Горький шоколад (гет)

В запотевшее окно полицейского участка, видавшего куда более спокойные времена, чем вся эта беготня и суета, бился снег. Снежный вихрь неистово скручивался в спираль, нисходящую с покрытого тучами неба, диким зверем снаружи выл ветер. Стекла дрожали, фонарь мигал, и весь этот сумасшедший вечер напоминал шерифу сцену из дешевого ужастика, вот еще свет сейчас погаснет, и будет и вовсе прекрасно! Будто в ответ на подобные мысли лампочка несколько раз мигнула и обреченно потухла.

— Серьезно? — фыркнула Эмма Свон и поднялась со своего места. Где-то там, среди заваленных папками шкафов и отчетов, которые она бесчисленное количество раз обещала сдать, должен скрываться распределительный щит. Хорошо бы его отыскать.

Сегодня Сочельник, тем удивительнее проводить его в участке, в компании паутины, кучи пыльных бумаг и тьмы. Эмма криво усмехнулась и на ощупь сделала первый шаг. А с кем ей, собственно, его встречать, и есть ли смысл? Когда-то давно, когда она была маленькой девочкой, сбегавшей из приютов в поисках лучшей жизни, она мечтала, что однажды у нее будет семья, большая зеленая елка, камин и много подарков. Рождество — это, ведь, семейный праздник, а если нет семьи, то нечего и праздновать.

В участке было холодно и темно. Где-то капала вода, снаружи все так же бушевала метель, распределительный щит затерялся во всеобщем хаосе.

— Сплошной бардак, что внутри, что снаружи, — прокомментировала Эмма и, подсвечивая себе фонариком, вернулась на место. Пару минут в темноте ее не убьют, надо выбираться отсюда. И что дальше? Шериф вздохнула и пошарила по столу в поисках телефона. Дисплей оповестил: «23:00». Куда дальше?

Мэри-Маргарет и Дэвид доедают индейку и целуются под омелой, Реджина прячет подарки для Генри, Руби убежала на очередное свидание с Вейлом, даже бабушка и та принимает гостей. Всё прекрасно! Все счастливы!

— Генри сказал бы, что все обрели свой «счастливый конец», — пробормотала Свон, не испытывая ни малейшего желания куда-то идти и что-то делать. Котел отопления обиженно пожужжал и затих. Веселенькая перспектива — замерзнуть на Рождество! Эмма ударила по столу кулаком и перевела взгляд на окно, за которым по-прежнему неистовствовал снегопад.

Эмма вспоминала прошлое, свою жизнь, от которой она столько лет бежала. Гонка за счастьем, которого не существует. Многие в этом странном городке поспорили бы с ней. Надежда, вера, розовые сопли. Кому это нужно? Для чего? Эмма плотнее закуталась в красную куртку и покачала головой. Снегопад плохо на нее влиял, но чем еще занять себя в очередное бессмысленное Рождество?

Шериф пошарила в поисках перчаток, сунула в карман ключи от машины и застегнула куртку до самого подбородка. Как бы там ни было, а полицейский автомобиль видел куда более сложные времена и справлялся с ними. Что ей какой-то снегопад?

— Всего лишь снегопад!

Снежный вихрь заметал все на своем пути, завтра коммунальным службам городка не поздоровится. Ветер пронизывал до самых костей, бился в окна, швырялся горстями колючего снега. Непогода. Самое лучшее Рождество! Где-то на площади, у самых часов, стоит, вероятно, елка, но в городе нет света, а посему — удовольствие сомнительное. Эмма пожала плечами и вставила ключ в дверной замок. Тот вошел лишь наполовину. Шериф выругалась и нажала сильнее. Нет, это просто какое-то издевательство! Эмма поднесла ключ к глазам, силясь хоть что-то рассмотреть в кромешной тьме. Неужели в городе нет лишней подстанции для таких, вот, критических случаев? Эмма достала из кармана куртки неизменную связку отмычек, привычно вздохнула, вспоминая краткие моменты счастья с Нилом, и через несколько секунд уже с наслаждением выезжала на занесенную снегом дорогу.

Крупные хлопья неслись на ветровое стекло, липли к дворникам, спиралью скручивались внизу и рассыпались миллионом горящих искр. Эмма наблюдала за этим действом со странной смесью раздражения и восторга. Она любила ночную жизнь, но в этом захолустье не было даже приличного бара, чтобы забыться там до утра после бутылки виски и шуток бармена. Напроситься в гости к Реджине? Шериф криво усмехнулась и переключила передачу. Снег вырывался из-под колес, но ей некуда было спешить. Фары уверенно высвечивали дорогу, и Эмма сама не заметила, как направила машину к выезду из Сторибрука. Только шоссе и лес. Тьма и тишина, да еще, пожалуй, снег, что еще нужно для идеально одинокого Рождества?

— Пожалуй, камин, выпивка и хорошая компания, — ответила в пустоту Свон и нахмурилась. Фары выхватили большой темный объект, и это очень не понравилось шерифу.

Эмма нажала на газ, ускоряясь. Машину вильнуло в сторону, но железная выдержка и многолетний опыт тут же исправили положение. Подъезжая к самой черте, отделяющей Сторибрук от остального мира, Свон смогла, наконец, рассмотреть темное пятно.

— Какого черта он здесь делает?!

Аккуратно, стараясь не угробить машину на скользкой дороге, Эмма припарковалась, проверила отмычки и хлопнула дверью. Сапоги разъезжались, метель беспощадно слепила глаза, холодный воздух обжигал легкие, а теплый автомобиль казался таким далеким. Пару метров до черного Кадиллака показались шерифу вечностью, и, конечно же, в двери заклинило замок.

— Великолепно! — Эмма перепробовала с десяток отмычек и, наконец, осторожно открыла дверь.

— Мисс Свон? Вы?

— Голд, какого черта вы здесь делаете?

— То же самое могу спросить и я.

Шериф вздохнула и без лишних церемоний уселась на пассажирское сидение.

— У вас тут собачий холод, просто, чтобы вы знали.

— Вы удивительно проницательны, мисс Свон.

— Намерены сидеть здесь до утра? — Эмма повернулась и в упор уставилась на Голда.

Самый странный из всех странных жителей Сторибрука — так шериф окрестила ростовщика с момента их первой встречи. Упакованный в кошмарно дорогие костюмы, все про всех знающих, не упускающий возможности отпустить колкий комментарий, Голд, тем не менее, вызывал у Эммы некую симпатию пополам с противной внутренней дрожью.

— И что же вы забыли в такой час на выезде из города? — продолжила Свон, не дождавшись ответа на свой предыдущий вопрос.

— Ждал, пока очаровательная блондинка составит мне компанию, ну или отыщет мой хладный труп, — по-прежнему не сводя цепкого взгляда с дороги, ответил Голд.

— Один-один, — фыркнула шериф, — Слушайте, давайте выбираться, а то, боюсь, наши трупы обнаружит Реджина.

— О да, мы не можем доставить госпоже-мэру такой радости.

— Побег отменяется, Голд, пойдем отсюда! — распорядилась Эмма, нашаривая в темноте неизменную трость ростовщика.

Мужичина бросил на Свон раздраженный взгляд, но послушался. Шериф от всей души хлопнула дверью и уже хотела спешить в тепло полицейского автомобиля, как Голд поскользнулся на обледенелой дороге и чуть не упал навзничь.

— Этого еще не хватало! — буркнула Эмма и поспешила к мужчине, — Вот что, Голд, хватайтесь-ка за меня, пока не пришлось звать на помощь пьяного Вейла.

— У вас сегодня некий аукцион невиданной щедрости, а меня забыли пригласить? — фыркнул ростовщик, упрямо опираясь на трость. Метель, явно, не способствовала простоте передвижения.

Свон уперла руки в бока и скептически осмотрела своего невыносимого собеседника. Едва держащийся на ногах Голд, тем не менее, внушал уважение, несгибаемость перед силами судьбы и стихий. Что случилось с его ногой? Как давно он хромает и почему?

— Можете не благодарить, давайте руку и пойдем отсюда!

— Не стоит, я как-нибудь сам.

Эмма не любила повторять дважды, потому, когда мужчина в очередной раз не справился с равновесием, бесцеремонно схватила его за рукав и рявкнула:

— Черт бы вас побрал, Голд!

— Вот в этом вы абсолютно правы, мисс Свон.

Машина медленно ехала по занесенной снегом дороге. Фонари, лишенные поддержки электростанции, выжимали последние силы из запасного генератора. Лампочки мигали, жужжали и стремительно гасли, погружая городок во тьму. Жителям Сторибрука не было дела до отсутствия электричества, у них было с кем встретить это, пусть темное, но все-таки Рождество.

Эмма в который раз щелкнула переключателем дворников и ударила по рулю: в автомобиле заканчивался бензин, а перспектива заночевать в лесу в метельную и отнюдь не июньскую ночь совсем не радовала.

С момента своего счастливого спасения из замерзшего Кадиллака Голд не проронил ни слова, лишь хмурился и смотрел в пустоту перед собой. Эмма бросила на него обеспокоенный взгляд и повернула рычажок отопления.

— Эй, с вами все в порядке?

Ростовщик сцепил руки в замок и уткнулся носом в воротник дорогого драпового пальто.

— Голд, да что с вами?!

Мужчина вздрогнул, будто бы просыпаясь от векового сна, удивленно моргнул.

— Простите?

— Прощаю, — усмехнулась Эмма, — Протяните руки к печке, вы совсем оцепенели.

Голд болезненно поморщился, стянул перчатки и протянул руки к решетке отопления.

