Lados

Он привык к тому, что царь кричит и угрожает, но вот эта внезапная забота напугала даже больше, чем обычная жестокость. Ещё крайне тревожило то, что правая нога царя всё решительнее вторгалась меж его бёдер, ненавязчиво поглаживая пах.

Лингам неожиданно отвердел, отзываясь на воспоминания и прикосновения.

Глаза младшей жены пешвы маратхов распахиваются в немом изумлении.

Улыбка Каши сочится гневом. Она продолжает рисовать. Алая черта тянется вдоль горла Мастани, пересекая чакру Вишуддха, словно перечёркивая её.

Сари очень дорогое. Глядя на это чудесное одеяние, можно было бы подумать, что представительницу клана раджпутов наконец приняли в семью маратхов, но это точно не так.

грубое вторжение чужих губ больше напоминает укус, чем ласку. Кровь начинает медленно сочиться из ранки, стекает на подбородок, затем на шею, по прихоти судьбы сливаясь с нарисованной чертой, тянущейся от размазанного бинди.

Она нещадно мнёт грудь соперницы, выкручивая соски, царапает ногтями бёдра и живот. Неожиданно Мастани издаёт жалобный стон и покорно раздвигает колени, запрокинув голову. Это её движение лишает распалённую гневом Каши остатков разума.

Пальцы погружаются в сердцевину нежнейшего цветка, который хочется приласкать так же сильно, как и растерзать, но Каши сейчас сама не понимает, чего хочет больше.

Каши гневно рычит, кусая грудь беспомощно распластанной на ковре Мастани. Та кричит и содрогается в экстазе. Пульсирующее лоно, истекающее влагой, сжимается вокруг пальцев Каши

— Ты — часть Рао. Я не могу отвергнуть тебя. Я принимаю твою страсть и твою ненависть. От тебя и Рао я приму даже смерть, — лёжа на спине, Мастани смиренно складывает над собой ладони.

Кашибаи встаёт на ноги и громкий смех пополам с рыданиями вырывается из её груди. Она понимает, что от такой Мастани, принимающей всё, невозможно отказаться. Кашибаи снова придёт завтра.

Его шаловливые руки тут же оказались в штанинах шикарного шёлкового дхоти, под которыми были понавязаны какие-то узлы.

Член его был твердым, как шивлингам, в паху тянуло, и не то, чтобы это было приятно сейчас, когда возбуждение не находило выхода. Он готов был излиться семенем от одних только мыслей о том, какие прекрасные и сладостные тайны кроются под одеждой Карны.

Открывшееся взору зрелище ввергло мальчика в ужас. Карна застыл на месте, не имея сил оторваться от непонятной и потому такой страшной картины.

В центре просторного помещения, стены которого были завешаны парчовыми занавесками, располагалась статуя Вишну, украшенная гирляндами цветов. У подножия статуи на разноцветных шёлковых покрывалах расположились десятки юных, полностью обнажённых женщин. Некоторые из них были со слегка округлившимися животами, но талия большинства ещё сохраняла природную гибкость. И те, и другие зачем-то обнимали и гладили попеременно то друг друга, то двух мужчин, расположившихся в центре этого необычного цветника. Одним из мужчин был незнакомый Карне рыжеволосый парень с дерзким взглядом тёмно-зелёных глаз, вторым — царь Шакуни, на чьих коленях сидела смуглая девушка, извивавшаяся всем телом, словно её кусали змеи. Именно она издавала эти рыдающие всхипы. Царь Шакуни выглядел тоже необычно. Его голова была откинута назад, глаза закрыты, и он тяжело дышал, будто не сидел на месте, а мчался куда-то со всех ног.

Замерев и приоткрыв рот, Карна во все глаза наблюдал за происходящим, искренне не понимая, что происходит в этом загадочном месте. Откуда здесь столько нищих дэви, у которых нет денег даже на простое сари, и они вынуждены скрываться под землёй нагими? Куда подевалась махарани — единственная, кто была ему сейчас нужна? Так, наверное, принц простоял бы очень долго, но внезапно кто-то крепко обхватил его поперёк туловища, а плотная повязка, накинутая на нижнюю часть лица, до боли затянула его рот.

