#всем_пох

Три часа утра по московскому времени, Жорка расчехляет свой нытьемёт. Осторожно, нытье без особого смысла, возможно, трэш-контент.

Когда я был у психотерапевта (бесплатного, мне ее выделили в ПНД, прекрасная тётка, которой иногда мне жутко стыдно врать по поводу собственной ориентации), она спросила у меня, подвергался ли я домашнему насилию.

- Нет, - ответил я. - У меня нормальная семья. На меня никогда не поднимали руку, максимум могли дать пощечину/подзатыльник, когда я особенно кого-то выбешивал. Однажды батя выпорол меня ремнем. Мне было шесть, я играл с сестрой в доктора и расхерачил сестре горло какой-то пластиковой хренью. За дело выпорол, нечего сказать.

- Вы же понимаете, что насилие может быть не только физическим? - спросила психотерапевт. - Очень часто такое случается даже в благополучных семьях. Вы подвергались насилию?

Я молчал и не знал, что ответить. А перед глазами стоит мать. Мать, которая заставила меня-двенадцатилетнего стоять перед ней на окровавленных коленях (никакого криминала, я упал и проехался по асфальту) и вымаливать перед ней прощение, хотя я точно не чувствовал никакой вины. Мать, которая слегла с какой-то неизвестной болезнью, отказывалась вставать и говорила мне, тоже двенадцатилетнему, чтобы я не дал бате спиться, когда она умрет.

Никаких друзей. Никаких прогулок. Дома сразу после школы, отзванивайся, чтобы я знала, что ты дома, не позвонишь - я устрою скандал и не буду неделю с тобой разговаривать. Все твои друзья - мрази, хулиганы и шлюхи, никому нельзя доверять, кроме меня, только я одна тебя приму и помогу. Ты встречаешься с парнем? Он тебя трахнет и бросит, кому ты, кроме меня, нужен. Девушка? Не смеши меня. Она просто играется с тобой, а потом она выйдет замуж, а ты так и останешься старой девой. Тебя никто никогда так не полюбит, как я. Переписка? Какие у тебя могут быть от меня тайны, ты, что, что-то скрываешь? Батя, ну-ка возьми у него телефон, давай зачитаем, что он там друзьям пишет, хотя какие у него друзья? Так ты еще и материшься? Одни педики в голове. Несобранный. Чудаковатый. Несоциализированный. Живешь в своем мире и не собираешься из него выходить. Кому ты такой будешь нужен, кроме меня. Депрессия? Не придуривайся, какая у тебя может быть депрессия. Это все от лени. Вот в наше время люди вагоны разгружали, и не было никаких депрессий. Ленивое ничтожество, даже не смог в МГУ поступить, а гонору-то сколько было. Будь попроще, и люди потянутся. Почему ты не можешь быть, как твоя сестра? Работа? Какая тебе работа, ты ничего не умеешь, кроме пробирок своих, кто тебя вообще куда возьмет? Пристрою тебя под боком в пенсионный фонд, будешь со мной в одном кабинете сидеть, бумажки перекладывать. Зато стабильно. Гитара? Ты играешь, как будто кошка орет, из музыкалки тебя выгнали, не пытайся прыгнуть выше головы. Батя, ты посмотри на него, он рисовать пытается, жалкое зрелище. Ты никогда не станешь художником. Посмотри, он что-то пишет там, про этих музыкантов своих, педики раскрашенные, лучше бы делом хоть занялся, помог по дому, вырастила на свою голову паразита! Посмотри, как ты одеваешься. Ты свое лицо в зеркало видел? Урод.

Я не утрирую. Это реальные фразы моей матери. Каждая из этих фраз настолько сильно укоренилась во мне, что как только я это вспоминаю, я цепенею. Знаете, такое оцепенение, когда все перед глазами сливается в мутную сюрреалистическую мазню, звуки все скатываются до одного гула, кровь бухает в висках, а горло перехватывает колючей проволокой, и я все пытаюсь заплакать, я уже на грани, у меня ломается голос, очень сильно болит в груди, но я не могу плакать. Я не умею. Разучился после суицида. Я не могу играть на гитаре, ведь стоит мне только взять ее в руки, помня, что я знаю пару аккордов, в голове снова кричит мать, и я откладываю гитару в сторону. Я не могу общаться с другими художниками, потому что подсознательно я понимаю, что они лучше меня, они узнают, что я плохо рисую, они будут смеяться надо мной, потому что я ничтожество, я бесталанный, лучше бы делом занялся. Не дай Б-же, кто-то из моего окружения, кроме друзей по переписке, узнает, что я пишу. Я цепенею от страха каждый раз, когда вижу иконку отзыва на фикбуке/плюс обсуждение к своему фику на фанфиксе. Потому что я не заслуживаю похвалы. Я не умею писать. Не буду даже расписывать то, что я ненавижу свое отражение в зеркале. Потому что я урод.