— Таблетки остались в машине, — чуть слышно произнес он.

— Сдаете позиции, доктор Хаус, — нелепо пошутила Эмма, ощутив укол вины.

— К сожалению, мы живем не в волшебном лесу, мисс Свон. Кто такой доктор Хаус? — с удивлением спросил Голд.

— Да так, не обращайте внимания.

Порой Эмме начинало казаться, что ее сын Генри был прав, и все жители городка — это и правда сбежавшие из сказки герои, до того странным казалось их поведение. Молодежь не следила за модными новинками, поколение постарше не ругало власть и младшее поколение, мобильный телефон, и тот был лишь у Эммы и Реджины. Сторибрук словно бы впал в оцепенение, и, признаться, поначалу шерифу это даже нравилось. Шумный Бостон, суетливый Нью-Йорк, горделивый Чикаго, Эмма меняла города, квартиры и маршруты, носилась по свету, но своего места так и не нашла. Здесь же постоянство и тишина обволакивали, как океанские волны, дарили забытье.

— У вас есть еда?

— Что, простите? — закашлялся ростовщик.

— Еда. Хлеб, молоко, колбаса, знаете, то, что обычно кладут в холодильник, — безапелляционно заявила шериф, поворачивая направо.

— Вы не перестаете меня удивлять, мисс Свон, — пробурчал Голд.

— В противном случае вам было бы скучно, — лучезарно улыбнулась Эмма, — Так что с едой?

— Не переживайте, смерть от голода мне не грозит.

— Ни в коем случае, мистер Голд, я переживаю о себе.

— Простите?

— Ну, — Эмма нажала на клаксон, отпугивая не в меру зазевавшуюся собаку, — Я думала, вы будете примерным хозяином и пригласите меня к себе. В участке отключили свет и отопление, а дом занят Мэри Маргарет и романтическим свиданием.

— Не скажу, что безмерно рад, но вы спасли мне жизнь, — вздохнул Голд, смиряясь со своей участью не одинокого Рождества.

Машина петляла меж пустынных улочек Сторибрука, но Эмма, словно неким охотничьим чутьем, вела автомобиль по направлению к дому ростовщика. Фары выхватывали неясные тени, мелькающие то тут, то там. Через дорогу прошагала ватага работяг, шествующая в бар за очередной порцией отваги, пронесся какой-то лихач на мотоцикле, вдали душевно завыла собака.

— У вас ключи с собой? — поинтересовалась шериф у вновь впавшего в оцепенение Голда.

— Под ковриком у дома, на случай, если решите меня ограбить.

— Нужна мне ваша рухлядь, — фыркнула Эмма, паркуясь точно напротив входа в особняк.

— Вы невыносимы, — покачал головой ростовщик и открыл дверь автомобиля.

— Вам помочь?

— Спасибо, уж как-нибудь сам, — гордо заявил Голд и поскользнулся на обледеневшей тротуарной плитке.

Шериф выплюнула сквозь зубы пару непечатных слов, придя к выводу, что ей невероятно повезло со спутником, и ринулась на помощь. Голд выглядел под стать нынешней ночи: лишенное красок лицо, болезненно сжатые губы и полный презрения взгляд. Этот скорее ползком отправится по ступенькам, чем попросит о помощи. С ним будет непросто, но когда это Эмма довольствовалась малым? Бесцеремонно сцапав ростовщика под локоть, Свон потянула его к входу.

В доме было темно и на удивление тепло. Эмма стянула с себя сапоги и куртку и растерянно остановилась посреди коридора. Голд осторожно повесил пальто на крючок и щелкнул выключателем. Свон удивленно вскрикнула.

— Но как?

— Магия, — фыркнул ростовщик, предлагая Эмме тапочки, — Вы разве не знали, что я местное чудовище?

— Запасной генератор?

— Он самый. А пока, осмелюсь предложить вам принять душ и переодеться, потому что генератора и горячей воды надолго не хватит.

Эмма опешила от такого гостеприимства, внезапно открывшегося ей в побледневшем лице Голда.

— А вы? — пролепетала она.

— А я разожгу камин, загляну в холодильник и, так уж и быть, присоединюсь к вам, — без тени улыбки ответил мужчина и пошел в кухню, — Ванна прямо по коридору и направо.

Эмма пожала плечами, здраво расценив, что горячая вода и душ всяко лучше ночевки в обледеневшем участке.

— Голд?

— Полотенце, халат и запасная зубная щетка там же!

— Святого Грааля не найдется?

— В ящике на чердаке. Ступайте уже!

Эмме ничего не оставалось, кроме как последовать совету Голда. Ванная комната, нашедшаяся на удивление быстро, сияла чистотой. Белый с черным кафель; серебристые краны, в которых можно рассмотреть собственное отражение. Несколько флаконов с одеколоном и лосьонами, пузырьки с шампунем, махровое полотенце. Эмма уставилась на себя в зеркало: да уж, выглядела она неважно. Интересно, Голд пьет кофе, и что ей будет за ее просьбу?

— Я принимала душ у местного монстра! — весело пробормотала Свон, закрывая дверь кабинки и на ощупь стягивая с полки гель.

Ростовщик давно уже манил Эмму своей невыносимой загадочностью. Его боялись, сторонились, ненавидели, но никто до сих пор не решился вызвать на открытую конфронтацию. Свон поежилась, представив, что бы было, не окажись ее пару часов назад на выезде из города. Вечер, определенно, обещал быть странным.

Шериф насухо вытерлась полотенцем и завернулась в серый фланелевый халат. Хозяин дома, явно, предпочитал темные тона.

Из кухни доносился мелодичный перезвон посуды и вкусный запах стейка.

— Вы пахнете так мужественно, — не оборачиваясь, поприветствовал вошедшую Голд.

— Уж простите, у вас не нашлось Palmolive с ароматом персика, — съязвила в ответ Эмма.

— Palmolive?

— Свожу вас как-нибудь на экскурсию в супермаркет, — Свон уже смирилась с вопиющей неосведомленностью Голда в местных тенденциях, — Вам помочь?

— А вы умеете готовить?

— Думаю, с кофе я управлюсь.

— Нет уж, следите за духовкой. Вы оставили мне горячей воды? — спросил ростовщик и после утвердительного кивка Эммы покинул кухню.

Эмма проводила Голда недоуменным взглядом и прошла к столу. В духовке готовилось удивительно ароматное кушанье, на плите закипал чайник, на подоконнике стояло несколько свечей. Романтический ужин под Рождество? Эта мысль позабавила женщину и, оседлав ближайший стул, она принялась осматриваться.

Везде, буквально в каждой завитушке, чувствовался аристократический вкус и дотошность хозяина дома. Шкафчики красного дерева, вопреки присущему пафосу, как нельзя лучше вписывались в интерьер кухни. Дорогая бытовая техника, до сегодняшнего дня Эмма была свято уверена, что Голд понятия не имеет, что такое мироволновка. Вычищенная до блеска плита, стильный, коричневый с бежевым, кафель, баночки с названиями таящегося в них содержимого — ни дать, ни взять, — кабинет алхимика.

На широком подоконнике красовалось несколько фикусов, орхидея и разлапистый цветок, названия которого шериф не знала. Окна украшали золотистые жалюзи и занавеска с изображением фруктов. Эмма улыбнулась: так странно, у нее даже кактусы не росли, а тут целая оранжерея.

Закипевший чайник заставил ее подпрыгнуть от испуга и поспешить к плите. Шериф на мгновение задумалась о том, есть ли у Голда какао, но заглядывать в шкафчики не решилась. Он, ведь, приказал ей дожидаться его молча и ничего не трогать, однако врожденное любопытство брало верх. Эмма отыскала среди набора кастрюль небольшую синюю лейку, набрала воды и принялась поливать цветы. Раз уж ей предстоит ночь в компании Голда, на чье гостеприимство она так нахально напросилась, то стоит попытаться быть полезной.

Чуть слышное перестукивание трости о покрытый ковровым покрытием пол рассказало Эмме, что хозяин дома совсем скоро разоблачит ее нехитрое занятие.

— Любопытство сгубило кошку, мисс Свон, — насмешливо произнес Голд, как всегда возникая за спиной.

— Поэтому, наверное, я люблю собак, — фыркнула Эмма, не отрываясь от полива фикуса.

— Ваше желание быть всем полезной однажды вас погубит.

— Несомненно, но сегодня я чувствую себя в своей тарелке.

Голд прошел к духовке, проигнорировав ее последнюю фразу. Свон, которая чудом оказалась сегодня у городской черты, все-таки смущала ростовщика своим присутствием, нахальством и неуемным любопытством. Они были знакомы всего несколько месяцев, но ни прошло и дня, чтобы Эмма бесцеремонно не ввалилась в лавку с криком: «Голд!» и не потребовала очередных объяснений беспорядков Сторибрука, в которых, несомненно, был замешан ростовщик. Она забавляла его своей прямолинейностью, казалось, Эмма была единственной, кто не боялся смотреть ему в глаза и не спрашивать, требовать чего бы то ни было. Порой Голд ловил ее задумчивый взгляд, но спрашивать о чем-то пока не решался, хватит того, что он помог ей стать шерифом, хоть и действовал, скорее, чтобы насолить мэру. И вот Эмма по-хозяйски возится с орхидеей, наверняка проинспектировав всё содержимое его кухни, а он в растерянности застыл около духовки.

— Мистер Голд, вам помочь?

— Не стоит, благодарю вас, хватило и того, что вы рыскали в моих шкафчиках.

— Да, трупов невинно убиенных девиц мне, к сожалению, найти не удалось.

