Горсть тепла (гет)

Кейт потянула верхний ящик рабочего стола.

Внешняя панель среагировала на прикосновение ладони и мягко скользнула за тронувшими ее пальцами, благожелательно подсвечиваясь зеленым. К чужой ладони внешняя панель останется безучастной. Не то чтобы у Кейт были секреты… Какие могут быть секреты с общей для всех сотрудников базой данных, с надзирающим за их передвижениями искином, с десятками скрытых камер, фиксирующих даже тень или дрожь беспокойства? Но сотрудникам все же предоставлялась эта формальная зона интимности — рабочие столы запирались отпечатками пальцев. Конечно, при волевом решении коменданта, бывшего полковника ВВС Десмонда Хьюза, искин преодолеет эту хрупкую защиту и позволит совершить вторжение, но чтобы дать полковнику повод, следует все-таки постараться: затеять бунт, вскрыть личные файлы Пирсона, выйти на связь с конкурентами, слить информацию GalaxieZwei или устроить… побег. Ему.

Да нет же! У нее в верхнем выдвижном ящике конфеты. Кубики разноцветного мармелада. И блистер с таблетками. Даже если устроят обыск и найдут, а Кейт допускала, что с благословения Пирсона подобные профилактические мероприятия время от времени проводятся, то снисходительно посмеются: дамочка — сладкоежка. И таблетки от головной боли. У дамочек это случается.

Кейт извлекла упаковку с мармеладом. И задумалась. Кто-то из техников сказал, что видеокамеры на ночь отключают. С целью экономии. Все равно искин контролирует лабораторию посредством датчиков движения и звуковых сканеров. Если будет превышен уровень звуковой нейтральности, то искин задействует аварийную систему, и лаборатория заблокируется. То же самое с излишком движущихся объектов. На единственного дежурного искин не отреагирует.

А что, собственно, такого она собирается сделать? Всего лишь проверить состояние подопытного. Это слово скрежетнуло, цепляясь за разум ржавым заусенцем. А как заменить? Состоянием изучаемого объекта. Объекта. Или предмета. Или препарата. Живого. А если препарат живой, то нуждается в некотором внимании. Даже подопытных крыс время от времени балуют вкусненьким. Чтобы сохраняли свою животную пассионарность. Чтобы верили и надеялись на свой крысиный джек-пот, на то, что клетка когда-нибудь откроется. Чтобы не тонули через четверть часа, а держались бы на воде часами, ожидая спасения. Кейт читала о таких экспериментах, имевших место в прогрессивном двадцатом веке. Крыса, которую однажды спасли из воды, держалась на поверхности до шестидесяти часов. А те зверьки, кому не довелось изведать чуда спасения, этого прикосновения свыше, этого вмешательства бога, шли ко дну очень быстро. Надежда действительно умирает последней, ибо агония ее бесконечна.

Вот и она, Кейт, собирается поиграть в великодушное, всесильное существо.

Три бокса темные, в четвертом тусклое матовое свечение. Стерильно белые стены. Не совершает ли она болезненную ранящую ошибку? Она собирается проявить нечто напоминающее заботу, обнаружить погребенную под научной целесообразностью человечность. В тот бокс никто из дежурных без острой необходимости не заходит. На вирт-монитор поступают данные телеметрии: пульс, давление, уровень глюкозы в крови. Если показатели падают до критических, тогда предпринимаются необходимые меры, обычно ударная доза глюкозы с витаминами. Об этом Кейт рассказывала Магда. Подобное случалось прежде, когда Пирсон со товарищи еще не знал меры в своём исследовательском рвении и едва не загубил единственный экземпляр. Но с тех пор они стали осторожней, научились останавливаться. Отнюдь не из милосердия, а из прагматичности: второго такого подопытного у них нет. Гибульский уже не выдаст своих секретов. Он далеко.

