Кинг-Кросс (джен)

Свет пронизал нас насквозь!

Мы прозрачны для света!

Мальчик, ты понял, что стало с тобой

В это утро? Ты понял...

С. Калугин.

Колин всё время удивлялся, как странно тут проходит время. Внизу, как это было принято называть, прошёл год. А здесь и много, и мало одновременно. Колин научился некоторым полезным вещам. Например, видеть своих оставленных. Это жутко расстраивало, конечно, когда родители скучали по нему, вспоминали или на кладбище навещали его могилу. Когда вспоминали, впрочем, не всегда было тяжело. Колин даже и не предполагал, насколько родители его любили. Он слышал, как они иногда сожалели, что редко ему говорили об этом, но тогда он и сам начинал жалеть, что тоже не всегда открыто выражал свою любовь к родным.

Дэннис вот-вот должен был закончить Хогвартс. Колину радовался, что брат увлёкся колдографией: сначала в память о нём, а потом втянулся. Жил Колин с Тонкс, в доме на холме. Обычный деревенский коттедж, если смотреть на него снаружи. Внутри он был обширнее. По соседству жил отец Нимфадоры, с ним же обитал Аластор. Оба уже нашли себе дело по душе: Тэд помогал вновь прибывшим обустраиваться, формировать свой мир. Аластор искал заблудившихся. Нимфадора тоже нашла занятие: она нянчилась с детьми, которых некому было встретить. Кому-то она помогала вырасти, кому-то она находила семьи здесь, и о них начинали заботиться другие.

Бывало, что малыши оставались с Тонкс, и в доме собрался настоящий детский сад. Колин за условный год помолодел, и ему было что-то около земных одиннадцати. Его это удивляло, но чувствовал он себя в таком возрасте комфортнее. Он помогал Тонкс, исследовал окрестности дома. Сам того не подозревая, он их создавал. Многие уголки стали уже совсем плотными, сформировавшимися, и дети там гуляли, расширяя свои владения. Аластор говорил, что у Колина хорошая фантазия, и что она добрая. И что если бы он вздумал возмужать, то смог бы потом многим потерянным и несчастным душам принести утешение.

Времена года здесь менялись, но демонстрируя самые мягкие свои грани: тут не было затяжных дождей, жгучих холодов, иссушающей жары. Хотя где-то существовали и пустыни, и ледники, но там жили духи, а не люди. Люди туда приходили только изредка. Вот ведь некоторым же думается хорошо в пустыне: не зря там жили отшельники. Тут можно было есть и пить. И не только в доме. Любой плод годился в пищу, вода казалась настолько вкусной, что не передать. И всё же Колин порой испытывал какую-то тоску, он всё никак не мог стать частью этого мира. И когда он почувствовал, что ему просто необходимо поговорить об этом с кем-то, их навестил Аластор.

После обеда они пошли прогуляться. Колин ещё не показывал травянистый пригорок над ручьём, который он засадил новыми цветами и добавил кустов орешника.

— Всё улучшаешь окрестности? — Аластор растянулся в густой траве.

— Ага, — Колин пристроился рядом, положив голову на плечо бывшему аврору.

— У тебя это хорошо получается. Но я почувствовал, что не всё так гладко, и пришёл.

— Вот не знаю, как объяснить. Почему я опять ребёнок, я понимаю: это из-за Тонкс, наверное. Она по Тэдди скучает. Но мне иногда бывает неуютно как-то. Как будто я тут чужой. Почему так, Аластор?

— Наверное, ты хочешь обратно, сынок, — ответил Грюм. — Недожил своё.

— А разве назад можно? — Колин задумчиво смотрел на облака, придавая им форму разных зверей и птиц.

— Можно. Можно родиться опять. Конечно, бывает крайне редко, чтобы в той же семье. И потом ты всё равно не будешь помнить о том, что был Колином Криви. Но ты можешь выбрать семью, можешь выбрать, магом тебе родиться или маглом.

— Я хочу магом. Хочу в Хогвартс.

Аластор потрепал мальчишку по волосам.

— Это устроить можно. Да и окружение подобрать родное.

Колин хихикнул.

— А вот бы у Гарри и Джинни родиться. Они ведь поженились уже. Зря я, что ли, Поттером всю школу восхищался? Буду потом папой звать.

— Нууу, — протянул Аластор. — Видимо, у Гарри такая судьба, и он от тебя никогда не отвертится.

И он захохотал, вызвав в кустах возмущённый птичий гам.

— Мы вот смеёмся, малыш, а ведь это возможно. Кроме шуток. Хочешь?

— Хочу! — Колин даже подскочил и посмотрел на Грюма. — Правда хочу. Я тогда и с ним буду, и с Роном, и с Гермионой. Они же крепко дружат — как одна семья. Я очень хочу.

