губ опустились вниз, а весь вид выражал такое огорчение, что не оставалось ни малейшего сомнения — это человек сейчас разрыдается. Лирриан бы в это даже поверил, если бы речь шла не о Тессаре. Необходимости же этого представления он решительно не понимал.

— Как прискорбно. Неужели вас могла постигнуть неудача? — Теллав сочувственно вздохнул, но тут же весело улыбнулся, — Саммест, о чем же таком вас изволил спросить господин Восьмой, что вы не удостоили его ответом?

— Я нахожу свои ответы исчерпывающими. Господин же Тессар… увы, но далеко не всегда истина такова, какой вы желаете ее видеть, — Саммест не шевелился. Лирриану категорически не нравилось его спокойное лицо и еще более равнодушный голос. Пожалуй, сегодня старший иерарх Саммест мог посоперничать в безразличии с самим Первым Иерархом. Неужели он не понимает сложившейся ситуации? Или знает что-то, о чем самому Лирриану пока неизвестно? Лирриан почувствовал, как по позвоночнику пробежал неприятный холодок, и окинул цепким взглядом остальных Высших Иерархов.

— Меня очень интересовал вопрос ввоза предметов из Империи, — Тессар, словно и не услышав сказанного, продолжил свою речь, — все же как-то клинки должны были оказаться в нашей стране.

— Как вам должно быть известно — любой предмет несотворенных несет скверну, — Пятый Иерарх резко выпрямился в своем кресле, а пальцы его сжали подлокотники так, что Лирриан всерьез стал опасаться за сохранность ценного и редкого дерева, — невозможно коснуться ее и остаться незапятнанным. Посол Саммест по возвращению из Империи прошел все Восемь Очищающих кругов. Вы ведь сами выносили вердикт, Третий?

— Вы, Лирриан? — Третий Иерарх замер, почувствовав, как на нем скрестились взгляды всех присутствующих. Ничего странного и таинственного в самом факте Очищения не было, но все же Лирриан предпочел бы, чтобы это не звучало так прилюдно. Слишком уж ему не понравились интонации в голосе Таеллана.

— Я часто навещаю побережье по долгу службы, — он как мог равнодушно пожал плечами.

— О да, у вас богатейший опыт в части этих процедур, — тревожное предчувствие внутри Лирриана стало сильнее, когда он заметил взгляд, брошенный Самместом на Таеллана при этих словах.

— Так каким же был ваш вердикт, Третий? — Тессар оборвал странные переглядки и недомолвки, вернув всех к сути обсуждаемого вопроса.

— Старший Иерарх Саммест прошел все круги очищения. Но никто другой не задерживался в Империи на столь долгий срок и не возвращался. Кто знает, почему так вышло, — Лирриан изобразил крайнее равнодушие, продолжая искоса наблюдать за всеми присутствующими.

— Вы сомневаетесь в знаках Тана или в своих способностях их явить? — Пятый Иерарх вскинул подбородок. На мгновение в полутемном зале будто стало светлее.

— Я вижу, вы в своей не сомневаетесь. — Лирриан улыбнулся, хищно подаваясь вперед. Он очень надеялся, что улыбка его не напоминает оскал: сомнения в своих силах Третий Иерарх Тан ненавидел. Пальцы его, напоминающие птичьи когти, впились в подлокотники кресла. — И как же вы хотите продемонстрировать нам волю Тана в этом случае? Боюсь, без нее мы окончательно погрязнем в словах.

— Восемь шагов Очищения, — Фалве Ию Иллиав не задумывался, произнося эти слова. Сильнейший из цикла Очищения ритуал, результат которого нельзя трактовать двояко: прошедший чист, какими бы доказательствами ни обладала другая сторона. Вот только легчайшего касания скверны, тени недостойных мыслей достаточно было, чтобы ритуал провалился. Смерть или безумие — наиболее вероятный из всех исходов.

— Прекрасно, — Лирриан откинулся назад, не скрывая торжествующей улыбки, — я приму ваши слова. Иерархи?

— Ну это уже слишком! — Теллав стукнул ладонью по подлокотнику, — Пятый, вы передергиваете! Вокруг нас не несотворенные и не островные язычники!

— Да будет так, — ровный голос Первого Иерарха перекрыл начавшийся гул голосов. — Фаах Аю Саммест, вы примете Очищение?

Лирриан улыбался. Он был уверен в исходе — надо быть безумцем, чтобы согласиться. Поставить на карту все и проиграть — в этом не приходилось сомневаться.

— Из рук Пятого Иерарха — приму, — ровный, даже скучающий голос Самместа стер улыбку с лица Лирриан. Иерархи переглядывались, перекрыть гул не могло даже тихое покашливание Первого: уже много лет никто не рисковал по примеру первых людей сделать Восемь шагов к Тану.

— И вы допустите это, Первый? — Теллав не собирался сдаваться. Ноздри его чуть раздувались, выдавая крайнюю степень ярости. Ответить Первый не успел.

— Вы сомневаетесь во мне? — тихий голос Пятого Иерарха отчего-то мгновенно погасил все шепотки, приковал к себе, не позволяя отвести глаз от говорившего, и пригнул к земле. Зеленые глаза потемнели, и Лирриану показалось, что он различил едва заметное сияние, исходящее от десятилучевого солнца, которым был сколот ворот камзола Пятого.

— Нет, ни в коей мере, — Таеллан примиряюще поднял руку, не давая разразиться грозе. — Проводите Очищение, Пятый.

— Волей Тана.

* * *

Полуденное солнце сияло нестерпимо ярко. Его свет заливал алтарный зал главного храма Тана, который приникал ко Дворцу Иерархов и где, по традиции, проводились все самые серьезные мероприятия. Предстоящее действо к ним относилось в полной мере.

Саммест передернул плечами, оправляя простую ритуальную рубаху и натягивая рукав пониже на свежую повязку. Смысла в этом он не видел, как и путей сжульничать на подобном ритуале. Тут ни яд в перстне не поможет, ни кинжал за поясом. Ничто, кроме собственной веры. Он шагнул вперед, вступая в первый из расчерченных кругов, и только после этого оглянулся по сторонам. Мантии Иерархов казались языками пламени, вспыхнувшими в солнечном свете — разобрать где кто никак не получалось, солнечный свет, проникающий через прозрачный потолок алтарного зала, слепил. Все правильно, ему не должно быть дела до посторонних — есть они или нет, ритуал неизменен.

На нижней ступеньке алтаря стоял Пятый Иерарх. Саммест не мог сразу припомнить, когда еще видел Фалве Ию Иллиава таким — в полном блеске ритуальных одежд и с непреклонным выражением лица. Длань Карающая, Левая Рука Тана. Видит ли это еще кто-нибудь, кроме него? Видит ли это сам Ию? Хотя нет, от его друга здесь и сейчас было ничтожно мало. Фаах Аю Саммест склонил голову, приветствуя Пятого Иерарха Тан.

— Слепы и глухи брели во тьме Сотворенные, пока не узрели солнечный луч, что указал им путь из глубины… — слова Песни Испытания Сотворенных звучали под сводами старого храма. Казалось, они проникали под кожу, впивались тысячью раскаленных иголочек, искали что-то. Ждали отклик.

Саммест медленно выдохнул: что так тяжело будет с самого начала, он точно не рассчитывал. Привычно сосредоточившись, он попытался отстраниться от слишком пристального, неприятного ему взора, одновременно не забывая о положенных ритуалом фразах. Но от этого сделалось только хуже: ощущение покалывания усилилось, стало болезненным, обжигающим, будто нечто желало вплавиться ему прямо под кожу и проникнуть глубже. Боль стала резче, насыщеннее, и Саммест открыл глаза. Он не помнил, когда успел их закрыть — наверное, когда попытался отвлечься от слов. На Великом Очищении это отлично сработало. Его взгляд беспорядочно метался по сторонам, выхватывая детали убранства, облачения Иерархов, пока он вдруг не встретился глазами с Пятым. Выражение лица Иллиава оставалось все таким же решительно-непреклонным, а вот глаза… Саммест вздрогнул, только на этот раз не от боли — столько мольбы и болезненной муки отразилось в зеленых глазах. Но что он мог сейчас сделать?

— И чем выше поднимались они из глубин, тем сильнее был свет. И были из Сотворенных те, кто испугался быть ослепленным и отступил, снова скрываясь во тьме, но прочие сквозь слезы и боль решились идти дальше…

Слова ворвались в уши, зазвенели, отдаваясь эхом во всем зале, и будто бы на мгновение заглушили собой боль. Вокруг дрожали и переливались разными цветами нити, распадались, растворяясь в солнечном свете, стирали возможности и его самого.

— Принимая свет и делаясь частью его, даря ему место в своих сердцах и душах. Так Тан вошел в Сотворенных, и Сотворенные стали частью его, — ритуальные слова не потребовалось вспоминать. Они пришли сами, вместе с пониманием того, что надлежало делать. Не отгораживаться от чужого и болезненного света, но принять, позволить ему коснуться себя, дать осветить все то, до чего он сможет дотянуться. Что-то внутри активно сопротивлялось самой мысли об этом: нечто, что долгие годы наращивало броню и защищало все, что было им, плело защитные сети из слов и правил, верных мыслей и рациональных объяснений. Как теперь позволить ему исчезнуть? Открыть все — и дурное, и хорошее, достойное и стыдное, болезненное и радостное. И кому? Иерарху Тан?

Свет вошел в него, будто был там всегда. Просочился в открытые ворота, разметав по углам клочья паутины, наполнил, сменяя болезненное жжение мягким теплом. Замурлыкал восторженно, будто котенок, которого наконец-то пустили к теплу очага. Аю показалось, что он летит. Растворяется в потоке сияющего света, ощущая лишь тепло и покой.

— И коснулся их Тан, и узрел все помыслы, и принял, ибо он сотворил их.

А ты примешь? Все, как есть? Свет растекался, стремился проникнуть все глубже, неся с собой горячее терпкое наслаждение, граничащее с болью — слишком его было много, слишком ярко, слишком сильно для одного человека. И мягкое тепло снова сменялось болезненным ожогом, натыкаясь на нечто, что казалось ему чужим и неправильным. Поднимаясь наверх из самой бездны, нельзя не унести ее частицу вместе с собой. Что же ты будешь делать с ней? Примешь ли? Света становилось все больше. Зал, Иерархи — все постепенно теряло свои очертания, теряло четкость и реальность, оставался только свет. Болезненно яркий, безжалостный, готовый сжечь дотла все, что не являлось его частью, не соответствовало идеалу и величественности творения. Мир стал болью.

Иллиав отчетливо помнил, как стоило ему опуститься в кресло и немного сосредоточиться на происходящем вокруг, его накрыла волна паники: гнилостное ощущение скверны совсем рядом, а главное — четкое понимание того, что является ее источником. Значит, у него ничего не вышло. Но куда смотрели Иерархи? Неужели это не чувствует никто, кроме него? Времени оставалось ничтожно мало. В том, что Аю согласится, Иллиав не сомневался ни мгновения, как не сомневался в том, что выбора в данном случае просто нет. Рядом не было никого, благословленного Исцеляющей рукой в достаточной мере. Уверенности в том, что все пройдет как надо, хватило до первых минут ритуала. Иллиав чувствовал: свет Тана шел через него, но никак не мог отыскать себе дороги, скользил по поверхности, но не мог коснуться другой души. Обычно это и не требовалось, но сейчас… А свет становился все настойчивее, и Иллиав уже совершенно не был уверен в том, что сумеет его удержать. Очищение сорвалось, даже не начавшись, и продолжать сейчас — значило нанести необратимые повреждения, но остановиться было ничуть не лучше. И все, что он мог в эти секунды — это не дать потоку, идущему через него, обрушиться всей своей мощью, и верить в то, что Аю поймет, что нужно делать. Доверься мне, пожалуйста. Свет Тана не несет зла. Верь ему. Верь мне.

