Я не сразу осознал, что происходит. Веки дрожали и казались слишком тяжёлыми, глаза болели и слепли от яркости света. Вокруг было неестественно тихо. Не знаю точно, сколько времени прошло прежде, чем я понял, что гляжу на сплошную серую полосу заместо черноты неба, а вокруг светло.

«Дожил до утра… Но где?..»

Следующим открытием стал высокий потолок. Подобное осознание ударило по голове колоколом, побуждая вскочить. Резкое движение стало ошибкой, стоящей мне всякого контроля. Глухое хрипение разодрало гортань заместо истошного вопля — настолько иссушено было горло, что я и не услышал себя. Однако и вопли не передали бы той боли, что прошла сквозь каждый дюйм моего тела.

До безумия хотелось скрючиться пополам, рефлекторно обхватывая себя руками, но решимости на новые движения не было. Более того, тело явно не отпускал шок, потому оно меня не слушалось. Плечи резко потяжелели, и нечто настойчиво потянуло меня назад. Лёгкая паника прошлась вдоль позвоночника, ибо я не заметил ничьего присутствия рядом с собой до этого. Но напору поддался, не ощутив угрозы, лишь осторожность чужого прикосновения.

Кривясь от режущей боли, но опустившись назад, я наткнулся на лик Торина: взор синих глаз сочился беспокойством, меж бровей залегла хмурая складка. В безмолвии утекло мгновение, за ним другое… Я сглотнул, пытаясь прочистить горло. На языке вертелось с десяток вопросов, но выдавить из себя хоть один казалось невозможно трудным. Столь долгий взор грозился опустошить меня полностью, глубина чужих глаз утягивала за собой, и в смятении, стремясь себя отвлечь, я провёл руками вдоль тела, желая хотя бы приблизительно оценить своё состояние. Пальцы натыкались на плотные слои бинтов практически на каждом участке кожи… Что же, значит, мне знатно досталось.
Надо бы спросить, что произошло… Мы находились явно не в лесу, и даже беглый взгляд по фигуре гнома убеждал в том, что смертоносной схватки на сей раз не было. Предположить, как отряд вытащил меня, было трудно. Тем не менее, задать вопрос казалось ещё труднее.

А тишина вокруг давила на меня.

Отведя взгляд, но ясно ощущая взор Дубощита кожей, я вознамерился всё же изловчиться и найти позу, в которой смогу сесть. Разум отказывался беспокоиться о чём-либо, кроме того, как беспомощно я распластался подле Торина. Поэтому для каких-либо слов нужно было сначала найти более удобное положение. А слов явно нахлынет не мало, судя по выражению лица гнома и тому, что он вообще здесь, караулит моё пробуждение… Очевидно, не терпится меня отчитать, обвинить в идиотизме и во всём прочем, что взбредёт Дубощиту в голову.

Подавшись вперёд, я скривился, но упрямо продолжил. Заместо шипения вновь не смог издать и звука. Это было странно. В следующий миг моего плеча вновь коснулась рука Торина, и я вновь не услышал и шороха прежде, чем гном попытался меня остановить. Неестественность подобного факта пробудила во мне щемящее волнение. Тянувшие назад руки резко показались чересчур вольными. Негодующе одёрнув плечо и получив в отместку новую волну жёстких ощущений, я, наконец, нервно обратил свой протест в слова. И оторопело замер. Тишина вокруг не прервалась.

Панический страх вцепился в горло. Вопреки лишь крепче обхватившим меня рукам я резко начал озираться, видя, что сижу на потёртом пологе. Но я не слышал ни единого шороха. Я не заметил, как ответно вцепился Дубощиту в руки. Гном встряхнул меня за плечи, и я обратил на него взор. Торин был взволнован, его губы шевелились. Но слова не долетали до меня.

— Я не… Я не слышу...

Пожалуй, за мою жизнь со мною приключилось достаточно невзгод, дабы я мог смело сказать, что в те дни пережил худшую из всех. Потеря слуха — самое страшное из ненастий для любого лорэнта. Уши — наша отличительная черта, наша гордость, своеобразное доказательство остроты слуха… Чем прикажете гордиться, ставши глухим?

Признаться самому себе больно в том, как я был напуган. Глухих охотников не бывает. Утратить способность слышать много хуже потери самой жизни, ибо о какой жизни пойдёт речь в столь отвратном положении?

Мои воины слепли, что на один, что на оба глаза. Теряли руки, ноги, даже лица… Но одноногий лорэнт с рассечённым пополам лицом и обрубком вместо носа куда статнее глухого, даже если тот бежит резвее и видит дальше. Я знал лорэнтов, что лишились одного уха, повстречав браконьеров. Их способность охотиться, естественно, становилась неоднозначной, и дальние одиночные миссии для них более не существовали. Однако они не были скованы абсолютной глухотой.

Мир вокруг превратился в немой хрустальный шар — маленький, тесный и шаткий, готовый вот-вот разлететься на осколки перед моими глазами. Возможно, мне этого даже хотелось. Хотелось, дабы реальность разрушилась полностью, обернулась дурным сном, растаяла… Ибо принять её такой я не мог.