Однажды я договорился погулять с бывшей. 2018 год на дворе, я, как мне позже скажет психотерапевт, был в депрессивном состоянии, которое еще и было усугублено неправильным подбором таблеток. Они должны были подавлять мою агрессию, но на деле только ее усиливали, в итоге крышак ехал со свистом и в далекие дали, мне постоянно хотелось кого-то ударить, кого-то избить, и, чтобы выпускать агрессию, я резал себя. Напоминанием об этом времени мне служат мерзкие белесые шрамы на моем теле. Они везде. Крестики-нолики на бедре, греческие буквы на правом плече, изрезанный живот, даже лобок, на нем перечеркнутый белесый крест. А самая веселуха - это нецензурное название полового органа на левой руке. Я никогда не ношу маек. Никогда не раздеваюсь перед кем-то, ведь начнутся вопросы. У меня не было полового партнера с 2018 года, и я боюсь, что больше его никогда и не будет, ведь он задаст вопрос, откуда это, и мне придется рассказывать всю эту бесконечную телегу.

Но что-то я отвлекся. Вернемся к сути, и я расскажу один случай, который полностью описывает мою мать. Я договорился погулять с бывшей, оповестил об этом мать (несмотря на то, что мне было 17, я должен был отпрашиваться у матери и молиться, чтобы она дала разрешение) и она даже разрешила, попутно полив мою бывшую отборным таким дерьмом. Этому я не удивился: она поливала дерьмом всех моих друзей, даже подругу детства Танюшку, с которой я познакомился аж в детском саду.

Десять часов вечера, я лежу в своей комнате и смотрю дурацкие видео. Ко мне приходит мать и начинает пытаться выдавить мне мои угри. У меня довольно часто бывают угри, с того момента, как я из ребенка стал подростком. Я ненавижу, когда она так делает, потому что мое согласие даже не требуется. Она просто зажимает мою голову у себя между коленей, трогает мое лицо своими грязными руками, от которых постоянно чем-то воняет, то рыбой, то хлоркой, то еще каким-то дерьмом, меня постоянно от этого тошнит. А из-за того, что она трогает мое лицо грязными руками, угрей становится еще больше, а поэтому она еще больше меня трогает.

В тот раз она точно так же не спросила моего согласия, положила мою голову на колени и начала заниматься экзекуцией, попутно рассказывая мне, какой же я урод. Внутри меня все жгло от ненависти, я хотел отшатнуться, хотел ее ударить, хотел сделать все, чтобы она оставила меня в покое. И тогда я впервые подал голос.

- Не трогай меня, пожалуйста, - сказал я. Каждое слово давалось мне с большим трудом. - Мне это не нравится. Мне неприятно, когда ты меня трогаешь.

Мать посмотрела на меня с таким удивлением, как будто мебель вдруг заговорила.

- Ну, тогда не пойдешь гулять со своей бывшей, - улыбнулась она, встала и ушла.

Я еще тогда мог реветь, а поэтому разревелся. Психанул и решил все равно пойти гулять. Оставил матери огромную записку, где я расписал все, что думал. Положил ее на стол на кухне, встал в шесть утра и ушел. Всю прогулку я был на нервах и то и дело ждал, пока она мне позвонит. Не позвонила.

Она не разговаривала со мной месяц. Не давала мне есть. Запрещала домашним со мной разговаривать. Записку мою, как выяснилось потом, она даже не прочитала. Порвала на тряпки мою любимую футболку. И только после того, как я перед ней извинился (за что???), она великодушно меня простила и, наконец, стала готовить и на меня.

Я не знал, что ответить психотерапевту. Я не знаю. Я нормальный человек. Я не жертва. Я не хочу быть жертвой. Я не хочу колупать все это и снова все переживать.

Я сказал ей тогда, что со мной все хорошо и что я никогда не подвергался насилию в семье.
И я не знаю, соврал или нет.