Надеть бы залихватскую матросскую кепку да скинуть бы махом лет шестьдесят, чтобы снова стать бравым юнгой на этом корабле жизни! Пусть в стоптанных башмаках, пусть в шарфе, намотанном на голую шею, — разве ж молодость не простит грязных штиблет? Выйти бы снова и скомандовать парадом хоть однажды — пусть подавится минувший век — век-гегемон — придёт и тебе конец, старый шакал! Мы ещё посмеёмся над твоей обеззубленной мордой, ещё собьём с тебя твой царский колпак!

И от этого вопроса, полного заботы и любви, что-то перевернулось внутри Джо. Вскочив, она кинулась Лори на шею и разрыдалась. Это были ее первые слезы со дня смерти Бет, и они приносили горькое облегчение. Лори, ничего не говоря, прижал ее к себе, просто давая выплакаться. И вопреки всему Джо наслаждалась теплом и надежностью его объятий.

Он поглядел в спину уходящему Андриану, а потом, повинуясь какому-то безотчетному порыву, вновь обернулся на башню за завалом. И обомлел: в ее арке виднелась во весь рост темная человеческая фигура. Тик вскрикнул и на секунду обернулся к Андриану, желая позвать его, но язык словно отнялся. А когда снова посмотрел на башню, в проеме уже никого не было.

Погодите! Какое еще «шинуазри» в глухом лесу? Татьяна оглянулась на ручей, который они с медведем уже миновали — и изумилась: не было никакого каменного пролета и выгнутого мостика! Поперек ручья лежали все те же тонкие жердочки, чудом выдержавшие их вес… «Показалось, значит», — подумала Татьяна. И тут же забыла об этом, потому что медведь опять проявил дурной нрав: заревел на нее, словно понуждая бежать быстрее. И Татьяна бросилась бежать со всех ног.

Море, чертово море — забирает у тебя всё, тащит за волосы и не выпускает. Оказавшись на суше, ты как медуза — высыхаешь. Глупо, но жизнь моряка от плаванья, в котором он мечтает о суше, до следующего плаванья, когда на суше он прогуляет все и возвращается в порт абсолютно нищим. Деревянная теплая палуба под босыми ногами. Запах просмоленных и плавящихся от жары канатов, грубые сухари и солонина, солонина и сухари, и от рези в животе спасет только ром.

Каждый раз, выйдя в море, думаешь — этот последний. И каждый раз, оказавшись на суше и подсчитав жалкие гроши, понимаешь — впереди следующий рейс.

Ей приходилось бороться с непредсказуемостью Карла. Смотреть во все глаза за Франсуа и обуздывать его запредельное мелочное честолюбие. Сдерживать мощь и жестокое вероломство Гизов, никогда не отступавших, не довольствовавшихся малым и всегда игравших по-крупному. И всегда помнить про беарнца. Он опасен для Валуа.

— Судьбы наши связаны навеки, вы достойны всяческого уважения, разве могу я поступить с вами низко?

— Я… — он хотел сказать ей, как велико его чувство, рассказать, что она для него — центр мироздания, но не смог вымолвить ни слова.

Она нашла в себе силы встать, подошла к нему и положила ладонь на его грудь. И от простого этого движения, видя ясный и прямой взгляд ее, он вмиг успокоился, словно буря, которая грозила сломать его дом, прошла стороной.

Если бы людям просто нужно было бы вести себя хорошо и слушать свой разум, разве случалось бы в мире столько несчастий?

— О-не-ги-на?! — запальчиво воскликнул князь. — Это недопустимо!

Он был страшно, ужасно, чрезвычайно зол.

Письма, приторно надушенные, полетели в камин. Как, как, скажите на милость, подобное произошло — да не где-нибудь ещё, а в его собственном доме?!

Слышится выстрел, и тишина разбивается на мелкие осколки. Колонны, прежде ровные, плывут, покачиваются, на мгновение исчезают из виду. Когда туман перед глазами рассеивается, Шура видит нимф и Гермеса, смеющихся с фрески плафона.