Выдержки хватало на малое, спасала лишь не вчера выкованная воля. Независимо от того, было ли моё фальшивое спокойствие действительно убедительным или же я себе нагло льстил, внутренний мир мой трясся от паники. И окружившая меня тревожная орда не помогала.

Сначала травник Оин, которому я, очевидно, многим обязан, порывался проверить мои уши на предмет видимых повреждений и не преуспел. Ибо я не дался. Объяснять в буквальном смысле на пальцах, насколько неоднозначный, едва ли не интимный характер носит всякое подобное прикосновение в моей культуре было бы до наивного бестолково… В связи с чем каким-либо оправданием гнома я обделил. И ни благие намерения Оина, ни хмурое раздражение в глазах Дубощита меня не поколебали.

После ко мне подослали Гэндальфа. Волшебник в разъяснениях не нуждался и с руками никуда и не лез — лишь приложил пальцы к моим вискам. Не имея возможности в полной мере понять логику действия, я безучастно наблюдал за выражением лица друга, за тем, как он отстранился и что-то сказал двоим гномам, как Оин вопрошал о чём-то с недоумением, как маг отвечал хмуро и со вздохом. Я осмелился предположить только то, что не отравлен и не нахожусь под воздействием колдовства. И то, и другое было бы обнаружено Серым магом, но задумчивая серьёзность в глазах Гэндальфа подсказывала, что о причине моей глухоты он не имеет понятия.

А после на меня набросился Рэко.

Естественно, не заметив его появления в проходе коридора, я вздрогнул, отшатнувшись назад и мгновенно кривясь от боли — движения по-прежнему давались с трудом. Рэко прильнул ко мне с радостным стремлением обнять, подбородок легко цокнул о рыжую макушку, чужие пальцы обхватили мои предплечья. Но племянник не воспользовался моим оторопелым состоянием — хоть явно находился в эпицентре вихря эмоций, объятия дольше положенного не затянул, отстраняясь. И начиная хаотично что-то говорить… или спрашивать…

Я невольно закусил губу. Разумеется, ему никто не сказал.

С трудом проглотив отчаяние, я скованно обвил пальцами руку Рэко. Он, что бы ни стремился рассказать, запнулся, удивлённо уставившись на мою ладонь. Я не знал, как начать. Чувство глубокого стыда резко пронзило сознание, отравляя мысли. Рэко вновь поднял на меня глаза, полные недоумения. Слишком долгим был этот взор, слишком болезненным. Я сглотнул, но прежде, чем успел всё же раскрыть рот, племянник нехотя повернул голову в сторону, словно взором отзываясь на чужие слова.

Внутри что-то треснуло пополам, защемив гордость. Я не проследил за взглядом Рэко, не желая уточнять, кто именно сделал то, на что я так долго собирался с духом. Продолжая наблюдать за племянником, я заметил, как немеют черты его лица. Рэко метнул взор на меня, после обратно на стоящих в стороне мужчин, и его возрастающая тревога передавалась мне.

«Это слишком. Его не должно здесь быть. Он не должен видеть меня таким… таким слабым, сломленным…»

Уста Рэко разомкнулись, а в глазах бушевало абсолютное неверие и паника. Ощущая, что каждый новый вдох даётся мне тяжелее предыдущего, я сглотнул сковывающий ком и коснулся щеки племянника, мгновенно получая его внимание.

— Всё будет хорошо.

Намеренно выбирая свой родной язык, я как мог пытался не придавать значение тому, насколько пугающе странно было не слышать собственных слов. Рэко принялся что-то бормотать, судя по едва подрагивающим губам.
— Я не слышу тебя… — наверное, вышло совсем уж тихо, ибо горло пересохло. — Тревогой этого не исправить. Поэтому сделай, как прошу: вернись к остальным.

В глазах Рэко вспыхнул протест, который я как мог попытался сгладить мягко.

— Пожалуйста. Сейчас так правда будет лучше. Найди Бофура… Он ведь приглядывал за тобой? — дождавшись сдержанного кивка, я продолжил, надеясь, что не кажусь грубым, что не давлю, не приказываю. — Поешь, поспи… Ты такой же белый, как тот охотник, которого мы с тобой слепили этой зимой в лесу.

Слова заканчивались, однако и Рэко, казалось, сдался на сей раз быстрее обыкновенного. Желая хоть чем-то успокоить и его, и себя, я подался вперёд, касаясь лба племянника губами. Жесты нежности не являлись моей сильной стороной, потому случались нечасто… Но в тот день это внезапно показалось мне необходимым.

— Обещаешь, что выполнишь задание?

