#литература #писательство #длиннопост
Про концовки я уже писала. А сегодня — про
ЗАГЛАВИЕ
Кто-то сказал, что заглавие для книги — как шляпка для женщины. Казалось бы, не все ли равно, что там на голову нацепить?..
Умберто Эко в эссе «Заглавие и смысл» назвал его «ключом к интерпретации». Даже заглавия-эпонимы, которые сводятся к имени героя, могут навязывать авторскую волю. Так, заглавие «Отец Горио» фокусирует внимание читателей на фигуре старика, хотя для романа не менее важны Растиньяк или Вотрен. (Причем он представлен именно как «отец».)
Свой знаменитый роман Эко хотел назвать максимально нейтрально — «Адсон из Мелька», потому что принципиально не желал давать читателю никаких установок. Но издательство с таким «бесцветным» названием заведомо бы не согласилось. Рабочим названием романа было «Аббатство преступлений», однако его автор тоже забраковал: «оно настраивало читателей на детективный сюжет и сбило бы с толку тех, кого интересует только интрига. Эти люди купили бы роман и горько разочаровались».
Заглавие «Имя розы» было в итоге выбрано потому, что роза как символическая фигура «до того насыщена смыслами, что смысла у нее почти нет». Этим Эко хотел отрезать читателю возможность уцепиться за авторскую подсказку, но… только добился целого потока интерпретаций! Увы.

Какие бывают заглавия?
Простой способ классификации — структурный. Заглавия однословные, вопросительные, заглавия-имена, «прилагательное + существительное», «объект А и объект В» и т. д.
Но от такого деления проку мало. Название «Затерянные в океане» ничего общего, кроме структуры, не имеет с названием «Поющие в терновнике»: Майн Рид кратко характеризует сюжетную ситуацию своего романа, а Колин Маккалоу с помощью образа-символа поэтизирует любовные переживания героев.
Минутка истории.
Давным-давно заглавие могло выполнять роль, которая сегодня перешла к аннотации:
«Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего 28 лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами; написанные им самим».
Вот настоящее, авторское заглавие всем известного романа. А вот не менее известная пьеса:
«Замечательная история о венецианском купце, с чрезвычайною жестокостью еврея Шейлока по отношению к названному купцу, причем он вырезает из его тела ровно фунт мяса, и с сватовством за Порцию посредством выбора среди трех шкатулок — как она много раз была представлена слугами лорда Чемберлена, сочинение Вильяма Шекспира».
Не боялись классики спойлеров!
Наши отечественные авторы тоже не отставали — и не забывали о рекламе, учитывая и целевую аудиторию. Названия книг начинались с «Зело пречюдная и удивления достойная гистория…» или «Страха и ужаса исполненная и неизреченного удивления достойная гистория…». Еще каких-нибудь полтыщи лет — и все это будет много короче: «фэнтези», «хоррор»…
Долго держались в топе двойные заглавия, раскрывающие поучение. В XIX в. они оставались уже больше приемом стилизации («Власть тьмы, или Коготок увяз — всей птичке пропасть») или даже уступкой цензуре («Похождения Чичикова, или Мертвые души»).
Во всяком случае, начиная с XIX века, авторы к заглавию стали относиться очень серьезно, потому что поняли: оно задает угол зрения, под которым читателю предлагается воспринимать весь текст.
Грибоедов предполагал сначала назвать свою комедию «Горе уму» — но в такой формулировке содержался посыл, что беда Чацкого имеет «внешнее» происхождение: от гонений и непонимания. А вот «Горе от ума» — тут уже не так все просто!
Тургеневский роман «Накануне» сначала назывался «Инсаров». Смена названия сдвинула фокус с героя на общую ситуацию межвременья: Россия на пороге перемен.
Первую свою комедию Островский поначалу назвал «Банкрот». Но тоже быстро понял, что для него как автора важнее не главный герой — и что там по большому счету вообще нет такого героя, а есть общая система, которой повязаны все персонажи. Так мы получили «Свои люди — сочтемся!»
Толстой был оскорблен в лучших чувствах своеволием редактора, заменившего название его повести «Детство» на «Историю моего детства», ибо имел в виду писать не мемуары, а психологический портрет возраста.
(И как тут в тысячный раз не вспомнить, что сам Толстой едва не назвал «Войну и мир» — «Всё хорошо, что хорошо кончается»!)
Заглавие стало ключом к проблематике и компонентом стиля.
Беллетристы завлекали читателя «тайнами», «ужасами», «убийствами» и пр. Авторы, пишущие на злобу дня, делали ставку на экспрессивность и ораторскую насыщенность: «Что делать?» «Десять дней, которые потрясли мир» и т. п. Авторы социальных романов — на символы и оценки: «Некуда», «Обрыв», «Новь», «Поднятая целина», «Гроздья гнева». Футуристы стремились шокировать мещан: «Дохлая луна», «Облако в штанах». А названия романов социалистического реализма («Железный поток», «Как закалялась сталь», «Цемент», «Гидроцентраль, «Лесозавод») даже помимо воли своих авторов обнаруживали дефицит человеческого начала, которое вытесняется мертвой материей.
Булгаков очень долго бился с будущим «Мастером и Маргаритой». Были последовательно отброшены варианты: Копыто инженера, Жонглер с копытом, Консультант с копытом, Черный маг, Великий канцлер, Сатана, Вот и я, Шляпа с пером, Черный богослов, Он явился, Пришествие, Фантастический роман.
Бывает очень интересно поразмыслить не только над школьными классиками.
Например, Дюма. Почему он назвал один из самых своих популярных романов «Граф Монте-Кристо» (а не, к примеру, «Эдмон Дантес») — объяснить нетрудно. Во-первых, звучит зазывнее. Во-вторых, Дюма интересует именно метаморфоза, произошедшая с героем: каким он стал вследствие предательства, как далеко может завести его жажда мести.
А вот почему другой известный роман Дюма называется «Три мушкетера»? Где тут, собственно, дʼАртаньян?
Это уже можно объяснять по-разному. Одно из объяснений, навскидку: это идеальный образ крепкой мужской дружбы, какой ее впервые увидел восторженный юный герой, на протяжении всего романа стремящийся доказать, что он ее достоин — достоин стать четвертым. И в качестве такой идеальной модели Дюма закрепил этот образ в заглавии.
Все возможные варианты заглавий четко классифицировать не получится — их слишком много; но большей частью их можно отнести к одной (или сразу двум-трем) из следующих групп:

1. Самый бесхитростный вариант — заглавия, представляющие собой предельно усеченный синопсис произведения: Повесть о доме Тайра. С Земли на Луну. Вокруг света за 80 дней. Затерянные в океане. Человек-невидимка. Приключения Тома Сойера. Убийство в Восточном экспрессе.
Их задача — дать читателю общее представление о том, что его ожидает. Они нередко встречаются у фантастов, детективщиков и пр.
Хотя в случаях, подобных, например, «Похождениям бравого солдата Швейка во время мировой войны», читателю суждено убедиться, что за авантюрным сюжетом, обещанным в заглавии, много чего еще скрывается… И это бывает не так уж редко.

2. Следующая ступень — заглавия-синекдохи. Они либо кратко называют центральное событие (а), либо используют какую-либо сюжетную деталь (б).
Примеры а) — Маскарад. Женитьба. Дуэль. Восстание ангелов. Война с саламандрами. Смерть героя. Возвращение короля.
Примеры б) — Хижина дяди Тома. Портрет Дориана Грея. Алые паруса. Гранатовый браслет. Стеклянный зверинец. Бильярд в половине десятого. Игра в бисер.
В отличие от предыдущего случая, здесь читатель получает менее отчетливое (а) или вовсе смутное (б) представление о том, с чем ему предстоит столкнуться.
Названия такого типа нередко тяготеют к символу: Маскарад — образ фальшивого мира, Алые паруса — мечты, Игра в бисер — утонченной и бесплодной игры интеллекта.
А Чехов, наоборот, обычно называет свои рассказы кратко и «маловыразительно» (Альбом, Винт, Налим, Крыжовник, Припадок) именно затем, чтобы не навязывать читателю заданную точку зрения на текст. Это его принципиальная установка.
Заглавия полностью раскрывают смысл только через контекст. Так, название романа Р.Олдингтона «Смерть героя», как постепенно выясняется, носит горько-ироничный характер. В главном персонаже очень мало героического: это заурядный юноша, один из «потерянного поколения» — павших на войне жертв демагогии и пропаганды.
А вот похожее название романа «Смерть Артура» имеет уже иной смысл, гораздо менее очевидный. В самом деле, почему роман XV (!) века, представляющий собой компиляцию всего артуровского цикла, называется, к примеру, не «Жизнь и деяния короля Артура и его рыцарей Круглого Стола» и даже не «Жизнь и смерть Артура», а сразу — «Смерть Артура» (хотя она, само собой, будет только в финале)? Предмет для размышления. Во всяком случае, это сразу бросает на артуровскую утопию тень обреченности.