Сопротивление исчезло внезапно, будто его никогда и не было. Свет водяным потоком, лишенным сдерживающей его плотины, устремился вперед. Иллиав не заметил, как они проскочили два из восьми кругов: никогда ни один очищающий ритуал не давался ему настолько легко. На третьем круге свет столкнулся с тьмой. Проклятия и с обидой сказанные слова, поступки и помыслы — все, что составляет жизнь человека, не дает ему следовать прямой, дарованной Таном дорогой. Свет всколыхнулся, яростно бросаясь в атаку и снова сталкиваясь с прочно стоящими стенами. Отхлынул, будто волна, наткнувшаяся на утес, собрался с силами и опять рванул вперед — сметать, очищать и исцелять.

— Но слишком ярок для Сотворенных оказался свет Тана, и взмолились они — спрячь его от нас, не рань. И укрыл пресветлый свой лик облаками, и закрыл разумы, что не могли вместить всю глубину его замысла, — строчки Завета срывались с губ одна за другой. Иллиав сделал паузу, ожидая ответа, но практически сразу понял, что ждать его сейчас бессмысленно, и продолжил читать сам:

— И укрыли они повязками глаза свои от света, закрыли уши от голоса, обреченные отныне идти к свету, каждым шагом своим приближаясь к нему, по крупицам вбирая и принимая слова и волю, силами своими постигая замысел.

Все — лишь часть замысла. Каждый шаг приближает к нему. Свет растекся, принимая в себя темноту, не сжигая, но и не делая своей частью, принимая и обращая светом. Ибо не важно, что сделано, важно — для чего. Принимаю с открытыми глазами и чистым сердцем. Каждый шаг и помысел. Принимаю и благословляю, ибо верю. Верю тебе и верю в тебя. Свет ярился, свет стремился проникнуть все глубже, добраться до самой сути, выискивая все новые и новые осколки того, что не должна вмещать отданная Тану душа, добираясь наконец до того, из-за чего все началось — тонкие черные нити скверны, принесенные проклятыми клинками. И их свет не мог принять никак, да и не собирался это делать, атакуя и сметая со всей яростью, на которую был способен, не замечая той боли, что причинял каждой своей вспышкой.

Шестой круг. Ни о словах, ни даже о положенных шагах речи уже не шло и идти не могло — болезненная судорога выгибала тело, выбивала почву из-под ног, обрушивала на холодный пол, заставляя биться и ранить себя, чтобы затем вновь поднять на ноги, вознести над каменным полом и обрушить обратно. Пятый Иерарх мог только смотреть. Смотреть и читать дальше слова ритуала. Успешно или нет — об этом он уже не думал. Только мысленно молился о том, чтобы Аю хватило простых физических сил выдержать это до конца, ибо в воле его Иллиав не сомневался ни мгновения, но сейчас не мог не думать о том, что боль эта может выходить далеко за пределы отведенного человеку. Если бы только он мог помочь. Сделать хоть что-нибудь. Собственное бессилие жгло нестерпимо, и Иллиаву стало казаться, что мир будто разделяется, одновременно становясь каким-то далеким, в котором он читал катрены Седьмого круга, и неимоверно близким, в котором существовало только обжигающее солнце. Он потянулся к нему, не задумываясь принимая на себя часть его яростного свечения. «Молись за меня. У тебя это получается не в пример лучше», — как же давно это было сказано. Он обещал тогда и ни разу от обещания не отступил, а сейчас мог надеяться лишь на то, что его веры, как и всегда, хватит на двоих. Иллиав не замечал, что пальцы его впились в символ десятилучевого солнца у горла, зеркально повторяя жест Аю, только тот будто стремился сорвать святой знак, ногтями разрывая ткань ритуальной рубахи и царапая кожу.

— Ослепленные и невежественные, через боль и кровь идем мы к Тебе и лишь на волю Твою уповаем. По слову Твоему и воле Твоей. Да будет так, — эхо последних слов еще звучало в алтарной зале, но ритуал был практически закончен. Осталось немного, и это «немного» решало все. И теперь Иллиав мог лишь ждать, ждать и молиться, что у его друга сейчас хватит сил встать и сделать восемь обязательных шагов к нему. Молиться о том, чтобы было кому делать эти шаги.

Свет стал болью, и боль та была сильнее и абсолютнее всего, что Самместу доводилось испытывать ранее. Он потерялся в ней, потерялся настолько, что уже забыл, кто он и зачем находится здесь, но когда ему показалось, что грань уже близко, что еще немного, и он окончательно перестанет существовать, боль вдруг… прекратилась? Нет, она осталась, но теперь словно уходила куда-то еще, позволяя ему если не жить и дышать, то хотя бы помнить о том, что необходимо. Выдержать. Дойти. Справиться.

Болезненная дрожь все еще сотрясала тело. Дышалось неимоверно тяжело, а рот наполняла кровь, бегущая из искусанных губ. Реальность все еще казалась какой-то далекой, а звуки не достигали сознания. Саммест изо всех сил пытался вспомнить, где он находится и что надлежит делать, желая хоть как-то сориентироваться, он поднял голову. Взгляд мгновенно нашел Пятого Иерарха. Ию по-прежнему стоял на ступеньках: на лице — ни кровинки, а по пальцам, до побелевших костяшек стискивающих знак десятилучевого солнца, бежит кровь. И до него было целых восемь шагов.

Саммест с трудом поднялся вначале на колено, потом попытался встать во весь рост, его мотнуло в сторону, голова закружилась, но он все же сумел удержаться на ногах. А потом сделал шаг, еще и еще один, мысленно отсчитывая их и глядя только на чашу из святого хрусталя, что Ию поспешно схватил с алтаря.

Восемь. По ритуалу чашу надлежало взять, но все, на что его хватило — это протянуть руки и впиться дрожащими пальцами в хрусталь. За один удар сердца Аю с пугающей ясностью осознал: чашу он не удержит ни за что в жизни. Вряд ли кто-то заметил секундную заминку, после которой пальцы Ию сомкнулись на чаше поверх рук Аю, удерживая и направляя. Холодная вода коснулась губ, и в этот момент Аю понял сразу несколько вещей: во-первых, пальцы у Ию дрожат разве что самую чуточку меньше, чем у него самого, во-вторых, все уже закончилось, а в-третьих, тот, кто придумал включать в ритуал воду, был самым настоящим гением, ибо так пить ему не хотелось никогда в жизни.

— Благословение Тана простерто над этим человеком. — В голосе Ию слышались такие интонации, что Аю с внезапной веселостью подумал, что Пятый Иерарх лично перегрызет глотку любому, кто с ним сейчас не согласится. Самоубийц не нашлось.

Иерархи покидали зал, оставляя их в одиночестве. Все. Теперь точно все. Аю прикрыл глаза, позволяя себе наконец-то выдохнуть и расслабиться. Боль тут же снова набросилась на истерзанное тело, а пол стал стремительно приближаться. Мир погрузился в темноту.

Ию стоял и не знал, что именно он сделает в следующую секунду. Руки, все тело будто налилось свинцом, отказываясь подчиняться. Медленным, практически деревянным жестом он вернул чашу на алтарь, ощущая, что его тянет то ли рассмеяться, то ли сделать еще что-нибудь столь же странное и неуместное. Вот только для этого надо было сдвинуться с места, а на это он был совершенно неспособен. Звучно хлопнула дверь алтарного зала, закрываясь за последним из Иерархов.

— Аю, у нас получи… Аю? — о том, куда вдруг подевался весь свинец из костей, когда он рванулся вперед, подхватывая медленно оседающее на ступеньки тело, Иллиав даже не думал. Просто подхватил, осторожно и бережно усаживая, и сам опустился рядом, торопливо расстегивая фибулу плаща и укрывая друга широкой полой парадной мантии Иерархов, прижимая к себе и делясь теплом. Аю вечно совершенно безобразно мерз, как будто и не родился на севере. Впрочем, сейчас он и сам не отказался бы от чего-нибудь горячего под боком — холод, казалось, проник под все многослойные одежды и никак не желал отпускать.

— Аю, никогда меня больше так не пугай, ладно? — То, что тот пришел в себя, Ию почувствовал сразу по тому, как расслабленное тело мгновенно напряглось, Аю попытался отстраниться, недовольно зашипел сквозь зубы и затих, лишь устроившись поудобнее.

— Вообще-то это была твоя идея.

— А у нас был выбор? Но я не думал, что это будет… так, — Ию виновато вздохнул, впервые за много лет ощущая странную двойственность чувств: с одной стороны, он был уверен, что все сделано хорошо и правильно, с другой же, ощущал себя виноватым… как будто снова вздумал лазить через чужие заборы и попался на этом. — Ты на меня не сердишься?

— Если у тебя найдется что-нибудь покрепче этой водички, то, пожалуй, не буду.

— Аю! Это был ритуал Очищения! — все возникшее чувство вины тут же смыло праведное негодование.

— А ты его благослови, — Аю тихо фыркнул и тут же снова недовольно зашипел, видимо, неосторожно дернувшись и потревожив едва начавшее успокаиваться тело.

— Это всего один раз было! — Ию почувствовал, что к щекам прилила краска. Столько лет прошло, а Аю все норовил припомнить ему тот случай.

— А жаль. И вообще — мне надо выпить, и тебе надо. Поэтому показывай, где ты тут обретаешься. Или ты меня здесь бросишь на произвол судьбы и холода? — Аю выразительно приподнял руку, демонстрируя свежее пятно крови, пропитавшее повязки.

— Нет, — Ию тоскливо и практически обреченно вздохнул, — но займемся мы исключительно твоей рукой, — он поднялся на ноги и помог подняться Аю, раздумывая, как бы побыстрее довести его до алтарной комнаты, где остались все вещи. Шествия по коридорам в одном исподнем сегодня точно было лишним. Да и не оставит Аю надолго свои драгоценные аметисты.

— Как будто я предлагал тебе что-то другое! — Аю так демонстративно закатил глаза, что Ию не удержался от улыбки. Но где-то в подсознании зрела четкая уверенность: ничего еще не закончилось.

* * *

— Это вы вызвали в город Пятого Иерарха? — Таеллан практически захлопнул за собой дверь покоев Первого Иерарха и, только сделав пару шагов по пушистому ковру, понял, что пренебрег всеми нормами приличия. — Простите.

Больше всего на свете Второй Иерарх Тан не любил неожиданности, кроме, конечно, тех, что были спланированы им самим. Явление же Иллиава, а главное то, во что все в итоге вылилось, совершенно не вписывалось ни в какие планы. Больше чем неожиданности Таеллан не любил перестраивать игру прямо посреди хода.

— Не я, — Первый, вопреки обыкновению, пребывал в отличном расположении духа, — но знатное вышло представление, согласитесь?

— Не нахожу ничего веселого. У Тессара так и не получилось толком ничего, и мы по-прежнему вынуждены довольствоваться подозрениями.

Приглашения сесть не последовало, потому Таеллан замер у камина, спрятав ладони в широких рукавах мантии.

— Вам ли не знать, что все слишком редко получается так, как мы желаем, — Первый тоже стоял, заложив руки за спину. Можно было подумать, что он смотрит в окно, только вот шторы были плотно задернуты. — Да и неудача ли Тессара вас так расстроила? — он медленно развернулся, подходя практически вплотную к Таеллану. Второй Иерарх чуть вскинул подбородок — он был выше на добрую ладонь, но Шассамата это не смущало. — Признайте, вы больше недовольны тем, что куница вновь ускользнула из расставленной ловушки, — веселости в голосе Первого не осталось ни грана, Таеллан вновь ощущал только тяжелый давящий взгляд и ничего больше.

