Дед Торина, старик Трор, был гномом в своём роде уникальным. Внук потом во многом повторил его судьбу.

Трор родился и вырос в Серых горах, богатом поселении гномов к северу от Эребора. После падения Казад-Дума именно здесь королевская семья и верные ей гномы надеялись обрести второй дом.

В наследство Трору достались горсть верных соратников, пошатнувшаяся слава семейства и вера в пророчество, согласно которому гномы Средиземья обретут былое могущество только при правлении Истинного Короля.

А ещё некоторая надежда.

Потому что в Серых горах были найдены изумруды. И перебежчики, до этого переметнувшиеся под знамёна Железных холмов, принялись возвращаться назад.

Ведь всем известно, будь у тебя хоть сколько железной руды, хоть замок себе целиком построй из железа, а уважают лишь того гнома, в сундуках которого хранятся золото и серебро и блестят драгоценные камни.

Но недаром ходили слухи, будто над королевской семьёй довлеет проклятье.

На Серые горы напал огромный дракон. Выломал двери и балки, захватил изумрудные копи.

Трор едва достиг возраста, когда ему дозволялось прицепить к поясу меч, а уже остался сиротой и главой своего рода. Без какой-либо помощи или хотя бы доброго совета – единственный дядька со всей семьёй сразу бежал в Железные холмы - зато с малолетним братом на руках.

Собрав остатки дружины, молодой король двинулся к Одинокой горе, которая несколько сотен лет пустовала, после того как гномы выработали алмазную жилу. И на какое-то время, казалось, удача улыбнулась ему. Глубоко под Эребором открылось месторождение золота – богатство потекло рекой.

Потом младший брат возмужал, женился на дочке узбада с Железных холмов и сам стал узбадом. Братья подмяли под себя всю округу и принялись торговать оружием и железной рудой.

С востока на запад шли караваны. Расходились в славный город Дейл у подножия Одинокой, в таинственное Лихолесье, где сам король эльфов заказывал у гномов доспехи, в шумный говорливый Эсгарот, откуда на высоких кораблях с крутыми бортами товар доставлялся за море.

Трор отрастил длинную бороду и растолстел. Ходил медленно, говорил важно. Но одного владычества над Эребором ему было мало. Он мечтал вернуть гномам всё Средиземье.

Единственного сына назвал Траин, в честь последнего короля Казад-Дума. А старшего внука – Торин, как первого предка, обосновавшегося в Серых горах. И воспитанием младшего наследника занялся сам.

Сын Трора разочаровал. Низкорослый и вечно угрюмый, Траин был нелюдим и порой впадал в беспричинную ярость. Когда через много лет он пропал, злые языки говорили, что этого следовало ожидать.

Однако внук получился как надо. Высокий и ясноглазый, что у гномов считалось несомненными признаками ума и красоты. На него-то и обрушились вся любовь и богатство великого деда.

Прочие дети Траина подобной участи избежали.

В год, когда дракон напал на Эребор, принц Фрерин только начинал разбирать буквы, а принцесса Дис делала свои первые шаги, в то время как наследник помимо обычных для гнома его возраста занятий упражнялся со всеми видами оружия, включая эльфийское копьё, пел, танцевал, сочинял недурные стихи и привыкал пользоваться за столом вилкой, принимая иностранных послов.

Трор отличался широтой взглядов.

Потомок династии, когда-то переписавшей эльфийские руны и объявившей их Рунами гномов, он знал, что общение с утончёнными соседями бывает очень полезным. Посему – неслыханное дело! – из близлежащего Лихолесья выписали менестреля, обучать принца основам эльфийского языка и хороших манер.

Дед в молодости дудел в дудку и распевал «Скорее к оружию, славный кхузд». Наследник же рос юношей мечтательным. Щипал арфу, разучивал слёзные баллады о бесконечной любви и, глядя из окон дедовой обсерватории на звёзды, вздыхал о блестящих, как mir*, глазах.

