Вынужденный брак, или как это бывает на самом деле.
Часть 8.

Вернувшись, Гермиона отправилась разыскивать кого-нибудь из Лестрейнджей, но дом встретил её тишиной. Бродя по пустым и холодным коридорам, она вдруг сообразила, что понятия не имеет, где находятся спальни обоих братьев и вообще очень плохо представляет себе план замка и найти самостоятельно может разве что собственные покои, главный зал, столовую да библиотеку. В какой-то момент, поднявшись по длинной винтовой лестнице, которой не было конца-края, она оказалась перед неплотно закрытой дверью и, толкнув её, оказалась в художественной мастерской. Хозяина не было, и Гермиона не устояла перед соблазном здесь осмотреться – и, подойдя к развёрнутому к окну установленному на специальной подставке, название которой она сейчас не могла вспомнить, холсту, онемела, увидев практически законченное собственное изображение. Портрет был, надо сказать, превосходен: девушка на нём была совершенно живая и глядела на Гермиону с полуулыбкой, отчётливо дыша и время от времени моргая, однако больше никак не двигалась и не произносила ни слова.
Гермиону захлестнула волна настоящей ярости. Да как он посмел? Кто позволил ему её рисовать?! Возмущение её было до того велико, что она даже не задумалась о причинах этого поступка Рабастана – а немного придя в себя, попыталась понять, что ей делать с портретом: забрать его или же попросту уничтожить. Но вряд ли ведь кто-то просто так отдаст его ей – а значит… Она огляделась в поисках чего-нибудь подходящего – а потом, тряхнув головой, просто взмахнула палочкой, намереваясь поджечь холст…
И не смогла. Это не имело ничего общего с тем, чтобы сжигать свои фото- или даже колдографии – девушка на портрете словно была связана с ней, настолько прочно, что у Гермионы возникло ощущение, что она собирается совершить самосожжение.
- Даже не думайте, - услышала она от двери непривычно жёсткий голос Рабастана. Обернувшись, она увидела, что он стоит, держа её, что называется, на кончике своей палочки, и смотрит на неё… Пожалуй, примерно так глядела бы мать, обнаружившая кого-то, обливающего её ребёнка, бензином. – Опустите палочку, мадам, - потребовал он, медленно подходя к ней и вставая между портретом и Гермионой. – Вам очень многое дозволено в этом доме – но никто. Никогда. Не смеет. Вредить. Моим. Картинам.
- Вы не имели права меня рисовать! – не только не испугавшись, а разозлившись ещё сильнее, воскликнула Гермиона.
- Да неужели? – спросил он с насмешкой. – Почему же, позвольте узнать?
- Потому что я не давала на это согласия! – яростно проговорила она.
- Нет закона, который бы требовал это, - сказал он неожиданно спокойно. – Но вообще вы испортили мне сюрприз, - Рабастан вдруг слегка рассмеялся. – Я собирался подарить его вам – на прощанье.
- Мне? – недоверчиво переспросила она.
- Ну, я ведь не сделал вам свадебного подарка, - пожал он плечами. – Но мне нужно ещё несколько часов, чтобы закончить – а потом он должен будет высохнуть, и только тогда – оживёт. Я пришлю его вам – куда скажете – скажем, дней через десять.
- Пришлёте? – переспросила она, понимая, что это значит. – То есть, - плохо слушающимися губами проговорила Гермиона, - всё получилось?
- Пока ещё нет, - преспокойно сказал Рабастан. – Боюсь, если вы надеялись на вдовство, я вас очень расстрою – вам предстоит развод. Завтра, - добавил он, немного остужая её радость. – Сегодня уже слишком поздно для того, чтобы звать нужного чиновника – но, к вашей радости, вы проведёте эту ночь в одиночестве. Если, конечно, - он хмыкнул, - не захотите составить мне здесь компанию. Я бы заодно и портрет закончил, - нахально предложил он.
- А… ваш брат? – ей очень хотелось узнать подробности и детали.