— У вас бы все равно ничего не вышло.

— Почему же?

— Потому что в участке нет ни света, ни отопления, вам бы пришлось приковать меня к батарее прямо в кухне, и мои надежды на одинокое Рождество все равно бы не оправдались, — заявил Голд, расставляя тарелки.

Эмма засмеялась и обернулась, наконец, к своему собеседнику.

— Боюсь, мне бы не удалось вас сегодня арестовать.

— Почему же?

— Вы так рьяно защищаете свою собственность, я бы не справилась с вами.

— Быть может, это единственное, что еще стоит защиты?

Эмма прикусила язык и присела к столу. Голд, как ни в чем ни бывало, суетился с тарелками. Стоит признать, извлеченное из духовки кушанье пахло превосходно, а желудок шерифа, с утра не видавший ничего, серьезней кофе, требовательно заурчал.

— Вы празднуете Рождество, не могу поверить?

— Праздновал когда-то, — пожал плечами Голд, — В детстве еще веришь в чудеса. Прошу к столу.

Какое-то время Эмма молча поглощала картошку с мясом, обдумывая слова ростовщика. «В детстве», — пробормотала про себя Свон и криво усмехнулась. Конечно, у Голда было детство, не мог же он сразу родиться запакованным в ужасно дорогую тройку с тростью наперевес. Вся серьезность Эммы куда-то улетучивалась в присутствии ростовщика, хотелось отпустить саркастичный комментарий и услышать достойный ответ. Несомненно, в нем скрывались удивительные таланты и кулинарный занимал достойное место на высших позициях.

— Расскажите, — пробубнила Эмма, дожевывая стейк.

— О чем? — насторожился Голд.

— О Рождестве в вашем детстве.

Голд отложил вилку и внимательно посмотрел на женщину, сидящую напротив него. Эмма измазалась соусом, не подозревала о том, что такое хорошие манеры, но этот горящий взгляд невозможно было спутать ни с чем. Такими глазами смотрит ребенок, предвкушающий сказку, такими глазами смотрел когда-то его сын. Тогда, когда сам он еще помнил, что значит праздновать Рождество.

Мужчина вздохнул, стряхивая оцепенение минувших дней, и перевел взгляд на окно, за которым весело кружились снежинки. Свечи, предусмотрительно зажженные Эммой, отбрасывали длинные тени, генератор протянет еще около двадцати минут, почему бы и не вспомнить истории из собственного детства, такого далекого и почти нереального?

— Знаете, мисс Свон, многие считают, что мне уже полторы тысячи лет, и порой я с ними соглашаюсь, но вы — совсем иное дело.

Эмма подтянула колени к подбородку и улыбнулась.

— Я не верю в страшилки о монстрах, Голд, я лишь хочу узнать вас поближе.

— Почему?

— Потому что мы по счастливой случайности оказались под одной крышей, и я совсем не знаю, как надо праздновать Рождество, — ответила Эмма после некоторого молчания и добавила, — И как вести себя с Генри….

— Будьте рядом с ним. Каждую минуту, которую только можете, просто будьте, это самое главное, что вы можете ему дать, — серьезно посоветовал Голд.

Шериф всмотрелась в пламя свечи долгим взглядом и не ответила. Каким-то образом ростовщик вновь умудрился попасть в самое сердце ее переживаний и поставить всё вверх дном, но отчего-то Эмме была приятна его способность читать по лицам, ей было уютно и тепло в этот странный вечер. Так, как не было уже давно. Голд, казалось, не заметил ее смятения, откашлявшись, он принялся за свой рассказ.

— Я родом из небольшой деревушки на севере Шотландии, не спрашивайте, каким ветром меня занесло в Штаты, — отрезал ростовщик, предвосхищая очередной вопрос Эммы.

Перед внутренним взором вставали покрытые вереском поля, заметенная снегом долина, утесы, шальные ветра, сбивающие с ног, и острая тоска по чему-то давно ушедшему. Такой была Шотландия: покоренная, но не покорившаяся, удрученная, но не утратившая надежду, суровая, одинокая и родная, та, чье сердце было весьма непросто разгадать. Голд, словно бы, вновь видел себя десятилетним мальчишкой, с замиранием сердца ждущим полночи в самом сердце зимы.

Эмма заворожено смотрела на Голда, предвкушая захватывающую историю. Надо признать, рассказчиком он оказался отменным, годы вынужденной изоляции не дали ему утратить былой навык, а пламя разожженных свечей дарило уют и меланхолию.

В воспоминаниях Голд неспешно брел по заметенному снегом утесу, бушующий еще с утра ветер нисколько не смущал привыкшего к суровому климату мужчину. Солнце уверенно клонилось к закату, бросая огненные блики на белые холмы, а внизу несла свои воды гордая и суровая река, стремительно несущаяся на поиски лучшей жизни, к океану. Ветер бросал в лицо горсти снега, вздымал волны, пригибал голые кусты, но Голду нравилась эта непокорная суровость родного края.

То тут, то там он вновь видел большие каменные глыбы — врата в царство духов, как говорила его мать, строго-настрого наказывая непослушному сынишке держаться подальше от мегалитов. Но в детстве все звучит волшебно и маняще, таким был его сын, таким был и он сам. Сказки родного края вновь вели за собой, заставляя вернуться в прошлое и приукрасить свой рассказ парочкой деревенских легенд.

— В моем краю не праздновали Рождество, — сообщил Голд, поведав Эмме об особенностях географического положения его родного селения.

— Как же так?

— Вот так, наследие протестантской Реформации. Мать тихонько сообщала, что настал день зимнего солнцестояния, и я знал, что мы соберемся вечером в центре деревни, разожжем костер, будем петь песни и желать друг другу мира и счастья в эту самую темную ночь в уходящем году.

Голд размеренно вел свой рассказ, а Эмма видела мальчишку лет десяти с горящими глазами, женщину с каштановыми волосами, одетую в простое зеленое платье, мужчину с охотничьим ножом за поясом и пожилого старосту деревни. Вокруг него сгрудились дети и взрослые, родители подняли деревянные кружки с грогом, и каждый старается перещеголять соседа в пожеланиях счастья. Ведь это непростой вечер, это вечер, когда предки спускаются с неба, когда дети слушают старые сказки, о том, как женщин, танцевавших на святом месте, духи обратили в камень, и о том, как эльфы даровали смельчаку любовь. А в большом доме тепло и уютно, трещат поленья в костре, и хочется просидеть вот так всю жизнь. Но совсем скоро взрослые пойдут запускать с холма обмазанную смолой бочку. Она будет гореть, и круг ее будет призывать солнце в этот холодный и меланхоличный край.

— А ровно через неделю после солнцестояния мы отмечали Хогманай, — продолжал Голд, завораживая Эмму новой легендой.

— Хогманай?

— Да, древний родственник Нового года. Праздник последнего дня года. Мы жгли костры, чтобы они разогнали вековую зимнюю тьму, огонь сжег бы черные мысли и перенес в год грядущий свет и надежды на лучшее. К нам приходили гости и приносили с собой уголек — символ успеха и тепла, девушки танцевали веселые танцы. То были дни горящих костров, жареных кабанов, песен и смеха. Мы пили вересковый чай и всматривались в пламя, гадая о будущем.

Самый короткий день и самая темная ночь в году. Голд вспоминал, как мама протягивала ему припрятанное после ужина угощение, а отец дарил охотничий нож и даже обещал однажды взять с собой на рыбный промысел. Судьба распорядилась иначе.

Однажды лодка отца попала в шторм. Через несколько дней волны вынесли на берег обломки, оставив по себе лишь непонимание и пустоту, а мать умерла от болезни легких, но это будет еще нескоро. Пока же Голд вспоминал укрытый зеленью берег, утес и небо, покрытое низкими серыми тучами — место, где навсегда осталось его сердце.

— Единственное, над чем мы не властны, мисс Свон, — это время. Время подобно реке, текущей в одну сторону. Река эта уносит юность и ведет к неизвестным берегам, но есть в ней тихие гавани, такие как эта. Они наполнены теплом и уютом в самом сердце метели, нужно лишь осмелиться сделать шаг. Время забирает и время отдает, порой оно того стоит, порой нет.

— Но что мы можем ему противопоставить?

— Способность принимать одиночество и тьму.

— Так неужели мы обязаны делать это в одиночестве?

Голд загадочно улыбнулся и не ответил. Эмма, затаив дыхание, обдумывала его рассказ. Так удивительно было слышать от ростовщика хоть что-то, кроме язвительных комментариев. Что-то глубоко личное, позабывшееся, но не забытое. Что-то, куда он не допускал никого из близких ему людей. Да и были ли они у него, близкие?

Голд попросил его извинить и медленно ушел из кухни, чуть слышно постукивая тростью о пол, а Эмма осталась смотреть в пустоту. Что-то надломилось в ее годами выстраиваемой броне после его рассказа. В душу прокралась атмосфера грустного осеннего вечера, когда покрытое тучами небо прорезают яркие грозовые вспышки, волны неистово бьются о скалистый берег, и надо бы спешить в тепло и уют, а вместо этого хочется стоять на утесе и ловить соленые брызги. Как часто за минувшие годы Эмме хотелось стать единой со стихией, познать ее неистовство, отдаться во власть загадок и тайн, чтобы после замереть у огня, и чтобы рядом был тот, кто нуждался в ней, и в ком нуждалась она.

