Лысая (джен)

1.

Письмо, пришедшее утром на Пашкин мейл от Марьи было следующего содержания:

«[Докладывает прапорщик Ворона!

У нас на улице +4 градуса, ветрено, мама пока готовит оладьи. Боюсь ошибиться, но, кажется, со сгущёнкой. Срочно отправляюсь на дегустацию.

У нас выпал снег.

?]

P.S. Драбадан!

2:12-7:3-9:123-11:45-17:1-21:2-27:2»

Пашка оказалась в долгом ступоре.

Не сказать, что она больше не ждала известий от своей подруги — ждала, и ещё как, а сама написать или позвонить ужасно боялась. И когда она увидела, от кого письмо, она чуть не завизжала на всю квартиру (хотя с Лысой подобное случалось очень редко)…

Но настолько странному и отрывистому посланию даже как-то порадоваться было сложно. Что Марья хотела сказать? Неужели, просто решила уведомить её, после всего, что между ними было, что в Питере вдруг снег пошёл в начале октября? И что за странные цифры в конце письма? Она не поздоровалась, не спросила, как дела, ещё и приплела какой-то таинственный «Драбадан» в конце. Может быть, кошка по клавиатуре прошлась? Нет, подумала Пашка, поморщившись, она бы не смогла оставить на клавиатуре настолько осмысленный след.

Припомнив, что родители в осенние выходные решили совершить заключительный в этом году налёт на дачу, Пашка достала из кармана своих спальных штанов запасённую сигарету, пошарила рукой по полке над столом в поисках зажигалки, и, щёлкнув, задумчиво закурила.

«Блин, бросила же…» — подумала она недовольно.

После наспех организованных «поминок» Кира ей стало настолько гадко, что она не выдержала и решила закурить… а часа через два-три вновь почувствовала в этом потребность. С тех пор Пашка то и дело подавляла в себе это желание, однако иногда, как сейчас, например, всё же срывалась и начинала дымить.

— Драбадан… — произнесла она полушёпотом, потирая непроснувшийся левый глаз. Правый, как ни странно, вполне себе нормально работал.

Что бы это значило? И ведь точно что-то знакомое. Что-то из их прошлого.

Сунув сигарету в зубы, Пашка закинула руки за голову и, покачнувшись на стуле, стала глазеть в потолок. Комната постепенно начинала вонять табаком, но опасаться было нечего: если родители уехали, то это — до вечера, проветрить она успеет.

И где же, всё-таки, она слышала это дурацкое слово? Существовало только выражение «напиться в драбадан», Лысая изредка слышала его среди компании. Но с Марьей оно было связано так же, как Пашка с примерным поведением. Разве только если Марья не напилась в этот самый «драбадан» и на хмельную голову настрочила такое письмо. А последнее слово оставила в качестве подсказки… Пашка сама вслух посмеялась над своей теорией.

Докурив сигарету и отправив её на тетрадку, служащую пепельницей, она наконец вспомнила — даже на удивление звонко прищёлкнула пальцами — происхождение «драбадана».

Как-то раз получилось так, что они допоздна остались в школе: Пашка исправляла двойку по химии, переписывая работу, а Марья дежурила — она должна была закрыть все кабинеты, а затем отдать ключ охраннику. Встретившись после выполнения своих обязанностей, девчонки какое-то время побродили по пустынной школе, болтая о всякой чепухе. И Марья рассказала историю про то, как её отец-геолог, как-то раз напился (а это было редкостью, кажется, по случаю какого-то праздника) и зашифровал какой-то очень важный документ, а как протрезвел — не смог вспомнить ключ от им же придуманного по пьяни шифра. Документ, слава богу, остался цел и невредим, а вот «пьяная» шифровка отца Марьи заинтересовала: он долго провозился, пытаясь отыскать ключ, а когда, наконец, нашёл, сказал жене и дочке что-то вроде «Ну и драбадан!».

С тех пор между Марьей и Пашкой это слово проскальзывало в разговорах всего пару раз, как обозначение чего-то странного и нечитаемого.

«Она что, надеялась, что я это легко вспомню?..» — подумала Лысая, включая в колонки музыку и ставя проигрыватель на рандом. Обычно правильное звуковое сопровождение помогало ей шевелить мозгами, и даже ненавидимые ей сочинения по литературе писались на раз-два. К тому же, пока родителей нет — можно и оторваться, суббота всё-таки…

У неба есть небо,

У моря есть море,

У ней никого…

— Выключи это дерьмище!!! — завопила Пашка. Стоило ей только повертеться на стуле и повернуться спиной к экрану, как наглый рандом решил, что он здесь хозяин, и на полной громкости включил Земфиру. Которую Лысая терпеть не могла, но всё же иногда слушала. Заиграла более-менее приемлемая «Not your fuckin business» — сперва слегка напряжённая, но ровная, а на припеве солисту будто бы срывало крышу он набирал побольше воздуха в лёгкие и…

Концерт «Глубже», кстати, уже завтра.

Пашка ещё раз перечитала письмо, однако оно выглядело столь же нелепо, как и при первом прочтении. Может быть, слово «драбадан» было подсказкой, что здесь что-то зашифровано? Поморщив брови, Лысая подумала, что вполне возможно. Ведь и правда, незачем было в таком случае ставить странные квадратные скобки на определённом участке письма, а после них что-то указывать… Значит, эти цифры должны быть ключом к шифру. Вот только если даже письмо было таким коротким — какой же длины будет настоящее послание?