Последующий разрыв с эльфами ранил его куда сильнее, чем остальных.

Вот такую историю, порой граничащую со слухами, как-то вечером поведал мне Бофур.

Добавлю от себя, что Торин и впрямь знал эльфийский, но до конца жизни не произнёс на нём ни единого слова. И принимая эльфийских послов, никогда не обращался к ним сам, напрямую, только через советников или людей.

Я была потрясена. И с той минуты не могла думать о Торине иначе, чем о потомке старинного рода.

Меня с самого начала предупреждали, что серьёзно гномы относятся только к своим. А даже если бы между нами что-то сложилось, я не видела возможности быть вдвоём.

Сидеть под горой, в полутёмной пещере. Мне рассказывали, что гномы живут под землёй, но я не знала, что их города похожи на дворцы, и воображала унылые холодные подземелья, вроде погребов, какие делают люди.

Также говорили, что они запирают своих женщин под замком и стерегут их почище всяких сокровищ. На последнее особенно напирал Бильбо. Недаром никто и никогда не видел гномку.

Пускай так. Но у запертых женщин, вероятно, были родня или подруги, которых не возбранялось посещать. А если бы кто-то задумал спрятать меня, я бы осталась совершенно одна.

Фили, когда пытался соблазнить, говорил: «Можешь пожить у меня». Как он это себе представлял? Тайком притащил бы в покои и держал, как игрушку? Тоска.

«Торину надо жениться».

Я даже ребёнка ему родить не могла.

Гномы были широкие и головастые. Да ещё и жили почти в три раза дольше людей. Наверное, мне было бы трудно выносить такого младенца. А появись он на свет, оказался бы никому не нужен. Ведь он не считался бы гномом.

Тем не менее, образ синеглазого черноволосого малыша несколько дней маячил перед моими глазами.

Освободившись от раздумий, я переключилась на Гендальфа. Что, где, когда, зачем и почему? Влияние волшебника теперь ощущалось сильнее. Но договориться нам не удалось.

Для Гендальфа, кажется, всё в мире представлялось легким и простым.

Существовал Создатель, и старик не подвергал сомнению чьё-либо право сотворять свободных существ и требовать от них подчинения собственной воле. И существовало Искажение, главным грехом которого являлось то, что оно желало большего, чем могло получить.

Искажения требовалось выявлять и искоренять, а волю Создателя, наоборот, пестовать. В этом и заключался, по Гендальфу, смысл сущего в Арде.

А чтобы всем было веселее, искажения и воля соседствовали рука об руку и мало чем отличались одно от другого.

Волшебник рассказывал о временах, когда Враг расхаживал по земле в прекрасном обличье, и даже мудрейшие из эльфов, да что там, некоторые из Валар, местных богов, не отделяли правду ото лжи.

Мне этого было мало.

Получалось, я - не что иное как сложная марионетка, получающая от главного щелчок по носу без объяснений, если пошла не туда.

Ах да, требовалось ещё выяснить, Искажение я в своей основе или нет.

Старик говорил, что когда-то давно в Арду уже попадали пришельцы из других миров, но все они скоротечно погибали в течение нескольких дней. Кого-то сбила повозка, кто-то подцепил местную хворь, а иной попросту замёрз под кустом бузины.

Однако Единый, эльфы ещё называли его Илуватар, был такой шутник, что полный план творения не раскрывал никому.

Поэтому случалось, что бог Оромэ, встретив под звёздами детей Единого, расстреливал их из огромного лука. А после оказывалось, что то был не Оромэ, а тьма в обличье бога.

Или сами дивные создания насаживали на длинные копья крошечных уродцев, приняв их за карликовых орков. И только когда те были истреблены, узнали, что перебили низкорослых гномов, своих духовных собратьев по замыслу небесного отца.

Я поняла желание Владыки Ривенделла избавиться от меня и желание Гендальфа меня изучить.