Гандхари вспомнила, как отец с шестилетнего возраста вынуждал её совершать аскезу Шиве, запирая сначала одну в тёмной комнате, а позже, когда она стала старше, заставлял её медитировать месяцами в подземелье дворца, куда подчас заползали змеи. Всё своё детство и отрочество она почти не видела солнца… Её глаза стали слабыми и болели, когда она выходила на яркий свет. Ей приходилось закрывать веки плотной повязкой, чтобы избежать боли. Однажды она поняла: повязка эта стала такой привычной, что проще оставаться и днём в ней, чем снимать её

«Ненавижу этого мальчишку! Не верю, что он — сын Сурьядэва. Солнце приносит всем благо, а от этого ребёнка исходят лишь несчастья! Либо Кунти внутри так же темна, как богиня Чхая, потому её Карна ничем не лучше мрачного, мстительного Шани, — Гандхари несколько раз в отчаянии ударила кулаком по спинке кровати. — Я слаба и бессильна что-то изменить, а защитить меня некому!».

— Папа Панду и папа Адиратха объяснили, что внутри вас спит мой двоюродный брат. Он уже давно спит и никак не хочет выбираться наружу, а мне… скучно, как бхуту в Дэвалоке! Хочу, чтоб брат скорее родился. Хочу с ним играть. Я научу его гнуть лук из веток апельсинового дерева и плести тетиву из травинок. Я пробовал, у меня получается! И он научится. А когда мы вырастем, то станем самыми сильными воинами в Бхарате, сильнее Великого Бхишмы. Нас ни один враг не одолеет!

— О! Я расскажу, — брызгал слюной Дхритараштра. — Оказалось, Панду не был проклят! Либо брамин оказался фальшивым, либо проклятие слабым. Недавно мой брат соблазнился красотой своей младшей жены и провёл с ней ночь. И не умер, представляешь?! Поняв, что проклятие не действует, он тут же отправился в покои Кунти и осчастливил её ребёнком. А потом они втроём совместной молитвой добились благословения дэвов. Будущий сын Мадри получил дар Ашвинов. Он станет великим лекарем, когда вырастет. Сына Кунти благословил Дхармарадж. Этот ребёнок будет непревзойдённым знатоком дхармы. Таким образом, у Панду уже есть три сына, и все благословлены дэвами! А что имею я, кроме вечно беременной жены, с которой даже нельзя утолить страсть?! Жены, от которой приходится каждую ночь несолоно хлебавши уходить к служанкам?! — царь тяжело дышал, а Гандхари стояла, понурив голову, испытывая невероятную боль и стыд. — Молчишь?! — тяжело обронил Дхритараштра. — Уж да, тут сказать мужу нечего. Я решил одно: если завтра на рассвете ты не родишь, я возьму вторую жену. Вернее, она станет главной, а ты будешь слушаться её приказов…

— Я много чего понимаю. У вас вот здесь болит, — заметив, что она немного успокоилась, заговорил Карна, мимолётно касаясь пальцами её груди, — поэтому вы делаете больно тем, кто совсем не виноват. Это неправильно, тётя.

Светлое, тёплое, нежное снова потекло в её душу рекой амриты, изгоняя тьму, поселившуюся там из-за страха и ревности. Карна держал её руки, пока она рыдала, согнувшись в три погибели на полу. Наконец Гандхари прижала его к себе, исступлённо шепча:

— Спасибо, Карна. Спасибо, что уберёг меня от греха… Я больше никогда не подниму руку ни на тебя, ни на своего сына.

Неожиданно принц приник щекой к её животу. Его руки ещё были так малы, Карна не мог обхватить её полностью, но он старался изо всех сил.

— Да, больше не тронете. Возможно, меня, но не его. Я дал обет, что буду защищать вас и моего брата, — горячо заговорил он, — но, клянусь, брата я стану защищать даже от вас, если вы попробуете навредить ему.