Последовал неуверенный кивок, но Рэко не двинулся с места, не желая отстраняться и прижавшись лбом к моему плечу. Теряя контроль над происходящим, я, наконец, взглянул в сторону, находя Гэндальфа взором, полным немой мольбы. Старый друг меня прекрасно понял. Подойдя и дотронувшись до плеча Рэко, волшебник дождался, пока он выпустит меня из объятий, болезненных отнюдь не от ран, и оба исчезли за углом массивного шкафа. Пытаясь не концентрироваться на том, как неестественна тишина чьего-либо движения, я с несдержанным вздохом облокотился о стену, пряча взгляд под отяжелевшими веками. Не ориентируясь более во времени, я затруднялся сказать, оставили ли меня одного все разом или травник с Дубощитом ещё наблюдали за мной какое-то время, но, когда я нашёл силы открыть глаза, вокруг никого не было.
Лишь ощутив себя в полном одиночестве, я понял, что нуждался в нём всё это время. Собственный страх больше не было сил прятать, и руки сами потянулись к лицу. Пальцы коснулись влаги, которую я тут же возненавидел. Но удержать себя не смог и почувствовал только свинцовую тяжесть эмоций, утягивающих за собой.
Обхватив голову руками и подтянув колени к себе, я издал жалкий всхлип.
Возможно.
Я этого не слышал.

Шумно запнувшись на месте, он, сожалея о решении появиться здесь, успел смириться с разочарованием, досадой и горечью в чужих глазах, ещё даже на Торина не поднятых. Пока он не вспомнил — Рэйна не услышит.

Короткие глухие всхлипы не обращались в рыдания — она упрямо сглатывала каждый из них, едва ли позволяя себе громкий выдох. И он сам застыл в проходе, не помня, как вдохнуть. Девушка явно надеялась остаться здесь одна… Развернуться и уйти казалось верным решением, но гном не сдвинулся с места. Он понимал, что не посмеет.

Опустившись рядом и отставив пиалу, Торин неуверенно коснулся её руки, вновь представляя жгучесть тёмных глаз раньше, чем охотница отняла ладони от лица. Дубощит не успел понять, ощутил ли дрожь её тела или озноб перекатился по его собственным рукам. Рэйна вздрогнула, одёрнула руку, резко стихла. Несколько долгих мгновений потонули в неловкой тишине. Она неуверенно вернула ладонь к лицу, прячась, не поднимая глаз и не издавая более ни звука. Спустя мгновение переместила руки выше, зарывшись пальцами в волосы, подтянула колени плотнее.

Злость на самого себя уколола коротко, но глубоко. Что дальше — он не представлял. Ощущение вины истошно заколотило по сознанию, и это липкое унижающее чувство выворачивало наизнанку. Скорее всего, Торин успел бы извести себя до того, дабы уйти, но Рэйна вдруг резко выдохнула. Провела руками по лицу, явно утирая слёзы, и всё же взглянула на него. Впрочем, долго не выдержала и переместила взор на его камзол, рукав, носы сапог, заметила посуду.

— Спасибо… — тихо и хрипло произнесла она, слабо улыбнувшись уголком губ, вынудив его задержать на тех взор на неподобающе продолжительное время. Дубощит одёрнул себя, взглянул в её глаза, но не уловил ответного внимания.

На языке вертелось столько слов, и каждое сейчас было как никогда бесполезным. А внутри колотились чувства, суматошно ища выхода из клетки рёбер.

Ладонь накрыла чужую вновь. Пальцы коснулись ссадин и мелких порезов, на которые не стали тратить бинты, невесомым касанием огладив каждый. Девушка потерянно проследила за его движениями, замерев. Он ждал её действий и боялся их, не зная, как иначе выразить то, что душило его всё сильнее. Он лишь понимал отчётливее, что она не потянется за теплом утешения… Что он, возможно, унижает её своим вниманием… Что она не имеет сил быть грубой и резкой сейчас, но после…

Рэйна развернула ладонь, их пальцы сцепились в неловком жесте, и пришла очередь гнома замирать. Она робко провела пальцами вдоль его руки, скользнула в рукав, коснувшись кисти… Торин несдержанно обхватил её ладонь, поднося к губам и выбивая из груди девушки громкий вдох, чувствуя, как ответный рождается в его собственной. Осыпая поцелуями чужие раны, словно бы прося прощения за то, в чём виноват быть просто не может, Торин ощутил прикосновение к собственной скуле — несмелое и боязливое, но будоражащее мягкостью чужих пальцев… Но холод её кожи не давал забыться, возможно, во благо.

Внезапно выпустив ладонь Рэйны и явно испугав её резкостью движений, Торин встал, снял с себя камзол и опустился обратно. Тяжесть меха легла на плечи охотницы, и, запахивая на ней свой камзол, Торин перехватил её обескураженный взгляд, который Рэйне уже некуда было спрятать — Дубощит едва ли не слушал сумасшедшее биение её сердца. Скрывать улыбку неожиданно не было никакого желания, и столь открытый жест непонятной ей радости, казалось, вогнал Рэйну в ещё большее смущение. Но Торин не потешался над ней и не желал ей подобных мыслей, спешно накрывая испещрённые порезами ладони своими. Сев рядом, он притянул девушку к себе. Опустив руку на её затылок, Торин позволил себе зарыться пальцами в растрепавшиеся тёмные волосы. Не удержал улыбки вновь, когда Рэйна уткнулась лбом в его шею, по-прежнему осторожно, словно боялась, что Дубощит её оттолкнёт. Словно он посмел бы…

Его губы льнули к теплеющей коже рук, её дыхание обжигало шею. И тишина вокруг внезапно казалась правильной.