— Что вы имеете в виду? — он отступил на шаг, разрывая дистанцию, но все равно ощущая, как каждое слово раскаленным гвоздем вонзается в голову.

— Нравится мне это или нет, но мои глаза все еще видят. И видят достаточно, чтобы уловить присутствие скверны. Сомневаюсь, что вы не знали о нем. Вы говорили с Самместом множество раз и не предложили ему исцеления. Не так ли? И более того — вы не сказали об этом мне. В пределах Дворца Иерархов две декады находился человек, носящий в себя скверну несотворенных! — голос Первого Иерарха звенел ледяным гневом.

— Он ни разу не просил меня об исцелении, — ситуация никогда не выглядела вышедшей из-под контроля, к тому же рядом с Самместом постоянно находились паладины Иллиава, и Таеллан не сомневался, что с подобного рода опасностями они справятся.

— Конечно, — Шассамат презрительно скривился. — Ведь просьба позволит вам назначить цену. А расценки у вас таковы, что люди предпочитают Очищение Восьмью шагами вашей руке.

— Я вас не понимаю, — Таеллан ответил вполне искренне: большую часть времени с Первым Иерархом вполне можно было иметь дело, но временами на него накатывали весьма… своеобразные мысли. Во всяком случае, сейчас настроение Шассамата целиком обрушилось на Таеллана. Кому-то более… впечатлительному могло и не поздоровиться.

— Вы забываетесь, Таеллан. И забываете, кто мы есть, и кто есть выше нас. Кому мы служим и для чего. Иногда мне кажется, что единственный Иерарх здесь — Пятый.

Но все же, как бы Таеллан ни напоминал себе о необходимости относиться к подобным вещам снисходительно, выслушивать нотации от человека в два раза младше себя он не собирался.

— Которому вы и слова не скажете за нарушение прямого указания? — не преминул он напомнить Шассамату. Рассчитывать на действительно серьезный выговор было глупо, но Таеллан все же надеялся, что Первый хотя бы выскажет неудовольствие. Напрасно. — Флот несотворенных у Озерного Острова перестал быть существенной угрозой в ваших глазах? — яду в голосе Таеллана позавидовал бы и старший иерарх Саммест.

— Перестал, — Первый поднял с чайного столика небольшую записку, — это сообщение пришло час назад, но по всем признакам — изрядно запоздало. Вы правы, Таеллан, нити ведут к порту, а из порта… — он снова говорил спокойно и размеренно, будто и не было никакой вспышки всего минуту назад. — Но этого по-прежнему недостаточно. Этой ящерице надо рубить голову, хвост она отрастит, и не один. Что вы планируете дальше?

— Раз эта нить стараниями Пятого оборвалась — потянем за другую, — косвенные или нет, пока все семена летели на одно поле. — Порт и Очищающие ритуалы. Я думаю, в этом имеет смысл покопаться, — Саммест допустил слишком яркую оговорку, а значит, что-то в этом Очищении и было. И, может быть, не только в этом.

— Ищите, Таеллан, — Первый махнул рукой, отпуская его, и Таеллан медленно покинул его покои, выполнив на этот раз все положенные церемонией поклоны.

423 г. Р.Э., Святая Иерархия Тан

Фалве Ию Иллиав всегда видел мир четко: контрасты светотени не оставляли зыбкого марева сомнений, в котором, как в болоте, тонули многие другие, не решаясь сделать шаг и выйти на свет. Но чем выше он поднимался и дальше шел, тем сильнее ощущал, что все вокруг буквально тонет в тумане. Никто не смел его развеять, слишком опасаясь собственной сущности. Вероятно, именно поэтому Иллиав никогда не хотел менять Сиаальскую крепость на Дворец Иерархов. И он точно никогда не думал, что света Тана может оказаться недостаточно для столичных туманов.

— Теперь все закончилось? — Ию осторожно размотал бинты, рассматривая неглубокую, но оказавшуюся такой опасной рану. Теперь она казалась самой обычной — ни дыхания скверны, ни черных прожилок проклятия. Всего лишь порез, которому нужно дать немного времени. Он промокнул тряпицу водой, смывая застарелую кровь.

— Ты так думаешь? — даже после изматывающего ритуала Аю ухитрялся сидеть в кресле с неизменной осанкой и высокомерным выражением лица. Разве что позволил Ию заняться перевязкой, и только поэтому последний чувствовал и вялую слабость, и то и дело пробегающую по телу Аю болезненную дрожь

— А разве нет? — Ию поднял голову, всматриваясь в лицо Аю. От тряпицы по воде бежали розовые круги.

— А что изменилось? — Аю насмешливо вскинул бровь. — Восьмая Канцелярия по-прежнему не знает имени того, кто дал Далливану клинки. Разве что теперь вполне могут найтись те, кто осмелится заявить, что постигшая его участь являлась волей Тана. Конечно, вряд ли Энрахи будут говорить вслух о причастности Канцелярии к убийству… или о том, что произошло оно с воли и благословения ее. Может быть, Та’Ларн… но слухи в любом случае пройдут. Боюсь, на следующем заседании Совета Иерархии Первому придется столкнуться с изрядными трудностями.

— Но ведь все было совсем не так, — края раны снова набухли кровью, и Ию принялся медленно промакивать ее, стараясь действовать максимально осторожно.

— Кого волнует истина? — Аю повел плечом, будто пытался вырвать руку из чужой хватки, но так этого и не сделал. — Впрочем, даже получи мы вполне очевидные доказательства против Третьего… это ничего не изменит. Разве что поставит всю Канцелярию в весьма занимательную позу.

— Почему? — Ию удивленно вскинулся, непонимающе всматриваясь в лицо друга, будто пытался отыскать там какой-то подвох.

— Репутация: для Канцелярии намного удобнее было бы свести все к противостоянию Энрах и Фаах. А самый лучший исход… Что можно взять с очередного свихнувшегося в Империи посла? Насколько я помню, Гассату даже никаких обвинений не предъявляли. Он всего лишь удачно и своевременно скончался.

— Но ты жив. И Тан сказал свое слово, — Ию упрямо наклонил голову.

— Жив. Поэтому Канцелярии придется изрядно повертеться, чтобы придумать подходящее объяснение. Скорее всего официально это будет несчастный случай, все-таки о клинках знают очень немногие, ну, а Энрахам не замедлят намекнуть, что игры с Империей до добра не доводят. Но как я уже говорил — от слухов Канцелярии не избавиться, — привычный чуть насмешливый тон мог обмануть кого угодно, кроме Ию.

— Как же ты? — руки замерли, до побелевших костяшек сжав чистую повязку.

— А что я? На мантиях Высших Иерархов могут быть пятна крови — она не слишком заметна на красном, но пятен скверны там быть не должно, — Аю поудобнее пристроил голову на спинке и закрыл глаза. — Политические убийства чрезвычайно вредят карьере, чтоб ты знал. Даже если это случайность. Но все же тут есть чем гордиться — Канцелярия со времен Фаах Ию Таннара не может похвастаться столь знатной агентурой для грязных дел.

— Аю. Не смей говорить так, — Ию произнес это удивительно ровным голосом. Так, что даже сам удивился — ровно до той секунды, как заметил, что тряпица в его руках распадается серыми клочьями пепла.

— Это не та истина, которую мы можем изменить, — Аю лишь покачал головой. Повязку — тугой виток за витком — Ию накладывал в молчании. Он не собирался сдаваться так рано.

— Вы хотели меня видеть? — Таеллан встретил своего гостя мягкой улыбкой и цепким взглядом поверх старинной книги, которую он аккуратно закрыл расшитой шелком плетеной закладкой.

— Да, у нас найдется тема для беседы, — Иллиав с некоторым трудом удержался, чтобы не развернуть вокруг себя Покров, спасаясь от неприятного ощущения, что его только что раздели догола, обмерили, взвесили и заспиртовали в банке.

— Вот как, — Таеллан положил книгу на небольшой столик и откинулся в кресле, рассматривая Иллиава уже вполне откровенно. В каждом его жесте Пятому Иерарху чудилась тщательно скрываемая насмешка — будто Второй уже знал каждое произнесенное слово и сейчас лишь собирался наблюдать за тем, как пьеса пойдет по заранее разыгранному сценарию. Сесть он не предложил. А уж взгляды снизу вверх ему точно не доставляли дискомфорта.

— Тан дал нам ответ только на один вопрос. Но истинного виновника его рука еще не указала, — говорить недомолвками Иллиав не умел и не любил, так же как не умел вести разговоры ни о чем. Пусть Аю не раз ему говорил, что все пустые разговоры имеют смысл и направленность, разгадать ее он все равно не мог, а потому не собирался тратить время так глупо.

— Полагаю, Восьмая Канцелярия своих поисков не оставит, — Таеллан равнодушно пожал плечами, — обратитесь к Тессару, если вас так интересуют ответы.

— Возможно, именно так мне и стоило поступить. Но почему-то мне кажется, что вас эти ответы интересуют не меньше, — Иллиав ни в чем не был уверен, но этот Алве Шаю, что арестовывал Аю, был человеком Таеллана, это он знал точно. И оставалось надеяться, что хоть в этом деле они со Вторым смогут увидеть одну цель. Но Таеллан молчал, лишь выжидающий взгляд подсказывал, что он все еще слушает, а не спит.

— Я помню, вы как-то сочли мои методы… излишне грубыми. А в этом деле грубость может оказаться неуместной, — этой фразой Иллиав мог гордиться: наверное, даже Аю счел бы ее вполне подходящей для подобных бесед.

— Да неужели, — Таеллан усмехнулся, и Иллиав почти почувствовал, что заливается румянцем. Но все-таки он считал себя правым — и тогда, и сейчас. И если кто-то не готов был сделать ответного шага… Подавить вспыхнувший было гнев оказалось непросто. Ию сцепил зубы, надеясь, что ни искорки пламени не вырвется на свободу.

— Ну полноте, — Второй явно прочитал все по его лицу: слишком уж откровенно наслаждался ситуацией, — не будем вспоминать старое. И если вы что-то хотели мне сказать — говорите. Все эти политесы вам не идут, Пятый.

— Мне известно благословение Третьего Иерарха, — Иллиав долго думал, кто сможет лучше помочь, но Тессар слишком претил ему, да и казался настроен откровенно враждебно к Аю. С Таелланом же можно было попробовать. Впрочем, сейчас Ию не был уверен, что сделал правильный выбор.

— Почему вы считаете, что это может быть мне интересно? — Второй все также безмятежно рассматривал его.

— Потому что это может быть тем доказательством, которого не хватает Восьмой Канцелярии, — среди благословенных было не принято хвастаться дарами Тана — хватало самого факта — но между «не хвастаться» и «скрывать» пролегла настолько тонкая грань, что лишь немногие благословения оказывались известны широкой публике. Все знали, что паладины чаще всего одарены Покровом, а Духовные Сестры — исцелением, но никто не мог угадать, что скрывается за широкими мантиями Высших Иерархов. Если, конечно, у них под рукой нет кого-то вроде Шеллан Наю.

Таеллан смотрел на него, и пусть на лице Второго не дрогнул ни один мускул, Иллиаву показалось, что тот смотрит практически с жалостью.

