Если бы Роберт Андерхилл был общительнее, играл в квиддич, забегал в библиотеку только затем, чтобы выхватить подходящий учебник для написания эссе, а его отцом не был бы Пол Андерхилл, ничего бы этого, конечно, не произошло. Возможно, жертв и разрушений было бы гораздо меньше. А может быть, и больше - кто может это знать! Но, во всяком случае, все пошло бы по-другому.
Но Роберт был тем, кем он был, иначе быть просто не могло, и все в магическом мире случилось именно так, как случилось.
Когда сияющим летним днем 1968-го года немолодая сухощавая женщина в старомодном строгом костюме позвонила в двери оксфордского дома профессора Андерхилла и потребовала у выглянувшей на звонок экономки миссис Ковальски проводить ее к мистеру Роберту, та нисколько не удивилась и спокойно провела гостью на задний двор. У одиннадцатилетнего Роберта было много учителей, которые не прекращали заниматься с ним и летом, и вообще он предпочитал общество взрослых.
Дворик был совсем маленький, мощеный плиткой. У двери - массивная деревянная скамья, пустая. Посреди двора - невысокий, пышно разросшийся вширь цветущий куст. Мальчишки видно не было.
- Мистер Роберт Андерхилл? - с порога требовательно воззвала незнакомка.
- Да-да! - с готовностью отозвался мальчишеский голос, раздалось легкое поскрипывание, и из-за куста шустро выехала инвалидная коляска.
Когда тридцатишестилетний, уже завоевавший себе имя историк-медиевист Пол Андерхилл встретил аспирантку Элен Блоссом, забыл всё на свете и оставил свою венчанную жену Агнес, тревожные предчувствия нет-нет да посещали его. Пол был католиком, что такое грех, вполне себе представлял, а то, как он поступал, несомненно, было грехом. Тем, от которого никакие силы ада не смогли бы его удержать. Если бы за день до появления Элен в его кабинете ему сказали бы, что такая абсолютная, с полным единением разумов, душ и тел любовь вообще возможна, он бы только посмеялся. Суховатый, погруженный в исследования, Пол отнюдь не мнил себя героем-любовником, в создании семьи видел долг порядочного человека и был вполне доволен тем, что Агнес нашла себя в роли хозяйки дома, обрела свой круг общения и не докучала ему. Элен стала для него тем чудом, предвидеть которое в своей жизни невозможно. Два года они были счастливы, и это были самые плодотворные годы в научной карьере Пола.
Элен умерла родами. Родившегося очень слабеньким младенца врачи сумели выходить, но спустя год после рождения ему был окончательно поставлен диагноз ДЦП.
Агнес предлагала Полу свою помощь. Она была доброй женщиной, готова была простить бывшему мужу столь страшно обернувшееся помутнение рассудка и чувствовала в себе силы полюбить несчастного ребенка, который не был виноват ни в чем, но платил за грехи своих родителей.
Андерхилл отказался. Любая тень неодобрения в отношении Элен была для него невыносима, и он бы посчитал черным предательством принять помощь кого-то, способного на такое неодобрение. Его дом был заполнен фотографиями Элен, ее вещи оставались в доме; сын должен был расти, постоянно слыша о матери и любя ее.
В католической общине ему посоветовали нанять себе в помощь Барбару Ковальски, эмигрантку военных лет, немолодую женщину, у которой нацисты отняли все, кроме памяти о близких, и не было впоследствии случая, чтобы Андерхилл пожалел о том, что согласился.
Миссис Ковальски вела дом, ухаживала за маленьким Робби, скрупулезно выполняя все предписания врачей, которых в доме перебывало немало. Пола в колледже любили, ему сочувствовали все, и не было в мире светила в области детской неврологии и конкретно ДЦП, чьего внимания к сыну Андерхилла оксфордская профессура не сумела бы обеспечить. К десяти годам Роберт успел пройти курсы лечения на самых льготных условиях в четырех странах.
Нельзя сказать, чтобы это не дало результатов: мальчик внятно говорил, владел верхней половиной тела, мелкая моторика рук соответствовала возрастной норме для здоровых детей. Это была огромная победа, но к инвалидному креслу Роберт был приговорен навсегда.
Профессор Андерхилл понимал, что только развитый интеллект, исключительные знания и умение их применить обеспечат в будущем его сыну жизнь, которая не обернется одним сплошным проклятием. Школа исключалась; к счастью, Оксфорд был таким местом, где найти достойных учителей проблемой не было. Андерхилл очень много работал - он вполне представлял себе размер необходимых трат. К счастью, оказалось, что Роберт не только интеллектуально сохранен, но умен, любознателен и обладает прекрасной памятью. Репетиторам доставляли удовольствие занятия с ним, и планку оплаты они не задирали. Когда Роберт подрос достаточно, чтобы с ним могли заниматься преподаватели более высокого уровня, трое коллег и друзей Пола - профессор математики Джон Росс, биолог Анна Тайсон и лингвист Джереми Кесвелл - начали давать ему уроки, отказавшись вообще от всякой платы, "за еду", как они шутливо говорили, подсаживаясь к столу, заботливо накрытому миссис Ковальски.
