— То есть, ты говоришь, эти твои протестанты на полном серьёзе не верят в загробную жизнь? — не поверил ушам Вован. — И называют себя христианами?
   — Вроде бы не все протестанты, а лишь только часть их, — не очень уверенно уточнил я. — И в этом нет ничего особо удивительного. Из древних иудеев тоже не все верили в загробную жизнь, были неверующие, саддукеи назывались.
   — И как, по их мнению, ты умрёшь, в землю ляжешь — и всё?
   — Ну, не совсем! — Чтобы перекричать скрипящее всё громче и громче колесо раскручивающейся карусели, мне приходилось напрягать голосовые связки изо всех сил. — Вроде бы все воскреснут, но в будущем. Перед Страшным Судом!
   — Офигеть, — проговорил потрясённый Вован.
   Кто-то сказал бы, что рассуждать на философские темы, находясь на сиденьях стремительно возносящейся вверх красиво раскрашенной лопасти «колеса обозрения» в парке аттракционов, не очень разумно. Но мы с Вованом крутые.

   — Слушай, — произнёс он чуть позже, уже на земле, когда мы отцепились и слезли. — А какая здесь разница, по большому-то счёту?
   — В смысле? — не сразу понял я.
   — Ну, какая разница, в настоящем или в будущем эта загробная жизнь происходит? Бог, он же, типа, крутой. Наверняка может во времени путешествовать. Я даже где-то читал, в Каббале или Торе, что он якобы заранее показал какому-то еврейскому праведнику всех его будущих потомков. Значит, может. Что ему стоит изменить прошлое или позволить это какому-нибудь святому? То есть молиться святым о помощи может быть по-прежнему вполне разумно. Стоит ли из-за такой чепухи протестантам ссориться с католиками и православными?
   Я устало пожал плечами:
   — Тут дело не только в этом. Тут, понимаешь, вопрос спиритизма. Для протестантов важно буквальное восприятие Библии. А там прямо написано, что всем медиумам надо сразу сворачивать шею. Почему? Если загробная жизнь происходит прямо сейчас, то вроде не очень понятно, ведь может же медиум и вправду теоретически войти в контакт с кем-то из миллиардов витающих вокруг нас душ. А вот если никакой загробной жизни сейчас нет, в то время как все мёртвые в бессознательной коме, то сразу понятно — все медиумы мошенники и хорошего обращения не заслуживают.
   — Ясно, — грустно вздохнул Вован. И, подумав о чём-то, оживился: — А знаешь, однообразно всё-таки мыслят эти твои верующие. Загробная жизнь в настоящем, загробная жизнь в будущем. Никакой фантазии. Есть ведь ещё третья незанятая логическая ячейка.
   — Что ты... — пожелал было уточнить я, но, увидев лютый панический ужас в его глазах и услышав секундой позже скрипучий визг тормозов, понял, что время вопросов для нас с ним обоих прошло.
   Кто-то сказал бы, что рассуждать на философские темы, находясь посреди оживлённой автомобильной магистрали прямо во время перехода дороги на «красный свет», не очень разумно. Но мы с Вованом кретины.

   — Стоило?
   Первым, что я услышал, был этот вопрос, звучащий, кстати, не по-русски, не по-английски и даже не на кантонском диалекте китайского. Первым, что я ощутил, было прикосновение чьего-то пальца к моей грудной клетке.
   Я открыл глаза.
   Вокруг во всех направлениях простирался необозримый готический сад, вернее — чем-то готический, а чем-то очень даже гламурный. Разнообразием ландшафтов своих и странностью флоры он мне отчасти напомнил трёхмерные джунгли Пандоры из блокбастера Кэмерона.
   Прямо передо мной стоял голый мускулистый детина едва ли не трёхметрового роста с пропорциями Шварценеггера. Стоял и как-то застенчиво улыбался, переминаясь с ноги на ногу. При этом улыбка его была ни капли не издевательской, нисколько не nugopской. Скорее... отеческой?
   — Стоило? — повторил он.
   Я помотал головой, пытаясь очнуться. Моргнул.
   Сад не исчез.
   — Прости, не совсем понимаю вопрос. Ты бы не мог переформулировать?
   Детина вздохнул. И, с терпеливым любящим видом повторяющей начало алфавита учительницы из первого класса, медленно пояснил:
   — Я спросил у Господа своего, что будет, если нарушить Запрет и все же изведать по змиеву наущению плод. Я хотел знать. Господь обещал представить очам моим и ушам моим всех, кто родится тогда на земле, чтобы я мог выслушать их.
   Я моргнул снова. И только сейчас различил еле слышный слабый колеблющийся звук — словно шуршанье обрывков порванной оранжереи за моею спиной.
   Моргнул и оглянулся.
   Сотни, тысячи, бесчисленные шеренги людей. Всевозможного роста, вида, пола и расы, одетые совершенно по-разному — от обрывков тряпья до странных скафандров как будто из жидкой ртути. Некоторые из них и на людей не очень-то были похожи.
   — Я опросил всех, стоила ли их жизнь воплощения, — напомнил о себе деликатно мускулистый детина. — Кто-то говорил «стоила», чей-то ответ был «нет». Голоса разделились.
   Он с прежним добросердечием и терпеливостью смотрел на меня, я же чувствовал себя так, будто шуруповёрт проворачивается медленно в моих кишках. Я сейчас должен вроде как подвести вердикт всей своей жизни? И при этом не врать?
   — Ты — последний, — проговорил он. — Твой голос — решающий.
   Кажется, дыхание моё замерло.
   Если я скажу «нет», Адам не сорвёт этот трижды проклятый плод с яблочной ветки. Или гранатовой, или виноградной — к какому там мнению о природе плода пришли богословы? А, неважно. Если я скажу «нет», то время так или иначе изменится, произойдёт хроноклазм и получится так, что всего человечества в целом — и всех этих богословов в частности — никогда не существовало.
   Что будет взамен?
   Неизвестно, хотя теми же богословами допускалось как будто, что завет «Плодитесь и размножайтесь» был бы всё равно выполнен Адамом и Евой. Просто появится на свет некое альтернативное человечество, свободное от греха. Только вот описать такую утопию правдоподобно и симпатично не получилось даже у Льюиса.
   — Я жду, — мягко, но твёрдо произнёс Адам, не отводя взгляда от моего лица.
   Вправе ли я?..
   Я вновь оглянулся через плечо. Миллиарды молчаливо переминающихся с ноги на ногу гостей из грядущего смотрели на меня без единого звука. Кто-то — с тоской. Кто-то — как будто со странной надеждой.
   — Ну, — голос застыл на моих устах, слова словно не хотели выходить изо рта. — Понимаешь... Как бы тебе это сказать... Получается...
   — Понимаешь, тут такая загогулина у нас есть, — прозвучал сзади узнаваемый голос, от которого, честно, мне стало свободней дышать.
   — Да, точно, — кивнул с облегчением я. Не ведая ещё точно, что Адаму сказать, но зная лишь, что теперь подобрать слова будет легче. — Очень хитровывернутая загогулина.
   — С одной стороны оно вроде бы так, но если взглянуть на вещи с другой стороны, то есть ведь и третья.
   — И вот с позиции этой четвёртой стороны предыдущие три будут выглядеть совершенно неадекватными.
   — Даже больше того, адекватными в обратную сторону!..
   Кто-то сказал бы, что рассуждать на философские темы, стоя в Эдемском саду перед праотцом всего человечества и слыша позади слабый ропот миллиардов преконструированных теней возможного будущего, не очень разумно. Но мы с Вованом такие.