— Вам лучше было бы оставаться на границе, Иллиав, — Таеллан со вздохом потер переносицу, — эти игры не для вас и могут очень плохо закончиться. Я понимаю, что привело вас сюда, но уверяю, сделать больше для старшего иерарха Самместа, чем вы уже сделали — невозможно. Буду откровенен и скажу прямо: как бы вы ни хотели — но из этой авантюры ему не выпутаться. Никто не разменяет ладью на коня. Случайно или намеренно, но в этой партии Саммест переступил свою черту и обратного хода не будет. Так же как не будет хода вперед. Увы, только пешки, достигнув края доски, обращаются фигурами. Фигуры же… их просто возвращают в коробку.

Покров не взметнулся. Не развернулся золотой пеленой, отгораживая от слишком резких и больно ранящих слов. Вместо него зазвенел раскаленный воздух — дыхнул жаром, какого не бывает даже в середине лета, почти вспыхнул, останавливаясь на самой границе воли. Не та война, которую можно выиграть, прорвав жарким пламенем вражеский строй. Войной слов и недомолвок умел воевать Аю, но здесь и сейчас его умения оказалось недостаточно.

— Я вижу… Канцелярия уже приняла решение, — слова звучали будто со стороны, проталкивались через сухое горло, царапали острыми безжизненными краями. — На мантиях Высших Иерархов могут быть пятна крови — она не слишком заметна на красном, но пятен скверны там быть не должно.

— Вот, вы и сами все прекрасно понимаете. Или это слова Самместа? — слова Второго звучали будто издалека, Иллиав слышал и не слышал их одновременно, а мысли так быстро крутились в голове, что он не заметил, как произнес вслух:

— Аю, ну зачем…

— А вы не догадываетесь? — Таеллан склонил голову. — И все же… раз об этом зашел разговор, вы удовлетворите мое старческое любопытство? Чем же Тан одарил Лирриана?

— Внушение. Тан одарил его способностью обращать чужие мысли своими. Вряд ли это то, что можно сделать мимоходом, но когда разум человека открыт и он готов слушать… — кусок головоломки в руках казался лишь бессмысленной пылью. Иллиав по-военному четко развернулся, не замечая, как лицо Таеллана теряет спокойное выражение, а пальцы отчаянно стискивают подлокотники кресла. Мысли Пятого Иерарха блуждали уже слишком далеко: о чем он должен был догадаться?

* * *

Дверь за Пятым Иерархом захлопнулась, но Таеллан словно и не заметил, что остался один: пальцы его то сжимались, то разжимались, а лицо кривилось разом в таком множестве выражений, будто никак не могло примириться с тем клубком чувств, что всколыхнули слова Иллиава.

— Господин! — чужой голос вырвал Таеллана из плена собственных мыслей и разом вернул спокойствие лицу.

— Я слушаю, — Второй Иерарх повернулся к склонившемуся в поклоне слуге.

— Принесли те бумаги, о которых вы просили.

— Хорошо. Пусть доставят в мой кабинет. Я иду туда, — Таеллан поднялся с кресла. Все проводимые на территории Иерархии ритуалы фиксировались в специальных храмовых книгах, выписки из которых регулярно пересылались в центральные храмы провинций, а оттуда — в архивы Канцелярии. Конечно, в последних вряд ли можно было отыскать мелочь в виде благословений новой лавки, но Очищающие ритуалы — слишком важная вещь, чтобы пройти мимо взора столицы. Несомненно, если бы кто-то хотел — до них можно было с легкостью добраться, но Лирриан никогда не служил в местных храмах и не вел архивов, а интересоваться нюансами механизмов работы Канцелярии и вовсе считал ниже своего достоинства. Таеллан же предпочитал иметь под рукой как можно больше информации или во всяком случае знать, где ее в любой момент можно добыть.

Едва успели. Еще полгода — и эти бумаги были бы уничтожены. Дольше пяти лет архивы Канцелярии хранили только самые важные сведения, но и того, что удалось достать, было более чем достаточно. Таеллан обводил кончиком пера имена — одно за другим, те, напротив которых значилось, что Очищение проводил Эше Илаю Лирриан. На местах подобные сведения хранились дольше, и Таеллан не сомневался, что когда в его руках будет полный список, он получит всю ящерицу — от головы до кончика хвоста. И на этот раз ей между камнями не проскользнуть. Перо в руках Второго Иерарха остановилось, а потом будто само собой вернулось к самому началу списка:

«2 день 3 декады 419 г. Р.Э. Шаарх Лую Гассат. Полный круг Очищения. Провел — Эше Илаю Лирриан. Центральный храм Энараты»

Одним из самых полезных умений, обретенных за долгую жизнь, Таеллан считал умение ждать. Спокойно, терпеливо ждать, позволяя судьбе самой складываться нужным узором. Но истинно драгоценным навыком он находил умение действовать — точно когда нужно и не мгновением раньше или позже. На этот раз Таеллан опоздал. Он прибыл в порт ровно через двое суток после того, как Гассат его покинул, и потребовалась изрядная доля времени, чтобы понять — бывший посол направился не в столицу, а в свои ларнские поместья. Будь это кто-то другой, Таеллан не слишком удивился — нет ничего более естественного, чем желание навестить семью, особенно после столь долгой разлуки. Но речь шла о Гассате, а он, зная, как ждет его возвращения Таеллан, помчался бы в столицу быстрее собственной лошади. Что-то здесь было не так. Таеллан думал ровно минуту, прежде чем приказал менять лошадей и ехать в Ларн.

Поместье Шаарх встретило его недружелюбным молчанием и алыми спущенными флагами на воротах. Стоило сделать шаг — и Таеллану показалось, что он тонет в зыбком и одновременно застывшем мареве чужих эмоций. Потрясение. Скорбь. Страх. Неприязнь. Все это перемешивалось, давило на виски, побуждая убраться подальше от столь негостеприимного крова. Таеллан лишь глубже спрятал руки в рукава мантии.

— Я желаю говорить с Шаарх Лую Гассатом.

— Хозяин никого не принимает, — управляющий смотрел на него так, что становилось ясно — только мантия Высшего Иерарха мешает вытолкать незваного гостя взашей.

— Меня примет, — Таеллан наконец сумел поймать чужой взгляд и теперь бесцеремонно пробивался через ворох пустых и праздных мыслей. Он должен понять, что происходит. — Я как минимум должен принести ему свои соболезнования.

— Но…

— Тану лучше знать, где нужно его слово и участие.

— У нас уже есть и слово, и участие, — управляющий как-то очень нехорошо улыбнулся, — Сестра Лае была здесь и больше не желает проявлять ни то, ни другое.

— Вот как, — Таеллан с некоторым трудом сохранил спокойное лицо — он слабо представлял, что могло произойти, чтобы кто-то из Духовных Сестер отказался от исполнения своего долга. — Она еще здесь? Если да, то я хочу видеть вначале ее.

— Меня вызвали к госпоже Шаарх, — Сестра Лае сидела с неестественно прямой спиной, сложив руки на коленях. Все ее тело закрывали ритуальные одежды, но Таеллан ясно ощущал боль, пульсирующую во множестве мелких порезов. — К сожалению, ей я уже ничем не смогла помочь — она истекла кровью раньше, чем он кого-то к ней подпустил.

Она говорила, а Таеллан смотрел ее глазами и видел — лежащее на ковре тело женщины в домашнем платье, темные, неестественные пятна, расползающемся по светлому ворсу, видел стоящего на коленях мужчину с пустыми, будто фарфоровыми глазами. Сестра Лае сделала шаг вперед, пересекая невидимую границу, и мир вокруг будто взорвался — рассыпался сотнями невидимых острых лезвий, безжалостно режущих лицо, руки, все тело.

— Он так и не подпустил меня к себе. Ушел — тогда мы смогли унести тело. А потом сидел и плакал там, но подойти ближе, чем на пять шагов, не смог никто. Я… я действительно не смогла ничего сделать!

— Никто не будет винить вас, Сестра Лае, — Таеллан мягко улыбнулся и покачал головой, — скверна несотворенных коварна.

— Но в нем нет ни грана скверны… — тихие и ненужные слова. Таеллан покачал головой и аккуратно прикрыл за собой дверь. В провожатых он не нуждался — чужой разум, окруженный тягучей болезненной пульсацией, он ощущал и через десяток стен и тяжелые потолочные балки.

— Открывайте, — запереть полубезумного хозяина в его же комнатах было несомненно хорошей идеей. Но вот открывать их не хотелось никому.

— Вы… уверены? Сестра Лае…

— Я говорил с Сестрой Лае. Открывайте, — там, за дверью поднималась удушливая волна чужих эмоций — буря, которая вот-вот должна была найти выход. — И отойдите на всякий случай подальше.

Слуга откровенно вздрогнул, а потом, поколебавшись, протянул Таеллану ключ. Второй Иерарх надменно скривился. Тихо щелкнул замок, и он распахнул тяжелую дверь. Вся ее внутренняя поверхность была покрыта тонкими трещинками и щербинками, и Таеллан не представлял, какими тонкими и острыми должны были быть лезвия, это сотворившие — тем, что выходили из-под человеческих рук, такое не под силу. Вокруг царила тишина, казавшаяся неестественной на фоне перевернутой мебели и иссеченных все теми же лезвиями картин. Таеллан медленно переходил из комнаты в комнату, и везде заставал одно и тоже, пока не дошел до задней, лишенной окон комнаты. Кажется, раньше здесь была гардеробная, впрочем, в кусках ткани и обломках шкафов понять это толком не удавалось.

Гассат сидел у стены: без камзола, в одной лишь запятнанной чем-то бурым рубахе, которая выглядела так, будто побывала в когтях у тигра, он казался мертвым в своей неподвижности. Но Таеллан отчетливо различал биение жизни: горькое, отчаянно-обреченное, жаркое в своей бешеной агонии. Он шагнул вперед, случайно задел что-то, и резкий дребезжащий звук стекла тут же заставал Гассата вздрогнуть: он открыл глаза, и Таеллан замер, вглядываясь и пытаясь отыскать в черноте зрачков, заполнивших собой всю радужку, хоть частичку разума.

— Кто здесь? — Гассат сорвал горло, и голос его звучал сипло и неприветливо. Таеллан чувствовал, как воздух вокруг будто стал тверже и острее, а на самой грани слышимости раздался тонкий воющий звук.

— Я, это всего лишь я, — Таеллан заговорил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче и успокаивающей. Он не остановился, но шаги его сделались медленнее и осторожнее, будто приближался к дикому зверю.

— Не подходи! — мысли Гассата ощущались все той же багряно-черной пеленой, сквозь которую не пробивалось и луча света. Вслед за голосом взвинтился воздух, отдаваясь в зубах противной вибрацией, и Таеллан едва успел прикрыть рукавами лицо. Пальцам разом стало горячо и сыро, а вслед за этим запоздало пришла боль. Таеллан нарочито медленно расправил повисшую некрасивыми лохмами ткань и снова шагнул вперед.

— Спокойнее, друг мой, спокойнее. Боюсь, разговаривать на столь дальнем расстоянии у нас не получится, — вместе с голосом вперед тянулись нити: ярко-синие, они скользили, оплетали чужие виски, успокаивали и холодили. Таеллан говорил что-то еще, но не слушал даже собственный голос, сосредоточившись лишь на интонациях и мерном скольжении нитей.

— Нет! — резкий всполох, разом смявший все нити, ударил, заставив отшатнуться, но Таеллан только упрямо сжал губы и качнулся вперед. Ему остался последний шаг.

— Нет! — Гассат ударил снова: пронзительно-острая его сила металась вокруг, беспощадно ранила, путалась в тяжелых одеяниях и снова безжалостно атаковала, он мотал головой, вжимаясь плечами в стену, не замечая, как деревянные панели снова и снова обзаводятся рубцами.