Прошлое, пусть и чужое, разбередило в ней нечто такое, что она считала давно потерянным, забытым. Что-то, о чем она мечтала столько пустых и серых лет. Как давно Эмма ни с кем не разговаривала! Вот так, когда хочется говорить и говорить до утра, а не обменяться сквозь зубы дежурным приветствием и переброситься парой фраз о погоде. Как давно ее просто никто не слушал! Как давно никого не слушала она сама!

Жизнь приучила ее к серости одиночества, но к нему невозможно привыкнуть. Привыкшая полагаться лишь на себя, Эмма уверенно шагала вперед, затянувшись в броню кожаной куртки, но кто сказал, что в глубине души она не мечтала эту самую броню сорвать? Где-то там, в своем теплом доме с покрытыми хипстерскими надписями стенами, чаевничает сейчас Мэри Маргарет. Да, она стала Эмме близкой за эти несколько месяцев, и они уже пережили добрый ворох событий на двоих, следовало бы быть с ней помягче. У Эммы никогда не было друзей, а те немногие, что были, заставили ее усомниться в самом факте существования дружбы, потому она продолжала порой сторониться милую городскую учительницу, а после ругать себя за излишнюю черствость. Но сегодняшний вечер словно бы пустил трещину в ее броне. Или это талант рассказчика, скрывающийся в Голде?

Эмма подошла к окну и тихонько открыла занавеску. В эту ночь было полнолуние, потому в искусственных источниках света не было нужды. Снаружи царили тишина и спокойствие, словно люди и впрямь перенеслись сегодня в прошлое, к горящим кострам и зимнему солнцестоянию. Эмме хотелось бы оказаться в их кругу, пить грог и слушать старинные легенды. Без Голда в кухне как-то сразу стало тоскливо и пусто. Женщина почувствовала себя ребенком, которому купили билет в парк аттракционов, но его унес разбушевавшийся ветер.

Эмма вздохнула, отгоняя мрачные мысли, и всмотрелась в отбрасываемые луной тени. Метель утихла, лишь поземка стлалась по земле, да спускались в причудливом танце присмиревшие снежинки. Столько разных форм и узоров на стекле, совсем как в жизни, нужно лишь присмотреться внимательнее.

— Но снежинка тает, попав в неосторожную ладонь, — прошептала сама себе Эмма. Мысли определенно завели ее в ненужное русло, куда же запропастился Голд?

Трость чуть слышно застучала по ступеням, Эмма подавила улыбку и, прихватив с собой свечу в простом стеклянном подсвечнике, вернулась к столу. В доме начало ощутимо холодать.

— Все в порядке? — спросил с порога Голд и прошагал к своему месту.

Эмма кивнула и подняла на него глаза. Обычно одетый в строгие костюмы, мужчина сменил свой привычный наряд на клетчатую рубашку и джинсы. Так странно. Всё здесь: и дом, и мебель, и сам хозяин разнились с тем образом, который сложили о них люди.

— Я не утомил вас своим рассказом?

— Нет, что вы, вы очень интересно рассказываете! — честно ответила Эмма.

— Тогда куда же подевался тот горящий огонек в ваших глазах?

Голд поставил на плиту давно остывший чайник, и пламя газовой конфорки разогнало скопившиеся над столом тени.

— Вы знаете, я вдруг представила себя там, в вашей деревне, в кругу близких мне людей, — неуверенно начала Эмма, — В приютах, конечно, ставили елку, пели песни и верили, что Санта сделает так, что нас заберут родители. Но шли месяцы, затем годы, и никто не приходил, а те, кто приходил, лучше бы этого не делали.

Ростовщик, возившийся у плиты, внимательно ловил каждое слово, произносимое Эммой. О, он слишком хорошо знал этот взгляд! Яд отчаяния буквально сквозил в каждом сказанном предложении. Это были несбывшиеся мечты одинокого ребенка. Когда-то его так же встречал у дверей собственный сын, ловил за перепачканную краской штанину и просил не уходить завтра никуда, побыть с ним, рассказать сказку….

Голд вздохнул и достал небольшую джезву.

— Вы любите кофе, мисс Свон?

— Да, а почему вы спрашиваете?

— Потому что горячий шоколад плохо сочетается с призраками из прошлого, — философски пояснил ростовщик, — Разожжем камин, вы совсем замерзли.

Эмма удивленно умолкла и принялась наблюдать за его действиями. Голд уверенно отмерил нужное количество кофе, кардамона, корицы, залил все водой и замер над джезвой. Ловкие пальцы искусно помешивали напиток, и Эмме вдруг представилось веретено и золотистая нить, свивающаяся в узор.

— Мистер Голд, простите мой глупый вопрос….

— Что такое?

— Вы умеете прясть?

— Моя мать умела, научила и меня. В те тяжелые времена не было разделения на женский и мужской труд, потому мои земляки не видели в подобном занятии ничего предосудительного.

Эмма не нашлась с ответом. С каждой сказанной фразой Голд завораживал ее всё больше, чередуя насмешки с философскими мыслями, правду со сказкой, язвительные ремарки с заботой. Его не понимали, потому боялись. Не нашлось смельчаков, способных понять.

Голд осторожно снял с огня начинающий закипать кофе и тут же разлил по чашкам.

— Пойдем в гостиную, я припас для вас свитер.

— Я помогу вам разжечь камин.

— А вы умеете?

— Список моих талантов не ограничивается одними лишь отмычками, — улыбнулась в ответ Эмма.

Дрова в камине весело трещали, пламя наполняло уютом погруженную во мрак гостиную. Эмма пила ароматный дурманящий кофе, Голд рассказывал очередную сказку и сам дивился подобной говорливости. Груз прожитых лет требовал, чтобы его разделили с кем-то, а эта сильная и хрупкая женщина, заворожено смотрящая в огонь, оказалась вдруг удивительно близкой и понимающей.

Эмма долго лежала в темноте, прислушиваясь к звукам засыпающего дома. Они с Голдом проговорили почти до утра, вернее, говорил он, а Эмма слушала, убаюканная размеренным течением рассказов, в которых реальность смешивалась с вымыслом и уносила за собой. Хотелось вот так сидеть у камина, любоваться игрой пламени, наблюдать за танцем теней по стенам и слушать, слушать, уплывая на волнах прошлого в неизведанные миры.

— Мне, ведь, никогда не читали сказок, — прошептала Эмма, а Голд не ответил.

— Хотите историю о несчастном привидении?

И, конечно, она ответила, что хочет, а он улыбнулся. Так прошло еще несколько часов, Эмма вызвалась помочь с уборкой кухни и подготовкой ко сну, а после долго смотрела в потолок и прислушивалась к перестукиванию трости, пока Голд завершал свой вечерний моцион.

Электричество к утру так и не появилось, очевидно, объявят штормовое предупреждение. Придется где-то раздобыть машину и съездить за Кадиллаком Голда, поскольку полицейский автомобиль притаился напротив парадного входа в дом, а бензина в баке осталось в лучшем случае на пятьдесят метров.

Эмма обняла подушку, отчаянно желая, чтобы утро не наступало. Пусть дом останется погруженным в предрассветные сумерки, полные неясных переживаний, еще не рассказанных историй и тепла. Во сне Свон видела Шотландию, долго бродила меж огромных валунов, что-то разыскивая, но когда была уже у цели, последняя важная деталь ускользала, и приходилось начинать сначала. Вот так и в жизни: стоило Эмме сойти с рискованной тропы на ровную и верную дорогу, как она сбивалась на первом же повороте, и ее отбрасывало к самому началу.

Голд зашел в собственную спальню и долго сидел на краю кровати, пытаясь рассмотреть нечто в сероватых сумерках. Странным и удивительным образом все его планы на одинокое Рождество были сорваны Эммой. Голду было спокойно, размерено и спокойно, а фотография маленького мальчика в форме знаменитой футбольной команды, стоящая на тумбочке, казалась горьким и болезненным воспоминанием. Частью прошлого, но не той пугающей реальностью, которой он прожил почти два десятилетия. Мужчина болезненно поморщился, укладываясь под одеяло, и только сейчас понял, что весь вечер почти не вспоминал о травмированной ноге. Надо будет придумать, как забрать Кадиллак, но все это будет завтра. Пока же Голду было спокойно, как в доме, так и на сердце.

С утра Эмму разбудила звенящая тишина. Никто не ходил по дому, не жужжал электрогенератор, по-прежнему надеющийся на чудо возвращения света, не стучала трость, соприкасаясь с полом. Женщина наспех повязала халат и сбежала вниз по ступенькам. Голда нигде не было, ни в ванной, ни в спальне, ни снаружи. Пытаясь унять разыгравшееся воображение, Эмма вошла в кухню, и все тут же встало на свои места. На столе красовалось блюдо, накрытое крышкой, из тех, что подают одетые в накрахмаленные рубашки официанты в дорогих гостиницах. Эмма усмехнулась: можно подумать, ей доводилось бывать в таких местах. А у блюда лежал белый лист, исписанный забористым почерком человека, привыкшего вести бесконечную бумажную работу.

«Мисс Свон!

Я не могу оставить вас без завтрака, смею надеяться, что вы любите блинчики. Мне нужно доделать кое-какие дела в лавке, потому я не решился вас будить. Машину пока можете оставить у меня, в городе объявили штормовое предупреждение. Какао закончился, да у меня его и не было никогда, а все, что нужно для приготовления кофе, вы отыщете в верхнем ящике над плитой.

Спасибо за уютное Рождество.

— Голд».

Эмма улыбнулась, ощутив, тем не менее, легкий укол разочарования. И что ему понадобилось в такой час в той лавке? Часы, висящие на западной стене кухни, оповестили, что «такой час» — это почти уже полдень, вполне логично.