— Я молился Господу Сурье, чтобы брат быстрее родился, а родившись, был бы вот таким большим, как сейчас, чтобы поскорее начать играть со мной. И я так рад, что отец Сурьядэв внял моим молитвам! А Индрадэв наверняка устроил такую грозу, испытывая смелость моего брата. И, видите, брат не испугался бури, всё равно пришёл в наш мир! А шакалы воют, когда охотиться идут. Из-за грозы найти пищу не удалось, потому выли всю ночь. Усни, поди, с пустым брюхом. Вас не покорми, тоже взвоете, — и пока все стояли, опешив, и молчали, Карна прибавил. — Хоть я и не мудрец, но про шакалов-то знаю…

Однако сейчас, глядя на Дурьодхану, растущего не по дням, а по часам, начавшего спустя три недели после рождения шустро ползать по всему дворцу, разбивать кувшины, лампады и чашки, хватать чужое оружие и с упорством носорога прокладывать себе путь через заросли кустарника в саду, Шакуни только качал головой и бормотал:

— Ну, как есть — сила ста! И даже взрослеет в сто раз скорее. Чего ещё этому Дхритараштре надо?

Шакуни не понимал, что махараджу в последнее время был необходим душевный покой. Однако после того, как его первенец научился перемещаться по дворцу, по неведомым никому причинам ежедневно заползая в обиталище министра Видуры, желание тишины и покоя стало практически неосуществимым.

— Махарадж, ваш сын сжевал мой пергамент! Он превратил его… в клочья! — бушевал Видура, ворвавшись в тронный зал, где уже давно закончилось собрание, но царь решил немного задержаться.

— А там было нечто важное? — невинно поинтересовался Дхритараштра, легкомысленно улыбаясь в ответ на возмущённые жалобы своего советника.

— Было! Я писал сочинение о том, по каким десяти тысячам признаков можно распознать данава, воплотившегося в облике человека. Ваш сын съел именно этот важнейший трактат, — Видура, пыхтя от усердия, держал в руках извивающегося как змея Дурьодхану, голосившего на весь дворец. Министр едва успевал уворачиваться от шустро мелькающих возле его лица кулачков. — Разве это не подтверждение злой воли данавов, воплотившихся на земле?

— Видите ли, досточтимый, царю Дхритараштре, вопреки вашему мудрому толкованию, нужен не один сын, и он от своего не отступится. Он требует ещё девяносто девять сыновей в дополнение к имеющемуся, и никто не сможет убедить его, что дар Махадэва заключался в другом. Только ваша благость и сострадание способны спасти честь моей сестры! Не выполнив мечтаний своего супруга, моя бедная Гандхари будет чувствовать себя униженной и растоптанной, — Шакуни приложил край накидки к глазам. — Вы — благороднейший из благородных, светлейший и светлых, неужели допустите такое?

Вьяса задумался.
— Мне мерещится, или у вас есть план? — спросил он напрямую.

Шакуни просиял, отнимая совершенно сухую накидку от лица.

— Божественный вы наш! Конечно, вне сомнений, план имеется давно.

— Трое уже прибыли. Завтра привезут четвёртую, — торопливо отозвался Шакуни. — Послезавтра пятую. Можно было бы привезти всех сразу, но это вызвало бы подозрения. Прибытие одной девушки в день останется незамеченным. Отец не подведёт, я давно обговорил это с ним, ещё до рождения царевича Дурьодханы.

— Значит, ко мне будет прибывать по одной красавице из Гандхара на протяжении девяносто девяти дней. Хорошо, — Вьяса удовлетворённо кивнул. — Всё это время я буду давать царю питьё, чтобы каждую ночь на протяжении этого времени мужская сила ни разу не изменила ему. И я скажу то, что придумано вами: будто благодаря дару Махадэва его супруга зачнёт от него девяносто девять сыновей, на каждую ночь любви принимая для своего супруга новый облик. Поскольку её утроба не способна выносить ребёнка, каждый зачатый младенец утром будет опускаться в магический сосуд, наполненный маслом и травами, а супруга будет смиренно и молчаливо приходить за следующим. Под страхом мучительной смерти я запрещу девушкам, являющимся к махараджу, открывать рот и произносить хоть слово во время близости. И я удостоверюсь, что у каждой на глазах будет одна и та же повязка, и от каждой будет пахнуть одними и теми же благовониями. Махарадж мало что смыслит в рождении детей, кроме того, что для этого процесса нужно семя и утроба, либо некая магия. Я смогу его убедить, что владею такой магией. Однако, — Вьяса пасмурно взглянул на Шакуни, — вы же понимаете, что не все присланные вами дэви смогут зачать ребёнка, и не все рождённые малыши окажутся мальчиками. Повторное же посещение девушками опочивальни махараджа заставит его усомниться в придуманной нами легенде.

