В одну реку или Сам себе дедушка. (джен)

Тем временем я наконец-то начал легально работать — магловские подработки не в счёт. Работа нашлась неожиданная, но вроде бы интересная, в небольшой строительной фирме. По ходу прежней работы мне как-то пришлось всерьёз разбираться в заклятиях расширения пространства и всевозможных скрывающих чарах, начиная от обычных маглоотталкивающих и кончая весьма сложными, вроде тех, что были наложены на Блэк-холл. Теперь эти знания весьма и весьма пригодились, как и навык в строительных чарах — дом Поттеров мы с Джинни восстанавливали сами. Договор я подписал ещё в начале августа, тогда же выполнив пару мелких работ в качестве проверки квалификации. А теперь фирма получила крупный заказ, и мне пришлось взяться за работу всерьёз. Хорошо, что Гарри был вполне самостоятельным и без проблем справлялся с несложной готовкой и прочими домашними мелочами.

Сириус с Люпином занимались приведением Блэк-холла в пригодный для жизни вид, пока что ограничиваясь кухней и несколькими спальнями. Но вполне могли и до гостиной добраться, а там — я проверил — в шкафу лежал некий нераскрываемый медальон с буквой S на крышке. И обнаружить его следовало при мне, никак иначе. Не хватало ещё снова потерять. В принципе, можно было и самому его «найти», но что-то меня останавливало, а в моей ситуации предчувствиям следовало верить.

Сириус дважды заглядывал к нам — в основном пообщаться с Гарри. Они сразу нашли общий язык, в чём я в общем-то и не сомневался. И делал всё, чтобы их общение было не слишком частым и не слишком долгим. Я опасался, что если Сириус станет для Гарри слишком близким другом, то мальчишка начнёт советоваться с ним по всякому поводу. А тогда повторить всё «как было» не удастся никаким образом — насколько я знал Сириуса, во многие ситуации он непременно захочет вмешаться. А если не «как было» — кто знает, к каким результатам это может привести? Я не хотел рисковать.

Хотя, если уж совсем честно — а что с собой-то лукавить, — так я ещё и ревновал Сириуса к младшему. Немножко. Или младшего к Сириусу. Сам не мог понять.

К счастью, десятилетний Гарри воспринял крёстного не как старшего друга, а просто как старшего. Называл «дядя Ри» — Сириус с усмешкой сообщил, что до сих пор его имя никто подобным образом не сокращал, — смотрел снизу верх и жадно слушал рассказы об отце. Я тоже пользовался случаем послушать то, о чём в детстве, идиот такой, расспросить не догадался. Да и Сириус немножко оживал, даже пару раз улыбнулся — я и забыл почти, какая у него была чудесная улыбка.

Однако в целом он выглядел мрачным и, несмотря на вполне полноценное питание — уж об этом-то мы с Ремусом заботились, — оставался таким же худым и бледным. Я догадывался о причинах — точнее, помнил их. Отчий дом действовал на Сириуса немногим лучше компании дементоров, да и само по себе сидение взаперти после десяти лет тюрьмы оптимизма не добавляло.

Со всем этим надо было что-то делать.

Мы обсудили ситуацию с Люпином и решили, что нужно уговорить Сириуса уехать за границу. Сбежавшего крыса всё равно искать бесполезно, к Гарри тот теперь не сунется, так что, пока не станет ясно, как Сириуса реабилитировать, делать ему тут нечего. Сириус предсказуемо начал сопротивляться, но через некоторое время сдался, тем более что и Дамблдор, оказывается, советовал ему то же самое.

Договорились, что путешествовать он будет магловским транспортом и под Оборотным, по крайней мере, пока не выберется из страны — фотография «опасного маньяка и убийцы», несколько раз показанная по телевизору, делала любой другой вариант опасным. Мы не были уверены, что на таможне для Сириуса не приготовлено ловушки. Дабы не колдовать там зазря, я пробрался в дом Дурслей и стащил паспорт дяди Вернона, а заодно несколько его волосков — они вечно торчали в расчёске. Ни малейших угрызений совести по этому поводу я не испытывал. Да и не грозило Вернону ничего более серьёзного, чем необходимость восстанавливать паспорт. Если, разумеется, Сириуса с ним не поймают. Но в этом случае проблемы мистера Дурсля меня волновали бы в последнюю очередь.

За дальнейшее я не переживал. Если Сириус сумел очень неплохо устроиться, не имея ни палочки, ни кната за душой — с палочкой и деньгами тем более не пропадёт.

Так и случилось. Сириус обосновался где-то в горах — где именно, на всякий случай не уточнил, но по некоторым деталям я решил, что в Испании. Он писал оттуда весьма оптимистичные письма, расхваливая местную кухню и местных жителей, в числе достоинств которых было игнорирование газет, особенно иностранных, и отсутствие привычки спрашивать документы. Его письма приносила не сова, а запомнившаяся мне с детства яркая птица, я так и не понял, живая или наколдованная. В каждом письме он просил меня брать деньги для Гарри с его счёта — должен же он хоть так выполнять свои опекунские обязанности! Сам, кстати, за всё это время ни кната не снял, я проверил.