- Ты человек, - объяснял волшебник, - а значит, неясно, свет ты или тьма. Но даже тьма в этом мире выполняет волю Творца.

Из новинок лишь то, что мистера Беггинса, миролюбивого хоббита из Шира, принялись обучать обращаться с найденным в пещере троллей ножом.

Началось это так.

Отправляя нас в путь, Беорн взял с гномов слово, что они не станут охотиться в пределах его земель. Однако ловить рыбу в попадавшихся по дороге реках и озёрах не запрещалось. И тут мистер Беггинс оказался в своей стихии.

Гномы рыбачить не спешили.

Нет, есть рыбу они очень даже любили. Если живёшь под горой, где ничего не растёт, радуешься каждой мелкой рыбёшке. В дни долгой осады, когда орочьи войска стояли под воротами Казад-Дума, скребли и ели мох со стен и варили в котлах пойманных крыс.

Кроме того, гномы хоть и зовутся подгорным народом, а, как и наземные, устраивают города вблизи рек. И если те текут на поверхности, с размахом отводят воду к себе, отчего нередко имеют проблемы с хоббитами или людьми, живущими по течению ниже.

В том числе из-за рыбы. Потому что предприимчивый ум гнома придумал перегораживать подземные каналы сетями, обеспечивая подгорным жителям неприлично богатый улов.

Но всё это внутри городов. А едва доходит до бесхитростной рыбалки снаружи, как самый искусный охотник-гном, не устрашившийся в одиночку пойти на кабана, теряет всякий запал.

Причина проста – гномы не умеют плавать.

Когда я впервые услышала об этом, даже не знала, нелепо улыбнуться или сказать: «Ой-ой-ой».

Если они плещутся в речке, то на мелководье, где им едва до колен. Если устраивают у себя дома купальни, то такие, чтобы в них можно было сидеть. Короткие конечности гномов не держат их тяжёлые тела на поверхности, когда гном попадает на глубину, он камнем идёт на дно. О том, чтобы залезть в лодку, отплыть подальше от берега и забрасывать невод, речь не идёт.

Ну а сидеть с удочкой им попросту не хватает терпения. И, как настоящие жители подземелий, они уверяют, будто бесконечный плеск воды сводит с ума.

Поэтому когда на одной из стоянок Бильбо предложил порыбачить, никто не захотел составить ему компанию, кроме меня и скучающего Кили, пообещавшего подождать на берегу.

Время и совместно пережитые опасности сотворили с ним то, чего не добился когда-то разум – во мне стали видеть живое существо, а не две ходячие сиськи. Наше общение от этого только выиграло.

Или может я растеряла свою красоту?

Солнце и ветер иссушили мне кожу. Я покрылась веснушками, мои волосы выгорели и стали колкими, как сухая трава. В первые недели путешествия я сильно похудела, но потом вес вернулся – ели мы досыта, хоть и не шибко разнообразно, но тело стало другим. Более плотным и жёстким, менее восприимчивым к боли.

Я уже ничем не напоминала прежнюю пышку, очнувшуюся голышом у хоббита в доме.

Наутро ко мне подошёл Фили.

- Не передумала? Будешь учиться?

- Нет, - помотала головой я и объяснила: - Не хочу тратить жизнь на то, что мне не нравится и отчего всё равно не будет толку.

- Ты не права, - нахмурился он. – Надо делать, что требуется. И делать хорошо. Это и есть жизнь.

«Я недооценила тебя, Фили из рода Дьюрина, - подумала я, - у гномов будет достойный король».

А ему тихо сказала:

- Если всегда делать, что требуется, то зачем она, подобная жизнь?

И после весь день размышляла, а если делать что-то иное, то что? Где проходит граница между миром и мной. Да и есть ли она вообще.

Надо бороться, надо жить, надо служить какой-то там силе, существование которой я никак не могу признать. Зачем?