Конечно, максимум врачебного внимания и самые многочисленные медицинские консультации пришлись на первые годы жизни Роберта: важно было не упустить возможности что-то исправить на раннем этапе. В этом Андерхиллу тоже повезло. От врачей не следует скрывать ничего, слишком многое от этого зависит, но с шестилетнего возраста у Роберта стали проявляться странности, о которых Полу не хотелось широко распространяться. Только два врача - швейцарский и японский, осуществлявшие общее руководство лечением - были посвящены в то, что ребенок-инвалид мог взглядом притягивать вещи с другого конца комнаты, зажигать огонь в камине, если ему было холодно, и даже пару раз левитировал над своим креслом. Оба не нашли в этом ничего особенного: способности человеческого организма до конца не изучены, случаи такие описаны, и вполне естественно, что организм маленького ребенка находит неожиданные возможности компенсации своего беспомощного состояния. Оба заверили отца, что посвящать в это медиков, ведущих текущее лечение, не обязательно. Экстрасенсорика уже вовсю обсуждалась, как учеными, так и обывателями, но настороженное отношение к ней тоже присутствовало. Как и опасность интереса к таким способностям со стороны структур, знакомства с которыми профессор своему ребенку ни в коем случае не желал. Под мягким, но настойчивым руководством отца маленький Роберт привык скрывать свои экстрасенсорные возможности от посторонних - и вполне с этим справлялся. Миссис Ковальски, разумеется, была в курсе и полностью поддерживала политику Андерхилла в этом вопросе. Еще одним человеком, знавшим о странностях мальчика, был отец Август, священник местной католической церкви, исповедовавший Андерхиллов и Ковальски. Как ни странно, в ужас священник не пришел. Напротив, дал несколько советов, позволивших Роберту успешнее справляться со своим даром. Когда, после долгих колебаний, профессор все-таки решился спросить у него, нет ли в этом чего-то дурного, с чем следовало бы бороться, отец Август только двинул бровью и усмехнулся краешком тонких губ.
"А врачи что говорят?" - спросил он.
"Неисследованные возможности организма".
"Так и есть".
Странно, но обычно въедливый историк не осмелился больше ни о чем спрашивать. Но явную осведомленность падре в вопросе для себя отметил - и запомнил.

****

Минерва МакГонагалл сверху вниз смотрела на склоненную над пергаментами русую головку, постепенно теряя терпение. Маглорожденный калека, казалось, совсем не удивился существованию магического мира. Он не издавал криков восторга и удивления, не забрасывал ее вопросами о колдовстве, сомнений и страха тоже не выражал. Сосредоточенно и с явным удовольствием изучал лежавшие на коленях письма, даже помял пальцами пергамент и понюхал чернила. После чего погрузился в список литературы, как будто стараясь заучить его наизусть.
- Этого письма у вас никто не отберет, мистер Андерхилл, - недовольно произнесла она. - Когда мы с вами пойдем в Косую аллею за покупками, оно будет при вас, и вы сможете сверяться со списком.
- Извините, - мальчишка поднял голову и смущенно улыбнулся. - Конечно. Папа скоро придет, вам ведь надо поговорить с ним? А пока, может быть, попьете чаю, я попрошу миссис Ковальски.
- Вы не хотите меня ни о чем спросить? - не выдержала МакГонагалл.
- Хочу, - кивнул ребенок, - но вы ведь все равно будете рассказывать все моему отцу, я не могу заставлять вас повторяться.
- Вы очень вежливы, - сказала она сквозь зубы. Профессор МакГонагалл любила живых и озорных детей, нетерпеливых и хулиганистых, с ними она чувствовала себя в своей тарелке; излишне вежливые пугали ее. А этот, похоже, был просто чудовищем. - Мне даже трудно поверить, что вам одиннадцать лет.
- Одиннадцать, - улыбаясь, подтвердил мальчик. - Просто вы же видите, - он провел рукой над своими неподвижными ногами. - Я привык общаться со взрослыми.
- В Хогвартсе у вас будут друзья, ваши сверстники, - сама она в этом сомневалась. Нормальные дети с такими не дружат. И дело не в ногах, которые, вполне возможно...
- О, Роберт, у нас гости? - от дома, улыбаясь, шел седоватый сухопарый мужчина. Учтиво наклонил в ее сторону голову. - Я Пол Андерхилл, мадам, отец этого юноши.
Отец оказался ничуть не лучше сына. Проводил гостью в кабинет на втором этаже, куда помимо лестницы вел широкий пандус, явно устроенный специально для инвалидной коляски. Выслушал внимательно, не усомнился, не попросил "показать что-нибудь", задал несколько вопросов - о времени принятия Статута, властях, торговле, денежных единицах, сельском хозяйстве, основных занятиях волшебников, дальнейших перспективах для окончивших Хогвартс. МакГонагалл с раздражением обнаружила, что не на все вопросы она может ответить. Потом, покрутив в твердых узких пальцах незажженную трубку, вынес вердикт:
- Это гетто.