Но это прагматичное великодушие, схожее с великодушием владельца, обихаживающего дорогостоящий механизм, ничего не имеет общего с тем, что намеревается сделать она. Подливать в двигатель масло самого высшего качества, вовремя отправлять на техосмотр, не допускать перегрева или переохлаждения с целью сохранения работоспособности — это одно, а вот шептать механизму слова утешения и подкармливать его сладеньким… Такого владельца сочтут безумцем. Впрочем, Кейт доводилось встречать таких увлеченных своими флайерами, байками и гравискутерами персонажей, которые обращались со своей собственностью так, будто эта собственность способна их слышать. Этим средствам передвижения давали имена, ласковые прозвища, их уговаривали, увещевали, подбадривали, поглаживали и даже задаривали цветами. И никто не находил подобное поведение странным. Напротив, эта увлеченность, бережливость и даже нежность вызывали уважение. Каждый из этих механизмов был создан людьми. Кто-то этот механизм придумал, кто-то спроектировал, кто-то собрал. В совмещенных неорганических деталях таится чей-то труд, чья-то бессонница. Пусть с формальной точки зрения все окружающие человека предметы не являются живыми, не дышат и не чувствуют, но какая-то жизнь, на непознаваемом, энергетическом уровне, в них все же таится — слабое эхо той настоящей, разумной жизни, которая эти предметы извлекла из хаоса и наделила формой. В конце концов, на самом глубоком изначальном уровне и живые люди, и неживые объекты состоят из одних и тех же атомов в различных комбинациях, а Вселенная и вовсе нагромождение атомов водорода.

Кейт покачала головой в ответ на собственные неозвученные мысли. Нет, дело совсем не в этом. Она сейчас перейдет некую грань, протянет руку, подарит надежду. Есть ли у нее на это право? Не проще ли, честнее оставаться там, где она до сих пор пребывала — среди ученых-прагматиков, не допускающих иррациональных порывов? Ибо то, что она сейчас делает, есть сама иррациональность. Порыв милосердия всегда иррационален. Жертвенность иррациональна, любовь иррациональна. Как бы люди ни восхищались благоразумием природы, законы ее жестоки. Все подчиняется бескомпромиссной рациональности, формы которой в некоторых инопланетных культурах становятся отвратительными: родители выбирают наиболее здоровых детенышей, а тех, кто не соответствует установленным нормам, отправляют на удобрения, как давным-давно уже поступают с умершими. Потому что это рационально, это позволяет выживать сильнейшим. А возиться с больным ребенком, тем более с ребенком-инвалидом, иррационально. Излишняя трата энергии. Человечество не раз пыталось встать на путь этой рациональности, но методы ее обретения становились столь чудовищными, что люди от этой рациональности отказывались, осознавая, что эта рафинированная рассудочность ведет не к выживанию, а к гибели, к утрате человечности, что некоторая иррациональность все же необходима, что без капли этого сердечного безумия история человечества закончится.

Кейт шагнула вперед. В виварии тихо. Только один бокс слабо освещен. Кейт приблизилась к прозрачной перегородке из сверхпрочного композита. В глубине бокса она видела откидную койку и скорчившуюся фигуру. Он лежал, подтянув колени к животу, чтобы согреться. Температура чуть выше 15 градусов. Стандартная для всех помещений, где содержатся киборги, безотносительно к тому, находятся ли они в гибернации или нет. Инженеры «DEX-company» утверждают, что эта температура для них наиболее комфортна, позволяя снизить активность нейронов, а вместе с ней и потребление глюкозы. Кейт не видела связи между температурой и активностью нервных клеток и несколько раз спрашивала Пирсона, почему нельзя уравнять температуру в боксе с температурой в лаборатории, где тоже было достаточно прохладно, около 17 по Цельсию. Но Пирсон тоже отговаривался этой мифической активностью ЦНС.

Кейт ждала несколько секунд. Возможно, он спит? Почему «он»? Мартин… его зовут Мартин. Так звали его исходника, сына того профессора, который позволил Гибульскому использовать ДНК для создания клона. По имени киборга, разумеется, никто не называл. Изделие, объект, препарат. Имя упоминалось в файле, где давалась первичная информация, происхождение киборга. Все правильно. Если они будут произносить имя, он превратится в человека, обретет видимость, объем. Он обретет равные с ними права. Имя — это нечто магическое, вроде кода инициации. Когда-то в глубокой древности подлинное имя скрывали, а имя Бога столетиями вычисляли по священным книгам. Чтобы расчеловечить жертву, превратить ее в материал, ее лишали имени и назначали номер. Этот номер выжигали на руке, чтобы сама жертва привыкала и отождествляла себя с этим номером, чтобы само имя обращалось в безликий набор цифр.