— Сестра, — он весело обратился к Гандхари, — ты слышала? Предстоящий год тебе придётся провести под землёй, в тайном храме Вишну, не известном никому. Ученики Вьясы, предающиеся ныне аскезам в том убежище, волей своего гуру будут переселены в лес, а их место займёте вы: ты и девяносто девять вывезенных мною из Гандхара девиц, которые выносят твоих будущих сыновей. Там же будут подвешены к потолку так высоко, чтобы никто из случайно забредших не вздумал их ощупать или заглянуть внутрь, девяносто девять кувшинов, наполненных маслом и ароматными травами. Когда необходимое нам количество мальчиков будет выкуплено, украдено, либо рождено, придёт время сказать махараджу, что кувшины разбились, а твои сыновья появились на свет. Никто не усомнится, что именно ты с помощью магических знаний высокочтимого Вьясы стала матерью этих детей, зачав в утробе от семени махараджа, но вырастив детей в кувшинах!

— Девушки могут проболтаться, — сухо заметил Вьяса. — Их нельзя выпускать из того подземелья.

— Их никто и не выпустит. После рождения сыновей они станут не нужны. И тех, кто принёс желанный приплод, равно как и тех, кто не смог зачать, родил девочку или некрасивого ребёнка, после уничтожения кувшинов разрешаю принести в жертву на следующей большой ягье, — спокойно промолвил Шакуни.

— Нет! — вскрикнула Гандхари. — Не смей, брат! Поклянись, что они все будут жить: и не приглянувшиеся тебе мальчики, и девочки, и их матери!

— Твоё мягкосердечие тебя однажды погубит, — недовольно поцокал языком Шакуни. — Вечно ты создаёшь мне трудности, Гандхари.

— Отрезать им языки? — хладнокровно задумался Вьяса. — Нет, в жертву принести намного проще. Девяносто девять девиц с отрезанными языками точно вызовут подозрения.

А подчас я грешным делом застаю двоих верхом друг на друге, подобно лихому наезднику на строптивом жеребце. В порыве страсти порой моего приближения не замечают. Охаживал их верёвкой по спине или веткой, с дерева сломанной, так не поверите, гандхарадж: от моих ударов они начинают только пуще кричать и больше наслаждения получают. Водой обливал — всё равно не отлипают один от другого, да простит меня махарани за такие подробности.

Панду только рукой махнул.

— Видура наговорил чепухи, желая угодить мне, но я не одобряю его поступок. Если же он сам верит в сказанное, это ещё печальнее. Это означает, что наш министр глуп, как курица. Сама подумай: браминам нельзя верить. Они лгут ради собственной выгоды. Сколько времени я считал, что я проклят, но выяснилось, что моё проклятие — ложь. У меня будто глаза открылись. Все священные писания восхваляют браминов и их заслуги, но они ведь и написаны руками браминов! Все эти благоприятные и неблагоприятные дни — просто выдумки.

Однако самую сильную боль Дурьодхана испытал, когда однажды во время прогулок Карна обнаружил в укромной пещере красивого темнокожего юношу лет шестнадцати. Неизвестный паренёк слепил из глины статую учителя Дроны и поклонялся своему творению, словно живому учителю. Выяснилось, что два года тому назад он приходил проситься в обучение, но Дрона, зная о скором прибытии ста четырёх принцев из Хастинапура, отказал принцу из безвестного племени нишадов. А паренёк, потихоньку занимаясь самостоятельно, силой невероятной веры и преданности обрёл даже больше того, что сумели обрести царевичи. Он стал стрелять из лука так, что никто не мог с ним сравниться.

Юношу звали Экалавьей. Он был высок, строен и необыкновенно хорош собой: с огромными выразительными глазами, подведёнными каджалом, с блестящей смуглой кожей, по которой так и тянуло провести рукой. Дурьодхана злился. Ему нравился Экалавья. И в то же время принц его ненавидел, потому что Карна с таким восхищением смотрел на него!