— Тише, Лую, тише, — Таеллан обхватил руками голову Гассата, с нестарческой силой разворачивая к себе и заставляя посмотреть в глаза, — успокойся. Больше нечего бояться. Никто не коснется тебя.

Нити давно превратились в ленты, развернулись тягучими течениями, обнимая, растворяя и успокаивая. Их становилось все больше, и звуки вокруг смолкали, пока не осталось ничего, кроме голоса Таеллана и мерного тягучего звука, с которым кровь, пропитавшая насквозь дорогие одежды, капала на паркет.

— Вы? Вы здесь? Я вижу? Я… — Гассат смотрел, и сквозь серо-багровую пелену Таеллан наконец различал его самого: еще не человека, лишь бледную тень того, что видел и чувствовал два года назад. — Не может… не может быть. Где я? — Гассат резко дернулся, хватаясь за удерживающие его голову руки, пальцы его беспорядочно скользили по кровавым разводам, натыкались на царапины, сжимались так, что наверняка оставляли синяки, и, бессильные, соскальзывали вниз.

— Ты дома. В Ларне. Ты помнишь, как приехал сюда? — Таеллан с трудом удерживался, чтобы болезненно не морщиться, но чтобы сохранить чужой разум хоть в относительном покое, он и сам должен быть спокоен. Достаточно спокоен, чтобы узнать все необходимое, а заодно вывести Гассата из этой кошмарной пелены.

— Ларн. Ларн. Меня не должно быть здесь! — Гассат захрипел, выгибаясь в его руках, с неожиданной силой вырываясь из хватки. — Нет. Не так, — он вдруг обмяк, хотя Таеллан уже успел подумать, что не удержит его. — Я должен ехать до-о-мой. Домой. Там я буду в безопасности?

— Со мной ты в безопасности. Не думай, — начавшая рассеиваться было пелена вспыхнула снова, будто получила откуда-то новую пищу. — Тебе не должно быть страшно. Разве рядом со мной есть чего опасаться?

— Все опасны, — Гассат вдруг улыбнулся: уголок губ пополз вверх, обнажая зубы до самых десен, — везде опасно. Но я под защитой, правда? Он… он хранит меня, да? — он протянул руку, ту, что до этого момента держал за спиной, раскрыл ладонь, и Таеллан увидел лежащее на ней солнце Тана: металл уже потускнел, а сейчас его покрывала шелуха засохшей крови, один из лучей был погнут, и Второй Иерарх Тан безошибочно узнал украшение — то самое, что он когда-то отдал Гассату в залог заключенного между ними соглашения.

— Всегда под защитой. Тихо.

Пелена отступала, нити скользнули под нее, стремясь отыскать источник, очистить и успокоить, вернуть обратно вспугнутый чем-то разум. Нити рухнули в пустоту: за пеленой ничего не было. Ничего, кроме жалких ошметков того, что когда-то было человеческим разумом и личностью. Осколки кружились в пустоте, сталкивались друг с другом, разлетались, вспыхивали и растворялись на глазах. Таеллан замер, не в силах осознать то, что показывал ему собственный дар.

— Ложь! Все ложь! — Гассат резко сбросил с себя его руки, воздух вокруг снова затвердел и рванулся во все стороны холодными острыми лезвиями, Таеллана отбросило в сторону, и он неловко рухнул на какую-то груду тряпья. Совсем рядом выл Гассат: раскачивался на одном месте, крепко обхватив голову руками, и глухо, надсадно выл на одной ноте.

— Да, ложь. Я вспомнил, — вой оборвался так же резко, как начался. Гассат выпрямился, поднимаясь на колени, а руки его бессильно повисли вдоль тела, он говорил, неестественно запрокинув голову назад, а голос звучал так ровно и спокойно, будто это был обычный отчет после выполненного задания. — Корабли Энрах везут одну только ложь.

— Корабли Энрах? — Таеллан с трудом сел, но услышанное занимало его намного больше, чем собственное тело.

— Но это тайна, — Гассат словно и не слышал его, — большая тайна. И каждый, кто прикоснется к ней — умрет. Но я не умру, правда? — он повернулся и посмотрел прямо на Таеллана. Детское выражение смутной надежды на этом лице смотрелось особенно неуместно.

— Нет. Конечно же нет, — Таеллан протянул руку, — иди сюда. Я помогу тебе.

— Правда? — Гассат замер, а потом, спотыкаясь, подполз ближе к нему.

— Иди сюда, — синее вновь метнулось вперед, на этот раз щедро мешаясь с зеленым. Гассата повело, он почти рухнул рядом, позволяя вновь прикоснуться к себе.

— Холодное. Как озерная вода по утру, — тихо, почти сонно пробормотал он.

— Спи. Ночь эта изрядно затянулась, — пальцы Таеллана едва ощутимо касались темных волос, стирали с лица дорожки крови и слез, — но рассвет когда-нибудь наступит для всех нас.

Яркие осколки кружились в темноте. Бесформенные и беспорядочные, они гасли один за другим, напоследок вспыхивая синеватым светом.

Иногда милосердие оказывается единственным выходом. Свеча рядом тихо зашипела и погасла. Таеллан вздрогнул, осознавая, что все это время просто смотрел на собственные руки: старость оставила на них достаточно печатей, но шрамы оставались только в его собственной памяти. Второй Иерарх зажег свечу заново и открыл ящик, убирая в него бумаги. Взгляд его упал на выкатившуюся из дальнего угла записку, скатанную в тугую трубку. Он медленно развернул ее, провел пальцами, не столько считывая — ощущая прорезавшие тонкую бумагу знаки. Резкие и стремительные, будто удар рапиры. Не ждать.

Слишком много воспоминаний для одного вечера. Таеллан осторожно свернул записку и переложил ее в маленький ящик, к тусклому десятилучевому солнцу с погнутым лучом. За свою кровь Фаах тогда взяли с Островов полную виру. А сейчас о своем праве он позаботится сам.

* * *

Эше Илаю Лирриан никогда не жаловался на сон, но в последние дни он был тревожен — смутные тени на самой границе сознания, чужие голоса… Разум играл с ним странные шутки. Но Лирриан успокаивал себя тем, что все это закончится уже совсем скоро — все уже подготовлено и достаточно будет одного мгновения, чтобы возведенная до предела стрела сорвалась и нашла свою цель. А пока… Лирриан перевернулся на другой бок и замер — в свете ночника он явственно видел у своей кровати чужую тень. Он протянул вперед враз одеревеневшую руку, дернул шнур лампы, отчего свет вспыхнул ярче, заметался, отражаясь в золотых солнцах, украшавших шпильки в чужой прическе.

— Не спится, господин Третий? — Таеллан сидел на самом краю, небрежно опираясь локтем на изголовье. Лирриан попытался вскочить, но стоило ему немного приподняться, как чужая рука вдавила его в подушки, да так, будто каменную плиту сверху положили. Целую минуту все мысли Лирриана были заняты исключительно тем, как сделать следующий вдох.

— Знаете, а я ведь подозревал вас уже давно, — голос Таеллана не сразу достиг слуха Лирриана, а смысл слов проникал в разум и того дольше. Подозревал? В чем? Лирриан вновь дернулся, открыл рот, собираясь что-то сказать, но только издал приглушенный сип. От кончиков пальцев по всему телу медленно расползался леденящий ужас.

— Правда, вы никогда не казались мне ключевой фигурой в этой партии, чтобы ни говорил по этому поводу старший иерарх Саммест. — Таеллан словно и не замечал ничего: говорил медленно и размеренно, будто размышлял вслух. — Все-таки Тан поразительно щедр к Фаах, — он беззвучно рассмеялся, а потом замолчал, пристально глядя прямо в глаза Лирриану. В неверном свете ламп ему мерещились в них синеватые отсветы.

— Но первую зацепку дал мне Гассат: корабли Энрах — вот что он сказал мне, — Лирриану показалось, что в этих словах намного больше чувства, чем во всех, сказанных ранее: будто он смотрел сквозь корабельное окно на бушующее море, но не слышал ни звука. — Я знал, где искать, но чтобы найти… Тут нужен был человек незаурядный, совершенно особенный человек. И вы, Лирриан, сами того не подозревая, дали его мне, — голос Таеллана смягчился, он вновь будто рассуждал за чашкой чая. Только вот сколько бы Лирриан ни пытался — его тело по-прежнему не повиновалось ему.

— Ваша жажда наживы… — Второй иерарх покачал головой и вздохнул. — Не спорю, комбинация с гранд-рыцарем была хороша, но именно она привела Самместа ко мне. А он… он отыскал все и даже чуточку больше, чем я мог предположить. И тут вы снова оказались под моим подозрением, — Лирриан замер, ощущая, как по спине градом катится липкий холодный пот, а сердце надсадно стучит где-то под подбородком. Саммест?! Саммест — человек Таеллана? Он был уверен, что, выведя из игры Гассата, оставил старика без его любимых фигур, а сам по себе Таеллан мало на что годился. Но разве Саммест не метил на его кресло? Лирриан захрипел, пытаясь выдавить из себя хоть что-нибудь, но вновь не преуспел. Все, что он мог, — слушать и искать выход. Лазейку в чужом благословении.

— Но ваши действия в переназначении посла… Я ждал, что вы не позволите отправить в Империю мальчишку Энраха, не позволите отколоть от коалиции Далливана-старшего. Но вы не сделали ничего, и я решил, что ошибся. Что Самместа подвела личная неприязнь к вам. Но все было не так, верно? — Таеллан наклонился ниже, рассматривая его лицо. Лирриан не видел в нем ничего, кроме исследовательского любопытства. — Это Далливан стал вырываться из вашей хватки, а вы нашими руками заполучили еще один рычаг давления на него. Баш на баш, да? Вы отдали нам Самместа, а мы вложили в ваши руки Далливана. И где-то здесь ваша схема дала осечку, — Таеллан резко отстранился, возвращаясь в исходное положение. Теперь его голос и вовсе утратил всяческие краски:

— Все, Лирриан, все: совсем скоро в моих руках будут все ваши люди. Я вырву эту заразу с корнем, не сомневайтесь.

Мысли Лирриана судорожно метались в голове: он не думал ни о планах, ни о сокрушительном провале, который, если верить Таеллану, ждал его в ближайшем будущем, все его мысли, все его существо было сейчас сосредоточено на одном — как вырваться из чужой хватки, вывернуться, ускользнуть, а там… там он сможет достаточно.

— Но вас ведь намного больше заботит ваша собственная судьба? — Таеллан будто прочитал его мысли. Лирриан вскинул голову, с потаенной радостью ощущая, что она уже может двигаться. Поговори еще немного, давай же.

— Пожалуй, Пятый охотно сжег бы вас на площади лично, но мы не можем так ронять престиж Канцелярии, — в голосе Таеллана звучало отчетливое сожаление. Лирриан медленно выдохнул, расслабляя напряженные плечи — все это только слова, у них нет ничего достаточно весомого против него. А даже если и есть — никто не осмелится вслух сказать, что Третий Иерарх Тан — шпион несотворенных, что скверна проникла в самое сердце Дворца Иерархов, Тан не отвернулся и не лишил благословения того, кто отвернулся от него. Все они слишком крепко связаны одной веревкой, чтобы так легко расстаться хотя бы с один ее звеном.

— И все же вы перешли черту, Лирриан. Я, знаете ли, не люблю терять своих людей, — Таеллан вновь коснулся его. Узкая ладонь, холод которой ощущался даже сквозь ночные одежды, опустилась точно напротив сердца. Лирриан дернулся, но странное онемение вновь охватило все его тело: он чувствовал только прикосновение чужой руки, в которой холод сменился жаром, его обожгло изнутри, будто кто-то вбивал раскаленное клеймо, а жар пополз ниже, охватывая солнечное сплетение, взорвался, расползаясь по жилам, накрыл и поглотил, пока не стер все другие чувства. Лирриан не знал, сколько это продолжалось, не помнил, когда это началось, не слышал — кричит или нет, да и не чувствовал — есть ли у него еще горло. В маленьком мире, которым вмещал его всего, остался только непрекращающийся жар.