— Ну ты, Марья, даёшь… — ухмыльнулась Пашка довольно. Загадки она, что ни говори, любила, но ей редко приходилось что-либо разгадывать. И мысль о том, что Марья действительно придумала свой собственный «драбадан», и что-то ей на нём зашифровала, немало интриговала её.

Вот только как этот драбадан разгадать?

— Для начала, — сказала Пашка Ладану, положившему морду ей на колено, — мой дорогой Ватсон, давайте разберёмся, что значат цифры…

На этом всё затихло.

Лысая почесала татуировку. Это не помогло, и она почесала её ещё раз. Ладан засопел в нос: огорчался, видимо, что его на дачу не взяли.

«2:12-7:3-9:123-11:45-17:1-21:2-27:2»

«Главное даже не цифры, а то, что стоит между ними. Тире и двоеточие. Что-то из этого обозначает, скорее всего, пробелы между словами. Но что именно? И что, в таком случае, будет означать второй символ? Учитывая то, что двоеточие стоит первым, скорее всего, оно — первичный символ, „внутризнаковый“, а тире „междузнаковый“. Тогда здесь семь пар чисел. Пока что будем придерживаться этого. Что обозначает, к примеру, „2:12“? Нет, из этого ряда больше всего выбивается „9:123“, потому что здесь есть единственное трёхзначное число. Если опять же вернуться к квадратным скобкам… Зачем они там нужны? Больше всего похоже на то, что они обозначают участок, где что-то зашифровано. Вообще, пар в целом очень немного, может быть, это вообще одно слово? Господи, чем я вообще занимаюсь, возможно, тут вообще ничего нет… Нет, определённо есть. Я „драбадан“ точно не просто так вспомнила. Думай, Павлена, зачем тебе ещё мозги нужны?!»

Встав из-за компьютера, Пашка отправилась на кухню за кофе. При этом действовала практически полностью на автомате: мозг был занят размышлениями, но уже несколько иного рода. Не видя перед глазами шифра, она задумалась о том, зачем Марье вообще понадобилось что-то шифровать…

— Тьфу, блять!!!

Кофе опять был солёным.

Письмо её не на шутку взбудоражило и заинтриговало. Просидев над шифрованным письмом около часа, Пашка отправилась к книжному шкафу. Выудила с отцовской полки «Шерлока Холмса», и нашла рассказ под названием «Пляшущие человечки» — насколько она помнила, там было как раз про то, как сыщик с нуля расшифровал абсолютно неизвестный локальный шифр, знаками в котором выступали нарисованные в разных позах человечки. Ещё около получаса Пашка читала, лёжа на кровати, и изредка восхищённо дрыгала ногами в воздухе. Метод Холмса по разгадыванию чужих шифров был точным и безукоризненным, вот только разгадал бы Шерлок Холмс «драбадан»?

Наверное, да. Марья не стала бы заморачиваться слишком сильно, и делать текст слишком сложным.

Воодушевившись «Пляшущими человечками», Пашка вернулась к экрану компьютера, успевшему погаснуть, и решила: для начала нужно определить, какие знаки препинания разделяют слова. Подумав об этом, она тут же уронила голову на руки, вернувшись к тому, о чём и так раньше задумывалась. Всего два ведь знака, двоеточие и тире!

«А что, если числа — это номера слов?» — подумала Пашка неожиданно, и решила проверить.

Прапорщик… пока…

«Какой-то бред… А что, если только числа перед двоеточием?»

Пашка достала погрызенную ручку и выписала слова под номерами на листок бумаги.

В итоге получилось:

«Прапорщик

улице

ветрено

пока

кажется

отправляюсь

выпал»

Несмотря на то, что вновь получился полный бред, что-то неведомое подсказывало Пашке, что в этом бреду был смысл. По крайней мере, даже если эта гипотеза была неправильной — она всё равно была, а это уже что-то!

«Let me see you start a war, start a riot

When there’s nothing left to burn, hear the silence

Hate me, you can’t escape me and you ain’t ever gonna change me

I can’t stand it, I’ve fucking had it,

I’m about to blow!!!»

Подпевая вполголоса, Пашка походила по комнате, держа листок перед глазами. Вертела, переставляла буквы, пыталась сложить слова… Какой-никакой зацепкой было число «123» — самое большое из ряда. По нему, думала Лысая, можно отгадать и все остальные числа, знать бы вообще, что означают цифры за двоеточиями…

Завибрировал телефон: звонила Лизок. Немного подумав, Пашка не стала брать трубку, заглушив сигнал.

— Прости, не до тебя сейчас.

«Чисто теоретически, что может означать второе число в паре? Самое маленькое — 1, самое большое — 123…»

Пашка бессильно рухнула на стул, отхлебнув кофе (переделанный, и крепкий, как её матюги). Мелькнула в голове идея: а что, если это не одно число, а три цифры, стоящие рядом?

«И что это даёт… Даже если вторые числа состоят из нескольких цифр, я всё равно ни хрена не понимаю в этом драбадане… Подожди. А что, если здесь всё совсем просто, и в числах — номер слова и буквы?..»

Подумав так, Пашка какое-то время сверлила недовольным взглядом листок, а затем подскочила к монитору, снова расшевелив уснувший компьютер.

«Если так, то… Первое число — "2:12". Значит, второе слово… двенадцатая буква? Бред какой-то, в слове „прапорщик“ их всего девять. Может быть, здесь не двенадцать, а единица и двойка?.. Но тогда бы Марья попробовала разделить. Но допустим, что так. Получается "Пр".

Пашка записала получившиеся буквы, не очень-то веря в то, что делает.

«Дальше… 7:3. "Улице". Получается "при"… Вот мы и дошли до того самого "123", будь оно неладно. "Ветрено". "При…вет".»