— Но не менее обидно, — пробормотала Свон, усаживаясь за стол и намазывая блин доброй порцией вишневого джема.

А за окном стояли занесенные снегом деревья, сосульки блестели на солнце, снег переливался серебром, однако идущие с запада тучи знаменовали временное затишье перед бурей. Эмма нехотя вышла в коридор, придя к выводу, что злоупотреблять гостеприимством Голда не стоит и надо вспомнить о хороших манерах и выяснить, как дела в участке. Пару минут поразмышляв о том, стоит ли захлопнуть дверь, Эмма коварно рассмеялась, представив, как ростовщик попросит у нее помощи и отмычек. Но у самой двери ее взгляд упал на уже знакомый ключ, и поднявшееся было настроение, улетучилось, как солнечный лучик в этот серый зимний день.

По дороге к дому Мэри Маргарет Эмма наткнулась на знакомую уже компанию рабочих, которых непререкаемая госпожа мэр выгнала на уборку снега.

— Эй, Бэн, подожди! — окликнула Эмма самого ворчливого из них.

— Слушаю, шериф.

— Давай встретимся через час у полицейского участка, мне нужна твоя помощь.

— Еще чего, у меня дела, не видишь?

— Если не вернем Голду машину, то у тебя будут еще и проблемы, — весело отозвалась Эмма, наблюдая, как Бэн меняется в лице и судорожно кивает.

Уже представив себя внутри снегоуборочной машины, Свон кивнула своим мыслям и быстро взбежала по ступенькам, ведущим в квартиру милой городской учительницы. Постучать в дверь Эмма не успела, та распахнулась сама собой и обеспокоенная Мэри Маргарет сразу же накинулась на нее с расспросами.

— Эмма, бог мой, где ты пропадала? Мы с Дэвидом уже с ног сбились!

— Я думала, у вас было более достойное времяпровождение, чем поиски такой взрослой девочки, как я, — усмехнулась Свон, пока подруга втаскивала ее в квартиру.

— Ну тебя! Садись, рассказывай, где пропадала. Ты голодная?

— Если я скажу, что ела блины у Голда, ты мне поверишь?

Мэри Маргарет так и замерла с банкой растворимого шоколадного напитка.

— Какими судьбами тебя туда занесло? Мы думали, ты вернешься домой, как только отключили свет.

Эмма приняла из рук подруги большую белую чашку шоколада и задумалась, с чего же начать.

— Расскажи мне о Голде, что он за человек?

Мэри Маргарет устроилась напротив и начала свой рассказ. Свон слишком хорошо знала этот взгляд школьной учительницы, всё обо всем знающей и привыкшей всех считать своими учениками, сбившимися с пути. Наверное, этим она и зацепила Эмму, сумев подарить ей заботу, в которой она так нуждалась.

— Как ты знаешь, его все считают негласным хозяином города. Кто-то должен ему денег, кто-то арендует у него квартиру, в том числе и я, а кому-то нужна помощь адвоката. Здесь считают, что Голду полторы тысячи лет, и он знает всё на свете, но у меня другое мнение.

— Ты тоже его боишься? — с любопытством спросила Эмма, грея ладони о чашку.

— Нет. Он одинокий человек, утративший что-то дорогое, такое, что пыталось его сломить. Голд борется из последних сил, а никто не знает даже, как его зовут.

— Да ладно?

— Точно тебе говорю! «Городской монстр», «чудовище», «хромой». Порой наши жители напоминают мне моих собственных учеников, так и не вышедших из подросткового возраста. Так как ты оказалась с ним под одной крышей?

— Нашла его у городской черты. Я хотела завалиться до утра в какой-нибудь бар, но потом отрубили электричество, и я сама не заметила, как оказалась почти у выезда.

— Не может быть, — пробормотала Мэри Маргарет.

— Почему?

— Потому что Голд никогда не покидал город, было там что-то такое в его прошлом, из-за чего он осел в Сторибруке и отказался от адвокатской карьеры в Бостоне. Какая-то трагедия, — задумчиво произнесла учительница. Эмма пожала плечами.

— У него так никого и не было? Женщины, интрижки?

— Помнишь, за неделю до Рождества ты уезжала в Бостон забрать вещи из старой квартиры?

— Конечно, а что?

— А то, что как раз в это время в Сторибруке успела объявиться подружка Голда, с которой он, бог знает сколько лет, прожил вместе, мы уже думали, будем свадьбу праздновать.

— Что за подружка?

— Изабелла Френч, дочь нашего цветочника. Избалованная девушка, которая вечно была «на своей волне», работала в библиотеке.

— Ого! И что с ней не так?

Мэри Маргарет задумалась.

— По-моему, она слишком заигралась в героинь любимых романов. Вечно пилила Голда, как правильно жить, требовала увезти ее отсюда, показать ей мир, он говорил, что находится под постоянным наблюдением Вейла, ссылался на больное сердце. Ему ведь всего сорок пять…. А ей было едва ли больше двадцати. Короче, в конечном итоге Голд отправил ее учиться в Нью-Йорк, и она вернулась оттуда с кавалером, закатила Голду скандал, обвинив в том, что ничего не понимает в жизни, и уехала.

— Поразительно, — пробормотала Эмма, гадая, что из сказанного подругой удивило ее больше: возраст Голда, его избалованная пассия или то, чем всё в итоге закончилось.

— Думаю, у него просто нереализованный отцовский инстинкт, но это не значит, что надо направлять его на всяких девиц, ассоциирующих себя со сказочными принцессами.

— Одно неясно: что он все-таки делал у городской черты, — заключила Свон, бросив беглый взгляд на часы. Пора идти.

Эмма наблюдала за крупными хлопьями снега, покрывающими замерзший город, и задумчиво жевала шоколадку, которую любезно предложил Бен. Этот ворчливый и нелюдимый парень, тайно влюбленный в волонтерку местного монастыря, как-то сразу снискал уважение и симпатию Эммы. Он напоминал ей дружка, с которым она недолго общалась в одном из приютов: такой же косматый парнишка, щетинившийся иглами при любой попытке завязать контакт, на поверку он оказался вполне милым и безотказным. Вот и Бен согласился подвезти ее на своей снегоуборочной машине, которую любил едва ли не больше знакомой волонтерки.

— Что у вас с Агнесс? — без обиняков спросила Свон.

— Сказала, что я милый, но неотесанный чурбан, — с улыбкой пояснил парень.

— И что ты намерен делать, чтобы отесаться?

— Пойду к Мэри Маргарет за книжками.

— Вот это здорово! — похвалила Эмма.

— Смотрю я на тебя, шериф, и не могу в толк взять….

— Что именно?

— Ты, вроде, из наших: такая же сорвиголова, а как выдашь какую-то фразу, так у меня волосы дыбом встают. Это ж надо, шериф!

— Я люблю наблюдать за людьми, Бен, и много всякого повидала в жизни, — витиевато пояснила Эмма, — А за книгами сходи, я, может, тоже что-то посоветую.

— А что хромой забыл в лесу, да еще и среди ночи?

— Вот и мне хотелось бы узнать, — пробормотала Свон, — Не знаешь, давно он наблюдается у Вейла?

Бен пожал плечами, выруливая на наименее занесенный снегом участок трассы.

— Пару лет назад беднягу забрали с инфарктом, и он за неделю успел свести с ума всю больницу.

Эмма усмехнулась.

— Представляю себе!

— И как только Вейл с ним справляется?

— У него работа такая.

— И то верно…. Приехали, шериф!

Эмма поблагодарила приятеля, взяв с того обещание прийти к ним в гости на выходных, и прошла к машине. Погода, не заладившаяся еще с полудня, испортилась окончательно. Рассерженные тучи швырялись вниз горстями колючего снега, солнце проиграло свою битву за лучик света и позорно дезертировало за горизонт, ветер усилился. Самое время побродить по лесу и поискать улики по делу Голда.

Эмма едва ли могла ответить самой себе, что она пытается здесь отыскать и почему. Единственный ее долг перед Голдом был в том, чтобы отблагодарить за вчерашний уютный вечер и вернуть ему машину, но выработанное за годы практически «частного сыска» чутье, твердило о том, что что-то здесь нечисто.

Конечно, горожане, каждый третий из которых был должен «хозяину города» кругленькую сумму, просрочил выплату аренды или просто заложил любимые бабулины серьги в обмен на порцию хорошей выпивки, предпочитали лишний раз не связываться с хмурым джентльменом с тростью, но шериф — это же совсем другое дело!

Эмма в доли секунды расправилась с дверью и села за руль. Щелкнул замок зажигания, мотор довольно заурчал, шериф дернула рычаг переключения передач и замерла, уловив сигнал на датчике топлива. Дисплей показывал полный бак.

— А он сказал, что закончился бензин, — нахмурилась Эмма, разворачивая автомобиль.

Что-то ускользало от ее внимания, как назойливая муха, никак не желавшая даваться в руки. Конечно, по-хорошему стоило бы вернуть Голду машину, поблагодарить за ужин и все прочее, и просто уехать, но не в правилах Эммы было отступать на полпути. В конце концов, она шериф этого города, и ее долг — заботиться о горожанах. Хотят они этого или нет. Свон фыркнула и свернула в переулок, срезая добрую половину пути.

Эмма поправила зеркало заднего вида, мельком бросая взгляд на собственное отражение. Этот маниакальный блеск в глазах она знала слишком хорошо, права была директриса последнего приюта, из которого она в конечном итоге все-таки сбежала: Эмме прямая дорога была в частные детективы. Но на это не оказалось ни денег, ни связей.

— Что ж ты забыл-то в лесу в такую ночь, а? — задумчиво спросила Свон у кожаной обивки Кадиллака.

