#даты #литература #длиннопост
Какой-то на редкость юбилейный год выдался. А август вообще вне конкуренции: это уже четвертый!
150 лет со дня рождения Теодора Драйзера.
«Американская литература до и после его времени отличается почти так же, как биология до и после Дарвина», — сказал современник Драйзера, сатирик и критик Г.Менкен.
Имя Драйзера было первым, пришедшим на память создателям соционической теории, когда они подыскивали яркие культурные этикетки для соционического типа «этико-сенсорный интроверт» — он же Хранитель (Conservator). Речь о бросающейся в глаза черте его творчества. Сегодня Драйзера легко принять за моралиста.
Но этого «моралиста» и «консерватора» всю жизнь травили за аморальность и подрыв общественных устоев. «Сестра Керри» была подвергнута гонениям со стороны издателей и респектабельной литературной элиты, запрещения «Гения» добивались хранители пуританской морали, а на «Американскую трагедию» обрушились адепты американской мечты.
Драйзера не желали печатать, уже напечатанное не желали рекламировать, а то, что все же выходило в свет, сразу объявлялось безнравственным, клеветническим и антипатриотичным. Американский образ жизни требовалось изображать в приглаженном и отлакированном виде. В общем, напоминает биографию какого-нибудь критично настроенного советского писателя эпохи застоя.
Так что едва ли не всю жизнь Драйзер сидел на изрядной финансовой мели. Как ни странно, это его спасло: когда он возвращался из служебной «командировки» в Европу (в то время Драйзер был журналистом-обозревателем), то исключительно пустой карман помешал ему воспользоваться разрекламированным сервисом «Титаника». В таких случаях обычно поминают «судьбу».

Драйзер, в сущности, писал классические «романы карьеры», столь любимые Бальзаком.
Хотя первые два его романа — о женщинах, и развиваются они так, как и следовало ожидать. Попытки заработать на жизнь «неквалифицированным трудом» терпят крах в самом начале, и героиня «Сестры Керри» становится попросту содержанкой — сначала одного мужчины, а потом другого.
У Керри есть и душевная тонкость, и талант. Но ни то, ни другое, по большому счету, не востребовано — и даже она сама слабо осознает их присутствие: все оттеснено погоней за жизненным успехом, т. е. за максимальным комфортом.
И комфорта Керри в конце концов достигает. Но только происходит это так, как бывает порой во сне, когда обнаруживаешь, что умеешь летать — вот только несет тебя упорно не в том направлении, куда ты стремишься.
Керри пользуется успехом у мужчин, но тот единственный человек, которого она могла бы действительно полюбить, оказывается в ее жизни случайным прохожим. Керри добивается успеха в качестве артистки мюзик-холла, но остается не у дел ее незаурядный талант драматической актрисы. И в конце романа, когда она сидит у окна в своей уютной квартирке, в кресле-качалке, автор обращается к ней со словами сострадания:
Издатели устроили «Сестре Керри» бойкот. Продано было всего 456 экземпляров книги — автор получил 68 долларов и 40 центов гонорара. (После выхода этого романа Драйзеру приходилось добывать пропитание, как сейчас говорят, неквалифицированным физическим трудом: в частности, в качестве чернорабочего на железной дороге, с жалованьем сначала 15, а потом 17,5 цента в час.)
Другой женский характер выведен в романе «Дженни Герхардт». Здесь особенно много автобиографического материала: Дженни выросла в многодетной семье немца-иммигранта (как и сам Драйзер — девятый ребенок), тоже испытала давление сурового религиозного фанатизма отца, тоже с ранней юности оказалась втянута в борьбу за кусок хлеба.
В отличие от Керри, Дженни — тип жертвенный, заранее обреченный как будто не только жестокими законами общества, но и самой судьбой: хотя она обладает даром трогать и располагать к себе сердца окружающих, ее преследуют неудачи. Маленькие люди не созданы для счастья — только для вопроса: «что же дальше?», который раз от раза звучит все безнадежнее.
Критика обрушилась на Драйзера не только за мрачность изображенной им картины, но и за ее глубокую аморальность: автор изображает женщин, вступающих во внебрачные связи!! Один из величайших борцов за нравственность, Адольф Гитлер, запретил в Германии книги Драйзера, как «подрывающие мораль и нравы».
Новая Америка, которую отразил Драйзер, очень мало напоминала Америку, которую видели Ирвинг, Купер или Готорн.
«Для того чтобы добиться успеха... человеку необходимо — пусть чисто внешне — считаться с общепринятыми нормами. Больше ничего не требуется…» — заявляет герой драйзеровской «трилогии желания», Фрэнк Каупервуд. А глубинный закон жизни он выводит для себя еще в детстве, наблюдая за тем, как омар в аквариуме пожирает беззащитную каракатицу.