3. Двойные заглавия.
Эта группа выделяется скорее по синтаксическому признаку, но у двойных заглавий тоже есть специфические сферы применения.
Часто они расширяют и уточняют предмет повествования: схема «герой + его характеристика» (Прометей, или Жизнь Бальзака), «герой + тема / сюжет» (Юрий Милославский, или Русские в 1612 году), «герой + идея / оценка» (Гойя, или Тяжкий путь познания) и т. п. Осложненный вариант: Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского.
Двойные заглавия могут также задавать также две точки зрения на предмет, создающие своего рода стереоскопичное видение (В поисках Парижа, или Вечное возвращение).
А в современной литературе, особенно массовой, они чаще всего служат созданию интриги, завлекая читателя не только броскостью, но и неожиданным соположением понятий (Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами; Стеклянный дом, или Ключи от смерти — и т. п.).
Впрочем, с такой целью двойные заглавия использовали писатели самого разного масштаба:
Крокодил, или Пассаж в Пассаже (Ф.М.Достоевский)
Доктор Фишер из Женевы, или Ужин с бомбой (Г.Грин)
Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер, или Не мечите бисера перед свиньями (К.Воннегут)
Клуб Дюма, или Тень Ришелье (А.Перес Реверте)
Дом и остров, или Инструмент языка (Е.Водолазкин)
Хотя литературные «мэтры» делали это скорее в порядке иронической стилизации.

4. Имена: Фауст. Дон-Кихот. Евгений Онегин. Тарас Бульба. Айвенго. Гобсек. Обломов. Рудин. Ругон-Маккары. Лолита.
Казалось бы, вариант самый простой и без претензий. Указывает, что в фокусе будет находиться определенный персонаж (возможно, воплощающий собой некий тип или явление).
Так называется, например, большая часть романов В.Скотта. Но если подумать, в случае Скотта это и есть самое удачное решение: его романы показывают отражение истории в человеке. Тот же Айвенго — саксонский рыцарь, который служит королю-норманну, — воплощает важную для автора идею единства нации.
Имена можно немного развернуть. И тоже не безразлично — как. Если вместо Госпожи Бовари и Анны Карениной будут Эмма Бовари и Госпожа Каренина — это далеко не одно и то же. Как не одно и то же — заглавие-имя (Консуэло) и заглавие-фамилия (Рудин). В первом случае акцент сделан на личности, во втором — все-таки на типе.
Важно, есть ли дальнейшие уточнения (профессия, например). Так что во многих случаях даже имеет смысл отнести такое «расширенное» заглавие к следующей группе.

5. Имя замещается или дополняется обозначением статуса либо профессии: Зверобой. Антикварий. Кавказский пленник. Мцыри. Ревизор. Бесприданница. Доктор Живаго. Два капитана. Парфюмер.
Например, называя свой роман «Ученик», П.Бурже подчеркивает, что за преступлением главного героя маячит тень его наставника — «безобидного» философа-теоретика. Тем самым внимание читателя привлекается к проблеме «ответственности за идею».
В заглавии «Бесприданница» уже заключена вся жизненная драма героини, живущей в мире, который не придает цены человеку как таковому.
Нередко упускают из вида, что в знаменитом романе Диккенса второе слово нужно писать с большой буквы: не «Домби и сын», а «Домби и Сын». Между тем разница принципиальная, потому что мистер Домби в своем малыше видит не ребенка, а именно будущего компаньона и наследника (и здесь зерно назревающей трагедии). Название относится не к людям, не к родственной связи, а к торговой фирме. Это было так важно для Диккенса, что полное авторское заглавие — «Торговый дом Домби и Сын. Торговля оптом, в розницу и на экспорт». (Сегодня его обычно воспроизводят полностью только на форзацах изданий и в алфавитных указателях, так что искать там этот роман нужно не на букву Д, а на букву Т.)