Узнав от Карны и остальных учеников о том, что всего лишь молясь его статуе, Экалавья достиг удивительных успехов во владении луком, ачарья Дрона был ошарашен. Собравшись вместе, сыновья Панду и Дхритараштры нагрянули в пещеру, сильно напугав Экалавью, и во все глаза глядели на того, кто не был благословлён счастьем иметь учителя, но стал едва ли не самым умелым лучником из всех.

— Ачарья, вы непременно должны его принять! — воскликнул Карна, поразившись успехам юноши, способного стрелять одновременно несколькими стрелами и каждой без промаха поражать цель. — Такое мастерство не должно пропасть даром.

— А я против! — Арджуна выскочил вперёд и указал рукой на Экалавью. — Он не имеет никакого отношения к династии Куру! Кто знает, может, однажды он станет нашим врагом? Зачем нам улучшать умения врагов?

— Арджуна, — Карна положил руку на плечо брата, — почему ты беспокоишься о том, что случится в будущем? И почему думаешь, что Экалавья станет врагом? А если союзником? Если мы все вместе будем обучаться, словно братья, делить одну пищу и помогать один другому, то и Экалавья станет союзником, а не противником Хастинапура. К тому же его мастерство заставит и нас стараться стать лучшими воинами. Экалавья сделается для нас живым примером для подражания!

Дурьодхана задохнулся. От слов Карны, от того, с каким восторгом его двоюродный брат смотрел на этого нишадского принца, становилось больно. Но причин этой боли Дурьодхана по-прежнему не понимал.

Чандра отдыхал на широкой груди, приютившей его, как земля принимает без жалоб растущие на ней колючки. А именно таким бесполезным растением он и являлся, к своему стыду.

потрепав Чандру свободной рукой по голове, продолжая второй подносить к губам юноши ладду, похожие на рассыпанные с неба крупные бусины из ожерелья Сурьядэва.

Скажи, ты бы хотел, чтобы я сейчас довёл тебя вот этой рукой до миров, полных блаженства?

Захватив пальцами кусочек ткани, Дхана Нанд гладит, дразня, самую чувствительную часть огненного цветка, устремившегося в небеса из-за желания к нему.

Наслаждение превращается из тонкого ручейка, робко плещущегося внутри, в яркую вспышку, в стремительный водопад, а затем разливается царственной Гангой по всему телу медленно, тягуче, наполняя всё его существо медовым нектаром, услаждая так, как ни один хмельной напиток не способен.

Когда гордый царь опустился перед ним на колени, молчаливо приникнув к его измученной желанием плоти с голодным всхлипом, словно только и мечтал об этом, чувства прорвало, как реку, наполненную дождями во время сезона ливней.

Чандрагупта ел, замирая от аромата жареного миндаля и кардамона, исходящего от кормивших его ладоней. Этот запах заставлял кружиться голову и желать горячих, сладких прикосновений, которые ему подарили утром, но он не смел просить.

— Можно я тоже… покормлю тебя? — неуверенно попросил он, глядя на царя и чувствуя, как в груди всё заходится болезненной истомой.

Царский гребень из слоновой кости погрузился в его густые пряди, и Чандрагупта прикрыл глаза, наслаждаясь. Его голову ласкали, а не расчёсывали, и он невольно стал послушным в чужих руках, словно…

— Что в твоём понимании значит «иначе»? — прикинуться несведущим иногда — отдельное удовольствие. Пусть парень скажет честно, чего хочет, а то так и будет отмалчиваться, прося любви лишь своими преданными глазами.

Два твоих охранника, уединившись и сбросив доспехи, наслаждались друг другом без стеснения, даже не замечая моего появления. И один из них… Он отдавался другому, словно дэви.

Вот теперь в тёмных глазах Чандры полыхнула обида. Отпрянув от ласкавшей его руки царя, юноша искоса взглянул на него.

— Если бы я желал получить девушку, я бы честно попросил тебя вчера, но для меня это совершенно невозможно!

Насмешливые зеленоватые глаза ласкают его, даже не прикасаясь, будто прохладный ветер весной.