«Под словами На Господа уповаем, выбитыми на нашем долларе, следовало бы добавить: И к черту тех, кто слабее», — заметил однажды Драйзер.
Драмы Керри и Дженни, относительно бесправных женщин с ограниченными социальными возможностями, очевидны: они лежат на поверхности. Драма сильного и энергичного мужчины — глубже, и маскируется видимостью успеха. Каупервуд с легкостью лжет другим, но никогда не лжет себе: единственное, что важно в жизни, — это удовлетворение желаний. И мир «трилогии желания» есть мир финансовых операций, сопоставимый по степени разработки разве что с бальзаковским.
Три города, в которых разворачивается деятельность Каупервуда (Филадельфия, Чикаго и Лондон), три женщины, которых он любил = желал, три этапа его карьеры: «Финансист», «Титан», «Стоик»…
«Снова гигантские авантюры, снова борьба за их осуществление. Снова прежняя беспокойная жажда ощущений и новизны, которую ему никогда не утолить до конца...»
Интересно, что писатель, всю жизнь воевавший с католической церковью, свою трилогию сделал чем-то вроде художественной иллюстрации к библейским стихам: «У ненасытимости две дочери: давай, давай! Вот три ненасытимых, и четыре, которые не скажут: довольно! Преисподняя и утроба бесплодная, земля, которая не насыщается водою, и огонь, который не говорит: довольно!» (Притч. 30: 15–16).
К концу жизни, проведенной в этой отчаянной борьбе, Каупервуд начинает испытывать потребность оставить что-то после себя. Он задумывает построить на свои миллионы госпиталь для бедных и пышную гробницу для себя; но в итоге построить удается только никому не нужную гробницу. Все накопленное им состояние разлетается прахом под натиском судебных тяжб.
Еще в процессе работы над трилогией писатель закончил и издал роман «Гений» — о судьбе художника. А в качестве образца, которому следовал герой «Гения», художник Юджин Витла, Драйзер избрал творчество русского художника-баталиста В.Верещагина. Писатель был хорошо знаком с его картинами, которые экспонировались в США.
«Гений» Драйзеру был дороже прочих романов. Но критика отозвалась о нем в уже привычном ключе: слишком реалистичный, а также слишком угнетающий и неприятный; и роман был немедленно запрещен за «провокационную трактовку сексуальности».
Однако ни одно из его произведений, которые раз за разом поднимали новую волну скандала, не получило такого резонанса, как знаменитая «Американская трагедия» — возможно, самый «документальный» из романов Драйзера.
Ее сюжет был построен на основе примерно 15-ти однотипных уголовных прецедентов, из которых больше всего использована история некоего Честера Джиллетта, утопившего беременную любовницу, чтобы заключить выгодный брак.
Родители Джиллетта были богатыми, но глубоко религиозными людьми, что в конечном итоге заставило их отказаться от материальных благ и вступить в Армию спасения. Тема отвержения навязываемых догматов возникнет позже и в романе «Оплот», где младший сын ортодоксального квакера практически повторяет печальную историю драйзеровского Клайда Грифитса.
Естественно, работа Драйзера как писателя выразилась не в том, чтобы просто перенести реальные события на бумагу и прикрепить к ним «мораль»:
Клайд Грифитс — не злодей, и это, наверное, и есть самое трагичное в «Американской трагедии». Он обычный средний человек, разделяющий обычную систему ценностей, ядро которой — успех и богатство. Времена простодушной веры, вселявшей в сердца «страх Божий», миновали, а тем ритуалам и формулам, которые уцелели от прошлого, не удается замаскировать свою пустоту: родители Клайда, как и его прототипа Ч.Джиллетта, как и отец самого Драйзера, навязчивыми проповедями добиваются только того, что поселяют в сердце сына отвращение и к религии, и к вере.
«Огромная нравственная сила нужна, чтобы заменить собой оковы предрассудков. По стопам Реформации идет падение нравов», — писал соотечественник Драйзера, философ и проповедник Р.У.Эмерсон.
Этой силы нет у Клайда, как у многих других людей. Герою Драйзера не повезло в том смысле, что не многим доводится оказаться перед таким ужасным искушением. Если бы перед Клайдом не замаячил в самый неподходящий момент призрак богатства, он прожил бы самую обычную жизнь добропорядочного американского обывателя (каким он, в сущности, и был). По признанию Драйзера, он получал множество писем, авторы которых утверждали: «Я мог бы оказаться на месте Клайда Грифитса».