На душе змеей свернулась тревога, как в те дни, когда она, сгребая в рюкзак мелочь и остатки крекеров с ужина, бежала прочь из приютов. Что-то всегда толкало Эмму вперед, заставляло протискиваться сквозь прутья решеток, взламывать замки и нестись, не сворачивая с пути и не задумываясь о дороге. Вот и тогда она провела несколько дней под мостом, грея руки о горящие в бочке газеты и слушая рассказы бездомных.

— Ты не из этих мест, девочка, ты другая, — втолковывал ей вечно пьяный бродяга с глазами мудреца, и Эмма верила и тайком подворовывала у него хлеб.

Беспризорная жизнь приучила ее всегда быть начеку, увиливать от опасностей и быть готовой к любым поворотам судьбы, но размеренная жизнь Сторибрука почти притупила в ней охотничье чутье. В глубине души Свон всегда знала, что сама может строить собственную судьбу, а слова бездомного бродяги лишь укрепляли ее веру. Лишенная тепла и поддержки, Эмма всеми силами старалась быть нужной другим, а после оставалась размазывать по грязным щекам обидные злые слезы и вспоминать обо всем, чему так и не суждено было сбыться.

Машина пропетляла по занесенным снегом улочкам, когда Эмма, задумавшись, пропустила нужный поворот, и выехала, наконец, к лавке Голда. Почему-то Свон была твердо уверена, что упрямый ростовщик обложится сегодня кипами бумаг и займется подведением итогов уходящего года. Он как хищный кот видел в темноте, потому отсутствие света в городе его вряд ли смущало. А еще, Голду совсем нечего было делать дома….

В суете прошедших дней Эмма совсем забыла справиться о делах Генри, но внутренний голос твердил, что у сына все в порядке, а это значило, что можно на время переключить свою заботу и участие на того, кто в них более всего нуждался.

Свон заглушила мотор и положила ладони на руль, проигрывая грядущий разговор. Ей не хотелось, чтобы всё вот так заканчивалось, чтобы они ограничились ничего не значащими формальностями и просто разошлись, чтобы однажды столкнуться в супермаркете или на площади у городских часов. Что-то важное ускользало от Эммы, что-то знакомое и вместе с тем, волнующее.

«Таблетки остались в машине», — вспомнилась фраза, укоризненно брошенная Голдом тогда в лесу.

— Таблетки! Точно! Где же они? — бормотала Свон, уже точно зная, что неуемное желание быть полезной когда-нибудь сведет ее в могилу.

Ни на сиденье, ни под ним продолговатой баночки не оказалось. Эмма заглянула во все отделения, до которых только смогла дотянуться. В который раз подивившись стерильной чистоте машины и с грустью вспомнив свой собственный автомобиль, Эмма уже готова была поверить, что ей приснилась фраза, оброненная Голдом. Как вдруг….

Конечно, как она могла забыть о бардачке? Уж этот скрипящий чистотой и лоском ростовщик точно держал абсолютно все вещи на положенных им местах да еще инвентарный номер присвоил! Эмма отругала себя за невнимательность и заглянула внутрь. Коробочка сама выкатилась в подставленную ладонь, Свон поднесла ее к глазам и прочитала: «Zopiclon».

Память услужливо подсказала, что это сильное, хоть и короткодействующее снотворное, нужный элемент головоломки сам встал на место, и Эмма фурией вылетела из автомобиля.

Мистер Голд присваивал новые каталожные номера вещицам, скопившимся у него за недавнее время, перебирал старые записи, раскладывал всё необходимое по ящикам и полкам. Кто-то бы, наверняка, упрекнул его в чрезмерной скрупулезности, но за долгие годы привыкший к своей работе Голд любил порядок во всем.

Много лет назад он был таким же лентяем, не сильно заботящемся о положении собственных дел, как, скажем, Бен. Тот самый неряха, что работал на снегоуборочной машине не далее как сегодня утром и непонятно чем снискавший уважение и привязанность шерифа. Голд усмехнулся, осторожно ставя на полочку статуэтку из венецианского стекла, и взглянул на часы: «14:00». Интересно, как там мисс Свон, понравился ли ей завтрак?

После десятилетия одиночества мистеру Голду странно было осознавать, что ему приятно вновь о ком-то заботиться, пусть даже забота эта выражается в порции блинов на завтрак. Эмма занимала его мысли все эти зимние дни. Тем удивительнее было понимать, как быстро ему удалось переключиться с плохого на хорошее. К хорошему быстро привыкаешь.

В окне мелькнул его черный автомобиль, а в следующую секунду дверь лавки с грохотом отлетела к стене, послышался звонкий голос не на шутку встревоженной мисс Свон.

— Голд, а подите-ка сюда!

Ростовщик вздохнул и потянулся за тростью: на непогоду нога всегда немилосердно ныла, затрудняя передвижение, а синоптики совсем не радовали прогнозами в последние несколько дней.

— Что вам угодно, мисс Свон? — спросил Голд, выставляя трость перед собой и улыбаясь пришедшей.

Эмма выглядела так, словно гналась за преступником через весь город и в последний миг поняла, что обозналась. Небольшой предмет упал на стойку, Голд удостоил его лишь мимолетным взглядом.

— Чем могу помочь?

— Я жду объяснений, — заявила Свон, положив ладони на прилавок.

— В чем?

— В том, что в вашей машине делает снотворное, и почему я так и не нашла потерянного вами обезболивающего.

— Потому, что я его выпил, как оказалось, — ровно ответил Голд. Эмма едва удержалась, чтобы не схватить его за галстук.

— Можете делать дураков из кого угодно, но со мной этот номер не пройдет, Голд! Или вы немедленно выкладываете мне, какого черта вам понадобилось в полночь у городской черты….

— Либо что? Арестуете меня? — Голд насмешливо поднял бровь и побарабанил пальцами по стойке, — Вы забываетесь, мисс Свон. Прошедшее Рождество, несомненно, сломало некую грань отчужденности между мной и вами, но это, скорее, был единичный случай. Посему, попрошу меня извинить.

— Нет уж, Голд, свои витиеватые речи припрячьте для более удачного случая и для более благодарного слушателя, а я пока еще шериф этого города и несу за всех вас определенную ответственность.

— Мисс Свон, заведите собаку.

Эмма вздохнула, придя к выводу, что угрозами она от этого упрямца ничего не добьется, разве что, он выставит ее вон из лавки и с грохотом закроет дверь. Голд выжидающе смотрел на шерифа, она вертела в руках злополучную коробочку, раздумывая над тем, как к нему подступиться. В лавке была небольшая комната, где хранились многочисленные вещи, стоял диванчик, можно было выпить чаю…. Эмма пожала плечами, здраво рассудив, что терять ей все равно нечего.

— Может, поговорим спокойно?

— Нам не о чем с вами говорить, мисс Свон. Вы взяли на себя обязательство вернуть мне машину, я вам бесконечно благодарен, но я бы предпочел не распространяться о своих планах.

Эмму злил этот подчеркнуто официальный тон Голда, тогда как совсем недавно она видела его совсем другим. Он уверенным тоном отрезал ей пути к наступлению, вынуждая позорно капитулировать. Шериф обошла стойку и внимательно посмотрела на ростовщика.

— Хотите, чтобы я притащила Арчи, и он устроил вам сеанс?

— Я не нуждаюсь в психотерапии, мисс Свон. И вы, вероятно, чего-то себе надумали, — насмешливо отрезал Голд.

— Несомненно! Я раздумываю над тем, как бы мне заполучить в свою собственность Понго, пока Арчи будет маяться с вами.

— Вам совсем не жаль несчастного доктора?

Эмма похвалила себя: тон Голда чуть потеплел. Его, словно, забавляла эта перепалка.

— Голд, я же вижу, что что-то произошло. Давайте поговорим, уверяю вас, я смогу помочь.

— Мисс Свон, мне нужно работать, потому я попросил бы вас….

— Убираться прочь, — пробурчала Эмма, этот и мертвого из себя выведет, — Мне вернуться с наручниками?

— Вам нечего мне предъявить. Снотворное не запрещено законом.

— Но не в зимнюю ночь и не с вашим сердцем! — рявкнула в ответ шериф.

— Мисс Свон, у вас паранойя, — ответил Голд и, развернувшись, скрылся в комнате.

Эмма выплюнула несколько ругательств и хотела уже уходить за Арчи или, хотя бы, спросить совета у Мэри Маргарет, как до нее донесся стук упавшей трости и недоуменный стон. Наплевав на все правила приличия, Свон ринулась в комнатушку. Голд сидел на полу у дивана и морщился от боли.

— Паранойя, говорите? — начала Эмма, помогая ему подняться, — Возможно, и кроется она в том, что вы уже два дня не принимали своих таблеток, вот нога вас и не слушается.

— Вы удивительно проницательны, — процедил Голд.

— Не стоит благодарности, — ответила Свон и оглянулась, чтобы придвинуть ближе табурет. От резкого движения из воротника ее блузки выпал кулон в форме лебедя. Ростовщик побледнел и вцепился в ладонь Эммы.

— Мисс Свон, откуда у вас этот кулон?

Эмме хватило нескольких секунд, чтобы оценить ситуацию и обернуть ее в свою пользу.

— Предлагаю сделку.

— Сделку? Со мной? — нахмурился Голд.

— Откровенность за откровенность. Ты думал, я не догадаюсь, Руисерт?

— Руисерт…. Но откуда? — ростовщик выглядел обескураженным.

— Откровенность за откровенность, — припечатала Эмма и оседлала табурет.