6. Имя / статус героев позиционирует их как целое либо его часть: Оцеола, вождь семинолов. Пуритане. Улав, сын Аудуна из Хествикена. Майкл, брат Джерри. Дети капитана Гранта. Дочь Монтесумы. Любовница французского лейтенанта. Я, грек Зорба. Девять принцев Амбера.
Такие заглавия нередки, например, у Джека Лондона, который много писал о роде, о принадлежности к роду, — в отличие, например, от Жорж Санд, которую интересовали как раз индивидуальности, так что для ее романов характерны именно заглавия-имена.
В зависимости от сюжета названия этого типа могут акцентировать героическое или трагическое звучание: Последний из могикан, Тэсс из рода д`Эрбервиллей. А в заглавиях типа «Братья Карамазовы» вообще ни один из героев не выделен: упор делается именно на родственную связь.
Называя свой роман «Арап Петра Великого», Пушкин делает акцент на причастности своего предка к великому делу «строительства России». Это вполне очевидно. А вот вопрос, над которым уже придется немного подумать: почему другой свой роман он назвал не «Петруша Гринев» и даже не «Маша Миронова», а «Капитанская дочка»?
Название драмы Чехова «Три сестры» подчеркивает родство и определенную общность судеб героинь, но одновременно подталкивает к сопоставлению. А вот «Дядя Ваня» в контексте всей пьесы высвечивает другой момент: как же вышло, что герой, прожив полжизни, так и остался просто чьим-то «дядей»?

7. Заглавия оценочного типа, характеризующие героя (героев): Смешные жеманницы. Собака на сене. Герой нашего времени. Униженные и оскорбленные. Идиот. Не от мира сего. Отверженные. Милый друг. Белая гвардия. Великий Гэтсби. Зеленый Генрих. Человек-зверь. Как закалялась сталь. Очарованная душа. Клубок змей. Посторонний. Талантливый мистер Рипли.
Это подсказки, но довольно коварные, потому что необходимо учитывать, кому принадлежит оценка (вовсе не обязательно — автору). Далеко не все, как Лермонтов или Мюссе (Исповедь сына века), считают себя обязанными подробно объяснять, какое именно содержание они вкладывают в свое определение.
Например, «Идиот». Название указывает на главного героя — Мышкина, «князя Христа». Но его оценка принадлежит не автору, а окружающим Мышкина людям, которые не способны воспринимать любовь, кротость и доброту иначе как идиотизм. Таким образом, формально заглавие является оценкой героя, а по существу — оценкой тех, кто его окружает. Не как идиотов, конечно, — скорее как у братьев Стругацких: «Бедные злые люди».
Нередко такого рода названия содержат более или менее скрытую иронию, которая выявляется по мере развития сюжета, когда читатель получает возможность оценить «таланты» мистера Рипли, меру «величия» Гэтсби — и присмотреться к мопассановскому Жоржу Дюруа, «милому другу», а попросту — альфонсу.
По этой причине Тургенев заменил название своего первого романа — «Гениальная натура» — на нейтральное «Рудин». Первый вариант отзывался скрытой насмешкой, а писатель, хотя и видел все слабости своего героя, искренне уважал его честность и благие порывы.
Частная разновидность оценочного заглавия, с использованием инструментального творительного падежа, нередко включает в себя метафору: Унесенные ветром, Отягощенные злом, и пр.