Брови Лысой стремительно поползли вверх. Драбадан неожиданно начал складываться в осмысленный текст, и даже обнаружилось приветствие, которое Пашка не нашла при первом прочтении. Воодушевившись, она продолжила расшифровку.

В итоге даже вопросительный знак в конце письма оказался нужен, потому что короткое сообщение было вопросительным.

"Привет, как ты?"

Пашка долго смотрела то на расшифрованную надпись, то на электронное письмо. И улыбалась. Всё-таки здорово, что есть такой человек, как Марья. Который не будет просто писать или звонить, и спрашивать в лоб (как сделала бы Лысая), а напишет тебе письмо с таинственным шифром, как в какой-нибудь игре про пиратов и поиск сокровищ.

«Ну я вам устрою, Марья Ильинишна…» — подумала Пашка, для вида разминая пальцы…

«[Докладывает рядовой Лысая.

Ладан сегодня примерно себя ведёт, и на улице солнышко. Наблюдение за объектом продолжается. Появился новый учитель, он мудак. Бобых ушла на пенсию. А я то и дело сыплю в кофе соль. Родители волнуются. Драбадан безумно крут.]

Жду ответа.

2:25-6:18-15:2-16:3-20:3-30:4-7:1-11:7-18:12-20:4-23:61-28:4-32:56-35:12»

На составление нового шифра ушло около десяти минут, но довольная Лысая, ухмыляясь, думала, что вот уж Марья настрадается, расшифровывая эту ерунду!

Короткий ответ пришёл спустя два часа и заставил Пашку до самого вечера улыбаться самой себе настолько глупо, насколько это вообще возможно.

«Я тоже»

2.

Билета было два — Пашка была одна.

Большой проблемы Лысая в этом не видела, однако справедливо полагала, что стоит найти человека, готового составить ей компанию. Круг людей, к сожалению, был до невероятия узок.

Говнарю в сентябре пришла повестка в армию. Проводы должны были состояться сегодня или завтра, а послезавтра он уже должен будет примерить на себя зелёную мешковатую форму, да обрить голову налысо, аки буддистский монах или Пашка в восьмом классе. Вряд ли ему сейчас было дело до концертов — в отличие от многих из «заброшечной» компании, Говнарь умел находить и другие тусовки кроме этой. И делал это довольно часто. С этой же мыслью Лысая отвергла и Простыня — наверняка, тусит с ним последние деньки перед долгой разлукой. Позвонила Лизке, но та по какой-то причине не взяла трубку. Серёга был занят на очередной «работе» (Пашка старалась не думать о том, что возможно, работа связана с Клоунами — Серёга возьмёт любые деньги, которые заплатят, лишь бы были). Никто из одноклассников на роль компаньона так же не подходил: Лысая лучше бы уж одна пошла, чем с кем-нибудь из них. На худой конец оставался Шарава, но он был слишком юн и неопытен для концертов рок-групп, и вряд ли разделил бы Пашкино удовольствие.

Так на ум пришла Полька. Вот только никаких её контактов у Лысой не было. Зато наверняка были у Илюшки.

Времени оставалось — до вечера. По-быстрому наведя в квартире относительную чистоту, Лысая облачилась в чёрную кожанку поверх серой толстовки и драные джинсы, нацепила на руки браслеты, а на голову натянула шапку (всё-таки серьёзно холодало, были даже первые намёки на снег). Ещё захватила рюкзак, обычно используемый ею вместо «дамских» сумочек, которые она терпеть не могла, нацепила поверх шапки наушники — и в таком виде помчалась выпрашивать у Ильи Шаравина номер Польки.

У него, к счастью, он нашёлся.

— Эхей, Полька, угадай, кто звонит!

— П-паша?! — изумилась та. — Откуда ты…

— Илюха дал. В общем, у меня к тебе есть предложение на сто рублей, хочешь выслушать?

— Аа… Ну давай, — не очень уверенно сказала Полька. Недавно проснулась, что ли? Вроде бы уже полвторого на часах…

— Короче, тема такая: у меня есть два билета на концерт одной группы на сегодня. Я, ежу понятно, иду, но одной впадлу. Хочешь составить компанию? Билет халявный, ничего не потребую.

— Концерт… а что за группа?

— «Глубже», слышала про такую?

— А они что, выступают?!

— А ты что, их знаешь?!

— Конечно, я их знаю! — восторженно сказала Полька, когда они встретились во дворе её дома через полчаса. — Не сказать, что они прямо мои любимчики, мне по душе как-то «Чемикалы» больше. Но и на «Глубже» я с радостью схожу, если предлагаешь.

— Вот и славно! — широко улыбнулась Лысая, отдавая ей второй билет.

Какое-то время подержав его в руках, Полька вздохнула.

— Паш… Слушай. Я кое-что рассказать хотела.

Она до сих пор корила себя за то, что никак не соберётся предупредить Лысую о возможной опасности. Но почему-то каждый раз, когда они встречались, Пашка казалась ей такой сильной, весёлой и беззаботной — что вообще плохого с ней может случиться? Не хотелось портить ей настроение. К тому же, утешала себя Полька, порядком испугавшаяся того, что обсуждал с друзьями Патрушев, может быть, я просто что-то не так поняла, и ей ничего не грозит. Зачем, в таком случае, её попусту волновать?

— Скажи, ты Вову Патрушева знаешь?

Пашка поморщилась.

— Знаю. Мудень тот ещё. А что?