* * *

Ветер неторопливо кружил тяжелые влажные снежинки. Они оседали на флагах, приспущенных в знак траура — о смерти Третьего Иерарха Тан объявили только вчера, и положенный обычаем траур еще не закончился. Саммест отстраненно размышлял о том, кого изберут следующим: по Канцелярии ходили упорные слухи, что им может оказаться кто-то из южан — Энр наконец добился своего, но он сомневался, что Первый Иерарх пойдет на такую уступку. Разве что если Энрахи откажутся от монополии на имперскую торговлю, а для этого надо быть форменными безумцами. Впрочем, им вполне могли сделать предложение, от которого трудно отказаться, а собственный иерарх среди Высших — неплохой утешительный приз.

Саммест скривил губы и медленно опустил руку вниз — она то и дело тянулась к обнаженному горлу — отсутствие привычного знака Тана у ворота неприятно холодило кожу. Бывший посол, бывший иерарх — в последнее время это слово сопровождало его почти постоянно. На избранном пути оказалось слишком много закрытых дверей. Но разве посмел бы он хоть раз выбрать иначе? Даже если бы представилась возможность… даже если знать наверняка все исходы…

Сквозь витражное стекло зимнее солнце казалось совсем тусклым, таким, что можно безбоязненно смотреть прямо в глаза Тана, когда его край скроется за дворцовыми крышами — Самместу останется только в последний раз выбрать собственную судьбу. Время, отведенное Первым Иерархом на раздумья, практически истекло.

Личной беседы с Первым Иерархом Тан Фаах Аю Саммест не удостаивался ни разу, даже в минуты наивысшего своего триумфа, сейчас же она и вовсе выглядела неуместной и настораживающей. Нити молчали, рождая тревожное предчувствие того, что Первый и сам пока не знает, о чем собрался разговаривать с ним.

— Вы доставили нам редкостное зрелище, Саммест, — Первый сидел в глубоком кресле, вытянув ноги на низкую скамеечку, а лицо его пряталось глубоко в тенях капюшона. — В наше время мало кто рискнет пройти Восьмью шагами Тана. Впрочем, во все времена таких находилось… немного. У вас есть славный повод для гордости.

— Мне показалось, что у Канцелярии другое мнение на этот счет, — сесть ему не предложили, а стоять на ковре, как провинившийся семинарист, Саммест не любил никогда.

— Вас это уязвило? — понять, куда направлен взгляд Первого было невозможно, но Самместу упорно казалось, что он его чувствует. Точно там, где последние двадцать шесть лет красовалось золотое солнце.

— Мир временами кажется ужасно несправедливым к нам, — продолжил Первый, так и не дождавшись ответа. Самместу подумалось, что если он пытался придать голосу мягкость, то попытка провалилась с фатальным треском. — Но на самом деле Тан дает каждому не более того, что он заслуживает. А если мы не внимаем его урокам, то с каждым разом они делаются все более жесткими. Сколько из них пропустили вы, прежде чем оказаться здесь?

Перебивать Первого Иерарха не следовало, как и спорить с ним. Не в положении Самместа так точно, потому оставалось лишь слушать — и слушать внимательно, прилагая все усилия, чтобы ни одна мысль не потревожила спокойную гладь разума.

— Впрочем, полагаю, что философствования, как и демагогия, вам не по вкусу. Все же вы человек действия, Саммест. И позвал я вас не для философии, а для того, чтобы понять, куда эти действия следует направить.

— Я слушаю вас, — линии за уголком глаза наконец вспыхнули, подсказывая, что какое-то решение Первый успел принять, но были столь размыты и непрочны, что оставляли достаточно простора для маневра.

— Начнем с простого. Думаю, вы понимаете, что ваше присутствие в столице сейчас — нежелательно, да и весьма опасно. В первую очередь опасно для вас. Разбирательство закончено, сегодня вы покинете Дворец Иерархов, а за его пределами защита Канцелярии над вами исчезнет. Пятый Иерарх не всегда будет оказываться у вас под рукой.

Удивленным прозвучавшими словами Саммест себя не чувствовал — желание Канцелярии убрать его с глаз долой было вполне закономерным и отчасти оправданным — не стоило лишний раз дразнить и юг, и дворянство. Вот только куда ему следует отправиться, Саммест представлял себе весьма смутно — будь за ним Четвертая Канцелярия, можно было не сомневаться, что у Теллава отыщется обделенный до поры вниманием уголок где-то далеко от столичных глаз, теперь же… Единственной возможной дорогой виделся вассалитет Фаах. Саммест на мгновение представил свое возвращение — как наяву увидел меланхолично пожимающего плечами отца с его вечным «я это предвидел», язвительную улыбку матери, но все затмил вспыхнувший холодом взгляд Дае. Одна из нитей отчетливо окрасилась алым — возвращение домой могло обернуться весьма опасным делом.

— Я никогда не рассчитывал на столь… явную поддержку Военной Канцелярии, — мысль о необходимости прятаться за чьей-то спиной, а особенно думать, что его жизнь является лишь следствием удачно легшей на чьи-то плечи мантии Высшего Иерарха, была особенно невыносимой. Впрочем, Саммест вполне отдавал себе отчет, что вернувшись из Империи, так и не отучился играть первой скрипкой, даже если его сослали в задний ряд за длительное отсутствие.

— Это похвально, — Первый небрежно кивнул — капюшон чуть шевельнулся и этим единственным выдал, что перед Самместом находится все-таки живой человек, а не с искусством выполненная подделка. Нити снова вспыхнули ярче, потом потускнели и практически исчезли. Первый молчал, а тишина вокруг него казалась настолько полной и абсолютной, что Саммест невольно вздрогнул, когда откуда-то из-за стен дворца до них донесся бой часов.

— Но я считаю, что просто отослать вас будет неразумным. Да и вы совсем не похожи на человека, который посвятит свой досуг выращиванию роз, — Первый встрепенулся и продолжил, невольно частя слова, как только что проснувшийся человек. — Второй Иерарх со мной в этом согласился. Правда, он считает, что идеальным для вас было бы продолжить службу в Империи.

— Моя матушка находит розы весьма… занимательными, — Саммест надеялся, что его голос не выдал и тени того неприятного холода, что сковал его при мысли о возвращении про багровое небо Империи. «Не возвращайтесь, или лунный свет окончательно погасит солнце», — чужой голос снова звучал в ушах шорохом мотыльков в жилах.

— При таком раскладе охотно верю, что и вы сможете разделить ее увлечение. Но я считаю это весьма расточительным, — Первый вновь замолчал, присутствие его практически не ощущалось, только перед глазами Самместа таяла тревожная серебристо-рыжая нить.

— Да, свет иногда оказывается слишком ярок, — Первый говорил так, будто отвечал на собственные мысли или вел диалог, половину которого Саммест чудовищно прослушал, — но и из тени нам есть, что сказать солнцу. Вы задумывались об этом, Саммест? О тех, кто смотрит на солнце в тенях.

— Что вы хотите этим сказать? — нити вырисовывали исход. Чертили алые полосы на сиреневом поле, вновь предлагая вероятность — ту самую, что вечно преследовала его, маячила за самым уголком глаза и никогда не отпускала надолго.

— То, что вы услышали, Саммест, и ни словом больше. Я знаю, что Таеллан предлагал вам службу у него, и знаю, что вы ответили ему отказом. Полагаю, что у вас есть основания отказать и мне. Но подумайте вот о чем — мне осталось не так уж много времени, и слишком много того, что я должен за него успеть. Успею или нет — неважно, остальное достанется тому, кто придет вслед за мной. А выстоит он или нет — будет зависеть и от вас. От того, осмелитесь ли вы стать рядом, или ваши амбиции вновь окажутся сильней. Но если все выйдет так, как вижу я, то над Иерархией наконец-то взойдет солнце, на котором не будет пятен.

Последний закатный луч коснулся витражей, вспыхнул отражением цветных стекол на сером мраморе полов. Саммест шел вдоль него, истончавшегося с каждым шагом, растворяющимся в полумраке коридоров, но темнота никогда не была для него настоящей помехой. В комнате, где они разговаривали с Первым Иерархом, не было никого, только на низком столике у камина лежало десятилучевое солнце Тана. Саммест помедлил мгновение, прежде чем взял его и приколол с внутренней стороны камзола.

Месяц Айз, 388 г. П.Р., Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

Серый камень безмолвен. Ни царапин, ни даже следа крови, щедро оросившей его всего несколько малых циклов назад. Победы и поражения — он привычно вобрал в себя все, оставшись лишь глухой пустотой, не стоящей ни внимания, ни равнодушного взгляда. И все же для Исилара Альяд арена неизменно оставалась неумолимо притягательной, как пустое расчерченное клетками поле — открывала целый веер возможностей, звала отголосками силуэтов на призраках камней. Мир мог вращаться иначе. Каким бы он стал, если бы на серых камнях бесконечность северной пустоши столкнулась с разрывающими небо когтями Айз’к Со? У него не было возможности узнать. Исилар не оборачивался — чувствовал за плечом мерное натяжение нитей и казавшееся равнодушным ожидание.

Застывшая ярость Эшсар. О ней помнили всегда — не вспоминали, но держали за самым уголком разума, наравне с песчаными бурями Ато или раскаленным воздухом К’шар. Помнили — и забывали о неспешном движении песчинок, скольжении змеиных колец, оплетающих тело с неумолимостью зыбучих песков. Истинная сила Эшсар в бесконечном терпении и неизбежности. Пусть способных ее явить уже давно не рождалось под светом лун. Так думали.

Края черных одежд терялись в тенях. Сливались с отражением стен и растворялись в них. Его безмолвный страж и вечный наблюдатель. Фейрадхаан. Существо, лишенное и крупицы собственной силы. Вечно безымянная и безоружная, сжавшая змеиными кольцами так, что даже вечные петли дорог накинулись удавкой на шею. Исилару хватило бы и тени собственной силы — стереть без следа чернильное пятно в зыбкости стен. Сила поднималась, вращалась неторопливыми кольцами злых снежинок, взламывала серый камень и стирала росчерки клеток с плит, рвалась вперед — и лишь опадала в пустоту. Тень — это только тень, она растворится, чтобы соткаться вновь. Нити уже стянуты, им нет дела до хватки чьих-то рук. На серых камнях бы действовали иные правила.

— Он проиграл бы там, — пустые слова. Нет смысла гадать о несбывшемся, но есть нечто особенное в том, чтобы лить горечь на призраки ран.

— Нет, — звучание голоса кажется ответом самих камней — столько в нем равнодушной уверенности.

— Тогда почему? — мир трескался и ломался за спиной, сыпалось вниз стекло галерей, оборачиваясь песчинками и злым ветром, оплывали стальные конструкции, застывая в новой искаженной плоскости. И только тени по-прежнему стояли на своих местах.

Безмолвие смеялось над ним шорохом стеклянной пыли. В конце концов, Исилар знал ответ лучше, чем кто-либо другой. Вырванная силой клятва не равна принесенной добровольно. Разорвавший узы с короной Север сам должен был восстановить их. Признать избранный путь бессмысленным. Стоит ли гордость трех линий крови? Совсем недавно он решил, что нет. Дороги должны вести куда-то, нет смысла в бесконечном кольце. Но все же этих дорог будет больше одной.

