Поразительно, до чего устойчивыми оказались мои предубеждения. И ведь ничего из этого я не хотела вспоминать, наоборот, стремилась забыть, как страшный сон. Но стоило демону-Хель походя бросить мне несколько слов, как мой внутренний демон вырвался на волю и навел в моей голове беспорядок. А ведь Костя предупреждал меня, что верить Хель нельзя и что она лжет — но сам-то ведь поверил, и неспроста: ей было известно слишком много о нашем прошлом, о тайных надеждах, страхах и желаниях, о неприятных разговорах, подозрениях, сомнениях, о планах, которые так и не были построены, и о разрушенных иллюзиях, и о попранных мечтах.

Из всего услышанного в ту страшную ночь я могла сделать вывод, что Хель не лжет, а всего лишь ловко манипулирует людьми с помощью полуправды. Так, например, она знала, что я в свое время была не вполне откровенна с Костей, поскольку мне хватало рассудительности, чтобы понять, что я еще слишком юна, чтобы полагаться на собственный жизненный опыт. Таким образом, я и в самом деле не имела собственного мнения и отчасти полагалась на мнение матери относительно перспектив, которые ожидали бы нас, если бы мы решились жить вместе. Но я не разделяла ее категоричности в том, что касалось полной бесперспективности наших отношений, и уж тем более, не поддерживала ее презрительных высказываний в адрес моего друга. Тем более, что я и надеяться не смела, что когда-нибудь он станет для меня настолько близким человеком, чтобы можно было назвать нас семьей.

Однако здесь, в смерти, оказалось, что невозможного нет, и мы снова обрели друг друга — казалось бы, радуйся, глупое сердце! — но не тут-то было. Дело в том, что кое-что из сказанного Хель было недалеко от истины. Костя любил свою жену, она значила для него гораздо больше, чем я — их связывали долгие годы счастливой жизни, и даже сейчас, когда наши дела шли так плохо, что хуже было трудно и вообразить, сейчас, когда мы скрывались в лесу — две изувеченных жалких тени, — я боялась не вечных мук, не Хель, не безнадежности Костиной затеи и не недостижимости рая. Я боялась, что однажды настанет день, когда эта женщина умрет и явится сюда, чтобы предъявить законные права на место рядом с Костей. И если я хоть немного разбираюсь в людях, то мне мало не покажется — все-таки я не слишком далеко ушла от своих наивных семнадцати лет, и если тогда я не решилась вступить в конфронтацию с противником, настолько превосходящим меня в области интриг и женского соперничества, то сейчас силы тем более неравны. Сколько лет они прожили вместе? Пятнадцать или около того. А я... Я перестала быть чистым юным созданием, но полноценной женщиной стать так и не смогла. Кто я теперь? Так, ущербная недобаба с претензией на некоторое образование и наличие морально-нравственного комплекса, именуемого принципами. Костя жалеет меня искренне, от всего сердца, но он же с легкостью сослал бы меня жить к Илоне, о чем прямо и заявил. А жена... Это жена. Это клятва абсолютной верности и безусловной любви — по крайней мере, для Кости все обстояло именно так. Было бы наивным полагать, что действие его клятвы продолжается ровно до тех пор, "пока смерть не разлучит" — скорее, едва встретив ее здесь, он почувствует, что их любовь вышла на новый уровень, стала глубже и серьезнее — после чего я должна буду все понять и успеть потихоньку исчезнуть до того, как он намекнет мне на это...
— Что ты притихла, Санечка? — родной Костин голос звучал так спокойно и ласково, что я пришла в отчаяние. Сейчас, перед лицом неизбежной разлуки, его тепло, его бесконечная любовь стали для меня невыносимы и, казалось, могли лишь отдалить нас.
— Да вот, размышляю о прошлом, о будущем, о нас с тобой...
— Так ведь прошлое уже прошло, будущее наступило, а мы с тобой наконец-то нашлись и больше не потеряемся. Ты со мной согласна?
Ощущение ледяной пустоты пронзило мою душу, и я только смогла выдавить:
— Не знаю, Костя. Я уже ничего не знаю...