Но странные, непривычные для Камбрии и неожиданно красивые мелодии этих песен поистине согревали Сигге сердце. Казалось даже, что от них становилось легче тяжелое весло и утихала боль в натруженных руках.
Когда солнце совсем приблизилось к горизонту, Лэри неожиданно прервал молчание.
– Давай-ка табань, парень. Ночуем, – буркнул он себе под нос и вдруг рявкнул, перебивая плеск волн: – Нуала! Заворачивай к берегу!
Девчонка оборвала песню, коротко кивнула и шевельнула рулевым веслом. Повинуясь ему, а заодно и слаженным гребкам Сигге и Лэри, куррах повернул к видневшейся неподалеку желтовато-бурой полосе песчаного пляжа.

Первое, что сделал пес, очутившись на суше, – стремительным галопом унесся к разбросанным позади песчаной полосы громадным камням – только его и видели! Но у пса, по-видимому, были свои, собачьи, представления о правильном отдыхе. А людям пришлось проделать еще немало дел: сначала разгрузить куррах, потом вытащить его на покрытый чахлым вереском берег, после этого – насобирать плавника и хвороста для костра. Огонь Лэри разжигал уже в сумерках.
Не успел костер толком разгореться, а Нуала уже занялась делом: вытащила из мешка закопченный котелок, зачерпнула в него воды из журчавшего неподалеку ручейка, сыпанула туда же крупы. Вскоре от костра потянуло вкусным запахом овсяной каши. Нашлось и чем ее запить: следом за котелком Нуала извлекла из того же самого мешка пузатую оловянную флягу. Стоило Лэри открыть ее, как над лужайкой разнесся кисловатый дух домашнего пива.
Согревшись возле огня и разомлев от выпитого, обычно немногословный Лэри вдруг разговорился: ни с того ни с сего повел речь о погоде. Сначала он посетовал на частые дожди, потом – на ветер, целые месяцы напролет дующий в одну и ту же сторону. Но когда Сигге попробовал заговорить о пользе сидовских косых парусов, Лэри насмешливо хмыкнул, а потом, подняв вверх указательный палец, назидательно произнес:
– Парень, нашим куррахам от таких парусов верная смерть. Нашелся уже в Тревене один умник: отходил пару лет на «Анье», а как домой вернулся – взял да и поставил себе на лодку похожую штуку. Ну и что из этого вышло? Свежий ветер поднялся – и мачту ему повалил, и борт проломил.
Сигге пожал плечами и промолчал. На языке у него так и вертелось насмешливое: «Так зачем же вы такие хлипкие лодки делаете – из тонких реечек да из шкур?» – однако ссориться с Лэри определенно не хотелось. Было во взгляде громадины-ирландца что-то бычье – мрачное, грозное и упрямое.
А Лэри вдруг задумчиво посмотрел на него, а потом, чуть смутившись, произнес:
– Слышь, парень, ты мне вот что лучше объясни! Что это за чудо такое объявилось возле Требедрика под самый Лугнасад? Корабль трехмачтовый вроде греческого дромона знай себе прет против ветра без весел и со свернутыми парусами – а дым над ним, как от плавильной печи. Как он из-за мыса выглянул, у меня аж глаза на лоб вылезли, а уж рыбаки мои – те и вовсе...
Лэри махнул рукой и, похоже, смутившись окончательно, оборвал фразу. Зато Сигге, наоборот, приосанился. Гордо ухмыльнувшись, он небрежно бросил:
– Так это, должно быть, мы на «Модлен» машину испытывали.
А как сказал – так сразу и испугался. Вот спросит его Лэри, как эта машина устроена – и что он ответит? Сам-то Сигге был специалистом по корабельному лесу, в паровых машинах особо не разбирался. Так что, спохватившись, он тут же на всякий случай исправился: – Ну то есть не я сам, конечно, а инженеры с нашего факультета.
В ответ Лэри пожал плечами и не проронил ни слова. На некоторое время возле костра воцарилось молчание.
А потом рыжая девчонка сочувственно посмотрела на Сигге и вдруг хихикнула. Тут-то наконец до него и дошло: да не поняли ирландский рыбак и его дочка ничего из его мудреных слов! И, тогда, так и не придумав более доступного объяснения, Сигге поспешно подытожил:
– Ты подожди немного, почтенный Лэри. Скоро у нас все корабли и против ветра, и в штиль ходить научатся – без весел, без парусов!
Лэри недоверчиво хмыкнул, однако кивнул. И, так ничего и не сказав, подбросил хворосту в огонь.