на его обнажённую голову, не прикрытую ни одним из символов власти, опустились любимые руки, лаская распущенные длинные волосы

Горячие смуглые бёдра опускаются на него сверху, жадно нанизываясь, будто бусина на нить.

Глаза юноши, оседлавшего его, как смелый всадник пойманного с трудом дикого скакуна, полузакрыты, губы раскраснелись и увлажнились.

Как две реки во время паводка, они выходят из русла, затапливая собой берега.

Сам подумай, будь это действительно браслет Муры, и мне, и аматье Ракшасу, конечно же, стало бы известно об этом ещё четырнадцать лет назад… Однако это не её браслет. Желая тебя обмануть, его пририсовали даже на портрет царской семьи, который ты нашёл в Пиппаливане.

— А я скажу, в чём дело. Некогда этот самовлюблённый человек явился ко мне в Паталипутру. Спросишь, отчего ему в Таксиле не сиделось? Всё просто. Пока у власти стоял Амбхирадж, нашего гуру Вишнугупту, ныне именуемого Чанакьей, такое положение вещей вполне устраивало, несмотря на то, что покойный царь, мир его праху, был куда более жестоким правителем по сравнению со мной. Однако любимого гуру он уважал, всячески награждал и поощрял, приблизив к себе и сделав своим первым советником. Когда же Таксилой овладел Александр, а затем его сменил Селевк Никатор, вместе с ними на завоёванные земли хлынуло огромное количество мудрецов из Греции. Именно они стали открывать здесь свои гурукулы, набирать учеников и преподавать заморскую мудрость местному населению. Их взяли во дворец царскими советниками, а некогда уважаемые брамины, включая Чанакью, остались не у дел и впали в нищету, так как Селевк их совершенно не собирался поддерживать.

Вришали вдруг сама задрожала от накатившего желания, чувствуя, как увлажнилось её вспыхнувшее лоно.

голос лучника задрожал и сорвался от нахлынувшего возбуждения, когда он ощутил сквозь слои ткани меж своих ягодиц пульсирующую, горячую твёрдость.

Из крошечной точки в глубине тела расходилось лучами слепящей звезды прекрасное томление, ищущее дорогу в Индралоку, растекаясь по каждой клетке тела, впервые изведавшего безудержную радость.

ту часть тела, которую юные и неискушённые летописцы обычно называют ваджрой страсти, а преданные Шивы — лингамом

— Нет, не шутка. Возможно, дед ещё передумает, и гандхараджу тоже перепадёт кусочек счастья? — задумчиво протянул принц.
— Что?! Твой дядя Шакуни влюблён в Великого Бхишму?! — оторопел Карна.
— Давно, — Дурьодхана печально вздохнул. — Даже как-то хотел, напившись гауды, в Ганге топиться от неразделённой любви. Я его отговорил. Сказал, что если верить в хорошее, счастье непременно улыбнётся. Может, и в самом деле улыбнётся?

Махадэв подскочил на месте, в панике оглянулся и встретился взором с манящими чёрными очами обладательницы полуоткрытых розовых губ, ниспадающих до талии вьющихся волос, тонкого стана, упругой груди и безупречных ягодиц, чьи округлые формы легко угадывались под шароварами из прозрачной кисеи, намокшей от брызг.

— Могу я… получить его в дар, как получала прежде? — прошептала Мохини, погружая лицо в воду и склоняясь над живым цветком, высоко поднявшемся на своём удивительном стебле. Не дожидаясь согласия Шивы, она нежно обхватила ртом сомкнутые шёлковые лепестки, из сердцевины которых выкатились на её язык живительные пряные капли

А потом они вдвоём добрались до невидимой грани родного мира и провалились сквозь неё. Именно тогда всё радикально изменилось.

Забыв о том, что вневременной барьер может разрушиться, если созидательная энергия вырвется наружу, Шива со стоном погрузился в божественную обитель, полную сладчайшего нектара.

Ты сказал, ему нужна битва, и я взял его… Наверное, потому что не мог взять тебя.

— Скажи, где ты достал его? — подкинув крупный сияющий изумруд на ладони, Шани свободной рукой погладил Каколя по встрёпанным чёрным перьям. Ворон покрутил головой, слетел с плеча друга на пол и превратился в приятной внешности молодого человека с обожающим взглядом тёмных глаз.