— Он… — Полька задумчиво почесала затылок. — Он учится в моём классе. В общем, я как-то случайно подслушала его разговор с одноклассниками. И всё хотела сказать тебе: ты будь осторожнее с ним, хорошо? Я не очень уверена, что всё правильно поняла, но они хотели найти тебя. Подкараулить.

Вместо ответа Пашка рассмеялась, что смутило Польку ещё больше.

— Да забей! Патрушев никчёмен. Пусть хоть толпой подкарауливают, его я не боюсь. Но всё равно спасибо, Поль. Что предупредила. Сегодня в семь на «Пушкина», договорились? Смотри не опаздывай, без тебя уеду!

На этой ноте они с Пашкой попрощались, договорившись встретиться вечером, за час до начала концерта.

Концерт был организован в местном Доме Культуры, единственном в городе, ехать до которого нужно было — невиданное дело! — аж пять остановок на маршрутке. Сойдясь в семь у остановки «Пушкина», Лысая и Полька заскочили в первый пришедший автобус — всё равно все, что ехали в этом направлении, следовали до конечной станции. Пока они ехали, Лысой всё время старалась звонить Лизок, но та не брала телефон: пришлось бы объяснять, куда она поехала и Лизок могла обидеться, что её с собой не взяли. Инциденты уже были. А если ей просто хотелось поболтать под вечер, то Пашка этого желания не разделяла: сейчас всё, о чём она могла думать — это предстоящий концерт.

Хорошо, что не пошли пешком: под вечер холодало, мороз, словно какой-нибудь извращенец, нагло забирался под одежду, и от его проворных холодных рук по телу бежали мурашки. Лысую согревало одно лишь сладкое предвкушение хорошей музыки, и совсем немного — кожанка, надетая поверх одной лишь чёрной футболки с логотипом группы. Драные джинсы же греть давно уже перестали, и Пашка с тоской думала, что пора бы переходить на те, что не побывали в зубах у аллигаторов. Хвала небесам, внутри здания, где вскоре должен был начаться концерт, было тепло. Стоило им зайти в здание, как большие стёкла покрылись рыжим капельным узором: на улице начался противный осенний дождь, выгоняющий весь возможный уют с улиц в тёплые квартиры и подъезды.

— Погнали скорее! — увлечённо сказала Польке Лысая, снимая шапку и суя в карман кожанки.

— Погоди, давай в гардероб одежду сдадим…

— Там вон какая очередь, не хочу стоять! Пошли, если что, потом сбегаем, когда народ схлынет. Ну или, если хочешь, сдай и догоняй меня…

— Ага, ещё потеряемся! Ладно уж, раз не хочешь…

Они даже не опаздывали, но Пашке не терпелось попасть в зал.

Свет внутри был уже погашен. Народу собралось достаточно для того, чтобы девушкам пришлось проталкиваться поближе к тёмной сцене.

— Ну что, зажжём, ребятня?! — прогрохотал голос в динамиках, и толпа завизжала. В этом визге потонул и Пашкин голос: она кинулась к сцене, загоревшейся разноцветными огнями от прожекторов.

Под оглушительные крики на сцене появилась группа — и загремела музыка. Вступительной песней была «Свист ангела», одна из тех, которые Лысая знала наизусть. Ворвавшись в толпу, она завизжала так громко, что стоящие рядом люди отшатнулись.

Я встаю в восемь двадцать,

За окнами небо, сосед дядя Вова

На верёвке повис

И ветра дядю Вову

Игриво качают

А петля напевает

Ангельский свист…

Голос у солиста был хрипловатый, странно, но приятно контрастирующий с электрогитарами. Полька завороженно смотрела на сцену: она никогда не была на концертах, но «Глубже» слышала часто и не могла поверить, что на сцене — тот самый солист группы, Илья Шувалов по прозвищу «Чердак». Из всего состава она по имени знала только его.

Это ангельский свист, напряги свои уши,

Он тебя успокоит и спасёт от обиды,

Это ангельский свист, не стесняйся и слушай

Пропитал твои уши

Ангельский дым,

Пропитал твои уши ангельский дым!

Песня была энергичной и будто бы даже весёлой, но слова совсем наоборот: мрачные и безрадостные. Многие подпевали, крича в сторону сцены без намёка на ритм — тексты-то знали наизусть. Удивительно было то, что сейчас Лысая находилась среди них. Весь свет с зала ушёл на сцену, а вся остальная часть утопала в полумраке, и Пашка теперь была лишь одной из многих.

Интересно выходит, подумала Полька, как-то случайно оказавшаяся в стороне от общей толпы. В то время, как все остальные мечтают выделиться среди других, Паша, сделавшая себе необычную внешность, была… будто бы счастлива, оказавшись среди таких же, как она. Вернее, став такой же, как другие. Хоть на короткое время, хоть в темноте, хоть под оглушительную энергичную музыку, льющуюся из динамиков.

«Я просто мало её знаю» — подумала Полька, наблюдая, как веселится Лысая. Она будто бы забыла вообще обо всём на свете: музыка поглотила её с головой, и не мудрено, если «Глубже» и правда были её любимой группой.

Оторвав взгляд от подруги, Полька снова посмотрела на сцену, но теперь мысли её были заняты целиком Пашкой.

Это ангельский свист пробуждает из мёртвых

Всё, что жило в тебе, но должно умереть,

Это ангельский свист

Наши души кидает

На смерть, на смерть, на смерть…

Последние звуки песни затихли, и зал утонул в криках и аплодисментах. Чердак приветственно вскинул руку, прокричав в микрофон, и все, кто был в зале, закричали в ответ.