Но Кейт помнила.

— Мартин, — произнесла она беззвучно, одними губами.

Вряд ли он ее услышит даже с его сверхчеловеческим слухом. Композитное стекло обеспечивает полную звукоизоляцию, да и зачем ему слышать? Она одна из них, из палачей-прагматиков. Ничего личного, просто наука.

Но он услышал. Заметил зыбкую тень. Шевельнулся. Кейт не видела его глаз. Она видела обращенное к ней бледное исхудавшее лицо. Вместо глаз те же затянутые туманом полости, которые обратились к ней в первую их случайную встречу. Она бы предпочла всегда видеть эти глаза такими, смазанными, неопределенными, без вопрошающего отчаяния, без подавленного мерцания души. Ей бы сейчас сбежать… Положить угощение в выдвижной ящик и сбежать. Чтобы туман не развеялся и взгляд не обрел бы ясность. Но Кейт не шевельнулась. Он тоже только смотрел. Возможно, ожидал приказа. Кейт могла это сделать через вай-фай передатчик. Но она не знала, что приказать. Потому что не знала, зачем пришла.

Но если он не подойдет, то угощение останется лежать в коробе невостребованным, а утром мармелад и обезболивающее обнаружат. Ей зададут вопросы. Нет, ничего преступного она не совершает. Ее поступок легко объясняется все той же прагматичностью. Возможно, ее даже похвалят. И будут посмеиваться. Она уже слышала насмешки в свой адрес. Помнила оценивающие взгляды двух молодых техников. Кейт не удивилась. Такие взгляды она ловила себе не раз, с оттенком презрительной жалости. Нескладная, некрасивая. Невостребованная. А после этой ночи, если ее милосердный порыв станет известен, к презрительной жалости добавится снисходительный интерес с ноткой брезгливости. С таким слегка брезгливым интересом изучают тех, кто подпадает под определение «со странностями», еще не умственно ущербный, но на пути к тому, чтобы им стать. Ибо кто еще будет подкармливать «объект» ломтиками мармелада? В «объект» заливают горючее, а не ублажают сладеньким. Кейт так ясно вообразила эти тайком устремленные на нее взгляды, эти кривящиеся в ухмылке рты, что едва не отступила. Но в глубине бокса она уже заметила движение. Киборг уже поднялся и сделал шаг. Осторожный, несмелый. Он тоже ее изучал, пытался просчитать ее намерение. Зачем она здесь? Что ей нужно? Неужели ей мало дневной смены для своих тестов?

Ночь — это часы его драгоценного отдыха. В эти несколько часов он избавлен от людей. Он не чувствует их любопытных, изучающих взглядов, их бесцеремонных прикосновений, не слышит их циничных рассуждений, в которых ему отводится роль безмолвного материала. В эти ночные часы он может забыться сном, лишиться памяти, провалиться в желанное небытие, сбежать… И кто-то из людей вновь стоит за перегородкой, претендуя на это его единственное убежище. Конечно же, он знает, кто она. Он все про нее знает. А вот она про него — ничего. Он для нее по-прежнему загадка, аномалия, порожденная не то тщеславием, не то великодушием, единственный за всю историю человечества жизнеспособный гибрид человека и машины, повелитель двух миров, и она понятия не имеет, как этот гибрид устроен. И Пирсон тоже ничего не знает. Он только делает вид, что ему что-то известно, а в действительности…

Кейт потянула на себя прозрачный короб, положила туда пакетик с мармеладными дольками и блистер с таблетками. И быстро задвинула, чтобы не было соблазна совершить обратное. С этими таблетками она еще больше рискует. Мармелад всего лишь углеводы, незначительное повышение уровня глюкозы в крови. На это никто не обратит внимания. А вот анальгетики, их наличие в крови покажет первый же анализ. Да и анализа не потребуется. Достаточно запросить у системы биохимические показатели, и киборг сам себя предаст. Возникнет вопрос к дежурному, а дежурный — кто? Она, Кейт Хантингтон. И Пирсон задаст вопрос. Задаст и тоже будет изучать. Его заинтересуют мотивы. Зачем? Зачем она передала киборгу обезболивающее? Ей, что же, его… жаль?