Писатель прикидывал несколько вариантов заглавия романа, прежде чем сделать окончательный выбор. Он назвал его «Американской трагедией» не потому, что трагично существование преступников и преступности само по себе: трагедия в том, что в душе самого обыкновенного, среднего человека живет готовность пробиваться к комфорту любой ценой — и страх преступления есть лишь страх перед возможным разоблачением. Во всем прочем Клайд ожидает для себя только «любви и счастья».
Отвечая на заданный самому себе вопрос: «как происходят подобные убийства?», Драйзер показывает, что Клайд начинает всего лишь с сожалений (в его случае вполне ожидаемых) и предается мечтам — как было бы неплохо, если бы случай освободил его от ставшей помехой любовницы.
А потом случай услужливо подкидывает ему идею, которую он с досады начинает вертеть в уме так и сяк: ведь это же просто фантазии, ничего такого…
А потом Клайд, не в силах ни на что решиться, предпринимает ряд шагов, которые позволили бы ему откладывать решение как можно дольше, сохраняя иллюзию контроля над ситуацией, — очень распространенная и, опять же, очень понятная человеческая черта.
А потом наступает момент, когда он оказывается с Робертой посреди озера, в лодке, арендованной на чужое имя, и с ужасом понимает, что дальше ничего откладывать уже не получится. Все вышло как-то словно само собой.
Здесь возникает значимое расхождение с историей прототипа. Джиллетт оглушил свою любовницу и утопил ее. Клайд же ни на одно мгновение не признается себе, что решил убить Роберту, — более того, он и действительно не решается. Он толкает ее от раздражения, от злости на нее и на самого себя. И когда лодка переворачивается и девушка начинает тонуть, Клайд даже и в этот момент не может выбрать: стоит ли спасти ее — или лучше дать ей утонуть: ведь все вышло именно так, как он хотел, и он тут даже ни при чем… Роберта становится жертвой не столько его «преступного умысла», сколько бесхарактерности:
Интересно, что похожий сюжетный ход (только не такой драматичный) Драйзер уже использовал раньше в «Сестре Керри»: герой стоит перед незапертым служебным сейфом, и в голове его крутится воистину гамлетовский вопрос: красть или не красть? Пока он колеблется, дверца сейфа захлопывается, и деньги остаются у него в руках.
Плоховато у героев Драйзера обстоит дело с пресловутым «законом в себе», которым так восхищался Кант, — вот и плывут они по жизни, отданные на волю случая. Как говорится, когда корабль не повинуется рулю, он повинуется подводным камням.
Разумеется, Клайд виновен — в том смысле, в котором говорится о «мысленном грехе». Более того, Драйзер показывает, так сказать, механизм «материализации» такого греха: как из мысли он незаметно становится делом.
Однако приговор Клайду выносят за то, чего он, с юридической точки зрения, все-таки не совершал. Причем речь не просто о судебной ошибке: и следствие, и сам процесс ведутся не в интересах выяснения истины, а с целью укрепления «шаткого политического престижа» прокурора-республиканца. В этом смысле прокурор — тот же Клайд Грифитс, только в другом общественном положении и в других обстоятельствах. Судьба Клайда зависит не столько от доказательств его вины и положений закона, сколько от того, какой исход дела более выгоден его судьям.
3-я книга романа — следствие и суд — фактически является документальным произведением. По свидетельству американских критиков, многие из речей на судебном процессе над Клайдом являлись копией тех, которые были действительно произнесены в зале суда над Ч. Джиллеттом.
«Американская трагедия» наделала еще больше шума, чем предыдущие романы Драйзера, и была заклеймена представителями католической церкви. В частности, под ее давлением суд присяжных в Бостоне отказался снять запрет с распространения книги в этом городе. Присяжные, как оказалось впоследствии, не имели ни малейшего представления о содержании романа и были уверены, что в нем проповедуются идеи… контроля над рождаемостью. Судья не разрешил Драйзеру и адвокату издателя изложить краткое содержание романа. Таким образом, присяжные вынесли свое решение, даже не зная содержания книги.
Кинокомпания Paramount Pictures приобрела у автора права на экранизацию и заказала сценарий С.Эйзенштейну, но впоследствии (в ходе набиравшей обороты антисоветской кампании) отказалась от его сценария под предлогом «депрессивности»: «Нам бы лучше простую крепкую полицейскую историю об убийстве… и о любви мальчика и девочки…».
В итоге фильм поставил режиссёр Й. фон Штернберг. После выхода картины в 1931 году Драйзер, которому нравился первоначальный сценарий Эйзенштейна, безуспешно подавал судебный иск против Paramount. По его мнению, киностудия исказила смысл романа.
Спустя еще 20 лет Дж. Стивенс снял фильм «Место под солнцем», получивший 6 «Оскаров» и «Золотой глобус», но этой экранизации Драйзер уже не увидел.