РАССКАЗ НОСТАЛЬГИЧЕСКИЙ
Не знаю, как вы, а я соскучился. По кому? А по огромной, толстой, неопрятной тетке с черным ртом.
- ...папаша Крик, старый биндюжник, слывший между биндюжниками грубияном... – написал как-то Бабель.
- Среди дворовых черноротых домохозяек мадам Берсон считалась скандалисткой! – скажу я.
Нет-нет, я не подражаю Бабелю, просто, восхищаюсь мадам. И это мое восхищение должно освятить великое имя.
А мадам как раз вышла, стала посреди двора, разинула – только разинула! – рот, а окна, закрытые из-за холодной погоды, как-то сами стали открываться, а к ним, гонимые непонятно чем, потянулись люди.
- Шлимазл! – ввела первый термин мадам Берсон, - Жертва лопнувшего гондона и аборта в венерическом отделении дурдома на Слободке...
Окна, пораженные чеканностью формулировки, полностью распахнули створки. Народ приник к подоконникам, являя двору бледные, заинтересованные лица.
- Шоб твои глаза побило трахомой, шоб твой нос действовал только в уборной, шоб твой рот забило тиной, когда ты потопнешь в Лузановке!
Мадам переводит дух.
А зрители переводят как раз глаза в угол двора, где примостился объект этих чудовищных проклятий. Кто это? Не узнали? Тощий – пятьдесят кило с гантелями и после обеда – звенящий костями, как исполнительница Фламенко кастаньетами, старик. Парусиновым пиджаком он напоминает тоже старика, но Хоттабыча, а суетливой мордочкой и позой суслика.
- Межбижер! – догадаетесь вы, а я снисходительно похвалю вас за эту догадливость.
Поймав на себе любопытные взгляды населения, Межбижер подбоченивается. Не о каждом из присутствующих сказано столько прочувствованных слов.
А мадам, тем временем, продолжает.
- Шоб холера поженилась на тебе и кусала за кишки, шоб ты имел в роте столько прыщей, сколько у тебя цуресов, а цуресов столько сколько у меня нахисов говорить тебе это! И шоб я говорила эти слова тебе каждый день два раза и еще дополнительно после обеда!
Овации были ей ответом!
Мадам повела по-цыгански плечами и зазвенела ключами от сарая.
Межбижер раскланялся.
Завистливая тетя Аня сказала завистливой тете Симе звенящим от ненависти шепотом, слышным даже на Канатной:
- Это же не похороны говорить столько слов!
- Закрой рот, белка! – отмахнулась мадам Берсон.
Почему белка? За что белка? Вот вырвалось слово, а ты гадай...
Межбижер поднял с цемента щепку и погрозил тете Ане. Мол, не отвлекай!
А мадам вновь вернулась к основной теме.
- Шоб на твою шею какубыкахвост напялили хомут и водили по дворам, крича: - Ишак! – И шоб на тебя нагрузили сто пудов отходов от мене!
- Причем, это с одного раза! – заметила тетя Маруся.
(Вот вы думаете, что минуту славы придумали эти лапитудники из Москвы? Нет и еще два раза нет! И тьфу на них! Эту минуту славы давно придумала тетя Маруся и имела ее почти каждый скандал во дворе!).
Мадам Берсон захлебнулась речью и посмотрела на Марусю так, как смотрит сержант Гениталенко на стакан холодного чая, который он с похмелья перепутал с портвейном.
- Да, с одного раза! – снизив голос до крика, с достоинством ответила мадам. – Но шоб тебе утопить и этого сойдет! Или ты уже научилась плавать?
Двор затаил дыхание. Тут сражались мастера. Но люди уже умели считать варианты.
Допустим, Маруся ответит, что плавать умеет, мадам еще раз объяснит ей, где она имеет плавать.
А если Маруся сознается, что плавать не умеет, то мадам расскажет ей и всем, где эта Маруся потопнет!
- Я плаваю на пароходе! – ответила Маруся. И тут же атаковала:
- По морю покойной мадам Берсон!
- Почему покойной? – позорно пошла на ничью мадам.
- Не скажу! – ответила Маруся и ушла.
Собственно, официальная часть на этом закончилась. Мадам все-таки принимала поздравления за отличную речь – Маруся не в счет!
Межбижера тоже поздравляли, жали руки, звали на следующий скандал...
- Странные люди! – скажете вы.
- Обычные... – отвечу я.
Холодно... Во дворе теперь редко скандалят. Скучно... А дрессированную обезьянку перестали водить по дворам уже давным-давно.