— Вы восстановите все линии крови севера, и Глассиар — первой из них.

— Не думай, что я не смогу сдержать слово.

* * *

Чернота затягивала. Холодная, она не отражала ровным счетом ничего, только словно стремилась втянуть и запечатать себя все вокруг. Каммэ протянул руку и провел когтем наруча по гладкой поверхности, раздался тихий скрип, но на черноте не появилось и царапинки. Неудивительно. Но пытался ли кто-нибудь до него проверить прочность печатей на туннелях под столицей таким образом? Он коснулся запястья, проверяя пазы для накопителей — пустовали все, кроме одного, еще поблескивающего черно-белой маркировкой Глассиар. А если?

— Дороги здесь не проложить и сквозь пустоту.

Каммэ не ощущал ничьего присутствия — ни единого дуновения энергии, на которое всегда так чутко отзывалась его кровь. Но слова звучали, резали гулкую тишину старых туннелей и не оставляли сомнений в своей реальности. Достаточно веская причина, чтобы развернуться со всей отпущенной природой скоростью.

— Л”иэт’тэа’та’э Фэл”ч, — голос щелкнул, выставляя точку. Будто захлопнувшаяся пасть мухоловки.

В руках имперской Тени не было оружия — они были скрещены на груди. Странный жест, из которого невозможно ни атаковать, ни защищаться, и который Каммэ периодически видел у людей, хотя смысла так и не понял. Демонстрация намерений? Мелочь, не имеющая значения, по сравнению с тем, что в шаге от него стояло существо, которого не было — так говорила кровь, так шептали все чувства, но глаза видели, а воздух дрожал от сказанных слов.

— Не припоминаю этого имени, — Каммэ напоследок еще раз огладил накопитель — свой шанс на прыжок и небольшую отсрочку — и отвел руку в сторону. Недостаточно, чтобы счесть жест безопасным, но чуточку дальше, чем необходимо для немедленной атаки.

— Люди назвали это Зимним набегом. Слишком долго и слишком далеко, чтобы Фэльч что-то заподозрили. И недостаточно ценно, чтобы проверять. Но они вспомнят.

В этом Каммэ не сомневался — не после того, как он заставил Эшсар славно побегать за собой по подземным уровням. Теневая ловушка и два шага пустоты — более чем достаточно, чтобы у всех Фэльч прочистилась память. Но главное — Источник. Он не касался связи пятьдесят оборотов, а теперь она ожила снова. Кровь уже позвала кровь, но пока его воли хватало, чтобы ответить молчанием. Не нужно было касаться печати.

— Уже поздно тревожить старую память, — говорить с Тенью — все равно что бросать камни в подземный провал — они исчезают, и не слышно ни звука удара, ни эха. Невозможно предугадать следующий ход. Но если увидеть рисунок целиком? Мерцающие клетки и тонко стягивающиеся нити, шаги по самой кромке доски. Тень, впервые спустя обороты покинувшая надежные стены дворца. Что же изменилось в воздухе столицы, какая фигура скользнула достаточно далеко?

— Кровь всегда ценнее чьего-то покоя. Ты знаешь. И так действуешь. Но путь можно сократить.

Звенья цепи тянулись одно за другим, складывались в толстый золотистый шнур, украшающий прическу Тени — символ личной победы. Их было много, тонких косиц, теряющихся в высоком хвосте, пусть Тень и не ступала никогда на арену, но, верно, свои победы она считала иначе. Много, но недавняя — только одна.

Мухоловка захлопнулась. Случайностей больше не было — только выверенный до последнего шага путь, который закончился в точности там, где должен. Где начался две сотни оборотов назад. Здесь было все — голос севера, что почти умолк, но который заставили зазвучать снова, волной метелей пройти от Чи до самого П”етта, безумная надежда, оплаченная полной ценой, и даже так вовремя отыскавшийся кончик старой тропы. Путь клинка проложили задолго до его взмаха.

— Мы оба не учли Эшсар?

Тень не могла знать всего, и о самом Каммэ — точно не больше прочих, но Эшсар заставили всех раскрыть слишком много карт. Иначе у этих стен стоял бы кто-то другой.

— Они не внесли слишком много смуты. Ты выполнишь свои клятвы, а я свои.

Тень ждала, и Каммэ как никогда остро чувствовал сжимающиеся границы вокруг — ход у его фигуры оставался только один. Делай что хочешь, Л’тэ’а.

— Я не давал обещаний, — он отступил на шаг — перетек из одной позиции в другую, почти слившись с ледяной чернотой стены. Еще мгновение — и пустота вокруг станет абсолютной.

— Но ты собираешься их выполнить, — Тень не шелохнулась. Каммэ все больше думал о том, что видит лишь глазами. У перекрытого прохода не было никого, кроме него самого и шороха слов. — Иначе манш’рин Фэльч не остался бы в столице. Это стоит больше, чем пара накопителей.

— Не вижу разницы, — шепот в голове будто приблизился, превращаясь из тихого скольжения цепи по горлу в железные крючья, впивающиеся в его. Он надеялся, что от Фэльч его отделяет значительно больше, чем дворцовые стены. — Твой северянин выпьет меня до донышка.

— Всегда можно обойтись без лишних подробностей. С него хватит и печати.

Все-таки печать. Ах, Ас’сэен, ты предсказуем для всех, способных видеть дальше кончиков пальцев.

— И никто больше не вспомнит о Л”иэт’тэа’та’э Фэл”ч? — вероятность этого казалась ускользающе малой, но все же он сохранил бы это знание при себе — никогда не узнаешь заранее, какая фигура пригодится на доске. Возможно, ему хватит и отсрочки.

— Погребальные костры Зимнего набега уже отгорели до пепла, кто будет рыться в нем слишком усердно.

Чтобы уничтожить Глассиар, существовали и более простые способы. Сложности всегда сопровождали исключительно созидание. Кровь Глассиар будет жить.

Каммэ сжал лезвие косы, ощущая, как расползается на ладони кожа, оживают рубцы старых шрамов, вновь наполняясь тяжелой горячей кровью. На этот раз в ней не было сосущей пустоты, только искристая чернота и дрожь от предвкушения бесконечного падения. Капли крови поднимались вверх, кружились, постепенно складываясь и обретая форму. Тонкая взвесь, застывающая в воздухе кристаллом гербовых узоров. Глассиар. Сущность, обращенная кровью, вся мощь далеких каверн и бесконечно раскалывающихся ступеней. Узор вспыхнул еще раз, изменяясь и застывая, а кристалл мягко опустился в подставленный Тенью футляр.

— Восточные ворота, — Тень легко склонила голову, шаг — и тишина вокруг легко опустилась на плечи. Все-таки не иллюзия.

Каммэ провел пальцами по ладони, приказывая крови остановиться, и заново перебинтовал руки: новые шрамы ложились поверх старых, их рисунок уже многие годы казался неизменным. Голодная пустота внутри никогда не ощущалась с такой неизбежной четкостью.

Было ли это тем, о чем ты думал, Л’ла’ар’ассан’сэен Глассиар? Надежда, стоящая мира. Каммэ тряхнул головой и одернул рукав. Дела кланов — слишком сложно для того, кто звался просто Литте Каммэ. Ему стоило подумать о том, как держаться подальше от Восточных ворот. Сэйе Далливану придется потерпеть его присутствие еще немного.

* * *

Холодно. Никогда раньше Далливан не осознавал смысл этого слова настолько четко и полно. Он запрокинул голову, разглядывая темно-багровое небо — как почти всегда в Империи — ясное и четкое, без единого следа облаков. На той же широте в Иерархии сейчас, наверное, шел снег, здесь же лишь красноватая земля вновь пошла трещинами, только на этот раз их оставил мороз, а не иссушающий зной. Далливан толкнул носком сапога мелкий камушек и внезапно решил для себя: даже если бы Черные Башни пали, это не принесло победы. Ни один человек не сможет жить под лунами, а уж добывать в таких землях железо и камни… Но скоро весна — а с ней, быть может, новый поход. Очередное бессмысленное сражение.

Далливан тревожно нахмурился и ожесточенно потер виски, будто пытался изгнать поселившиеся в голове мысли. Он ничего не мог с этим поделать, но каждый миг мир словно выцветал перед глазами, терял краски и оттенки, вначале — медленно и незаметно, потом все быстрее и быстрее, и Далливану все чаще казалось, что он просто тонет в багровых имперских сумерках, лишь изредка вырываясь на поверхность, чтобы глотнуть горького болезненного воздуха. Когти Империи оставляют след в душе каждого — стоит только коснуться. Хватит ли его сил, чтобы удержаться на самом краю? До бала оставалось совсем немного.

Возвращаться в посольство не хотелось, но оставаться на улицах дольше необходимого — отвратительная идея. За толстыми стенами холода было не меньше — пламя каминов казалось ледяным. Далливан медленно сбросил тяжелый плащ на руки молчаливому слуге — в который раз он удивился живучести этого человека в здешних стенах: казалось, тот вовсе не замечал стылого дыхания Империи. Было ли это какое-то особое благословение? Погруженный в свои мысли, он прошел в кабинет, привычным движением повернул ключ в замке, запирая дверь изнутри, и вздрогнул, привлеченный стуком рамы — окно было открыто, а остатки засова валялись на подоконнике.

— Я вижу, вам понравилось мое гостеприимство, — Далливан зажег светильники — все до единого, озарив кабинет ярким и непривычным в этих местах светом. Но он разогнал полумрак, на время возвращая ощущение цвета и тепла.

— Вы намекаете, что мне не стоит им больше пользоваться? — голос Каммэ донесся откуда-то снизу. Далливан преувеличенно внимательно посмотрел на ноги в шнурованных сапогах, возвышающиеся над спинкой кресла, а потом наклонился, вместе со своим гостем изучая нижнюю поверхность стола.

— Нашли что-нибудь любопытное? — за время их общего затворничества Далливан успел увериться, что насчет сидения в креслах у дейм существует какая-то особая традиция — он ни разу не видел, чтобы Каммэ воспользовался мебелью именно так, как полагалось, изобретая все новые и более причудливые способы. Вероятно, Император испытывал немалые страдания, сидя на троне самым простым образом из возможных.

— Я — нет, а вы — да. Что привело вас в такое замешательство? — Каммэ резко шевельнул рукой — длинный ноготь чиркнул по поверхности стола, проводя между ними вполне ощутимую черту. Далливан сообразил, что находится слишком близко, и отошел на выверенные три шага — расстояние, которое они, по молчаливому согласию, сочли наиболее удачным для разговоров. Впрочем, шаги он считал исключительно потому, что не хотел более ни о чем думать. Особенно о причинах своего замешательства.

— Я разговаривал с даэ Альтальэ, — медленно начал он.

— Это кого угодно приведет в замешательство, — голос Каммэ не изменился, но Далливану отчетливо показалось, что тот беззвучно смеется.

— Он говорил со мной, но… он не говорил с Иерархией. Так мне показалось, — Далливан не думал, что нуждается в советах, но чувствовал, что не должен упустить нечто важное за шелестом туманных слов. — Я говорю с кровью и по праву знания, — повторил он, надеясь, что не слишком перепутал.

Каммэ безмолвствовал, но скрывалось за этим ожидание продолжения или равнодушие… В любом случае, собственный голос внушал больше уверенности, чем тишина.

— Империя признает право Энрах, Эшсар не потребуют крови. Круг замкнут, — Далливан перевернул очередную фигурку на каминной полке и уставился на тусклое пламя. — Что все это может значить, господин Каммэ?

— Ничего особенного, — Каммэ обдумывал ответ достаточно долго, чтобы Далливан ощутил предательский холодок тревоги, который, впрочем, вернулся, стоило резиденту продолжить: — Кроме того, что Император признал руку Эшсар в гибели вашей крови и счел ответ… соразмерным.