Он затормошил Аластора за плечо. На небе сгустились облака, и стал накрапывать дождик — это Колин заплакал, а мир его отозвался.

— Эй, нам не нужна сырость! — Грюм сел и крепко обнял мальчишку. — Хочешь — и будет так.

Когда опять стало светло, Аластор спросил:

— Ремус-то к Нимфадоре заходит?

— Да, стал бывать всё чаще. Но как-то странно видеть, что они словно заново знакомятся.

— Ничего. Там у них всё сложилось очень сумбурно из-за войны. Но они не случайно оказались вместе, и тут опять обретут друг друга.

— Аластор, а это правильно, что я хочу назад?

— Правильно, милый. Вот погиб ты неправильно. Ты не воин, не солдат. Ты мирный человек, творец. Ты можешь и тут себя найти, конечно, и талант свой раскрыть. Но значит нужно тебе весь путь на земле пройти. Ты так чувствуешь, и ты прав. Тут нельзя ошибиться.

С холма доносился детский гомон и смех: ребятишки высыпали погулять. Они все выглядели не старше пяти-шести лет. А иные вообще ползунками. Те, когда их сажали на травку, переворачивались и бодро семенили на четвереньках. Всё им казалось любопытным, а опасного ничего вокруг не было. Птицы их не боялись, зверьки мелкие, которые жили в полях и в роще неподалёку, приходили с ними поиграть.

За детьми в саду приглядывала Тонкс: она стала выше ростом, вытянулась. Волосы её падали на спину ровным каштановым покрывалом. И вся она была тихая и строгая, но полная любви.

— Знаешь, Аластор, — промолвил Колин, — я думаю всё время о трёх вещах, и мне неспокойно. И я поэтому боюсь возвращаться. Нет, не боюсь. Обидно, что я не узнаю правды, и чем всё закончилось, — промолвил Колин, прислушиваясь к детскому смеху.

— О каких же вещах ты думаешь?

— Например: куда делся Добби?

О домовике Колин узнал от Тонкс.

— Добби? — Аластор почему-то хитро улыбнулся. — Ты не поверишь, если я тебе скажу, но это правда. Ну-ка, давай встанем, и я тебе прямо сейчас покажу Добби.

Удивлённый Колин встал. Аластор смотрел на холм, Колин тоже на холм уставился. Деревья, цветы, дом. Дети в саду играют. И где же Добби?

— Не догадываешься? — подмигнул Грюм.

— Нет...

— Кто такой Добби? — задал Грюм наводящий вопрос.

— Домовой эльф, — ответил Колин и рассмеялся. — Аластор, ты шутишь!

— Не шучу. Разве ты не замечал, что дом живой?

— Мы что, живём внутри Добби? — от этой мысли Колину стало как-то не по себе.

— Ну, ты скажешь тоже. Добби — это душа дома. Он его формирует, создаёт под ваши пожелания и нужды.

— А дальше? Он так и останется навсегда таким?

Грюм покачал головой.

— Нет. Потом он станет тем, кем захочет стать. Кем угодно.

— Это хорошо, — вздохнул Колин довольно, — а где Альбус?

Грюм нахмурился.

— Он далеко отсюда, и на то есть причины. Но Альбус сможет найти свой путь.

Колин хорошо знал, что такое — это далеко. И знал, что о таких людях надо думать. И он постоянно думал. О Дамблдоре, а ещё о Северусе Снейпе.

— Профессора не нашли? — спросил он, опустив голову.

— Пока нет, милый, — Грюм потрепал Колина по плечу. — Он очень закрыт, как и при жизни. Боюсь, что Северус наш даже не понимает, что умер. Но мы его обязательно найдём. Ты только верь и думай о нём.

— Я думаю. А ещё, — тут он решительно нахмурился, — ещё Гарри думает. Это точно.

Грюм об этом знал, и там были свои сложности, но он решил подбодрить Колина.

— Замечательно! — сказал он. — Это нам очень поможет. Очень.

— Давай погуляем? — предложил повеселевший мальчик.

— Погуляем. Ты мне не показал ещё, что нового тут сотворил.

— Целую дубовую рощу, — Колин схватил Аластора за руку. — Полетели!

Быстро и невысоко над землёй, ероша травы и цветы, всплёскивая воду в ручьях и озерке, они пронеслись вихрем, легко и вольно, как во сне, пока не оказались на опушке рощи. Высокие дубы вздымали кроны к небу, залитые лучами света. Света, что исходил тут от невидимого источника. Самые насыщенные оттенки зелени листвы и трав переплетались с золотыми бликами. Покоем и радостью веяло от этого места, и Грюм, который носил тут иногда широкополую шляпу, обнажил голову.

— Малыш, ты создал храм.