8. Заглавия оценочного характера и суждения, относящиеся к сюжету в целом: Ярмарка Тщеславия. С любовью не шутят. Горе от ума. Бедность не порок. Обыкновенная история. Воскресение. Американская трагедия. Оглянись во гневе. Христа распинают вновь. Домой возврата нет. Какое надувательство!
Как разновидность этого типа можно рассматривать также заглавия вроде: Кто виноват? Что делать? Маленький человек, что же дальше? Они содержат указания на связку: «есть некая проблема, требуется найти пути к ее решению».
Здесь тоже не все однозначно и просто. Островский, к примеру, любил озаглавливать свои пьесы пословицами. Но смысл таких комедий, как «На всякого мудреца довольно простоты» или «Сердце не камень», не сводится к пословичной морали — и вообще имеет с ней мало общего.
Название романа Гончарова «Обыкновенная история» заиграет новыми — ироническими — красками, если прикинуть, что эта «обыкновенная» история приключается как раз таки с молодым человеком, который мнил себя чем-то исключительным.
И читатель должен еще разобраться, что конкретно считает Драйзер «американской трагедией» — не сам же факт убийства, описанного в сюжете.
А заглавие «На Западном фронте без перемен» самым трагическим образом диссонирует с развязкой романа Ремарка…

9. Заглавия-антитезы: Гордость и предубеждение. Коварство и любовь. Моцарт и Сальери. Отцы и дети. Таланты и поклонники. Преступление и наказание. Война и мир. Сила и слава.
Их задача очевидна: обозначить главный, с точки зрения автора, конфликт или проблему. Хотя делают это авторы, опять же, по-разному: Дж. Остин — на полном серьезе, а Чехов (Толстый и тонкий) — формально-насмешливо.
И с такими названиями приходится труднее всего переводчикам, если в них закрадывается полисемия. Передать ее на другом языке в точности невозможно, и отсюда сразу возникает перекос в интерпретации.
Например, «Sense and Sensibility» Дж. Остин переводят то как «Разум и чувства», то как «Чувства и чувствительность». Оба варианта возможны, но многозначность слова «sense» не передает ни один.
И все в курсе, какие проблемы создает для переводчиков название «Война и мир». В переводе утрачивается игра не только двух основных значений русского слова «мир», но и нескольких дополнительных, между тем как в эпопее все они задействованы. «Мир» — это не-война, человеческое сообщество, Вселенная, крестьянская община, светская жизнь (как жизнь «в миру», в отличие от монашеской), христианская община (миром Господу помолимся) и т. п.
В переводах все это исчезает. Недаром, наверное, японцы плюнули на все эти попытки и назвали «Войну и мир» в переводе:
Но тут хоть еще можно со скрипом догадаться. А над «Капитанской дочкой» они, пожалуй, еще покруче прикололись:
Ну, наверное, японцам вот так понятнее…

10. Локусы: Дворянское гнездо. Собор Парижской Богоматери. Грозовой Перевал. Мельница на Флоссе. Холодный Дом. Лавка древностей. История одного города. Тихий Дон. Раковый корпус. Аэропорт.
В первом приближении это, конечно, место действия, но значимое. Случаи, когда название привязано исключительно к сюжету, редки: например, у Диккенса лавка древностей — это место, где происходит встреча с главными персонажами и завязывается сюжетная интрига.
Напротив, «Собор Парижской Богоматери» по своей значимости приближается к заглавиям-символам — готический собор своим величием подавляет человека, но вместе с тем является творением человека; эта антитеза воплощена в центральном персонаже романа — архидьяконе Клоде Фролло, раздираемом противоречивыми страстями: это личность на сломе эпох, принадлежащая одновременно средневековью и новому времени.
Обобщением является и щедринский город Глупов — вневременной образ Российской империи.

11. Темпоральные заглавия: Двадцать лет спустя. Накануне. Вешние воды. Девяносто третий год. Жерминаль. В поисках утраченного времени. 1984. Осень патриарха. Сто лет одиночества. Мартовские иды. Семнадцать мгновений весны.
Они нередко срастаются с заглавиями-локусами (Вечера на хуторе близ Диканьки, Города и годы) и тоже могут превращаться в символические (И дольше века длится день).
Темпоральные заглавия чаще всего задают вектор движения во времени: воспоминание, надежда, предчувствие — и тем самым более или менее скрыто ориентируют на сравнение «сегодня» и «вчера». Это придает ощутимую элегическую окраску не только таким произведениям, как эпопея Пруста, полностью посвященная теме памяти, но даже авантюрному роману Дюма: и дʼАртаньян, и сами читатели не могут не сожалеть о том, что жизнь 20 лет спустя развела былых неразлучных друзей по разные стороны политической баррикады.