— Я не понимаю, — посол нахмурился, с каким-то преувеличенным вниманием наблюдая, как хрупкий фарфор под его пальцами покрывается трещинами. Он задавал трону всего один вопрос, говоря от своего собственного имени. Неужели теперь прозвучал ответ? Но о какой соразмерности шла речь? Фарфор тихо хрупнул в руках, и Далливан едва успел отдернуть руку, прежде чем осколки впились в ладонь. Вся каминная полка вместо украшающих ее статуэток была устлана осколками. Это была последняя.

— Благословенные клинки, — напомнил Каммэ. — Голос-во-вне отозвал слово, обращенное к Иерархии, — он замолчал, а потом с едва слышным вздохом продолжил: — Никому не следует вмешиваться в дела крови.

Разъяснять очевидные с его точки зрения вещи Каммэ не любил. Далливану вообще казалось, что резидент трясется над каждым произнесенным словом, будто оно было отлито из чистого золота.

— Дела крови? Но… — Далливан снова потер переносицу, как будто это простое действие могло помочь разбегающимся во все стороны мыслям, — вы хотите сказать, что мой отец… проклятые клинки… это даэ Горциар, Глаза Императора? Но зачем Императору убивать моего отца?

Мысли вспугнутыми чайками проносились в голове, и собрать их во что-то понятное никак не получалось: каждое новое слово казалось Далливану еще более абсурдным, чем предыдущее.

— Нет, — Каммэ соизволил поднять голову и теперь пристроил подбородок на подлокотник. Смотреть на то, во что превратилась линия его плеч, глазам было откровенно больно. — Не Глаза Императора, а Горциар Эшсар. Он забрал вашу жизнь, вы оборвали его. Круг замкнут.

— Я его даже не видел! — Далливан замер, пытаясь осознать, как могло так получиться, что дейм сочли действия Ларсена его, Далливана, местью за совершенное в столице. Или сделали вид, что сочли?

— Вы дали силу клинкам — этого вполне достаточно. Пока под лунами есть гайтари, айтари нет нужды обнажать собственные мечи.

— Я не… — Далливан помотал головой: быть причисленным к одной из деймских каст он точно не желал. Особенно к айтари. Несражающиеся собственными клинками. — Впрочем, не важно, — Империя давала ему лазейку, возможность выскользнуть из почти сомкнувшейся ловушки, и глупо было не воспользоваться ей. Далливан старался не думать о том, почему дейм не захотели как следует воспользоваться всей этой историей. — Означает ли это, что мне следует отозвать ноту Иерархии?

— Кто знает, какой исход вы хотите видеть, — Каммэ равнодушно стек в исходное положение.

Далливан подумал, что объяснить все это Высшему Иерарху Диамману будет очень непросто, если только… На самом деле он не хотел ничего объяснять.

— Как думаете, Империя отведет корабли Южного флота? — посол не думал, что кто-то будет слишком пристально вглядываться в причины и следствия. Что делали дейм и почему — всегда оставалось загадкой, но, если корабли и впрямь отведут, он может сказать, что это было условием снятия ноты. Такой ответ должен удовлетворить Канцелярию, если Империя отзовет свою ноту.

— Это возможно. У Коэрве Эшсар в ближайшее время хватит других дел, — Каммэ тихо фыркнул. — Неужели вы научились играть по вашим правилам?

Далливан почувствовал, как против его воли щеки обжигает румянцем. На целое мгновение ему стало по-настоящему тепло.

* * *

Пространство сворачивалось за спиной, стекало с плеч серебристой тканью и сворачивалось темнотой подкладки. Всплеск, протянувшийся рябью с далеких южных островов и оборвавшийся невесомой пеной у кромки столичных стен. Его ждали.

— О’хаэ, Коэрве отвел корабли, — Кацат качнулся вперед, и низкий зубец под его ногами обернулся ровным камнем обзорной площадки. Зелень смешалась с чернотой. Город отзывался привычной дрожью, тянул множеством скользящих друг вокруг друга сегментов, каждый из которых в своем беспорядочном движении стремился к единому центру — высокому шпилю, пронизывающему дворец. Шпиль притягивал своей монолитной неподвижностью, и весь мир бешено вращался вокруг него, с каждым тактом падая в зияющую пустоту, восставая и вновь начиная бесконечное движение.

— Эшсар закрыли острова, — Кацат говорил, привычно ловя в отголосках чужой силы мысли, паутинки намерений и острые осколки сомнений — все, чему еще только суждено стать новой нитью ходов. Воле нет смысла ждать слов.

— У них будет достаточно времени, — Раэхнаарр не шевельнулся, только мозаика быстрее завертелась за уголком глаза, пересыпаясь тягучим стеклянным песком, в котором мелькали отчетливые медные и золотые вспышки. На доске серебряные клетки растворялись, а золотые корабли скрывались в туманной дымке. На их места из густых теней выдвигались узкие корветы с воронеными носами. Клубки эсшарских змей сменялись клыками и когтями под распахнутым оком Феримед.

— Чье имя мы услышим? — черно-белая мозаика растворялась и тонула в зеленых искрах, пряталась и вилась сквозь серебряные стяжки черных одеяний. Кацат тянулся сквозь спутанные коридоры дворца, едва касался их кончиками пальцев, примеривался и перебирал. Пространству вокруг него самую чуточку не хватало зыбкой призрачности. Крылья молчали. Движение замерло на долю такта, чтобы тут же взвиться, разойтись острой мозаичной волной, безуспешно ища отклик. Фейрадхаан.

— В городе, — зеленые искры быстрее замелькали вокруг, не позволяя мозаике слиться черным матовым зеркалом. — Если уж и в этих стенах хватает троп — ветра в них не удержать.

— Манш’рин Фэльч все еще здесь, — чернота колыхалась нетерпеливой дрожью, а пространство сминалось и рвалось вокруг, мерцая вспышками смутных картин городских улиц.

— Пусть попробует, — зелень равнодушно мазнула по острым кромкам, сковывая готовые разлететься в пыль сегменты. Пустота отступала, заполнялась едва ощутимым шелестом призрачных крыльев. Мозаика строилась привычным узором. Кацат чувствовал ее — пока пустота не смешалась с густым узором колких снежинок. Зеленые искры скользнули между ними, беззвучно разводя в стороны.

— Три Источника — не слишком ли для одного манш’рин? — снежинки царапали восприятие, вились за уголком глаза, не позволяя просто остановиться и отступить. Совсем рядом, за едва уловимой гранью пустоты полыхала буря. Пространство дрожало и сминалось, закручиваясь вихрями, они сталкивались и рассыпались черно-белым мозаичным узором. Не так быстро, как можно ожидать или счесть безопасным.

— Только пока линии крови не будут восстановлены, — зеленое и серое скользнуло вперед, легко оборачиваясь черно-белым узором, — не слишком большая цена.

Слово не прозвучало — легло на плечи молчаливым обещанием звезд в черных проклятых зеркалах. Сердце Денхерима будет биться.

Тяжелые свинцовые волны мерно бились о борт корабля. Очертания порта Эшс давно уже растворились в утреннем тумане, пропали и сопровождающие корабли — узкие и длинные, с низкой осадкой и треугольными парусами, совсем не похожие на высокобортные фрегаты юга, которые он видел в самом начале своего путешествия. Да и знаки на флагах были совсем другие — распахнутое око Феримед вместо змей Эшсар. Каммэ был прав — южный флот действительно вернулся в порты, и теперь волны Тихого моря рассекал флот восточный.

Прорвавшееся сквозь облака солнце отразилось от золоченого навершия мачты посольского корабля, засияло, бросая блики вокруг. Человек невольно отступил в тень, взгляд его вновь упал на зажатое в кулаке письмо. Он перечитал его уже сотню раз — как только получил, удивленно вглядываясь в знакомые символы, и еще множество раз, пока карета везла его на юг.

Энрах Таю Фэлларн. Ладонь, отводящая меч. Привыкнуть к новому имени никак не удавалось: оно ложилось на плечи тяжелым свинцовым грузом, пригибало к самой земле и царапало изнутри чужими смешками.

— Это что-то означает? — Каммэ на просвет разглядывает незнакомую ему вязь льяттского ташэ.

— Что-то вроде «отводящий мечи». Миротворец, — он смущенно пожимает плечами и отводит глаза.

— О. Полагаю, ваши Иерархи умеют видеть самую суть, — Каммэ беззвучно смеется, а он — уже не Далливан — слишком отчетливо видит солнце, отражающееся в серых глазах, видит такие чуждые, слишком длинные пальцы, переплетающиеся с его собственными, слышит собственный голос, признающий заключенную сделку: «Круг замкнут, Энрах нечего больше сказать Империи».

Его ладонь не отвела ни одного меча, но каждый раз находился тот, кто принял удар вместо него.

— Я ничего для этого не сделал, — Фэлларн почти с ненавистью смотрел на знаки, складывающиеся в слова благодарности.

«Вы проявили отличное хладнокровие и выдержку. Я рад, что горе не сломило вас. Надеюсь на продолжение вашей службы в моем ведомстве».

Никогда Высший Иерарх Диамман не писал ему настолько тепло. Фэлларн кривовато улыбнулся и спрятал письмо во внутренний карман. Он не задержится в столице и лишней минуты. Фэлларн еще не знал как — как он сможет вновь подняться по белым ступеням, спускающимся к самому морю, войти в опустевшие комнаты, занять место в отцовском кабинете, но он собирался попробовать. Интриги Иерархии не для него.

— И все-таки, — он уже собирал вещи под внимательным взглядом резидента. — Я спрашиваю не как голос Иерархии — я ведь уже молчу, я спрашиваю как Таю… И может быть, вы скажете мне? Все-таки я… — он поднял руку, которая — Фэлларн был уверен — до сих пор помнила обжигающее прикосновение чужих пальцев.

— Все ответы вам даст разве что Тень Императора, — Каммэ пожал плечами — жест, который он подцепил у самого Фэлларна. — Но это очень длинная история. Возможно, вам стоит спросить а’сэйе Самместа?

— Самместа? — Фэлларн удивленно обернулся, рассматривая Каммэ, на этот раз сидящего прямо на спинке кресла.

— О да, а’сэйе никогда не говорил мне всего, но он, несомненно, знал, что искать и отыскал достаточно. Больше, чем успел найти сэйе Гассат.

— Это как-то связано с поездкой к Черным Башням? — он немало поломал голову над этим странным путешествием, но так и не понял, зачем и кому оно могло понадобиться.

— Не знаю, но а’сэйе Саммест очень хотел побывать там именно весной. Кто знает, что он хотел увидеть со стен…

— Что… или кого? — Фэлларн тихо вздохнул и на мгновение прикрыл глаза: все это его уже не касалось.

Все осталось позади. Фэлларн подошел к самому носу корабля. Вдали он уже различал полосу берега, а воображение рисовало причалы и высокие башни торговой палаты порта. Внезапно корабль тряхнуло. Он обернулся — как раз, чтобы увидеть, как падает вниз золоченая мачта с белым посольским флагом, а фрегат тонет в облаке взрыва.

Вокруг суетились люди, кто-то что-то кричал, высматривая в темной воде выживших. Над обломками корабля все еще висело зарево пожара, а перед глазами Фэлларна плясала тонкая вязь ташэ — знакомый по множеству записок резкий летящий почерк. Смените корабль и не будьте идиотом, Фэлларн.

Над его головой на мачте маленькой торговой шхуны ветер разворачивал флаг семьи Талве. Еще один меч, отведенный чужой рукой.