Странно, но я понял вдруг, что, всю жизнь вспоминая Сириуса как одного из самых дорогих для себя людей, человека в нём как раз и не видел. Живого человека со своими чувствами, мыслями, желаниями... он для меня был и навсегда остался только моим крёстным отцом, тем, кто любил меня безусловно — не за что-то, а просто так, «за сам факт существования». Я тоже любил его, я умер бы за него, но мне в голову не приходило, например, написать ему письмо — не по делу, а просто так. Или подумать, чем он занимается один в пустом, мрачном доме, куда был заперт, словно в новую тюрьму. Или хотя бы понять, когда он — не впрямую, конечно — умолял о помощи и поддержке. Да что там, я ведь даже об отце его расспросить не догадывался! А он — он не навязывался, считая, что если я не ищу его общества, значит, оно мне просто не нужно.

Да, меня таким воспитали. Да, он был старше и, по идее, должен был лучше разбираться... в чём? В психологии совершенно незнакомого ему подростка, так похожего внешне и так не похожего внутренне на своего отца?

Никто не виноват. Но как же обидно!

И ещё я как-то не воспринимал его — молодым. «Друг отца» — это было как некий ярлык, обозначающий человека, безусловно, старшего. И даже теперь до меня не сразу дошло, что он — по сегодняшнему возрасту — годится мне в младшие сыновья и чуть ли не во внуки. Мальчишка, в восемнадцать добровольно шагнувший в огонь войны, а в двадцать один оказавшийся в аду — и не сломавшийся. Интересно, смог бы я так? Да, мне тоже много что пришлось пережить и, чего уж кокетничать, немало совершить, но у меня-то и выбора не было! У него — был. Это была не его война, стоило сделать шаг в сторону — и никто его бы пальцем не тронул, на чьей бы стороне ни оказалась победа.

Не сделал.

А уж десять лет рядом с дементорами... я, помнится, терял сознание от близкого соседства даже с одним. Младший, кстати, не потерял — интересно, почему? Сириус защитил? Или собственная стихийная магия, более активная у ребёнка, ещё не получившего палочки? Или просто в другом возрасте всё воспринимается иначе?

* * *

Когда ничего особенного не происходит, время летит незаметно. Я внезапно узнал о дне рождения Сириуса — Люпин пришёл посоветоваться, что лучше подарить. Подарок мы в результате послали общий, а младший лично написал поздравление, чем, кажется, очень порадовал крёстного. На Рождество Сириус прислал корзину апельсинов, здорово отличавшихся в лучшую сторону от тех, что обычно продаются в английских магазинах. Праздновали мы у Уизли. Ремуса тоже пригласили, он долго отнекивался, но всё же позволил себя уговорить. А там и мой «новый» день рождения подкрался.

Третье февраля.

Я сразу, ещё когда делал первые, поддельные, документы, решил указать именно это число. Как-никак, именно в этот день на свет появился Генрих Шварц, он же Генри Эванс. А тридцать первое июля пусть остаётся нераздельной собственностью Гарри Поттера — того, которому ещё предстоит сполна хлебнуть всех прелестей Пророчества. О котором, кстати, мне так и не удалось пока «узнать» — а надо бы.

Праздновать день рождения я не стал (Джинни, помнится, ворчала, что в нашем возрасте уже пора не поздравлять, а выражать соболезнование), а вместо этого отправился на могилу родителей, куда до сих пор заглянуть так и не удосужился, хотя в Годриковой Лощине по понятной причине бывал регулярно. Положил к камню букет белых лилий, попробовал представить, как бы они отреагировали на появление меня-взрослого, если бы были живы. Отец, мне кажется, изрядно повеселился бы. Мама... не знаю. Я так и не сумел собрать из кусочков чужой памяти цельный образ.

Наверное, она бы обрадовалась.

Постояв немного у могилы, я оправился в дом — не по делу, а так. Посидел на кухне, прошёлся по комнатам, вспоминая, как мы с Джинни тут всё разбирали.

Странно говорить в прошедшем времени о том, что ещё не случилось.

Одежда в шкафу — я, помнится, забрал отцовские мантии и носил их, хотя и пришлось подгонять по росту. Не из экономии, конечно, просто мне казалось, что так я чувствую прикосновения отцовской руки. Глупо, наверное.

Книги — они стояли на открытых полках и покрылись изрядным слоем пыли. Часть пришлось даже выкинуть — они сильно пострадали от влаги. Старые журналы…

Журналы?! Мерлин великий, как же я раньше не сообразил!

Клочок пергамента, выпавший из старой «Трансфигурации сегодня». Адрес, записанный мелким, убористым, старательным каким-то почерком.

Адрес?

Зачем в доме может быть записка с адресом этого самого дома?!

Чёрт, на какой полке-то... а, вот.

Записка была на месте. Я уложил её вместе с журналом в спешно наколдованную сумку и помчался к Люпину. Тому не пришлось ничего объяснять. Едва увидев записку, он побледнел:

— Откуда это у вас?!

Я объяснил, не особо останавливаясь на мотивах, привёдших меня в полуразрушенный дом. Потом спросил:

— Это то, что я думаю?

Он кивнул:

— Это почерк Питера. Надо немедленно написать Дамблдору!

Что мы, разумеется, тут же и сделали.

Это был лучший подарок на день рождения в моей жизни. В прошлой и, думаю, в будущей.