Пашка с замиранием сердца слушала каждое его слово, отчаянно-глупо улыбаясь над шутками, которые, скорее всего, были между ребятами из «Глубже» уже не раз отрепетированы в поездках и турах. Полька протиснулась к ней в тот самый момент, когда незнакомый парень позвал Лысую, тронув за плечо.

Та обернулась. Парень, наклонившись, проговорил, перекрикивая динамики (Полька хорошо услышала, что он сказал).

— Ты Паша? Тебя Саня Простынёв зовёт, он снаружи.

— Простынь?! — удивилась Лысая радостно. — А что он сам не придёт?!

Но парень, передавший послание, уже растворился. Пашка повернула голову, нашла глазами Польку, стоящую рядом, улыбнулась.

— Это мой друг. Может, его без билета не пускаю, хрен знает… Я схожу за ним, ладно?

— Давай, — кивнула Полька. — Я буду тут, приходите…

«Что за друг, интересно… Надеюсь, он не гопник какой-нибудь. Иначе мне придётся отговорки придумывать, но что-то не хочется здесь Пашу бросать» — подумала она, возвращая взгляд на сцену.

…Протолкавшись сквозь воодушевлённый вступительной песней народ, Пашка быстро прошла к выходу. Уже к этому времени она подумала, что довольно странно, если у Простыня билета не окажется, тогда как для неё было целых два… Может, он хочет встретить её с тем самым человеком, что купил ей этот билет? «Если так, — подумала Пашка, выходя в гулкий прохладный холл Дома Культуры, давящий вечерней тишиной на уши, — тогда ей богу, я обниму его так, что рёбра треснут…».

Стоило ей свернуть за угол, как взгляд зацепился за довольно большую группу людей. Лысая мельком взглянула на них — и похолодела, потому что каждый из этой группы был ей знаком. Несколько гоповатых на вид парней в спортивках (холл — не зал, сюда кого угодно пропускают), один-два, которых Пашка изредка видела в параллельных классах, какой-то невероятно широкоплечий и высоченный бритый дылда с пустым взглядом…

— Э, вон она! — крикнул кто-то, и все взгляды мгновенно обратились на Пашку.

Та замерла на месте, увидев в центре кучи народа трёх людей, которых сперва не заметила. Патрушев (застегнувший чёрную куртку до самого подбородка), рядом с ним — Наташа «Харли» (от её вида Пашку передёрнуло: на виске девушки виднелся пластырь) и… Простынь.

Саня Простынёв, тусовавшийся с ней и Киром в заброшке, самый тихий и незаметный из их компании, сейчас стоял среди тех, кого Лысая всем сердцем ненавидела.

— Сюда иди, — раздалось над пустым, угрожающе-безлюдным холлом.

3.

Пашка редко замечала за собой, что явно кого-то боится — но сейчас она заметила именно это. Ноги тряслись, а тело отказывалось подчиняться. Их, смотрящих на неё с ненавистью, было слишком много.

Слишком много.

Не дожидаясь, пока она к ним подойдёт, парни подошли к Лысой, по-прежнему не двигающейся с места. Впереди себя они пропустили Наташу — та подошла вплотную и сильно толкнула Пашку обеими руками. Та подалась назад и наткнулась на стену: она успела отойти от прохода, и сейчас жалела об этом, потому что её окружили со всех сторон.

— Ну чё, Лысая, — сказала Наташа с угрожающим спокойствием, — допрыгалась, уёба?

Пашка перевела глаза с неё на Простыня, не смея просить о помощи. Что он делает в этих рядах? Как тут оказался? Лысая не могла, не хотела верить в его предательство. Но Саня Простынёв смотрел на неё совершенно незнакомым взглядом — будто и не знал её.

— Чё народ-то собрала? — спросила Пашка дрогнувшим голосом, стараясь держаться спокойно. — Хуле припёрлись, сволочи?

Как-то незаметно размахнувшись, Наташа ударила её в живот с такой силой, что Лысую согнуло пополам. Сквозь звон в ушах донёсся громкий гогот.

— Чё, обосралась? — крикнул Патрушев ей прямо в ухо. — Обосралась, Лысая?!

Пашка кое-как смогла устоять на ногах, упёршись спиной в стену. Вместе с болью её душило осознание того, что сейчас она совершенно бессильна, и ничего не сможет сделать. И страх. Страх боли и побоев, казалось бы, давным-давно её покинувший, атаковал её со страшной силой. Лысая не могла ни о чём думать. Она беспомощно двинулась вперёд, надеясь, что, поиздевавшись, они отстанут — но её, конечно, не выпустили.

— Куда пошла, э? Мы не закончили ещё.

— Пошла нахуй.

За это Пашке ещё раз прилетело по лицу кулаком. Она отшатнулась в сторону, туда, где стояли люди — её оттолкнули, как тряпичную куклу. Что-то горячее стекло вниз по лицу, и она догадывалась, что именно. Нос заложило.

Схватив Пашку за плечо, Наташа резким жестом швырнула её к стене и припечатала так, что дыхание перехватило. Лысая тщетно пыталась дышать, открывая и закрывая рот. Всё вокруг плыло в мерцающем тумане, а откуда-то из-за стен приглушённо доносилась усиленная динамиками песня — какая же именно это была? Вроде бы «Мой плинтус», мотив похож…

— Короче, — сказала Наташа, поднимая рукой подбородок Лысой, — ты сейчас берёшь и извиняешься перед всеми здесь. Ты кланяешься. Ты говоришь, что ты крыса, и что была не права. Иначе мы тебя пиздим… Ещё сильнее, чем могли бы.