- А мой брат спит, - ответил ей Рабастан. – Но завтра вы с ним увидитесь – по всей вероятности, в последний раз. В Гринготтс я вас провожу сам – он пока слишком слаб для аппарации. Но, к вашей, как я понимаю, досады, вполне жив. Так что…
- В Гринготтс? – непонимающе переспросила она.
- Разумеется, - кивнул Рабастан. – Руди ведь говорил вам: вы получите отступные. Я помню, что вам не нужно, - оборвал он готовое сорваться с её языка возражение. – Но никто не мешает вам сделать с этими деньгами всё, что захочется – пожертвовать…
-…на восстановление Хогвартса, - сказала она, вспомнив тот разговор.
- Да хоть в Мунго, - пожал он плечами.
- А если, - задумчиво спросила она, поглядывая за спрятанный теперь за его спиной холст, - я всё же сожгу его? Когда получу? Что будет?
- С кем? – нахмурившись, уточнил он.
- Ну, со мной, по всей вероятности, ничего? – спросила она полуутвердительно – и когда он кивнул, продолжила: - Ну а с вами?
- Мне будет нехорошо, - помолчав, сказал он. – И я, безусловно, узнаю об этом. Но не умру, - попытался он пошутить, но вид у него был совсем не весёлый.
- Это со всеми художниками так происходит? – с любопытством спросила она.
- Со всеми, - сухо ответил он. – Вас проводить в ваши комнаты? Боюсь, вы заблудитесь, - сказал он, продолжая держать в руке палочку.
Родольфуса Гермиона увидела только следующим полднем – бледный, белее своей рубашки, он уже сидел за столом в небольшой гостиной, где Гермиона не была прежде, когда Рабастан ввёл её в комнату. Министерский чиновник уже был на месте – но если процедура бракосочетания была, в целом, короткой, развод занял почти три часа, и под конец процедуры Гермиона всё гадала, упадёт Родольфус в обморок или продержится.
Он выдержал – но едва чиновник ушёл, уронил голову на спинку кресла и закрыл глаза. Теперь он выглядел как покойник – даже губы посинели, а дыхания совсем не было видно. Рабастан подошёл и наклонился к нему с тревогой – а Гермиона поймала себя на мысли о том, что хотела бы, чтобы тот умер. И не просто хотела бы – а обрадовалась бы.
Потому что это было очень неправильно – что они оба выжили остались свободны, тогда как те, чьи жизни они отняли, никогда больше не вернутся домой.
И ничего, ничего с этим нельзя поделать.
Она вдруг подумала, что не надо было ей разводиться – надо было исхитриться и заставить Родольфуса не просто консуммировать этот брак, а ещё и забеременеть и родить от него ребёнка – и пусть бы он жил, мучаясь от того, что получил наследника-полукровку.
Мысль была омерзительной – и совершенно ей, Гермионе, чужой. Она не должна была даже думать так – чем был бы виноват этот ребёнок? И каково бы ему было расти… не говоря уж о ней самой.
И с какой, собственно, стати она должна была бы приносить себя в жертву мести? Разве её собственная жизнь совсем ничего не стоит, что она так легко готова, по сути, положить её на алтарь чужой, в общем-то, мести?
- Мисс Грейнджер, - услышала она голос Рабастана. – Я провожу вас в Гринготтс.
- Идёмте, - она встала и, бросив последний взгляд так и сидевшего с закрытыми глазами, но уже накрытого пледом Родольфуса, вышла следом за младшим из братьев.
-…Вам придётся подождать меня здесь, - сказал Рабастан, когда они вошли в холл Гринготтса. – Вы больше не принадлежите к нашей семье, и войти в сейф не сможете.
- Я подожду, - кивнула она.
А когда он вернулся и с коротким поклоном вручил ей небольшую шкатулку, уточнив, что на неё наложены чары расширения пространства, просто взяла её и собралась уже было идти, когда он остановил её вопросом:
- Куда прислать вам портрет?
- Понятия не имею, - ответила она, обернувшись к нему с широкой улыбкой. – Мир так велик, мистер Лестрейндж – и я не знаю, в каком месте я буду завтра.

КОНЕЦ


#зарисовки
#ГП
#упрт
#Вынужденный_брак
#трагикомедия
#юмор