Голд вновь выставил перед собой трость и уставился в пустоту, собираясь с мыслями. Немногие знали его настоящее имя, предпочитая ограничиваться выкриком: «Голд!». Иные не утруждали себя даже выкриками, переходя сразу к своим мелочным делишкам, которые ростовщику с юридическим образованием надлежало решить сию же секунду. Но были и те, кому он доверил тайну родом из Шотландии, родом из прошлого — свое имя. Эмма едва ли числилась в ряду счастливчиков, хотя…. Голд недоуменно взглянул на Свон, сверлящую его взглядом.

— Этого не может быть.

Эмма усмехнулась.

— И это говорит мне скупщик старины, где у каждой вещи есть своя легенда!

— Мы же не в сказке живем.

— А это с какой стороны посмотреть.

— Резонно, — ответил Голд и болезненно поморщился. Эмма обеспокоенно вскочила со своего места.

— Что? Съездить за Вейлом? Скажи?

— Нет-нет, все в порядке. Может…. Чаю? Здесь был где-то термос.

— Хорошо, — бросила Эмма, суетясь в поисках вышеозначенного предмета, — Я слушаю тебя.

Его звали Руисерт Оир, и было это в те времена, когда у него еще был резон возвращаться домой и не метаться загнанным зверем в четырех стенах. Он жил в Глазго, учился в юридическом колледже, мечтал махнуть в Америку, завести семью и никогда больше не вспоминать о сиротском прошлом.

Отец трагически погиб во время шторма, мать ненадолго его пережила, оставив Руисерта совсем одного. Нет, у него были многочисленные родственники, у которых он перебивался от полугода до двух лет, помогал по хозяйству, нянчился с младшими и мечтал сбежать. Как только ему исполнилось семнадцать лет, он взял припрятанные под подушкой сбережения, документы и уехал искать счастья в Глазго.

Там Руисерт и познакомился с Милой. Девушка работала в небольшом кафе, училась в колледже искусств и мечтала о красивой жизни, которую такой же бедный студент просто не мог ей дать. Оир не был искушен в общении с девушками. В родной деревне он работал двадцать четыре часа в сутки, всеми силами стараясь не злоупотреблять хорошим отношением семьи своей тетки, а в Глазго как-то стало не до этого. Когда Мила, обиженно надув губки, сообщила о том, что беременна, Руисерт тут же сделал ей предложение и предложил ехать в США. Его научный руководитель рекомендовал Руисерта своему хорошему другу, державшему адвокатскую контору в одном из районов Бостона. Всё могло сложиться. Мила повозмущалась для приличия и согласилась, бросив невзначай: «Я совсем не планировала заводить от тебя детей».

Руисерт думал, что любил ее, пока в один прекрасный день она просто не исчезла, оставив его с годовалым Нилом и забрав все сбережения семьи. Так Оир превратился в маму, папу, друга и добытчика для своего сына. Днем он работал помощником адвоката, а по ночам разгружал вагоны, писал студентам курсовые работы, подрабатывал репетитором, был рабочим на лакокрасочной фабрике.

Нил рос тихим и спокойным, но временами Руисерт ловил этот хорошо знакомый ему взгляд брошенного ребенка, и хотелось выть от бессилия и бессмысленности сложившейся ситуации.

— Папа, ты почитаешь мне сказку? — спрашивал Нил, вцепившись в отцовскую штанину.

— Не сейчас, дорогой, — отвечал Руисерт и бежал на вторую, пятую, восьмую работу, а после приходил под утро, отводил сына в школу, и все начиналось сначала.

Что он мог поделать? Мила, верно, гуляла где-то по Нью-Йорку, посещала выставки знаменитых художников, вращалась в кругах местной «богемы», и ей дела не было ни до сына, ни тем более до мужа, от которого она совсем не планировала иметь детей. Мила вышла замуж за Бостон, а Руисерт оказался, так, досадным недоразумением. Он не злился на жену, единственное, о чем он мечтал — это урвать пару часов у суток и провести их с сыном, сводить его в зоопарк, накормить мороженным, почитать сказки.

Старая книга сказок, подаренная начальником на Рождество, была единственным другом тихого и замкнутого Нила. И единственным, что осталось в память о нем….

Голд замолчал, переводя дыхание от скопившихся невысказанных эмоций. За все время Эмма не проронила ни слова, а теперь же просто протянула ему чашку травяного чая.

— Пей.

— Спасибо….

Во времена его детства мама часто любила повторять, что чашка чая поможет решить любые проблемы, если уметь правильно обрисовать ситуацию. Как часто он сидел на кухне небольшой бостонской квартиры, смотрел в ночь, пил чай и верил, что все обязательно наладится, что найдет деньги, необходимые, чтобы оплатить Нилу футбольную секцию, что они заведут собаку….

— Я так люблю твой чай, папа, — говорил Нил, завернувшись в одеяло на самые глаза.

Они сидели до утра. Руисерт рассказывал сыну сказки родного края, истории из детства, говорил о травах и деревьях Шотландии и обещал обязательно туда свозить. Нил верил. Тогда он всё еще верил.

Голд вернул Эмме чашку и перевел взгляд на окно, за которым крупными хлопьями шел снег.

— Надо продолжать.

— Ты уверен?

— У нас сделка, — неловко отшутился Руисерт.

Эмма пересела на диван и вдруг взяла его за руку.

* * *

Приближалось Рождество. Бостон сиял как лампочка, витрины магазинов стремились перещеголять друг друга по дороговизне и вычурности украшений, площади районов соревновались в том, у кого лучше елка. Но Руисерт всего этого не замечал. На него навалились годовые отчеты, на фабрике коллега слезно просил поменяться сменами, и если бы Нил не принес из школы самодельный елочный шарик и не подарил отцу, он бы и не вспомнил, что грядет длинная череда зимних праздников.

Через пару недель Нилу исполнялось десять лет, и по этому случаю Руисерт планировал взять небольшой отпуск и показать сыну Шотландию. Он бежал домой, предвкушая сюрприз, как его внимание привлекла незнакомая машина. Хозяйкой авто оказалась Мила. Она говорила какую-то бессмыслицу о том, что Руисерт плохой отец, что абсолютно ничего не смог дать их ребенку и прочую чепуху. Одно обеспокоенный Руисерт уловил четко: Мила собирается увезти Нила в Австралию. И самое страшное: Нил не против.

— Подожди, сынок, ну как же? — растерянно начал Руисерт.

— Я же не насовсем уеду, пап. Я буду приезжать к тебе в гости на праздники, буду присылать подарки на Рождество. Мама обещала купить мне собаку.

Формально Руисерт и Мила до сих пор состояли в браке, она имела такие же права на сына, как и он. Конечно, в Австралии Нилу будет лучше, — пытался убеждать внутренний голос, — у него будет большой дом, форма любимой футбольной команды, собака, много друзей….

Но нет же, нет! Он не позволит так просто отобрать у него Нила.

Руисерт бросился наперерез автомобилю жены, стремясь не дать ей выехать со двора. Мила, кажется, даже не заметила, что сбила Руисерта. А последним, что он запомнил, был крик Нила: «Папочка!».

— С тех пор я хромаю, — заключил Голд, переплетая пальцы Эммы со своими, — Когда я пришел в себя в больнице, то узнал, что самолет, которым летели мои жена и сын, потерпел катастрофу, не долетев до Сиднея каких-то сто километров. Через неделю Нилу должно было исполниться десять….

Эмма не ответила, лишь прижалась лбом к его плечу.

Руисерт вернулся в опустевшую квартирку, которую он снимал за мизерную сумму у сердобольной старушки. Дома было тихо, зашторенные окна не пропускали свет и скрывали скопившуюся в углах и на мебели пыль. Теперь не для кого было следить за чистотой. И не для чего.

Руисерт выпил все запасы алкоголя, которые отыскались в шкафчиках из дешевого материала, напоминающего фанеру, а после долго бродил по комнатам, игнорируя дикую боль в ноге. Боль навсегда останется с ним, как напоминание о собственной беспомощности. Никчемности. Ненужности.

Ему не хотелось жить. Он больше не видел ни цели, ни смысла.

Несколько раз звонили с работы, приносили бессмысленные соболезнования, предлагали помощь, внимание и участие. Руисерт не стеснялся в выражениях. Впервые в жизни он не боялся говорить, что думает. Слишком дорогой ценой далась ему смелость. Вспомнилось невольно, как Мила обзывала его трусом, а после презрительно кривила губы и уходила прочь из квартиры, чтобы вернуться под утро. Чтобы пахнуть дорогим парфюмом. Чтобы жить той жизнью, в которой ему не было места.

Когда-то в детстве мать учила Руисерта, что честность и верность — это наивысшие добродетели. Когда-то он учил этому же Нила. Уж лучше бы он врал. Руисерт плеснул в стакан еще виски, опрокинул залпом, не почувствовав ни вкуса, ни запаха, и вспомнил некстати, что сын всегда просил завести собаку. Быть может, тогда в пустом доме не было бы так одиноко.

Так прошла ночь, а за ней еще одна, и еще. К рассвету четвертого дня Руисерт сказал себе, что так больше не может продолжаться. Раз уж судьба помиловала его, даровав жизнь, и покарала, отняв здоровье, значит, есть еще какой-то смысл в его никчемном существовании. Початая бутылка спиртного отправилась в мусорное ведро, деньги за квартиру были оставлены на тумбочке в спальне, нехитрые пожитки упакованы в чемодан.

