Перчатка даллы Рэн (джен)

А работаю я оценщиком в антикварном магазине.

Ну и вы же понимаете, время от времени с чем только не приходится столкнуться: проклятая мебель, отравленные книги, призраки в гардеробе, сумасшедшие родственники... всего и не упомнить. Но эта история была особенной, потому что произошла она не с кем-нибудь из клиентов, а со мной самим.

И началась она... дайте подумать, а, пожалуй, три года назад, когда к нам в магазин принесли ту картину. Да вы её, наверное, знаете — она теперь в Музее Столетий висит. Далла Рэн с любимой обезьянкой, кисти Пайрики. Отличный образец позднего неореализма, я бы даже сказал, с толикой... а впрочем, что вам те термины? Красивая, одним словом, картина.

Далла на ней стоит вполоборота к зрителю, в голубом платье с пурпурным лифом, перчатки на ней тоже пурпурные, а ещё одну — белую — перчатку она держит в руке. Но в тот день, когда картину принесли в магазин, эта перчатка была красной, как кровь.

Я справился в "Словаре изящных искусств" — всё верно, должна быть белая. Открыл на всякий случай "Подробный справочник наилучших картин" — а там и вовсе жёлтая. Что, думаю, такое? Хорошо, позвал нашего штатного эксперта, тот поколдовал, подышал на стекло и заявил: картина — подлинник, работы, действительно, Пайрики, годы создания назвал, материалы... всё честь по чести.

Но перчатка-то красная!

Хозяин нас торопит, мол, решайте быстрее — берём или не берём? А мы что можем? Если это настоящая Пайрика, то тогда за эту картину можно весь наш магазин десять раз скупить; а если фальшивка, то и стоит она не больше обычной копии.

Вы скажете — ну купить бы как копию, а если окажется подлинник, то нам же выгоднее. Ан нет, господин хороший! Мир искусства тесен, а мир ценителей искусства — того теснее. Пройдёт слух, что магазин такой-то покупает подлинники за гроши, а перепродаёт за золото — и клиентов у нас не станет. Никто не хочет быть обманутым, знаете ли.

Одним словом, оказались мы в тупике.

Эксперт тогда предложил: «Давайте оставим картину здесь до утра, утро-то вечера мудренее». На том и порешили. Поставили даллу Рэн на почётное место, накрыли тканью и вернулись к своим делам.

Ну а утром, как вы, наверное, догадались уже, перчатка была белее белого.

Тут меня уже заедать начало: что за дьявольщина творится? Я ведь человек не суеверный, и всё то, что я вам про привидения в гардеробе говорил, это я говорил в ироническом смысле. Мало ли что народ болтает, мало ли какими байками клиенты цену пытаются сбить или набить — есть только доски, да холсты, да краски с лаками, а духов в них никаких нет. Так вот я думал до того случая.

Но против опыта, основы рациональной и научной мысли, не попрёшь: если перчатка меняет цвет, хотя перекрасить её никто и никак не мог — надо работать с этим фактом и уже от него строить любые, как говорит наш эксперт, "гипотенузы". (Колдовать-то он мастак, но с общим образованием у этих узких специалистов... беда, ой беда.)

И пошёл я за ответом в библиотеку, в раздел исторической литературы.

Кто такая эта самая далла Рэн? Хороший вопрос! Вам на него знать ответ неоткуда, вы ведь не из наших краёв. А здесь вам любой ребёнок расскажет историю о хозяйке Белой Башни — это руина такая живописная к югу от города. Если самоходкой ехать, из окна её хорошо видно...

Далла — это как "дама" по-нашему — Рэн была царевной тафеев, племени, которое бежало в наши края в пору Большой Войны. Их тогда резали, как свиней в ноябре: Таф граничил с обеими империями, и ни в одной их не любили. Очень уж они странный народ, эти тафеи: на людях без перчаток не показываются, три дня в неделю из дому не выходят, не едят ни рыбы, ни специй, да ещё и славны алхимическим мастерством. И богаты, говорят, были без всякой меры. Ну а мы в ту войну благоразумно хранили нейтралитет, вот и тянулись к нам караван за караваном, да... но не о том речь.

Речь о том, что далла Рэн привела своих подданных в наши земли и построила для них город, в центре которого и стояла когда-то Белая Башня. А взамен от неё наш король только одно попросил: руку и сердце. Конечно, она не отказала. Только два условия поставила: не принуждать её отказываться от родных обычаев и позволить ей жить в Белой Башне хоть два месяца в году. Король, конечно, согласился — очень уж хороша была далла Рэн. Ну, вы же её видели, на картине-то.

В общем, сколько-то они вместе прожили, и тут король начал ревновать. Не давали ему покоя отлучки жены в Белую Башню, да и её любовь к алхимии тоже пугала. Потому окружил он даллу Рэн слугами, фрейлинами и просто соглядатаями, и так подстроил, что ни на краткий миг она не оставалась одна. А чтобы ещё больше уязвить жену, приказал все её перчатки собрать и сжечь, чтобы она ходила с голыми руками. Ну да королева-мать такого не стерпела, сына осудила и подарила невестке белую шёлковую пару.

Так эту пару далла Рэн и проносила до самой смерти — всего-то, пожалуй, месяц или около того. Изо дня в день она становилась всё бледнее, всё тоньше, всё печальнее, пока наконец и не умерла в своей Белой Башне. Переступила порог и упала замертво...

— Так, погодите, достойный антиквар! Вы говорите, далла Рэн жила и умерла в Великую Войну? Но ведь Пайрика родилась только...