Пашка не могла опустить голову и смотрела на Наташу сверху вниз. Кровь из разбитого носа медленно стекала на губы, а с них — на пальцы Харли. Но та не обращала внимания.

Лысая открыла рот.

— Ты… Простынь, блядина… — прохрипела она бесцветным голосом.

— Я тебе, блядь, извиняться велела! — грозно приказала Наташа, и голос её приобрёл командирские нотки. Теперь понятно, подумала Лысая, как ей удаётся командовать. Такую деваху попробуй не послушаться…

«Что бы сказала Марья, если бы увидела…» — подумала Пашка, и от обиды на глаза навернулась подлая влага. Не смей, не смей о ней сейчас думать!!! Но Лысая думала. Представляла её лицо. Вспоминала её пальцы. Её голос. Её глаза. Да, наверняка, она разочаровалась бы. Но та Пашка, которую знала Марья, никогда бы не стала извиняться перед теми, кто загнал её в угол. Но уж тем более не стала бы сдаваться им на расправу…

— Считаю до трёх, шмара! Извиняйся! — крикнула Наташа, ещё раз врезав Пашке (уже было не так больно). — Раз!

Ослепи весь белый свет

Красным листопадом упади

Праздничным листом календаря

Устели мне путь

Помаши мне вслед…

По щеке Пашки скользнула слеза. Губы задрожали. Среди парней пробежал смешок, даже Наташа ухмыльнулась.

— Да ты не плачь, Лысая, ты чё, мы тебя не сильно отпиздим. Если не извинишься. Помнишь, как ты Лёхе руку сломала? Думаешь, приятно ему было? А как Вове скейтом въебала, где он, кстати?

Глубоко вобрав носом воздух, Пашка резко опустила подбородок, вцепившись в запачканные кровью пальцы зубами. Наташа машинально взвизгнула от боли, а Пашка, бросилась на неё, оттолкнула в сторону, каким-то невероятным кувырком растолкала столпившийся народ, попытавшийся её удержать, пнула шкафоподобного дылду по ноге, а вырвавшись — бросилась бежать по коридору.

— Лови её!!! — разлетелся ор под сводами ДК, и за Пашкой бросилась агрессивная толпа врагов.

Она сама не понимала не только того, куда бежит, но и как вообще может бегать после таких сильных ударов по животу. Тем не менее, она чувствовала, что бежать пока что может, и достаточно быстро. Вот только преследователи её не отставали: затопали по ступеням на тёмной лестнице — освещены были только первый и второй этажи, а остальные, где днём располагались клубы и кружки, сейчас пустовали. Забежав на третий этаж по деревянной винтовой лестнице, Пашка бросилась вдоль длинного балкона к противоположному выходу.

Лёгкие начали сдавать — недолго ей ещё осталось бегать. В голове всё бились тысячи вопросов, на которые Пашка не могла найти ответы: почему все они собрались здесь? Почему Простынь был с ними? Откуда они знали, что она тут будет? Видели ли, что она пришла не одна? И почему, чёрт возьми, ей в настолько дерьмовой ситуации снова вспомнилась Марья?!

Задыхающаяся Лысая свернула, заскользив на керамической плитке, кое-как устояла, бросилась бежать. Впереди виднелось окно, ведущее, судя по всему, на крышу, створка которого была предварительно подпёрта шваброй: видимо, кто-то оставил третий этаж проветриваться. Не обращая внимания, что снаружи хлещет по крыше дождь, Пашка неуклюже, но быстро завалилась животом на подоконник, подтянулась и выпрыгнула на ровную поверхность. Практически сразу же промокла до основания, обернулась — и её смеющиеся преследователи, гогоча, захлопнули за ней окно, повернув ручку вниз. Помахали руками — Лысая хмуро отсалютовала им средним пальцем и зашагала вперёд, чувствуя, как мелкие капли дождя смешиваются с кровью и слезами, превращая лицо в одну мокрую кашу.

Её заперли.

Внутри черепа бился пульсирующий отбойник, вызывая жжение на татуировке. Живот дико болел, да и нос находился не в лучшем состоянии. Впору бы рухнуть прямо тут, на мокрой крыше — но Пашка знала, что лучше найти какой-нибудь выход, да поскорее отсюда убраться. Иначе эти сволочи просто дождутся, пока дождь закончится, и снова попытаются её достать. И едва ли их кто-то отсюда выгонит… И куда вообще подевались все охранники ДК, которых в обычно было пруд пруди? Ушли послушать концерт или разом взяли отгул всем составом?

А выхода видно не было. Вернее, был только один — просто шагнуть с любого понравившегося края и полететь вперёд. И понадеяться на везение. Откуда-то снизу до сих пор раздавались звуки музыки, которую Пашка так хотела услышать. И на миг появившееся счастье у неё тут же отобрали и втоптали в грязь.

Боль, обида, отчаяние и ненависть к себе сделали своё дело: рухнув на колени, Пашка Романова заревела громко и яростно, так, что, наверное, даже внизу было слышно. Она не помнила за собой, когда ещё осмысленно издавала такие громкие звуки. Пашка царапала лицо, колотила по крыше кулаками и выла, выла, выла, как никогда раньше.

Пропади вы все пропадом! Те, кто винят её в том, что она просто защищалась! Те, кто могут ей что-то сказать, только если уверены, что она не врежет по лицу! Те, кто пользуются её доверием, её дружбой — и втаптывают всё это в грязь! Пошли вы все туда, куда солнце не светит!

…Выплакавшись, Лысая поднялась на дрожащие ноги.

Вечно лить слёзы бесполезно, нужно что-то делать. А если она ещё хочет в будущем задать каждому из тех уёбков жару — ей нужно сейчас, как минимум, свалить с крыши.