И на том, по-видимому, посчитал разговор законченным. Даже слегка привстал в кресле, намекая, что гостье следует попрощаться. МакГонагалл взглянула на ребенка. Роберт сидел спокойно, как будто бы речь шла не о нем.
- Ваш ребенок - волшебник! - МакГонагалл очень не хотелось прибегать к Конфундусу. Начинать пришлось бы с отца, и неизвестно, как отреагировал бы мальчик. - Он должен учиться колдовству! Неконтролируемые способности опасны, он может причинить вред себе и другим.
- Мы способны обеспечить ему умение контролировать их здесь, на месте, - Андерхилл сказал это так веско, что МакГонагалл поверила. - А развивать эти способности в рамках вашей резервации я не вижу ни малейшего смысла. Это малоперспективно в целом, а для инвалида не подходит категорически.
- Но он не будет инвалидом! Он волшебник, а это значит, что волшебные методы лечения для него подходят! В госпитале Святого Мунго...
Это изменило все. Сухое до каменности лицо Андерхилла дрогнуло и поплыло. Мальчишка встрепенулся. Две пары отчаянных глаз жадно вглядывались в ее лицо, ловя малейшее движение.
- Это... - хрипло начал Андерхилл, откашлялся и продолжил:
- Это в самом деле так? У вас его можно вылечить?
- Думаю, да, если вы согласитесь на его обучение в Хогвартсе. В качестве маглорожденного студента его осмотрят в Мунго...
- Папа, - почти беззвучно прошептал Роберт.
Андерхилл сцепил руки на столе. Видно было, что он с величайшим трудом овладевает собой.
- Сначала его осмотрят. Таково мое условие. И если ваши медики скажут, что берутся за лечение, - я подпишу контракт.

****

Роберт Андерхилл на минуту задержался перед зеркалом, чтобы поправить синий с бронзовыми полосками галстук, и улыбнулся своему отражению. Его снова ждало счастье, к которому он все еще не мог до конца привыкнуть, - бежать вниз по лестнице. И неважно, что эти лестницы ездили, как попало, и приходилась останавливаться и пережидать их капризы; неважно, что там, внизу, после завтрака ему предстояла учеба, больше напоминавшая дрессировку обезьян для цирка, чем учебу. Ничтожная плата за возможность бежать, ускоряясь, не касаясь перил руками, перепрыгивая предательские фальшивые ступеньки, которые так пугали его вначале, - бежать!
Лечение в Мунго заняло две недели. Когда целители на первичном осмотре подтвердили, что случай излечимый, МакГонагалл уговорила их приступить сразу же, чтобы до начала учебного года оставалось время, - ей самой не улыбалось возить по булыжнику Косой аллеи ребенка в инвалидной коляске.
Провожая сына в госпиталь, Пол сказал: "Присматривайся. И к врачам, и к больным. И к родственникам больных, если получится. Слушай все, что говорят. В школе ты не поймешь, как это общество устроено и чем дышит; школа - это всегда мир иллюзий, учителя оторваны от жизни еще больше, чем ученики. А больница - самое подходящее место. Там мало кто думает о том, как выглядит".
И Роберт присматривался. Больниц он в своей жизни навидался, какие-то были современны и продуманно организованы, какие-то - стары и нелепы. Но такого беспорядка, какой творился в Мунго, он не видел нигде. Дело было, конечно, не в колдовстве, не в том, что в очередях сидели люди с разноцветными перьями, растущими из щек, и чайными чашками вместо ушей. Болезни бывают разные - уж ему ли этого было не знать! Когда ему было пять, вместе с ним в палате лежали сиамские близнецы, сросшиеся головами. А девочка, покрывавшаяся жуткими волдырями всякий раз, когда кто-нибудь ругал ее или даже просто ругался при ней! Волшебные болезни не удивляли его. Но вот то, что врач, которого здесь называли целителем, не записывал назначений в карточку, а просто на ходу командовал медсестре, что надо делать, а ей приходилось запоминать, - удивляло. Никаких карточек в Мунго вообще не было, Роберт не понимал, как они умудряются помнить, кого как надо лечить, и все время боялся, что что-нибудь перепутают.
Детского отделения в госпитале не было. В одной палате с Робертом лежал старик, у которого болели все мускулы, он все время стонал и жутко храпел по ночам. А когда не стонал, требовал, чтобы Роберта перевели в другую палату, потому что не хотел находиться в одном помещении с грязнокровкой. Роберт не обижался. Старик был противный, серый, с грязной щетиной, но он был старый, и ему было очень больно. На самом деле больно - Роберт видел, что он не притворяется. Старика было жалко.