Кейт отошла от перегородки на несколько шагов. Пусть видит, что она не имеет иных намерений, кроме как оставить в коробе несколько предметов. Киборг продолжал ее изучать. Застывшее лицо. Вместо глаз — темные полыньи.

Кейт отступила еще на шаг.

«Не бойся», мысленно уговаривала она, «не бойся, это всего лишь конфеты и таблетки. Тебе это нужно. Тебе это поможет».

«DEX-company» в своих рекламных проспектах утверждает, что киборги не чувствуют боли. Нейрофизиологи утверждают, что осознание боли происходит только в разумном, человеческом мозге. А для киборга это всего лишь информация от рецепторов, сигнал тревоги. Но это работает только с неразумными киборгами. Мартин — разумный киборг. И Пирсон это знает. Они все это знают. Они не сомневаются. Им важно обозначить предел, за которым процессор уже не справится, не удержит сведенные судорогой мышцы в подчинении. И тогда произойдет срыв. Как это происходит у киборгов неразумных. Но у тех, неразумных, этот болевой порог никто не определяет. Их обычно тестируют на скорость выполнения приказа, на устойчивость систем в критической ситуации, на растяжимость и прочность костей, на скорость регенерации кожных покровов при воздействии на них агрессивной внешней среды. Но боль как сопутствующий фактор не учитывается.

Но разумность киборга предполагает эту категорию. Эту внезапную уязвимость. Срабатывает закон равновесия: повышение эффективности всегда ведет к усложнению системы, а следовательно, к дефектам. Чем сложнее механизм, тем больше поломок и сбоев. Разумный киборг чувствует боль, а это уже снижение КПД. Если неразумный DEX без промедления кинется в радиоактивное пламя, то разумный может и не подчиниться приказу. А зачем богатому покупателю неуправляемая игрушка? С одной стороны, они желают видеть судороги осознания в глазах киберкуклы, а с другой, желают беспрекословного подчинения. Но где он, тот предел, за которым любой приказ обнуляется?

«Не бойся», вновь мысленно повторила Кейт.

Она отошла уже достаточно далеко, когда киборг приблизился к перегородке. Он не сразу потянул на себя короб. Вновь изучал, сканировал. Затем, не обнаружив в лежащих предметах опасности, сдвинул ящик. Рукав синей больничной робы задрался, и обнажилось запястье с выпирающей лучевой костью. У него дефицит массы тела. Нет, голодом его не морят. Это было бы нерационально. Правда, Магда рассказывала, что и такой тест проводили: определялся допустимый уровень стресса при доказанной разумности объекта. Сможет ли он достаточно долго, без срыва, себя контролировать при отсутствии пищи, даже если эта пища будет находиться в пределах досягаемости. Неразумный — понятно, ослабеет и отключится. А разумный? Какой опять же предел выносливости? Приведет ли хозяйский приказ к полному отключению даже при осознании опасности, или киборг все же нарушит приказ? К счастью, подобные эксперименты с этим уникальным киборгом больше не проводились.

Киборг сначала взял блистер с таблетками. Изучил состав и название. Затем посмотрел на стоявшую в отдалении Кейт. Она угадала безмолвный вопрос и коротко кивнула. Но он колебался. Вытряхнул на ладонь две таблетки и некоторое время разглядывал. Чего он боится? Подозревает, что это не анальгетик, а яд? Но система, разложив вещество на составляющие, немедленно обнаружит метамизол натрия. Да и зачем ей, человеку, прибегать к столь примитивной уловке, если в ее распоряжении есть тысячи легальных, лабораторных способов? Логика немедленно вывела его к этому вопросу, и киборг, уже не колеблясь, проглотил таблетки. Отошел к койке и уже там, настороженно скорчившись, попробовал мармелад.