Дождь всё не прекращался. Тело до сих пор болело. Но теперь стало немного легче — хотя бы голова прояснилась от всего, что навалилось на неё за считанные минуты.

В голове царила летальная пустота.

Пашка сделала шаг, ещё один, за ним ещё один. Край крыши приближался. Наконец, Лысая встала возле узкого жестяного козырька. Внизу был внутренний двор — никаких газонов, сплошной асфальт. Хотя вон, немного поодаль мусорные мешки — могут немного смягчить падение. Или может быть…

Поодаль мигали фарами сквозь дождь машины.

Пашка покачала головой, отказывая себе. Да, падение с третьего этажа вряд ли убьёт её. Навредит, да, но она останется жива. И всё-таки это будет означать признание поражения. А Пашка этого не хотела. Всё, чего она хотела — это оказаться где-нибудь подальше отсюда.

Дождевые капли водопадом стекали по её лицу, одежде, рукам.

— Кто угодно, — прошептала Пашка одними губами, глядя на располагающиеся внизу, сваленные в кучу чёрные мусорные мешки. Вот вам и Дом Культуры. — Кто угодно, пожалуйста. Заберите меня отсюда.

Она закрыла глаза, подавшись вперёд.

Мгновение, стремительный полёт вниз — и жёсткий удар. Несколько мешков порвалось, оттуда высыпались листья. Пашка закашлялась, переворачиваясь: она приземлилась куда жёстче, чем рассчитывала.

«Плевать. Надо убираться, пока они не…»

Она встала.

Прихрамывая на ушибленную ногу, она медленно поковыляла прочь. Спустя несколько метров поняла, что что-то не так: слишком, слишком медленно она шла. Голова гудела, всё вокруг шло ходуном.

— Вот… блядь… — выругалась Пашка, хватаясь за голову. Заставила себя сосредоточиться на реальности и не упасть. Зашагала немного быстрее, размышляя, как и чем она умудрилась так сильно удариться. Лишь бы дойти до остановки, поймать автобус, а там… Лишь бы дойти…

— Э, там Лысая! — прокричал кто-то сзади, перекрикивая шум дождя и дороги. — Она чё, с крыши сиганула?! Э, Лысая! Сюда иди!

Ещё раз отчаянно выругавшись, Пашка ускорила шаг, насколько могла. Судя по звукам, её догоняли, а до остановки было очень, очень далеко. Она сейчас находилась посреди парковочной зоны, и с каждым шагом чувствовала, что никуда убежать не сможет.

— Паша!!!

Прямо перед ней затормозил белый автомобиль. Задняя дверь открылась, высунулась Лизок.

— Залезай быстрее!!!

Решив, что вопросы подождут, Пашка быстро нырнула в машину и захлопнула дверь. Колёса заскрипели и автомобиль мягко рванул вперёд, оставляя неудовлетворённых преследователей позади. Уронив голову на колени Лизке, Пашка вздохнула с облегчением, и ещё какое-то время тяжело дышала, не в силах поверить своему счастью. Её молитвы, пусть и мало похожие на обычные молитвы, были услышаны… кем бы то ни было, в кого Пашка ни на йоту не верила.

— Ну ты как? — раздался с водительского сиденья голос Истомина.

4.

Машина мягко ехала по дороге, оставляя злополучный ДК позади.

Ошеломлённая Пашка не могла поверить тому, что видит и слышит.

— Лиза, будь добра, объясни ей ситуацию, я слежу за дорогой, — сказал Истомин негромко, не оборачиваясь. — У Паши наверняка есть вопросы.

— Да уж… Вопросов у меня прям дохуя…

Лизок взглянула на Истомина, затем на подругу, опять на Истомина.

— В общем, Паш… Это Олег Петрович. Вы ведь знакомы, да?

— А ты-то его откуда знаешь? — впрочем, Лысая уже догадывалась.

— Помнишь, в прошлый раз мы с тобой… Ну, проснулись в чужой квартире? Так вот это был Олег Петрович. Бухали мы тогда с ним.

Несмотря на боль, Пашка хлопнула себя по лбу: происходящее казалось абсурдным сном и невероятным стечением обстоятельств одновременно.

— В общем, он… — Лизок склонилась к ней, понизив голос, — он правда твой учитель?

— Ага.

— Он… позвонил мне вчера. Объяснил ситуацию. Говорит: услышал среди параллельного класса, что тебе грозят побоями, что собирают народ, чтобы в начале октября с тобой разобраться.

— Как ты узнал? — спросила Пашка у Истомина. — Как ты узнал, что это будет именно на концерте?

— Паша, я веду уроки у трёх параллельных классов, — ответил тот, глядя в зеркало. — И у меня есть уши, хотя многие твои ровесники сомневаются, что учителя вообще что-то слышат. Мы слышим абсолютно всё. Вова Патрушев с несколькими товарищами довольно неосмотрительно обсуждали в классе то, что на этом концерте они тебя подкараулят. Мне осталось только узнать, когда он проходит.

— А Лизу ты нахера позвал, мудила?

— Паша…

Догадываясь, что он сейчас скажет, Лысая перебила:

— Сейчас ты ни хера не учитель, так что отвечай на вопрос!

— И что бы я тебе сказал?! — не выдержал Истомин, таки повысив голос. — Ты и слушать меня не стала бы. Лиза пыталась до тебя вчера дозвониться, но ты не взяла трубку, а после она потеряла где-то телефон, и не могла найти. Единственный выход был — приехать сюда и ждать.

