Гарри чувствует. Он прижимается небритой щекой к животу Джинни и замирает. Слабая пульсация, едва уловимое движение и вдруг — ощутимый толчок. О, да его малышка с характером! Или малыш?

Гарри уверен, что у них родится дочь. Рыжая девочка с карими глазами. Маленькая копия Джиневры Поттер.

— И все-таки, дайте… Дайте мне закончить! Я считаю мне повезло, — он очень постарался придать лицу торжественно-серьезное выражение. — Но мое везение — это моя заслуга! А еще — ваша заслуга! Наша общая заслуга! Знаете почему? Потому что благородство и отвага всегда вознаграждаются. Тот, кто смел, честен и верен друзьям непременно побеждает. Судьба благосклонна к достойным. А подлого и трусливого ждет только позорное поражение. Удача и везение — это не просто так. Это знаки, что мы их достойны. За нас, друзья!

Гарри фыркнул. Он ещё тогда подозревал, что дело нечисто и что от Малфоя ничего хорошего ждать нельзя, но доказательств у него не было.

— Это совесть, — поставил диагноз Ангел и принялся топить ни в чем не повинные хлебобулочные изделия в кленовом сиропе.

Первым порывом Кроули было возмутиться и заявить, что нет у него подобной гадости, не была заложена в комплектацию при сотворении, а подцепить ее воздушно-капельным путем, к счастью, невозможно, как и при телесном контакте, так что взяться ей неоткуда. Но предающийся чревоугодию ангел все равно вряд ли бы заметил его возмущение, поэтому Кроули задумался.

Альбус похолодел. Много лет назад он понял, что недооценивал своего простоватого, но доброго, заботливого и самоотверженного брата. Тот был намного лучше него, и, собственно, вот только что снова это доказал. Но теперь, на закате жизни, Альбус вдруг осознал, что все эти годы продолжал совершать всё ту же ошибку: по-прежнему недооценивал своего брата.

Нет слёз, нет сожалений, нет принципов, нет морали. Есть лишь льдина вместо сердца и память того, что где-то, где-то на дне мёртвого моря, где-то в блеклом омуте глаз... — всё же сохранилась та хрупкая и настоящая часть тебя.

Гарри понятия не имеет, и эти мысли грызут его изнутри, выворачивают наизнанку, заставляя вновь и вновь хвататься за сигареты, кашлять от неприятной горечи и в отчаянии прятать лицо в ладонях.

Робер прикрыл глаза, вспоминая вспыхнувшую радость спасения и отступившей беды. Серебряный сполох и синий взгляд, крепкую ладонь и улыбку в глазах. Улыбку, которой как будто и не было, и все же она была. И чувство тепла, сначала едва ощутимого, которое с каждым воспоминанием, казалось, росло и становилось заметнее. И неясный трепет, из-за которого и замешкался, — но теперь он не сбивал, а вплетался одной из нитей в общий узор.

Вниз и вверх, очерчивая разомкнутый круг.

— Экспекто Патронум!

Он не мог до конца понять мотивы Снейпа. Его поведение не вписывалось ни в какие рамки. Он хорошо помнил его ещё мальчишкой на службе у Лорда, и то, что он видел сейчас, никак не вязалось с прежним образом. Будь Северус одним из тех фанатиков, что сидели сейчас в Азкабане, другое дело, но как раз фанатиком он не был. Однако для человека, дрожащего за свою шкуру, он был слишком беспечен. Были ли у него основания для отсутствия беспокойства? Может быть, за ним тоже кто-то стоял?..

Каркаров замер. Как наяву всплыл тот день, когда в зале суда он называл имена упивающихся. И ответ Дамблдора после имени Снейпа. Вот оно что! Что ж, пока старик жив, его бывшему коллеге беспокоиться не о чём.

Азирафаэль: (Тому) Ещё что-нибудь?
Том Риддл: (смутившись) Да.
Азирафаэль: Что же?
Том Риддл: Я ненавижу котиков.
Ангел с демоном переглядываются.
Азирафаэль: Это ужасно.
Кроули: Воистину непростительно.
Азирафаэль: Поверить не могу.
Кроули: Как можно… У них же такие мягкие лапки, пушистые пузики, тоненькие ушки, шершавый язык, и огромные, выразительные глаза…
Том Риддл: (вскочив с кушетки) Прекратите!

Её лодку наконец поглотит гуща воды, утопит её остывшее сердце в беспамятстве. Впереди ждёт только мрак, даже собственное тело предаёт её, бросает в бескрайнем море отчаяния и слёз. Белла тонет в высокой башне; воспоминания вспыхивают яркими картинками: всё страдание, вся боль и ужас людей, которых она пытала, стоит перед глазами алым маревом пролитой крови. Только руки связаны, и рубаха вся пропитана запахом железа. Наслаждение и гордость за свои деяния превращаются в омерзение. Словно по щелчку пальцев Белла начинает ненавидеть себя, она испытывает такое отвращение, что готова разорвать себя на части, умереть от позора к себе. Хочется кричать! Вот только горло сдавливает спазм.