Сочинения с теориями подобны предмету, на котором оставили ценник.

Гениальность заключается в способности отражать, а не в свойствах отражаемого зрелища.

Талант — это благоговейно прислушивающийся инстинкт.

Впечатление для писателя — то же, что эксперимент для ученого, с той лишь разницей, что у ученого умственная работа предшествует, а у писателя приходит после.

Стиль для писателя, подобно цвету для живописца, дело не столько техники, сколь видения. Стиль — это откровение (оно невозможно прямыми и осознанными средствами) о качественной разнице в том, как проявляется мир, и она осталась бы вечным секретом каждого человека, если бы не существовало искусства. Только благодаря искусству мы можем выйти за свои границы, узнать, что видели в мире другие люди.

Прогресса в искусстве не существует — прогресс существует только в науке. Каждый художник начинает сызнова: усилия одного не способны послужить подспорьем усилиям другого.

Самую важную, единственно правдивую книгу большой писатель должен не выдумывать в расхожем смысле этого слова (поскольку она живет в каждом из нас), но переводить. Долг и задача писателя — долг и задача переводчика.

Каждый читает в самом себе. Книга писателя — это только своего рода оптический инструмент, предоставленный им чтецу, чтобы он распознал то, что без этой книги, быть может, не увидал бы в своей душе.

Обычно мы ненавидим то, что на нас похоже: наши недостатки, когда мы смотрим на них со стороны, вызывают у нас отвращение.

К дурной привычке говорить о себе и своих недостатках надо прибавить другую, тесно с ней связанную: отыскивать у других те же самые недостатки, которые есть у нас.

Суждения людей о самих себе обычно так же смешны, как мурлыканье горе-любителей пения, которые испытывают потребность напевать любимый мотив и силятся восполнить нечленораздельное свое урчание выразительной мимикой и написанным на лице восторгом, который мы не можем разделить.

Каждый раз, как она замечала в других людях хотя бы самое незначительное превосходство над собой, она убеждала себя, что это не положительное качество, а недостаток, и жалела их, чтобы не пришлось им завидовать.

Есть своего рода нравственная чуткость, не позволяющая публично выражать слишком глубокие чувства и то, что все находят естественным.

Повальное тупоумие обязывает, чтобы каждый употреблял затасканные выражения, заверяя, что не отстает от времени.

Люди не влюбленные полагают, что человек умный вправе быть несчастным только из-за особы, достойной его; это все равно как если бы мы удивлялись, как это люди опускаются до заболевания холерой, отдавая себя во власть столь миниатюрного существа, как коховская запятая. <Видела эту цитату в Интернете в таком виде: «Человек умный вправе быть несчастным только из-за особы, достойной его. М.Пруст». Вообще очень распространенный способ обращения с чужими утверждениями.>

Факты не способны проникнуть в область, где живут наши верования; не они создали эти верования, не они их и разрушают.

Даже великие люди в чем-то похожи на пошляков и черпают расхожие формулы из того же репертуара — ведь и хлеб насущный они покупают в той же булочной.

Болезнь — врач, которого мы слушаемся более всего: доброте и знанию мы умеем только обещать; страданию мы повинуемся.

Странности людей очаровательных раздражают, но людей очаровательных без странностей не бывает.

Мы испытываем своего рода чувство преклонения по отношению к людям, обладающим безграничной властью причинять нам зло.

Умному человеку не страшно показаться глупцом другому умному человеку, — вот так и светский человек боится, что его светскость не получит признания у мужлана, а не у вельможи. С тех пор, как существует мир, три четверти душевных сил, три четверти лжи, на которую людей подбивало тщеславие и от которой они только проигрывали, были ими растрачены перед людьми ниже их по положению.

Последнее слово всегда остается за эгоистами: когда они принимают твердые решения, то чем более чувствительные струны задевают в них люди, пытающиеся отговорить их, тем большее возмущение вызывают у них те, кто ставит их перед необходимостью проявлять упорство; и в конце концов их непреклонность может дойти до пределов жестокости, но в их глазах это только усугубляет вину человека, который настолько неделикатен, что страдает и оказывается правым.

Признание в бесчувственности или в аморальности упрощает жизнь так же, как и общедоступная мораль, — совершив предосудительные поступки, уже не нужно просить прощения: это лишь исполнение долга искренности.

Специфическое средство от тяжелого события — принятие решения. Это смывает поток мыслей, посвященных случившемуся, теми, которые приходят из будущего.

Твердые решения человек принимает только в таком душевном состоянии, которое длится недолго.

В тот момент, когда вы причаливаете к новой стране, вам не до работы. И так каждый день становился для меня еще одной страной. <Отличное объяснение прокрастинации.>

Если смотришь на лицо в профиль, то с него спадает маска.

За отсутствием внешних событий, приключения возникают во внутреннем мире.

Реальность всегда будет лишена очарования, свойственного образам памяти… определенное воспоминание есть лишь сожаление об определенном мгновении; и дома, дороги, аллеи столь же мимолетны, увы, как и годы.
М.Пруст. В поисках утраченного времени