— Совершенно верно! Та же мысль пришла и в мою голову, когда я лежал без сна в своей кровати и ворочался с боку на бок. Как могла Пайрика писать даллу Рэн, если они никогда не встречались? А ведь писана далла с натуры, это я вам уверенно могу сказать, есть у нас, искусствоведов, свои способы такое определить.

Может быть, датировка народной легенды привирает? Но нет. Я в архиве прошерстил все хроники, затребовал даже церковные книги из собора св. Сильвеспера — всё сходилось. Вот запись о приходе тафеев на наши земли, вот молебен на закладном камне Белой Башни, вот роспись свадебного торжества короля Сигридина и даллы Рэн, а вот её уже и отпевают...

Ну, а передвинуть жизнь Пайрики и подавно никак не получалось.

Значит, дело было не в датах. Значит, надо было продолжать поиски.

Не знаю, сколько бы я ещё терялся в догадках, не спаси меня старший архивариус, Дан дал Сайен — кстати, потомок тех самых тафеев, как несложно догадаться по его фамилии. Выслушав мою грустную повесть, он предложил обратиться к дневникам самой художницы — благо, они отлично сохранились и лежат в архиве ратуши.

Ох, и нелёгкое это было чтение, я вам скажу! Картины Пайрика писала так, словно сам Господь водил всеми четырьмя её руками, но когда дело доходило до слов... тут уместнее припомнить кой-кого другого. И дело даже не в почерке, просто она считала себя выше таких презренных вещей, как правописание или стилистика. Мысли свои она заносила в дневник так же, как и думала — то есть, как попало. И бранилась вдобавок совершенно нещадно.

Но зато в этой мешанине из минутных впечатлений, планов на будущее и скабрезных трактирных баек я нашёл разгадку — или, скорее, новую загадку.

Одним летним днём она решила написать эскиз Белой Башни для оперы о трагедии даллы Рэн, которую ей предстояло оформить. Её покровитель, барон Сидон, никогда не скупился на оформление спектаклей, и благодаря ему через мои руки прошло немало декораций и эскизов лучших мастеров своего времени... но я опять отвлёкся.

Она сидела за этюдником, когда навстречу ей вышла высокая женщина с золотыми волосами. На плече у неё сидела обезьянка, а одета она была в голубое и пурпур. Женщина долго стояла и смотрела, как Пайрика рисует, а потом попросила написать её портрет. «Это будет дорого стоить», — ответила художница, но сколько бы она ни просила, женщина соглашалась на любую цену.

Наконец Пайрика сдалась.

«Напиши меня в полный рост, — велела женщина. — С обезьянкой у ног, и пусть в руке я буду держать белую перчатку».

Несколько дней они встречались у Белой Башни, пока наконец главная часть — лицо и плечи — не была закончена. Для всего остального, как вы, наверное, знаете, позировать уже не надо.

Тут Пайрика наконец набралась храбрости — сама она признаёт, что с помощью спиртного — и спросила таинственную даму, кто же она такая. «Я далла Рэн дал Таф, хозяйка этой башни, — ответила дама. — Мои муж и свекровь свели меня в могилу отравленными перчатками, и мне не будет покоя, пока об этом не огласят на весь мир».

Конечно, ничего оглашать Пайрика не стала — она, по собственным словам, дурой не была. Король Сигридин не так давно скончался, народ его любил, а далла Рэн, как ни крути, была всего лишь чужестранкой. Как и сама Пайрика, верно — а чужестранцам всегда стоит быть осторожными и бояться навлечь на себя чей-то гнев...

Но и оставить портрет незаконченным она тоже не могла. Она ведь была художница от Бога. Не могла она и солгать о том, кого изобразила — ещё живы были старики, которые подростками видели прекрасную даллу Рэн.

Потому картину она закончила, надписала её честь по чести и постаралась забыть. Но знаете, какая в её дневнике последняя запись? «Почему она красная? Почему? Ведь должна быть белая...».

Испугался ли я? Конечно. Тем более, что в архив прибежал наш эксперт с новостями: клиент умер ночью в своей постели, и теперь магазину волей-неволей придётся отвечать за картину.

Но куда сильнее страха была во мне жалость.

Я думал о бедной женщине, которую постигла такая страшная смерть — пропитанные ядом перчатки день за днём отравляли ей кровь, а она не могла снять их ни на минуту, потому что ни на минуту не оставалась одна... жуткая участь.

Думал о том, как она мучается теперь, после смерти, не в силах терпеть несправедливость, но не в силах и рассказать свою правду миру. И как один за другим люди обманывают её и гибнут, гибнут — по её ли вине или просто потому, что Небо не терпит подобной трусости и подлости, уж не знаю.

Кузен мой, Тилли, владеет одной из столичных газет — их ветви нашей семьи всегда больше везло. Так что я прямо к нему и пошёл со своей историей, он вызвал мне в помощь молоденького журналиста, и вместе мы ещё покопались в архивах, а потом он помог мне составить статью о всей этой истории, которая и вышла в передовице следующего номера.

Там всё было: и как король с королевой-матерью хотели избавиться от тафеев, и как они придумали хитрый план, и как вынудили бедную даллу Рэн носить отравленные перчатки, и как после её смерти выгнали бы вон её народ, не возьми их Церковь и три Великих Барона под свою защиту. На всё — или почти на всё — мы нашли документы, а на что не нашли — то подтвердили дневником Пайрики.

А картину мы все вместе решили отдать в музей, чтобы больше людей увидело даллу Рэн и узнало подлинную историю её жизни и смерти.

Такая вот интересная история со мной произошла. Вот за всё остальное, что вам перескажу, ручаться не могу, а здесь могу: своими глазами видел, как перчатка была сначала красной, а потом стала белой, и клиента на отпевание своими ногами провожал...