Костя наугад протянул руку и неловко погладил меня по волосам.
— Санечка, не бросай меня больше. Второй раз я этого не перенесу.
— Подожди... Как — второй?! — я совершенно оторопела от этих слов. — О чем ты говоришь?
— Ну, как же, — улыбнулся Костя. — Я просто вспоминаю, как одна милая девочка заявила, что если я собрался жениться, то она больше не желает меня видеть. Никогда. Я, конечно, понял, что тут не все так просто, поэтому переспросил: точно-точно, совсем никогда? Но она вся словно заледенела, и говорила таким тихим, ровным, монотонным голосом, что я, честно говоря, даже испугался. Напомнил ей, что всегда просил ее не принимать меня всерьез, и тем более — что ей не стоит в меня влюбляться. И знаешь, что она мне ответила? Сказала, чтобы я не воображал о себе слишком много. И голос был все такой же мертвый. Я сдался и оставил ее в покое — навсегда, как она и просила. Решил, что так будет лучше для нас обоих. Я все равно ничего не смог бы ей дать. Первое, что нужно было для нее сделать, — это вырвать из материнских объятий, дать отдышаться и помочь определиться с выбором жизненного пути. Но все, что было в моих силах — это уйти и больше не мучить ее ложными надеждами. Я не мог ничего ей предложить, и от этого чувствовал себя слабым. Поэтому я уехал к женщине, которой для счастья не хватало сущего пустяка — и вот совпадение: этот пустяк был у меня, и я мог дать его ей...
Он умолк; я тоже молчала. Теперь для меня многое стало понятным, правда, облегчения как-то не чувствовалось. Тем не менее, я должна была что-то ответить, но вот что?.. Попросить прощения — это прежде всего. За обидные слова, за безучастный вид, с которым я все это говорила. За то, что посмела забыть. За то, что вспомнила о нем слишком поздно, когда ему это было уже ни к чему. За то, что не осмелилась приехать на похороны, хотя у меня были все шансы успеть с ним проститься. За то, что ни разу не спросила о нем у общих друзей и знакомых. За то, что до сих пор бешено, мучительно ревную его к жене, потому что она все эти годы использовала его, принимая от него гораздо больше, чем могла предложить ему в ответ...
Я не нашла слов, чтобы продолжить свое истерическое бормотание, но этого и не потребовалось — Костя заговорил опять.
— Санечка, ты же знаешь, какое это счастье для меня — быть нужным, приносить пользу тем, кому я в силах помочь. Я никогда не боялся, что меня используют. Уверяю тебя, это происходило с моего согласия и было мне в радость. Ты поймешь меня, как никто другой, ведь ты сама такая же. И еще: поверь мне, ты не виновата, что у нас с тобой так сложилось, что... не сложилось, и вообще никто не виноват. Но все равно, мне жаль, что я невольно причинил тебе такую сильную боль. Вот ты тогда говорила мне обидные, в общем-то, слова, а я знал: это оттого, что ты меня любишь больше всего на свете. И я запомнил твою боль, унес ее в своем сердце, бережно хранил и почти никогда не трогал — разве что в самые трудные времена, когда хотелось отдохнуть душой и подумать о ком-то родном, по-настоящему близком. Ты добрая, Санечка. Ты бесконечно добрая, любимая и родная. Если тебе не хватало меня, то и мне точно так же тебя не хватало. Но ты сильная, ясная, светлая, и за тобой не надо присматривать, чтобы ты не натворила случайно каких-то нехороших дел — вместо этого ты сама присматриваешь за другими. Видишь ли, я и раньше о многом догадывался, а теперь убедился сам. Вот представь себе: если бы мы с тобой все-таки сошлись — и что тогда? Мы растворились бы в своем счастье, и никого нам было бы уже не надо. А ведь земля — не место для неземного блаженства, на ней надо работать, и очень много. Так что это не так уж и страшно, что мы разошлись. Ну, была бы еще одна счастливая парочка — но так-то посчитай сама: сколько счастливых людей мы смогли собрать вокруг себя? И это все хорошо, правда?..
— Правда, — ответила я, глотая слезы. — Но, Костенька, а как же мы с тобой?.
— Смешная моя девочка! Пойми: мы идем не куда-нибудь, а в рай. Знаешь, рай — это такое место... По-моему, там вообще невозможно грешить, ревновать, предавать, мучиться и мучить. Там никто не чувствует себя брошенным, одиноким и несчастным. И уж тем более никто не запретит нам любить и радоваться. Только ты, пожалуйста, не оставляй меня. Я устал, я так страшно устал быть без тебя...