12. Символы: Пиковая дама. Мертвые души. Красное и черное. Гроза. Обрыв. Спрут. Кукольный дом. Роза и Крест. Чайка. Вишневый сад. Поднятая целина. Котлован. Луна и грош. Весенний снег. На исходе дня. Имя розы.
Формально почти каждое из таких заглавий можно отнести к другой группе (оценочное, темпоральное, локальное и т. п.), но здесь главное то, что они поднимаются до высокой ступени обобщения и приобретают неоднозначность. Пиковая дама — и старуха, и карта, и судьба Германна (причем выбранная им самим). Обрыв — и место действия одной из кульминационных сцен гончаровского романа, и источник главной коллизии: распадение связей между поколениями, между людьми. Поднятая целина, конечно, — конкретный природный образ, но в значительно большей мере — метафора перестройки сознания.
Для символа (в отличие от эмблемы) характерна многозначность, и многие заглавия этого типа содержат целый веер возможных интерпретаций. Красное и черное — не только цвета двух прижизненных иллюстраций к роману Стендаля. Это еще и цвета рулетки, крови и смерти, а также цвета возможных жизненных путей героя: энергия — и отречение; революция / война — и монастырь… и т. д.
Нередко причины выбора того или иного символического заглавия полностью объясняются только в комментариях автора, если он такие комментарии дает (например, в «Имени розы»), но в любом случае какие-то ключи к нему содержатся и в тексте, хотя бы в неявном виде.
Так, из воспоминания Фолкнера становится ясно, что название романа «Свет в августе» для него ассоциативно связывалось с темой памяти о прошлом: в августе в Миссисипи «есть несколько дней где-то в середине месяца, когда вдруг появляется предвкушение осени, когда приходит прохлада и сияние мягкого, блестящего света, как будто он явился не из настоящего, но из прошлых, старых, классических времен…»
Но даже без учета этого побочного обстоятельства в романе есть пейзажная сцена, которая задает основное значение символа. Воспоминания окружают героя в «тот момент, когда весь свет удалился с неба, и была бы ночь, если бы не тот слабый свет, который неохотно вдыхали высохшие листья и травинки, который оставляет все ещё немного света на земле, хотя сама ночь уже пришла». Развязка романа окончательно расставляет точки над i: никакая тьма не в силах окончательно изгнать свет из мира и из душ людей.

13. Заглавия, задающие жанровый вектор: Письма темных людей. Исповедь. Былое и думы. Записки охотника. Легенда об Уленшпигеле. Сага о Форсайтах. Педагогическая поэма. Звездные дневники Ийона Тихого. Хазарский словарь. Хроники Заводной Птицы.
В отдельных случаях они являются просто указанием на форму повествования, но чаще определяют «тональность», в которой автор предлагает интерпретировать произведение.
Важно не промахнуться: «Божественная комедия» не вызывала у своего автора никаких юмористических ассоциаций: комедией во времена Данте назывались, во-первых, произведения, написанные не на латыни, а на народном языке (в данном случае — итальянском), а во-вторых — с хорошим концом. Рай — чем не хэппи-энд? (А эпитет «божественная» вообще автору не принадлежит: считают, что так назвал Комедию ее большой поклонник — Боккаччо.)
Совсем другое дело — общее наименование бальзаковского цикла романов «Человеческая комедия». Оно задает грустно-иронический взгляд Автора с высоты своего Авторского Всезнания на мелкую житейскую суету, амбиции, надежды и страхи персонажей «Комедии». Их жизненные драмы с этой огромной дистанции воспринимаются, конечно, уже совершенно иначе…
«Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» сразу настраивает на эпико-героический лад. Название «Житейские воззрения кота Мурра» предупреждает, что читателя явно ожидают не просто записки, а записки с философской претензией, на которую автор поглядывает иронически. А «Сага о Форсайтах» возводит повествование о нескольких поколениях семейства английских буржуа до уровня эпического обобщения.
Характерен выбор, который сделан в романе П.Мериме. Там поведана драматичная история двух братьев, пути которых развела гражданская война. Тем не менее автор демонстративно не завершил сюжетную линию: роман даже заканчивается предложением читателю самостоятельно вообразить себе последствия гибели одного из них от руки другого. Для автора оба они суть лишь точка приложения темы национальной трагедии — Варфоломеевской резни ХVI века. И он назвал свой роман не по имени / именам героев, а «Хроники царствования Карла IX».