Он ехал на попутках, ночевал на вокзалах и в мотелях, не вспоминая, что один из таких мотелей однажды подарил ему, пусть недолгое, но все-таки счастье. Трусы не заслуживают хорошего конца.

— Куда тебе, парень? — спросит детина в безразмерных джинах и клетчатой рубахе и отодвинет мятую двадцатку, протягиваемую Руисертом.

— Мне все равно, — бесцветно прошепчет Руисерт и с трудом влезет в грузовик.

— Тогда, езжай туда, где сможешь начать все заново. Туда, где тебя никто не будет ни в чем винить, потому что никто не будет знать.

Бесчисленное количество раз в будущем Руисерт будет вспоминать тот совет простодушного дальнобойщика и испытывать нечто, отдаленно похожее на удовлетворение от того, что послушался.

Сторибрук вынырнул из небытия в одну из октябрьских ночей, когда Руисерт брел по блестящей от дождя трассе, утратив маршрут и конечную цель. Деньги у него еще оставались, но исколесив половину Америки и так и не найдя места по душе, он медленно впадал в отчаяние. Дорога еще держала Руисерта в тонусе, отвлекая от черных мыслей, но города, где каждый тут же начинал чего-то требовать у пришлого, где прохожие насмехались над калекой, где дети играли в догонялки были слишком болезненны и чужды. Со Сторибруком было иначе. Он был настолько мал и неприметен, что его даже не на каждой карте можно было найти. Незначительная жизнь многообещающего города. Здесь все друг друга знали, но по какой-то причине не спешили вступать в контакт и лезть в личную жизнь. Руисерт решил, что это судьба, и через три дня вложил все имеющиеся на счету средства в покупку земли в городке и за его пределами.

Так он и стал мистером Голдом, потратив немалую сумму на смену фамилии Оир на ее английский аналог, что же до имени…. В нем больше не было необходимости.

* * *

— Теперь твоя очередь, — сказал Голд, завершив свою половину сделки.

— Да уж, мне не отвертеться, — пошутила Эмма, все еще находясь во власти его истории.

Сирота, вечная беглянка и бродяга, Эмма искала себя и себя же теряла. В этом был смысл ее не слишком наполненной событиями жизни. Сегодня она продает мороженое в захолустном районе Нью-Йорка, а завтра мчится в Чикаго и работает там в местной забегаловке на границе мира. Эмма мечтала о Талахасси, о красном кабриолете, о новом платье. Быть может, она мечтала бы о муже, но жизнь слишком рано научила ее, что мужчинам нужны от женщин вещи, отличные от семейного гнезда, и, как правило, за гораздо меньшую цену.

Ее сменщица из ресторанов сети быстрого питания любила повторять, сплевывая на пол слюну, пропитанную дешевым табаком, что в любовь верят только наивные идиоты. И Эмма верила. Не с ее стилем жизни и уж точно, не с ее репутацией. Когда-то она еще надеялась закончить колледж, получить нормальную работу, купить машину в кредит и печь по выходным блинчики с корицей. В нынешнем положении ей остались только блинчики, и, пожалуй, чашка какао. Времена приютов подарили ей странную привычку с привкусом уюта — горячий шоколадный напиток в не слишком чистой белой чашке.

— Зачем ты это пьешь, Эм? — спрашивала сменщица.

— Чтобы подсластить свою дерьмовую жизнь, — отвечала Эмма и задумчиво теребила кулон в форме лебедя.

— Что это у тебя?

— Да так…. Несбывшийся счастливый конец.

Давно это было. Тогда, когда Эмма еще помнила, что такое верить и главное — зачем. Она работала в придорожном мотеле в пригороде Бостона. Ей было семнадцать, и жизнь была проще и куда счастливее. Эмме нравилась ее работа, нравилась дорога, пролегающая поблизости, нравилось шутить с дальнобойщиками, и было приятно мечтать, что один из них однажды заберет ее отсюда в большой город, сияющий огнями.

Он вошел в мотель посреди ночи, с него ручьями стекала вода, а посеревший взгляд говорил, что бедняга либо серьезно болен, либо впал в отчаяние. Он сбросил дорогое драповое пальто и сел прямо на пол у обогревателя. Эмма пожалела беднягу и сбегала за одеялом.

— Эй, приятель, держи вот, — заявила она, протягивая ночному гостю плед и порцию картошки фри с мясом.

— А как же….

— За счет заведения.

Ночная смена все не заканчивалась, Эмма меланхолично протирала стаканы, бедняга отогревался у обогревателя и поглощал содержимое фляги. До утра еще далеко, снаружи разбушевалась гроза, а начальник Эммы уехал домой на такси, сославшись на непогоду.

— Будешь заказывать комнату?

— А надо? — упавшим голосом ответил мужчина, возвращая Эмме тарелку.

— Что у тебя стряслось, хотя бы?

Он сначала недоуменно смотрел на Эмму, а после рассказал, что провалил крупное дело, что денег опять не будет, а жена будет пилить и обзывать неудачником, что сын еще маленький, чтобы разобраться, что к чему, но обязательно поймет всё, когда вырастет….

Мужчина рассказывал о многом, о еще большем спрашивал, но Эмма ничего этого не помнила. В баре отыскалась бутылка вина, в холодильнике — нехитрая закуска. Ему хотелось рассказать, а ей хотелось слушать. Слишком давно никто не разговаривал с ней просто так, а от него веяло дорогим одеколоном, аристократизмом и отчаянием. Было видно, что он такой же бродяга, как и она, отчаянно желающий отыскать себя, но позабывший как это делается.

Эмма не помнила, как заснула с ним в одной постели, а наутро обнаружила этот самый кулон и записку с одним предложением: «Чтобы дерьмовая жизнь стала чуточку слаще. Руисерт».

— Вот это всё, что я о тебе запомнила, — насмешливо фыркнула Эмма.

— А я ведь искал тебя впоследствии, — потрясенно произнес Голд, вспоминая.

После потери жены, а позже и после гибели сына он несколько раз приезжал в этот мотель и пытался отыскать белокурую официантку, не слишком обремененную хорошими манерами, но начальник все время отвечал: «Сбежала она, приятель, а потом, говорят, ввязалась во что-то».

— Так во что ты ввязалась?

— Его тоже звали Нил, а мне было чуть больше семнадцати, и он вскружил мне голову. Он, так же как и ты, остановился в нашем мотеле на одну ночь, рассказал мне сказок о бродяжьей жизни, где-то угнал желтый Фольксваген, словом, наутро я сидела рядом с ним и мчалась навстречу неизвестности, — пожала плечами Эмма, — Мне надоело сидеть на одном месте, о тебе я не знала ничего, кроме имени, а Нил сделал мое одиночество не таким паскудным. Мы четыре месяца мотались по городам и деревенькам, грабили супермаркеты, играли в Бони и Клайда, а потом Нил узнал, что я беременна и бросил меня прямо перед полицейским участком вместе с награбленным. Он просто смылся, представляешь? А меня посадили!

— А ребенок? — спросил вдруг Голд, словно пропустив основную часть из сказанного.

— Я думала, что это мое наказание, а оказалось, что это — мое счастье.

— То есть?

— Ты до сих пор не понял? — Эмма игриво пихнула Голда в бок.

— Что?

— Ох, мужчины!

— Да что происходит?

— Если нас кто-то и должен был свести вновь, так это Сторибрук и Генри.

— Ты хочешь сказать?

— Тшшш, не перебивай. Мне едва исполнилось восемнадцать, я подписывала документы на отказ от ребенка, а аристократичный и благородный ты остался где-то далеко. Нил же вряд ли стал бы воспитывать сына от другого мужчины, он весь год моего заключения пробыл в бегах, а потом его тоже поймали и посадили. Я отдавала малыша и не надеялась его увидеть, пока он сам не нашел меня, украв у Реджины документы на собственное усыновление. И вот я в Сторибруке, меня больше не тянет на поиски приключений, спасаю тебя из обледеневшего автомобиля, и….

— Я ведь не собирался тогда травиться, — перебил Руисерт, — Как-то всё сразу накатило, как бывает каждый год перед Рождеством. Вспомнилось, как погиб Нил, как я перебрался в Сторибрук, как познакомился с Изабель, и как она тоже от меня сбежала. Хотелось проветрить мысли, таблетки сами собой выпали из кармана. Не знаю…. Если бы не ты.

— Пора учиться верить в сказки, правда?

— Да, выходит, Генри — мой сын?

— Который вернулся к тебе как раз в Рождество, — Эмма прижалась к плечу Голда и на миг прикрыла глаза.

Вечерело, фонари рассеивали снежную пыль, фары редких автомобилей распугивали мглу, говорить не хотелось. Хотелось вот так сидеть в тишине старой лавки, повидавшей многое на своем веку, мечтать о том, как они втроем поедут в Нью-Йорк, удивляться тому, как чудно сложилась судьба и впервые за множество лет больше никуда не спешить.

— Пойдем, проведаем Генри? — предложила Эмма.

— Да, конечно, — засуетился Голд, но был тут же остановлен ее мягкой, но сильной ладонью.

— Не нервничай, все в порядке.

— Я подарю ему старую книгу сказок, ту самую, что читал когда-то Нилу.

— Отличная идея, у Генри как раз талант сочинять истории.

— Быть может, однажды он расскажет и о нас с тобой? О Красавице и Чудовище?

— Нет, лучше, — одернула Эмма и заключила, — Я даже вижу заголовок: «Горький шоколад. Однажды под Рождество».

Они вышли из лавки в начинающуюся метель, будучи точно уверенными в том, что выбороли у судьбы это право. Право на второй шанс.

Конец.

19 мая — 6 июня 2017 год.