Выведя корабль на орбиту, я совершила несколько витков, не решаясь на спуск. Даже отсюда, из безвоздушной пустоты, сквозь броню и фильтры казалось, что от бурой атмосферы смердит гарью и гниением. Официальное название — Глория — давно превратилось в горькую шутку. Все звали это место Помойкой. И, глядя вниз, я понимала — точнее не придумаешь.

Но отступать было некуда — контракт подписан, аванс потрачен. Сделав последний виток вокруг этого навозного шара, я взяла курс на спуск. Если с «Мармеладным Сердцем» что-то случится, с заказчика шкуру спущу — компенсирует всё до последнего криптокреда.

Посадка прошла без сюрпризов, если не считать тошнотворной вибрации при прохождении бурого смога. Крошечный космодром встретил меня пустотой. Кроме моей красавицы, здесь не было ни корабля, ни души. Что, впрочем, было неудивительно — кто по доброй воле полезет в мусорную кучу? «Надо было внимательнее читать контракт», — подумала я с горечью.

С трех сторон, насколько хватало глаз, вздымались монбланы изъеденного ржой металла и оплывшего пластика. Над ними, в полукилометре от земли, висела сплошная пелена смога — настолько плотная, что, казалось, по ней можно пройти. Удивительно, но у самой поверхности воздух был относительно прозрачным. Видимость — метров восемьсот, не меньше. Дальше — стена бурой мглы, в которой тонули очертания бесконечных свалок.
Здесь царили вечные сумерки. Грязно-желтый свет местного солнца едва пробивался сквозь ядовитый небосвод, отбрасывая призрачные, расплывчатые тени.

Та самая депрессия, от которой я пыталась сбежать, накрыла с новой силой. Ее топливом стал этот пейзаж: унылая серо-буро-малиновая гамма; едкий дождь-морок, каждая капля которого — коктейль из полтаблицы Менделеева; вездесущая ржавчина; и бесконечный, пронзительный вой ветра, раздирающего глотку в разбитых корпусах старых кораблей и спутанных мотках проводов и проволоки.