14. Цитаты и аллюзии, явные и скрытые: Темные аллеи. Улисс. По ком звонит колокол. Зима тревоги нашей. Сними обувь твою. Время жить и время умирать. Шум и ярость. Авессалом, Авессалом! Вся королевская рать. Пролетая над гнездом кукушки. День восьмой. Над пропастью во ржи. Левая рука Тьмы. Ковчег Шиндлера. В круге первом. Ложится мгла на старые ступени…
Очевидно, что такие заглавия ориентированы на распознавание, поэтому, как правило, используются широко известные источники: чаще прочих — Библия и Шекспир. Бывают и исключения: Бунин назвал свой известный рассказ (и весь цикл) «Темные аллеи» — по одной строчке стихотворения Огарева, сегодня памятного немногим. В таких случаях авторы нередко делают отсылку непосредственно в тексте произведения — конечно, не сноской, а устами кого-нибудь из персонажей.
Разновидностью этого типа являются заглавия, цитирующие реплику одного из героев этой же книги, — например, роман Х.Ли «Убить пересмешника» или «Любите ли вы Брамса?» Ф.Саган. В этом случае тоже очень важно, кто и при каких обстоятельствах произносит эти слова.

15. Катахрезы, парадоксы и прочие приемы, рассчитанные на привлечение внимания: Скупой рыцарь. Каменный гость. Пир во время чумы. Перелетный кабак. 451 по Фаренгейту. Лысая певица. Почтальон всегда звонит дважды. Заводной апельсин. Троянской войны не будет. Автостопом по Галактике. Понедельник начинается в субботу. Моя семья и другие звери. Ходячий замок. Вверх по лестнице, ведущей вниз. Мечтают ли андроиды об электроовцах? Вокзал потерянных снов.
Их «рекламная» функция очевидна, но ею дело не исчерпывается. Помимо задачи заинтересовать читателя, они подчеркивают трагически неразрешимую остроту конфликта — таковы, например, все заглавия «Маленьких трагедий» Пушкина. «Понедельник начинается в субботу» отражает не только веселую суету и неразбериху, царящую в романе, но и характеры персонажей — энтузиастов своего дела, для которых работа есть не добывание средств к жизни, а сама жизнь — потрясающе интересная.
А название «Вверх по лестнице, ведущей вниз» взято автором из жизни. Это объявление в школе: «Запрещается идти вверх по лестнице, ведущей вниз». В исходном контексте оно служит зеркалом административной тупости, но в контексте всего романа превращается в метафору нелегкого учительского труда — просвещать и воспитывать вопреки всем ведущим вниз официальным «лестницам».

И во многих случаях заглавия книг содержат признаки двух-трех, иногда четырех групп сразу.
Например, «Бойня №5, или Крестовый поход детей» — и двойное заглавие, и оценочное. «Пигмалион» — одновременно и характеристика героя, и аллюзия на миф, со скрытым указанием на развитие событий.
«Янки при дворе короля Артура» — и заглавие «принадлежности» (герой характеризуется как деловитый американец-северянин), и заглавие, работающее на контрасте: он попадает в совершенно чуждую ему среду, что, в свою очередь, становится двигателем сюжета и основой главного конфликта.
«Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» — это и отсылка к сюжету, и цитата (в данном случае — реплика одного из персонажей), и метафора: в роли таких несчастных «лошадей» выступают, ясное дело, герои книги. Кроме того, это безусловно заглавие «эффектного» типа. А с формальной точки зрения — заглавие-вопрос. Последнее, впрочем, не так уж важно, потому что вопросительные заглавия мало распространены и при этом могут выполнять самые разные задачи.