— Лизок, ты-то зачем согласилась?! А что, если бы он не был моим учителем?

Та пожала плечами, невесело глядя в глаза лежащей на коленях Пашке.

— Я очень волновалась за тебя.

«Вот же дурёха…» — подумала Пашка смущённо, отводя глаза в сторону спинки сиденья.

— Олег Петрович, у вас аптечка есть? У Паши кровь…

— Она где-то сзади, пошарь в багажнике. Я вас подвезу… Паша, тебе на Рудный вроде?

Пашка ничего не ответила.

— Если ничего не скажешь, я не буду знать, куда тебя везти.

— Паша, он тебя спас ведь! — укоризненно сказала Лизок, потянувшись за аптечкой. — Если бы не он…

— Пошёл он, — процедила сквозь зубы Лысая. — Я лучше бы сдохла, чем приняла помощь от него.

Она подумала, что Истомин затормозит, прижмётся к обочине, заставит её выйти из машины и уедет — но тот даже скорость не сбавил.

Зато по до сих пор болевшему лицу прилетела пощёчина от Лизки. Пашка аж вскочила с её колен от возмущения, развернулась (всё вокруг опасно помутнело от резкого движения).

— Ты охуела?! — и только затем Пашка увидела, что Лизок вот-вот разревётся.

— А ты?! — спросила она. — Ты сама мне говорила, что суицидники — эгоисты! А какого хрена тогда ты нисколько себя не бережёшь?! Что я буду делать… Если ещё и ты… — она окончательно разревелась, и Пашке пришлось её успокаивать. Плачущая Лизок уткнулась носом в её кожанку, а Лысая, поглаживая её по цветным волосам, почувствовала себя гадко. За один вечер, обещавший быть невероятно ярким и радостным, она узнала о себе массу того, на что закрывала глаза.

Что она — безвольная трусиха, сколько бы ни пыталась доказать себе обратное. Что её тело до сих пор ещё способно бояться. Что в минуту слабости её охватывает невероятное, неистовое отчаяние, от которого хоть на стену вешайся — ну или с крыши прыгай. Что, хоть она и сильна один на один, но против толпы врагов бессильна.

Какое-то время помолчав, Пашка глубоко вдохнула воздух.

— Слушай… — сказала она Истомину. — Это. Спасибо. Извини, что я… — она замолчала. Не хотелось ничего говорить. Хорошо, что и Истомин не отвечал: вёл себе машину, даже в зеркало не глядел. Пашка вытерла из-под носа кровь тыльной стороной ладони. Рассеянно подумала, про оставленную на концерте Польку.

Только бы её не тронули.

Лизок ушла не попрощавшись, как только Истомин доехал до её дома и остановился. Пашка долго смотрела ей вслед, пока машина не тронулась снова.

— Погоди, я выйду.

— Нет, — железно ответил Истомин. — В таком виде ты никуда не дойдёшь. Свалишься на полдороги.

Невероятно, но он вновь заставил Пашкины внутренности закипать сухим жаром.

— Может, хватит меня опекать?! Ты мне не мамка, и я знать тебя не знаю.

— Олег Петрович меня зовут, могла бы и запомнить…

Эту его остроту Пашка проигнорировала. Помолчала какое-то время, а затем сказала уже без злобы:

— Просила же держаться от неё подальше.

— Говорю ещё раз, уговорить тебя могла бы только она. Меня бы ты слушать не стала. И хотя бы теперь ты понимаешь, что я в принципе тебе не желаю зла?

Пашка поняла это ещё тем летним вечером в парке. Поняла — и за это возненавидела Истомина всеми фибрами души, потому что ненавидеть кого-то для неё было гораздо легче, нежели принять от него какую-то помощь. Она бы и сейчас не приняла, если бы у неё был выбор.

Но Истомин всегда поступал подло, всегда бил исподтишка, что бы ни делал. Какую бы благородную цель он ни преследовал, он всегда действовал окольными путями, что, так или иначе, срабатывало. И Лизку сейчас он прихватил не совсем для того, чтобы уговорить Пашку принять помощь — а скорее потому, что при наличии Лизки она не смогла бы отказаться сесть в машину. «Добро» Истомина было добром непреклонным и безоговорочным, не оставляющим иного выбора, и Пашку это выводило из себя.

Однако сейчас, избитая, обессиленная и уставшая, она не могла злиться.

— Просто отвали от меня и дай жить спокойно, — произнесла она негромко.

Истомин ухмыльнулся, поворачивая руль. Машина завернула к проезду на Рудный.

— Как будто я тебе спокойно жить мешаю. Совесть имей: ты сама себе и мешаешь. Какой у тебя адрес-то? Скажи уже, а то так и будем колесить. А бензин нынче дорожает.

 — Пушкина 23, второй подъезд.

— Понял, но тебе придётся подсказать, я плохо в улицах ориентируюсь…

Когда они наконец доехали, Пашка почувствовала, что ей немного легче. Синяки до сих пор болели, но теперь голова не так сильно шла кругом, да и ноги не подкашивались. Хлопнув дверью, она — тоже не попрощавшись, как и Лизок, — поковыляла к подъезду. Зачем-то остановилась и посмотрела вверх, сама не знала, зачем.

Дождь, наконец, кончился. Было тихо, и небо начало сыпать на промокшую землю тёплым, медленным, невесомым снегом. Пашка завороженно выпустила изо рта облачко пара.

Она не заметила, как Истомин подошёл сзади и обнял её за плечи. Сперва Лысая, конечно же, разозлилась, но это была всего секунда — а затем, тяжело вздохнув, произнесла:

— Спасибо.